Антрекот М. Т., Кинн Екатерина, Чигиринская Ольга
ДЕЛО ОГНЯ
Пролог. Повесть о хромой лисе
Цветок сливы,
даже когда он один,
все же цветок сливы .
Хидзиката Тосидзо, заместитель командира Синсэнгуми [1]
Киото, 1864 г.
Дождливыми зимними, а равно и летними вечерами хорошо собираться всей семьей — или тем, что семью заменяет — вокруг очага-ирори [2], пить подогретое сакэ и рассказывать страшные и смешные истории о лисах-оборотнях, длинноносых тэнгу [3]и бродячих мертвецах. Но день был еще слишком молод, чтобы считаться вечером. Жара, несмотря на дождь, стояла такая, что сама мысль об ирори вызывала ужас, а людям, собравшимся в кружок на крытой галерее длинного здания, уж никак не подобало рассказывать о ком-то страшные истории. Потому что уже несколько месяцев как к стандартному набору ночных пугал старой столицы добавилась новая разновидность — «мибу-ро»[ [4]. И были Волки Мибу куда страшнее рокуро-куби [5], тэнгу или покойников, потому что этих покойников еще поди найди, а вот людей в светло-синих накидках с белым узором встретить было куда как просто — а уж встретив, особенно ночью, очень трудно разойтись.
Правда, сейчас страшные волки из Мибу не имели при себе ни накидок, ни оружия и занимались совершенно мирным делом — рассматривали большую карту Киото.
Сидевший с краю юноша едва ли двадцати лет, видимо, разглядев уже все, что нужно, достал из-за пазухи темно-рыжий комок меха размером в две ладони и положил рядом с собой на теплые доски. Мех зашевелился, в нем обнаружились розовый нос и черные круглые глаза. Рядом на доски легла толстая рыжая морковка длиною со зверька. Из шерсти показались лапки с розовыми пальчиками, грызун уцепился за угощение — и захрустел. Юноша улыбнулся — повадки диковинной твари, привезенной откуда-то из-за моря, его забавляли.
Крепко сбитый парняга в неопрятном кимоно с омерзением отвернулся от карты. Выглядел он как притащенный для допроса бандит, а на самом деле был командиром десятого звена.
— Одно ясно: патрулированием не поможешь. Даже с городским ополчением нас слишком мало. Что за говно!
Грубая речь выдавала в нем уроженца провинции Йо и выходца из самых низов общества — каковым, собственно, и был Харада Саноскэ [6]. На его ругательства уже привыкли не обращать внимания, а с оценкой положения нельзя было не согласиться.
Красные и черные крестики на карте молча водили хороводы вдоль реки, по окраинам и в центре, в кварталах, где во внутренних двориках домов растут сливовые деревья, а в маленьких бассейнах плавают серебряные рыбки, и в кварталах, где в домах не найти ни единой расписной ширмы, а бумага на створках сёдзи захватана грязными руками и много раз заклеена. Старая столица — большой город, построенный в основном из дерева и бумаги. Летом, если неделю нет дождя, дома загорались даже от злых взглядов. А с началом нынешнего непокоя и злобы стало в людях больше, и к обычным пожарам добавились те, которые учиняют патриоты, сторонники императора, чтобы вызвать смуту; впрочем, и грабители, привыкшие жечь лавки для сокрытия преступлений, расплодились необычайно, и, конечно же, напропалую пытались свалить свои дела на патриотов. Да и как отличить грабителей от благородных бунтовщиков, когда в городе полно голодных неприкаянных ронинов, для которых каждый торговец — вроде губки, из которой только и выжимай денежки. Но и сами торговцы потеряли всякий стыд, и тоже принялись поджигать свои лавки, обвиняя в несчастье всех, кто под руку подвернется, — иные от отчаяния, а иные потому, что огонь прячет многое.
Убийства, отмеченные черными крестиками, в Киото последних лет также были делом обычным. Сторонники сегуната, сторонники императора, многочисленные жертвы случайных стычек между бродячими ронинами, просто люди, подвернувшиеся кому-то не вовремя — а в последние два месяца начали появляться трупы, из которых кто-то по каким-то непостижимым причинам сливал кровь. Трупы обычно находили на пожарищах — никто бы и не задумался о крови, но однажды потушить успели вовремя и два тела не прогорели, как того хотел убийца. А один раз такое тело нашли в реке — и на шее поверх разреза был синяк, похожий на отпечаток губ.
— Пожары — забота городской стражи. — говоривший сидел боком к карте. Тень от навеса почти полностью закрывала его лицо. — Потому мы и не знаем, сколько домов загорелось случайно, сколько подожгли кровопийцы, а сколько — на совести мятежников… или что там у них вместо совести. Ямадзаки-кун [7], есть ли какая-то возможность узнать, где и когда господа патриоты из Тёсю [8]в очередной раз начнут кроить мир? Кто-то у них вообще знает об этом заранее? Или, — голос человека и раньше был глуховатым и монотонным, а теперь потерял всякие остатки интонации, — они действуют по наитию?
Ямадзаки, как и Хараду, с первого взгляда можно было принять за кого угодно, кроме «волка из Мибу». И со второго тоже. Даже сейчас на нем конопляная накидка и серые момохики [9]— одежда городской бедноты. Голос у него был ровный, и говорил он с кансайским акцентом, как и положено жителю Киото.
— Это неизвестно даже им самим. Патриоты не знают, кто у них за что отвечает и кто кому отдает приказы. Но всякий считает своим святым долгом принести пользу Японии, и оттого бесчинствует по своему разумению.
— Которого у них еще меньше, чем у Сайзо, — вполголоса добавил юноша со зверьком. Зверек на мгновение прервал трапезу, дернул носом и снова вгрызся в сочную морковку.
Послышались смешки.
— Господин фукутё [10], — сказал еще один, доселе молчавший, худой, высокий, со слегка оттопыренными ушами. — Я вчера и позавчера помогал многоуважаемому Яманами [11]составлять эти списки. Так что у меня было лишнее время подумать. И я заметил нечто любопытное.
— Сайто-сан [12]?
— Господа патриоты пока, — ох, каким маленьким хрупким было это «пока», даже налитую в него иронию оно вмещало с трудом, — пытаются выбить верных сёгунату сановников и заодно доставить побольше хлопот верным сёгунату городским властям. — В частности, присутствующим. — Предсказать, где они ударят, мы заранее пока не можем. Но вот определить, где били они, а не кто-то другой, — вполне. И получается, что половина нашего списка — не их дела.
Слушатели недоуменно переглянулись. И как это, позвольте, можно определить?
— Не те цели, не те места, не то направление ветра. Не они. Так вот, если из этой половины хотя бы приблизительно вычесть случайности, разбой и сведение счетов, остается у нас вот что.
Командир третьего звена Сайто Хадзимэ вынул из рукава свиток, развернул, положил поверх карты и придавил с двух сторон неизвестно откуда взявшимися камешками.
Так бывает, если укажут на облако или на скалу со словами: «Смотри, на человека похоже!» Глядь — и верно, нос, глаза, уши, и даже пучок на макушке видно. И уже никакого другого образа в том облаке не различить.
Начерченный от руки приблизительный план города украшали два круга — большой, уже сомкнувшийся, и поменьше, разомкнутый.
— Что во внешнем? — спросил Харада.
— Разное. Дома, склад скобяных товаров, старый монастырь, несколько ворот, два пустыря.
— Как я понимаю… — сидевший в тени повернулся лицом к собеседникам, и стало видно, что он очень красив. Вернее, был бы красив, если бы что-то (не то в осанке, не то в посадке головы, не то в выражении лица) не вызывало острого желания закричать, немедленно убежать и больше никогда, слышите, никогда… Собравшиеся, впрочем, были люди привычные.
— Как я понимаю, внутренний круг куда интереснее. — рука потянулась к красной точке. — Что это?
Сайто улыбнулся.
— Храм О-Инари-сама [13].
— Это?
— Статуя лисы на перекрестке [14].
— Это?
— Храм Дайкана [15].
Ладонь легла на незамкнутую часть круга.
— Здесь?
Вообще-то этого вопроса можно было не задавать. Среди командиров Синсэна не было уроженцев Киото, но за месяцы патрульной службы город они успели изучить вплоть до подворотен. Но Сайто с удовольствием ответил:
— Фусими Инари Тайсё.
Главный храм Инари в старой столице.
— Это не Тёсю.
— Отчего нет? — удивился Харада. — Раз уж они готовы запалить город? Им на пользу все, что нам во вред.
— Нет, — сказал фукутё. — Те из них, кто не верит в богов, не станут тратить время на храмы. А те, кто верит, побоятся оскорбить хранителей Японии. Боги — это не горожане, их дома не спалишь безнаказанно.
— Сейчас неважно, зачем они это делают. Это мы узнаем, когда их поймаем. А мы их поймаем, если подождем их у храма в следующий благоприятный день, — сказал юноша со зверьком и улыбнулся. Голос у него был негромкий и приятный, а улыбка вышла такая, что вполне подошла бы человеку с лицом в тени.
— Тут еще хорошо бы знать, — фыркнул Сайто, — не ловит ли кто-то нас. Слишком уж завлекательно выглядит этот круг на карте. Может быть, кому-то нужно, чтобы мы пришли именно туда. Или, что вероятнее, чтобы нас не было в то время в другом месте.
Однотонный шорох дождя как-то враз сменился звоном ливня, и потемнело так, что впору стало зажигать фонари. К Мибу подошла гроза, и в отдалении сверкнула молния.
— Сомнительно, — сказал человек постарше, что сидел, прислонясь плечом к дверному проему. — У них нет организации, чтобы одних людей послать туда, других сюда. Дисциплины, — он вздохнул, — тоже нет. Среди Исин Сиси в столице только один человек мог бы придумать такой хитрый план и устроить дело, но он же и единственный, кто был бы против выбранного способа.
— Это кто же, Яманами-сан? — спросил Харада.
— Кацура Когоро [16]. А это, — Яманами указал на рисунок Сайто, — дело рук человека, который хочет в общем смятении достичь какой-то своей цели, а вот цена ему неважна.
— И, — голос фукутё опять утратил всякое подобие человеческого тепла, — если судить по средствам, цель нам тоже не понравится. В любом случае, с исчезновением этого художника одним источником опасности для столицы станет меньше. Ямадзаки-кун, пошли кого-нибудь из своих людей на место — пусть посмотрят, где лучше расставить посты. Я изменю расписание так, чтобы с патрульными в храме всегда был кто-то из командиров. И, — тут в голосе послышалось — не может быть… — легкое колебание, да нет, померещилось, конечно. — Окита-кун [17], не сходишь ли ты туда, когда кончится дождь?
Близкая молния озарила его лицо вспышкой синего света — так что и он сам, и Окита, и все остальные на мгновение сделались похожи на демонов-они [18]. Только сидевший дальше всех Яманами остался в тени.
* * *
Лиса сидела, обернув лапы хвостом. Рядом с ней в пожухлой от жары траве копошился смешной темно-рыжий зверек, чем-то похожий на приплюснутого сверху кролика с очень маленькими ушками. Лиса не обращала на него внимания. Это была очень старая храмовая лиса, перевидавшая на своем каменном веку немало чудес. Ее сестра, с трещиной поперек передней лапы, расположилась на отдых с другой стороны лестницы у ворот храма Фусими Инари Тайсё. А на верхней ступеньке, теплой от летнего солнца, сидел и жмурился, как кот, невысокий юноша в серых хакама [19]и белом косодэ [20]. Лиса знала, что юноша тоже принадлежит к породе оборотней, только не тех многохвостых, которые кланяются полной луне с черепками на темечках, расплачиваются с людьми листвяными деньгами и морочат ночных путников, а к тем, что объявились в старой столице совсем недавно, хвостов не имеют и ночных путников не морочат, а убивают. Впрочем, хвостатые сестрицы не возражали против такого соседства.Командир первой секции Окита Содзи понимал, почему Сайто-кун заподозрил неладное. Огромный храм, толпы молящихся — как всегда в беспокойные времена, жители столицы кинулись просить защиты у Инари, — «тысяча тоннелей», ведущая в главный зал. Все из дерева. Чтобы надежно уберечь такое здание от огня, не хватит сил всего отряда. Значит, им потребуются глаза. Чужие глаза. Много острых, внимательных глаз. А глаза такие есть везде, ну почти везде. Нужно только знать, как приманивать.
Зверек на площадке грыз траву. Лисы одобрительно щурились.
Солнце поднималось все выше, дуреющие от жары цикады стрекотали, и этот монотонный, успокаивающий звук убаюкивал. Прошлепали по мощеной камнем дорожке босые ноги. Прошуршали дзори [21].
— Нии-сан! [22]
Окита открыл глаза. На пыльной мордашке Коскэ, привратникова сына, сияла щербатая улыбка.
— Вот, она вот видела! Они ходили вчера!
Коскэ держал за руку запыхавшуюся девочку лет десяти, серьезную, в аккуратном темно-синем кимоно, с дешевой лакированной заколкой в волосах. Гэта делали ее чуть повыше Коскэ, и в компании таких же взъерошенных воробьев в вылинявших, когда-то темных одежках, она выглядела синичкой. И синичка явно готова была улететь от чужого взрослого…
— Спасибо, Коскэ-кун. Вы так бежали, а-а… Садитесь, здесь тень, а у меня еще есть — раз-два-три-четыре-пять — пять слив. Хватит на всех. А может, — спросил он устраивающуюся стайку, — кто-нибудь хочет морковку?
Сливы расхватали моментально, а от морковки вежливо отказались. Тем более что морковка была маленькая, с ладонь всего. Птичка-синичка чинно села на траву рядом с каменной лисой и ойкнула, обнаружив рядом похрюкивавшего не то кролика без ушей, не то очень маленького и совсем на себя не похожего барсука.
— Это Сайзо, — снисходительно объяснил Коскэ. — Заморский зверь. Он не кусается.
— Поздоровайся с ним. Потом можешь погладить, — сказал хозяин зверька. — Он людей не боится, я его часто за пазухой ношу. А меня зовут Содзиро…
Каменная лиса у ворот одобрительно усмехнулась в усы.
* * *
Свет ложился на пол квадратами. Ровно, аккуратно. В этой комнате даже свет знал свое место. Чего, увы, никак нельзя было сказать о командире первой секции — тот и сидел, перекосившись, и руками размахивал, и время от времени поглядывал на спящего в солнечном квадрате зверька — не убежал ли. Зверек, впрочем, не бегал, зверек сопел во сне.— Что она там делала ночью?
— Плакала. Она прислужница в веселом доме «Танабэ-я», хозяйка ее бьет. Решила cбежать, но ворота на ночь закрывают, и она пошла к храму, чтобы переночевать там, а утром смешаться с паломниками…
— И что же она видела?
— Какие-то люди ночью ходили с северной стороны от храма. Она, было, подумала, что ронины из недовольных, но потом решила, что это все-таки призраки.
— Призраки? — переспросил фукутё.
— Да. У них были белые лица, и они бесшумно летали по лестнице у северных врат, — серьезно подтвердил Окита. — А еще недавно в храм пришли люди дайнагона [23]Аоки, преподнесли в дар ламповое масло.
— А призраки у северных врат, — какая законопослушная нечисть пошла, ходит только через свои, «демонские», ворота, — тоже оставили подарки?
— Оставили. Тоже масло. Уж не знаю, ламповое ли. Все, что было деревянного с той стороны, пропитано маслом насквозь.
Люди дайнагона Аоки… Что ему там надо, в храме Инари? Кто он вообще такой?
Второй командир надолго задумался, потом внимательно посмотрел на сидевшего перед ним юношу.
— Ты не болен, Содзи?
— Нет, что вы! Просто перегрелся на солнце.
Сегодня сухо… И завтра должно быть сухо. Когда?
— Там за северными воротами есть маленькая площадка, — сказал командир первой.— Ее не видно, если не знать, куда смотреть. Дети там часто прячутся, когда играют. Наши призраки оставили там ветошь. Прошлой ночью оставили, раньше ее там не было. Значит, сегодня или завтра. Скорее сегодня. Потому что чем дольше они ждут, тем больше шансов, что кто-то наткнется на склад.
— Скажи Ямадзаки, чтобы послал туда нескольких своих. Тихо. И предупреди второго и десятого, что на эту ночь их секции снимают с патрулирования.
— Будет сделано, — Окита поклонился, подхватил справа меч, слева сонного любимца и умчался.
Долгий, долгий этот день наконец заканчивался. Солнце уходило на покой, тени стали длинны, и свет был уже вечерний, желтоватый. Скоро повеет прохладой, и спадет жара, от которой сухо в горле и все время хочется пить ледяную воду. Нет, из колодца не стоит, лучше чай. Но сначала…
На заднем дворе, за переделанным в казарму павильоном, был сооружен загончик. Совсем маленький. В загончике как раз поместились куст жимолости, травяной шалаш и поилка, в которой каждое утро меняли воду. Рядом с поилкой сейчас лежали куча овощных очистков и морковка. Учуяв их, Сайзо запыхтел и стал перебирать короткими лапами. Окита засмеялся и опустил зверька в загончик.
Вот за кого можно было не беспокоиться совершенно. Что бы ни случилось с ним самим, Сайзо не пропадет. Кому же не в радость прибрать такую редкость? Только вот на службу его с собой тащить все-таки не стоило. Мало ли — высунется из-за пазухи, подвернется кому под руку, а то и вовсе потеряется, и ищи его потом.
Нет, нужно все же пойти к себе и выпить горячего чая. Нельзя было целый день сидеть почти на самом солнцепеке.
Командир третьего звена устроился на приступочке веранды и занимался полезным делом — осматривал длинную кольчужную перчатку. Вообще-то он не очень любил железо, которое полагалось носить на себе — и жарко, и двигаться мешает. Но если речь идет о тесных помещениях и превосходящем противнике, то с железом все-таки лучше, чем без него. Вот догонять в нем сложно. Поэтому лучше делать так, чтобы не ты к ним, а они к тебе.
…И еще надо починить ремешок на нагруднике, он еле держится.
— Я не думаю, — сказал он подходящему Оките, — что их будет много. Но два звена и вправду взять надо — чтобы не искать сбежавших потом.
Командир первой любил работать с командиром третьей. С ним все любили работать — он как-то всегда успевал заранее прикинуть, как все устроить потише, почище и без лишних усилий. Одно удовольствие, а не товарищ — когда трезв, конечно. Но последние несколько месяцев — как раз с того дня, как ну совершенно неизвестные бандиты зарезали предыдущего командира Волков, — Сайто не пил вовсе.
Окита посмотрел из-под ладони на уходящее за крышу храма солнце и сел рядом с Сайто, привалившись к столбу. Харада, как обычно в это время, валялся кверху брюхом, распахнув дзюбан и почесывая время от времени шрам от неудачного (или удачного, это как посмотреть) харакири.
— А хорошо бы они сегодня пришли, — сказал он.
— Хорошо бы. Содзи, можешь повторить, что девочка говорила про призраков?
Окита поджал одну ногу под себя, усаживаясь поудобнее.
— Она сказала, что у них были очень белые лица и они летели — она так и сказала, летели — по лестнице вверх, к воротам. У них были мечи за поясом. Ночь жаркая, но ей стало холодно и так страшно, что она не могла двинуться с места. Она крепко зажмурилась, а когда холод ушел, открыла глаза и никого уже не увидела.
Сайто крутил в руках шпильку-когай, видно, хотел поправить звено и задумался.
— Дайнагон, может быть, и ни при чем. Он — сторонник императора, не из самых шумных, но его знают. Пожар ему скорее повредит. А вот летуны эти мне не нравятся. И что ветошь у северных ворот — не нравится.
— Почему?
— Потому что я, сколько ни думаю, а не могу придумать, кому выгодно, чтобы в городе пошел слух, что главный храм Инари в столице спалила нечисть.
— Поймаем эту нечисть — и будем знать, — махнул рукой Окита.
…Выпить чаю, чтобы перестало давить в груди и стало легче дышать — и может быть, хоть часок поспать до темноты…
Сайто полюбовался законченной работой, отложил перчатку, вытер руки и взял с подноса вторую чашку.
— Чего мы не знаем… — словно бы про себя сказал он. — Или кого мы не знаем…
По его лицу нельзя было сказать, нравится ему чай или нет.
— Хидзиката-сан тоже не понимает, — продолжал Окита. — Но он считает, что это не важно. А важно, что могут погибнуть люди и что храм будет нам благодарен. И, — в голосе его и речи послышался совсем другой человек, — от размеров этой благодарности будет зависеть, сможем ли мы купить винтовки сразу на всех, или только на первые три звена.
Это важно, подумал командир третьей. Это, пожалуй, важнее всего. Но…
Но приближается война, которую не остановят триста заграничных ружей. И три тысячи ружей не остановят. И три мана [24]. Ее остановили бы чиновники бакуфу [25]и императорского дворца, но им выгодно раскачивать лодку. Как это ни смешно, но среди господ патриотов есть люди, с которыми можно о чем-то договариваться, — тот же Кацура или тот же Сакамото Рёма [26]. А с сановниками во дворце и в замке Эдо договориться нельзя. Даже мятежникам не все равно, сколько крови прольется, когда падет сёгунат, а этим… Да, именно так — не «если», а «когда». Об этом пишут в воззваниях патриоты, об этом шепчутся девицы в Гионе и Понтотё [27], об этом тяжело и мрачно молчит командир Кондо [28].
Сёгунат падет, и даже сам регент юного сёгуна, господин Хитоцубаси Кэйки [29], ничего с этим не сделает. Бездарное дурачье в обеих столицах ненавидит его за ум, отвагу, ученость и талант. За то, что он выскочка из младшего дома Мито [30], любимец и надежда патриотов. За то, что не боится заморских новшеств и не лебезит перед бабьем из свиты сёгунской матушки. За то, что не спешит развязать войну против иноземцев и Тёсю, так как лучше всех понимает: эта война будет последней не только для сёгуната, но и для Японии. Сановники ненавидят его и изо всех сил подкапывают его башню. Скольких еще она погребет под развалинами — им безразлично. С ними-то ничего не случится — потому что с ними никогда ничего не случается. Да, в этих делах с поджогами святилищ чувствуется рука сановника, рука человека знатного, считать потери не привыкшего…
— До чего же тошно иметь дело с сумасшедшими, — вырвалось у Сайто.
— А мы кто? — искренне удивился Харада, приподнимаясь на локте.
Окита рассмеялся. Да, в устах человека, вспоровшего себе брюхо на спор, вопрос куда как уместный.
Сайто покосился на товарища, усмехнулся краем рта.
— Когда кто-нибудь из нас будет готов ради чего-нибудь поджечь город, я тебе отвечу.
* * *
Северные ворота и слова о призраках все-таки сбили Волков с толку. Раз уж поджигатели притворяются нечистью, значит, и ждать их надо где-то в час быка, в самое черное, нехорошее время. А тут еще собака в крысу не перешла — еще целый хвост от собаки той остался, — как дохнуло холодом по одной из боковых улочек, и человек Ямадзаки — торговец булавками, вопреки городским установлениям просто расстеливший свою циновку в тихом сухом месте между заборами, шевельнулся беззвучно, готовясь подать сигнал. А потом обвалился на свою циновку. Уже не совсем беззвучно и не так, как падают живые люди.А Накадзима из первого звена, карауливший посреди северной лестницы, успел заметить белые пятна лиц, и даже меч выхватить успел, а вот закричать — нет, сумел только бросить меч на ступени, на истертый тысячами ног камень, чтобы зазвенела об него сталь, чтобы услышали там, наверху, у ворот, где каменные лисы стерегут вход.
Камень принял звук и подбросил его в небо. Сколько бы ни смеялись лисы над своими более крупными и более драчливыми сородичами, но тех, кто летел — действительно почти летел — вверх по лестнице, они ненавидели всем существом.
Самих они звон смутил мало. Даже если люди наверху будут готовы — ну что они успеют?
Кровь плеснула на камень, на сохнущую траву, — не спас и нагрудник, от плеча через грудь разрубленное тело упало, перекатилось ниже. Но второй удар встретил пустоту, а не теплую, упругую плоть. Со всей возможной быстротой черная тень с бледным пятном лица обернулась к источнику тепла и запаха, но меч обрушился на нее, раз — поперек живота и второй — на шею. Невнятный вскрик, звук падения, из тех троих, что стояли выше, остается один, а вторая тень устрашающе быстро несется наверх, сверкает льдистое лезвие, черным дымом вьются длинные волосы, — и падает. Такой же грудой тряпья, и совсем немного крови вытекает из перерубленного горла.
— Быстрый какой… поджигатель, — говорит человек с копьем. Харада. Задыхаясь говорит. Потому что угораздило же из трех рядовых остаться в живых самому тяжелому. Пока перевернешь, перетянешь рану наскоро, оттащишь в сторону…
Окита Содзи стоит на площадке между двумя лисами и помочь не пытается. Неизвестно, сколько там еще этих… привидений. Железом их достать можно, а так и вправду очень похоже.
Харада возвращается. Смотрит на мертвых. Нагрудник развален пополам, человек тоже. Есть в стране люди, способные так бить, только до этой ночи считал Харада, что всех их знает. Но это уж как водится. Вечно что-то упустишь. Гости тоже вот оказались не вполне совершенны.
Он наклоняется над телом, упавшим прямо перед каменной лисой. Странно, крови не очень много, хотя удар, как всегда, пришелся точно в горло. И тело уже остыло. В мертвых зрачках на белом лице мерцало отражение прибывающей луны. Выпавший из-за пазухи сверток с кремнем и трутом промок в темной лужице. Харада поднял его, развернулся было к Оките…