Ануй Жан. Пассажир без багажа

Жан Ануй

Пассажир без багажа

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

   ГАСТОН — человек, потерявший память.
   ЖОРЖ РЕНО — предполагаемый брат Гастона.
   Г-ЖА РЕНО — предполагаемая мать Гастона.
   ВАЛЕНТИНА РЕНО — жена Жоржа.
   ГЕРЦОГИНЯ ДЮПОН-ДЮФОР — дама-патронесса.
   МЭТР ЮСПАР — поверенный, представляет интересы Гастона.
   МАЛЬЧИК.
   МЭТР ПИКВИК — адвокат мальчика
   МЕТРДОТЕЛЬ,
   ШОФЕР,
   ЛАКЕЙ,
   КУХАРКА,
   ЖЮЛЬЕТТА — прислуга господ Рено.

Картина первая

   
Гостиная в богатом провинциальном доме, из окон скрывается вид на сад во французском стиле. При поднятии занавеса сцена пуста, потом МЕТРДОТЕЛЬ вводит ГЕРЦОГИНЮ ДЮПОН-ДЮФОР, ЮСПАРА и ГАСТОНА.


 
   
МЕТРДОТЕЛЬ.Как прикажете доложить, мадам?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Герцогиня Дюпон-Дюфор, мэтр Юспар, поверенный, и господин… господин
(мнется),господин Гастон.
(Юспару)Придется пока что называть его так, а там увидим.
   
МЕТРДОТЕЛЬ
(чувствуется, что ему известна цель их приезда).Надеюсь, герцогиня извинит господ Рено, но господа ждали герцогиню с поездом одиннадцать пятьдесят… Я сейчас же сообщу о приезде вашей светлости.
(Уходит.)
   
ГЕРЦОГИНЯ
(глядя ему вслед).Образцовый метрдотель! О Гастон, миленький, я безумно, безумно счастлива. Я с самого начала была уверена, что вы отпрыск очень хорошей семьи.
   
ЮСПАР.Не будем слишком увлекаться. Не забывайте, что кроме этих Рено у нас имеется еще пять семейств претендентов.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Нет-нет, дорогой мэтр… Внутренний голос мне говорит, что в этих Рено Гастон узнает своих родных, обнаружит в этом доме атмосферу, знакомую ему с детства. Внутренний голос мне говорит, что здесь он обретет память. А женский инстинкт редко меня обманывал.
   
ЮСПАР
(сраженный последним аргументом).Ну, если так…

 
   
ГАСТОН отходит и начинает рассматривать картины на стене, не обращая внимания на своих спутников, словом, ведет себя, как мальчик в гостях.


 
   
ГЕРЦОГИНЯ
(окликая его).Гастон, Гастон, надеюсь, вы хоть взволнованы?
   
ГАСТОН.Да не слишком…
   
ГЕРЦОГИНЯ
(со вздохом).Не слишком! Ах, друг мой, иной раз я и сама не пойму, отдаете ли вы себе отчет, как волнителен ваш случай.
   
ГАСТОН.Но, Герцогиня…
   
ГЕРЦОГИНЯ.Нет, нет и еще раз нет. Что бы вы ни сказали, вам не удастся меня переубедить. Отчета вы себе не отдаете! А ну, признайтесь, что не отдаете.
   
ГАСТОН.Возможно, отдаю, но не полностью, Герцогиня.
   
ГЕРЦОГИНЯ
(с удовлетворением).Слава богу, вы хоть умеете признавать свои ошибки. Я целые дни твержу, что вы очаровательный юноша. Но надо сказать честно, ваша беспечность, ваша беспардонность достойны всяческого порицания. Верно я говорю, Юспар?
   
ЮСПАР.Бог мой, я…
   
ГЕРЦОГИНЯ.Да-да, вы. Именно вы, Юспар, обязаны меня поддерживать; внушите же ему, что он должен быть взволнован.

 
   
ГАСТОН снова принимается рассматривать картины и статуэтки.


 
   Гастон! 
   
ГАСТОН.Да, герцогиня?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Вы что, каменный?
   
ГАСТОН.Каменный?
   
ГЕРЦОГИНЯ.У вас что, сердце из гранита?
   
ГАСТОН.Не… не думаю, Герцогиня.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Блестящий ответ! Представьте, я тоже так не думаю. И, однако, человек посторонний, не знающий того, что знаем мы с вами, способен, видя ваше поведение, решить, что вы просто мраморная статуя.
   
ГАСТОН.А?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Неужели, Гастон, вы не понимаете всей серьезности моих слов? Хотя временами я уж и сама не помню, что говорю с человеком, потерявшим память, и что существуют слова, которых за свои восемнадцать лет вы еще не успели освоить. Что такое мрамор, вы знаете?
   
ГАСТОН.Камень.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Чудесно. А чем отличается этот камень, знаете? Он тверже всех других камней. Гастон, да вы меня слушаете?
   
ГАСТОН.Да.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Неужели вас не трогает сравнение вашего сердца с самым твердым из камней?
   
ГАСТОН
(сокрушенно).Да нет…

 
   
Пауза.


 
   Скорее, смех берет. 
   
ГЕРЦОГИНЯ.Слышите, Юспар?
   
ЮСПАР
(примирительным тоном).Но он же фактически ребенок.
   
ГЕРЦОГИНЯ
(безапелляционно).Теперь детей нету. Он просто неблагодарный.
(Гастону.)Ваш случай один из самых волнующих в психиатрии; вы одна из самых душераздирающих загадок минувшей войны, и — если я правильно поняла ваше вульгарное выражение — вас это только смешит? Ведь вы — как совершенно справедливо выразился один журналист, и весьма талантливый журналист! — вы, в сущности, неизвестный солдат, только не мертвый, а живой, и вас это смешит? Неужели вы никого не уважаете?
   
ГАСТОН.Но раз это я сам…
   
ГЕРЦОГИНЯ.Это совершенно не важно! От имени тех, кого вы собой представляете, вы обязаны запретить себе смеяться над собой. Не воображайте, что я просто острю, эти слова выражают самые заветные мои мысли: когда вы видите себя в зеркале, Гастон, вы обязаны снимать перед собой шляпу.
   
ГАСТОН.Я… перед собой?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Да, вы перед собой. И все снимают, зная, что вы собой олицетворяете. Кто вы такой, чтобы не признавать ничего святого?
   
ГАСТОН.Никто, Герцогиня.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Лукавый ответ! Вы наверняка считаете себя каким-то значительным лицом. Просто газетная шумиха вскружила вам голову, вот и все.

 
   
ГАСТОН пытается заговорить.


 
   Не возражайте, а то я рассержусь!

 
   
ГАСТОН, опустив голову, снова отходит к статуэткам.


 
   Ну как вы его находите, Юспар? 
   
ЮСПАР.Такой же, как всегда, равнодушный.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Равнодушный! Вот оно наконец нужное слово. Целую неделю оно вертелось у меня на языке, только я не сумела его вымолвить. Равнодушный! Именно так. А тут с минуты на минуту должна решиться его судьба. Ведь не мы с вами, надеюсь, потеряли память, ведь не мы разыскиваем родных? Права я, Юспар, или нет?
   
ЮСПАР.Конечно, не мы.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Так в чем же дело?
   
ЮСПАР
(разочарованно пожимает плечами).Вы еще полны иллюзий, как неофит. Но вот уже годы и годы все наши попытки разбиваются о его равнодушие.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Во всяком случае, было бы непростительно недооценить заботы моего племянника. Если бы вы только знали, с каким ангельским терпением он его лечит, всю свою душу вкладывает! Надеюсь, перед вашим отъездом он рассказал вам о последних событиях.
   
ЮСПАР.Когда я приходил за бумагами Гастона, доктора Жибелена не было в приюте. А я, к сожалению, не мог его ждать.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Что вы говорите, мэтр? Вы не видели перед отъездом нашего малыша Альбера? Значит, вам неизвестна последняя новость?
   
ЮСПАР.Какая новость?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Когда Альбер сделал Гастону последний абсцесс, ему удалось заставить его заговорить, пока тот был еще в бредовом состоянии. О, конечно, не бог весть что. Он просто сказал: «Сопляк».
   
ЮСПАР.Сопляк?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Да, сопляк. По-вашему, это не бог весть что, но интересно другое — это слово само пробудилось в его памяти, никто не слышал, чтобы это слово при нем произносили; короче, есть все основания надеяться, что слово это всплыло в его памяти из прошлого.
   
ЮСПАР.Сопляк?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Сопляк. Конечно, указание крохотное, однако это уже что-то. Его прошлое отныне уже не просто черный провал. Как знать, может, именно этот сопляк выведет нас на верный путь?
(Мечтательно.)Сопляк, сопляк… Быть может, прозвище какого-нибудь школьного приятеля… Семейное ругательство, мало ли что. Но отныне у нас все-таки есть пусть самая ничтожная зацепка.
   
ЮСПАР
(мечтательно).Сопляк…
   
ГЕРЦОГИНЯ
(восхищенно повторяет).Сопляк! Когда Альбер пришел сообщить мне об этом чудесном, об этом неожиданном успехе, он еще с порога крикнул: «Тетя, больной сказал слово, относящееся к его прошлому: он выругался!» Признаюсь, я затрепетала, друг мой. От предчувствия какой-то грязи. Я была бы в отчаянии, если оказалось бы, что такой прелестный юноша — и вдруг низкого происхождения. Подумайте только, наш малыш Альбер ночи напролет с ним не спит — даже похудел, дорогое дитя, — расспрашивает, делает ему в зад уколы, и вдруг после всех этих трудов память к нему вернется и выяснится, что малый до войны был каменщиком! Но сердце говорит мне, что это не так. Ничего не поделаешь, дорогой мэтр, я неисправимая мечтательница. Сердце мне подсказывает, что пациент нашего Альбера был до войны знаменитостью. Лично я предпочла бы, чтобы он оказался драматургом. Великим драматургом.
   
ЮСПАР.Ну, знаменитостью-то вряд ли. Его бы давно уже узнали.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Но фотографии ужасно скверные… И потом, война — великое испытание, разве не так?
   
ЮСПАР.Я что-то не припомню, вроде даже не слышал, чтобы какой-нибудь знаменитый драматург пропал без вести во время войны. Эти господа публикуют в журналах каждое свое даже малейшее перемещение, а уж тем более… исчезновение.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Ах, жестокий, жестокий! Вы разбили мою самую заветную мечту. Но все равно, в нем чувствуется порода, в этом вы меня никогда не разубедите. Взгляните, как на нем сидит этот костюм. Я заказала ему костюм у портного, который шьет на Альбера.
   
ЮСПАР
(надевая пенсне).Ах вот в чем дело, а я-то думал: что-то не узнаю приютского костюма…
   
ГЕРЦОГИНЯ.И вы не догадались, дорогой мэтр, что если я все-таки решилась поселить Гастона у себя в замке и собственнолично развожу его по семьям, которые требуют к себе пациента Альбера, неужели же я допустила бы, чтобы он щеголял в серой бумазее?
   
ЮСПАР.Прекрасная все-таки мысль устраивать очные ставки в домашних условиях.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Верно? Как только наш малыш Альбер стал во главе приюта, он так прямо и заявил. Сказал, что найти свое прошлое Гастон сможет, лишь вновь окунувшись в атмосферу этого прошлого. И естественно возникла мысль — свозить его в пять-шесть семейств, которые представили наиболее веские, наиболее волнующие доказательства. Но Гастон у Альбера не единственный пациент, и речи быть не могло, чтобы Альбер бросил приют и сам разъезжал по домам. Просить у министерства кредита, чтобы организовать надежный контроль? Но вы же знаете, какие они в министерстве жмоты? Ну что бы вы сделали на моем месте? Я сказала: «Есть!», как в четырнадцатом году.
   
ЮСПАР.Пример, достойный подражания!
   
ГЕРЦОГИНЯ.Я и думать без дрожи не могу о тех временах, когда в приюте царил еще доктор Бонфан, когда каждый понедельник семьи валом валили в приемную на пятиминутное свидание с Гастоном и торопились на ближайший поезд!.. Пойдите узнайте в таких условиях родную мать и отца. О нет, нет, доктор Бонфан умер, и я знаю, наш долг молчать, но не будь молчание о мертвых священным, я сказала бы как минимум, что он ничтожество и преступник.
   
ЮСПАР.Ну, уж и преступник…
   
ГЕРЦОГИНЯ.Не выводите меня из себя. Господи, как бы я хотела, чтобы он не умер, чтобы я могла в лицо ему это сказать. Преступник! По его вине этот несчастный с восемнадцатого года болтается по психиатрическим больницам. Просто ужас берет при мысли, что пятнадцать лет его продержали в Пон-о-Броне и не сумели выудить у него ни слова о прошлом, а наш малыш Альбер всего за три месяца добился слова «сопляк». Наш малыш Альбер великий психиатр!
   
ЮСПАР.И к тому же очаровательный молодой человек.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Дитя мое дорогое! К счастью, с его приходом в приюте все изменилось. Очные ставки, графологическая экспертиза, химические анализы, полицейские расследования, — словом, было сделано все, что в человеческих силах, лишь бы Гастон нашел своих родных. И со стороны клинической то же самое, Альбер решил лечить его самыми новейшими методами. Вообразите, он уже сделал ему семнадцать искусственных абсцессов!
   
ЮСПАР.Семнадцать! Но это же чудовищная цифра!
   
ГЕРЦОГИНЯ.Да, чудовищная, а главное, потребовала редкостного мужества от нашего малыша Альбера. Ибо, скажем прямо — это дело рискованное.
   
ЮСПАР.А Гастон?
   
ГЕРЦОГИНЯ.А на что ему жаловаться? К его же благу все делается. Правда, зад у него будет дырявый, как шумовка, но зато он вспомнит прошлое. А наше прошлое — это же лучшая часть нас самих! Любой порядочный человек не колеблясь сделает выбор между своим прошлым и кожей на заду.
   
ЮСПАР.Само собой.
   
ГЕРЦОГИНЯ
(заметив подошедшего во время разговора Гастона).Ведь верно, Гастон, вы бесконечно признательны доктору Жибелену за его неусыпные труды над вашей памятью, особенно после стольких лет, бесцельно потерянных доктором Бонфаном?
   
ГАСТОН.Крайне признателен, герцогиня.
   
ГЕРЦОГИНЯ
(Юспару).Вот видите, я его за язык не тянула.
(Гастону.)Ах, Гастон, друг мой, как это волнительно — но так ли — знать, что за этой дверью, быть может, бьется сердце матери, старика отца, который уже протягивает к вам для объятий руки!
   
ГАСТОН
(как-то по-детски).Знаете, герцогиня, я уже столько нагляделся на добрых старушек, которые по ошибке принимали меня за сына и тыкались мне в щеку мокрым носом; на старичков, которые тоже по ошибке кололи мне щеки небритым подбородком… Вообразите себе, герцогиня, человека, у которого четыреста пар родителей. Четыреста пар, и каждая готова его приголубить. Пожалуй, многовато.
   
ГЕРЦОГИНЯ.А маленькие дети, бамбинос! Малютки, которые ждут своего папочку. Посмейте только сказать, что вас не томит желание расцеловать этих крошек, посадить их к себе на колени!
   
ГАСТОН.Пожалуй, получится не совсем удобно, герцогиня. Самым младшим и то должно быть уже двадцать.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Ах, Юспар… У него прямо какая-то болезненная потребность осквернять все самое святое.
   
ГАСТОН
(вдруг мечтательно).Дети… У меня были бы сейчас маленькие дети, настоящие, если бы мне разрешили жить на свободе!
   
ГЕРЦОГИНЯ.Но вы же отлично знаете, что это невозможно!
   
ГАСТОН.А почему? Потому что я не помню ничего, что делал до того весеннего вечера восемнадцатого года, Когда меня нашли на сортировочной станции?
   
ЮСПАР.Увы! Именно поэтому!..
   
ГАСТОН.Людой почему-то пугает мысль, что человек может жить без прошлого. Даже на подкидышей и то косо смотрят… Но им хоть успевают преподать кое-какие наставления, А мужчина, взрослый мужчина, который имеет разве что родину, да и то не наверняка, зато не имеет ни родного города, ни традиций, ни имени… Это же похабство! Скандал!
   
ГЕРЦОГИНЯ.Во всяком случае, дорогой Гастон, вы только что сами дали блестящее доказательство тому, что нуждаетесь в воспитании. Ведь я же запретила вам произносить это слово.
   
ГАСТОН.Какое? Скандал?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Нет.
(После минутного колебания.)Другое…
   
ГАСТОН
(продолжает мечтать вслух).Ни справок о судимости… Хоть об этом-то вы подумали, герцогиня? Вы доверчиво не убрали столовое серебро, а в замке моя спальня всего в двух шагах от вашей… А что, если я уже убил трех человек?..
   
ГЕРЦОГИНЯ.По вашим глазам видно, что не убили.
   
ГАСТОН.Вам повезло, раз они почтили вас своим доверием. А я вот иногда часами, до отупения вглядываюсь в свои глаза, стараюсь обнаружить в них то, что они видели, а они не желают ничем со мной делиться. Ничего я в них не вижу.
   
ГЕРЦОГИНЯ
(улыбаясь).Успокойтесь, Гастон, во всяком случае, вы не убили этих троих. И вовсе не обязательно знать ваше прошлое, чтобы быть уверенным в этом.
   
ГАСТОН.Ведь меня же нашли на вокзале у поезда, на котором привезли из Германии военнопленных. Значит, на фронте я был. Значит, я, как и все прочие, выпускал эти штуковины, а они не совсем то, что требуется для нашей бедной кожи, которая не выносит даже укола шипов розы. Я-то себя знаю, я не отличался меткостью. Но в военное время генеральные штабы рассчитывают скорее на количество выпущенных пуль, чем на ловкость сражающихся. И все же будем надеяться, что я не сумел попасть в трех человек…
   
ГЕРЦОГИНЯ.Что вы такое плетете? Напротив, мне хочется верить, что вы были настоящим героем. Я имела в виду, что вы не убивали в мирное время.
   
ГАСТОН.Герой во время войны — понятие растяжимое. Сам воинский устав приговаривает всех без разбора — и клеветников, и скупцов, и завистников, и даже трусов — к героизму, и достигается это почти одинаковым методом.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Успокойтесь. Внутренний голос, а он не обманывает, говорит мне, что вы росли хорошо воспитанным мальчиком.
   
ГАСТОН.Довольно слабое утешение, поди узнай, не причинял ли я зла! Я же наверняка охотился… Все хорошо воспитанные мальчики охотятся. Будем надеяться, что стрелял я из рук вон плохо и не убил даже трех зверушек.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Только настоящий друг, дорогой Гастон, может слушать вас без смеха. Ваши угрызения совести явно преувеличены.
   
ГАСТОН.Мне было так спокойно в приюте… Я привык к себе, хорошо себя узнал, и вот приходится расставаться с созданным мною образом, искать какого-то нового себя и напяливать его, как старый пиджак. Еще неизвестно, узнаю ли я себя, я, трезвенник, в сыне фонарщика, которому и четырех литров красного в день маловато? Или, к примеру, все тот же я, человек неусидчивый, окажусь вдруг сыном галантерейщика, который собрал и расклассифицировал по сортам более тысячи пуговиц?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Потому я и настаивала начинать с этих Рено, что они вполне приличные люди.
   
ГАСТОН.Другими словами, потому что у них прекрасный дом, прекрасный метрдотель какой у них был, а?
   
ГЕРЦОГИНЯ
(заметив входящего метрдотеля).Сейчас мы это узнаем.
(Жестом приказывает Гастону замолчать, метрдотелю.)Подождите минуточку, милейший, прежде чем приглашать сюда ваших хозяев. Гастон, соблаговолите выйти на время в сад, мы вас потом позовем.
   
ГАСТОН.Хорошо, герцогиня.
   
ГЕРЦОГИНЯ
(отводя его в сторону).И прошу вас отныне не называть меня герцогиней. Теперь вы просто пациент моего племянника.
   
ГАСТОН.Хорошо, мадам.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Ну, идите, идите… Только не вздумайте подглядывать в замочную скважину!
   
ГАСТОН
(с порога).Да мне не к спеху. Я уже видел триста восемьдесят семь пар родителей.
(Уходит.)
   
ГЕРЦОГИНЯ
(глядя ему вслед).Чудесный мальчик! О мэтр, при одной мысли, что доктор Бонфан посылал его окучивать салат, я содрогаюсь!
(Метрдотелю.)Можете ввести ваших хозяев.
(Хватает Юспара за руку.)Я чудовищно волнуюсь, дорогой друг. Мне кажется, я вступила в беспощадную войну против рока, смерти, против всех темных сил земли… Я нарочно оделась в черное, по-моему, это наиболее уместно.

 
   
Входят РЕНО, богатые провинциальные буржуа.


 
   
Г-ЖА РЕНО
(с порога).Вот видите, я же говорила! Его нету.
   
ЮСПАР.Да нет, мадам, мы просто велели ему выйти на минутку.
   
ЖОРЖ.Разрешите представиться. Жорж Рено.
(Представляет двух своих спутниц.)Моя мать, моя жена.
   
ЮСПАР.Люсьен Юспар. Я представляю материальные интересы больного. Герцогиня Дюпон-Дюфор, председательница многих благотворительных комитетов в Пон-о-Броне, она сама пожелала сопровождать больного, так как ее племянник, доктор Жибелен, не мог оставить приют.

 
   
Раскланиваются друг с другом.


 
   
ГЕРЦОГИНЯ.Да-да, в меру моих слабых сил я споспешествую трудам моего племянника. Он отдается этому делу с таким пылом, так в него верит!
   
Г-ЖА РЕНО.Мы будем ему вечно признательны, мадам, за его заботы о нашем маленьком Жаке… И я сочту для себя огромным счастьем сказать это ему лично.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Благодарю вас, мадам.
   
Г-ЖА РЕНО.Прошу меня извинить… Садитесь, пожалуйста. Но в такие волнующие минуты…
   
ГЕРЦОГИНЯ.О, я вас так понимаю, мадам!
   
Г-ЖА РЕНО.Вообразите, мадам, какое и в самом деле мы испытываем нетерпение… Ведь больше двух лет прошло с тех пор, как мы впервые посетили приют…
   
ЖОРЖ.И вопреки нашим настойчивым требованиям, нам до сегодняшнего дня пришлось ждать второго свидания…
   
ЮСПАР.Нас совсем задушили бумажки, мсье. Подумать только, во Франции насчитывается четыреста тысяч пропавших без вести. Четыреста тысяч семей… и никто, поверьте, за редчайшим исключением, не желает отказываться от своих надежд…
   
Г-ЖА РЕНО.Но все-таки целых два года, мсье!.. И если бы вы только знали, при каких обстоятельствах нам его тогда показали в первый раз! Уверена, мадам, это не ваша вина и не вина вашего племянника, коль скоро в те времена он еще не руководил приютом… Больного просто провели перед нами, а в сутолоке и толкотне мы не сумели даже подойти к нему поближе. Таких, как мы, набилось человек сорок.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Очные ставки, которые устраивал доктор Бонфан, — это нечто скандальное!
   
Г-ЖА РЕНО.Именно скандальное!.. О, но мы так легко не отступили… Моему сыну пришлось уехать, у него были дела, работа… но мы с невесткой остановились в гостинице и надеялись увидеть Жака еще раз, хоть подойти поближе. И действительно, подкупив одного служителя, мы добились свидания, правда, всего на несколько минут, но, увы! это оказалось безрезультатным. А потом моя невестка устроилась туда белошвейкой, потому что приютская заболела… Она видела его, и даже довольно долго, но ей не удалось с ним заговорить, так как кругом все время сновали люди.
   
ГЕРЦОГИНЯ
(Валентине).Как это романтично! А вдруг бы вас разоблачили? Вы хоть шить умеете?
   
ВАЛЕНТИНА.Да, умею.
   
ГЕРЦОГИНЯ.И вам так и не удалось остаться с ним с глазу на глаз?
   
ВАЛЕНТИНА.Не удалось.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Ах, этот доктор Бонфан, этот Бонфан, — на нем лежит тягчайшая вина!
   
ЖОРЖ.А я вот чего понять не могу, как можно было колебаться между несколькими семьями, когда мы дали столько веских доказательств?
   
ЮСПАР.Вы правы, это непостижимо. Но подумайте сами, что даже после наших последних и весьма тщательных проверок и сопоставления фактов кроме вас осталось еще пять семей, имеющих равные с вами шансы.
   
Г-ЖА РЕНО.Пять семей! Мсье, да мыслимо ли это?..
   
ЮСПАР.Увы, мадам, это так!..
   
ГЕРЦОГИНЯ
(листая свою записную книжку).Бриго, Буграны, Григу, Легропатры и Мэденсэли. Хочу довести до вашего сведения, что именно я решила начать с вас, так как все мои симпатии полностью на вашей стороне.
   
Г-ЖА РЕНО.От души вам благодарна, мадам.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Нет-нет, не надо благодарностей. Я говорю то, что думаю. Прочитав ваше письмо, я сразу же решила, что вы чудесные люди, и впечатление это полностью подтвердилось при личном свидании… Одному богу известно, куда мы еще попадем после вас! В списке есть молочница, фонарщик…
   
Г-ЖА РЕНО.Фонарщик?
   
ГЕРЦОГИНЯ.Представьте, мадам, фонарщик, именно фонарщик! Мы живем в неслыханные времена; у этих людей столько претензий… О, не бойтесь, не бойтесь, пока я жива, Гастон не попадет в лапы какого-то фонарщика!
   
ЮСПАР
(Жоржу).Совершенно верно, было объявлено, что встречи будут происходить в порядке очереди, начиная с первых, занесенных в список, — что вполне логично, — но, поскольку вы стоите на последнем месте, герцогиня Дюпон-Дюфор, возможно, несколько неосмотрительно решила нарушить порядок и явилась к вам первым.
   
Г-ЖА РЕНО.В чем же тут неосмотрительность? По-моему, люди, на чьем попечении находится больной, свободны в своих действиях…
   
ЮСПАР.Свободны-то свободны, но вы даже не можете себе представить, мадам, какие страсти — порой, увы! корыстного свойства — разыгрываются вокруг Гастона. Ведь он не может тратить свою пенсию по инвалидности и, таким образом, является обладателем приличного состояния… Учтите, что пенсия за эти годы плюс проценты с нее превышают ныне двести пятьдесят тысяч франков!
   
Г-ЖА РЕНО.Да неужели же материальный вопрос играет хоть какую-то роль в этой трагической альтернативе?
   
ЮСПАР.К сожалению, играет, мадам. Кстати, разрешите мне сказать два слова о юридической стороне дела…
   
Г-ЖА РЕНО.После, мсье, умоляю вас, после…
   
ГЕРЦОГИНЯ.У мэтра Юспара вместо сердца свод законов! Но так как он очень мил…
(незаметно щиплет Юспара)он сейчас же пойдет и приведет нам Гастона!
   
ЮСПАР
(отказываясь от дальнейшей борьбы).Повинуюсь, мадам. Но попрошу вас не вскрикивать, не бросаться ему на шею. Столько уже было этих встреч, что всякие излишества приводят больного в нервозное и весьма тяжелое состояние.
(Уходит.)
   
ГЕРЦОГИНЯ.Воображаю, как вам не терпится его увидеть, мадам.
   
Г-ЖА РЕНО.У матери и не может быть иных чувств.
   
ГЕРЦОГИНЯ.О, я так волнуюсь за вас.
(Валентине.)Значит, вы тоже видели нашего пациента — словом, того, которого вы считаете нашим пациентом?
   
ВАЛЕНТИНА.Ну да, мадам. Я ведь говорила, что была в приюте.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Ах, верно, верно! Что это со мной…
   
Г-ЖА РЕНО.Мой старший сын Жорж женился на Валентине, когда она была совсем еще девочкой, они с Жаком дружили с ранних лет. Они ужасно любили друг друга, правда, Жорж?
   
ЖОРЖ
(холодно).Ужасно любили.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Жена брата — почти родная сестра, верно я говорю, мадам?
   
ВАЛЕНТИНА
(голос ее звучит странно).Совершенно верно.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Вы, очевидно, будете бесконечно рады увидеть его.

 
   
ВАЛЕНТИНА смущенно взглядывает на ЖОРЖА.


 
   
ЖОРЖ.Бесконечно рада. Именно как родная сестра.
   
ГЕРЦОГИНЯ.Я неисправимая мечтательница… Так признаться вам, о чем я мечтала? Как было бы прекрасно, если бы женщина, которую он обожал, оказалась здесь, и он узнал бы ее, поцеловал бы ее страстно. Подумайте, первый поцелуй при выходе из склепа. Но, увы, как видно, этого не случится.