Страница:
— А словят?..
— Поглядим, — упрямо возразил Куприян.
— Да ты чего тут не видал?
И Васька вдруг проворно сел.
— Неужели из-за бабы останешься?..
— А хоть бы и так, — глядя в сторону, ответил Ку-приян.
Васька улыбнулся во весь рот и поправил картуз.
— Что, тебе ее жаль, что ли? — спросил он.
— Жаль, — буркнул Куприян, стараясь не смотреть на Ваську.
Васька поглядел на него, потом присвистнул и рассердился.
— Жаль, жаль… Ишь какой жалостливый! Дурак. Чего жалеть? Что ей ребра пересчитали, так это дело житейское… не помрет. А помрет — похороним, пироги поедим честь честью! Да и чего жаль-то? Я и сам ее в таком разе потрепал бы…
Куприян покраснел и нахмурился.
— Зверье вы все, одно слово! — хрипло выговорил он.
— А ты — баба! — издевался Васька. — Ишь разжалобился… Баба самая непутевая, спуталась на стороне. Ну, мужу, конечно, не лестно… Он и поучит! Ты не бил бы небось?
Куприян тяжело сопел носом.
— Нет, ты скажи, — приставал Васька.
— Может, поучил бы, а может, и нет… А Матрену точно что жалко. Баба очень тихая!
— Пойди утешь.
— Пойду.
— Пойди, пойди, — издевался Васька. — Там тя Егор научит, как чужих баб утешать! А к исправнику так прямо в карман…
— Плевать мне твоему исправнику в рыло, — грубо буркнул Куприян. Захочу, так я их всех… А ты не лезь…
Васька хотел что-то сказать, но промолчал, увидя, что Куприян рассердился.
Он плюнул, махнул рукой и завалился на сено.
— Иди, куда хошь, шалый, — пробормотал он, — хоть к черту в зубы.
И запел довольно приятным разбитым голосом:
Куприян опять насупился.
— Эх, гармоники нет! — щелкнул пальцами Васька. — Нашему брату фабричному без гармоники смерть! Я б, кажись, и помирал — на гармонике вечную память играл!
Васька засмеялся своей остроте.
— Складно, — одобрил Куприян.
За стеной послышались тяжелые шаги. Вошел старик Гунявый. Как и прежде, он сначала подождал, пока глаза освоятся с темнотой.
— Водку принес? — спросил Васька.
— Не, — сумрачно ответил Гунявый и почесал волосатую грудь.
— Что так? Гунявый помолчал.
— Вы вот что, — заговорил он, — валите пока что к лесу… Сейчас писарь приехал. Сказывают, урядник нонче приедет, а завтра становой с исправником; облава на вас будет…
— Вот так фунт! — побледнел Васька.
Куприян нахмурился и встал.
— Тэк-с, — сказал он. — Слушай, дед, мы, значит, сейчас к лесу через село. Ежели кто увидит, скажем, что от облавы идем. Писарь, чай, увидит. Ну, облаву утром в лес, а мы вечерком из лесу сюда… пусть ищут.
— Ладно, — усмехнулся себе в усы Гунявый. Васька посмотрел на Куприяна, почесал затылок и замялся.
— Ты что? — спросил Куприян.
— Да я ничего, — смущенно возразил Васька.
— Ну…
— Я лучше задами пройду, — пробормотал он.
Куприян подумал.
— Ну и черт с тобой! Оно и лучше… Гунявый презрительно крякнул. Куприян порылся под стрехой и вытащил одностволку с длинным порыжевшим дулом.
— Заряжена? — спросил он Гунявого.
— Не, — ответил старик.
Куприян порылся еще, достал рожок с порохом и стал заряжать ружье тщательно и медленно. Гунявый и Васька молча смотрели на его работу.
Кончив, Куприян встал, вскинул ружье на плечо и тряхнул волосами.
— Так-то лучше, — сказал он.
— Идти, что ль? — спросил Васька.
— Валяй. Около болота встретимся.
Они вышли.
Был уже день, но серый и бледный. Дождь перестал, но тучи шли низко и тяжело.
Васька пошел вдоль огорода, оглядываясь по сторонам. Куприян с Гунявым прошли через двор, и Куприян вышел на улицу.
— Ты того… — сказал старик, стоя в калитке.
— Что?
Егора опасайся… Ему уж доложено…
— Кто? — хмуро спросил Куприян.
— Палашка, чай, солдатка… ее дело. Так ты, говорю, опасайся…
Куприян почесал затылок.
— А ну его к чертям в болото! Не дюже испугался, — сказал он и пошел вдоль улицы.
Гунявый долго смотрел ему вслед своими маленькими острыми глазками из-под седых нависших бровей. Потом вздохнул, почесал грудь и пошел к сараю, где сбивал бочку.
Куприян шел посвистывая и думал, что надо сделать так, чтобы его заметили в волостном правлении. Когда он вышел на площадь и пошел мимо волости, навстречу ему попался столяр Семен, слегка выпивший молодой мужик.
— А, Куприян Васильевич, наше вам! — сказал он, весело скаля зубы.
— Здорово, — ответил Куприян и остановился.
— За чьими лошадками пожаловали? — спросил Семен.
— Твоей не возьму, — насмешливо возразил Куприян.
У Семена, пьяницы и пустого, ленивого мужика, была самая плохая и старая на селе лошадь.
Семен засмеялся.
— Ну и то ладно! — сказал он. — Ты бы у старшины посмотрел: ха-арошую тройку купил!
— Поглядим, — хладнокровно проговорил Куприян и пошел дальше, заметив движение в окнах волостного правления.
Попадавшиеся ему навстречу мужики угрюмо отворачивались и что-то бурчали. Куприян поглядывал на них с усмешкой и скоро вышел в поле.
— Поглядим, — упрямо возразил Куприян.
— Да ты чего тут не видал?
И Васька вдруг проворно сел.
— Неужели из-за бабы останешься?..
— А хоть бы и так, — глядя в сторону, ответил Ку-приян.
Васька улыбнулся во весь рот и поправил картуз.
— Что, тебе ее жаль, что ли? — спросил он.
— Жаль, — буркнул Куприян, стараясь не смотреть на Ваську.
Васька поглядел на него, потом присвистнул и рассердился.
— Жаль, жаль… Ишь какой жалостливый! Дурак. Чего жалеть? Что ей ребра пересчитали, так это дело житейское… не помрет. А помрет — похороним, пироги поедим честь честью! Да и чего жаль-то? Я и сам ее в таком разе потрепал бы…
Куприян покраснел и нахмурился.
— Зверье вы все, одно слово! — хрипло выговорил он.
— А ты — баба! — издевался Васька. — Ишь разжалобился… Баба самая непутевая, спуталась на стороне. Ну, мужу, конечно, не лестно… Он и поучит! Ты не бил бы небось?
Куприян тяжело сопел носом.
— Нет, ты скажи, — приставал Васька.
— Может, поучил бы, а может, и нет… А Матрену точно что жалко. Баба очень тихая!
— Пойди утешь.
— Пойду.
— Пойди, пойди, — издевался Васька. — Там тя Егор научит, как чужих баб утешать! А к исправнику так прямо в карман…
— Плевать мне твоему исправнику в рыло, — грубо буркнул Куприян. Захочу, так я их всех… А ты не лезь…
Васька хотел что-то сказать, но промолчал, увидя, что Куприян рассердился.
Он плюнул, махнул рукой и завалился на сено.
— Иди, куда хошь, шалый, — пробормотал он, — хоть к черту в зубы.
И запел довольно приятным разбитым голосом:
Куприян ухмыльнулся и мотнул головой. Васька подмигнул и еще удалей запел:
Эх, у попова тына-а
Повстречалася дывчина-а…
Повстречалася — рассталася…
Другую встречу-у,
И ту привечу-у.
Эх, повстречалася — рассталася…
— Вот как, брат! — ухнул он.
Повстречалася — рассталася!..
Куприян опять насупился.
— Эх, гармоники нет! — щелкнул пальцами Васька. — Нашему брату фабричному без гармоники смерть! Я б, кажись, и помирал — на гармонике вечную память играл!
Васька засмеялся своей остроте.
— Складно, — одобрил Куприян.
За стеной послышались тяжелые шаги. Вошел старик Гунявый. Как и прежде, он сначала подождал, пока глаза освоятся с темнотой.
— Водку принес? — спросил Васька.
— Не, — сумрачно ответил Гунявый и почесал волосатую грудь.
— Что так? Гунявый помолчал.
— Вы вот что, — заговорил он, — валите пока что к лесу… Сейчас писарь приехал. Сказывают, урядник нонче приедет, а завтра становой с исправником; облава на вас будет…
— Вот так фунт! — побледнел Васька.
Куприян нахмурился и встал.
— Тэк-с, — сказал он. — Слушай, дед, мы, значит, сейчас к лесу через село. Ежели кто увидит, скажем, что от облавы идем. Писарь, чай, увидит. Ну, облаву утром в лес, а мы вечерком из лесу сюда… пусть ищут.
— Ладно, — усмехнулся себе в усы Гунявый. Васька посмотрел на Куприяна, почесал затылок и замялся.
— Ты что? — спросил Куприян.
— Да я ничего, — смущенно возразил Васька.
— Ну…
— Я лучше задами пройду, — пробормотал он.
Куприян подумал.
— Ну и черт с тобой! Оно и лучше… Гунявый презрительно крякнул. Куприян порылся под стрехой и вытащил одностволку с длинным порыжевшим дулом.
— Заряжена? — спросил он Гунявого.
— Не, — ответил старик.
Куприян порылся еще, достал рожок с порохом и стал заряжать ружье тщательно и медленно. Гунявый и Васька молча смотрели на его работу.
Кончив, Куприян встал, вскинул ружье на плечо и тряхнул волосами.
— Так-то лучше, — сказал он.
— Идти, что ль? — спросил Васька.
— Валяй. Около болота встретимся.
Они вышли.
Был уже день, но серый и бледный. Дождь перестал, но тучи шли низко и тяжело.
Васька пошел вдоль огорода, оглядываясь по сторонам. Куприян с Гунявым прошли через двор, и Куприян вышел на улицу.
— Ты того… — сказал старик, стоя в калитке.
— Что?
Егора опасайся… Ему уж доложено…
— Кто? — хмуро спросил Куприян.
— Палашка, чай, солдатка… ее дело. Так ты, говорю, опасайся…
Куприян почесал затылок.
— А ну его к чертям в болото! Не дюже испугался, — сказал он и пошел вдоль улицы.
Гунявый долго смотрел ему вслед своими маленькими острыми глазками из-под седых нависших бровей. Потом вздохнул, почесал грудь и пошел к сараю, где сбивал бочку.
Куприян шел посвистывая и думал, что надо сделать так, чтобы его заметили в волостном правлении. Когда он вышел на площадь и пошел мимо волости, навстречу ему попался столяр Семен, слегка выпивший молодой мужик.
— А, Куприян Васильевич, наше вам! — сказал он, весело скаля зубы.
— Здорово, — ответил Куприян и остановился.
— За чьими лошадками пожаловали? — спросил Семен.
— Твоей не возьму, — насмешливо возразил Куприян.
У Семена, пьяницы и пустого, ленивого мужика, была самая плохая и старая на селе лошадь.
Семен засмеялся.
— Ну и то ладно! — сказал он. — Ты бы у старшины посмотрел: ха-арошую тройку купил!
— Поглядим, — хладнокровно проговорил Куприян и пошел дальше, заметив движение в окнах волостного правления.
Попадавшиеся ему навстречу мужики угрюмо отворачивались и что-то бурчали. Куприян поглядывал на них с усмешкой и скоро вышел в поле.
VIII
Тройка земских круглых и сытых лошадок выехала из лесу от станции и, всползши на гору, бойко покатила к Дерновому.
На козлах сидел ямщик, парень лет девятнадцати, с совершенно круглой рожей, веселый, курносый, с большими, толстыми губами. В бричке поместились старшина. Головченко и урядник, коренастый пожилой человек, с большой бородой, в порыжевшей полицейской форме, с шашкой через плечо.
Старшина изрядно выпил на станции, а потому был весел и умильно поглядывал вокруг; нос у него покраснел и глаза замаслились; он был в разговорчивом настроении, как всегда, когда был пьян. Урядник тоже был под хмельком, но держался с достоинством.
Таратайка подпрыгивала по ухабам, лошади помахивали подвязанными хвостами. Ямщик посвистывал, помахивая локтями, и поглядывал по сторонам.
— Вот, изволите видеть, Максим Иванович, — говорил урядник, когда тройка выехала на гору, — какие требования предъявляет нам начальство. Взять и словить конокрадов!.. А как их словить, когда я на пятьдесят верст один чин полиции…
— Словим, — уверенно возразил старшина. Да, как же, дожидайтесь! Отчего не словить? Словить можно…
— Черта мы словим, когда я не знаю, как и за дело взяться-то, сумрачно отозвался урядник, — я ведь, собственно, больше по торговой части имею способности, а не конокрадов ловить. Как их ловить? На всю округу первые разбойники… Кого будем расспрашивать, ежели…
— Кого? А прохожих!
Старшина сказал это совершенно случайно, просто потому, что впереди на дороге, мимо дерновских мельниц, уныло торчавших на косогоре, шел человек с ружьем.
— А, это Иван Семенович идет, — заметил урядник.
Старшина стал всматриваться.
— Учитель, дяденька, — звонко подтвердил ямщик. Дерновский учитель Иван Семенович, страстный охотник, одевался по-русски.
— Он самый, — согласился старшина.
Тройка, позвякивая бубенчиками, катила дальше, догоняя прохожего, а урядник возвратился к интересующему его вопросу:
— Опять же, как его словить? Облаву нужно, а какая облава, ежели все мужики коли Куприяну не приятели, так боятся его хуже черта.
— Да, уж это так, — подтвердил старшина. — Кому охота с ним связываться: ему, бродяге, ничего, а коли ежели он красного петуха…
— Ну вот, — с досадой крикнул урядник, — лови его, ежели сам старшина от него наутек — первый…
Старшина обиделся.
— Ну, это дело очень темное: кто из нас наутек, значит.
Урядник спохватился, что обидел старшину.
— Нет, я не то чтобы… а конечно… Вот эти олухи, чай, все прыснут во все стороны! — ткнул он пальцем в спину ямщика.
Тот обернул к уряднику свое курносое круглое лицо и, скаля зубы, сказал:
— Чаво? Не…
— Убежишь, ежели Куприян, примерно, встретится? — пошутил старшина.
— Я нет… чаво?
— А ежели он из ружья?
— Ну что ж… это — ничаво!
В это время старшина взял шапку и замахал ею по воздуху, крича:
— Иван Семенович, наше вам!
Прохожий, не поворачиваясь, приподнял шапку.
— Вы откелева? — спросил старшина. Прохожий неопределенно махнул рукой.
— В лес, чай, ходили? Охотиться изволите все? — спросил в свою очередь урядник.
Ямщик весело осклабился, почесал затылок и повернулся к старшине:
— Дяденька, этта Куприян.
— Чаво? — спросил, не расслышав, старшина.
— Куприян этта, — весело повторил ямщик.
Тройка уже обогнала прохожего.
— Что ты врешь… — начал было старшина.
Урядник побледнел.
— Револь… верт… тут… — заплетающимся языком забормотал он, шаря рукой под сиденьем.
Старшина сразу протрезвел.
— Гони ты! — толкнул он ямщика.
Ямщик удивился и, придержав лошадей, весело спросил:
— А ловить не будете?
Урядник спохватился.
— Позвольте, Максим Иванович… это ежели… того… Куприян, то… Может, не он?
— Ен самый, — уверенно возразил ямщик и, поворачиваясь назад, крикнул: — Куприян, а, Купря!..
— Чего тебе? — спросил Куприян.
Он давно уже заметил едущих старшину и урядника и сначала хотел было спрятаться, но потом что-то нашло на него, и ему захотелось покуражиться. Он только повернул и пошел опять к селу. Ямщик осклабился во весь рот.
— А мы тебя ищем! — сообщил он, совсем останавливая лошадей.
— А я вас! — сказал Куприян, тоже останавливаясь и протягивая руку за ружьем.
— Поди сюда! — крикнул ямщик.
Куприян тихо снял ружье, приложился и выстрелил.
— Н-на! — весело и злобно крикнул он. Выстрел гулко раскатился по косогору, дробясь между мельниц и вспугнув стаю галок, маршировавших по дороге. Лошади испуганно дернули, и ямщик вверх ногами слетел в бричку.
— Караул, ратуйте! — завопил старшина.
Урядник дрожащими руками схватил вожжи и, замахиваясь на лошадей ножнами шашки, погнал их под гору.
Бричка запрыгала, затрещала по всем швам и со звоном понеслась вниз.
А Куприян повернул прочь и побежал от дороги к лесу, глубоко увязая в размокшей земле и шлепая ногами по лужам.
Тройка с треском и звоном влетела в околицу, понеслась по селу и остановилась, храпя и шатаясь, против волостного правления. Старшина и урядник тяжело вывалились из брички Старшина был без шапки.
— Вот так история! — хлопая себя по коленам, сказал он, еле переводя дух.
— Упустили Куприяна! — почесал затылок ямщик, невозмутимо взбираясь на козлы.
— Ну, ты… молчи у меня! — замахнулся на него урядник.
Ямщик испугался.
— Я што? Я ничаво… А только как он стрельнул! — с восторгом вспомнил парень и даже зажмурился от удовольствия.
— Стрельнул! А если бы тебе в башку? — укоризненно заметил старшина.
— Ну что ж? Это ничаво, — равнодушно ответил ямщик.
— А вы что же, Иван Филиппович, не стреляли? — спросил старшина.
Урядник сконфузился.
— Да черт его знает… Револьверта никак найти не мог, а тут лошади… ну и того…
Из волости выбежали писарь Исаев и писарчуки.
— Кто стрелял? — спросил писарь с любопытством.
— Куприян, — ответил с козел ямщик, — ловко стрельнул: трошки по голове не задело! — осклабился он.
— Врешь!
— Да, точно, — подтвердил урядник, — пойдемте, я вам расскажу, а то тут не того…
Власти ушли в волостное правление.
— Я так и думал, что он, — сказал писарь, когда урядник рассказал происшествие. — Он туг мимо волостного с ружьем прошел… только что…
— Что же вы не держали? — спросил урядник. Толстый писарь присвистнул.
— А вы почему не держали? — не без ехидства спросил он в свою очередь.
— Да… знаете…
— То-то и знаете, Иван Филиппович… А я так полагаю, что господину исправнику о сем случае докладывать не следует.
— Ну, конечно… зачем же? — согласился урядник.
— Да ямщику накажите, чтобы не болтал.
Ямщика позвали и приказали ему держать язык за зубами.
Ямщик вышел, взмостился на сиденье брички и, тихо позвякивая бубенчиками, тронул тройку на почтовый двор.
— Эх! — встряхивал он по временам головой.
Куприян тем временем по оврагу добрался до болота, где уже сидел Васька.
Куприян запыхался и устал, но был очень доволен, что напутал начальство.
— Ты стрелял? — спросил Васька.
— Я… старшину чуть не подстрелил…
— Врешь!
— Ей-Боху!
И Куприян рассказал, как было дело.
— Вот так ловко! — восхитился Васька. — Знай наших!
— Ладно, — насупился Куприян, вспомнив утреннюю трусость Васьки.
Васька умолк.
— Жрать нечего? — спросил Куприян.
— Хлеб есть, — ответил Васька.
Они поели и легли на куче мокрых вялых листьев.
Опять пошел дождь. Небо спустилось еще ниже, и ветер стал задувать, качая вокруг черные, рогатые ветки.
Уже вечером Куприян и Васька прошли задами в Дерновое. Васька пошел к Гунявому, а Куприян пробрался по огородам к избе Егора Шибаева.
На козлах сидел ямщик, парень лет девятнадцати, с совершенно круглой рожей, веселый, курносый, с большими, толстыми губами. В бричке поместились старшина. Головченко и урядник, коренастый пожилой человек, с большой бородой, в порыжевшей полицейской форме, с шашкой через плечо.
Старшина изрядно выпил на станции, а потому был весел и умильно поглядывал вокруг; нос у него покраснел и глаза замаслились; он был в разговорчивом настроении, как всегда, когда был пьян. Урядник тоже был под хмельком, но держался с достоинством.
Таратайка подпрыгивала по ухабам, лошади помахивали подвязанными хвостами. Ямщик посвистывал, помахивая локтями, и поглядывал по сторонам.
— Вот, изволите видеть, Максим Иванович, — говорил урядник, когда тройка выехала на гору, — какие требования предъявляет нам начальство. Взять и словить конокрадов!.. А как их словить, когда я на пятьдесят верст один чин полиции…
— Словим, — уверенно возразил старшина. Да, как же, дожидайтесь! Отчего не словить? Словить можно…
— Черта мы словим, когда я не знаю, как и за дело взяться-то, сумрачно отозвался урядник, — я ведь, собственно, больше по торговой части имею способности, а не конокрадов ловить. Как их ловить? На всю округу первые разбойники… Кого будем расспрашивать, ежели…
— Кого? А прохожих!
Старшина сказал это совершенно случайно, просто потому, что впереди на дороге, мимо дерновских мельниц, уныло торчавших на косогоре, шел человек с ружьем.
— А, это Иван Семенович идет, — заметил урядник.
Старшина стал всматриваться.
— Учитель, дяденька, — звонко подтвердил ямщик. Дерновский учитель Иван Семенович, страстный охотник, одевался по-русски.
— Он самый, — согласился старшина.
Тройка, позвякивая бубенчиками, катила дальше, догоняя прохожего, а урядник возвратился к интересующему его вопросу:
— Опять же, как его словить? Облаву нужно, а какая облава, ежели все мужики коли Куприяну не приятели, так боятся его хуже черта.
— Да, уж это так, — подтвердил старшина. — Кому охота с ним связываться: ему, бродяге, ничего, а коли ежели он красного петуха…
— Ну вот, — с досадой крикнул урядник, — лови его, ежели сам старшина от него наутек — первый…
Старшина обиделся.
— Ну, это дело очень темное: кто из нас наутек, значит.
Урядник спохватился, что обидел старшину.
— Нет, я не то чтобы… а конечно… Вот эти олухи, чай, все прыснут во все стороны! — ткнул он пальцем в спину ямщика.
Тот обернул к уряднику свое курносое круглое лицо и, скаля зубы, сказал:
— Чаво? Не…
— Убежишь, ежели Куприян, примерно, встретится? — пошутил старшина.
— Я нет… чаво?
— А ежели он из ружья?
— Ну что ж… это — ничаво!
В это время старшина взял шапку и замахал ею по воздуху, крича:
— Иван Семенович, наше вам!
Прохожий, не поворачиваясь, приподнял шапку.
— Вы откелева? — спросил старшина. Прохожий неопределенно махнул рукой.
— В лес, чай, ходили? Охотиться изволите все? — спросил в свою очередь урядник.
Ямщик весело осклабился, почесал затылок и повернулся к старшине:
— Дяденька, этта Куприян.
— Чаво? — спросил, не расслышав, старшина.
— Куприян этта, — весело повторил ямщик.
Тройка уже обогнала прохожего.
— Что ты врешь… — начал было старшина.
Урядник побледнел.
— Револь… верт… тут… — заплетающимся языком забормотал он, шаря рукой под сиденьем.
Старшина сразу протрезвел.
— Гони ты! — толкнул он ямщика.
Ямщик удивился и, придержав лошадей, весело спросил:
— А ловить не будете?
Урядник спохватился.
— Позвольте, Максим Иванович… это ежели… того… Куприян, то… Может, не он?
— Ен самый, — уверенно возразил ямщик и, поворачиваясь назад, крикнул: — Куприян, а, Купря!..
— Чего тебе? — спросил Куприян.
Он давно уже заметил едущих старшину и урядника и сначала хотел было спрятаться, но потом что-то нашло на него, и ему захотелось покуражиться. Он только повернул и пошел опять к селу. Ямщик осклабился во весь рот.
— А мы тебя ищем! — сообщил он, совсем останавливая лошадей.
— А я вас! — сказал Куприян, тоже останавливаясь и протягивая руку за ружьем.
— Поди сюда! — крикнул ямщик.
Куприян тихо снял ружье, приложился и выстрелил.
— Н-на! — весело и злобно крикнул он. Выстрел гулко раскатился по косогору, дробясь между мельниц и вспугнув стаю галок, маршировавших по дороге. Лошади испуганно дернули, и ямщик вверх ногами слетел в бричку.
— Караул, ратуйте! — завопил старшина.
Урядник дрожащими руками схватил вожжи и, замахиваясь на лошадей ножнами шашки, погнал их под гору.
Бричка запрыгала, затрещала по всем швам и со звоном понеслась вниз.
А Куприян повернул прочь и побежал от дороги к лесу, глубоко увязая в размокшей земле и шлепая ногами по лужам.
Тройка с треском и звоном влетела в околицу, понеслась по селу и остановилась, храпя и шатаясь, против волостного правления. Старшина и урядник тяжело вывалились из брички Старшина был без шапки.
— Вот так история! — хлопая себя по коленам, сказал он, еле переводя дух.
— Упустили Куприяна! — почесал затылок ямщик, невозмутимо взбираясь на козлы.
— Ну, ты… молчи у меня! — замахнулся на него урядник.
Ямщик испугался.
— Я што? Я ничаво… А только как он стрельнул! — с восторгом вспомнил парень и даже зажмурился от удовольствия.
— Стрельнул! А если бы тебе в башку? — укоризненно заметил старшина.
— Ну что ж? Это ничаво, — равнодушно ответил ямщик.
— А вы что же, Иван Филиппович, не стреляли? — спросил старшина.
Урядник сконфузился.
— Да черт его знает… Револьверта никак найти не мог, а тут лошади… ну и того…
Из волости выбежали писарь Исаев и писарчуки.
— Кто стрелял? — спросил писарь с любопытством.
— Куприян, — ответил с козел ямщик, — ловко стрельнул: трошки по голове не задело! — осклабился он.
— Врешь!
— Да, точно, — подтвердил урядник, — пойдемте, я вам расскажу, а то тут не того…
Власти ушли в волостное правление.
— Я так и думал, что он, — сказал писарь, когда урядник рассказал происшествие. — Он туг мимо волостного с ружьем прошел… только что…
— Что же вы не держали? — спросил урядник. Толстый писарь присвистнул.
— А вы почему не держали? — не без ехидства спросил он в свою очередь.
— Да… знаете…
— То-то и знаете, Иван Филиппович… А я так полагаю, что господину исправнику о сем случае докладывать не следует.
— Ну, конечно… зачем же? — согласился урядник.
— Да ямщику накажите, чтобы не болтал.
Ямщика позвали и приказали ему держать язык за зубами.
Ямщик вышел, взмостился на сиденье брички и, тихо позвякивая бубенчиками, тронул тройку на почтовый двор.
— Эх! — встряхивал он по временам головой.
Куприян тем временем по оврагу добрался до болота, где уже сидел Васька.
Куприян запыхался и устал, но был очень доволен, что напутал начальство.
— Ты стрелял? — спросил Васька.
— Я… старшину чуть не подстрелил…
— Врешь!
— Ей-Боху!
И Куприян рассказал, как было дело.
— Вот так ловко! — восхитился Васька. — Знай наших!
— Ладно, — насупился Куприян, вспомнив утреннюю трусость Васьки.
Васька умолк.
— Жрать нечего? — спросил Куприян.
— Хлеб есть, — ответил Васька.
Они поели и легли на куче мокрых вялых листьев.
Опять пошел дождь. Небо спустилось еще ниже, и ветер стал задувать, качая вокруг черные, рогатые ветки.
Уже вечером Куприян и Васька прошли задами в Дерновое. Васька пошел к Гунявому, а Куприян пробрался по огородам к избе Егора Шибаева.
IX
Вечер был темный, ветреный и тоскливый.
Куприян тихо посвистывал и поглядывал вверх, через огород, по рыжим пустым грядкам которого вилась протоптанная дорожка от ворот со двора. Отсюда Куприяну была видна крыша избы, темный берест над нею. В щелку плетня мелькал огонек из окна, и то исчезал, то появлялся опять. Кто-то двигался по избе.
«Ужинать собирают», — сообразил Куприян, и тоскливое чувство бесприютности и одиночества скользнуло у него в груди.
Ему вдруг стало особенно обидно, что он должен ждать Матрену на огороде, на ветру, на дожде, а Егор Шибаев сидит на лавке, спокойно ждет ужина и во всякое время может сделать с бабой, что пожелает. Ревность все сильнее овладевала душой Куприяна. Ему ясно представилось, с каким покорным лицом Матрена смотрит теперь на мужа, готовая беспрекословно подчиниться ему и для побоев и для ласки. И Куприяну дальше стало уже думаться, что она вовсе не так боится Егора, а может, и сама не прочь развязаться с ним, Куприяном, и опять полюбить мужа, благо тот здоровый, красивый, да еще и унтер, солдат, что всем бабам нравится.
Удушливый спазм схватил Куприяна за горло.
Лицо у него перекосилось в злую и неестественную усмешку. Куприян широко расставил ноги, уперся спиной в холодный ствол осины и, чувствуя, как мурашки пробегают у него по спине, закрыл глаза и, сам того не замечая, громко произнес:
— Известно баба… им все одно!..
Ветер шумел в верхушках осины, и они все больше темнели. Дальние совсем слились в одну темную качающуюся массу. Огонек в избе стал ярче, блистал в щель плетня, как звездочка, и перестал мигать.
«Сели», — подумал Куприян.
Ноги у него ныли, плечи сильно зябли, и весь он стал дрожать крупной дрожью при каждом порыве ветра. Но он все стоял и не сводил с огонька широко раскрытых глаз. От этого глаза у него стали слезиться, а огонек — двоиться, вытягиваться и пускать острые золотые стрелочки.
Вдруг он потух.
Куприян вздрогнул.
«Легли, — подумал он. — Сейчас выйдет… Анютка сказала, как угомонится…»
С этим последним словом перед Куприяном мелькнула отвратительная картина.
«Он, жеребец-то, в солдатах сколько времени был… ему лестно! А ей все одно!» — подумал Куприян и повел плечами, точно они у него заныли.
Чувство ревнивой, холодной злобы двинулось в нем и прилило к голове, так что на секунду у него потемнело в глазах.
И вместе с ревностью и злобой к Егору Шибаеву в душе у него стала шевелиться и глубокая ненависть к Матрене, которая уже не казалась ему несчастной.
Куприян снял шапку и опять надел, все, не мигая, глядя на темную теперь избу. Стемнело уже настолько, что изба, плетень и берест слились в одну непроницаемую темную массу.
Вдруг что-то смутно забелело в темноте на дорожке, мелькнуло и точно растаяло.
У Куприяна стукнуло в сердце, и он весь вытянулся вперед. Все чувства сразу вылетели у него из головы, и там осталось одно ощущение не то радостною, не то пугливого ожидания.
Белое пятно замаячило ближе и яснее и быстро вытянулось в длинный и тонкий силуэт женской фигуры, закутанной с головой в большой платок.
Матрена, торопливо и не оглядываясь, шла по дорожке. Куприян выдвинулся ей навстречу.
— Ты? — спросила она так тихо, что Куприян еле расслышал.
— Я… кому ж еще?.. — сорвавшимся голосом ответил Куприян.
На ней был большой платок, который она у подбородка поддерживала спрятанными руками так, что видны были только брови и большие боязливые глаза.
Оба молчали.
Оба чувствовали странную неловкость оттого, что между ними легло появление Егора. Куприян притворно равнодушно посвистывал, глядя по сторонам и заложив руки в карманы, а она в нерешимости неподвижно стояла против него и глядела из-под платка пытливо и печально.
«Ишь, теперь совсем… не то…» — мелькало в голове Куприяна.
А Матрене было больно, и обидна была ей такая встреча, потому что ничем против любовника она себя виноватой не считала.
— Ну что ж… здравствуйте, Куприян Васильевич, — тихо выговорила она наконец.
— Здравствуйте… — пробормотал Куприян.
Матрена помолчала. Потом приоткрыла лицо и виновато улыбнулась.
— Что ж так? — сказала она.
Куприян посмотрел на нее, отчаянно тряхнул волосами и обхватил ее обеими руками. Она выпростала свои руки из-под платка и обняла его. На ней, кроме юбки, была одна рубаха, и от голой груди ее пахнуло на Куприяна горячим и влажным воздухом.
Несколько минут они стояли так, молча и тяжело дыша.
По небу гнались разорванные облака с чуть видными просветами. Ветер подхватывал порывами и приносил с болота долгий стонущий звук сухого тростника и звенящие всплески воды.
— Сядем, Купря, — дрожащим голосом прошептала Матрена.
Недалеко от осины уныло чернела полуразвалившаяся копна мокрого сена. Они прошли туда, путаясь ногами один за другого, и опустились в прелую траву. Ветер шумел и шумел.
— Мне пора, Купря, — шепнула Матрена, спустя полчаса.
— Чего там…
— Хватится… боюсь…
Купря сразу остыл, и опять у него, как давеча, потемнело в глазах.
— Ну и иди… — резко сказал он, отодвигаясь от нее.
Матрена посмотрела на него и не шевелилась.
— Серчаешь? — спросила она.
— Ну, что там серчать… известно муж, — закусив губу, пробормотал Куприян.
— Да разве я…
— Да знаем мы! — грубо и сам не зная, что и почему говорит, сказал Куприян.
— Что знаешь? — спросила Матрена, и в голосе у нее послышались слезы и обида.
Куприян промолчал и глядел в сторону.
— Ну, что ж ты молчишь, Купря? А? Купря.
— Да пойди ты к черту! — прорвался Куприян и встал.
Матрена тоже встала и, завернувшись в платок, смотрела на него.
Ветер шумел.
— За что же ты? — спросила она.
Куприяну хотелось сказать ей что-нибудь злое и обидное, но он не знал что и молчал.
Матрена тихо протянула из-под платка руку и взяла его за рукав.
Куприян грубо вырвался.
— Да ну тебя!.. Все вы… — он грубо и скверно выругался.
И тотчас ему жаль стало Матрену, и зло взяло на себя.
Матрена опустила руку и заплакала.
— Разве же я… волей? — спросила она.
Куприяну было скверно, тяжело и стыдно, но ревность заглушала в нем все чувства, и потому он грубо, зная, что говорит неправду, сказал:
— Не хотела бы, так не пошла б.
Матрена сквозь слезы с недоумением посмотрела на него.
— Как же?..
— Да так, — упрямо отвечал Куприян, — нечего тут… иди!..
— Он же муж мне, Купря, а разве я…
— Пошла, убирайся! — злобно крикнул Куприян и поднял руку с сжатым кулаком.
Матрена пугливо посторонилась и вся сразу съежилась, став меньше и тоньше.
— Не бей… — испуганно проговорила она.
Куприяну хотелось ее ударить, чтобы дать выход жгучему чувству ревности, душившему его.
— Иди… — хрипло проговорил он, подвигаясь к ней.
Матрена инстинктивно подняла локоть в уровень с лицом, но от этого движения Куприяна точно прорвало.
— Паскуда! — прохрипел он и толкнул ее.
Матрена коротко и жалобно охнула и пошатнулась. Платок слетел у нее с головы, и длинные космы волос, мигом подхваченные ветром, упали ей поперек лица.
— Грех вам, Куприян Васильевич, сказала она, подымая платок, — я вам… всегда… а тому я не причинна.
И она опять заплакала.
Куприяну стало мучительно стыдно и жалко ее.
— Что там… — пробормотал он.
Матрена перестала плакать и утерла глаза уголком платка.
— Купря… — умоляюще позвала она.
Но Куприян опять вспомнил, что все равно все кончено и Егору она не сегодня завтра должна быть женой, и он опять почувствовал прилив ревнивой злобы и безнадежного чувства.
— Чего Купря?.. Ступай к своему жеребцу!..
— Куп…
— Ступай, ступай, — стиснув зубы, проговорил Куприян и с новым приливом злобы схватил ее за тонкие, худые плечи, прикрытые одним платком, грубо повернул ее и толкнул…
Матрена чуть не упала, заплакала и пошла по дорожке.
Куприян мрачно смотрел ей вслед.
Она остановилась. Куприян молчал.
— Куприян Васильевич! — позвала она.
Куприян не отвечал и все бледнел.
— Купря! — громче сказала она.
Куприян не шевелился.
Она постояла еще. За ветром не слышно было, звала ли она его опять. Потом она пошла вверх тихо и нерешительно, и ее силуэт стал сливаться с темнотой.
— Мотря! — не выдержал Куприян.
Но она не слышала и исчезла, точно растаяла в тумане.
Ветер шумел осинами, и яснее был слышен стон тростника и всхлипывания воды. По небу быстро неслись тучи уже сплошной массой, и первые капли дождя тяжело шлепнулись на мокрые грядки.
Куприян стоял, расставив ноги, глубоко засунув руки в карманы, и все глядел на темный силуэт избы, забора и качающегося по ветру береста. Во дворе залаяла собака и замолчала. Дождь все усиливался, и тьма вокруг сгущалась все больше. Дальние деревья вдруг сразу утонули в темноте за пологом хлынувшего дождя. Только ближняя осина была видна, тоскливая и ощипанная, отчаянно мотавшая по ветру своими корявыми обломками-ветками.
Куприян встряхнулся, с безнадежной тоской посмотрел еще раз назад и пошел по огородам, увязая в грязи.
Куприян тихо посвистывал и поглядывал вверх, через огород, по рыжим пустым грядкам которого вилась протоптанная дорожка от ворот со двора. Отсюда Куприяну была видна крыша избы, темный берест над нею. В щелку плетня мелькал огонек из окна, и то исчезал, то появлялся опять. Кто-то двигался по избе.
«Ужинать собирают», — сообразил Куприян, и тоскливое чувство бесприютности и одиночества скользнуло у него в груди.
Ему вдруг стало особенно обидно, что он должен ждать Матрену на огороде, на ветру, на дожде, а Егор Шибаев сидит на лавке, спокойно ждет ужина и во всякое время может сделать с бабой, что пожелает. Ревность все сильнее овладевала душой Куприяна. Ему ясно представилось, с каким покорным лицом Матрена смотрит теперь на мужа, готовая беспрекословно подчиниться ему и для побоев и для ласки. И Куприяну дальше стало уже думаться, что она вовсе не так боится Егора, а может, и сама не прочь развязаться с ним, Куприяном, и опять полюбить мужа, благо тот здоровый, красивый, да еще и унтер, солдат, что всем бабам нравится.
Удушливый спазм схватил Куприяна за горло.
Лицо у него перекосилось в злую и неестественную усмешку. Куприян широко расставил ноги, уперся спиной в холодный ствол осины и, чувствуя, как мурашки пробегают у него по спине, закрыл глаза и, сам того не замечая, громко произнес:
— Известно баба… им все одно!..
Ветер шумел в верхушках осины, и они все больше темнели. Дальние совсем слились в одну темную качающуюся массу. Огонек в избе стал ярче, блистал в щель плетня, как звездочка, и перестал мигать.
«Сели», — подумал Куприян.
Ноги у него ныли, плечи сильно зябли, и весь он стал дрожать крупной дрожью при каждом порыве ветра. Но он все стоял и не сводил с огонька широко раскрытых глаз. От этого глаза у него стали слезиться, а огонек — двоиться, вытягиваться и пускать острые золотые стрелочки.
Вдруг он потух.
Куприян вздрогнул.
«Легли, — подумал он. — Сейчас выйдет… Анютка сказала, как угомонится…»
С этим последним словом перед Куприяном мелькнула отвратительная картина.
«Он, жеребец-то, в солдатах сколько времени был… ему лестно! А ей все одно!» — подумал Куприян и повел плечами, точно они у него заныли.
Чувство ревнивой, холодной злобы двинулось в нем и прилило к голове, так что на секунду у него потемнело в глазах.
И вместе с ревностью и злобой к Егору Шибаеву в душе у него стала шевелиться и глубокая ненависть к Матрене, которая уже не казалась ему несчастной.
Куприян снял шапку и опять надел, все, не мигая, глядя на темную теперь избу. Стемнело уже настолько, что изба, плетень и берест слились в одну непроницаемую темную массу.
Вдруг что-то смутно забелело в темноте на дорожке, мелькнуло и точно растаяло.
У Куприяна стукнуло в сердце, и он весь вытянулся вперед. Все чувства сразу вылетели у него из головы, и там осталось одно ощущение не то радостною, не то пугливого ожидания.
Белое пятно замаячило ближе и яснее и быстро вытянулось в длинный и тонкий силуэт женской фигуры, закутанной с головой в большой платок.
Матрена, торопливо и не оглядываясь, шла по дорожке. Куприян выдвинулся ей навстречу.
— Ты? — спросила она так тихо, что Куприян еле расслышал.
— Я… кому ж еще?.. — сорвавшимся голосом ответил Куприян.
На ней был большой платок, который она у подбородка поддерживала спрятанными руками так, что видны были только брови и большие боязливые глаза.
Оба молчали.
Оба чувствовали странную неловкость оттого, что между ними легло появление Егора. Куприян притворно равнодушно посвистывал, глядя по сторонам и заложив руки в карманы, а она в нерешимости неподвижно стояла против него и глядела из-под платка пытливо и печально.
«Ишь, теперь совсем… не то…» — мелькало в голове Куприяна.
А Матрене было больно, и обидна была ей такая встреча, потому что ничем против любовника она себя виноватой не считала.
— Ну что ж… здравствуйте, Куприян Васильевич, — тихо выговорила она наконец.
— Здравствуйте… — пробормотал Куприян.
Матрена помолчала. Потом приоткрыла лицо и виновато улыбнулась.
— Что ж так? — сказала она.
Куприян посмотрел на нее, отчаянно тряхнул волосами и обхватил ее обеими руками. Она выпростала свои руки из-под платка и обняла его. На ней, кроме юбки, была одна рубаха, и от голой груди ее пахнуло на Куприяна горячим и влажным воздухом.
Несколько минут они стояли так, молча и тяжело дыша.
По небу гнались разорванные облака с чуть видными просветами. Ветер подхватывал порывами и приносил с болота долгий стонущий звук сухого тростника и звенящие всплески воды.
— Сядем, Купря, — дрожащим голосом прошептала Матрена.
Недалеко от осины уныло чернела полуразвалившаяся копна мокрого сена. Они прошли туда, путаясь ногами один за другого, и опустились в прелую траву. Ветер шумел и шумел.
— Мне пора, Купря, — шепнула Матрена, спустя полчаса.
— Чего там…
— Хватится… боюсь…
Купря сразу остыл, и опять у него, как давеча, потемнело в глазах.
— Ну и иди… — резко сказал он, отодвигаясь от нее.
Матрена посмотрела на него и не шевелилась.
— Серчаешь? — спросила она.
— Ну, что там серчать… известно муж, — закусив губу, пробормотал Куприян.
— Да разве я…
— Да знаем мы! — грубо и сам не зная, что и почему говорит, сказал Куприян.
— Что знаешь? — спросила Матрена, и в голосе у нее послышались слезы и обида.
Куприян промолчал и глядел в сторону.
— Ну, что ж ты молчишь, Купря? А? Купря.
— Да пойди ты к черту! — прорвался Куприян и встал.
Матрена тоже встала и, завернувшись в платок, смотрела на него.
Ветер шумел.
— За что же ты? — спросила она.
Куприяну хотелось сказать ей что-нибудь злое и обидное, но он не знал что и молчал.
Матрена тихо протянула из-под платка руку и взяла его за рукав.
Куприян грубо вырвался.
— Да ну тебя!.. Все вы… — он грубо и скверно выругался.
И тотчас ему жаль стало Матрену, и зло взяло на себя.
Матрена опустила руку и заплакала.
— Разве же я… волей? — спросила она.
Куприяну было скверно, тяжело и стыдно, но ревность заглушала в нем все чувства, и потому он грубо, зная, что говорит неправду, сказал:
— Не хотела бы, так не пошла б.
Матрена сквозь слезы с недоумением посмотрела на него.
— Как же?..
— Да так, — упрямо отвечал Куприян, — нечего тут… иди!..
— Он же муж мне, Купря, а разве я…
— Пошла, убирайся! — злобно крикнул Куприян и поднял руку с сжатым кулаком.
Матрена пугливо посторонилась и вся сразу съежилась, став меньше и тоньше.
— Не бей… — испуганно проговорила она.
Куприяну хотелось ее ударить, чтобы дать выход жгучему чувству ревности, душившему его.
— Иди… — хрипло проговорил он, подвигаясь к ней.
Матрена инстинктивно подняла локоть в уровень с лицом, но от этого движения Куприяна точно прорвало.
— Паскуда! — прохрипел он и толкнул ее.
Матрена коротко и жалобно охнула и пошатнулась. Платок слетел у нее с головы, и длинные космы волос, мигом подхваченные ветром, упали ей поперек лица.
— Грех вам, Куприян Васильевич, сказала она, подымая платок, — я вам… всегда… а тому я не причинна.
И она опять заплакала.
Куприяну стало мучительно стыдно и жалко ее.
— Что там… — пробормотал он.
Матрена перестала плакать и утерла глаза уголком платка.
— Купря… — умоляюще позвала она.
Но Куприян опять вспомнил, что все равно все кончено и Егору она не сегодня завтра должна быть женой, и он опять почувствовал прилив ревнивой злобы и безнадежного чувства.
— Чего Купря?.. Ступай к своему жеребцу!..
— Куп…
— Ступай, ступай, — стиснув зубы, проговорил Куприян и с новым приливом злобы схватил ее за тонкие, худые плечи, прикрытые одним платком, грубо повернул ее и толкнул…
Матрена чуть не упала, заплакала и пошла по дорожке.
Куприян мрачно смотрел ей вслед.
Она остановилась. Куприян молчал.
— Куприян Васильевич! — позвала она.
Куприян не отвечал и все бледнел.
— Купря! — громче сказала она.
Куприян не шевелился.
Она постояла еще. За ветром не слышно было, звала ли она его опять. Потом она пошла вверх тихо и нерешительно, и ее силуэт стал сливаться с темнотой.
— Мотря! — не выдержал Куприян.
Но она не слышала и исчезла, точно растаяла в тумане.
Ветер шумел осинами, и яснее был слышен стон тростника и всхлипывания воды. По небу быстро неслись тучи уже сплошной массой, и первые капли дождя тяжело шлепнулись на мокрые грядки.
Куприян стоял, расставив ноги, глубоко засунув руки в карманы, и все глядел на темный силуэт избы, забора и качающегося по ветру береста. Во дворе залаяла собака и замолчала. Дождь все усиливался, и тьма вокруг сгущалась все больше. Дальние деревья вдруг сразу утонули в темноте за пологом хлынувшего дождя. Только ближняя осина была видна, тоскливая и ощипанная, отчаянно мотавшая по ветру своими корявыми обломками-ветками.
Куприян встряхнулся, с безнадежной тоской посмотрел еще раз назад и пошел по огородам, увязая в грязи.
X
В окне избы Федора Гунявого чуть-чуть мерещился свет сквозь какие-то тряпки, навешанные на окно.
Куприян постучал.
В избе кто-то зашевелился, тень промелькнула в окне, и послышался стук открываемой двери.
— Кто там? — спросил из сеней Гунявый.
— Свой, — ответил Куприян, — отворяй. — Сичас.
Запор взвизгнул, и дверь осела назад на неровных петлях. Куприяна обдало запахом прелой соломы, куриного помета и дыма. Куры зашевелились и захлопали где-то в темноте. Петух сонно и протяжно икнул.
Куприян прошел в избу. Гунявый, почесывая грудь, посмотрел на небо, затворил дверь, пошел за ним, зевая и крестя рот.
— А-ах, Господи, Боже мой… Что поздно?
Васька, спавший на лавке под кожухом, тревожно поднял всклокоченную голову, но, рассмотрев Куприяна, опять опустил ее на кожух.
Куприян не спеша снял картуз, сапоги и сел на лавку.
Гунявый тоже присел у икон. В одних пестрядинных штанах, босой, в серой толстой рубахе с развязанным воротом, сквозь который виднелась темная волосатая грудь, он казался еще длиннее и тоще. Он почесал себе грудь и спину, кашлянул и понурился.
Васька глядел из-под кожуха.
В избе было темно, грязно и душно. На полатях и на полу под кожухами и рогожками спали дети Гунявого, на все лады посвистывая носами. Тараканы бегали по стенам, и тени их бегали за ними. За печкой однообразно свиристел сверчок, и слышно было, как ветер рвал мокрую солому с крыши.
Куприян сидел молча.
— Может, есть хочешь? — спросил Гунявый. Куприян нехотя качнул головой.
— Не…
Гунявый почесал грудь корявыми пальцами, подумал и нахмурил свои нависшие брови.
— Видел Матрену-то? — пытливо спросил Васька, приподняв голову.
— Видел.
— Что ж?
— Ничего, — неохотно ответил Куприян.
— Что так? — глухо сквозь усы спросил Гунявый.
— Да что…
Куприян махнул рукой.
— Дело ее, бабы-то, плохое! — проговорил Гунявый и вздохнул, пожевав беззубым ртом.
— Да уж, конечно… не мед! — отозвался Васька.
Куприян промолчал.
— Эх, Купря… Бог-то видит, — пробормотал Гунявый.
Куприян взглянул на него и потупился.
— Я что ж…
Васька усмехнулся пренебрежительно.
— Что он ее, силком, что ли, тащил? Сама шла…
Гунявый насупился.
— Тоже, чай, калачом манить не пришлось… Сама знала, где сладко! засмеялся Васька.
Гунявый вздохнул.
— А все Купре — грех… Потому баба — что? Баба дура, а он того… бабу в грех ввел… ему и грех-то!
Куприян потупился еще больше.
— Заладил: грех! — презрительно отозвался Васька. — Знаем мы.
— Вот и не знаешь…
— Лошадей краденых сбывать да конокрадов укрывать тоже, чай, грех?.. Гунявый помолчал.
— То особь дело, — спокойно возразил он. — Лошадь — животная, а то баба…
— Ну и баба тоже особь дело, — хихикнул Васька. — На то они и созданы, значит… У нас на фабрике, что девчонка ни поступит, уж я того… Я по этой части ходок…
Куприян постучал.
В избе кто-то зашевелился, тень промелькнула в окне, и послышался стук открываемой двери.
— Кто там? — спросил из сеней Гунявый.
— Свой, — ответил Куприян, — отворяй. — Сичас.
Запор взвизгнул, и дверь осела назад на неровных петлях. Куприяна обдало запахом прелой соломы, куриного помета и дыма. Куры зашевелились и захлопали где-то в темноте. Петух сонно и протяжно икнул.
Куприян прошел в избу. Гунявый, почесывая грудь, посмотрел на небо, затворил дверь, пошел за ним, зевая и крестя рот.
— А-ах, Господи, Боже мой… Что поздно?
Васька, спавший на лавке под кожухом, тревожно поднял всклокоченную голову, но, рассмотрев Куприяна, опять опустил ее на кожух.
Куприян не спеша снял картуз, сапоги и сел на лавку.
Гунявый тоже присел у икон. В одних пестрядинных штанах, босой, в серой толстой рубахе с развязанным воротом, сквозь который виднелась темная волосатая грудь, он казался еще длиннее и тоще. Он почесал себе грудь и спину, кашлянул и понурился.
Васька глядел из-под кожуха.
В избе было темно, грязно и душно. На полатях и на полу под кожухами и рогожками спали дети Гунявого, на все лады посвистывая носами. Тараканы бегали по стенам, и тени их бегали за ними. За печкой однообразно свиристел сверчок, и слышно было, как ветер рвал мокрую солому с крыши.
Куприян сидел молча.
— Может, есть хочешь? — спросил Гунявый. Куприян нехотя качнул головой.
— Не…
Гунявый почесал грудь корявыми пальцами, подумал и нахмурил свои нависшие брови.
— Видел Матрену-то? — пытливо спросил Васька, приподняв голову.
— Видел.
— Что ж?
— Ничего, — неохотно ответил Куприян.
— Что так? — глухо сквозь усы спросил Гунявый.
— Да что…
Куприян махнул рукой.
— Дело ее, бабы-то, плохое! — проговорил Гунявый и вздохнул, пожевав беззубым ртом.
— Да уж, конечно… не мед! — отозвался Васька.
Куприян промолчал.
— Эх, Купря… Бог-то видит, — пробормотал Гунявый.
Куприян взглянул на него и потупился.
— Я что ж…
Васька усмехнулся пренебрежительно.
— Что он ее, силком, что ли, тащил? Сама шла…
Гунявый насупился.
— Тоже, чай, калачом манить не пришлось… Сама знала, где сладко! засмеялся Васька.
Гунявый вздохнул.
— А все Купре — грех… Потому баба — что? Баба дура, а он того… бабу в грех ввел… ему и грех-то!
Куприян потупился еще больше.
— Заладил: грех! — презрительно отозвался Васька. — Знаем мы.
— Вот и не знаешь…
— Лошадей краденых сбывать да конокрадов укрывать тоже, чай, грех?.. Гунявый помолчал.
— То особь дело, — спокойно возразил он. — Лошадь — животная, а то баба…
— Ну и баба тоже особь дело, — хихикнул Васька. — На то они и созданы, значит… У нас на фабрике, что девчонка ни поступит, уж я того… Я по этой части ходок…