— Какой же риск? — удивилась Наташа.
— А что, если Августа Мильх тоже соучастница?
— Но все, что мы знаем о ней, против этого! — горячо возразила Посельская.
— И все же: а вдруг?
— Вдруг — это не логика! — запальчиво сказала девушка.
Полковник засмеялся:
— Видите, вы даже здесь горячитесь. Спокойней, товарищ Посельская, осторожней, тоньше, умней…
— Совет принимаю, — тихо произнесла Наташа.
— Только это от вас и требуется. — Полковник заглянул в свои записи и посмотрел на Рычагова. — Теперь о делах ваших, товарищ Рычагов. Значит, эти французские журналисты знают майора Хауссона?
— Безусловно. И все, что они говорили о нем, сходится с нашими данными. Между прочим, они сказали, что журналисты дали Хауссону ироническое прозвище «Отец русских перебежчиков».
— Неплохо, — усмехнулся Семин.
— На пресс-конференциях перебежчиков он неизменно присутствует. Но делает вид, что только присутствует…
— Так… А где находится контора Хауссона, они знают?
— Они говорили про какую-то зону «Игрек». Там размещено все, что американцы хотят спрятать.
— Это мы знаем и без французов. Имеются данные, что у Хауссона есть еще одна контора, где-то в центре Западного Берлина. Нужно побольше узнать о самом майоре. Где он живет? Куда ездит? С кем дружит?
— Попробуем… — тихо обронил Рычагов.
— Вы думаете остаться бельгийским журналистом?
— Да, еще дня три.
— Точно установлено, что подлинного журналиста из этой бельгийской газеты нет?
— Абсолютно точно. Он отозван полгода назад. И действительно, эта газета испытывает материальные затруднения. Ей уже не до корреспондентов в Берлине. И потом, ничего плохого для газеты я не сделаю. Более того, я еще ни разу не произнес ее названия. И постараюсь не произносить впредь.
— Хорошо. — Полковник Сомин помолчал. — Неплохо бы познакомиться с каким-нибудь американским корреспондентом, причем с таким, который погрязнее.
— Я уже думал об этом, — сказал Рычагов. — Французы назвали мне фотокорреспондента Отто Стиссена, обещали познакомить с ним. Его прозвище среди газетной братии Дырявая Копилка. Это за то, что он всеми способами пытается сделать бизнес, но все пропивает.
Полковник засмеялся:
— Вот злоязыкое племя!… Да, познакомьтесь-ка с этой Дырявой Копилкой. — Полковник посмотрел на Субботина: — Ну, коммерсант, теперь о ваших делах. Пока что вы ввели нас в расход и грозитесь ввести в расход еще больший.
— Этого следовало ожидать, — мрачно произнес Субботин.
— Весь вопрос в том, кто он, ваш американец, по чину и званию? Стоит ли он таких затрат?
— Я уже сказал: судя по всему, он из среднего звена. Может быть, майор…
— Но где он служит? Администрация? Пропаганда? Просто воинская часть? В последнем случае он может забросать нас часами, но оказаться бесполезным в главном. — Полковник помолчал и спросил: — Так вы говорите, ваше предложение провести комбинацию с советскими деньгами его не удивило?
— Нисколько. Сперва я ему предложил западные марки. Он отказался. Его устраивают только восточные. И, когда обо всем было договорено, я спросил: может, он хочет получить за часы советские деньги? Он ответил, что ему они не нужны, но он знает одного полковника, который очень интересуется советскими деньгами. Обещал связать с ним послезавтра.
— Вы встретитесь там же?
— Да.
— Сразу уводите его с рынка. Это место опасное. Жулье — народ наблюдательный. Встречайтесь с ним в каком-нибудь кафе, которое посещают солидные спекулянты. И все время помните, что полковник, охочий до советской валюты, для нас очень интересен. Тут вы можете столкнуться с нашим непосредственным противником. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю. Но как же мне все-таки поступить, если тот мой знакомый добудет большую партию товаров?
— Посмотрим… подумаем… Все будет зависеть от того, насколько эта ваша спекуляция будет приближать нас к главному. Все время надо помнить о нашей цели и о том, что время не ждет. Пора уже смыкать фронт. К примеру, если Рычагову удастся сблизиться с Дырявой Копилкой, там может пригодиться и Субботин. Рычагов может познакомить Копилку с коммерсантом, который умеет делать большие и выгодные дела.
— Здорово! — воскликнул Рычагов. — А я-то сижу и думаю: в какой бизнес мне лезть с этим пьяницей?
12
13
14
— А что, если Августа Мильх тоже соучастница?
— Но все, что мы знаем о ней, против этого! — горячо возразила Посельская.
— И все же: а вдруг?
— Вдруг — это не логика! — запальчиво сказала девушка.
Полковник засмеялся:
— Видите, вы даже здесь горячитесь. Спокойней, товарищ Посельская, осторожней, тоньше, умней…
— Совет принимаю, — тихо произнесла Наташа.
— Только это от вас и требуется. — Полковник заглянул в свои записи и посмотрел на Рычагова. — Теперь о делах ваших, товарищ Рычагов. Значит, эти французские журналисты знают майора Хауссона?
— Безусловно. И все, что они говорили о нем, сходится с нашими данными. Между прочим, они сказали, что журналисты дали Хауссону ироническое прозвище «Отец русских перебежчиков».
— Неплохо, — усмехнулся Семин.
— На пресс-конференциях перебежчиков он неизменно присутствует. Но делает вид, что только присутствует…
— Так… А где находится контора Хауссона, они знают?
— Они говорили про какую-то зону «Игрек». Там размещено все, что американцы хотят спрятать.
— Это мы знаем и без французов. Имеются данные, что у Хауссона есть еще одна контора, где-то в центре Западного Берлина. Нужно побольше узнать о самом майоре. Где он живет? Куда ездит? С кем дружит?
— Попробуем… — тихо обронил Рычагов.
— Вы думаете остаться бельгийским журналистом?
— Да, еще дня три.
— Точно установлено, что подлинного журналиста из этой бельгийской газеты нет?
— Абсолютно точно. Он отозван полгода назад. И действительно, эта газета испытывает материальные затруднения. Ей уже не до корреспондентов в Берлине. И потом, ничего плохого для газеты я не сделаю. Более того, я еще ни разу не произнес ее названия. И постараюсь не произносить впредь.
— Хорошо. — Полковник Сомин помолчал. — Неплохо бы познакомиться с каким-нибудь американским корреспондентом, причем с таким, который погрязнее.
— Я уже думал об этом, — сказал Рычагов. — Французы назвали мне фотокорреспондента Отто Стиссена, обещали познакомить с ним. Его прозвище среди газетной братии Дырявая Копилка. Это за то, что он всеми способами пытается сделать бизнес, но все пропивает.
Полковник засмеялся:
— Вот злоязыкое племя!… Да, познакомьтесь-ка с этой Дырявой Копилкой. — Полковник посмотрел на Субботина: — Ну, коммерсант, теперь о ваших делах. Пока что вы ввели нас в расход и грозитесь ввести в расход еще больший.
— Этого следовало ожидать, — мрачно произнес Субботин.
— Весь вопрос в том, кто он, ваш американец, по чину и званию? Стоит ли он таких затрат?
— Я уже сказал: судя по всему, он из среднего звена. Может быть, майор…
— Но где он служит? Администрация? Пропаганда? Просто воинская часть? В последнем случае он может забросать нас часами, но оказаться бесполезным в главном. — Полковник помолчал и спросил: — Так вы говорите, ваше предложение провести комбинацию с советскими деньгами его не удивило?
— Нисколько. Сперва я ему предложил западные марки. Он отказался. Его устраивают только восточные. И, когда обо всем было договорено, я спросил: может, он хочет получить за часы советские деньги? Он ответил, что ему они не нужны, но он знает одного полковника, который очень интересуется советскими деньгами. Обещал связать с ним послезавтра.
— Вы встретитесь там же?
— Да.
— Сразу уводите его с рынка. Это место опасное. Жулье — народ наблюдательный. Встречайтесь с ним в каком-нибудь кафе, которое посещают солидные спекулянты. И все время помните, что полковник, охочий до советской валюты, для нас очень интересен. Тут вы можете столкнуться с нашим непосредственным противником. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю. Но как же мне все-таки поступить, если тот мой знакомый добудет большую партию товаров?
— Посмотрим… подумаем… Все будет зависеть от того, насколько эта ваша спекуляция будет приближать нас к главному. Все время надо помнить о нашей цели и о том, что время не ждет. Пора уже смыкать фронт. К примеру, если Рычагову удастся сблизиться с Дырявой Копилкой, там может пригодиться и Субботин. Рычагов может познакомить Копилку с коммерсантом, который умеет делать большие и выгодные дела.
— Здорово! — воскликнул Рычагов. — А я-то сижу и думаю: в какой бизнес мне лезть с этим пьяницей?
12
В помещении плавательного бассейна было тепло и душно. Хлорированной водой пахло даже в вестибюле.
Посельская внимательно изучала объявления и расписание, которыми были облеплены стены вестибюля. Вокруг не умолкал веселый гомон молодежи. Из бара доносилась танцевальная музыка. И вот наконец Наташа нашла то, что искала: расписание тренировочных занятий, в которых упоминалась Рената Целлер. Она входила в группу, которой руководила Альма Гуц. И как раз сегодня вечером Рената Целлер должна была заниматься.
Возле Посельской остановились две девушки, которые тоже интересовались расписанием тренировок.
— А! — воскликнула одна из них. — Мы с тобой опять попали к Альме. Ужасно!
Другая пожала плечами и сказала:
— Черт с ней! Главное — плавать.
— Извините, можно мне у вас кое-что спросить? — Наташа почти умоляюще смотрела на девушек.
— Пожалуйста.
— Посоветуйте мне, к какому тренеру записаться.
— О! Тут же идиотская система — постоянного тренера получить нельзя. Они все работают в нескольких бассейнах и постоянно подменяют друг друга.
— Вы меня простите, — Посельская скромно потупила взгляд, — но я слышала, что вы недовольны этой… как ее… — она заглянула в расписание, — Альмой Гуц?
— Тут мы скажем тебе просто… — Одна из девушек доверчиво взяла Посельскую под руку. — Этой Альме лучше всего пристало бы работать тренером по танцам в Западном Берлине. Экземплярчик!
— Возле нее всегда целая стая таких же, как она, — добавила другая девушка. — Между прочим, ты будешь иметь у нее колоссальный успех.
— Это почему же? — удивилась Наташа.
— Бог не обидел тебя красотой.
Девушки засмеялись и убежали.
Посельская подошла к столику, над которым висело объявление: «Здесь производится запись в тренировочные группы». За столиком, уткнувшись в книгу, сидела огненно-рыжая дама с ярко накрашенными бровями невероятной длины — почти до ушей. Окинув Наташу мгновенным взглядом, она отодвинула книгу и вынула из стола толстый журнал.
— Хотите записаться?
— Да. Можно?
— Вы член профсоюза строителей?
— Я студентка инженерно-строительного института…
— Можете записаться.
— Я хотела бы попасть в группу Альмы Гуц.
Рыжая дама окинула Посельскую оценивающим взглядом.
— Все понятно.
— Что вам понятно? — раздраженно спросила Наташа.
— Еще не мочили ног в бассейне, а уже все знаете… Вы записаны. Идите в раздевалку и затем в бассейн номер два. Вот этот талончик отдадите Альме. Счастливого плавания! — Рыжая дама мелко затряслась в беззвучном смехе.
Посельская недоуменно пожала плечами и пошла в раздевалку.
Если бы Наташа Посельская действительно надумала заняться водным спортом, она ни за что не позволила бы себе появиться в таком купальном костюме, в каком она сейчас вышла из раздевалки. Не один час она ходила по комиссионным магазинам, прежде чем нашла себе это порождение людской безвкусицы. В другое время она испытала бы неловкость и стеснение в таком костюме. Но сейчас надо быть смелой и даже развязной.
Она проталкивалась через толпу спортсменов, привлекая своим ярким костюмом всеобщее внимание.
— Кого ищешь, птичка? — крикнул ей рослый, красивый парень.
— Не тебя! — ответила Посельская.
Вокруг одобрительно засмеялись.
Возле стартовой тумбочки Альма Гуц объясняла что-то окружившим ее девушкам. Посельская сразу догадалась, что это именно она. Это была излишне располневшая женщина лет тридцати.
Ее можно было бы назвать красивой, если бы не тонкие губы, придававшие лицу злое выражение.
Получив указания тренера, девушки попрыгали в бассейн.
Альма, присев на стартовую тумбочку, смотрела, как они плавали.
— Скажите, пожалуйста, вы Альма Гуц? — Посельская стояла за ее спиной.
— Да, именно так и есть, — не оглянувшись, ответила женщина.
— Я зачислена в вашу группу.
Альма Гуц повернулась к Посельской и обвела ее медленным взглядом, начиная с ног. По мере того как она поднимала глаза, в них все явственней обозначались интерес и любопытство.
— О! Откуда ты, прелестный ребенок? — низким голосом проворковала Альма и протянула Наташе руку.
— Меня зовут Анна. Анна Лорх, студентка инженерно-строительного института, — почти с книксеном представилась Посельская.
— Садись! — Альма Гуц показала на стартовую тумбочку рядом. — Какой у тебя чудесный костюмчик!… Сколько?
— Что сколько? — удивилась Наташа.
— Сколько стоит эта прелесть?
— А! Я не знаю, это покупал мой папа. Кажется, в американском секторе.
— О! Я вижу, тебе повезло и на папу! — Альма пощупала рукой костюм. — Достоверно: Мэйд ин Ю-Эс-Эй. Прелестно!… Ну, а что мы умеем делать в воде?
— Ничего.
— Не умеем даже плавать?
— Просто плавать могу. И долго.
Наташа могла бы добавить, как она, будучи десятиклассницей, на пари переплыла у себя в Горьком Волгу. Но об этом она, конечно, умолчала.
— Покажи руками, каким стилем ты любишь плавать.
Посельская показала.
— О! Это так называемый русский стиль. Начнем тогда с того, что этот стиль нужно начисто забыть.
— Почему он русский? — обиделась Посельская. — Меня так учил плавать мой отец. А он морской офицер рейха.
— Вот как? — Альма Гуц буквально впилась своими острыми глазками в лицо Наташи. — Хорошо, что ты обиделась. Но, увы, это факт. Так плавают русские солдаты, я сама видела. Но черт с ними, с русскими, верно?
Посельская согласно кивнула головой.
— Раз ты можешь плавать долго, я буду тренировать тебя на большие дистанции. Хочешь?
— Согласна.
— Ну, за дело! Занимай первую дорожку и плыви. Поплавай, пока не устанешь, а я засеку время и посмотрю, как ты выглядишь в воде. — Альма хлопнула Наташу ладонью по спине: — Вперед, Анна Лорх!
Посельская прыгнула в воду и, чтобы не показывать свой русский стиль, поплыла на боку, выбрасывая над водой только одну руку. Она не считала, сколько раз пересекла бассейн, но увидела, что многие наблюдают за ней. Это подстегивало. Но вот Альма Гуц сделала ей знак, чтобы она вылезала из бассейна.
— Прелестно, Ани! — сказала она, оглядывая литую фигуру Наташи. — Клянусь аллахом, через год ты увидишь свой портрет в газетах! А может, и раньше. Или я отрекусь от специальности тренера. Иди одевайся и пройди в бар. Нам надо поговорить.
В баре они сидели за маленьким столиком возле оркестра. Альму здесь знали все.
— Если можно, потише! — крикнула она музыкантам.
Руководивший оркестром трубач подошел к краю эстрады и протянул ей руку:
— Ваша просьба для нас — приказ!
Альма Гуц заказала кофе и пирожные.
— Я бы не прочь, — сказала она Наташе, — разбавить кофе коньяком, но днем здесь крепкое не подают: охраняют здоровье рабочего класса! — Она засмеялась. — А ты в каких отношениях с крепкими напитками?
— Я ведь хочу стать спортсменкой…
— А если тренер скажет, что в маленькой дозе можно?
— Раз можно — значит, можно, — улыбнулась Наташа.
— Учти: я ненавижу спортсменов-аскетов. Моя теория: спортсмен должен жить нормальной, полнокровной жизнью. Что толку, если один аскет, забыв, что такое жизнь, выжмет мировой рекорд!
— Это, пожалуй, верно, — немного озадаченно произнесла Наташа.
— Ну, я вижу, мы найдем общий язык. Теперь вот что. Я работаю сразу в трех бассейнах. — Альма подмигнула и сделала жест пальцами, показывающий, что ей нужны деньги. — Тренирую целые стада безнадежных телок. Увы, такова участь всех хороших тренеров. Ну, что поделаешь, когда жизнь так дорога! Но если вдруг в наши руки попадает экземплярчик с перспективой вроде тебя, мы делаем ставку на него. Мне тоже важно, чтобы однажды в газете рядом с фамилией рекордсмена стояло: «Тренер Альма Гуц». Слава — чепуха! Речь идет о марке фирмы. Это сказывается на оплате работы. Я говорю тебе все откровенно. Знаю — ты меня поймешь правильно.
— Я понимаю, — тихо промолвила Наташа.
— Так вот: я делаю ставку на тебя, а это значит, что тебе придется стать моей тенью и тренироваться сразу в трех бассейнах. Официальное расписание будет висеть здесь, а приходить ты будешь туда, куда скажу я. Согласна?
— Конечно! — радостно воскликнула Наташа.
— В других бассейнах придется подбрасывать немного денег для того, чтобы не замечали появления чужой. Тебе это по силам?
— А много надо? — спросила Наташа.
Альма назвала сумму — не большую, но и не малую.
— Ну, столько, конечно, могу… — неуверенно сказала Наташа.
— Давать будешь мне, а я рассую, кому надо. А сегодня вечером нам с тобой придется потанцевать с двумя тренерами из других бассейнов. Думаю, что это нам ничего не будет стоить — они все-таки джентльмены. Но таков обычай. Это у нас называется «вечер перед стартом». Ты можешь?
— С удовольствием.
— Тогда в десять вечера приезжай в ресторан «Палас». Знаешь?
— Конечно, знаю.
Посельская внимательно изучала объявления и расписание, которыми были облеплены стены вестибюля. Вокруг не умолкал веселый гомон молодежи. Из бара доносилась танцевальная музыка. И вот наконец Наташа нашла то, что искала: расписание тренировочных занятий, в которых упоминалась Рената Целлер. Она входила в группу, которой руководила Альма Гуц. И как раз сегодня вечером Рената Целлер должна была заниматься.
Возле Посельской остановились две девушки, которые тоже интересовались расписанием тренировок.
— А! — воскликнула одна из них. — Мы с тобой опять попали к Альме. Ужасно!
Другая пожала плечами и сказала:
— Черт с ней! Главное — плавать.
— Извините, можно мне у вас кое-что спросить? — Наташа почти умоляюще смотрела на девушек.
— Пожалуйста.
— Посоветуйте мне, к какому тренеру записаться.
— О! Тут же идиотская система — постоянного тренера получить нельзя. Они все работают в нескольких бассейнах и постоянно подменяют друг друга.
— Вы меня простите, — Посельская скромно потупила взгляд, — но я слышала, что вы недовольны этой… как ее… — она заглянула в расписание, — Альмой Гуц?
— Тут мы скажем тебе просто… — Одна из девушек доверчиво взяла Посельскую под руку. — Этой Альме лучше всего пристало бы работать тренером по танцам в Западном Берлине. Экземплярчик!
— Возле нее всегда целая стая таких же, как она, — добавила другая девушка. — Между прочим, ты будешь иметь у нее колоссальный успех.
— Это почему же? — удивилась Наташа.
— Бог не обидел тебя красотой.
Девушки засмеялись и убежали.
Посельская подошла к столику, над которым висело объявление: «Здесь производится запись в тренировочные группы». За столиком, уткнувшись в книгу, сидела огненно-рыжая дама с ярко накрашенными бровями невероятной длины — почти до ушей. Окинув Наташу мгновенным взглядом, она отодвинула книгу и вынула из стола толстый журнал.
— Хотите записаться?
— Да. Можно?
— Вы член профсоюза строителей?
— Я студентка инженерно-строительного института…
— Можете записаться.
— Я хотела бы попасть в группу Альмы Гуц.
Рыжая дама окинула Посельскую оценивающим взглядом.
— Все понятно.
— Что вам понятно? — раздраженно спросила Наташа.
— Еще не мочили ног в бассейне, а уже все знаете… Вы записаны. Идите в раздевалку и затем в бассейн номер два. Вот этот талончик отдадите Альме. Счастливого плавания! — Рыжая дама мелко затряслась в беззвучном смехе.
Посельская недоуменно пожала плечами и пошла в раздевалку.
Если бы Наташа Посельская действительно надумала заняться водным спортом, она ни за что не позволила бы себе появиться в таком купальном костюме, в каком она сейчас вышла из раздевалки. Не один час она ходила по комиссионным магазинам, прежде чем нашла себе это порождение людской безвкусицы. В другое время она испытала бы неловкость и стеснение в таком костюме. Но сейчас надо быть смелой и даже развязной.
Она проталкивалась через толпу спортсменов, привлекая своим ярким костюмом всеобщее внимание.
— Кого ищешь, птичка? — крикнул ей рослый, красивый парень.
— Не тебя! — ответила Посельская.
Вокруг одобрительно засмеялись.
Возле стартовой тумбочки Альма Гуц объясняла что-то окружившим ее девушкам. Посельская сразу догадалась, что это именно она. Это была излишне располневшая женщина лет тридцати.
Ее можно было бы назвать красивой, если бы не тонкие губы, придававшие лицу злое выражение.
Получив указания тренера, девушки попрыгали в бассейн.
Альма, присев на стартовую тумбочку, смотрела, как они плавали.
— Скажите, пожалуйста, вы Альма Гуц? — Посельская стояла за ее спиной.
— Да, именно так и есть, — не оглянувшись, ответила женщина.
— Я зачислена в вашу группу.
Альма Гуц повернулась к Посельской и обвела ее медленным взглядом, начиная с ног. По мере того как она поднимала глаза, в них все явственней обозначались интерес и любопытство.
— О! Откуда ты, прелестный ребенок? — низким голосом проворковала Альма и протянула Наташе руку.
— Меня зовут Анна. Анна Лорх, студентка инженерно-строительного института, — почти с книксеном представилась Посельская.
— Садись! — Альма Гуц показала на стартовую тумбочку рядом. — Какой у тебя чудесный костюмчик!… Сколько?
— Что сколько? — удивилась Наташа.
— Сколько стоит эта прелесть?
— А! Я не знаю, это покупал мой папа. Кажется, в американском секторе.
— О! Я вижу, тебе повезло и на папу! — Альма пощупала рукой костюм. — Достоверно: Мэйд ин Ю-Эс-Эй. Прелестно!… Ну, а что мы умеем делать в воде?
— Ничего.
— Не умеем даже плавать?
— Просто плавать могу. И долго.
Наташа могла бы добавить, как она, будучи десятиклассницей, на пари переплыла у себя в Горьком Волгу. Но об этом она, конечно, умолчала.
— Покажи руками, каким стилем ты любишь плавать.
Посельская показала.
— О! Это так называемый русский стиль. Начнем тогда с того, что этот стиль нужно начисто забыть.
— Почему он русский? — обиделась Посельская. — Меня так учил плавать мой отец. А он морской офицер рейха.
— Вот как? — Альма Гуц буквально впилась своими острыми глазками в лицо Наташи. — Хорошо, что ты обиделась. Но, увы, это факт. Так плавают русские солдаты, я сама видела. Но черт с ними, с русскими, верно?
Посельская согласно кивнула головой.
— Раз ты можешь плавать долго, я буду тренировать тебя на большие дистанции. Хочешь?
— Согласна.
— Ну, за дело! Занимай первую дорожку и плыви. Поплавай, пока не устанешь, а я засеку время и посмотрю, как ты выглядишь в воде. — Альма хлопнула Наташу ладонью по спине: — Вперед, Анна Лорх!
Посельская прыгнула в воду и, чтобы не показывать свой русский стиль, поплыла на боку, выбрасывая над водой только одну руку. Она не считала, сколько раз пересекла бассейн, но увидела, что многие наблюдают за ней. Это подстегивало. Но вот Альма Гуц сделала ей знак, чтобы она вылезала из бассейна.
— Прелестно, Ани! — сказала она, оглядывая литую фигуру Наташи. — Клянусь аллахом, через год ты увидишь свой портрет в газетах! А может, и раньше. Или я отрекусь от специальности тренера. Иди одевайся и пройди в бар. Нам надо поговорить.
В баре они сидели за маленьким столиком возле оркестра. Альму здесь знали все.
— Если можно, потише! — крикнула она музыкантам.
Руководивший оркестром трубач подошел к краю эстрады и протянул ей руку:
— Ваша просьба для нас — приказ!
Альма Гуц заказала кофе и пирожные.
— Я бы не прочь, — сказала она Наташе, — разбавить кофе коньяком, но днем здесь крепкое не подают: охраняют здоровье рабочего класса! — Она засмеялась. — А ты в каких отношениях с крепкими напитками?
— Я ведь хочу стать спортсменкой…
— А если тренер скажет, что в маленькой дозе можно?
— Раз можно — значит, можно, — улыбнулась Наташа.
— Учти: я ненавижу спортсменов-аскетов. Моя теория: спортсмен должен жить нормальной, полнокровной жизнью. Что толку, если один аскет, забыв, что такое жизнь, выжмет мировой рекорд!
— Это, пожалуй, верно, — немного озадаченно произнесла Наташа.
— Ну, я вижу, мы найдем общий язык. Теперь вот что. Я работаю сразу в трех бассейнах. — Альма подмигнула и сделала жест пальцами, показывающий, что ей нужны деньги. — Тренирую целые стада безнадежных телок. Увы, такова участь всех хороших тренеров. Ну, что поделаешь, когда жизнь так дорога! Но если вдруг в наши руки попадает экземплярчик с перспективой вроде тебя, мы делаем ставку на него. Мне тоже важно, чтобы однажды в газете рядом с фамилией рекордсмена стояло: «Тренер Альма Гуц». Слава — чепуха! Речь идет о марке фирмы. Это сказывается на оплате работы. Я говорю тебе все откровенно. Знаю — ты меня поймешь правильно.
— Я понимаю, — тихо промолвила Наташа.
— Так вот: я делаю ставку на тебя, а это значит, что тебе придется стать моей тенью и тренироваться сразу в трех бассейнах. Официальное расписание будет висеть здесь, а приходить ты будешь туда, куда скажу я. Согласна?
— Конечно! — радостно воскликнула Наташа.
— В других бассейнах придется подбрасывать немного денег для того, чтобы не замечали появления чужой. Тебе это по силам?
— А много надо? — спросила Наташа.
Альма назвала сумму — не большую, но и не малую.
— Ну, столько, конечно, могу… — неуверенно сказала Наташа.
— Давать будешь мне, а я рассую, кому надо. А сегодня вечером нам с тобой придется потанцевать с двумя тренерами из других бассейнов. Думаю, что это нам ничего не будет стоить — они все-таки джентльмены. Но таков обычай. Это у нас называется «вечер перед стартом». Ты можешь?
— С удовольствием.
— Тогда в десять вечера приезжай в ресторан «Палас». Знаешь?
— Конечно, знаю.
13
Встретясь с Владимиром Субботиным второй раз, американец вел себя совсем иначе. Даже о сделке с часами говорил так, будто их встречи два дня назад не было.
Вот уже битый час Субботин толковал с ним в кафе возле Олимпийского стадиона. Американец туманно говорил о каких-то возникших перед ним трудностях, а об операции с советской валютой и не заикался. Владимир насторожился: ему показалось, что его собеседник просто тянет время. Для чего он это делает?…
— Ну, вот что, — решительно сказал Субботин, — вам ваша армия платит жалованье, а для меня деньги — время. Я хочу знать: сделка состоялась или нет?
— Мне нужны гарантии, — как-то неуверенно, точно повторяя чужие слова, сказал американец.
— Какие еще вам, к черту, гарантии? — искусно разозлился Субботин. — Я рискую головой, а не вы! Я должен требовать гарантии, а не вы!
— Согласитесь, господин Герцман (такое имя присвоил себе на этот раз Субботин), что сотня или две сотни часов — это уже очень большие деньги. Вы не должны обижаться. Мы с вами деловые люди, и я не могу вручить вам столь крупную ценность без гарантий с вашей стороны.
— Боже мой! — возмутился Субботин. — Я же беру эти часы ровно на три дня, за которые они будут реализованы. Всего три дня. Если бы коммерсанты в своих делах не доверяли друг другу, половина сделок не могла бы состояться!
Субботин сделал вид, что собирается уйти. И в это время заметил, что его собеседник глазами подает знак кому-то, находящемуся за спиной Владимира. Что означал этот знак?
Подошел кельнер. Американец полез в карман за деньгами, но Субботин взял его за руку:
— Плачу я. Ведь я виноват, что вы зря потратили время. Мы же деловые люди, — насмешливо сказал он и отдал деньги кельнеру. — Между прочим, я не требовал гарантии, когда брал у вас те полдюжины часов, а зря! Можете убедиться… — Субботин вынул из кармана и отдал американцу часы, которые он сегодня утром нарочно стукнул, чтобы они остановились.
Американец осмотрел часы, завел их, приложил к уху.
— Невероятно! — произнес он. — Товар был получен из надежных рук.
— Ничего, бывает… — засмеялся Субботин и встал. — Отдайте эти часы в те надежные руки. А в следующий раз требуйте гарантию.
— Но вы потерпели убыток?
— Нисколько. Я просто остальные пять продал дороже. Коммерция есть коммерция… Очень сожалею.
— Одну минуту! — поспешно произнес американец и теперь сделал кому-то уже откровенный знак подойти.
К столу приблизился и, не здороваясь, опустился на стул мужчина лет сорока пяти, в дорогом, свободно сидящем костюме.
— Познакомьтесь, господин Герцман. Этот человек интересуется русской валютой.
— Господин полковник! — Субботин подобострастно смотрел на подсевшего к столу мужчину, а тот бросал гневные взгляды на американца. Субботин понял: он не ошибся — это и есть тот полковник, который интересуется советскими деньгами.
— Моя фамилия Купер, — раздраженно сказал мужчина. — Купер, и все. Понятно?
— Понятно, мистер Купер, — улыбнулся Субботин.
— И не мистер, а господин.
— Понятно, господин Купер.
— Откуда вы достаете советскую валюту?
— Я веду коммерческие дела среди советских офицеров.
Купер усмехнулся:
— Странно… Жалованье им платят марками. Откуда у них валюта?
— Ну, это уж не моя забота. Я сам веду дела в марках. Это теперь самое выгодное. Но они почти каждый раз предлагают мне советскую валюту. И вашего коллегу я спросил об этом всего лишь на всякий случай: а вдруг нужна и эта валюта?
Помолчав, Купер спросил:
— Как вы установили деловой контакт с русскими офицерами?
— Очень просто. У них есть клуб, а в клубе работает свой человек.
— Кто он там? — быстро спросил Купер.
Субботин засмеялся:
— О, это уже секрет фирмы!
За столом воцарилось молчание. Купер в упор рассматривал Субботина, а тот тоже в упор смотрел на полковника. Первым отвел взгляд Купер…
— Все это пахнет авантюрой! — злобно сказал он. — Ищите-ка себе других дураков!
Он встал и, не оглядываясь, ушел из кафе. Другой американец ушел вслед за ним.
Субботин озадаченно смотрел им вслед. Щука сорвалась… Но Субботин не знал, что эта безрезультатная встреча с Купером однажды пригодится ему. И еще как пригодится!
Вот уже битый час Субботин толковал с ним в кафе возле Олимпийского стадиона. Американец туманно говорил о каких-то возникших перед ним трудностях, а об операции с советской валютой и не заикался. Владимир насторожился: ему показалось, что его собеседник просто тянет время. Для чего он это делает?…
— Ну, вот что, — решительно сказал Субботин, — вам ваша армия платит жалованье, а для меня деньги — время. Я хочу знать: сделка состоялась или нет?
— Мне нужны гарантии, — как-то неуверенно, точно повторяя чужие слова, сказал американец.
— Какие еще вам, к черту, гарантии? — искусно разозлился Субботин. — Я рискую головой, а не вы! Я должен требовать гарантии, а не вы!
— Согласитесь, господин Герцман (такое имя присвоил себе на этот раз Субботин), что сотня или две сотни часов — это уже очень большие деньги. Вы не должны обижаться. Мы с вами деловые люди, и я не могу вручить вам столь крупную ценность без гарантий с вашей стороны.
— Боже мой! — возмутился Субботин. — Я же беру эти часы ровно на три дня, за которые они будут реализованы. Всего три дня. Если бы коммерсанты в своих делах не доверяли друг другу, половина сделок не могла бы состояться!
Субботин сделал вид, что собирается уйти. И в это время заметил, что его собеседник глазами подает знак кому-то, находящемуся за спиной Владимира. Что означал этот знак?
Подошел кельнер. Американец полез в карман за деньгами, но Субботин взял его за руку:
— Плачу я. Ведь я виноват, что вы зря потратили время. Мы же деловые люди, — насмешливо сказал он и отдал деньги кельнеру. — Между прочим, я не требовал гарантии, когда брал у вас те полдюжины часов, а зря! Можете убедиться… — Субботин вынул из кармана и отдал американцу часы, которые он сегодня утром нарочно стукнул, чтобы они остановились.
Американец осмотрел часы, завел их, приложил к уху.
— Невероятно! — произнес он. — Товар был получен из надежных рук.
— Ничего, бывает… — засмеялся Субботин и встал. — Отдайте эти часы в те надежные руки. А в следующий раз требуйте гарантию.
— Но вы потерпели убыток?
— Нисколько. Я просто остальные пять продал дороже. Коммерция есть коммерция… Очень сожалею.
— Одну минуту! — поспешно произнес американец и теперь сделал кому-то уже откровенный знак подойти.
К столу приблизился и, не здороваясь, опустился на стул мужчина лет сорока пяти, в дорогом, свободно сидящем костюме.
— Познакомьтесь, господин Герцман. Этот человек интересуется русской валютой.
— Господин полковник! — Субботин подобострастно смотрел на подсевшего к столу мужчину, а тот бросал гневные взгляды на американца. Субботин понял: он не ошибся — это и есть тот полковник, который интересуется советскими деньгами.
— Моя фамилия Купер, — раздраженно сказал мужчина. — Купер, и все. Понятно?
— Понятно, мистер Купер, — улыбнулся Субботин.
— И не мистер, а господин.
— Понятно, господин Купер.
— Откуда вы достаете советскую валюту?
— Я веду коммерческие дела среди советских офицеров.
Купер усмехнулся:
— Странно… Жалованье им платят марками. Откуда у них валюта?
— Ну, это уж не моя забота. Я сам веду дела в марках. Это теперь самое выгодное. Но они почти каждый раз предлагают мне советскую валюту. И вашего коллегу я спросил об этом всего лишь на всякий случай: а вдруг нужна и эта валюта?
Помолчав, Купер спросил:
— Как вы установили деловой контакт с русскими офицерами?
— Очень просто. У них есть клуб, а в клубе работает свой человек.
— Кто он там? — быстро спросил Купер.
Субботин засмеялся:
— О, это уже секрет фирмы!
За столом воцарилось молчание. Купер в упор рассматривал Субботина, а тот тоже в упор смотрел на полковника. Первым отвел взгляд Купер…
— Все это пахнет авантюрой! — злобно сказал он. — Ищите-ка себе других дураков!
Он встал и, не оглядываясь, ушел из кафе. Другой американец ушел вслед за ним.
Субботин озадаченно смотрел им вслед. Щука сорвалась… Но Субботин не знал, что эта безрезультатная встреча с Купером однажды пригодится ему. И еще как пригодится!
14
Отто Стиссен, он же Дырявая Копилка, оказался совсем не таким простачком, каким его обрисовали французские журналисты. Рычагов почувствовал это в первую же минуту, когда французы, выполняя обещание, представили его Рычагову.
Это произошло в том же клубе прессы, даже за тем же столом. Французы подозвали вошедшего в кафе Отто Стиссена:
— Знакомьтесь, Стиссен. Это наш бельгийский коллега Пауль Рене. А это — самый объективный мастер фотообъектива Отто Стиссен.
— Король фоторепортажа.
— Самый остроумный посетитель этого бара.
— Любимец женщин.
— Стоп! — подняв руку, крикнул Стиссен. — Сразу две типичные надземки! Для одного человека этого много. И, наконец, где поезд?
И тотчас по эстакаде с душераздирающим грохотом пронесся поезд.
Все засмеялись. Рычагов церемонно сказал:
— Я очень рад.
— А я еще не знаю, радоваться или плакать, — сказал Стиссен, крепко пожимая руку Рычагову. — Я не люблю объявлять сумму, не зная слагаемых. Хо-хо-хо!
Стиссен рассмеялся, как умеют смеяться в обществе только американцы, — в полный голос, никого не стесняясь. Затем он сел и, не обращая никакого внимания на присутствующих французов, принялся бесцеремонно рассматривать Рычагова.
— Что вы так смотрите на меня? — засмеялся Рычагов. — Я ведь не продаюсь.
— Хо-хо-хо! Неплохо сказано! Смотрю из чистого любопытства. Человек как человек, а приехал из страны, в существование которой я, честное слово, не верю. Хо-хо-хо! Я дважды пролетал над вашей Бельгией и каждый раз просил летчиков показать мне, где эта таинственная держава. И каждый раз летчики говорили: «Рассмотреть Бельгию с воздуха невозможно — она проскакивает под крылом, как площадка для бейсбола». Хо-хо-хо! Неплохо сказано, а, французы?
— Да, мы — маленькая страна, мы — маленький народ, — грустно произнес Рычагов.
— А ты не вешай нос! — вдруг перешел на «ты» Стиссен. — Вон Британия такой же шиллинг, как твоя Бельгия, а посмотри, как они нос задирают! Учись, бельгиец! Хо-хо-хо!
— Стиссен, бельгийцу нужна хоть маленькая сенсация, — сказал один из французов. — Может быть, имеете что-нибудь лишнее?
— Бельгиец ставит коньяк, — добавил другой журналист.
— Что же, может быть разговор, — сказал Отто Стиссен, и тотчас глаза его влажно заблестели, выдавая главную страстишку Дырявой Копилки.
Французы выпили по рюмке коньяка, попрощались и, сославшись на неотложные дела, ушли.
— Ну, так что же тебя интересует? — спросил Стиссен.
— Все. Моя газета горит. Шеф сказал: «Поезжай в Берлин, пришли хоть что-нибудь остренькое».
— Это не так просто делается. — Стиссен опрокинул подряд две рюмки коньяка. — А ты сработай, как наши. Сочини что-нибудь сам. Ну, там… Ганс Шнейдер, перебежавший от коммунистов в западный мир демократии, рассказал вашему корреспонденту, и… пошло, пошло! Валяй что хочешь… (Опрокинута еще одна рюмка коньяка.) Хо-хо-хо! Здорово можно накрутить! Или — про красный террор. Как это называется?… Да! Колыма! Да, именно Колыма! Словечко-то какое! Хо-хо-хо! Чудом бежавший из Колымы немецкий военнопленный икс, игрек, зет рассказал вашему корреспонденту… хо-хо! Такого можно навертеть, что читательницы старше сорока лет будут валяться в обмороке. Хо-хо-хо! (Опрокинута еще одна рюмка.) А в общем, это ерунда. Уже надоело. Сенсация должна быть как острый нож, с разбегу вбитый читателю под ребро. Хо-хо-хо!
Рычагов не без удивления наблюдал, как на его глазах менялся Стиссен. Весь он как-то сразу осунулся и оплыл. Только глазки, бойкие, маленькие, вдруг зажглись, оживились, стали жадными, ищущими. Стиссену было лет сорок пять, но он уже изрядно облысел. Когда-то его лицо, наверно, было красивым, а теперь, став дряблым, все в бесчисленных склеротических жилках, увенчанное крупным багровым носом, оно было неприятным, отталкивающим.
— Бельгия, закажи еще бутылочку! Я, может быть, все-таки выгребу для тебя что-нибудь из своих карманов.
Отто Стиссен выпил еще полбутылки коньяку, и Рычагов с интересом наблюдал за дальнейшими изменениями в своем собеседнике.
Речь Стиссена вдруг стала быстрее, в ней появилась бессвязность, но в то же время он, оказывается, прекрасно понимал все, о чем говорилось за столом.
— Бельгия, ты мне нравишься! Оказывается, на вашей бейсбольной площадке произрастают хорошие парни.
— Спасибо, — улыбнулся Рычагов.
— Тебя зовут Пауль?… Прекрасно! Так вот, запомни: сенсация — это прежде всего то, что не каждый день случается. Мы вот вчера не знали друг друга, а сегодня — друзья, и это самое интересное. Жизнь! Но, увы, это не щекочет нервы, в этом нет сенсации. Дай мне по морде и уйди, захватив мою зеркалку, — это уже кое-что…
— Мне бы хотелось без драки, — улыбнулся Рычагов. — Может, вы…
— Говори «ты». Мы, американцы, не любим… Мы простые парни… Что же для тебя придумать? Фотокамера у тебя есть?
— Нет. И не умею.
— Жаль. Но, может, твоя газета обойдется и без фото?
— Вполне.
— Тогда так: завтра утром будь на любой станции городской дороги. Увидишь маленький спектакль.
— Что именно?
— Наши люди руками немецкой полиции будут трясти газетные киоски.
— Зачем?
— Чтобы не торговали восточными газетами.
— Почему? Разве не должен каждый читать то, что он хочет читать?
Стиссен расхохотался, и его смех слился с грохотом поезда.
— Слушай, парень, ты же типичная надземка! Да на кой черт нашим, чтобы западные немцы знали, как живут восточные? Пирог разрезан, и каждый лопает свое.
Рычагов покачал головой:
— Нет, с киосками — это не товар. Мне нужно такое… с изюминкой… Может, есть что-нибудь новенькое у Хауссона? — осторожно спросил Рычагов. — Французские коллеги говорили мне…
Стиссен поднял ладонь и наклонился к Рычагову:
— Ерунда! То, что Хауссон говорил вслух, никому не надо. Сенсация — то, о чем он молчит. Понял, парень?
— Я думал, хоть что-нибудь… Французы рассказывали мне про последнего русского офицера-перебежчика…
Стиссен махнул рукой:
— С этим русским туман и полная ерунда. Кто-то дал о нем информацию по радио, а Хауссон взбесился, дал отбой, и ружья в козлы… — Стиссен вынул из кармана фотографию и бросил ее Рычагову. — Вот он, наш таинственный Хауссон. Таскаю с собой на случай сенсации. У него есть еще прозвище: «Отец русских перебежчиков»…
Такой фотографии Хауссона Рычагов в архивах не видел. На фотографии во весь рост был снят высокий, спортивного вида мужчина, державший на поводке разлапистого бульдога.
— Я снял Хауссопа возле его квартиры. Чудную можно дать подпись: «Мокрица и Мориц». Мокрицей мы зовем Хауссона за его вечно потные руки. А Мориц — имя бульдога. Два холостяка на прогулке.
— А нельзя все же получить у него интервью? — робко спросил Рычагов.
Стиссен помолчал и вдруг захохотал:
— Хо-хо-хо! Ты же совершенно не знаешь Мокрицу. У нас здесь есть Гарри Дамп, король репортажа из газеты «Балтимор сан». Он говорит: «Легче взять интервью у мыши, которую уже съел кот, чем у Хауссона». Хо-хо-хо! Неплохо сказано?
— Он вовсе не принимает журналистов?
— Почему? Обязательно примет! Но не скажет ни слова, годного для твоей газеты! Хо-хо-хо! — Стиссен вдруг оборвал смех и уставил на Рычагова веселые глаза. — Слушай, парень, идея. Только ты соглашайся. Идем сейчас к Мокрице — он теперь как раз обедает дома. Это близко. Я гарантирую, что он нас примет. Ты будешь его атаковать, а я вас сниму и фото дам в свой журнал с подписью: «Бесполезный штурм крепости Хауссон бельгийским журналистом». Это будет выглядеть смешно и понравится американцам: какой-то бельгиец пытается обойти железного майора! Ну, сработаем?
Рычагов молниеносно обдумывал так внезапно возникшее предложение, о котором мог только мечтать. Было одно «но» — фотография, которая останется у Стиссена. «Рискну, — решил он. — Можно будет потом попробовать эту фотографию из Дырявой Копилки вынуть».
Это произошло в том же клубе прессы, даже за тем же столом. Французы подозвали вошедшего в кафе Отто Стиссена:
— Знакомьтесь, Стиссен. Это наш бельгийский коллега Пауль Рене. А это — самый объективный мастер фотообъектива Отто Стиссен.
— Король фоторепортажа.
— Самый остроумный посетитель этого бара.
— Любимец женщин.
— Стоп! — подняв руку, крикнул Стиссен. — Сразу две типичные надземки! Для одного человека этого много. И, наконец, где поезд?
И тотчас по эстакаде с душераздирающим грохотом пронесся поезд.
Все засмеялись. Рычагов церемонно сказал:
— Я очень рад.
— А я еще не знаю, радоваться или плакать, — сказал Стиссен, крепко пожимая руку Рычагову. — Я не люблю объявлять сумму, не зная слагаемых. Хо-хо-хо!
Стиссен рассмеялся, как умеют смеяться в обществе только американцы, — в полный голос, никого не стесняясь. Затем он сел и, не обращая никакого внимания на присутствующих французов, принялся бесцеремонно рассматривать Рычагова.
— Что вы так смотрите на меня? — засмеялся Рычагов. — Я ведь не продаюсь.
— Хо-хо-хо! Неплохо сказано! Смотрю из чистого любопытства. Человек как человек, а приехал из страны, в существование которой я, честное слово, не верю. Хо-хо-хо! Я дважды пролетал над вашей Бельгией и каждый раз просил летчиков показать мне, где эта таинственная держава. И каждый раз летчики говорили: «Рассмотреть Бельгию с воздуха невозможно — она проскакивает под крылом, как площадка для бейсбола». Хо-хо-хо! Неплохо сказано, а, французы?
— Да, мы — маленькая страна, мы — маленький народ, — грустно произнес Рычагов.
— А ты не вешай нос! — вдруг перешел на «ты» Стиссен. — Вон Британия такой же шиллинг, как твоя Бельгия, а посмотри, как они нос задирают! Учись, бельгиец! Хо-хо-хо!
— Стиссен, бельгийцу нужна хоть маленькая сенсация, — сказал один из французов. — Может быть, имеете что-нибудь лишнее?
— Бельгиец ставит коньяк, — добавил другой журналист.
— Что же, может быть разговор, — сказал Отто Стиссен, и тотчас глаза его влажно заблестели, выдавая главную страстишку Дырявой Копилки.
Французы выпили по рюмке коньяка, попрощались и, сославшись на неотложные дела, ушли.
— Ну, так что же тебя интересует? — спросил Стиссен.
— Все. Моя газета горит. Шеф сказал: «Поезжай в Берлин, пришли хоть что-нибудь остренькое».
— Это не так просто делается. — Стиссен опрокинул подряд две рюмки коньяка. — А ты сработай, как наши. Сочини что-нибудь сам. Ну, там… Ганс Шнейдер, перебежавший от коммунистов в западный мир демократии, рассказал вашему корреспонденту, и… пошло, пошло! Валяй что хочешь… (Опрокинута еще одна рюмка коньяка.) Хо-хо-хо! Здорово можно накрутить! Или — про красный террор. Как это называется?… Да! Колыма! Да, именно Колыма! Словечко-то какое! Хо-хо-хо! Чудом бежавший из Колымы немецкий военнопленный икс, игрек, зет рассказал вашему корреспонденту… хо-хо! Такого можно навертеть, что читательницы старше сорока лет будут валяться в обмороке. Хо-хо-хо! (Опрокинута еще одна рюмка.) А в общем, это ерунда. Уже надоело. Сенсация должна быть как острый нож, с разбегу вбитый читателю под ребро. Хо-хо-хо!
Рычагов не без удивления наблюдал, как на его глазах менялся Стиссен. Весь он как-то сразу осунулся и оплыл. Только глазки, бойкие, маленькие, вдруг зажглись, оживились, стали жадными, ищущими. Стиссену было лет сорок пять, но он уже изрядно облысел. Когда-то его лицо, наверно, было красивым, а теперь, став дряблым, все в бесчисленных склеротических жилках, увенчанное крупным багровым носом, оно было неприятным, отталкивающим.
— Бельгия, закажи еще бутылочку! Я, может быть, все-таки выгребу для тебя что-нибудь из своих карманов.
Отто Стиссен выпил еще полбутылки коньяку, и Рычагов с интересом наблюдал за дальнейшими изменениями в своем собеседнике.
Речь Стиссена вдруг стала быстрее, в ней появилась бессвязность, но в то же время он, оказывается, прекрасно понимал все, о чем говорилось за столом.
— Бельгия, ты мне нравишься! Оказывается, на вашей бейсбольной площадке произрастают хорошие парни.
— Спасибо, — улыбнулся Рычагов.
— Тебя зовут Пауль?… Прекрасно! Так вот, запомни: сенсация — это прежде всего то, что не каждый день случается. Мы вот вчера не знали друг друга, а сегодня — друзья, и это самое интересное. Жизнь! Но, увы, это не щекочет нервы, в этом нет сенсации. Дай мне по морде и уйди, захватив мою зеркалку, — это уже кое-что…
— Мне бы хотелось без драки, — улыбнулся Рычагов. — Может, вы…
— Говори «ты». Мы, американцы, не любим… Мы простые парни… Что же для тебя придумать? Фотокамера у тебя есть?
— Нет. И не умею.
— Жаль. Но, может, твоя газета обойдется и без фото?
— Вполне.
— Тогда так: завтра утром будь на любой станции городской дороги. Увидишь маленький спектакль.
— Что именно?
— Наши люди руками немецкой полиции будут трясти газетные киоски.
— Зачем?
— Чтобы не торговали восточными газетами.
— Почему? Разве не должен каждый читать то, что он хочет читать?
Стиссен расхохотался, и его смех слился с грохотом поезда.
— Слушай, парень, ты же типичная надземка! Да на кой черт нашим, чтобы западные немцы знали, как живут восточные? Пирог разрезан, и каждый лопает свое.
Рычагов покачал головой:
— Нет, с киосками — это не товар. Мне нужно такое… с изюминкой… Может, есть что-нибудь новенькое у Хауссона? — осторожно спросил Рычагов. — Французские коллеги говорили мне…
Стиссен поднял ладонь и наклонился к Рычагову:
— Ерунда! То, что Хауссон говорил вслух, никому не надо. Сенсация — то, о чем он молчит. Понял, парень?
— Я думал, хоть что-нибудь… Французы рассказывали мне про последнего русского офицера-перебежчика…
Стиссен махнул рукой:
— С этим русским туман и полная ерунда. Кто-то дал о нем информацию по радио, а Хауссон взбесился, дал отбой, и ружья в козлы… — Стиссен вынул из кармана фотографию и бросил ее Рычагову. — Вот он, наш таинственный Хауссон. Таскаю с собой на случай сенсации. У него есть еще прозвище: «Отец русских перебежчиков»…
Такой фотографии Хауссона Рычагов в архивах не видел. На фотографии во весь рост был снят высокий, спортивного вида мужчина, державший на поводке разлапистого бульдога.
— Я снял Хауссопа возле его квартиры. Чудную можно дать подпись: «Мокрица и Мориц». Мокрицей мы зовем Хауссона за его вечно потные руки. А Мориц — имя бульдога. Два холостяка на прогулке.
— А нельзя все же получить у него интервью? — робко спросил Рычагов.
Стиссен помолчал и вдруг захохотал:
— Хо-хо-хо! Ты же совершенно не знаешь Мокрицу. У нас здесь есть Гарри Дамп, король репортажа из газеты «Балтимор сан». Он говорит: «Легче взять интервью у мыши, которую уже съел кот, чем у Хауссона». Хо-хо-хо! Неплохо сказано?
— Он вовсе не принимает журналистов?
— Почему? Обязательно примет! Но не скажет ни слова, годного для твоей газеты! Хо-хо-хо! — Стиссен вдруг оборвал смех и уставил на Рычагова веселые глаза. — Слушай, парень, идея. Только ты соглашайся. Идем сейчас к Мокрице — он теперь как раз обедает дома. Это близко. Я гарантирую, что он нас примет. Ты будешь его атаковать, а я вас сниму и фото дам в свой журнал с подписью: «Бесполезный штурм крепости Хауссон бельгийским журналистом». Это будет выглядеть смешно и понравится американцам: какой-то бельгиец пытается обойти железного майора! Ну, сработаем?
Рычагов молниеносно обдумывал так внезапно возникшее предложение, о котором мог только мечтать. Было одно «но» — фотография, которая останется у Стиссена. «Рискну, — решил он. — Можно будет потом попробовать эту фотографию из Дырявой Копилки вынуть».