— Согласен! — весело сказал Рычагов. — Поехали!
15
16
17
15
На вечернее свидание в ресторан «Палас» Посельская умышленно пришла раньше назначенного времени. Пусть Альма Гуц думает, что она так жаждала этой встречи, что не могла утерпеть до условленного времени. Кроме того, Наташа увидит, как они будут собираться, и лишит их возможности разговаривать без нее.
Посельская села в кресло в глубине холла, откуда был виден и вход с улицы, и часть ресторанного зала. Раскрытый иллюстрированный журнал помогал ей вести наблюдение незаметно.
С улицы вошел высокий парень в модном пальто ярко-желтого цвета. Сорвав с головы берет, он стряхнул с него мокрый снег и направился к гардеробу. Потом долго прихорашивался перед зеркалом. Наташа с трудом подавила улыбку, смотря, как он почти женскими движениями поправлял прическу, галстук, приглаживал брови, одергивал пиджак. Кончив прихорашиваться, парень заглянул в ресторанный зал, посмотрел на часы и прошел в глубь холла. Приблизившись к Наташе, он пристально посмотрел на нее:
— О! Здравствуй, птичка!
Это был тот парень, который заговаривал с ней еще в бассейне.
Наташа, не закрывая журнала, смотрела на него отчужденными глазами.
— Боже! К чему такие строгости? Ты же новая птичка из гнездышка Альмы Гуц. Верно?
— Я вас не знаю.
— С этого и надо было начинать. — Парень подошел к креслу. — Арнольд Шокман, рекордсмен, тренер, танцор, человек вне политики. А ты, если не шалит моя память, Анна Лорх… Ну, видишь, я все знаю! Будем знакомы.
Парень придвинул кресло и сел возле Наташи.
— Альма со своим Зигмундом опоздают на двенадцать минут. Это просто потрясающе! Всегда они опаздывают и всегда на двенадцать минут.
Посельская рассмеялась вместе с Арнольдом. Действительно, опаздывая ровно на двенадцать минут, в холл вошли Альма Гуц и незнакомый Наташе рослый мужчина.
— Посмотрите за моей машиной, — излишне громко сказал мужчина швейцару.
— Кому нужна твоя старая ветряная мельница! — крикнул ему Арнольд.
Мужчина помахал Арнольду рукой и пошел вслед за Альмой к гардеробу.
— Они уже познакомились. Ну, что я говорила? — смеялась Альма Гуц, здороваясь с Наташей и Арнольдом. — Знакомься, Анна, — сказала она, подталкивая к Наташе своего спутника. — Это король тренеров, поэт баттерфляя Зигмунд Лисовский.
Поэт баттерфляя больше был похож на боксера. Плечистый, крупный мужчина, на плоском лице — небольшой приплюснутый нос. Массивный угловатый подбородок наискось рассечен синеватым шрамом. От этого казалось, что лицо его немного скошено на сторону.
Компания заняла столик в уютной, глубокой нише. Распоряжался Арнольд. Он долго вполголоса разговаривал с изогнувшимся дугой официантом. В это время Зигмунд Лисовский, разговаривая с Альмой, исподволь присматривался к Наташе.
— Как себя чувствует новенькая? — неожиданно обратился он к ней.
— Прекрасно. Я очень люблю этот ресторан.
— О! Значит, вы здесь бывали?
— Естественно. За то время, что я здесь, я полюбить его еще не могла.
— Молодец, Анна! — Альма захлопала в ладоши. — Учи его светскому разговору. Зигмунд славится умением задавать глупые вопросы. Счет один — ноль в пользу Анны. Матч продолжается.
— Что тут произошло? — включился в разговор Арнольд. — Наверно, Зигмунд уже успел задать какой-нибудь вопрос?
— Да, и получил от Анны по носу! — смеялась Альма. — Но ты, Ани, все же учти: если Зигмунд возьмется делать тебе баттерфляй, это — счастье. Так что не бей его очень больно.
Заиграл оркестр. Пошли танцевать: Альма с Зигмундом, Наташа с Арнольдом.
— Чудесно устроена жизнь! — говорил в ухо Наташе ее кавалер. — Еще сегодня утром я не знал, как буду убивать вечер. Все опостылело, как осень! И вдруг из бассейна выплываешь ты, прелестная Афродита, и уже хочется, чтобы вечер был бесконечным!
Болтая, Арнольд упорно приближал свое лицо к Наташиному.
— Предупреждаю вас, — сказала она насмешливо, — я не терплю вольностей в первый вечер знакомства.
— О! — Арнольд отстранился. — А какой же вечер ты предпочитаешь?
— Тот, когда мне захочется этого самой.
— Птичка, я вижу, у тебя острые коготки!
— И еще: «ты» будет тогда, когда я этого захочу.
После танца разговор как-то не клеился. Наташа этому была рада. Она могла обдумать, как ей действовать дальше. Выпили за Анну Лорх, за то, чтобы ее портрет появился в газетах.
— Альма сказала мне, что вы дьявольски выносливы, — обратился к Наташе Зигмунд. — Для баттерфляя это первое дело. Первое! — Он пристукнул по столу своим громадным чугунным кулаком.
— Не бойся, Анна, он добрый, — засмеялась Альма Гуц, заметив, что Наташа с испугом смотрит на кулак Зигмунда.
— Мы с тобой поступим так, — продолжал Лисовский, исподлобья смотря на Посельскую, — сперва тебя погоняет Альма, отшлифует технику плавания, а потом займусь тобой я.
Альма Гуц захлопала в ладоши:
— Анна, кричи «ура»! За последний год он первый раз сам предлагает свои услуги.
За это нельзя было не выпить.
— Ну, а как же будет со мной? — с притворной обидой спросил Арнольд. — Я требую справедливости. Анну надо делить на троих.
— Умолкни! — грубо бросил ему Зигмунд.
Арнольд поднял руки:
— Капитулирую, капитулирую, и никаких претензий! Но как бы не появились претензии у Альмы?
— Умолкни! — уже с угрозой повторил Зигмунд.
Некоторое время все молчали, деловито поглощая еду. Снова заиграл оркестр. Альма пригласила Арнольда, и они ушли танцевать. Посельская ждала, что ее пригласит Зигмунд, но он этого не сделал. Как только Альма с Арнольдом отошли от стола, Зигмунд вытер салфеткой рот и наклонился к Посельской:
— Твой отец — человек Деница? Это правда?
— Я врать не умею. Да, мой отец морской офицер рейха.
— Как его фамилия?
— Надо думать, Лорх, раз он мой отец. Счет становится два — ноль! — Наташа засмеялась, а у самой в это время сжалось сердце от нетерпеливого и настороженного ожидания. Впрочем, проверки она не боялась — отец уже давно был «приготовлен» и жил вместе с Наташей по абсолютно достоверному адресу.
— Ну да, Лорх… конечно… — усмехнулся Зигмунд. — Учишься?
— Да. В инженерно-строительном.
— Будешь строить дома для русских колонизаторов?
— Почему? Для немцев. Только для немцев.
— По-немецки ты говоришь не очень чисто, как и я. Но я по рождению поляк.
— Это вам показалось… — С этой минуты Посельская с утроенным вниманием начала следить за своей немецкой речью.
— Что делает отец сейчас?
— Служит. На суше, конечно.
— Где?
— Как раз у русских колонизаторов. — Сделав этот смелый ход, Наташа ждала, что он даст. Ждать пришлось недолго.
— Вот как! Кем же?
— Честное слово, не знаю.
— Почему вы оказались в советском Берлине?
— Трудно перекатить на Запад наш дом, построенный еще дедом. Отец говорит: «Запад сам придет к нам».
— Вот как! Русские у вас бывают?
— Редко. Отец эти визиты не любит.
— Но все-таки бывают?… Кто?
— Инженеры какие-то… Один даже в меня влюблен.
— Очень хорошо! — Зигмунд, отстраняясь, смотрел на Наташу.
— Что хорошо?
— Все хорошо, — неопределенно ответил Зигмунд.
К столу вернулись Альма с Арнольдом, и разговор оборвался.
— А, кажется, Арнольд прав. Претензии у меня появятся! — с притворным гневом сказала Альма. — О чем это вы тут так интимно беседовали? Я все видела.
— Зигмунд задал мне миллион вопросов.
— И все глупые? — воскликнул Арнольд. — Значит, какой же теперь счет? Миллион — ноль?
— У нас был серьезный разговор, — задумчиво сказала Наташа. — Очень серьезный.
— Зигмунд — и серьезный разговор? Не верю! — кричала Альма.
«Кривляйтесь, господа, кривляйтесь! — думала в это время Посельская. — Вы прекрасно знаете, о чем должен был говорить со мной Зигмунд. Вы же специально для этого ушли танцевать…»
Больше в течение всего ужина Зигмунд не сказал Наташе ни слова. Она тоже не заговаривала с ним, понимая, что ей нужно быть предельно осторожной и терпеливой.
Ровно в час ночи Посельская встала:
— Друзья, извините меня, но мне пора.
Все начали уговаривать ее остаться.
— Я этого не допущу! — кричал Арнольд.
— Почему вы решили, будто вы единственный мужчина, с которым я знакома? — Наташа, подняв брови, насмешливо смотрела на Арнольда.
— Анна, вы портите нам весь вечер! — сердито сказала Альма.
Наташа, наклоняясь к ней, тихо сказала:
— Я ничего не могу сделать. У меня есть друг, и он ревнив, как все. Он сказал, что заедет за мной в час ночи. Можете быть спокойны: в течение недели я дам ему отставку — он уже порядком мне надоел и своими вздохами и своей ревностью.
— Позовите его сюда, — предложила Альма.
— Тогда будет драка… — Наташа засмеялась и серьезно добавила: — Этого делать не надо… понимаете, не надо… — И Альме шепотом: — Он — русский.
Посельская быстро распрощалась со всеми и ушла.
Через минуту из-за стола поднялся Зигмунд. Он догнал ее около гардероба. Подавая пальто, тихо сказал:
— О нашем разговоре никому ни слова.
— Разговора не было, — в тон ему отозвалась Наташа.
Зигмунд вместе с ней вышел на улицу. Автомашина мнимого друга Посельской стояла шагах в десяти от подъезда. Наташа остановила Зигмунда:
— Я дойду до машины одна, иначе мой поклонник устроит мне скандал. До свиданья.
Наташа подбежала к машине, быстро села в нее, и тотчас машина скрылась в темноте. Сидевший за рулем молодой человек в шляпе, по-американски сбитой на затылок, спросил:
— Как ты думаешь, он номер машины видел?
— Наверняка. Он был ярко освещен.
— Прекрасно. Все-таки я малость струсил, ожидая, что все они выйдут вместе с тобой.
— Ничего страшного не случилось бы. Ты бы сыграл роль молчащего от ревности поклонника — и все.
— А с другой стороны, неплохо было бы всех их развести по домам и узнать адреса.
— У одного из них есть своя машина, — сказала Наташа.
— А! Это, наверно, тот старичок «вандерер», что стоял у подъезда.
— Наверно.
— Я его на всякий случай сфотографировал… Посмотри, они за нами не едут?
Наташа оглянулась:
— Нет.
— Тогда домой!
Машина круто свернула в переулок.
Машину вел Владимир Субботин, которого после неудачи на коммерческом поприще, полковник Семин подключил к Наташе Посельской. С сегодняшнего дня он уже был русским инженером, обладателем холостяцкой квартиры, автомашины и поклонником Анны Лорх.
Наташа засмеялась:
— Воображаю, какой эффект вызвало у них мое сообщение, что у ресторана меня ждет русский! Впрочем, тот, кто провожал меня, был уже подготовлен. Я ему сказала раньше…
Посельская села в кресло в глубине холла, откуда был виден и вход с улицы, и часть ресторанного зала. Раскрытый иллюстрированный журнал помогал ей вести наблюдение незаметно.
С улицы вошел высокий парень в модном пальто ярко-желтого цвета. Сорвав с головы берет, он стряхнул с него мокрый снег и направился к гардеробу. Потом долго прихорашивался перед зеркалом. Наташа с трудом подавила улыбку, смотря, как он почти женскими движениями поправлял прическу, галстук, приглаживал брови, одергивал пиджак. Кончив прихорашиваться, парень заглянул в ресторанный зал, посмотрел на часы и прошел в глубь холла. Приблизившись к Наташе, он пристально посмотрел на нее:
— О! Здравствуй, птичка!
Это был тот парень, который заговаривал с ней еще в бассейне.
Наташа, не закрывая журнала, смотрела на него отчужденными глазами.
— Боже! К чему такие строгости? Ты же новая птичка из гнездышка Альмы Гуц. Верно?
— Я вас не знаю.
— С этого и надо было начинать. — Парень подошел к креслу. — Арнольд Шокман, рекордсмен, тренер, танцор, человек вне политики. А ты, если не шалит моя память, Анна Лорх… Ну, видишь, я все знаю! Будем знакомы.
Парень придвинул кресло и сел возле Наташи.
— Альма со своим Зигмундом опоздают на двенадцать минут. Это просто потрясающе! Всегда они опаздывают и всегда на двенадцать минут.
Посельская рассмеялась вместе с Арнольдом. Действительно, опаздывая ровно на двенадцать минут, в холл вошли Альма Гуц и незнакомый Наташе рослый мужчина.
— Посмотрите за моей машиной, — излишне громко сказал мужчина швейцару.
— Кому нужна твоя старая ветряная мельница! — крикнул ему Арнольд.
Мужчина помахал Арнольду рукой и пошел вслед за Альмой к гардеробу.
— Они уже познакомились. Ну, что я говорила? — смеялась Альма Гуц, здороваясь с Наташей и Арнольдом. — Знакомься, Анна, — сказала она, подталкивая к Наташе своего спутника. — Это король тренеров, поэт баттерфляя Зигмунд Лисовский.
Поэт баттерфляя больше был похож на боксера. Плечистый, крупный мужчина, на плоском лице — небольшой приплюснутый нос. Массивный угловатый подбородок наискось рассечен синеватым шрамом. От этого казалось, что лицо его немного скошено на сторону.
Компания заняла столик в уютной, глубокой нише. Распоряжался Арнольд. Он долго вполголоса разговаривал с изогнувшимся дугой официантом. В это время Зигмунд Лисовский, разговаривая с Альмой, исподволь присматривался к Наташе.
— Как себя чувствует новенькая? — неожиданно обратился он к ней.
— Прекрасно. Я очень люблю этот ресторан.
— О! Значит, вы здесь бывали?
— Естественно. За то время, что я здесь, я полюбить его еще не могла.
— Молодец, Анна! — Альма захлопала в ладоши. — Учи его светскому разговору. Зигмунд славится умением задавать глупые вопросы. Счет один — ноль в пользу Анны. Матч продолжается.
— Что тут произошло? — включился в разговор Арнольд. — Наверно, Зигмунд уже успел задать какой-нибудь вопрос?
— Да, и получил от Анны по носу! — смеялась Альма. — Но ты, Ани, все же учти: если Зигмунд возьмется делать тебе баттерфляй, это — счастье. Так что не бей его очень больно.
Заиграл оркестр. Пошли танцевать: Альма с Зигмундом, Наташа с Арнольдом.
— Чудесно устроена жизнь! — говорил в ухо Наташе ее кавалер. — Еще сегодня утром я не знал, как буду убивать вечер. Все опостылело, как осень! И вдруг из бассейна выплываешь ты, прелестная Афродита, и уже хочется, чтобы вечер был бесконечным!
Болтая, Арнольд упорно приближал свое лицо к Наташиному.
— Предупреждаю вас, — сказала она насмешливо, — я не терплю вольностей в первый вечер знакомства.
— О! — Арнольд отстранился. — А какой же вечер ты предпочитаешь?
— Тот, когда мне захочется этого самой.
— Птичка, я вижу, у тебя острые коготки!
— И еще: «ты» будет тогда, когда я этого захочу.
После танца разговор как-то не клеился. Наташа этому была рада. Она могла обдумать, как ей действовать дальше. Выпили за Анну Лорх, за то, чтобы ее портрет появился в газетах.
— Альма сказала мне, что вы дьявольски выносливы, — обратился к Наташе Зигмунд. — Для баттерфляя это первое дело. Первое! — Он пристукнул по столу своим громадным чугунным кулаком.
— Не бойся, Анна, он добрый, — засмеялась Альма Гуц, заметив, что Наташа с испугом смотрит на кулак Зигмунда.
— Мы с тобой поступим так, — продолжал Лисовский, исподлобья смотря на Посельскую, — сперва тебя погоняет Альма, отшлифует технику плавания, а потом займусь тобой я.
Альма Гуц захлопала в ладоши:
— Анна, кричи «ура»! За последний год он первый раз сам предлагает свои услуги.
За это нельзя было не выпить.
— Ну, а как же будет со мной? — с притворной обидой спросил Арнольд. — Я требую справедливости. Анну надо делить на троих.
— Умолкни! — грубо бросил ему Зигмунд.
Арнольд поднял руки:
— Капитулирую, капитулирую, и никаких претензий! Но как бы не появились претензии у Альмы?
— Умолкни! — уже с угрозой повторил Зигмунд.
Некоторое время все молчали, деловито поглощая еду. Снова заиграл оркестр. Альма пригласила Арнольда, и они ушли танцевать. Посельская ждала, что ее пригласит Зигмунд, но он этого не сделал. Как только Альма с Арнольдом отошли от стола, Зигмунд вытер салфеткой рот и наклонился к Посельской:
— Твой отец — человек Деница? Это правда?
— Я врать не умею. Да, мой отец морской офицер рейха.
— Как его фамилия?
— Надо думать, Лорх, раз он мой отец. Счет становится два — ноль! — Наташа засмеялась, а у самой в это время сжалось сердце от нетерпеливого и настороженного ожидания. Впрочем, проверки она не боялась — отец уже давно был «приготовлен» и жил вместе с Наташей по абсолютно достоверному адресу.
— Ну да, Лорх… конечно… — усмехнулся Зигмунд. — Учишься?
— Да. В инженерно-строительном.
— Будешь строить дома для русских колонизаторов?
— Почему? Для немцев. Только для немцев.
— По-немецки ты говоришь не очень чисто, как и я. Но я по рождению поляк.
— Это вам показалось… — С этой минуты Посельская с утроенным вниманием начала следить за своей немецкой речью.
— Что делает отец сейчас?
— Служит. На суше, конечно.
— Где?
— Как раз у русских колонизаторов. — Сделав этот смелый ход, Наташа ждала, что он даст. Ждать пришлось недолго.
— Вот как! Кем же?
— Честное слово, не знаю.
— Почему вы оказались в советском Берлине?
— Трудно перекатить на Запад наш дом, построенный еще дедом. Отец говорит: «Запад сам придет к нам».
— Вот как! Русские у вас бывают?
— Редко. Отец эти визиты не любит.
— Но все-таки бывают?… Кто?
— Инженеры какие-то… Один даже в меня влюблен.
— Очень хорошо! — Зигмунд, отстраняясь, смотрел на Наташу.
— Что хорошо?
— Все хорошо, — неопределенно ответил Зигмунд.
К столу вернулись Альма с Арнольдом, и разговор оборвался.
— А, кажется, Арнольд прав. Претензии у меня появятся! — с притворным гневом сказала Альма. — О чем это вы тут так интимно беседовали? Я все видела.
— Зигмунд задал мне миллион вопросов.
— И все глупые? — воскликнул Арнольд. — Значит, какой же теперь счет? Миллион — ноль?
— У нас был серьезный разговор, — задумчиво сказала Наташа. — Очень серьезный.
— Зигмунд — и серьезный разговор? Не верю! — кричала Альма.
«Кривляйтесь, господа, кривляйтесь! — думала в это время Посельская. — Вы прекрасно знаете, о чем должен был говорить со мной Зигмунд. Вы же специально для этого ушли танцевать…»
Больше в течение всего ужина Зигмунд не сказал Наташе ни слова. Она тоже не заговаривала с ним, понимая, что ей нужно быть предельно осторожной и терпеливой.
Ровно в час ночи Посельская встала:
— Друзья, извините меня, но мне пора.
Все начали уговаривать ее остаться.
— Я этого не допущу! — кричал Арнольд.
— Почему вы решили, будто вы единственный мужчина, с которым я знакома? — Наташа, подняв брови, насмешливо смотрела на Арнольда.
— Анна, вы портите нам весь вечер! — сердито сказала Альма.
Наташа, наклоняясь к ней, тихо сказала:
— Я ничего не могу сделать. У меня есть друг, и он ревнив, как все. Он сказал, что заедет за мной в час ночи. Можете быть спокойны: в течение недели я дам ему отставку — он уже порядком мне надоел и своими вздохами и своей ревностью.
— Позовите его сюда, — предложила Альма.
— Тогда будет драка… — Наташа засмеялась и серьезно добавила: — Этого делать не надо… понимаете, не надо… — И Альме шепотом: — Он — русский.
Посельская быстро распрощалась со всеми и ушла.
Через минуту из-за стола поднялся Зигмунд. Он догнал ее около гардероба. Подавая пальто, тихо сказал:
— О нашем разговоре никому ни слова.
— Разговора не было, — в тон ему отозвалась Наташа.
Зигмунд вместе с ней вышел на улицу. Автомашина мнимого друга Посельской стояла шагах в десяти от подъезда. Наташа остановила Зигмунда:
— Я дойду до машины одна, иначе мой поклонник устроит мне скандал. До свиданья.
Наташа подбежала к машине, быстро села в нее, и тотчас машина скрылась в темноте. Сидевший за рулем молодой человек в шляпе, по-американски сбитой на затылок, спросил:
— Как ты думаешь, он номер машины видел?
— Наверняка. Он был ярко освещен.
— Прекрасно. Все-таки я малость струсил, ожидая, что все они выйдут вместе с тобой.
— Ничего страшного не случилось бы. Ты бы сыграл роль молчащего от ревности поклонника — и все.
— А с другой стороны, неплохо было бы всех их развести по домам и узнать адреса.
— У одного из них есть своя машина, — сказала Наташа.
— А! Это, наверно, тот старичок «вандерер», что стоял у подъезда.
— Наверно.
— Я его на всякий случай сфотографировал… Посмотри, они за нами не едут?
Наташа оглянулась:
— Нет.
— Тогда домой!
Машина круто свернула в переулок.
Машину вел Владимир Субботин, которого после неудачи на коммерческом поприще, полковник Семин подключил к Наташе Посельской. С сегодняшнего дня он уже был русским инженером, обладателем холостяцкой квартиры, автомашины и поклонником Анны Лорх.
Наташа засмеялась:
— Воображаю, какой эффект вызвало у них мое сообщение, что у ресторана меня ждет русский! Впрочем, тот, кто провожал меня, был уже подготовлен. Я ему сказала раньше…
16
Рычагов забеспокоился, что Дырявая Копилка, опьянев, сорвет интервью с майором Хауссоном. Адрес, названный американцем шоферу такси, Рычагов не расслышал и теперь пытался запомнить улицы, по которым они проезжали. Это было нелегко. Такси мчалось очень быстро, а город уже окутывали ранние осенние сумерки. Путь оказался совсем не таким коротким, как говорил Стиссен: ехали двадцать семь минут. Дом, у которого остановилась машина, был обычным жилым домом, тесно зажатым с обеих сторон такими же зданиями. Отто Стиссен, который в дороге успел вздремнуть, встрепенулся, удивленно оглянулся по сторонам, потом, видимо вспомнив, почему он здесь, молча вылез из такси и пошел к подъезду.
Рычагов, расплачиваясь, спросил шофера:
— Как называется эта улица?
— Ромбергштрассе.
— Метро далеко отсюда?
— Рядом.
— Бельгия, где ты? — крикнул Стиссен. — Скорей!
Когда они поднимались в лифте, Стиссен сказал:
— Действуй смелее. Хауссон не любит тряпок.
Дверь им открыла пожилая немка в кружевной наколочке на пышных волосах. Стиссен бесцеремонно отстранил ее, и они вошли в переднюю. Из-под столика послышалось грозное рычание и высунулась морда бульдога.
— Мориц, тубо! — весело крикнул Стиссен.
Собака замолчала.
Тотчас быстро открылась одна из дверей, и Рычагов увидел Хауссона. Он был в стеганом халате, в руке держал открытую книгу.
— А, Дырявая Копилка! Тебе что понадобилось? — Говоря это, Хауссон пристально смотрел на Рычагова. — Не спутал ли ты адрес? Ведь здесь живу я, а не мисс виски.
— Я ничего не спутал, Хауссон, — спокойно и трезво ответил Стиссен. — Поскольку после обеда спать вредно, я привез бельгийского коллегу, который хочет задать тебе парочку вопросов. Познакомьтесь: это журналист Пауль Рене.
Рычагов, видя, что Хауссон не собирается протягивать руки, поклонился, удивляясь меж тем памяти Стиссена, который не забыл его бельгийского имени.
Хауссон обратился к Рычагову:
— Я не знаю, сколько Стиссен взял с вас за эту протекцию, но он должен был предупредить вас, что, в общем, это неблагоразумная трата времени.
Это было похоже на предложение убираться восвояси. Рычагов робко и просительно сказал:
— Мистер Хауссон, я прошу вас подарить мне пятнадцать минут.
— Проходите! — Хауссон посторонился, пропуская мимо себя Стиссена и Рычагова.
Кабинет Хауссона, куда они вошли, оказался очень просторным, но вся его обстановка состояла из одного стола, перед которым беспорядочно стояли пять жестких кресел. Полированная поверхность стола сияла, освещенная настольной лампой дневного света. Из пепельницы под абажур струилась голубая ленточка дыма. Больше на столе ничего не было. Все стены были оклеены однотонными светлыми обоями. От камина распространялось тепло — там багрово тлела горка каменного угля.
Хауссоп сел за стол, сцепил тонкие пальцы рук и посмотрел на Рычагова:
— Спрашивайте.
Рычагов улыбнулся:
— Я предупрежден мистером Стиссеном, что о самом интересном вы молчите. Было бы удивительно, если бы у вас была слава иная.
— Тогда просто не было бы меня — небрежно обронил Хауссон.
— И поэтому вы авансом простите мне мои глупые вопросы. Но я буду стараться спрашивать вас о том, о чем можно сказать.
— Спрашивайте.
— Чем вызвано ваше прозвище «Отец русских перебежчиков»?
На сухом желтоватом лице Хауссона мелькнула тень улыбки. Показав на Стиссена, возившегося в это время со своим фотоаппаратом, он сказал:
— Из всех кличек, щедро изготовляемых журналистами, только Стиссену досталась точная, а потому и всем понятная — Дырявая Копилка… Верно, Стиссен?
Тот кивнул и стал целиться объективом на Хауссона и Рычагова.
— Зачем ты снимаешь?
— Я напечатаю этот снимок с подписью: «Бесполезный штурм Бельгией американской крепости Хауссон». Неплохо?
Хауссон благосклонно улыбнулся, и Рычагов понял, что майор лести не отвергает.
— Вы мне не ответили, мистер Хауссон, — сказал Рычагов.
— Разве? — притворно удивился Хауссон. — Ах, да! Прозвище глупое. Если я отец русских перебежчиков, должна быть и мать. Но кто она?
Да… Штурмовать крепость Хауссон нелегко, Рычагов это уже видел. Майор был скользкий, как мокрый камень.
— Бывают ли случаи побега американцев туда, на восток?
— Бывают, — мгновенно ответил Хауссон.
— Много таких случаев?
— Не считал.
— А почему бегут американцы?
— Это лучше всего узнать у них самих.
Отто Стиссен, тихо посмеиваясь, продолжал щелкать фотоаппаратом.
— Кто прибежал с востока последний? — спросил Рычагов, впившись взглядом в Хауссона.
— Тот, после которого больше пока никого не было.
Конечно, Рычагову хотелось назвать фамилию Кованькова и посмотреть хотя бы, как прореагирует на это Хауссон, но такое уточнение могло показаться майору подозрительным.
— Русские уверяют, что их людей еще и похищают. У них есть хоть какое-нибудь основание для этого?
— У них? — переспросил Хауссон.
— Да.
— Так почему же вы спрашиваете об этом у меня? Я лично в подобных голливудских сюжетах не участвую.
— Вы лично нет, но, может быть, это делают ваши люди?
Хауссон удивленно посмотрел на Рычагова и громко крикнул:
— Фрау Эльза!
В комнату вошла та пожилая женщина, которая открывала дверь.
— Фрау Эльза, вы когда-нибудь участвовали в похищении русских?
У женщины глаза стали круглыми.
— Что вы говорите, мистер? Никогда.
— Спасибо. Извините. Можете идти.
Женщина вышла. Хауссон сказал:
— А больше у меня никаких людей нет.
— Хо-хо-хо! — Стиссен, держась за живот, ходил по кругу. — Нет, Бельгия, куда тебе с твоей бейсбольной площадкой! Хо-хо-хо!
Майор Хауссон сидел с бесстрастным лицом, на котором ни один мускул не дрогнул.
— Да, мистер Хауссон, у меня только один способ порадовать своих читателей: это точно изложить нашу беседу, не думая о том, что я буду выглядеть полным идиотом.
— Это уже ваше дело, — отрывисто произнес Хауссон и посмотрел на часы. — Мой послеобеденный отдых окончен. Извините. — Он встал.
…Рычагов со Стиссеном вернулись в бар.
— Ну, бейсбол, укусил себя за ухо? Хо-хо-хо!
Рычагова удивляло, что Стиссен был совершенно трезв.
— Ой, парень, и вид же у тебя был! Котенок беседует с бульдогом. Хо-хо-хо!
Рычагов махнул рукой:
— Выпьем с горя.
— Вот это разговор мужской! Я уж думал, ты не догадаешься.
Стиссен опьянел очень быстро, но теперь с ним произошла совершенно иная метаморфоза: он стал мрачным и злым.
— Знаешь, что такое Америка? — вдруг заговорил он. — Все делают бизнес?… Чепуха! Все только думают, что делают бизнес.
— Все же мы знаем, — возразил Рычагов, — что у вас частной инициативе дан полный простор.
— Идиот! Насмотрелся нашего кино! Мой дед, пионер заселения, умер нищим. Отец лбом бился о стену — тоже делал бизнес. Умер, не выплатив кучу кредитов. Из дома нас вышвырнули, мебель отобрали. Тьфу! Теперь вот я кувыркаюсь. Но я человек благородный — я не пложу детей, поколение нищих на мне заканчивается. Хватит!… Чего ты улыбаешься? Вернешься на свою бейсбольную площадку — твой шеф даст тебе коленом знаешь куда!
— Не исключено, — грустно улыбнулся Рычагов.
— А я на тебе все-таки заработаю.
— Сколько?
— Если у моего шефа печень будет в порядке, долларов пятьдесят.
— Даю сто.
— За что?
— За пленку с моим портретом. Сами понимаете, если это фото будет у вас напечатано, мой шеф уже наверняка воспользуется своим коленом.
— Серьезно, бейсбол, сто?
— Серьезно. Только марками.
— Один черт. Давай.
Стиссен начал быстро, профессиональным движением перематывать пленку.
— Засветить?
— Не надо. За сто долларов дайте без засвечивания, сам дома проявлю на память.
— Тогда еще пять долларов за кассету.
— Ладно.
Рычагов получил пленку, передал деньги Стиссену и расплатился по счету. Вскоре они расстались.
— Ты все же деловой парень. — говорил Стиссен, прощаясь. — Если тебе еще понадобится моя помощь, я здесь каждый день в обеденное время. Приходи, сделаем еще какой-нибудь бизнес. — Он махнул рукой и грузно зашагал в ночную темень, расплавленную цветным кипением неоновых реклам.
Рычагов, расплачиваясь, спросил шофера:
— Как называется эта улица?
— Ромбергштрассе.
— Метро далеко отсюда?
— Рядом.
— Бельгия, где ты? — крикнул Стиссен. — Скорей!
Когда они поднимались в лифте, Стиссен сказал:
— Действуй смелее. Хауссон не любит тряпок.
Дверь им открыла пожилая немка в кружевной наколочке на пышных волосах. Стиссен бесцеремонно отстранил ее, и они вошли в переднюю. Из-под столика послышалось грозное рычание и высунулась морда бульдога.
— Мориц, тубо! — весело крикнул Стиссен.
Собака замолчала.
Тотчас быстро открылась одна из дверей, и Рычагов увидел Хауссона. Он был в стеганом халате, в руке держал открытую книгу.
— А, Дырявая Копилка! Тебе что понадобилось? — Говоря это, Хауссон пристально смотрел на Рычагова. — Не спутал ли ты адрес? Ведь здесь живу я, а не мисс виски.
— Я ничего не спутал, Хауссон, — спокойно и трезво ответил Стиссен. — Поскольку после обеда спать вредно, я привез бельгийского коллегу, который хочет задать тебе парочку вопросов. Познакомьтесь: это журналист Пауль Рене.
Рычагов, видя, что Хауссон не собирается протягивать руки, поклонился, удивляясь меж тем памяти Стиссена, который не забыл его бельгийского имени.
Хауссон обратился к Рычагову:
— Я не знаю, сколько Стиссен взял с вас за эту протекцию, но он должен был предупредить вас, что, в общем, это неблагоразумная трата времени.
Это было похоже на предложение убираться восвояси. Рычагов робко и просительно сказал:
— Мистер Хауссон, я прошу вас подарить мне пятнадцать минут.
— Проходите! — Хауссон посторонился, пропуская мимо себя Стиссена и Рычагова.
Кабинет Хауссона, куда они вошли, оказался очень просторным, но вся его обстановка состояла из одного стола, перед которым беспорядочно стояли пять жестких кресел. Полированная поверхность стола сияла, освещенная настольной лампой дневного света. Из пепельницы под абажур струилась голубая ленточка дыма. Больше на столе ничего не было. Все стены были оклеены однотонными светлыми обоями. От камина распространялось тепло — там багрово тлела горка каменного угля.
Хауссоп сел за стол, сцепил тонкие пальцы рук и посмотрел на Рычагова:
— Спрашивайте.
Рычагов улыбнулся:
— Я предупрежден мистером Стиссеном, что о самом интересном вы молчите. Было бы удивительно, если бы у вас была слава иная.
— Тогда просто не было бы меня — небрежно обронил Хауссон.
— И поэтому вы авансом простите мне мои глупые вопросы. Но я буду стараться спрашивать вас о том, о чем можно сказать.
— Спрашивайте.
— Чем вызвано ваше прозвище «Отец русских перебежчиков»?
На сухом желтоватом лице Хауссона мелькнула тень улыбки. Показав на Стиссена, возившегося в это время со своим фотоаппаратом, он сказал:
— Из всех кличек, щедро изготовляемых журналистами, только Стиссену досталась точная, а потому и всем понятная — Дырявая Копилка… Верно, Стиссен?
Тот кивнул и стал целиться объективом на Хауссона и Рычагова.
— Зачем ты снимаешь?
— Я напечатаю этот снимок с подписью: «Бесполезный штурм Бельгией американской крепости Хауссон». Неплохо?
Хауссон благосклонно улыбнулся, и Рычагов понял, что майор лести не отвергает.
— Вы мне не ответили, мистер Хауссон, — сказал Рычагов.
— Разве? — притворно удивился Хауссон. — Ах, да! Прозвище глупое. Если я отец русских перебежчиков, должна быть и мать. Но кто она?
Да… Штурмовать крепость Хауссон нелегко, Рычагов это уже видел. Майор был скользкий, как мокрый камень.
— Бывают ли случаи побега американцев туда, на восток?
— Бывают, — мгновенно ответил Хауссон.
— Много таких случаев?
— Не считал.
— А почему бегут американцы?
— Это лучше всего узнать у них самих.
Отто Стиссен, тихо посмеиваясь, продолжал щелкать фотоаппаратом.
— Кто прибежал с востока последний? — спросил Рычагов, впившись взглядом в Хауссона.
— Тот, после которого больше пока никого не было.
Конечно, Рычагову хотелось назвать фамилию Кованькова и посмотреть хотя бы, как прореагирует на это Хауссон, но такое уточнение могло показаться майору подозрительным.
— Русские уверяют, что их людей еще и похищают. У них есть хоть какое-нибудь основание для этого?
— У них? — переспросил Хауссон.
— Да.
— Так почему же вы спрашиваете об этом у меня? Я лично в подобных голливудских сюжетах не участвую.
— Вы лично нет, но, может быть, это делают ваши люди?
Хауссон удивленно посмотрел на Рычагова и громко крикнул:
— Фрау Эльза!
В комнату вошла та пожилая женщина, которая открывала дверь.
— Фрау Эльза, вы когда-нибудь участвовали в похищении русских?
У женщины глаза стали круглыми.
— Что вы говорите, мистер? Никогда.
— Спасибо. Извините. Можете идти.
Женщина вышла. Хауссон сказал:
— А больше у меня никаких людей нет.
— Хо-хо-хо! — Стиссен, держась за живот, ходил по кругу. — Нет, Бельгия, куда тебе с твоей бейсбольной площадкой! Хо-хо-хо!
Майор Хауссон сидел с бесстрастным лицом, на котором ни один мускул не дрогнул.
— Да, мистер Хауссон, у меня только один способ порадовать своих читателей: это точно изложить нашу беседу, не думая о том, что я буду выглядеть полным идиотом.
— Это уже ваше дело, — отрывисто произнес Хауссон и посмотрел на часы. — Мой послеобеденный отдых окончен. Извините. — Он встал.
…Рычагов со Стиссеном вернулись в бар.
— Ну, бейсбол, укусил себя за ухо? Хо-хо-хо!
Рычагова удивляло, что Стиссен был совершенно трезв.
— Ой, парень, и вид же у тебя был! Котенок беседует с бульдогом. Хо-хо-хо!
Рычагов махнул рукой:
— Выпьем с горя.
— Вот это разговор мужской! Я уж думал, ты не догадаешься.
Стиссен опьянел очень быстро, но теперь с ним произошла совершенно иная метаморфоза: он стал мрачным и злым.
— Знаешь, что такое Америка? — вдруг заговорил он. — Все делают бизнес?… Чепуха! Все только думают, что делают бизнес.
— Все же мы знаем, — возразил Рычагов, — что у вас частной инициативе дан полный простор.
— Идиот! Насмотрелся нашего кино! Мой дед, пионер заселения, умер нищим. Отец лбом бился о стену — тоже делал бизнес. Умер, не выплатив кучу кредитов. Из дома нас вышвырнули, мебель отобрали. Тьфу! Теперь вот я кувыркаюсь. Но я человек благородный — я не пложу детей, поколение нищих на мне заканчивается. Хватит!… Чего ты улыбаешься? Вернешься на свою бейсбольную площадку — твой шеф даст тебе коленом знаешь куда!
— Не исключено, — грустно улыбнулся Рычагов.
— А я на тебе все-таки заработаю.
— Сколько?
— Если у моего шефа печень будет в порядке, долларов пятьдесят.
— Даю сто.
— За что?
— За пленку с моим портретом. Сами понимаете, если это фото будет у вас напечатано, мой шеф уже наверняка воспользуется своим коленом.
— Серьезно, бейсбол, сто?
— Серьезно. Только марками.
— Один черт. Давай.
Стиссен начал быстро, профессиональным движением перематывать пленку.
— Засветить?
— Не надо. За сто долларов дайте без засвечивания, сам дома проявлю на память.
— Тогда еще пять долларов за кассету.
— Ладно.
Рычагов получил пленку, передал деньги Стиссену и расплатился по счету. Вскоре они расстались.
— Ты все же деловой парень. — говорил Стиссен, прощаясь. — Если тебе еще понадобится моя помощь, я здесь каждый день в обеденное время. Приходи, сделаем еще какой-нибудь бизнес. — Он махнул рукой и грузно зашагал в ночную темень, расплавленную цветным кипением неоновых реклам.
17
Полковник Семин любил говорить: «Для нас терпение — часть умения». Но все сотрудники давно знали: если он вспомнил это присловье — значит, дело идет плохо.
Пока Субботин, Рычагов и Посельская докладывали о проделанной ими работе, полковник Семин, которому врачи запретили курить, то и дело брал из коробки папиросу, разминал ее пальцами до тех пор, пока из нее не начинал сыпаться табак, который он потом аккуратно с ладони пересыпал в пепельницу, а пустую гильзу кидал в мусорную корзину. Через минуту он брал из коробки новую папиросу… Когда коробка опустела, он ее бросил в корзину и вынул из стола новую. Так он «выкурил» две коробки «Казбека», и ни разу тяжелые его веки не приподнялись, чтобы посмотреть на сидящих перед ним сотрудников.
Последней рассказывала Посельская. Она очень волновалась, потому что, выслушав сообщения своих товарищей по оперативной группе, считала, что она находится ближе всех к существу дела, особенно после сегодняшней утренней встречи с Арнольдом Шокманом.
— Я еще во время тренировки, — рассказывала она, — заметила, что он меня ждет и явно нервничает. Когда я вылезла из бассейна, Альма Гуц сделала мне несколько торопливых замечаний и, оглянувшись по сторонам, сказала, что сегодня вечером мне нужно встретиться с Зигмундом Лисовским. Она назвала час и место встречи. Я сказала, что в это время буду занята. Она заметно растерялась, а потом очень строго и многозначительно сказала: «Анна, ты должна с ним встретиться. Это свидание не любовное, но для тебя может значить очень много. Понимаешь?» Я сделала вид, что обдумываю, как мне быть, а потом сказала, что постараюсь. В вестибюле я увидела Арнольда. Он явно ждал меня. На улице он спросил, куда я иду. Я сказала — в институт. Он взялся меня проводить. Целый квартал мы шли молча, потом он спрашивает, не можем ли мы встретиться вечером… Я отвечаю, что не могу. Он как-то странно засмеялся и говорит: «Понимаю… Встреча с королем баттерфляя Лисовским!» — «Хотя бы», — ответила я. Он помолчал и вдруг говорит: «Анна, вы мне чертовски нравитесь, и потому я скажу вам: осторожней с Лисовским. Кроме баттерфляя, он может вам дать старт на такие дела, где можно в два счета сломать шею». Я попросила его говорить яснее и поддразнила замечанием, что не люблю мужчин, которые из ревности поносят своих даже мнимых соперников. Он долго молчал, а у подъезда института, когда я стала с ним прощаться, сказал: «Анна, я сообщил вам то, что считал нужным сообщить, и больше не скажу ни слова». У меня все… — Окончив сообщение, Посельская не сводила глаз с полковника. Но тщетной была ее надежда угадать, что он думает о ее делах…
В комнате несколько минут царило молчание. Слышно было только, что Семин разминал очередную папиросу.
— Начнем с материала Рычагова, — нарушил наконец молчание Семин. — Хорошо, что он встретился с Хауссоном. Ценно то, что установлены маршруты движения майора по городу, поскольку мы имеем основания думать, что Хауссон занимается лейтенантом Кованьковым. Выяснилось, например, что Хауссон ежедневно ездит не только в зону «Игрек», но и еще по одному адресу, которого мы раньше не знали. Это очень важно. Продумайте, Рычагов, как поглубже «разведать» этот адрес. Со Стиссеном больше встречаться не нужно, и в клуб прессы не ходите. Стиссен сделал для нас все, что мог, и пусть дальше занимается своим бизнесом без нашего участия…
Полковник стряхнул в пепельницу выкрошенный табак и взял новую папиросу.
— Главное сейчас — как можно быстрее нащупать путь, ведущий нас к цели, и отказаться от всего, что от цели уводит. В этом смысле поучительна неудача коммерческих предприятий Субботина. Теоретически мы могли, конечно, рассчитывать на то, что среди американских офицеров, занимающихся спекуляцией, может оказаться и экземпляр для нас полезный. Но не так-то просто такого найти. Первый рыночный знакомый Субботина был явно маленькой сошкой, и, наверно, мелкую торговлю с ним мы наладили бы, но без пользы для нашего дела. А вот Купер — это птица совсем другого полета. Советскими деньгами там интересуются уже не коммерсанты. Вы, Субботин, сработали хорошо. Купер, видимо, поверил, что вы спекулянт, и не больше, но он все же решил почему-то, что вы фигура ненадежная. И дело тут было в гарантии не столько материальной, сколько политической.
— Может быть, мне нужно было подпустить политики? — спросил Субботин.
— Подпустить? — Веки полковника дрогнули, и он недовольно посмотрел на Субботина. — Считать их дураками — самая трагическая для нас ошибка.
— Гениев среди них я тоже не видел, — буркнул Субботин.
— Но и вы ведь не гений! — зло сказал полковник. — Конечно, они ошибки делали и делают, — помолчав, продолжал полковник, — но замечу: чем дальше, тем меньше. Опыт ошибок учит и их. Нельзя об этом забывать. Еще год назад Купер пошел бы на сделку очертя голову, а теперь — извините. Попробовал бы, например, Рычагов предложить Хауссону сделку с часами — в следующую секунду он вылетел бы на лестницу. Мы имеем дело с противником неглупым, опытным и отлично понимающим недостатки своих кадров. Вот почему легкое для нас всегда должно быть подозрительным. А послушать Посельскую, так можно подумать, что она завтра принесет нам ключ от дома, в котором спрятан Кованьков. Не торопитесь, товарищ Посельская! Еще раз — не торопитесь! Может оказаться, что вы случайно наткнулись на людей, которые объективно могут нас интересовать, но которые не имеют никакого отношения к похищению Кованькова. И может статься, что вы с каждым днем будете все дальше уходить от цели, стоящей перед оперативной группой. Ведь кроме того, что Рената Целлер тренировалась в группе Альмы Гуц, у нас нет никаких других нитей. Факт соучастия в похищении самой Ренаты все еще висит в воздухе. Значит, главное для нас, товарищи Посельская и Субботин, — приближаться к цели. Один из вас должен немедленно выехать во Франкфурт-на-Одере. Свяжитесь там с немецкими товарищами. Нужно организовать наблюдение за Ренатой Целлер и выяснить достоверность версии о причинах ее отъезда из Берлина.
Пока Субботин, Рычагов и Посельская докладывали о проделанной ими работе, полковник Семин, которому врачи запретили курить, то и дело брал из коробки папиросу, разминал ее пальцами до тех пор, пока из нее не начинал сыпаться табак, который он потом аккуратно с ладони пересыпал в пепельницу, а пустую гильзу кидал в мусорную корзину. Через минуту он брал из коробки новую папиросу… Когда коробка опустела, он ее бросил в корзину и вынул из стола новую. Так он «выкурил» две коробки «Казбека», и ни разу тяжелые его веки не приподнялись, чтобы посмотреть на сидящих перед ним сотрудников.
Последней рассказывала Посельская. Она очень волновалась, потому что, выслушав сообщения своих товарищей по оперативной группе, считала, что она находится ближе всех к существу дела, особенно после сегодняшней утренней встречи с Арнольдом Шокманом.
— Я еще во время тренировки, — рассказывала она, — заметила, что он меня ждет и явно нервничает. Когда я вылезла из бассейна, Альма Гуц сделала мне несколько торопливых замечаний и, оглянувшись по сторонам, сказала, что сегодня вечером мне нужно встретиться с Зигмундом Лисовским. Она назвала час и место встречи. Я сказала, что в это время буду занята. Она заметно растерялась, а потом очень строго и многозначительно сказала: «Анна, ты должна с ним встретиться. Это свидание не любовное, но для тебя может значить очень много. Понимаешь?» Я сделала вид, что обдумываю, как мне быть, а потом сказала, что постараюсь. В вестибюле я увидела Арнольда. Он явно ждал меня. На улице он спросил, куда я иду. Я сказала — в институт. Он взялся меня проводить. Целый квартал мы шли молча, потом он спрашивает, не можем ли мы встретиться вечером… Я отвечаю, что не могу. Он как-то странно засмеялся и говорит: «Понимаю… Встреча с королем баттерфляя Лисовским!» — «Хотя бы», — ответила я. Он помолчал и вдруг говорит: «Анна, вы мне чертовски нравитесь, и потому я скажу вам: осторожней с Лисовским. Кроме баттерфляя, он может вам дать старт на такие дела, где можно в два счета сломать шею». Я попросила его говорить яснее и поддразнила замечанием, что не люблю мужчин, которые из ревности поносят своих даже мнимых соперников. Он долго молчал, а у подъезда института, когда я стала с ним прощаться, сказал: «Анна, я сообщил вам то, что считал нужным сообщить, и больше не скажу ни слова». У меня все… — Окончив сообщение, Посельская не сводила глаз с полковника. Но тщетной была ее надежда угадать, что он думает о ее делах…
В комнате несколько минут царило молчание. Слышно было только, что Семин разминал очередную папиросу.
— Начнем с материала Рычагова, — нарушил наконец молчание Семин. — Хорошо, что он встретился с Хауссоном. Ценно то, что установлены маршруты движения майора по городу, поскольку мы имеем основания думать, что Хауссон занимается лейтенантом Кованьковым. Выяснилось, например, что Хауссон ежедневно ездит не только в зону «Игрек», но и еще по одному адресу, которого мы раньше не знали. Это очень важно. Продумайте, Рычагов, как поглубже «разведать» этот адрес. Со Стиссеном больше встречаться не нужно, и в клуб прессы не ходите. Стиссен сделал для нас все, что мог, и пусть дальше занимается своим бизнесом без нашего участия…
Полковник стряхнул в пепельницу выкрошенный табак и взял новую папиросу.
— Главное сейчас — как можно быстрее нащупать путь, ведущий нас к цели, и отказаться от всего, что от цели уводит. В этом смысле поучительна неудача коммерческих предприятий Субботина. Теоретически мы могли, конечно, рассчитывать на то, что среди американских офицеров, занимающихся спекуляцией, может оказаться и экземпляр для нас полезный. Но не так-то просто такого найти. Первый рыночный знакомый Субботина был явно маленькой сошкой, и, наверно, мелкую торговлю с ним мы наладили бы, но без пользы для нашего дела. А вот Купер — это птица совсем другого полета. Советскими деньгами там интересуются уже не коммерсанты. Вы, Субботин, сработали хорошо. Купер, видимо, поверил, что вы спекулянт, и не больше, но он все же решил почему-то, что вы фигура ненадежная. И дело тут было в гарантии не столько материальной, сколько политической.
— Может быть, мне нужно было подпустить политики? — спросил Субботин.
— Подпустить? — Веки полковника дрогнули, и он недовольно посмотрел на Субботина. — Считать их дураками — самая трагическая для нас ошибка.
— Гениев среди них я тоже не видел, — буркнул Субботин.
— Но и вы ведь не гений! — зло сказал полковник. — Конечно, они ошибки делали и делают, — помолчав, продолжал полковник, — но замечу: чем дальше, тем меньше. Опыт ошибок учит и их. Нельзя об этом забывать. Еще год назад Купер пошел бы на сделку очертя голову, а теперь — извините. Попробовал бы, например, Рычагов предложить Хауссону сделку с часами — в следующую секунду он вылетел бы на лестницу. Мы имеем дело с противником неглупым, опытным и отлично понимающим недостатки своих кадров. Вот почему легкое для нас всегда должно быть подозрительным. А послушать Посельскую, так можно подумать, что она завтра принесет нам ключ от дома, в котором спрятан Кованьков. Не торопитесь, товарищ Посельская! Еще раз — не торопитесь! Может оказаться, что вы случайно наткнулись на людей, которые объективно могут нас интересовать, но которые не имеют никакого отношения к похищению Кованькова. И может статься, что вы с каждым днем будете все дальше уходить от цели, стоящей перед оперативной группой. Ведь кроме того, что Рената Целлер тренировалась в группе Альмы Гуц, у нас нет никаких других нитей. Факт соучастия в похищении самой Ренаты все еще висит в воздухе. Значит, главное для нас, товарищи Посельская и Субботин, — приближаться к цели. Один из вас должен немедленно выехать во Франкфурт-на-Одере. Свяжитесь там с немецкими товарищами. Нужно организовать наблюдение за Ренатой Целлер и выяснить достоверность версии о причинах ее отъезда из Берлина.