Ардов Михаил. Книга о Шостаковиче

   В 1951 году Корчагина-Александровская скончалась. И тут выяснилось, что имуществом своим она распорядилась так: дачу в Комарове завещала Театральному обществу, антикварную лампу - своей старой подруге, а собаку Кару композитору Шостаковичу.
   Надобно заметить, что отец отнесся к этому философски и даже стоически. Я помню, он произнес:
   - Хорошо еще, что это - собака, а не какое-нибудь более экзотическое животное. Например, осел или крокодил...
   Так Кара попала в нашу семью. Летом она жила на даче в Комарове, а зимою в квартире родителей мамы - Василия Васильевича и Софьи Михайловны Варзар.
   Отец хорошо относился к собакам, но у него были претензии к ним по части гигиены. Он морщился, когда видел, что пес с грязными лапами залезает на кровать. Максим и я постоянно слышали окрик:
   - Перестань цацкаться с собакой! Пойди вымой руки!
   И еще псы своим лаем мешали ему сочинять музыку. А потому он больше любил котов, которые, как известно, тише, чем собаки, да и более опрятны.
   Максим:
   Отец терпеть не мог злых собак. Я помню, в Жуковке у нас некоторое время жила кавказская овчарка, которая стала бросаться на людей. Как только это у нее проявилось, отец сейчас же пристроил ее в какую-то военную часть.
   Композитор Борис Тищенко приводит такое высказывание Шостаковича:
   "И среди собак бывают негодяи. Наш пес загрыз котенка. И хоть бы голоден был - так нет, просто из озорства. Я его выслал в 24 часа" (Шостакович Д. Статьи и материалы. М., 1976, стр. 101).
   Галина:
   Я вспоминаю случай в той же Жуковке. Кто-то подбросил маленького котенка, который у нас прижился. Отцу он понравился и даже был допущен в его кабинет. Там стоял стол с выдвижными ящиками, и вот котик как-то залез в один из них и заснул, а тут ящик задвинули. Немного погодя кот проснулся и стал орать. Мы это услышали и принялись искать, откуда доносится мяуканье... В конце концов бедолагу нашли и выпустили наружу.
   Ну и чтобы закончить эту кошачью тему, еще такой рассказ. Приятель отца, режиссер Фридрих Эрмлер, построил в Комарове новую дачу и пригласил Шостаковича с семейством полюбоваться на нее. Хозяин водил нас по всему дому: здесь будет камин, здесь - то, здесь - се... Потом было угощение, хороший обед. А тогда в моду стали входить сиамские коты, и Эрмлер как раз себе такого раздобыл, очевидно, купил за большие деньги... А в нашей семье ничего о таких котах еще не знали. И вот, когда мы уходили, на прощание отец сказал гостеприимному хозяину:
   - Все у тебя очень хорошо... Только вот кота ты мог бы завести себе получше...
   XXV
   Галина:
   В то лето мы, как обычно, жили в Комарове. Как-то утром отец отправился на колодец за водою, и на него неожиданно напал разъяренный петух... Отец выронил ведро и ретировался.
   Этому драматическому эпизоду предшествовала такая история. За год до того нам с Максимом подарили двух крошечных цыплят. Мы поселили их на веранде, а кормили кусочками колбасы и сыра. Эту парочку полюбил даже наш пес Томка, он позволял им клевать из своей миски. К концу лета цыплята подросли и превратились в петушка и курочку. А когда мы уезжали в Москву, то пристроили их к кому-то из соседей.
   За зиму курица куда-то пропала, а петух, вскормленный колбасой, вырос, возмужал и стал страшно агрессивным. Когда же мы приехали в Комарово, его опять нам отдали, тут-то и произошло нападение на отца. Он отделался легким испугом, а злобная птица поплатилась жизнью - ее обезглавили и съели.
   В те времена каждое утро в Комарове начиналось с того, что отец шел к колодцу с небольшим ведерком. Он жил на втором этаже, и возле его комнаты был такой закуточек с рукомойником - вещь для него абсолютно необходимая. И воду туда отец доставлял самостоятельно.
   Максим:
   Петух был обречен, поскольку еще до того, как напасть на отца, он бросился на местного почтальона, а это грозило серьезными неприятностями. Пока цыплята были маленькие, Томка их не трогал. Я помню такую сценку: пес ест из своей миски, а петушок клюет из нее с противоположной стороны, и Томка рычит на него, дескать, не забывай, кто тут хозяин.
   У отца был приятель, кинорежиссер Леонид Захарович Трауберг, а у того собака, скотчтерьер. И вот как-то Трауберг сообщил, что придет в гости к нам на дачу со своим псом. Отец ему говорит: "Учтите, у нас эрдельтерьер". А Трауберг в ответ: "Ничего страшного, мой себя в обиду не даст". Кончился визит скандально: Томка загнал этого скотчтерьера под дом, там были отверстия в фундаменте... И мы с большим трудом выманили оттуда несчастную, перепуганную собаку.
   XXVI
   Галина:
   В нашей квартире раздается звонок. Отец, слегка волнуясь, сам идет открывать дверь. Вежливо поздоровавшись с вошедшим, хозяин помогает ему снять пальто, и они оба удаляются в кабинет.
   С некоторых пор этот невысокий и мрачноватый гость стал появляться у нас регулярно. Происходило это в 1952 году, когда всем "советским людям" предписывалось усердно изучать только что опубликованные работы Сталина "Марксизм и вопросы языкознания", а также "Экономические проблемы социализма в СССР". Но для Шостаковича сделали исключение. Нет, не освободили от унизительной обязанности, но разрешили не посещать общих занятий в Союзе композиторов и прикрепили к нему индивидуального преподавателя - "товарища Трошина", каковой и появлялся у нас дома.
   Занятия проходили так: Трошин задавал именитому ученику вопросы по пройденной теме, проверял предъявляемые ему конспекты, а потом давал новое задание.
   В этой трагикомической ситуации отца отчасти выручали два его друга Исаак Давыдович Гликман и Левон Тадевосович Атовмян, именно они конспектировали указанные сочинения Сталина. Бессмысленность этого дела и некую, я бы сказала, ритуальность усугубляло то обстоятельство, что преподаватель притворялся, будто не замечает разницу почерков Гликмана и Атовмяна, которые, конечно, не были похожи на почерк самого Шостаковича.
   Кстати сказать, Гликман гостил в нашем доме, когда "тов. Трошин" явился к нам в первый раз, и существует описание этого визита.
   Исаак Гликман:
   "Визитер внимательно оглядел кабинет, похвалил его устройство и затем в мягкой форме, даже с виноватой улыбкой выразил удивление по поводу того, что не видит на стенах кабинета портрета "товарища Сталина". Время было тяжелое. Удивление прозвучало как упрек. Дмитрий Дмитриевич смутился, начал нервно ходить по комнате и выпалил, что он непременно приобретет портрет "товарища Сталина". (Правда, обещание осталось невыполненным, так как вскоре мода на сталинские портреты прошла.)" (Сб. "Письма к другу. Дмитрий Шостакович Исааку Гликману". СПб., 1993, стр. 98).
   XXVII
   Галина:
   - Вы мне ответьте на такой вопрос, - говорит наш отец студентке, - что такое ревизионизм?
   Это было в тот день, когда Шостаковичу довелось побывать в шкуре преподавателя большевицкой идеологии, вернее, экзаменовать студентов, которые сдавали этот предмет. В консерватории существовал порядок: никто не имел права принимать экзамены самостоятельно, к каждому непременно присоединялся коллега, как правило, сотрудник другой кафедры.
   Шел экзамен по марксистской философии. Принимал его специалист по данному предмету, а ассистентом был назначен Шостакович. На экзамене он помалкивал, вопросов не задавал. Но вот марксист по какой-то надобности покинул аудиторию, и отец остался в одиночестве. И тут перед ним уселась девушка, она очень волновалась и теребила листки с ответом на вопросы, которые значились в ее экзаменационном билете.
   - Хорошо, - сказал Шостакович, - оставим ваш билет в стороне...
   И тут он задал ей свой вопрос о ревизионизме.
   Барышня чуть задумалась и произнесла:
   - Ревизионизм - это высшая стадия развития марксизма-ленинизма.
   Услышав такой ответ, отец сжалился над студенткой. Он поставил ей отнюдь не заслуженную пятерку, и она, окрыленная своим нежданным успехом, удалилась.
   После ее ухода в аудиторию вернулся главный экзаменатор, и Шостакович ему сообщил:
   - У меня тут отвечала Иванова, я ей поставил отличную оценку.
   - Ивановой? - переспросил марксист. - Она вам отвечала на "отлично"?
   - Да, - говорит отец, - она все ответила...
   - Странно, - сказал тот, - Иванова у меня весь год занималась безобразно...
   (Для людей, которым не довелось изучать большевицкую идеологию, требуется пояснение. Ответ этой студентки поверг бы в шок любого специалиста: "ревизионизм" у марксистов примерно то же самое, что "ересь" у христиан.)
   Максим:
   Мне запомнился другой подобный случай. На таком же экзамене, тоже по марксизму, главный преподаватель сказал Шостаковичу: "Почему вы все время молчите? Задавайте студентам какие-нибудь вопросы..." А в аудитории, где происходил экзамен, на стене висел плакат, на котором были начертаны такие слова: "Искусство принадлежит народу. В. И. Ленин". И прикреплен был этот плакат прямо над головами сидящих за столом экзаменаторов. Так вот Шостакович решил нарушить свое молчание и заодно помочь очередному студенту, он задал такой вопрос:
   - Кому принадлежит искусство? Какое мнение на сей счет высказывал Ленин?
   Студент попался бестолковый и ответить не мог.
   Отец пытался его выручить и движением головы указывал на висящий сзади плакат. Но все усилия Шостаковича оказались тщетными: экзаменуемый так и не понял, что это - подсказка.
   XXVIII
   Галина:
   В телефонной трубке взволнованный голос отца:
   - Никуда не ходи, сейчас за тобой придет машина...
   Это было 6 или 7 марта 1953 года. Утром сообщили, что умер Сталин, и траурная Москва прощалась с "великим вождем". Мои родители прекрасно понимали, что в такие дни опасно выходить на улицу, но я дома не усидела. Пешком дошла до Красных ворот (вне Садового кольца никакого оцепления не было), зашла к родственникам мамы - Варзарам и оттуда позвонила отцу. Он немедленно выслал автомобиль, который благополучно привез меня домой.
   В те дни у нас в семье никакого траура не было. Впрочем, и ликования не наблюдалось. Родители о смерти Сталина вообще не говорили, хотя косвенно эта тема звучала. Как помним, в тот же день, что и всесильный тиран, - 5 марта 1953 года - скончался Сергей Сергеевич Прокофьев. По этой причине у нас дома не умолкал телефон - отцу звонили коллеги-музыканты, и кое-кто из них выражал сожаление:
   - Ах, ведь не успел Сергей Сергеевич узнать, что Сталин умер...
   Максим:
   Я очень хорошо помню тот день. Папа взволнованно ходил по квартире и повторял:
   - Сейчас будет Ходынка, сейчас будет Ходынка... Не дай Бог, Галю раздавят... Нельзя было ее отпускать, нельзя было отпускать...
   Галина:
   Церемония похорон Сталина передавалась по радио. Я помню, как из радиоприемника доносились слова, произносимые с сильным грузинским акцентом:
   - Кто не слеп, тот видит...
   Это была речь Лаврентия Берии. У нас дома был магнитофон, и наша мама все это записала на пленку. К сожалению, эта лента потом пропала...
   Но я вспоминаю, что отец иногда пародировал голос Берии:
   - Кто не слеп, тот видит...
   XXIX
   Галина:
   Мне вспоминается зимний вечер. Отец сидит у стола и раскладывает пасьянс. А я как бы ненароком иду мимо него и начинаю покашливать...
   Он смотрит на меня с тревогой и говорит:
   - У тебя кашель? Ты простудилась?
   - Нет, - говорю я, - пустяки...
   У меня и на самом деле никакой простуды нет, но завтра на уроке литературы предстоит писать сочинение, а мне этого очень хочется избежать.
   Отец встает из-за стола, прикладывает ладонь к моему лбу и говорит:
   - По-моему, у тебя температура. На всякий случай в школу завтра не ходи.
   Он всегда очень заботился о нашем здоровье, и мы с Максимом, дело прошлое, этим пользовались.
   XXX
   Галина:
   Отец празднует день своего рождения. Как всегда, горит множество свечей, за столом нарядные гости. Среди них наш сосед по дому на Можайском шоссе, дипломат Владимир Иванович Базыкин с женой Лидией Александровной, дамой весьма эффектной. Эта пара только что вернулась в Москву из Америки, то есть по тем временам - как бы с иной планеты. На стене прямо над мадам Базыкиной было бра с двумя зажженными свечами. Вдруг одна из них потекла, и парафин стал капать на обнаженное плечо нарядной гостьи. Начался переполох, ей оказали помощь, пересадили на безопасное место... Было это году в пятидесятом, еще мама была жива...
   У отца было такое правило: на день своего рождения он непременно зажигал столько свечей, сколько ему исполнялось лет. Эта привычка очень нравилась всем друзьям, поскольку раз и навсегда разрешала проблему подарков. Всем было известно: Шостаковичу надо дарить подсвечники, с каждым годом их требуется все больше.
   Я помню, накануне очередного дня своего рождения отец куда-то ушел, а потом вернулся с огромным свертком, неся его с превеликой осторожностью... Он поставил свою ношу на стол, снял бумагу, и мы увидели огромный хрустальный шандал, рассчитанный на дюжину свечей. И с той поры этот сверкающий светильник всегда стоял в самом центре праздничного стола.
   Всякий раз перед приходом гостей отец возился с многочисленными подсвечниками - аккуратно вставлял свечки, обжигал на них фитили, чтобы все было готово и никакой заминки при возжигании не было. И повсюду были разложены коробки со спичками.
   И еще одно воспоминание, связанное с приходом гостей. В нашей квартире на Кутузовском одна из батарей отопления была прикреплена не под окном, а прямо к стене. Когда гости разбредались по квартире, кто-нибудь из пришедших норовил присесть на эту самую батарею. И тут отец начинал нервничать, он говорил какой-нибудь увесистой гостье:
   - Очень вас прошу, не садитесь на радиатор. Он может оторваться, и тогда из трубы будет хлестать ржавая горячая вода...
   Максим:
   Я хочу добавить несколько слов о Лидии Александровне Базыкиной. Она была необычайно хороша собою. Достаточно сказать, что, еще живя в Америке, она была моделью, ее фотографии печатались в модных журналах. Мало того, она была обладательницей прекрасного голоса. Ее муж однажды попросил отца послушать, как она поет. Папа послушал и сказал: "У вас прекрасный голос, вам надо учиться". И она была настолько одаренной, что после обучения стала петь в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Она стала там ведущей певицей, исполняла главные партии во многих операх.
   И еще о подсвечниках. Два самых роскошных шандала - бронзовых, с хрустальными подвесками - подарил отцу Арам Хачатурян.
   Галина:
   Да, вот еще что: отец совершенно не терпел льстивых тостов. Чтобы предотвращать это, едва наполнялись рюмки и бокалы, он тут же сам возглашал:
   - Ну, давайте выпьем за мое здоровье...
   Арам Хачатурян:
   "Особенно трудно хвалить в лицо, например, Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Мне не раз приходилось сидеть с ним за одним столом, особенно в Грузии и Армении, когда пили за его здоровье, поднимали бокалы и начинались знаменитые кавказские тосты. Шостакович в таких случаях торопливо вскакивал, прерывал оратора и говорил: "Ну, давайте выпьем!" Чтобы прервать излишнее словословие и медовые восхваления..." (Хачатурян А. Страницы жизни и творчества, из бесед с Г. М. Шнеерсоном. М., 1982).
   Исаак Гликман:
   "В Москве готовился пятидесятилетний юбилей Шостаковича, к которому он сам относился с большим раздражением, скукой и тоской. Его заранее пугал поток юбилейных речей, в которых будет много фальши и лицемерия. Те, кто его травили, напялят маски горячих поклонников и будут его лобызать. Обо всем этом он мне говорил, когда я приехал в Москву в канун юбилея.
   Вечер состоялся 24 сентября в переполненном зале консерватории. Дмитрий Дмитриевич находился на эстраде, окруженный корзинами цветов. Вид у него был отнюдь не счастливый. Мне он казался человеком, приговоренным к словесной пытке. Он делал усилия, чтобы с интересом внимать речам, которые ему были неинтересны, не нужны. Каждый из ораторов в конце своей тирады пытался поцеловать его, но я заметил, как он ловко и вроде бы случайно локтем отталкивал от себя тех, кто ему был неприятен и антипатичен. На вечере, разумеется, выступали и любящие, и искренне почитавшие Шостаковича - человека и композитора.
   На следующее утро Дмитрий Дмитриевич бросал рассеянный и какой-то отчужденный взгляд на груду сувениров, приподнесенных ему на юбилее. Подарки эти ему тоже казались неинтересными и ненужными.
   За утренним чаем мы условились не говорить о юбилее, хотя ничего худого на нем не произошло" ("Письма к другу", стр. 124).
   XXXI
   Галина:
   С экрана льется музыка, и женский голос поет:
   Танцуй танго,
   Мне так легко...
   А мне в этот момент совсем нелегко, поскольку в полутемном зале рядом со мною сидит отец, лицо которого выражает полнейшее отвращение и к музыке этой, и к пению, и вообще ко всему, что мы видим на экране...
   Происходило это в кинотеатре "Призыв", он располагается рядом с нашим домом, тут же на Можайском шоссе. В кино в те годы попасть было нелегко, но тут нас с Максимом выручало то, что отец был депутатом Верховного Совета РСФСР. При необходимости он печатал на машинке письмо, и администратор кинотеатра продавал нам билеты без очереди.
   Однажды я решила повести на сеанс десять девочек из своего класса. Отец по моей просьбе написал обращение в кинотеатр, но тут нам отказали. Администраторша объявила:
   - Товарищ Шостакович как депутат Верховного Совета имеет право получить вне общей очереди два билета. Он может прийти на сеанс с женой или c кем-нибудь из детей... Пусть он приходит лично и покупает полагающиеся ему билеты.
   И вот тогда-то я уговорила отца сходить со мною на фильм под названием "Петер". Это была глупейшая австрийская комедия, в главной роли снималась актриса, которую звали Франческа Гааль. Там она переодевалась в мужской костюм, пела и плясала...
   Отец мужественно досидел до конца фильма, хотя, повторяю, лицо его "являло муку". И только когда мы пошли домой, он сказал:
   - В кино меня больше, пожалуйста, не води...
   Максим:
   Я в детстве очень любил ходить в кино. И, дело прошлое, ради этой цели я пускался на подлог. Брал депутатский бланк отца, печатал одним пальцем на его машинке письмо в тот же самый кинотеатр "Призыв", а потом изображал его подпись. Я до сих пор помню текст этих поддельных писем: "Прошу продать один билет на текущий сеанс". Таким образом я несколько раз смотрел популярный в те времена фильм "Тарзан".
   XXXII
   Галина:
   Шостакович за своим роялем, он играет популярный в свое время фокстрот "Чай вдвоем", а вдоль стен его кабинета стоят унылые мои одноклассницы.
   - Ну, давайте танцуйте, танцуйте! - призывает отец, но девочки стоят как вкопанные.
   Я позвала их на день своего рождения. Сначала было угощение, за столом родители, брат Максим и мои гостьи. Но они чувствовали себя напряженно, ни одна из них рта не раскрыла. Эти девочки жили в жутких советских коммуналках, и наша отдельная квартира, где было два рояля и старая удобная мебель, по всей вероятности, казалась им сказочным дворцом.
   Когда поднялись из-за стола, отец решил разрядить атмосферу. Он пригласил нас в свой кабинет, уселся за рояль, играл фокстроты и танго, но увлечь моих одноклассниц так и не смог. Как сейчас слышу его голос:
   - Ну, давайте, давайте танцуйте! Шерочка с машерочкой...
   Две или три нерешительно двинулись, но лед так и не растаял...
   XXXIII
   Галина:
   Милиционер останавливает нашу машину.
   - Вы в Михайловское? - говорит он. - Дальше проезда нет, вам придется идти пешком...
   Отец показывает свои депутатские документы, и наш автомобиль пропускают.
   Это происходило году эдак в 1952-м, в июне, в самом начале лета. Мы должны были переехать из Москвы в Комарово, и отец решил попутно посетить пушкинские места. По мере приближения к знаменитому заповеднику дорога становилась все оживленнее: грузовики с людьми, легковые машины... И все это двигалось в одном с нами направлении.
   В самом Михайловском мы обнаружили целое море людей.
   Отец умилялся:
   - Вы посмотрите, как чтут великого поэта!.. Я и предположить не мог, что у него столько поклонников...
   В здании музея нас встретил экскурсовод. Отец представился ему и говорит:
   - Как удачно мы приехали... Сегодня у вас столько почитателей поэта...
   - Да при чем тут поэт? - Экскурсовод руками всплеснул. - Наплевать им на Пушкина! Пьянствовать они сюда приехали. Ведь сегодня - "девятая пятница", раньше это был престольный праздник в Святогорском монастыре. В этот день тут спокон веку гульба. А для музея просто беда: они тут перепьются, весь парк мусором закидают, стекла побьют... Недели три придется приводить усадьбу в порядок. И вот так каждое лето...
   Впоследствии я нашла подтверждение словам экскурсовода: "девятую пятницу" праздновали в тех местах еще в пушкинские времена.
   XXXIV
   Галина:
   Я гляжу в иллюминатор и вижу нескончаемую белую равнину. Это - облака, над которыми летит наш самолет. И я думаю о том, что он движется очень медленно... Хочется, чтобы он мчался как можно быстрее. Рядом со мною сидит отец, мы летим в Ереван - там попала в больницу мама...
   Она была физиком, занималась космическим излучением. В Армении была высокогорная станция Арагац, мама периодически туда уезжала для работы. Так было и осенью 1954 года, в декабре мы ждали ее возвращения... И тут вдруг позвонили из Еревана. Отец в этот момент был на концерте, просто как слушатель. Его отыскали среди публики и сообщили, что мама попала в больницу, что у нее была сложная операция.
   И вот мы летим в Ереван... С аэродрома примчались в больницу... Стали разговаривать с врачами... Нам сказали, что мама без сознания...
   Мы стали решать бытовые вопросы: как организовать круглосуточное дежурство, кто будет с нею в эту первую ночь... И тут вошел какой-то человек в белом халате и объявил, что она скончалась...
   А дальше все как во сне... Хлопоты в Ереване... Едем в Москву на поезде... Гроб в нашей квартире... Родственники, друзья, соседи - все пришли попрощаться... Новодевичье кладбище... Вернулись домой - поминки...
   В те дни я впервые увидела отца плачущим.
   Максим:
   Когда они улетали в Ереван, у отца было какое-то предчувствие... Меня он туда брать не хотел... И я помню, как я сидел и ждал телефонного звонка. У меня были тапочки, которые порвались, и я пытался самостоятельно их зашить... И вот в этот самый момент раздался звонок из Еревана. Папа сказал: "Мама умерла". И тут я понял, что мне его надо как-то поддержать... И я что-то такое ему стал говорить, пытался успокаивать...
   Они с Галей приехали на поезде, а цинковый гроб прилетел на самолете. Его сопровождал армянский композитор Худоян.
   На кладбище указали, где будет мамина могила, отец говорил:
   - Вот и мне здесь есть местечко, и мне есть местечко...
   Декабрь был очень холодный, а у меня не было теплой одежды. И накануне похорон папа попросил мамину подругу - Анну Семеновну Вильямс - пойти со мною в магазин и купить мне зимнее пальто.
   На кладбище папа не позволил произносить речей. Молчание было прервано его словами:
   - Холодно очень. Очень холодно. Давайте разойдемся.
   Исаак Гликман:
   "В мучительные часы, предшествующие похоронам, Дмитрий Дмитриевич несколько раз принимался рассказывать мне о последних минутах Нины Васильевны, и каждый раз его исхудавшее лицо начинало судорожно дергаться и из глаз струились слезы, но он большим усилием воли брал себя в руки, и мы обрывистыми фразами переходили на другие, ничего не значащие темы.
   Через кабинет проходила длинная вереница людей, пожелавших проститься с покойной. Звучала музыка квартетов и Восьмой симфонии. Л. Т. Атовмян для этой цели приладил магнитофон. Музыка исторгала у меня слезы. Я сидел на диване с Дмитрием Дмитриевичем, который временами беззвучно плакал.
   После похорон, состоявшихся во второй половине дня на заснеженном Новодевичьем кладбище, домработница Феня устроила поминки, на которых кроме родных присутствовали Л. Т. Атовмян, Ю. В. Свиридов и я.
   Мое расставание с Дмитрием Дмитриевичем было исполнено печали и скорби.
   Ночью 10 декабря я вместе со Свиридовым уехал в одном купе в Ленинград.
   Почти до самого утра мы с горячей любовью говорили о Шостаковиче, о его гениальном даровании, о его феноменальной творческой воле, которую ничто не способно сломить. Злые силы ее могут согнуть, но она снова выпрямится, подобно стальной пружине. Такую мысль развивал Ю. В. Свиридов" ("Письма к другу", стр. 108).
   Максим:
   Со смертью мамы наш отец потерял не только подругу, мать своих детей. Она была его ангелом-хранителем, избавляла от бытовых хлопот и неудобств, как могла, ограждала от посягательств и хамства партийных чиновников, от унижений подневольной советской жизни.
   XXXV
   Галина:
   Я говорю по телефону с молодым человеком. Разговор длится долго, и мы назначаем свидание под каким-то фонарем с часами... Во все время этой беседы я вижу, как отец нервно расхаживает по квартире - мой разговор ему явно не по душе.
   Я вешаю трубку, и он говорит мне:
   - Что это за манера - назначать свидания в какой-то подворотне? Воспитанные люди так не делают. Твой кавалер должен прийти к нам домой, познакомиться с твоим отцом. Надо угостить его чаем...
   Наша мать умерла, когда мне было восемнадцать лет, а Максиму шестнадцать. И перед отцом встала проблема нашего воспитания. Я до сих пор помню, как он учил меня правилам поведения, объяснял, например, что вниз по лестнице женщина должна идти впереди мужчины, а наверх - позади...
   Отец всегда очень волновался, если меня или Максима вечером не было дома. Мы были обязаны звонить домой, сообщать ему, где именно мы находимся и когда вернемся.