Страница:
- Так, записал? Троллейбус на московской улице - шесть минут... Белое безмолвие - три минуты...
Это "белое безмолвие" в особенности забавляло отца. Он говорил:
- Как прикажете передать в музыке такую штуку, как "белое безмолвие"?
XLIV
Галина:
Отец входит в комнату Максима:
- У тебя должны быть сигареты.
- Какие сигареты? - растерянно говорит тот.
- Я знаю, у тебя есть сигареты. Ты куришь.
- С чего ты взял?..
- Дай мне закурить, - просит отец.
Сам он курил всю жизнь, любил папиросы "Казбек", но иногда забывал покупать их в достаточном количестве. Хотя в некоторых случаях он был вполне предусмотрительным. Например, когда он ехал в Америку в 1949 году, то половина чемодана была занята пачками "Казбека".
Когда Максим вырос, он тоже пристрастился к табаку. Было это то ли в последнем классе школы, то ли уже в консерватории. При отце он, разумеется, курить стеснялся, а тот со своей стороны делал вид, что об этом не догадывается.
В тот день у отца кончились папиросы, и он отправился в комнату к сыну. Максиму пришлось сознаться и угостить отца сигаретами.
Хотя курил наш отец довольно много, но при своей аккуратности не терпел переполненных пепельниц, если видел там хотя бы два окурка, немедленно выбрасывал их.
XLV
Галина:
Отец нервно расхаживает по комнате.
- Тебя зашлют неизвестно куда, - говорит он мне, - в Тмутаракань, на Дальний Восток... Вот если бы ты была певица, я бы тебя тут же куда-нибудь устроил... Зачем тебя вообще понесло на этот биологический факультет?
Это происходило весною 1959 года. Я заканчивала университет, и мне, как и всем моим однокашникам, предстояло так называемое распределение. И тем, у кого не было возможности устроиться на работу в Москве и притом принести на факультет соответствующую бумажку, надлежало отправиться в глухую провинцию и стать учителем биологии в какой-нибудь отдаленной средней школе.
Отец не был готов в такому повороту событий, да и я, честно сказать, уезжать из дома не стремилась. И тут мы принялись вспоминать, кто из знакомых занимается чем-нибудь близким к биологии. Долго думать не пришлось, поскольку муж родной сестры моего отца - Зои Дмитриевны - Григорий Константинович Хрущов был заведующим кафедрой гистологии во Втором медицинском институте. А у них в это самое время открывалась Центральная научно-исследовательская лаборатория, куда я и поступила на работу.
XLVI
Галина:
Шостакович решительными шагами входит в дом и сразу же направляется в ванную комнату. Пробует кран - вода льется в раковину. Он заглядывает в уборную, дергает за цепочку - вода шумит в унитазе. После этого отец объявляет:
- Я эту дачу покупаю.
Он не стал подниматься на второй этаж, не посмотрел, какова крыша, что с подвалом... Его интересовало лишь одно - водоснабжение.
Так был приобретен дом в Жуковке, где отцу предстояло прожить многие годы.
Во времена более ранние существовала дача в Болшеве, ее Шостаковичу подарили по личному распоряжению Сталина. Это был неказистый деревянный дом, но отец это место полюбил - он там мог уединяться для работы. В Болшеве его угнетало лишь одно - вечные проблемы с водой. Питьевую вообще привозили откуда-то издалека, возле дома рыли колодцы, но все как-то неудачно. А отец был чистюлей, то и дело мыл руки, и вообще у него с водой были особенные отношения.
И вот в шестидесятом году ему предложили купить дачу в Жуковке, в поселке, где жили советские академики. Тут надобно отдать должное щепетильности моего отца. Вместо того, чтобы продать подаренную ему Сталиным дачу в Болшеве, он вернул ее государству. При том, что за новый дом надо было выложить - и немедленно - весьма значительную сумму.
В советские времена те из композиторов, чьи произведения исполнялись за рубежом, имели счета в иностранной валюте, туда переводились некоторые проценты из отбираемых у авторов заграничных гонораров. И если такой композитор выезжал из страны, ему позволялось снять со своего счета немного валюты. Но это делалось неохотно и лишь с разрешения высокого начальства.
Разумеется, такой счет был и у Шостаковича. Так вот, чтобы вовремя заплатить за купленную дачу, отец был принужден перевести в рубли всю свою валюту. Государство притом наживалось, поскольку обмен осуществлялся по грабительскому официальному курсу. Эта финансовая операция имела неожиданное последствие. Отцу позвонил Арам Хачатурян и сказал:
- Что же ты делаешь? В какое положение ты нас всех поставил? Нам говорят: Шостакович - патриот, он свою валюту перевел в рубли. И вот теперь все композиторы должны последовать твоему примеру. Если тебе понадобились советские деньги, попросил бы у меня. Да тебе бы любой из нас одолжил...
Современный читатель может усомниться в реальности этой истории. Но наш отец всю сознательную жизнь прожил при советской власти и принужден был терпеть унижения едва ли не на каждом шагу. Уже незадолго до смерти, в семидесятых годах, перед очередной поездкой за границу он сделал попытку снять со своего валютного счета значительную сумму денег - ему захотелось купить иностранный автомобиль, кажется, "мерседес". Но начальство этого не позволило, Шостаковичу объяснили: "У нас, в Советском Союзе, изготовляют вполне качественные машины - "Волги"".
XLVII
Галина:
- Давайте сюда таз... Не такой, побольше. - Это командует Галина Павловна Вишневская. - Горячей воды надо целое ведро...
Так происходило первое купание моего старшего сына Андрея, это было летом 1960 года. Из родильного дома нас привезли прямо на дачу в Жуковку. А у нас в семье ни у кого не было навыка обращения с новорожденными. Мама уже давно умерла, домработница Феня была старой девой. Я кормила ребенка, пеленала. А отец то и дело интересовался, когда внука будут купать... Честно говоря, я этого немного побаивалась, и тогда отец отправился к Ростроповичам и привел Галину Павловну - даму решительную и к тому же мать двоих дочерей.
XLVIII
Галина:
Я поднимаю телефонную трубку и слышу мужской голос:
- Здравствуйте. С вами говорят из газеты "Советская культура". Могу я попросить к телефону Дмитрия Дмитриевича? - Его сейчас нет в Москве, - отвечаю я.
- А когда он вернется?
- К сожалению, мы этого еще не знаем.
Подобные разговоры происходили более или менее регулярно. На стене над телефонным аппаратом висел написанный рукою отца список, начинался он с такого пункта:
"Все газеты и журналы"...
Далее там значились еще некоторые учреждения, а затем уже и конкретные личности. Смысл этого перечисления был известен лишь домочадцам: нам категорически запрещалось звать отца к телефону, если звонили помянутые в списке люди или представители помещенных там организаций.
А к журналистам Шостакович испытывал особую неприязнь. Он не без основания считал их людьми невоспитанными, необразованными, способными задавать бестактные и провокационные вопросы.
Максим:
Некоторые журналисты до сих пор хранят обиду на Шостаковича, они полагают, что это отец не любил их без видимых причин. Эти люди не дают себе труда понять, в каком положении Шостакович прожил свою жизнь. Он и вся его семья, по существу говоря, были заложниками у преступного и беспощадного режима. И каждое свое слово наш отец был вынужден произносить с оглядкой на всевластных мучителей.
XLIX
Галина:
Я вспоминаю сетования отца:
- Если бы у меня было право распорядиться хотя бы двумя квартирами в год... А так чем я могу помочь нуждающимся людям?
В течение многих лет Шостакович был депутатом Верховного Совета Российской Федерации и неукоснительно выполнял все связанные с этим обязанности: присутствовал на заседаниях, специально ездил в Ленинград, чтобы "вести прием избирателей"... Но никакой реальной власти у тогдашних депутатов не было и быть не могло. А посему отец, человек в высочайшей степени ответственный и сострадающий чужому горю, тяготился своей депутатской должностью.
Максим:
Дела, по которым люди обращались к "депутату Шостаковичу", были двух родов: или жилищные, или связанные с репрессиями. В последних случаях отец в особенности стремился помочь. В конце 1963 года в Ленинграде началось преследование поэта Иосифа Бродского. Анна Ахматова пригласила Шостаковича к себе, и 17 декабря он побывал в доме на Большой Ордынке, где поэтесса проводила свои московские месяцы. Существуют свидетельства о том, что он взялся помочь и говорил о "деле Бродского" с главным ленинградским начальником - В. С. Толстиковым. Но - увы! - пользы это не принесло - поэта арестовали и судили.
Я помню, собираясь на Ордынку, отец несколько раз произнес такую фразу:
- О чем же я буду говорить с Ахматовой?
А домочадцы поэтессы рассказывали мне, что перед его визитом она также выражала недоумение:
- Все это хорошо, но я не знаю, о чем надо говорить с Шостаковичем?
Впрочем, своей беседой они оба остались очень довольны.
Кстати сказать, Анна Ахматова была горячей поклонницей нашего отца, и тому есть письменное свидетельство. 22 декабря 1958 года она сделала такую надпись на книге своих стихов:
"Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, в чью эпоху я живу на земле".
Анна Ахматова
Музыка
Д. Д. Ш<остаковичу>.
В ней что-то чудотворное горит,
И на глазах ее края гранятся.
Она одна со мною говорит,
Когда другие подойти боятся.
Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной в моей могиле
И пела словно первая гроза
Иль будто все цветы заговорили.
L
Максим:
- Дмитрий Дмитриевич, ведь вам достаточно только снять трубочку, произносит гостья заискивающим голосом.
Шостакович смотрит на нее страдальчески.
Отец терпеть не мог этой фразы про "трубочку", а слышать это ему приходилось регулярно. Очень многие просители ошибочно полагали, что при своей популярности Шостакович - человек всесильный. Дескать, достаточно ему попросить о чем-нибудь высокое начальство - и любое дело разрешится.
Дама, о которой я сейчас вспомнил, была вдовою композитора В. и была крайне озабочена "увековечением" памяти мужа. По ее мнению, одного телефонного звонка Шостаковича было достаточно, чтобы музыка В. стала исполняться в концертах и звучать по радио. Отец наш и "трубочку" много раз "снимал", и письма подписывал, но вдове всего этого было мало.
В каком-то очередном разговоре мадам В. посетовала:
- Муж умер, и никого у меня не осталось...
Тут Шостакович возьми и скажи:
- Да, да... А вот у Иоганна Себастьяна Баха было два десятка детей. И все они продвигали его музыку.
- Вот-вот, - подхватила вдова. - Его до сих пор исполняют! А я-то одна, совсем одна!..
Я помню, как однажды после очередного разговора с этой дамой отец обратился к нам, домашним:
- Пожалуйста, когда я умру, не занимайтесь моим "бессмертием"... Не хлопочите, чтобы играли мою музыку...
Галина:
Но он всю свою жизнь пропагандировал музыку своих учеников и коллег, кого считал талантливыми. В журналах и в архивах можно прочесть десятки его писем с хвалебными отзывами о сочинениях С. Прокофьева, А. Хачатуряна, Ю. Свиридова, К. Караева, М. Вайнберга, Г. Уствольской, Б. Тищенко, Э. Денисова и других композиторов. И все это писалось совершенно искренне - несмотря на свою деликатность и воспитанность, Шостакович в мнениях о музыке никогда не кривил душою.
Максим:
Отец высоко ценил талант своего приятеля Матвея Блантера, "Моти", как его называли все друзья. Кстати сказать, по этой причине я однажды пострадал. В школе надо было писать так называемое изложение. И там был персонаж, которого звали Матвеем. Так вот, я всюду писал "Мотвей". Учительница спрашивает: "Почему ты пишешь "Мотвей", а не "Матвей"?" А я ей говорю: "У моего отца есть друг Матвей Блантер, и его все зовут "Мотя"..."
Принципиальность отца распространялась не только на коллег, ведь ему присылали свои сочинения самые разные люди, желающие стать композиторами. И он всем отвечал в доброжелательном тоне. Однако же никогда не вселял необоснованных надежд. Присылает ему песню собственного сочинения какой-то человек, который работает на подъемном кране. Шостакович пишет: "У вас такая прекрасная профессия: вы строите жилье, а это так нужно людям. Мой вам совет: продолжайте свою полезную деятельность". Ну и прочее в таком роде...
Шостакович - Эдисону Денисову:
"Я очень рад, что Вас волнуют всякого рода вопросы искусства, которое столь мне дорого и без которого я, вероятно, не смог бы прожить и дня... Настоящий художник любит свое творчество... Будет большой грех, если Вы зароете Ваш талант в землю. Конечно, для того, чтобы стать композитором, Вам надо много учиться. И не только ремеслу, но и многому другому. Композитор это не только тот, кто умеет недурно подбирать мелодию и аккомпанемент, кто может это недурно оркестровать и т. п. Это, пожалуй, может сделать каждый музыкально грамотный человек. Композитор - это нечто значительно большее. И, пожалуй, что такое композитор, Вы сможете узнать, очень хорошо изучив то богатейшее музыкальное наследство, которое осталось нам от великих мастеров... Вы просите посоветовать насчет дальнейшего. Ваш несомненный талант заставляет меня настаивать на том, чтобы Вы стали композитором. Но если Вам остался лишь один год пребывания в университете, то кончайте университет. Путь композитора тернист (извините за несколько пошлую фразу). На своей шее испытал и испытываю... Если Вы на это решитесь, то в будущем не проклинайте меня. Повторяю: тернист путь композитора. Испытал и испытываю на собственной шее. А университет обязательно кончайте" (Хентова, стр. 320).
Максим:
Шостакович отнюдь не по собственной воле занял пост руководителя Союза композиторов России. Но в этой должности он работал не за страх, а за совесть, использовал открывшиеся ему возможности, дабы помогать талантливым людям.
Софья Хентова:
"Поражала его объективность, беспристрастность. Будучи человеком обидчивым, как руководитель не позволял себе опускаться до личных обид. Е. Долматовскому довелось быть свидетелем того, как ученик Шостаковича, которого он "поднимал", неблагодарно, некрасиво поступил, с чужого голоса и в угоду очередному поветрию выступил против Учителя. Шостакович был оскорблен до глубины души... но, выступая на пленуме, Шостакович не оправдывался... Отмечая успехи композиторов, он назвал в числе лучших и своего обидчика. Тут уж я (Долматовский) обиделся... и при первой же встрече сказал ему, что напрасно он похвалил подлеца.
Дмитрий Дмитриевич остудил мое кипение:
- Он у меня ходил в лучших учениках, и я не имею права менять свое мнение о его таланте из-за его бестактности. Меня за то и выбрали руководителем композиторской организации РСФСР, что я не умею сводить счеты.
И тут же перевел разговор в шутливый план:
- Ну и, разумеется, за то, что и руководить я тоже не умею" (Хентова, стр. 396 - 397).
Композитор Борис Тищенко о Шостаковиче:
"Рассказывал, как один из его знакомых писал музыку за другого, который "умел продать", а потом "делился": "В уборной, понимаете ли, передавал деньги из кармана в карман, а тот ему ноты, чтобы никто не видел. Я говорю: "Кто этот негодяй? Я его исключу из Союза!" (в то время Дмитрий Дмитриевич был первым секретарем СК РСФСР), а он мне отказался назвать его имя: "Все-таки он дает мне заработать..."" (Шостакович Д. Статьи и материалы, стр. 101).
LI
Галина:
Отец берет в руки колоду карт и начинает их раздавать.
- Так, - произносит он, - сейчас не брать червей...
Это происходит на даче в Жуковке, мы играем в "кинга". За столом кроме нас с отцом наши соседи - академик Николай Антонович Доллежаль и его жена Александра Григорьевна.
Карты в жизни Шостаковича присутствовали всегда. В ту же самую игру - в "кинга" - играли еще при жизни мамы. А кроме того, отец очень любил раскладывать пасьянсы, это действовало на него успокаивающе.
Надо сказать, играли у нас всегда на деньги, шлепанье картами без выигрышей и проигрышей отец не признавал. Разумеется, когда проигрывала я, он за меня расплачивался.
За годы жизни в Жуковке мы сблизились с Доллежалями, вместе встречали Новый год. Начиналось это, предположим, на нашей даче, тут подавалась закуска и горячее блюдо... Потом все шли через дорогу к Доллежалям, где угощались десертом и мороженым... А иногда, если во встрече Нового года участвовали Ростропович и Вишневская, отправлялись и к ним, на третью дачу, и там ели фрукты...
Максим:
В академическом поселке, где стоит наша дача, жили главным образом академики-ядерщики. Если мне не изменяет память, самый поселок этот был построен по приказу Лаврентия Берии, который во времена сталинские был ответственным за производство ядерного оружия. И Сахаров имел в Жуковке дачу, и другие ученые, которые трудились в этой области. Я вспоминаю, как отец, прогуливаясь по академическому поселку с каким-нибудь своим гостем, объясняет ему:
- Здесь живет такой-то академик... А здесь такой-то... А вот тут совершенно гениальный человек. Он изобрел такое вещество, чайная ложка которого, будучи распыленной по земному шару, убьет решительно все живое на нашей планете... Гениальный человек!.. Просто гениальный!.. Теперь осталась только одна проблема: как бы равномерно распылить это по всей земле...
LII
Максим:
Однажды отец зашел в парикмахерскую побриться, а я ждал его в соседнем помещении. Там было включено радио - какая-то исполнительница распевала романс Александра Алябьева "Соловей". Когда бритье окончилось и мы вышли на улицу, отец поморщился и произнес:
- До чего же это отвратительная, антимузыкальная вещь - колоратура...
Я запомнил эти его слова, но убежден, что подобному высказыванию нельзя придавать абсолютного значения. Вполне возможно, что при других обстоятельствах и при другом настроении Шостакович слушал бы это пение не без удовольствия.
О себе он говорил:
- Я люблю всю хорошую музыку - от Баха до Оффенбаха.
К некоторым знаменитым композиторам у него было сложное отношение. У Чайковского, например, что-то ему активно не нравилось, а какие-то произведения он очень любил. Стойкое неприятие Шостакович испытывал лишь к музыке Скрябина, я помню его беспощадный отзыв об этом композиторе:
- Смесь теософии с парфюмерией.
Из русских он в особенности ценил Мусоргского и потратил очень много сил, дабы его музыка дошла до слушателей в наиболее близком к авторскому замыслу виде. Шостакович заново оркестровал "Бориса Годунова", "Хованщину", "Песни и пляски смерти"... У него вообще была склонность доводить до совершенства чужие произведения, которые он считал талантливыми.
Шостакович - своему ученику Борису Тищенко:
"С трепетом посылаю Вам партитуру. Поверьте, что я инструментовал Ваш концерт с полным уважением и большим восхищением к клавиру. Более подробные объяснения я буду давать Вам при встрече. Я не злоупотреблял духовым звучанием и начисто изъял из партитуры медь. Таким образом, я разрешил для себя две задачи: 1) звучность не будет надоедать и 2) сольная виолончель везде будет слышна... Больше я не вносил своей капитальной отсебятины" (Хентова, стр. 385).
LIII
Галина:
Это было на даче в Жуковке летом 1960 года. Отец спустился со второго этажа, присел на стул и объявил:
- Я только что закончил произведение, которое посвятил своей памяти.
Он посидел, покурил и опять ушел наверх, в свой кабинет.
В тот день был завершен знаменитый Восьмой квартет. В свое время он был сыгран, имел огромный успех, и тут же начался очередной нажим на автора с тем, чтобы он изменил посвящение. Отец принужден был уступить, и опус получил новое надписание - "Памяти жертв фашизма". С таким фальшивым посвящением квартет исполняется и до сего дня, и это лишнее свидетельство того, насколько коллеги-музыканты равнодушны к трагической судьбе Шостаковича.
Максим:
Разумеется, в 1960 году посвящение "Памяти жертв фашизма" воспринималось как сомнительное. Но если понимать слово "фашизм" как синоним "тоталитаризма", двусмысленность исчезает: Шостакович был одной из бесчисленных жертв чудовищного тоталитарного режима.
Галина:
Нет, с этим я не согласна. У меня до сих пор в ушах звучит: "Посвятил своей памяти". Такое нечасто услышишь, а уж тем паче от столь сдержанного человека, каким был наш отец. Я убеждена: необходимо восстановить подлинное посвящение.
Максим:
Человек, в те времена не живший, может подумать: какая же Шостакович жертва? Депутат Верховного Совета, народный артист Советского Союза, Герой Социалистического Труда, лауреат всех возможных премий и проч., и проч... Если смотреть с такой точки зрения, то и Александр Пушкин никак не может считаться притесняемым: он был обласкан царем, да и сочинял верноподданнические стихи. Однако же все считают, что великий поэт пострадал от монархии. Увы! Шостаковичу довелось жить не в России времен Николая I, а в сталинском Советском Союзе. Бывали такие периоды, когда наш отец чувствовал себя на волосок от гибели. И до самой смерти своей он был напрямую зависим от безграмотных, наглых и жестоких чиновников, которые то и дело подвергали его прямому шантажу.
Я никогда не забуду, как летом 1960 года отец позвал нас с Галей в свой кабинет, сказал:
- Меня загнали в партию.
И тут он заплакал.
Я два раза в жизни видел его плачущим - когда умерла наша мама и в тот злополучный день.
Дмитрий Шостакович - Исааку Гликману:
"Я вернулся из поездки в Дрезден. Смотрел материалы кинофильма "5 дней, 5 ночей", создаваемого Л. Арнштамом. <...>
Меня там очень хорошо устроили для создания творческой обстановки. Жил я в городе Горлице, также на курорте Горлиц, что под городом Кенингштейном, в 40 километрах от Дрездена. Место неслыханной красоты. Впрочем, ему и полагается быть таковым: это место называется Саксонская Швейцария. Творческие условия оправдали себя: я сочинил там 8-й квартет. Как я ни пытался выполнить вчерне задания по кинофильму, пока не смог. А вместо этого написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: "Посвящается памяти автора этого квартета". Основная тема квартета нoты D. Es. C. H., т. е. мои инициалы (Д. Ш.). В квартете использованы темы моих сочинений и революционная песня "Замучен тяжелой неволей". Мои темы следующие: из 1-й симфонии, из 8-й симфонии, из Трио, из виолончельного концерта, из "Леди Макбет". Намеками использованы Вагнер (траурный марш из "Гибели богов") и Чайковский (2-я тема 1-й части 6-й симфонии). Да: забыл еще мою 10-ю симфонию. Ничего себе окрошка. Псевдотрагедийность этого квартета такова, что я, сочиняя его, вылил столько слез, сколько выливается мочи после полдюжины пива. Приехавши домой, раза два попытался его сыграть и опять лил слезы. Но тут уже не только по поводу его псевдотрагедийности, но и по поводу удивления прекрасной цельностью формы. Но, впрочем, тут, возможно, играет роль некоторое самовосхищение, которое, возможно, скоро пройдет и наступит похмелье критического отношения к самому себе.
Сейчас я отдал квартет переписать и надеюсь начать его разучивать с теми же бетховенцами.
Вот и все, что произошло со мной в Саксонской Швейцарии" ("Письма к другу", стр. 159).
Исаак Гликман:
"Вот что предшествовало сочинению Восьмого квартета.
В 20-х числах июня 1960 года Дмитрий Дмитриевич приехал в Ленинград и поселился не в Европейской гостинице, как он обычно делал, а в квартире сестры Марии Дмитриевны. Как выяснилось позже, этот поступок был совершен неспроста.
28 июня я нанес Дмитрию Дмитриевичу короткий визит. Он сообщил мне, что им недавно написаны "Пять сатир на стихи Саши Черного" и он надеется познакомить меня с этим опусом. Но завтра - 29 июня рано утром - Дмитрий Дмитриевич позвонил мне и попросил немедленно прийти к нему. Когда я мельком взглянул на него, меня поразило страдальческое выражение его лица, растерянность и смятение. Дмитрий Дмитриевич поспешно повел меня в маленькую комнату, где он ночевал, бессильно опустился на кровать и принялся плакать, плакать громко, в голос. Я со страхом подумал, что с ним или с его близкими произошло большое несчастье. На мои вопросы он сквозь слезы невнятно произносил: "Они давно преследуют меня, гоняются за мной..." В таком состоянии я никогда не видел Дмитрия Дмитриевича. Он был в тяжелой истерике. Я подал ему стакан холодной воды, он пил ее, стуча зубами, и постепенно успокаивался. Примерно час спустя Дмитрий Дмитриевич, взяв себя в руки, начал мне рассказывать о том, что с ним случилось некоторое время тому назад в Москве. Там было решено по инициативе Хрущева сделать его председателем Союза композиторов РСФСР, а для того, чтобы занять этот пост, ему необходимо вступить в партию. Такую миссию взялся осуществить член бюро ЦК П. Н. Поспелов.
Вот что говорил мне (текстуально) Дмитрий Дмитриевич в июньское утро 1960 года, в разгар "оттепели": "Поспелов всячески уговаривал меня вступить в партию, в которой при Никите Сергеевиче дышится легко и свободно. Поспелов восхищался Хрущевым, его молодостью, он так и сказал - "молодостью", его грандиозными планами, и мне необходимо быть в партийных рядах, возглавляемых не Сталиным, а Никитой Сергеевичем. Совершенно оторопев, я, как мог, отказывался от такой чести. Я цеплялся за соломинку, говорил, что мне не удалось овладеть марксизмом, что надо подождать, пока я им овладею. Затем я сослался на свою религиозность. Затем я говорил, что можно быть беспартийным председателем Союза композиторов по примеру Константина Федина и Леонида Соболева, которые, будучи беспартийными, занимают руководящие посты в Союзе писателей. Поспелов отвергал все мои доводы и несколько раз называл имя Хрущева, который озабочен судьбой музыки, и я обязан на это откликнуться. Я был совершенно измотан этим разговором. При второй встрече с Поспеловым он снова прижимал меня к стенке. Нервы мои не выдержали, и я сдался".
Это "белое безмолвие" в особенности забавляло отца. Он говорил:
- Как прикажете передать в музыке такую штуку, как "белое безмолвие"?
XLIV
Галина:
Отец входит в комнату Максима:
- У тебя должны быть сигареты.
- Какие сигареты? - растерянно говорит тот.
- Я знаю, у тебя есть сигареты. Ты куришь.
- С чего ты взял?..
- Дай мне закурить, - просит отец.
Сам он курил всю жизнь, любил папиросы "Казбек", но иногда забывал покупать их в достаточном количестве. Хотя в некоторых случаях он был вполне предусмотрительным. Например, когда он ехал в Америку в 1949 году, то половина чемодана была занята пачками "Казбека".
Когда Максим вырос, он тоже пристрастился к табаку. Было это то ли в последнем классе школы, то ли уже в консерватории. При отце он, разумеется, курить стеснялся, а тот со своей стороны делал вид, что об этом не догадывается.
В тот день у отца кончились папиросы, и он отправился в комнату к сыну. Максиму пришлось сознаться и угостить отца сигаретами.
Хотя курил наш отец довольно много, но при своей аккуратности не терпел переполненных пепельниц, если видел там хотя бы два окурка, немедленно выбрасывал их.
XLV
Галина:
Отец нервно расхаживает по комнате.
- Тебя зашлют неизвестно куда, - говорит он мне, - в Тмутаракань, на Дальний Восток... Вот если бы ты была певица, я бы тебя тут же куда-нибудь устроил... Зачем тебя вообще понесло на этот биологический факультет?
Это происходило весною 1959 года. Я заканчивала университет, и мне, как и всем моим однокашникам, предстояло так называемое распределение. И тем, у кого не было возможности устроиться на работу в Москве и притом принести на факультет соответствующую бумажку, надлежало отправиться в глухую провинцию и стать учителем биологии в какой-нибудь отдаленной средней школе.
Отец не был готов в такому повороту событий, да и я, честно сказать, уезжать из дома не стремилась. И тут мы принялись вспоминать, кто из знакомых занимается чем-нибудь близким к биологии. Долго думать не пришлось, поскольку муж родной сестры моего отца - Зои Дмитриевны - Григорий Константинович Хрущов был заведующим кафедрой гистологии во Втором медицинском институте. А у них в это самое время открывалась Центральная научно-исследовательская лаборатория, куда я и поступила на работу.
XLVI
Галина:
Шостакович решительными шагами входит в дом и сразу же направляется в ванную комнату. Пробует кран - вода льется в раковину. Он заглядывает в уборную, дергает за цепочку - вода шумит в унитазе. После этого отец объявляет:
- Я эту дачу покупаю.
Он не стал подниматься на второй этаж, не посмотрел, какова крыша, что с подвалом... Его интересовало лишь одно - водоснабжение.
Так был приобретен дом в Жуковке, где отцу предстояло прожить многие годы.
Во времена более ранние существовала дача в Болшеве, ее Шостаковичу подарили по личному распоряжению Сталина. Это был неказистый деревянный дом, но отец это место полюбил - он там мог уединяться для работы. В Болшеве его угнетало лишь одно - вечные проблемы с водой. Питьевую вообще привозили откуда-то издалека, возле дома рыли колодцы, но все как-то неудачно. А отец был чистюлей, то и дело мыл руки, и вообще у него с водой были особенные отношения.
И вот в шестидесятом году ему предложили купить дачу в Жуковке, в поселке, где жили советские академики. Тут надобно отдать должное щепетильности моего отца. Вместо того, чтобы продать подаренную ему Сталиным дачу в Болшеве, он вернул ее государству. При том, что за новый дом надо было выложить - и немедленно - весьма значительную сумму.
В советские времена те из композиторов, чьи произведения исполнялись за рубежом, имели счета в иностранной валюте, туда переводились некоторые проценты из отбираемых у авторов заграничных гонораров. И если такой композитор выезжал из страны, ему позволялось снять со своего счета немного валюты. Но это делалось неохотно и лишь с разрешения высокого начальства.
Разумеется, такой счет был и у Шостаковича. Так вот, чтобы вовремя заплатить за купленную дачу, отец был принужден перевести в рубли всю свою валюту. Государство притом наживалось, поскольку обмен осуществлялся по грабительскому официальному курсу. Эта финансовая операция имела неожиданное последствие. Отцу позвонил Арам Хачатурян и сказал:
- Что же ты делаешь? В какое положение ты нас всех поставил? Нам говорят: Шостакович - патриот, он свою валюту перевел в рубли. И вот теперь все композиторы должны последовать твоему примеру. Если тебе понадобились советские деньги, попросил бы у меня. Да тебе бы любой из нас одолжил...
Современный читатель может усомниться в реальности этой истории. Но наш отец всю сознательную жизнь прожил при советской власти и принужден был терпеть унижения едва ли не на каждом шагу. Уже незадолго до смерти, в семидесятых годах, перед очередной поездкой за границу он сделал попытку снять со своего валютного счета значительную сумму денег - ему захотелось купить иностранный автомобиль, кажется, "мерседес". Но начальство этого не позволило, Шостаковичу объяснили: "У нас, в Советском Союзе, изготовляют вполне качественные машины - "Волги"".
XLVII
Галина:
- Давайте сюда таз... Не такой, побольше. - Это командует Галина Павловна Вишневская. - Горячей воды надо целое ведро...
Так происходило первое купание моего старшего сына Андрея, это было летом 1960 года. Из родильного дома нас привезли прямо на дачу в Жуковку. А у нас в семье ни у кого не было навыка обращения с новорожденными. Мама уже давно умерла, домработница Феня была старой девой. Я кормила ребенка, пеленала. А отец то и дело интересовался, когда внука будут купать... Честно говоря, я этого немного побаивалась, и тогда отец отправился к Ростроповичам и привел Галину Павловну - даму решительную и к тому же мать двоих дочерей.
XLVIII
Галина:
Я поднимаю телефонную трубку и слышу мужской голос:
- Здравствуйте. С вами говорят из газеты "Советская культура". Могу я попросить к телефону Дмитрия Дмитриевича? - Его сейчас нет в Москве, - отвечаю я.
- А когда он вернется?
- К сожалению, мы этого еще не знаем.
Подобные разговоры происходили более или менее регулярно. На стене над телефонным аппаратом висел написанный рукою отца список, начинался он с такого пункта:
"Все газеты и журналы"...
Далее там значились еще некоторые учреждения, а затем уже и конкретные личности. Смысл этого перечисления был известен лишь домочадцам: нам категорически запрещалось звать отца к телефону, если звонили помянутые в списке люди или представители помещенных там организаций.
А к журналистам Шостакович испытывал особую неприязнь. Он не без основания считал их людьми невоспитанными, необразованными, способными задавать бестактные и провокационные вопросы.
Максим:
Некоторые журналисты до сих пор хранят обиду на Шостаковича, они полагают, что это отец не любил их без видимых причин. Эти люди не дают себе труда понять, в каком положении Шостакович прожил свою жизнь. Он и вся его семья, по существу говоря, были заложниками у преступного и беспощадного режима. И каждое свое слово наш отец был вынужден произносить с оглядкой на всевластных мучителей.
XLIX
Галина:
Я вспоминаю сетования отца:
- Если бы у меня было право распорядиться хотя бы двумя квартирами в год... А так чем я могу помочь нуждающимся людям?
В течение многих лет Шостакович был депутатом Верховного Совета Российской Федерации и неукоснительно выполнял все связанные с этим обязанности: присутствовал на заседаниях, специально ездил в Ленинград, чтобы "вести прием избирателей"... Но никакой реальной власти у тогдашних депутатов не было и быть не могло. А посему отец, человек в высочайшей степени ответственный и сострадающий чужому горю, тяготился своей депутатской должностью.
Максим:
Дела, по которым люди обращались к "депутату Шостаковичу", были двух родов: или жилищные, или связанные с репрессиями. В последних случаях отец в особенности стремился помочь. В конце 1963 года в Ленинграде началось преследование поэта Иосифа Бродского. Анна Ахматова пригласила Шостаковича к себе, и 17 декабря он побывал в доме на Большой Ордынке, где поэтесса проводила свои московские месяцы. Существуют свидетельства о том, что он взялся помочь и говорил о "деле Бродского" с главным ленинградским начальником - В. С. Толстиковым. Но - увы! - пользы это не принесло - поэта арестовали и судили.
Я помню, собираясь на Ордынку, отец несколько раз произнес такую фразу:
- О чем же я буду говорить с Ахматовой?
А домочадцы поэтессы рассказывали мне, что перед его визитом она также выражала недоумение:
- Все это хорошо, но я не знаю, о чем надо говорить с Шостаковичем?
Впрочем, своей беседой они оба остались очень довольны.
Кстати сказать, Анна Ахматова была горячей поклонницей нашего отца, и тому есть письменное свидетельство. 22 декабря 1958 года она сделала такую надпись на книге своих стихов:
"Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, в чью эпоху я живу на земле".
Анна Ахматова
Музыка
Д. Д. Ш<остаковичу>.
В ней что-то чудотворное горит,
И на глазах ее края гранятся.
Она одна со мною говорит,
Когда другие подойти боятся.
Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной в моей могиле
И пела словно первая гроза
Иль будто все цветы заговорили.
L
Максим:
- Дмитрий Дмитриевич, ведь вам достаточно только снять трубочку, произносит гостья заискивающим голосом.
Шостакович смотрит на нее страдальчески.
Отец терпеть не мог этой фразы про "трубочку", а слышать это ему приходилось регулярно. Очень многие просители ошибочно полагали, что при своей популярности Шостакович - человек всесильный. Дескать, достаточно ему попросить о чем-нибудь высокое начальство - и любое дело разрешится.
Дама, о которой я сейчас вспомнил, была вдовою композитора В. и была крайне озабочена "увековечением" памяти мужа. По ее мнению, одного телефонного звонка Шостаковича было достаточно, чтобы музыка В. стала исполняться в концертах и звучать по радио. Отец наш и "трубочку" много раз "снимал", и письма подписывал, но вдове всего этого было мало.
В каком-то очередном разговоре мадам В. посетовала:
- Муж умер, и никого у меня не осталось...
Тут Шостакович возьми и скажи:
- Да, да... А вот у Иоганна Себастьяна Баха было два десятка детей. И все они продвигали его музыку.
- Вот-вот, - подхватила вдова. - Его до сих пор исполняют! А я-то одна, совсем одна!..
Я помню, как однажды после очередного разговора с этой дамой отец обратился к нам, домашним:
- Пожалуйста, когда я умру, не занимайтесь моим "бессмертием"... Не хлопочите, чтобы играли мою музыку...
Галина:
Но он всю свою жизнь пропагандировал музыку своих учеников и коллег, кого считал талантливыми. В журналах и в архивах можно прочесть десятки его писем с хвалебными отзывами о сочинениях С. Прокофьева, А. Хачатуряна, Ю. Свиридова, К. Караева, М. Вайнберга, Г. Уствольской, Б. Тищенко, Э. Денисова и других композиторов. И все это писалось совершенно искренне - несмотря на свою деликатность и воспитанность, Шостакович в мнениях о музыке никогда не кривил душою.
Максим:
Отец высоко ценил талант своего приятеля Матвея Блантера, "Моти", как его называли все друзья. Кстати сказать, по этой причине я однажды пострадал. В школе надо было писать так называемое изложение. И там был персонаж, которого звали Матвеем. Так вот, я всюду писал "Мотвей". Учительница спрашивает: "Почему ты пишешь "Мотвей", а не "Матвей"?" А я ей говорю: "У моего отца есть друг Матвей Блантер, и его все зовут "Мотя"..."
Принципиальность отца распространялась не только на коллег, ведь ему присылали свои сочинения самые разные люди, желающие стать композиторами. И он всем отвечал в доброжелательном тоне. Однако же никогда не вселял необоснованных надежд. Присылает ему песню собственного сочинения какой-то человек, который работает на подъемном кране. Шостакович пишет: "У вас такая прекрасная профессия: вы строите жилье, а это так нужно людям. Мой вам совет: продолжайте свою полезную деятельность". Ну и прочее в таком роде...
Шостакович - Эдисону Денисову:
"Я очень рад, что Вас волнуют всякого рода вопросы искусства, которое столь мне дорого и без которого я, вероятно, не смог бы прожить и дня... Настоящий художник любит свое творчество... Будет большой грех, если Вы зароете Ваш талант в землю. Конечно, для того, чтобы стать композитором, Вам надо много учиться. И не только ремеслу, но и многому другому. Композитор это не только тот, кто умеет недурно подбирать мелодию и аккомпанемент, кто может это недурно оркестровать и т. п. Это, пожалуй, может сделать каждый музыкально грамотный человек. Композитор - это нечто значительно большее. И, пожалуй, что такое композитор, Вы сможете узнать, очень хорошо изучив то богатейшее музыкальное наследство, которое осталось нам от великих мастеров... Вы просите посоветовать насчет дальнейшего. Ваш несомненный талант заставляет меня настаивать на том, чтобы Вы стали композитором. Но если Вам остался лишь один год пребывания в университете, то кончайте университет. Путь композитора тернист (извините за несколько пошлую фразу). На своей шее испытал и испытываю... Если Вы на это решитесь, то в будущем не проклинайте меня. Повторяю: тернист путь композитора. Испытал и испытываю на собственной шее. А университет обязательно кончайте" (Хентова, стр. 320).
Максим:
Шостакович отнюдь не по собственной воле занял пост руководителя Союза композиторов России. Но в этой должности он работал не за страх, а за совесть, использовал открывшиеся ему возможности, дабы помогать талантливым людям.
Софья Хентова:
"Поражала его объективность, беспристрастность. Будучи человеком обидчивым, как руководитель не позволял себе опускаться до личных обид. Е. Долматовскому довелось быть свидетелем того, как ученик Шостаковича, которого он "поднимал", неблагодарно, некрасиво поступил, с чужого голоса и в угоду очередному поветрию выступил против Учителя. Шостакович был оскорблен до глубины души... но, выступая на пленуме, Шостакович не оправдывался... Отмечая успехи композиторов, он назвал в числе лучших и своего обидчика. Тут уж я (Долматовский) обиделся... и при первой же встрече сказал ему, что напрасно он похвалил подлеца.
Дмитрий Дмитриевич остудил мое кипение:
- Он у меня ходил в лучших учениках, и я не имею права менять свое мнение о его таланте из-за его бестактности. Меня за то и выбрали руководителем композиторской организации РСФСР, что я не умею сводить счеты.
И тут же перевел разговор в шутливый план:
- Ну и, разумеется, за то, что и руководить я тоже не умею" (Хентова, стр. 396 - 397).
Композитор Борис Тищенко о Шостаковиче:
"Рассказывал, как один из его знакомых писал музыку за другого, который "умел продать", а потом "делился": "В уборной, понимаете ли, передавал деньги из кармана в карман, а тот ему ноты, чтобы никто не видел. Я говорю: "Кто этот негодяй? Я его исключу из Союза!" (в то время Дмитрий Дмитриевич был первым секретарем СК РСФСР), а он мне отказался назвать его имя: "Все-таки он дает мне заработать..."" (Шостакович Д. Статьи и материалы, стр. 101).
LI
Галина:
Отец берет в руки колоду карт и начинает их раздавать.
- Так, - произносит он, - сейчас не брать червей...
Это происходит на даче в Жуковке, мы играем в "кинга". За столом кроме нас с отцом наши соседи - академик Николай Антонович Доллежаль и его жена Александра Григорьевна.
Карты в жизни Шостаковича присутствовали всегда. В ту же самую игру - в "кинга" - играли еще при жизни мамы. А кроме того, отец очень любил раскладывать пасьянсы, это действовало на него успокаивающе.
Надо сказать, играли у нас всегда на деньги, шлепанье картами без выигрышей и проигрышей отец не признавал. Разумеется, когда проигрывала я, он за меня расплачивался.
За годы жизни в Жуковке мы сблизились с Доллежалями, вместе встречали Новый год. Начиналось это, предположим, на нашей даче, тут подавалась закуска и горячее блюдо... Потом все шли через дорогу к Доллежалям, где угощались десертом и мороженым... А иногда, если во встрече Нового года участвовали Ростропович и Вишневская, отправлялись и к ним, на третью дачу, и там ели фрукты...
Максим:
В академическом поселке, где стоит наша дача, жили главным образом академики-ядерщики. Если мне не изменяет память, самый поселок этот был построен по приказу Лаврентия Берии, который во времена сталинские был ответственным за производство ядерного оружия. И Сахаров имел в Жуковке дачу, и другие ученые, которые трудились в этой области. Я вспоминаю, как отец, прогуливаясь по академическому поселку с каким-нибудь своим гостем, объясняет ему:
- Здесь живет такой-то академик... А здесь такой-то... А вот тут совершенно гениальный человек. Он изобрел такое вещество, чайная ложка которого, будучи распыленной по земному шару, убьет решительно все живое на нашей планете... Гениальный человек!.. Просто гениальный!.. Теперь осталась только одна проблема: как бы равномерно распылить это по всей земле...
LII
Максим:
Однажды отец зашел в парикмахерскую побриться, а я ждал его в соседнем помещении. Там было включено радио - какая-то исполнительница распевала романс Александра Алябьева "Соловей". Когда бритье окончилось и мы вышли на улицу, отец поморщился и произнес:
- До чего же это отвратительная, антимузыкальная вещь - колоратура...
Я запомнил эти его слова, но убежден, что подобному высказыванию нельзя придавать абсолютного значения. Вполне возможно, что при других обстоятельствах и при другом настроении Шостакович слушал бы это пение не без удовольствия.
О себе он говорил:
- Я люблю всю хорошую музыку - от Баха до Оффенбаха.
К некоторым знаменитым композиторам у него было сложное отношение. У Чайковского, например, что-то ему активно не нравилось, а какие-то произведения он очень любил. Стойкое неприятие Шостакович испытывал лишь к музыке Скрябина, я помню его беспощадный отзыв об этом композиторе:
- Смесь теософии с парфюмерией.
Из русских он в особенности ценил Мусоргского и потратил очень много сил, дабы его музыка дошла до слушателей в наиболее близком к авторскому замыслу виде. Шостакович заново оркестровал "Бориса Годунова", "Хованщину", "Песни и пляски смерти"... У него вообще была склонность доводить до совершенства чужие произведения, которые он считал талантливыми.
Шостакович - своему ученику Борису Тищенко:
"С трепетом посылаю Вам партитуру. Поверьте, что я инструментовал Ваш концерт с полным уважением и большим восхищением к клавиру. Более подробные объяснения я буду давать Вам при встрече. Я не злоупотреблял духовым звучанием и начисто изъял из партитуры медь. Таким образом, я разрешил для себя две задачи: 1) звучность не будет надоедать и 2) сольная виолончель везде будет слышна... Больше я не вносил своей капитальной отсебятины" (Хентова, стр. 385).
LIII
Галина:
Это было на даче в Жуковке летом 1960 года. Отец спустился со второго этажа, присел на стул и объявил:
- Я только что закончил произведение, которое посвятил своей памяти.
Он посидел, покурил и опять ушел наверх, в свой кабинет.
В тот день был завершен знаменитый Восьмой квартет. В свое время он был сыгран, имел огромный успех, и тут же начался очередной нажим на автора с тем, чтобы он изменил посвящение. Отец принужден был уступить, и опус получил новое надписание - "Памяти жертв фашизма". С таким фальшивым посвящением квартет исполняется и до сего дня, и это лишнее свидетельство того, насколько коллеги-музыканты равнодушны к трагической судьбе Шостаковича.
Максим:
Разумеется, в 1960 году посвящение "Памяти жертв фашизма" воспринималось как сомнительное. Но если понимать слово "фашизм" как синоним "тоталитаризма", двусмысленность исчезает: Шостакович был одной из бесчисленных жертв чудовищного тоталитарного режима.
Галина:
Нет, с этим я не согласна. У меня до сих пор в ушах звучит: "Посвятил своей памяти". Такое нечасто услышишь, а уж тем паче от столь сдержанного человека, каким был наш отец. Я убеждена: необходимо восстановить подлинное посвящение.
Максим:
Человек, в те времена не живший, может подумать: какая же Шостакович жертва? Депутат Верховного Совета, народный артист Советского Союза, Герой Социалистического Труда, лауреат всех возможных премий и проч., и проч... Если смотреть с такой точки зрения, то и Александр Пушкин никак не может считаться притесняемым: он был обласкан царем, да и сочинял верноподданнические стихи. Однако же все считают, что великий поэт пострадал от монархии. Увы! Шостаковичу довелось жить не в России времен Николая I, а в сталинском Советском Союзе. Бывали такие периоды, когда наш отец чувствовал себя на волосок от гибели. И до самой смерти своей он был напрямую зависим от безграмотных, наглых и жестоких чиновников, которые то и дело подвергали его прямому шантажу.
Я никогда не забуду, как летом 1960 года отец позвал нас с Галей в свой кабинет, сказал:
- Меня загнали в партию.
И тут он заплакал.
Я два раза в жизни видел его плачущим - когда умерла наша мама и в тот злополучный день.
Дмитрий Шостакович - Исааку Гликману:
"Я вернулся из поездки в Дрезден. Смотрел материалы кинофильма "5 дней, 5 ночей", создаваемого Л. Арнштамом. <...>
Меня там очень хорошо устроили для создания творческой обстановки. Жил я в городе Горлице, также на курорте Горлиц, что под городом Кенингштейном, в 40 километрах от Дрездена. Место неслыханной красоты. Впрочем, ему и полагается быть таковым: это место называется Саксонская Швейцария. Творческие условия оправдали себя: я сочинил там 8-й квартет. Как я ни пытался выполнить вчерне задания по кинофильму, пока не смог. А вместо этого написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: "Посвящается памяти автора этого квартета". Основная тема квартета нoты D. Es. C. H., т. е. мои инициалы (Д. Ш.). В квартете использованы темы моих сочинений и революционная песня "Замучен тяжелой неволей". Мои темы следующие: из 1-й симфонии, из 8-й симфонии, из Трио, из виолончельного концерта, из "Леди Макбет". Намеками использованы Вагнер (траурный марш из "Гибели богов") и Чайковский (2-я тема 1-й части 6-й симфонии). Да: забыл еще мою 10-ю симфонию. Ничего себе окрошка. Псевдотрагедийность этого квартета такова, что я, сочиняя его, вылил столько слез, сколько выливается мочи после полдюжины пива. Приехавши домой, раза два попытался его сыграть и опять лил слезы. Но тут уже не только по поводу его псевдотрагедийности, но и по поводу удивления прекрасной цельностью формы. Но, впрочем, тут, возможно, играет роль некоторое самовосхищение, которое, возможно, скоро пройдет и наступит похмелье критического отношения к самому себе.
Сейчас я отдал квартет переписать и надеюсь начать его разучивать с теми же бетховенцами.
Вот и все, что произошло со мной в Саксонской Швейцарии" ("Письма к другу", стр. 159).
Исаак Гликман:
"Вот что предшествовало сочинению Восьмого квартета.
В 20-х числах июня 1960 года Дмитрий Дмитриевич приехал в Ленинград и поселился не в Европейской гостинице, как он обычно делал, а в квартире сестры Марии Дмитриевны. Как выяснилось позже, этот поступок был совершен неспроста.
28 июня я нанес Дмитрию Дмитриевичу короткий визит. Он сообщил мне, что им недавно написаны "Пять сатир на стихи Саши Черного" и он надеется познакомить меня с этим опусом. Но завтра - 29 июня рано утром - Дмитрий Дмитриевич позвонил мне и попросил немедленно прийти к нему. Когда я мельком взглянул на него, меня поразило страдальческое выражение его лица, растерянность и смятение. Дмитрий Дмитриевич поспешно повел меня в маленькую комнату, где он ночевал, бессильно опустился на кровать и принялся плакать, плакать громко, в голос. Я со страхом подумал, что с ним или с его близкими произошло большое несчастье. На мои вопросы он сквозь слезы невнятно произносил: "Они давно преследуют меня, гоняются за мной..." В таком состоянии я никогда не видел Дмитрия Дмитриевича. Он был в тяжелой истерике. Я подал ему стакан холодной воды, он пил ее, стуча зубами, и постепенно успокаивался. Примерно час спустя Дмитрий Дмитриевич, взяв себя в руки, начал мне рассказывать о том, что с ним случилось некоторое время тому назад в Москве. Там было решено по инициативе Хрущева сделать его председателем Союза композиторов РСФСР, а для того, чтобы занять этот пост, ему необходимо вступить в партию. Такую миссию взялся осуществить член бюро ЦК П. Н. Поспелов.
Вот что говорил мне (текстуально) Дмитрий Дмитриевич в июньское утро 1960 года, в разгар "оттепели": "Поспелов всячески уговаривал меня вступить в партию, в которой при Никите Сергеевиче дышится легко и свободно. Поспелов восхищался Хрущевым, его молодостью, он так и сказал - "молодостью", его грандиозными планами, и мне необходимо быть в партийных рядах, возглавляемых не Сталиным, а Никитой Сергеевичем. Совершенно оторопев, я, как мог, отказывался от такой чести. Я цеплялся за соломинку, говорил, что мне не удалось овладеть марксизмом, что надо подождать, пока я им овладею. Затем я сослался на свою религиозность. Затем я говорил, что можно быть беспартийным председателем Союза композиторов по примеру Константина Федина и Леонида Соболева, которые, будучи беспартийными, занимают руководящие посты в Союзе писателей. Поспелов отвергал все мои доводы и несколько раз называл имя Хрущева, который озабочен судьбой музыки, и я обязан на это откликнуться. Я был совершенно измотан этим разговором. При второй встрече с Поспеловым он снова прижимал меня к стенке. Нервы мои не выдержали, и я сдался".