Аренев Владимир. Охота на героя

   Дуршэ и сам понимал, что дело плохо. В глубине души он, наверное, надеялся, что все еще каким-то образом уляжется, образуется. Например, лламхигин-и-дурры почудят-почудят — да и вернутся обратно в южные топи. Или же неожиданно их свалит какая-нибудь болезнь. Или…
   «Или вернется Создатель, — горько усмехался он самому себе и шел, поглаживая загрубелую кожу на мордах парайезавров. — Все, старик, отыграл ты свое, отбегал. Нет предела жадности, но всегда найдется предел рисковости. Может быть, вот он, твой предел?»
   Сафельд тоже ходил мрачный, зная, что тяготит киноцефала, но не в силах помочь ему. За ежедневными заботами о насущном тролль почти забыл о Книге и эльфе, ее сюда принесшем, то есть забыть-то он, конечно, не мог, но вот думать о том, что предпринять, перестал. Сафельда больше заботила судьба родного каравана.
   И только Вальдси, немного оправившись и набравшись сил, казалось, даже повеселел. Нет, угрюмость не покинула его окончательно, но все же в глазах что-то такое заблестело… Что ж, это можно было понять — дождевик ведь лучше всех остальных знал, как близко они находились от смерти. Но что неизменно удивляло Эльтдона и некоторых других, кто давал себе труд задумываться над этим, так это то, что колдун не стремился вернуться домой. По пути каравану не раз попадались деревушки, в которых, без сомнения, нашлись бы желающие проводить путешественников дальше, но Вальдси не желал и слышать об этом. Он утверждал, что обязался довести караван до настоящего тракта — и сделает это. Эльф сильно подозревал, что дождевик пожелает отправиться с ними и дальше, но пока держал свои подозрения при себе. Зато последние дни, не заполненные ничем интересным, позволили ему повнимательнее приглядеться к чародею.
   Как и все дождевики, Вальдси был худощав и высок. Его голову покрывали долгие космы коричневых, с прозеленью, волос, из-под которых проглядывали большие внимательные глаза. Внешне похожий на эльфа, он, впрочем, не сторонился представителей других рас Ниса, собравшихся в караване. А здесь их было очень много, представителей этих самых рас: и тролли, и гномы, и альвы, и эльфы, и киноцефалы, и карлики, и… Список можно было бы продолжать еще долго, и Эльтдон порой удивлялся, почему Годтар-Уф-Нодол собрал такую необычную команду. Видимо, это еще одно из проявлений тайной мудрости дуршэ, которой он не спешит делиться.
   Колдун вел себя спокойно и уверенно, показывая, что знает цену собственным возможностям и не обманывается по поводу их значимости для каравана. Несколько раз он указывал на скрытые ловушки, поставленные местными жителями на зверя, предупреждал о возможных опасностях — в общем, отрабатывал оговоренную сумму вознаграждения.
   Стоит ли удивляться, что Сафельд, озабоченный судьбой каравана, в конце концов остановил свой взор на дождевике? И стоит ли удивляться тому, что через некоторое время он, решившись наконец, отозвал колдуна в сторону и заговорил с ним о чем-то? Стоит ли? Да, наверное, не стоит.
   Тем более что Вальдси ничего не сделал. Дождевик лишь пожал плечами и ответил, что Книга не представляет угрозы для каравана, а кроме безопасности он ничего не обещал. Тролль в сердцах сплюнул в вязкую жижу под ногами и ушел прочь. Колдун же улыбнулся и вернулся к костру допивать цах. С этой ночи он начал внимательно следить за Эльтдоном, не уверенный, впрочем, в том, станет ли вмешиваться. Это было не его дело, а Вальдси очень не любил ввязываться в подобного рода приключения. Как правило, они не доводили до добра.
   А Эльтдон постепенно менялся. Ни он сам, ни дуршэ не замечали еще этой перемены — слишком уж она была неуловимой и скрытой. Внешне эльф оставался таким же, как и был, когда впервые попал в караван. А вот внутренне… Наверное, не зря так торопился избавиться от Книги Фтил, наверное, не зря он радовался, даже не признаваясь еще самому себе в причине, когда Асканий с кентаврами и дорогим гостем скрылся вдали. Наверное…
   Всего этого Вальдси не знал. Он просто наблюдал. Иногда делал осторожные выводы. Иногда жестом, словом, поступком проверял свои подозрения. Иногда старался сделать так, чтобы никто из караванщиков не заметил того, что происходит. Он обещал охранять караван — он его охранял. А все прочее… там разберемся.
   Сафельд обратил внимание на то, что его слова не прошли даром, и тоже успокоился. Главное — добраться до Бурина. А там… разберемся.
   Эльтдон же ничего не замечал и с нетерпением ждал очередной ночи, чтобы осторожно, прячась от посторонних взглядов, полистать Книгу. Голос здравого смысла, тревоживший его раньше, теперь утих. Все равно этот голос никто не желал слушать.
   Там разберемся…
   Когда-нибудь у мертвого окна появится твоя седая тень.
   Когда-нибудь ты снова будешь знать о тех мечтах, что обрывает день.
   И беззаботно улыбнувшись, ты забудешь на минуту о беде.
   И снова зацветут в саду цветы, а я… Я буду неизвестно где.
   Опять я буду где-то погибать, без права умереть, без права жить.
   Я буду вновь тюльпаны обрывать и вновь пытаться жизнь перекроить.
   Я где-то буду. Где-то будешь ты.
   И в миг — в один и тот же — как-то раз мы вспомним вместе этот день и пыль — пыль улиц, где тебя тогда я спас.
   И я пожму плечами: что с того, мне жертвовать без жертв не впервой.
   Тогда я не боялся ничего и не искал ни подвигов, ни войн.
   А ты вздохнешь, наверное, тогда, подумав: «Что с того, что не искал?
   Стучалась в дверь усталая беда.
   Я попросила. Ты ее прогнал».

Глава двадцать четвертая

   «В городе душно, дымно и жарко.
   Лук бы — с одною хотя бы стрелой.
   Не откажусь от такого подарка — чувствую взгляд за спиной…»

Элмер Транк

1

   В конце концов крысы стали осторожнее — чего и следовало ожидать. Они уже не торопились вылезать из нор, а терпеливо сидели у выхода, принюхивались, стараясь понять, куда же могли запропаститься их товарки. Потом, видимо уразумев, что соваться в эту камеру опасно, вовсе перестали туда ходить.
   Или нет? Дрею уже не суждено было узнать об этом. Примерно спустя неделю после того, как крысы стали осторожничать, он решил, что пора начинать.
   Он еще раз обошел свою камеру: маленькое отверстие в полу для нечистот, стена с гвоздями, напротив — дверь с узким окошком, каменный выступ-«кровать».
   Приблизившись к тюремной двери, Дрей прислонил к ней ладонь и тихонько нажал.
   Это было необъяснимо — но каменная поверхность поддалась! Удивленный, он надавил сильнее.
   Дверь со скрежетом распахнулась.
   В голове ослепительно вспыхнула и разорвалась мысль: «Западня!» Бессмертный отшатнулся назад и замер, затаив дыхание, отлично понимая, что после дверного скрипа его дыхание ничего не значит — если кто-то мог услышать посторонние звуки, то он их услышал. И все-таки почти не дышал. И все-таки ждал невесть чего, хотя, Создатель! — чего ж можно ждать здесь, в подземельях, какой такой ловушки?! От кого?! Зачем?! И все-таки закрыл дверь
   — не до конца! — и лег на каменный выступ, дрожа всем телом, как загнанный зверь. Лежал, плотно сомкнув покрасневшие веки, прерывисто дыша; смешались прошлое с настоящим, казалось, что сейчас войдет Димк с Вигном и прочими, а потом повторится все сначала; и поводил запястьями, с ужасом ожидая ощущения легкого покалывания от магических цепей, и не чувствовал, и все равно казалось — возвращается былое. И где-то наверху ждет Стилла, Горный Цветок, сорванный им мимоходом, походя…
   Потом зашелся сухим презрительным смехом: правду говорят, что долго живший в неволе зверь утрачивает потребность в свободе, и, даже если его клетку откроют, не стремится убежать. Боится бежать. Потому что знает: рано или поздно, так или иначе — обязательно снова поймают. И все повторится. Как повторяется сейчас.
   Смех отрезвил; не унял дрожи во всем теле, но приостановил лихорадочное мелькание мыслей. Дрей встал с «кровати» и направился к двери. Нужно уходить отсюда — и он уходил. Даже если за дверью — ловушка.
   За дверью ловушки не было. За дверью была тишина. Про такую обычно говорят — «мертвая тишина». Окутанный туманом регенерации, он совершенно не обращал внимания на окружающее — да это было и невозможно. А теперь, стоя в дверном проеме, на пороге свободы, бессмертный слышал… нет, в том-то и дело, что он ничего не слышал. Ни хохота того вечного заключенного-весельчака, ни рыданий, ни-че-го. Далекое «кап-кап-кап» с плесневелого потолка не в счет.
   Следующий его шаг взорвал эту тишину, гулким колоколом прошелся по коридорам — и в соседних камерах всполошенно зацокали коготки, очень знакомо, очень противно, — потому что — нехотя. Как будто крыс оторвали от чего-то весьма важного. Например, от еды.
   Дрей догадывался… а если бы и не догадывался, то уж тошнотворный, выворачивающий нутро запах был самым убедительным доказательством. За этими дверьми — смерть. И сразу же вспомнилось: Варн давным-давно не носил еду не только ему. Он вообще не носил еду.
   Наверное, не следовало этого делать, но Дрей подошел к двери камеры напротив, дернул за корявую, крошащуюся ручку. С той стороны испуганно шарахнулись крысы.
   Без сомнения, замки заперты и на остальных дверях.
   «А вот теперь иди, беззащитный человечишка, иди, ищи выход из этих мертвых подземелий, мечись глупой букашкой, потому что отсюда существует только один выход. И для тебя он недоступен, потому что этот выход — смерть!»
   Это чей-то вкрадчивый голос или просто твое бушующее сознание? Как знать, как знать…

2

   Длинные, выгнутые дугой тоннели швыряют мелкое двуногое туда-сюда, словно никчемный полый шарик: пинг-понг, пинг-понг… Тупик; обрывающийся в бездну коридор с осевшим потолком; решетчатая перегородка с широкими ржавыми прутьями — не пролезть… Пинг-понг, пинг-понг… И начинает казаться, что выхода отсюда нет, что он просто потерялся, заблудился точно так же, как и ты, и вы сейчас бродите, вдвоем, в поисках друг друга. А может, и вас самих тоже нет?
   Но страшен был даже не этот вечный коридор, дробящийся и снова сливающийся в одно, с белесыми наростами на стенах, с паутиной и падающей, падающей, падающей (Создатель, когда же это прекратится?!), падающей водой — страшно было другое: везде, в каждой камере слышалось цок-цок-цоканье бегущих крыс и потом этот запах, тяжелый запах смерти — след… чего? Что случилось здесь, в царстве старого горбатого Варна, пока ты висел в тумане забытья? Что могло случиться здесь, что?!
   Дрей не знал, оставалось только идти, шагать, ползти в поисках того самого выхода. Он шел, шагал, полз.
   Впереди чутко дремала вечность.

3

   Тем, от кого это зависело, судя по всему, и на сей раз было все равно. Или же они забавлялись. Или же…
   Сперва гном и человек не узнали друг друга. Наверное, неузнаваемо изменились за последние годы, а может быть, слишком неожиданной оказалась эта встреча. Варн за прошедшие месяцы постарел на тысячу лет, что-то — то ли мудрость, то ли проклятья пленников — согнуло гнома в корявый крюк, и теперь его глаза смотрели под ноги, шаркающие слабые ноги. Свергнутый король прощался со своим мертвым королевством…
   Дрей не мог постареть, вырванный из уродующих лап времени, — но месяцы, проведенные в заточении, оставили свой след и на нем. В особенности на лице: в горящих, как бешеные уголья, глазах, в кривом изгибе растрескавшихся губ. И поэтому старые знакомцы, встретившись, отшатнулись друг от друга. А потом Варн расхохотался — так взрывается в костре сухое полено, — оглушительно, раскатисто, неожиданно.
   — Ты! Все-таки ты выбрался! Рано или поздно это должно было произойти! Рано!.. или поздно! А дверь, дверь была открыта? Испугался, правда?! Знаю, знаю, испугался! Потому что неожиданность. А я знал, что ты выберешься. И специально — а-ха-ха! — специально! — открыл дверь, когда ты спал. Испугался! А-ха-ха-ха-ха! Испугался! — Гном осекся смерил бессмертного презрительным взглядом: — А вот теперь можешь убивать. Потому что я уже и так мертв! Они убили меня, я не нужен им, никому, никому не нужен, все бросили старого Варна, забыли о нем, потому что — Туман! Завеса! И все они дрожат, они оставили меня, оставили, оставили! Оставили…
   Он замолчал. Бессмертный пожал плечами. Затем обогнул горбуна и пошел дальше по коридору не оборачиваясь.
   — Стой! — Варн повис у него на руке, вцепившись в кожу, так что Дрей поморщился. — Стой! Ты должен убить меня. Должен! Должен!
   Бессмертный медленно обернулся:
   — Я ничего не должен. Впрочем, если хочешь, я сделаю это. Вот только сперва отведи меня к воротам.
   Горбун снова зашелся рассыпчатым липким смехом:
   — Я знал, что мы договоримся! Знал! Знал! Пойдем. Кажется, я обречен вечно выводить тебя отсюда.
   — Кажется, — пробормотал Дрей. — Кажется…
   Он думал о том, что выкрикивал минуту назад старый гном. «Завеса? Туман?» Варн бредил или же за этими словами действительно что-то стоит? Должно быть, иначе откуда это запустенье в подземелье?
   Они брели, снова вместе, снова Варн — впереди, как это было уже много ткарнов назад; и опять наверху Дрея дожидалась неизвестность. Но он — шел, потому что иного выхода не существовало, вернее, существовал, но только один. Тот самый, за которым… «завеса».
   На сей раз ворота были плотно стянуты цепью, лишь наверху светлела полоска — достаточная, чтобы сумел подняться и пролезть наружу Дрей, но недосягаемая для старого гнома. Но Варн к этому и не стремился. Он стремился к другому…
   Дрей постоял немного, глядя на скрюченное бездыханное тело, обернулся и полез наверх, к чернеющему небу. Стоило, наверное, спросить у горбуна о завесе и о том, что же случилось в его подземельях, но… то ли из жалости (хотя откуда у него, бессмертного, жалость), то ли из опасения, что сумасшедший старик все равно не скажет ничего стоящего — в общем, по Дрей этого не сделал. Ну и ладно. Как говорится, снявши голову…
   Гритон-Сдраул встретил его ветром — резким, швырявшим в лицо пыль, мусор и листья деревьев. Неоткуда было взяться такому ветру, неоткуда, потому что вокруг города текла безымянная река, этакий гигантский водяной ров; неоткуда, но вот же взялся, и швырял, швырял, швырял в лицо пылинки, выжимая из глаз слезы, застревая в волосах.
   Улицы источали запах страха; через плотно прикрытые ставни не пробивалось ни лучика света — а ведь было совсем рано. И еще — звуки. Вечерний город переливается, звенит криками матерей, зовущих домой заигравшихся детей, скрипит тележкой уличного торговца, который отправляется домой — до утра; бряцает оружием стражников, шепчется губами влюбленных — живет. А здесь не было ничего, только шуршали листья на мостовой, испуганно скрипела спешно закрываемая дверь, улетал во тьму задутый огонек свечи.
   Гритон-Сдраул тоже жил — но по-другому, жизнью напуганной, потаенной, скрытой. Дрею вдруг очень захотелось оказаться где-нибудь далеко отсюда — но этого сделать он не мог. А значит, следовало искать пристанище. И, перепрыгнув через знакомый забор, пригибаясь, проскальзывая под тяжелыми ветвями одичавших плодовых деревьев, он пошел к домику, и что-то внутри замирало, ожидая невозможного: дверного скрипа, тоненькой фигурки в проеме. Всего этого не было, и, оказавшись внутри, он только здесь ощутил всю силу боли — от бессилия переиграть жизнь по-другому. «Бессильный бессмертный. Ха-ха».
   Он рухнул на продавленную кровать и утонул в черном сне.

4

   Сон колыхался вокруг него полупрозрачными волнами: то ли узорчатые портьеры из далекой, уже несуществующей жизни, то ли грязный саван. За этой трепещущей пеленой шевелились какие-то тени. «Туман, туман, туман… Завеса». И не разглядеть, что там, по ту сторону пелены, и не перейти эту дрожащую черту. И тени явятся тебе лишь по собственному хотению… если явятся.
   И они являлись. Долгая череда, лица, лица, лица, все так странно знакомые — и незнакомые одновременно. Он знал, встречал их в своей неестественно долгой жизни, и сейчас они пришли, чтобы о чем-то сообщить. О чем? Губы пришельцев, плотно ли сомкнутые или же вяло разведенные, не шевелились, на лицах жили только глаза, глаза, глаза, и глаза эти кричали о чем-то. О чем?!
   Лица, лица, лица… Он уже устал от лиц, он желал бы отвернуться, забыть, проснуться — и не мог.
   Но что-то же они кричали, для чего-то же они шли мимо него, исчезая в никуда и возникая ниоткуда! Впрочем, почему ниоткуда? Вон же, присмотрись, вон же, за каждым силуэтом проглядывает, зыркает злобным глазом, скалится память — твоя память. Это никакое ни знамение, окстись — откуда? — это просто очередной смотр твоей совести, обрати-ка внимание: все, кто пришел к тебе, — не простые визитеры, всех их ты когда-то убил, во-он, в конце этой фантасмагорической шеренги, горбится Варн. Последний. Пока. «Простите, господа, кто здесь крайний? Вы? Ну так я за вами…»
   Но вот ряд фигур заканчивается, они мелькают все быстрее, сливаясь снова в ту же самую пелену, а потом взрывается четким отпечатком лицо Варна. И тихий насмешливый голос остается следом застывшей лавы: «Завеса. Она ждет тебя. Но ты — не ходи! Не ходи! Не ходи-и-и!»
   Дрей дернулся, чтобы отодвинуться от этого страшного лица, от этих страшных слов…
   Проснулся.
   В домике было мертвенно тихо. Он полежал немного, глядя в просевший потолок с разъехавшимися в стороны досками. Из щелей свешивался то ли мох, то ли клочья гнилой соломы — в сумраке не понять.
   «Нужно бы найти что-нибудь из одежды. И поесть».
   Впрочем, он знал: когда эти бытовые — бытовые?! — проблемы будут сняты, наступит время решать, что же ему делать дальше. И он знал, что решит. Поэтому, наверное, и искал одежду так неторопливо.
   После того как в дальнем углу, в каком-то жалком подобии шкафчика бессмертный нашел-таки кое-что более-менее подходящее, когда выяснилось, что еды в домике нет никакой, и пришлось идти в сад и, таясь, обрывать большие, но еще недозрелые плоды, — когда все это было сделано, Дрей присел на кровать и вынужден был признать: пора. Пора что-то решать.
   В общем-то, он мог бы просто уйти на восток, наплевав на завесу и прочие местные безобразия. Мог бы? Наверное, мог. Но Дрей этого не сделал. Где-то глубоко в подсознании, тем, что иногда называют интуицией, он знал, именно знал: завеса каким-то образом связана с Темным богом. И просто так ему уйти не удастся.
   Следовало побольше разузнать о происходящем. Но у кого?! Не станешь же ловить первого попавшегося горожанина и пытать его? Не станешь. Тем более что первый попавшийся горожанин, скорее всего, не порадует ничем, кроме местных слухов, львиная доля которых — вымысел. Для того чтобы узнать больше, необходимо встретиться с власть имущими. Дрею была известна только одна такая особа, да и то — понаслышке. Он даже не знал, где эта особа сейчас находится. Но вот последнее-то выяснить было проще простого, подобные места легко найти. Намного труднее туда попасть.
   Бессмертный дождался вечера и, когда город снова впал в полукоматозное состояние, вышел на улицу и поднял голову вверх. Этого хватило: вот она, башня — чернеет игольчатым шпилем, возвышаясь над всеми прочими городскими строениями.
   «Значит, нам туда дорога…»
   Дрей очень надеялся, что Прэггэ Мстительная окажется дома.

5

   На сей раз — хвала Создателю! — обошлось без жертв. Бессмертный поклялся сам себе в том, что попадет в башню без крови, — и клятву сдержал.
   Башню окружал высокий забор, дорога упиралась своим пыльным лбом в широкие расписные ворота с барельефными зверями и деревьями, с мощным запором, со стражниками. Дрей постучал и спустя некоторое время постучал снова. За воротами удивленно пробормотали какие-то слова, в смысл которых бессмертный предпочел не вникать. Потом маленькая калитка в стене со страшным скрежетом приоткрылась, в щели нарисовалось заспанное гномье лицо; в одной руке бдительного стража болтался, удерживаемый за повязку, шлем, другая опиралась на копье.
   — Какого… тебе надоть? — прорычал гном. — Пшел вон, оборвыш!
   Бессмертный положил на калитку ладонь, чтобы вояка случайно ее не захлопнул:
   — Я к хозяйке.
   — К кому?! — хохотнул гном.
   — К Мстительной, — пояснил Дрей.
   — И как же тебя представить? — съехидничал доблестный боец.
   — Назови меня Странником. Да добавь, что ткарнов двадцать назад я сорвал Горный Цветок. Ступай. — И Дрей сам закрыл калитку — снаружи. Потом сел под стеной, чтобы ждать ответа. Он не сомневался, что правительница Гритон-Сдраула обязательно пожелает с ним встретиться. Потому и был так спокоен.
   Стражник вернулся быстрее, чем Дрей ожидал. Наверное, Прэггэ очень хотела встретиться с нечаянным гостем.
   Гном хмуро посмотрел на «оборвыша» и сотворил приглашающий жест, который, впрочем, можно было трактовать по-разному. Дрей не стал привередничать и вошел. Они пересекли внутренний двор, не блиставший особым великолепием, но и не впавший в окончательное запустение, и приблизились к башне.
   У входа стражник препоручил гостя двум другим гномам, подтянутым и собранным, хотя под маской суровости на их лицах — Дрей это видел — пряталось встревоженное удивление. Что делает здесь этот альв? И какие общие интересы могут связывать его и Мстительную?
   Но воинам не положено задавать вопросы, поэтому они безропотно повели Дрея наверх, к покоям Прэггэ.
   Правительница встретила гостя в тронном зале — темном, с завешанными блеклыми портьерами окнами, с холодным эхом, игриво катавшимся по залу.
   — Входи-входи-входи, — забегало оно по углам, не задевая, впрочем, паутину и не тревожа слежавшуюся пыль: зачем тревожить, зачем задевать?..
   — Здравствуй-здравствуй-здравствуй, — мечется эхо от Дрея к низкой фигурке в противоположном конце зала.
   Несколько зажженных свечей сокрушенно качают светлыми головками: к чему, мол, такой шум? И бессмертный смущенно замолкает, идет к низенькой фигурке, и никто не рискует остановить странного худого незнакомца, потому что никого и нет в зале — кроме этих двоих, да эха, да свечей.
   — Я могла бы спросить, зачем ты пришел, — говорит Прэггэ, и Дрей видит, что ее уже немолодое лицо, властное и внешне спокойное, скрывает мертвенную усталость. Она — просто маленькая напуганная женщина, которая взвалила на свои плечи слишком тяжелый груз — и тот убивает ее.
   — Я могла бы, — продолжает Прэггэ, — но не стану. Ты сам расскажешь. Но сперва я хочу кое-что рассказать тебе. Идем. — Она берет его холодной ладошкой за локоть и уводит прочь из тронного зала. Официальная часть встречи закончена.
   — Ты голоден? — спрашивает Мстительная, пока они шагают по коридору, по мягкой ковровой дорожке, где в стенных нишах для свечей — темно, а за окнами
   — хищно зевает ветер. — В зале накрыли стол, так что не беспокойся, я бываю и гостеприимной. Ты поешь, а я расскажу тебе о том, что ты, наверное, и желаешь выяснить.
   — Завеса, — роняет Дрей, и слово полым шариком ударяется о мягкий ворс дорожки, застревая в нем.
   — Да, — соглашается Прэггэ. — Завеса. Но прежде о другом. Я благодарю тебя за то, что ты помог Стилле бежать. Она ведь говорила тебе о том, что произошло?
   — Твой родитель, совершивший переворот и уничтоживший почти всю правящую династию, кроме одной маленькой девчушки? Да, она говорила. — И слова падают, падают распухшими каплями, впитываясь в дорожку, одно за одним.
   — Я не могла ни убить ее, ни отпустить, — признается Прэггэ. — Отпустить — потому что придворные, тогда еще игравшие какую-то роль в правлении, были против. Убить… ты знаешь сам.
   — Знаю, — соглашается Дрей. — Знаю.
   Шелестит за окном ветер: «О да, он знает!»
   — А ты развязал этот узел. И еще — Торн тогда действовал на свой страх и риск.
   — Но с твоего позволения, — уточняет бессмертный.
   — Да. Он был мне нужен.
   — А сейчас? — спрашивает Дрей.
   — А сейчас мне нужен ты… наверное. Потому что я не уверена в том, что даже ты сможешь помочь.
   «Завеса, — предупреждает заоконный ветер. — Завеса, завеса, завеса… Туман».

всплеск памяти

   А все началось несколько месяцев назад.
   Первыми завесу обнаружили как раз гномы Торна. Близился час Драконьей Подати, и, хотя в мертвом Эхрр-Ноом-Дил-Вубэке никто не собирался лететь за жертвами, здесь этого не знали. Поэтому Торн вынужден был оставить в покое Дрея и по возвращении почти сразу же отправился на промысел.
   Если бы не это, завесу, наверное, обнаружили бы нескоро. Только обладатели безузорчатых рубашек ходили на север от Гритон-Сдраула, остальные же не рисковали покидать горы из-за древней вражды, той самой, что разлеглась злобным зверем на границе двух стран. Многие не помнили уже о причине этой вражды, впрочем, и теперь сие казалось неважным.
   Да, завесу, наверное, обнаружили бы нескоро. Потому что кое-кто считал (и не без оснований), что двигаться она начала только тогда, когда ее заметили. Не заметили бы — стояла бы на месте, а так… Впрочем, не о том сейчас речь.