Слуги подхватили обморочную и не дали ей упасть. Наверное, заботились о том, чтобы в полу не образовалась вмятина.
Я скривился от собственных неуклюжих попыток пошутить и бросил осторожный взгляд на старика. Тот бесстрастно наблюдал за тем, как слуги приводят толстуху в себя.
Она очнулась довольно быстро. Судорожно глотнула воздух, икнула и уставилась на Мугида большими выпученными глазами — рыба, попавшая на сушу. Только рыбы не икают.
— Так что же вы видели? — повествователь спросил об этом как ни в чем не бывало. Словно ему
— ему, а не ей! — пришлось на минутку отлучиться, и вот он вернулся к прерванному разговору.
— Я видела, как он умирает, — ослабевшим голосом произнесла толстуха. — Понимаете — умирает!
— Понимаю, — успокоил ее старик. — Думаю, автобус уже прибыл.
Слуги распахнули перед ним входную дверь, и Мугид, а после — толстуха — вышли на площадку. Я последовал было за ними, но один из слуг настойчивым жестом остановил меня:
— Не сейчас, господин.
Я вынужден был согласиться с этим. Вряд ли мое присутствие чем-нибудь помогло бы, скорее — наоборот.
Резкий пронзительный звук, родившийся в ущелье, поначалу напугал меня. Данкэн тоже вздрогнул, да и остальные внимавшие — они к этому времени тоже выбрались из комнатки и наблюдали за происходящим — покосились в сторону площадки.
С минутным запозданием я все же понял, что это гудел автобус.
Толстуха, поддерживаемая под локоть Мугидом, стала спускаться по лестнице.
Когда они исчезли из поля зрения, я повторил свою попытку выйти наружу, и на сей раз мешать мне никто не стал.
На площадке было холодно и ветрено — как, впрочем, и всегда. Я перегнулся через парапет и увидел далеко внизу красный коробок автобуса.
Мугид с толстухой преодолели уже примерно четверть пути и потихоньку продолжали спускаться дальше. Молодец старик. Не дал ей окончательно впасть в истерику.
Рядом появились другие люди, они тоже наблюдали за тем, как повествователь и толстуха спускались. Но с меня было довольно — я уже насмотрелся досыта. Зато выпал случай поговорить с Данкэном.
Я тронул его за локоть. Журналист мгновенно откликнулся и отошел в сторону, словно только дожидался моего знака.
— Вы поняли? — спросил я.
Он кивнул. Конечно, он понял. Толстуха была следующей в очереди на суточное обладание даром Пресветлых. Ей на долю выпала способность видеть вещие сны. Или то, что она сочла вещими снами, если точнее. Вряд ли они имеют какое-то отношение к действительности.
Но нам-то от этого не станет легче. Кто следующий? И что выпадет ему?
— Мне страшно, Нулкэр, — неожиданно прошептал журналист, кутаясь в свой кожаный жилет с карманами. — Я начинаю жалеть, что вообще попал сюда.
— Вы не одиноки, — хмыкнул я. — Но что поделать? Отправляйтесь, если желаете, вслед за ними, — я кивнул в сторону ущелья. Разумеется, отсюда не было видно ни автобуса, ни старика с толстухой, но Данкэн понял. — Еще успеете догнать.
Он вздохнул.
— Знаете, — говорит, — теперь я понимаю, что чувствует обезьяна, когда сует лапу в ящик с апельсином. Вам, должно быть, известна эта старая охотничья уловка. Поимщик берет ящик, раскрашивает его как можно ярче и кладет внутрь апельсин. Делает отверстие — такое, чтобы обезьяна могла просунуть внутрь руку, но вытащить ее с апельсином, зажатым в кулаке, была уже не способна. Считается, что обезьяна настолько глупа, что не может додуматься и сбежать. Глупости! Я только теперь понял: она не бежит, потому что ей интересно. Какой-то частью сознания животное догадывается, что все это неспроста, и его, скорее всего, убьют. Но есть более сильный импульс, инстинкт — называйте это, как угодно — любопытство! Ей любопытно — и она остается, дожидаясь поимщиков. Я сейчас — такая обезьяна.
— А вот идет поимщик, — я кивнул в сторону лестницы.
Не знаю, как Мугид ухитрился так быстро довести толстуху до автобуса, но он уже возвращался. Лицо его не выдавало ни единого чувства. С таким бы лицом в карты играть!
Данкэн вздрогнул и оглянулся. Потом замолчал.
А я подумал, что этим трюком избавился от его вопроса, на который было бы очень сложно придумать правдоподобный ответ. Скажите, Нулкэр, а почему остаетесь вы?
— Господа, — сказал Мугид, оказавшись на площадке и снова окидывая всех взглядом опытного пастуха. — Поскольку нас так неожиданно…
прервали, предлагаю пообедать прежде, чем мы продолжим наше повествование.
Итак продолжим? Тем лучше, поскольку сие означает, что все это закончится для меня раньше. Может быть, уже сегодня.
Конечно, я бессовестно врал себе. Сегодня я бы не рискнул. Мугид и так на взводе. Опасный человек.
Обед прошел в гробовом молчании. Как говорится, атмосфера сгустилась и готова была разразиться бурей. Правда, обошлось без бурь.
После обеда мы продолжили, как и…
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТОЕ
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Я скривился от собственных неуклюжих попыток пошутить и бросил осторожный взгляд на старика. Тот бесстрастно наблюдал за тем, как слуги приводят толстуху в себя.
Она очнулась довольно быстро. Судорожно глотнула воздух, икнула и уставилась на Мугида большими выпученными глазами — рыба, попавшая на сушу. Только рыбы не икают.
— Так что же вы видели? — повествователь спросил об этом как ни в чем не бывало. Словно ему
— ему, а не ей! — пришлось на минутку отлучиться, и вот он вернулся к прерванному разговору.
— Я видела, как он умирает, — ослабевшим голосом произнесла толстуха. — Понимаете — умирает!
— Понимаю, — успокоил ее старик. — Думаю, автобус уже прибыл.
Слуги распахнули перед ним входную дверь, и Мугид, а после — толстуха — вышли на площадку. Я последовал было за ними, но один из слуг настойчивым жестом остановил меня:
— Не сейчас, господин.
Я вынужден был согласиться с этим. Вряд ли мое присутствие чем-нибудь помогло бы, скорее — наоборот.
Резкий пронзительный звук, родившийся в ущелье, поначалу напугал меня. Данкэн тоже вздрогнул, да и остальные внимавшие — они к этому времени тоже выбрались из комнатки и наблюдали за происходящим — покосились в сторону площадки.
С минутным запозданием я все же понял, что это гудел автобус.
Толстуха, поддерживаемая под локоть Мугидом, стала спускаться по лестнице.
Когда они исчезли из поля зрения, я повторил свою попытку выйти наружу, и на сей раз мешать мне никто не стал.
На площадке было холодно и ветрено — как, впрочем, и всегда. Я перегнулся через парапет и увидел далеко внизу красный коробок автобуса.
Мугид с толстухой преодолели уже примерно четверть пути и потихоньку продолжали спускаться дальше. Молодец старик. Не дал ей окончательно впасть в истерику.
Рядом появились другие люди, они тоже наблюдали за тем, как повествователь и толстуха спускались. Но с меня было довольно — я уже насмотрелся досыта. Зато выпал случай поговорить с Данкэном.
Я тронул его за локоть. Журналист мгновенно откликнулся и отошел в сторону, словно только дожидался моего знака.
— Вы поняли? — спросил я.
Он кивнул. Конечно, он понял. Толстуха была следующей в очереди на суточное обладание даром Пресветлых. Ей на долю выпала способность видеть вещие сны. Или то, что она сочла вещими снами, если точнее. Вряд ли они имеют какое-то отношение к действительности.
Но нам-то от этого не станет легче. Кто следующий? И что выпадет ему?
— Мне страшно, Нулкэр, — неожиданно прошептал журналист, кутаясь в свой кожаный жилет с карманами. — Я начинаю жалеть, что вообще попал сюда.
— Вы не одиноки, — хмыкнул я. — Но что поделать? Отправляйтесь, если желаете, вслед за ними, — я кивнул в сторону ущелья. Разумеется, отсюда не было видно ни автобуса, ни старика с толстухой, но Данкэн понял. — Еще успеете догнать.
Он вздохнул.
— Знаете, — говорит, — теперь я понимаю, что чувствует обезьяна, когда сует лапу в ящик с апельсином. Вам, должно быть, известна эта старая охотничья уловка. Поимщик берет ящик, раскрашивает его как можно ярче и кладет внутрь апельсин. Делает отверстие — такое, чтобы обезьяна могла просунуть внутрь руку, но вытащить ее с апельсином, зажатым в кулаке, была уже не способна. Считается, что обезьяна настолько глупа, что не может додуматься и сбежать. Глупости! Я только теперь понял: она не бежит, потому что ей интересно. Какой-то частью сознания животное догадывается, что все это неспроста, и его, скорее всего, убьют. Но есть более сильный импульс, инстинкт — называйте это, как угодно — любопытство! Ей любопытно — и она остается, дожидаясь поимщиков. Я сейчас — такая обезьяна.
— А вот идет поимщик, — я кивнул в сторону лестницы.
Не знаю, как Мугид ухитрился так быстро довести толстуху до автобуса, но он уже возвращался. Лицо его не выдавало ни единого чувства. С таким бы лицом в карты играть!
Данкэн вздрогнул и оглянулся. Потом замолчал.
А я подумал, что этим трюком избавился от его вопроса, на который было бы очень сложно придумать правдоподобный ответ. Скажите, Нулкэр, а почему остаетесь вы?
— Господа, — сказал Мугид, оказавшись на площадке и снова окидывая всех взглядом опытного пастуха. — Поскольку нас так неожиданно…
прервали, предлагаю пообедать прежде, чем мы продолжим наше повествование.
Итак продолжим? Тем лучше, поскольку сие означает, что все это закончится для меня раньше. Может быть, уже сегодня.
Конечно, я бессовестно врал себе. Сегодня я бы не рискнул. Мугид и так на взводе. Опасный человек.
Обед прошел в гробовом молчании. Как говорится, атмосфера сгустилась и готова была разразиться бурей. Правда, обошлось без бурь.
После обеда мы продолжили, как и…
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТОЕ
Как Талигхилл и ожидал, во дворце было еще хуже. В смысле, жарче, многолюднее и утомительнее. Плюс ко всему — здесь приходилось возобновлять то, от чего он был благополучно избавлен, находясь в усадьбе: тренировки по владению оружием, занятие делами государственной важности, светские приемы и еще много всякого… непотребства. Но это оставалось пока в недалеком будущем. Слуги распаковывали багаж, а он шагал по длинным коридорам дворца, то и дело встречаясь с вельможами и увязая, как в патоке, в пустых разговорах о здоровье и непостоянных ценах на воду.
Талигхилл каждый раз мысленно кривился и старался поскорее вырваться из лап очередного сахарно-улыбчивого собеседника, но уйти, совсем не поговорив, практически не удавалось. Что, разумеется, мало способствовало поднятию настроения принца.
Впрочем, о каком-таком настроении могла идти речь? Он несколько часов назад узнал о том, что является, по сути, бастардом, пускай и по материнской линии. Его отец — управитель имения Пресветлых! Разумеется, все, что наговорил Домаб, могло оказаться неправдой — могло бы! эх, могло!
Вот только было — принц знал это, чувствовал — было правдой.
Очередной коридор вильнул хвостом, подобно нашалившему псу, и Пресветлый оказался в крыле, где находились его покои. Кроме них, здесь также располагалась дворцовая библиотека, кабинет принца и все такое прочее. Но уж никак не храм Ув-Дайгрэйса, поэтому Тиелиг, отделившийся от тьмы одной из ниш и направляющийся к Талигхиллу, был здесь, мягко говоря, неуместен. Но кажется, принц сейчас не был расположен говорить мягко.
— Добрый день, господин, — поклонился жрец.
— Возможно. Но я этого пока не заметил, — бросил Пресветлый. — Это все, чем вы хотели порадовать меня сегодня? В таком случае, счастливого пути. И пускай этот день будет к вам по-прежнему добрым.
— Благодарю вас, Пресветлый, — Тиелиг снова поклонился. — Но это не все.
— Что же еще?
— Вас хотел видеть Харлин. И он просил меня, чтобы я поинтересовался у вас, когда вы сможете его принять.
— Дело, разумеется, не терпит отлагательств? — предположил принц. — Ну, с Харлином я, положим, сам все решу, а вот что вы, любезный, здесь делаете? Неужели, работаете у дворцового казначея на полставки посыльным?
Непохоже на вас. Или, может быть, пожертвования в храм стали поступать в значительно меньших количествах? Неужели горожане поумнели?
— Нет, хвала небесам, — покачал головой Тиелиг. В его голосе не было ни капли раздражения или неодобрения от сказанного Пресветлым. — Нет, пожертвования поступают все с той же регулярностью. Горожане не поглупели. Просто, господин…
И Тиелиг внезапно замолчал.
Принц с удивлением отметил, что впервые за долгие годы знакомства со жрецом наблюдает его растерянным.
— Так что же, Тиелиг?
Жрец помотал головой:
— Ничего, Пресветлый. Простите, что потревожил ваш покой.
— Ты уверен, что ничего?
— Нет, Пресветлый, не уверен, — Тиелиг медленно, словно в тяжелом раздумье, снова покачал головой. — Совсем не уверен…
— Тогда говори, — велел принц.
— Не буду, господин, — ответил жрец Ув-Дайгрэйса. — Именно потому что не уверен.
Талигхилл пожал плечами:
— Ну, как знаешь…
И пошел к себе, заинтригованный необычным поведением Тиелига.
А жрец еще некоторое время стоял, продолжая недоверчиво качать головой.
Принц вошел в свои покои, рухнул на просторную кровать и пообещал самому себе до завтрашнего дня не заниматься никакими делами — даже делами государственной важности. В конце концов как-то же с ними Харлин справлялся, пока Талигхилл не приехал. А один день погоды не сделает.
В дверь постучали. Уважительно, но в то же время настойчиво: мол, знаю, что ты здесь, и нечего притворяться, будто не слышишь — открывай.
Талигхилл проигнорировал стук и продолжал лежать, пялясь в алый шелк балдахина. Нужно было сказать Джергилу, чтобы никого не пускали.
Неизвестный выждал некоторое время и снова постучал.
— Входите, не заперто! — крикнул принц, понимая, что не отвяжутся.
В комнату вошел Харлин. Отыскал взглядом Пресветлого, поклонился и сразу, с порога, начал говорить о неотложных делах .
Талигхилл прервал его взмахом руки и приподнялся на локте:
— Подожди, не торопись. Что-то на самом деле важное есть? Нету — знаю, что нету. Поэтому давай договоримся так: сегодня ты меня оставляешь в покое, а с завтрашнего дня — так уж и быть — тирань меня, сколько позволю. И не спорь.
Все, ступай.
Харлин поклонился:
— Всего один вопрос, Пресветлый. Один вопрос — и я уйду.
— Ладно, — великодушно согласился Талигхилл. — Один вопрос. Слушаю.
— Кто такой Раф-аль-Мон, господин? Не далее, как вчера, он явился ко мне с распиской на получение… некоторой суммы денег. Расписка была выдана вами.
— Верно, — подтвердил принц. — Мной. А что тебя смущает? Некоторая сумма ? Пустяки. А кто такой этот Раф-аль-Мон, я не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Торговец, который продал нечто, что мне понравилось.
— Благодарю, Пресветлый. Значит, завтра…
— Завтра, завтра, — лениво проговорил Талигхилл. — И никак не раньше.
— Как будет угодно Пресветлому, — казначей поклонился и вышел.
На пороге он столкнулся с Джергилом — телохранитель пропустил Харлина и вошел в комнату:
— Ваши вещи распаковали, Пресветлый.
— И махтас?
— Да, как вы и приказывали — в желтой комнате.
— Отлично. Больше никого ко мне не впускайте. Харлина тоже не следовало бы, ну да я не давал вам по этому поводу никаких распоряжений, так что вашей вины в том нет.
Ступай.
Телохранитель покинул комнату принца, а тот снова откинулся на подушки и стал размышлять об услышанном от Домаба. Думать о таких вещах Талигхилл не привык. Некоторое время он лежал на кровати, пытаясь разобраться с собственными чувствами и постановить, как же относиться ко всему, сказанному управителем.
Потом поднялся и подумал, что не помешает немного развеяться. Как быть с тем, что рассказал Домаб, он решит завтра. А сейчас…
Не прогуляться ли мне до желтой комнаты?..
Талигхилл поднялся с мятого покрывала и решительно направился к двери. Джергил вопросительно взглянул на Пресветлого, но тот лишь отмахнулся:
— Можешь остаться здесь. И ты, Храррип, тоже.
Все-таки один из телохранителей должен был следовать за принцем — они переглянулись, и Храррип последовал, а Джергил остался.
Талигхиллу, впрочем, было все равно.
Желтая комната находилась недалеко от его покоев, Пресветлый распахнул дверь и вошел, жестом повелев Храррипу остаться снаружи.
— Вы все еще здесь, Тиелиг? Я думал, мы обсудили все, что вы хотели — и смогли — обсудить.
Жрец оторвал взгляд от игральной доски и поклонился:
— Вы правы, Пресветлый. Но я услышал от слуг об этом чуде, — Тиелиг указал на махтас, — и решил зайти сюда, чтобы взглянуть на него.
— Где я вас и застал, — завершил за него принц. — Удивительно, как много вы стали себе позволять, Тиелиг. Просто удивительно. Ходите там, где ходить вам не положено, заглядываете в покои Пресветлых — просто поражаюсь тому, как вы…
осмелели. Что, культ Ув-Дайгрэйса приобрел популярность в народе?
— Не большую, чем раньше, — ответил жрец. — Я, видимо, должен просить у вас прощения за свои действия.
— Должен, — согласился Талигхилл. — Но ведь не просите. Да и что мне в ваших просьбах?.. Скажите-ка лучше, Тиелиг, вы любите играть в азартные игры?
— Мне не полагается: сан, — с поклоном ответил жрец. — Но, позволю себе заметить (если вы имели в виду махтас), что это — не азартная игра. По крайней мере, в нее мне играть не запрещается.
— Да, я имел в виду махтас, — согласился Пресветлый. — Так что же, сыграем?
— Как пожелаете.
— Пожелаю сыграть, — сказал Талигхилл, усаживаясь в кресло. — Итак, начнем со знакомства с правилами игры…
— Простите, Пресветлый, но мне они уже знакомы, — сообщил Тиелиг, также устраиваясь в кресле.
— Да? — удивился принц. — Откуда же?
— За мою долгую и неспокойную жизнь приходилось встречаться с разными вещами, — уклончиво ответил жрец. — В том числе и с махтасом.
— Выходит, Тиелиг, вы опытный игрок?
— Все относительно, Пресветлый. Есть игроки, по сравнению с которыми я — младенец.
— Отлично. Если вы знакомы с правилами, тогда начнем.
— Начнем, — согласился жрец.
Две армии зашевелились, выстраиваясь в боевые порядки и нацеливаясь на крепость, что находилась в центре поля. Еще некоторое время ей предстояло быть ничейной территорией, а потом…
Потом — как получится.
Талигхилл каждый раз мысленно кривился и старался поскорее вырваться из лап очередного сахарно-улыбчивого собеседника, но уйти, совсем не поговорив, практически не удавалось. Что, разумеется, мало способствовало поднятию настроения принца.
Впрочем, о каком-таком настроении могла идти речь? Он несколько часов назад узнал о том, что является, по сути, бастардом, пускай и по материнской линии. Его отец — управитель имения Пресветлых! Разумеется, все, что наговорил Домаб, могло оказаться неправдой — могло бы! эх, могло!
Вот только было — принц знал это, чувствовал — было правдой.
Очередной коридор вильнул хвостом, подобно нашалившему псу, и Пресветлый оказался в крыле, где находились его покои. Кроме них, здесь также располагалась дворцовая библиотека, кабинет принца и все такое прочее. Но уж никак не храм Ув-Дайгрэйса, поэтому Тиелиг, отделившийся от тьмы одной из ниш и направляющийся к Талигхиллу, был здесь, мягко говоря, неуместен. Но кажется, принц сейчас не был расположен говорить мягко.
— Добрый день, господин, — поклонился жрец.
— Возможно. Но я этого пока не заметил, — бросил Пресветлый. — Это все, чем вы хотели порадовать меня сегодня? В таком случае, счастливого пути. И пускай этот день будет к вам по-прежнему добрым.
— Благодарю вас, Пресветлый, — Тиелиг снова поклонился. — Но это не все.
— Что же еще?
— Вас хотел видеть Харлин. И он просил меня, чтобы я поинтересовался у вас, когда вы сможете его принять.
— Дело, разумеется, не терпит отлагательств? — предположил принц. — Ну, с Харлином я, положим, сам все решу, а вот что вы, любезный, здесь делаете? Неужели, работаете у дворцового казначея на полставки посыльным?
Непохоже на вас. Или, может быть, пожертвования в храм стали поступать в значительно меньших количествах? Неужели горожане поумнели?
— Нет, хвала небесам, — покачал головой Тиелиг. В его голосе не было ни капли раздражения или неодобрения от сказанного Пресветлым. — Нет, пожертвования поступают все с той же регулярностью. Горожане не поглупели. Просто, господин…
И Тиелиг внезапно замолчал.
Принц с удивлением отметил, что впервые за долгие годы знакомства со жрецом наблюдает его растерянным.
— Так что же, Тиелиг?
Жрец помотал головой:
— Ничего, Пресветлый. Простите, что потревожил ваш покой.
— Ты уверен, что ничего?
— Нет, Пресветлый, не уверен, — Тиелиг медленно, словно в тяжелом раздумье, снова покачал головой. — Совсем не уверен…
— Тогда говори, — велел принц.
— Не буду, господин, — ответил жрец Ув-Дайгрэйса. — Именно потому что не уверен.
Талигхилл пожал плечами:
— Ну, как знаешь…
И пошел к себе, заинтригованный необычным поведением Тиелига.
А жрец еще некоторое время стоял, продолжая недоверчиво качать головой.
Принц вошел в свои покои, рухнул на просторную кровать и пообещал самому себе до завтрашнего дня не заниматься никакими делами — даже делами государственной важности. В конце концов как-то же с ними Харлин справлялся, пока Талигхилл не приехал. А один день погоды не сделает.
В дверь постучали. Уважительно, но в то же время настойчиво: мол, знаю, что ты здесь, и нечего притворяться, будто не слышишь — открывай.
Талигхилл проигнорировал стук и продолжал лежать, пялясь в алый шелк балдахина. Нужно было сказать Джергилу, чтобы никого не пускали.
Неизвестный выждал некоторое время и снова постучал.
— Входите, не заперто! — крикнул принц, понимая, что не отвяжутся.
В комнату вошел Харлин. Отыскал взглядом Пресветлого, поклонился и сразу, с порога, начал говорить о неотложных делах .
Талигхилл прервал его взмахом руки и приподнялся на локте:
— Подожди, не торопись. Что-то на самом деле важное есть? Нету — знаю, что нету. Поэтому давай договоримся так: сегодня ты меня оставляешь в покое, а с завтрашнего дня — так уж и быть — тирань меня, сколько позволю. И не спорь.
Все, ступай.
Харлин поклонился:
— Всего один вопрос, Пресветлый. Один вопрос — и я уйду.
— Ладно, — великодушно согласился Талигхилл. — Один вопрос. Слушаю.
— Кто такой Раф-аль-Мон, господин? Не далее, как вчера, он явился ко мне с распиской на получение… некоторой суммы денег. Расписка была выдана вами.
— Верно, — подтвердил принц. — Мной. А что тебя смущает? Некоторая сумма ? Пустяки. А кто такой этот Раф-аль-Мон, я не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Торговец, который продал нечто, что мне понравилось.
— Благодарю, Пресветлый. Значит, завтра…
— Завтра, завтра, — лениво проговорил Талигхилл. — И никак не раньше.
— Как будет угодно Пресветлому, — казначей поклонился и вышел.
На пороге он столкнулся с Джергилом — телохранитель пропустил Харлина и вошел в комнату:
— Ваши вещи распаковали, Пресветлый.
— И махтас?
— Да, как вы и приказывали — в желтой комнате.
— Отлично. Больше никого ко мне не впускайте. Харлина тоже не следовало бы, ну да я не давал вам по этому поводу никаких распоряжений, так что вашей вины в том нет.
Ступай.
Телохранитель покинул комнату принца, а тот снова откинулся на подушки и стал размышлять об услышанном от Домаба. Думать о таких вещах Талигхилл не привык. Некоторое время он лежал на кровати, пытаясь разобраться с собственными чувствами и постановить, как же относиться ко всему, сказанному управителем.
Потом поднялся и подумал, что не помешает немного развеяться. Как быть с тем, что рассказал Домаб, он решит завтра. А сейчас…
Не прогуляться ли мне до желтой комнаты?..
Талигхилл поднялся с мятого покрывала и решительно направился к двери. Джергил вопросительно взглянул на Пресветлого, но тот лишь отмахнулся:
— Можешь остаться здесь. И ты, Храррип, тоже.
Все-таки один из телохранителей должен был следовать за принцем — они переглянулись, и Храррип последовал, а Джергил остался.
Талигхиллу, впрочем, было все равно.
Желтая комната находилась недалеко от его покоев, Пресветлый распахнул дверь и вошел, жестом повелев Храррипу остаться снаружи.
— Вы все еще здесь, Тиелиг? Я думал, мы обсудили все, что вы хотели — и смогли — обсудить.
Жрец оторвал взгляд от игральной доски и поклонился:
— Вы правы, Пресветлый. Но я услышал от слуг об этом чуде, — Тиелиг указал на махтас, — и решил зайти сюда, чтобы взглянуть на него.
— Где я вас и застал, — завершил за него принц. — Удивительно, как много вы стали себе позволять, Тиелиг. Просто удивительно. Ходите там, где ходить вам не положено, заглядываете в покои Пресветлых — просто поражаюсь тому, как вы…
осмелели. Что, культ Ув-Дайгрэйса приобрел популярность в народе?
— Не большую, чем раньше, — ответил жрец. — Я, видимо, должен просить у вас прощения за свои действия.
— Должен, — согласился Талигхилл. — Но ведь не просите. Да и что мне в ваших просьбах?.. Скажите-ка лучше, Тиелиг, вы любите играть в азартные игры?
— Мне не полагается: сан, — с поклоном ответил жрец. — Но, позволю себе заметить (если вы имели в виду махтас), что это — не азартная игра. По крайней мере, в нее мне играть не запрещается.
— Да, я имел в виду махтас, — согласился Пресветлый. — Так что же, сыграем?
— Как пожелаете.
— Пожелаю сыграть, — сказал Талигхилл, усаживаясь в кресло. — Итак, начнем со знакомства с правилами игры…
— Простите, Пресветлый, но мне они уже знакомы, — сообщил Тиелиг, также устраиваясь в кресле.
— Да? — удивился принц. — Откуда же?
— За мою долгую и неспокойную жизнь приходилось встречаться с разными вещами, — уклончиво ответил жрец. — В том числе и с махтасом.
— Выходит, Тиелиг, вы опытный игрок?
— Все относительно, Пресветлый. Есть игроки, по сравнению с которыми я — младенец.
— Отлично. Если вы знакомы с правилами, тогда начнем.
— Начнем, — согласился жрец.
Две армии зашевелились, выстраиваясь в боевые порядки и нацеливаясь на крепость, что находилась в центре поля. Еще некоторое время ей предстояло быть ничейной территорией, а потом…
Потом — как получится.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
После сеанса Мугид попрощался с нами, пожелал спокойной ночи и удалился — только тогда мы начали выходить из комнатки, все так же, в молчании. И взглядами старались друг с другом не встречаться. Наверное, каждый думал о толстухе.
Кроме, разумеется, меня. То есть, я тоже думал о ней, но совершенно иначе, чем все. Я был ей благодарен.
Потом я заметил Карну — она медленно поднималась по лестнице и выглядела очень печально. Наверное, ей было не по себе оттого, что вчерашняя собеседница сегодня сошла с ума.
Я догнал ее, взял за локоть и тихо сказал:
— Мне очень жаль.
Снова банальности, старина.
Мельчаешь.
— Да, — согласилась она, — жаль ее. Но может, это и к лучшему. Как знать, вдруг ей и впрямь удастся благодаря своему сну спасти сына?
— Вы верите в то, что ей снился вещий сон? — удивление в моем голосе не пришлось имитировать — я на самом деле был обескуражен такой суеверностью — глупо верить всуе, в то, чего не может быть. А еще историк…
Девушка внимательно посмотрела на меня:
— А вы что же, после всех этих повествований считаете подобное невозможным?
— Почему же, считаю возможным. Было возможным. Но только не в наше время.
Кривишь душой.
— Почему?
— Потому что Боги ушли, древний Ашэдгун слился с Хуминдаром, а Пресветлых больше нет. Вот почему. Время Богов миновало, Карна. И теперь не стоит надеяться на сверхъестественные силы. Мы сами становимся Богами, изобретая самолеты, пароходы, телевизоры и многое другое, мы летаем в небесах и спускаемся под землю. Мы, если вам будет угодно, заняли ту экологическую нишу, которая до сих пор была прерогативой Богов. А сами Боги вымерли. Поэтому их чудеса стали невозможными, хотя раньше были объективной реальностью; теперь же наши самолеты-телевизоры превратились в такую реальность — а тогда они были невозможными. Вот такие пироги.
— Да, — согласилась она. Ну, по крайней мере, кивнула так, будто согласилась. — Но сон-то ей приснился.
— Мне сны тоже снятся, — признался я. — Некоторые даже сбываются. Конечно, не полностью, но все же…
Понимаете, если я очень хочу приобрести, скажем, дачу на одном из живописных берегов Ханха , как принято об этом писать в рекламных проспектах, — так вот, если я очень этого хочу, думаю об этом все время, то и присниться мне эта дача может запросто, даже не раз и не два. Ну а удивительно ли будет то, что в конце концов я накоплю денег — или, скажем, ограблю банк — и приобрету-таки эту свою двухэтажную мечту? По-моему, вполне закономерное явление.
— Но Сэлла не мечтала о том, чтобы ее сын погиб, — заметила девушка.
— Да. Не мечтала. Но она могла, предположим, беспокоиться о нем, бояться, что такая катастрофа произойдет. Вот и приснилось.
Карна остановилась и внимательно посмотрела мне прямо в глаза.
— Нулкэр, вы же не верите ни единому своему слову. Тогда зачем говорите? Чтобы утешить меня, да?
Не знаю, насчет историка, но психолог из нее великолепный. А утешитель из меня…
— Верю, — сказал я. — Верю, Карна. Потому что если не верить в мои слова, тогда — что же остается?..
— Наверное, раскрыть глаза и посмотреть на правду. Сделать то, чего так боялся Талигхилл.
Карна развернулась и ушла, а я некоторое время так и стоял, с некрасиво отвисшей челюстью. Поговорили, значит. По душам. Только твои слова ее ни в чем не убедили, даже не утешили, а ее — шарахнули тебя по темечку. Только… я же не Талигхилл! Я же знаю: происходит что-то непонятное. Я даже сам догадался про то, что это очень похоже на божественный дар Пресветлых.
Тогда почему?…
— Судорога челюстных мышц? — участливо осведомился Данкэн.
Я отстраненно посмотрел на него, но смолчал. Рот, правда, закрыл.
— Вы сейчас куда? — поинтересовался журналист.
— К себе, — неприязненно ответил я. — Расслабьтесь, Данкэн. Пока все нормально.
Помолчал, а потом добавил:
— Да и изменить сейчас мы ничего не в силах.
Он молча кивнул и ушагал. Наверное, вспомнил про свою работу и пошел разглядывать выставку древнеашэдгунского фарфора — или что здесь еще имеется, в Башне ?
Я тоже вспомнил про работу и решил, что до ужина было бы неплохо ею заняться. Ну и занялся в меру сил, исписал несколько листов, наговорил целых две кассеты. Потом пошел ублажать чрево.
За столом было тихо и задумчиво, словно у нас там поминки справляли. Я пристроился рядом с Карной и злорадно отметил, что Данкэн еще экскурсоводит самого себя по выставкам Башни .
Девушка улыбнулась мне — мягко и искренне:
— Простите, что сегодня сорвалась. Нагрубила, вы, наверное, обиделись. Вы ж хотели как лучше, а я… — она сокрушенно махнула рукой.
Я — тоже.
— Оставьте, мне досталось поделом. Просто день сегодня такой… Тяжелый день.
— Это точно. Знаете, хочется, чтобы пошел дождь. А то в воздухе так… сухо, что ли.
Словно в склепе.
Я согласился с этим ее высказыванием, но сам подумал о том, что в комнатах холодно и так.
Если еще и дождь пойдет, я точно замерзну или простыну. Или — и то, и другое.
Не успел я как следует поесть, а в зал уже ввалился Данкэн, весь сияющий, как лампа-факел с первого этажа нашей распрекрасной Башни . Взглядом отыскал меня и чуть ли не обниматься полез — б-болван! Я, конечно, сверкнул на него глазами, но журналисту — как с гуся вода.
Бухнулся рядом, начал накладывать себе в тарелку все, что только видел, да еще при этом какой-то мотивчик мурлыкал под нос.
— Что с вами, Данкэн? — спросила Карна. — Чему вы так необычайно радуетесь?
Он вскинул голову, несколько секунд растерянно изучал лицо девушки, словно видел ее впервые в жизни, а потом сообщил:
— Представьте, здесь есть библиотека! А там… Там такие книги! Уф!
Завершив свою речь этим многозначительным высказыванием, он уткнулся в тарелку. Я заметил, как удивленно вытянулось лицо господина Чрагэна, а сам он наклонился к уху своего соседа, жилистого седовласого мужчины — этакого генерала в отставке. До меня донеслось сказанное академиком : молодежь просто удивительная — представьте, интересуются книгами! Генерал в отставке скептически хмыкнул и расчленил тушку куропатки, хищно орудуя ножом и трехзубцовой вилкой. Я вздрогнул и поежился.
Карна уже прощалась с нами. Я кивнул и слабо улыбнулся, что должно было означать поддержку… ну и все такое прочее.
А сам подумал: опять придется выслушивать бред Данкэна. Что, интересно, он откопал на сей раз?
Но журналист так ничего вразумительного и не сказал. Я не стал дожидаться, пока он доест, пожелал спокойной ночи и тоже удалился. Завтра будет тяжелый день, и стоит выспаться.
Я даже не догадывался, насколько был прав.
Кроме, разумеется, меня. То есть, я тоже думал о ней, но совершенно иначе, чем все. Я был ей благодарен.
Потом я заметил Карну — она медленно поднималась по лестнице и выглядела очень печально. Наверное, ей было не по себе оттого, что вчерашняя собеседница сегодня сошла с ума.
Я догнал ее, взял за локоть и тихо сказал:
— Мне очень жаль.
Снова банальности, старина.
Мельчаешь.
— Да, — согласилась она, — жаль ее. Но может, это и к лучшему. Как знать, вдруг ей и впрямь удастся благодаря своему сну спасти сына?
— Вы верите в то, что ей снился вещий сон? — удивление в моем голосе не пришлось имитировать — я на самом деле был обескуражен такой суеверностью — глупо верить всуе, в то, чего не может быть. А еще историк…
Девушка внимательно посмотрела на меня:
— А вы что же, после всех этих повествований считаете подобное невозможным?
— Почему же, считаю возможным. Было возможным. Но только не в наше время.
Кривишь душой.
— Почему?
— Потому что Боги ушли, древний Ашэдгун слился с Хуминдаром, а Пресветлых больше нет. Вот почему. Время Богов миновало, Карна. И теперь не стоит надеяться на сверхъестественные силы. Мы сами становимся Богами, изобретая самолеты, пароходы, телевизоры и многое другое, мы летаем в небесах и спускаемся под землю. Мы, если вам будет угодно, заняли ту экологическую нишу, которая до сих пор была прерогативой Богов. А сами Боги вымерли. Поэтому их чудеса стали невозможными, хотя раньше были объективной реальностью; теперь же наши самолеты-телевизоры превратились в такую реальность — а тогда они были невозможными. Вот такие пироги.
— Да, — согласилась она. Ну, по крайней мере, кивнула так, будто согласилась. — Но сон-то ей приснился.
— Мне сны тоже снятся, — признался я. — Некоторые даже сбываются. Конечно, не полностью, но все же…
Понимаете, если я очень хочу приобрести, скажем, дачу на одном из живописных берегов Ханха , как принято об этом писать в рекламных проспектах, — так вот, если я очень этого хочу, думаю об этом все время, то и присниться мне эта дача может запросто, даже не раз и не два. Ну а удивительно ли будет то, что в конце концов я накоплю денег — или, скажем, ограблю банк — и приобрету-таки эту свою двухэтажную мечту? По-моему, вполне закономерное явление.
— Но Сэлла не мечтала о том, чтобы ее сын погиб, — заметила девушка.
— Да. Не мечтала. Но она могла, предположим, беспокоиться о нем, бояться, что такая катастрофа произойдет. Вот и приснилось.
Карна остановилась и внимательно посмотрела мне прямо в глаза.
— Нулкэр, вы же не верите ни единому своему слову. Тогда зачем говорите? Чтобы утешить меня, да?
Не знаю, насчет историка, но психолог из нее великолепный. А утешитель из меня…
— Верю, — сказал я. — Верю, Карна. Потому что если не верить в мои слова, тогда — что же остается?..
— Наверное, раскрыть глаза и посмотреть на правду. Сделать то, чего так боялся Талигхилл.
Карна развернулась и ушла, а я некоторое время так и стоял, с некрасиво отвисшей челюстью. Поговорили, значит. По душам. Только твои слова ее ни в чем не убедили, даже не утешили, а ее — шарахнули тебя по темечку. Только… я же не Талигхилл! Я же знаю: происходит что-то непонятное. Я даже сам догадался про то, что это очень похоже на божественный дар Пресветлых.
Тогда почему?…
— Судорога челюстных мышц? — участливо осведомился Данкэн.
Я отстраненно посмотрел на него, но смолчал. Рот, правда, закрыл.
— Вы сейчас куда? — поинтересовался журналист.
— К себе, — неприязненно ответил я. — Расслабьтесь, Данкэн. Пока все нормально.
Помолчал, а потом добавил:
— Да и изменить сейчас мы ничего не в силах.
Он молча кивнул и ушагал. Наверное, вспомнил про свою работу и пошел разглядывать выставку древнеашэдгунского фарфора — или что здесь еще имеется, в Башне ?
Я тоже вспомнил про работу и решил, что до ужина было бы неплохо ею заняться. Ну и занялся в меру сил, исписал несколько листов, наговорил целых две кассеты. Потом пошел ублажать чрево.
За столом было тихо и задумчиво, словно у нас там поминки справляли. Я пристроился рядом с Карной и злорадно отметил, что Данкэн еще экскурсоводит самого себя по выставкам Башни .
Девушка улыбнулась мне — мягко и искренне:
— Простите, что сегодня сорвалась. Нагрубила, вы, наверное, обиделись. Вы ж хотели как лучше, а я… — она сокрушенно махнула рукой.
Я — тоже.
— Оставьте, мне досталось поделом. Просто день сегодня такой… Тяжелый день.
— Это точно. Знаете, хочется, чтобы пошел дождь. А то в воздухе так… сухо, что ли.
Словно в склепе.
Я согласился с этим ее высказыванием, но сам подумал о том, что в комнатах холодно и так.
Если еще и дождь пойдет, я точно замерзну или простыну. Или — и то, и другое.
Не успел я как следует поесть, а в зал уже ввалился Данкэн, весь сияющий, как лампа-факел с первого этажа нашей распрекрасной Башни . Взглядом отыскал меня и чуть ли не обниматься полез — б-болван! Я, конечно, сверкнул на него глазами, но журналисту — как с гуся вода.
Бухнулся рядом, начал накладывать себе в тарелку все, что только видел, да еще при этом какой-то мотивчик мурлыкал под нос.
— Что с вами, Данкэн? — спросила Карна. — Чему вы так необычайно радуетесь?
Он вскинул голову, несколько секунд растерянно изучал лицо девушки, словно видел ее впервые в жизни, а потом сообщил:
— Представьте, здесь есть библиотека! А там… Там такие книги! Уф!
Завершив свою речь этим многозначительным высказыванием, он уткнулся в тарелку. Я заметил, как удивленно вытянулось лицо господина Чрагэна, а сам он наклонился к уху своего соседа, жилистого седовласого мужчины — этакого генерала в отставке. До меня донеслось сказанное академиком : молодежь просто удивительная — представьте, интересуются книгами! Генерал в отставке скептически хмыкнул и расчленил тушку куропатки, хищно орудуя ножом и трехзубцовой вилкой. Я вздрогнул и поежился.
Карна уже прощалась с нами. Я кивнул и слабо улыбнулся, что должно было означать поддержку… ну и все такое прочее.
А сам подумал: опять придется выслушивать бред Данкэна. Что, интересно, он откопал на сей раз?
Но журналист так ничего вразумительного и не сказал. Я не стал дожидаться, пока он доест, пожелал спокойной ночи и тоже удалился. Завтра будет тяжелый день, и стоит выспаться.
Я даже не догадывался, насколько был прав.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Всю ночь шел дождь. В комнате мгновенно стало еще холоднее и неуютнее, я закрыл окно заглушкой, но выстукивание дождевых капель все равно было слышно. А потом…
Даже не знаю, как это описать. В первый момент я подумал, что башня рушится — началось землетрясение или что-нибудь в таком духе. Все вздрогнуло, меня подбросило на кровати, как детский надувной мячик. Я ощутимо приложился к каменной стене и помянул всех предков до седьмого колена — надо же, угораздило меня оказаться в этом месте в это время! Нет, чтобы дома сидеть, в потолок плевать — поехал деньги зарабатывать. Жить надоело, идиоту!.. — ну и все такое прочее. Потом выпутался из одеял, впрыгнул в одежду, содрогаясь от ночной прохлады, и подумал, что надо бы, наверное, выйти и поинтересоваться, в чем, собственно, дело.
Вышел. Коридор выгибался дугой, а из соседних комнат не выглядывала ни одна озадаченная рожа. Наверное, меня поселили на этом этаже одного. По крайней мере, никого из гостей я здесь не замечал (кроме себя, разумеется).
В общем, тихо в Башне , тихо и благодатно было в эту пору. Что уже само по себе казалось неправильным.
Я вернулся к себе в номер, обулся и вышел снова, мысленно одобряя свой последний поступок. Не шаркать же шлепанцами по х-хол-лодному полу!
Когда я выбрался на лестницу, до меня долетели наконец первые признаки того, что землетрясение (или что это там было?) мне не приснилось. Хотя лучше, наверное, если б все-таки приснилось.
В общем, чей-то громкий голос вопрошал: В чем, собственно, дело?! Я требую объяснений!
Кажется, это был господин Валхирр. Впрочем, я вполне мог и ошибиться — эхо и все такое.
Кто-то вторил вопрошавшему: Да! Кто-нибудь здесь способен прокомментировать случившееся?!
Ну, Данкэн, понятно, был при исполнении. Прокомментировать случившееся !
Да тут бы хоть кто объяснил, что вообще случилось!
Я начал спускаться по лестнице вниз, к голосам, все еще поеживаясь от холода. Тем временем к беседе подключилась и Карна:
Представьте, у меня в комнате была мышь! Это просто…
Я захохотал. Надо было, конечно, сдержаться: во-первых, не прилично, во-вторых, не по-мужски это как-то — смеяться над испуганной девушкой, а в-третьих… В общем, надо было сдержаться. Но не смог.
Они все так и уставились на меня, а я хохотал и хохотал, присев и схватившись руками за живот.
— По-моему, он свихнулся, — заметил Данкэн со свойственной ему непосредственностью.
Я мысленно поаплодировал.
— Что с вами? — строго и как-то обиженно вздымая кверху выцветшие брови, вопросил господин Чрагэн. — Вам нездоровится?
Я расхохотался пуще прежнего.
Потом все-таки нашел в себе силы и простонал сквозь смех:
— Простите… Просто… Тут вся Башня трясется, а… Мышь!..
Карна первой поняла, в чем дело, и засмеялась, весело и задорно.
— А ведь он прав! — заметила она, немного успокоившись. — Здесь земля трясется, а я мыши испугалась.
Остальные по-прежнему смотрели на нас с изрядной долей неодобрения. Но у меня словно гора с плеч свалилась: Карна не обиделась на мой бесцеремонный смех. А мнение остальных меня мало заботило в тот момент.
Появился Мугид, аккуратный и собранный — словно не спал вовсе, а так, стоял где-нибудь в темной нише и дожидался утра; но случилось непредвиденное, повествователю пришлось покинуть нишу и присоединиться к нам. Прежде всего — чтобы успокоить встревоженных и всех отправить по номерам, убеждая и заверяя, что к утру все непременно выяснится. А завтра — день тяжелый, так что вместо того, чтобы мерзнуть на морозе, шли бы вы, гости дорогие, спать. И не путались бы под ногами.
Уж не знаю, как ему удалось, но старик действительно всех успокоил. Утихомирил Валхирра, окоротил журналиста, пообещал Карне непременно извести всех мышей, сколько их есть в окрестностях Башни и в самой гостинице, — в общем, я даже не заметил, как все разбрелись по номерам. Но им-то как раз было хорошо, они здесь жили, на третьем, а мне еще до четвертого нужно было топать и топать. Под пристальным взглядом мугидовых глаз.
И я потопал. А этот старик все глядел мне вслед, словно на спине у меня было написано, сколько ему жить осталось, мелким таким почерком написано, и он все силился разобрать — потому и всматривался.
Вошел я к себе в номер, рухнул на кровать, завернулся в одеяла и стал размышлять о том, что же все-таки произошло. Так ни до чего не додумался, и только решил, что завтра и так выяснится.
Выяснилось.
Утро было какое-то неприятное — полусонное и серое. Все сидели за столом, как травленые Мугидовым ядом мыши, разговаривать разговоры не желали, только изредка вяло скородили вилками да ложками по тарелкам.
Наверное, не я один исстрадался, ломая голову над тем, что же это так знатно громыхнуло. Теперь вот досыпали и додумывали.
Только Данкэн вел себя как-то не так. (Он всегда вел себя как-то не так , но на сей раз это как-то не так отличалось от уже привычного). Журналист тоже сидел, опустив голову, и ни с кем не разговаривал — но ел тщательно, базисно так ел: словно впереди у него было несколько недель поста и он набивал брюхо впрок. Меня это наблюдение словно подхлестнуло, и я тоже с удвоенным старанием налег на еду. В особенности потому, что вспомнил: Мугид предупреждал — некоторые повествования могут затянуться от рассвета до заката. Грех не внять таким словам. Еще больший грех — не сделать из этого соответствующих выводов. Может, и Данкэн поэтому наминает за двоих?
Даже не знаю, как это описать. В первый момент я подумал, что башня рушится — началось землетрясение или что-нибудь в таком духе. Все вздрогнуло, меня подбросило на кровати, как детский надувной мячик. Я ощутимо приложился к каменной стене и помянул всех предков до седьмого колена — надо же, угораздило меня оказаться в этом месте в это время! Нет, чтобы дома сидеть, в потолок плевать — поехал деньги зарабатывать. Жить надоело, идиоту!.. — ну и все такое прочее. Потом выпутался из одеял, впрыгнул в одежду, содрогаясь от ночной прохлады, и подумал, что надо бы, наверное, выйти и поинтересоваться, в чем, собственно, дело.
Вышел. Коридор выгибался дугой, а из соседних комнат не выглядывала ни одна озадаченная рожа. Наверное, меня поселили на этом этаже одного. По крайней мере, никого из гостей я здесь не замечал (кроме себя, разумеется).
В общем, тихо в Башне , тихо и благодатно было в эту пору. Что уже само по себе казалось неправильным.
Я вернулся к себе в номер, обулся и вышел снова, мысленно одобряя свой последний поступок. Не шаркать же шлепанцами по х-хол-лодному полу!
Когда я выбрался на лестницу, до меня долетели наконец первые признаки того, что землетрясение (или что это там было?) мне не приснилось. Хотя лучше, наверное, если б все-таки приснилось.
В общем, чей-то громкий голос вопрошал: В чем, собственно, дело?! Я требую объяснений!
Кажется, это был господин Валхирр. Впрочем, я вполне мог и ошибиться — эхо и все такое.
Кто-то вторил вопрошавшему: Да! Кто-нибудь здесь способен прокомментировать случившееся?!
Ну, Данкэн, понятно, был при исполнении. Прокомментировать случившееся !
Да тут бы хоть кто объяснил, что вообще случилось!
Я начал спускаться по лестнице вниз, к голосам, все еще поеживаясь от холода. Тем временем к беседе подключилась и Карна:
Представьте, у меня в комнате была мышь! Это просто…
Я захохотал. Надо было, конечно, сдержаться: во-первых, не прилично, во-вторых, не по-мужски это как-то — смеяться над испуганной девушкой, а в-третьих… В общем, надо было сдержаться. Но не смог.
Они все так и уставились на меня, а я хохотал и хохотал, присев и схватившись руками за живот.
— По-моему, он свихнулся, — заметил Данкэн со свойственной ему непосредственностью.
Я мысленно поаплодировал.
— Что с вами? — строго и как-то обиженно вздымая кверху выцветшие брови, вопросил господин Чрагэн. — Вам нездоровится?
Я расхохотался пуще прежнего.
Потом все-таки нашел в себе силы и простонал сквозь смех:
— Простите… Просто… Тут вся Башня трясется, а… Мышь!..
Карна первой поняла, в чем дело, и засмеялась, весело и задорно.
— А ведь он прав! — заметила она, немного успокоившись. — Здесь земля трясется, а я мыши испугалась.
Остальные по-прежнему смотрели на нас с изрядной долей неодобрения. Но у меня словно гора с плеч свалилась: Карна не обиделась на мой бесцеремонный смех. А мнение остальных меня мало заботило в тот момент.
Появился Мугид, аккуратный и собранный — словно не спал вовсе, а так, стоял где-нибудь в темной нише и дожидался утра; но случилось непредвиденное, повествователю пришлось покинуть нишу и присоединиться к нам. Прежде всего — чтобы успокоить встревоженных и всех отправить по номерам, убеждая и заверяя, что к утру все непременно выяснится. А завтра — день тяжелый, так что вместо того, чтобы мерзнуть на морозе, шли бы вы, гости дорогие, спать. И не путались бы под ногами.
Уж не знаю, как ему удалось, но старик действительно всех успокоил. Утихомирил Валхирра, окоротил журналиста, пообещал Карне непременно извести всех мышей, сколько их есть в окрестностях Башни и в самой гостинице, — в общем, я даже не заметил, как все разбрелись по номерам. Но им-то как раз было хорошо, они здесь жили, на третьем, а мне еще до четвертого нужно было топать и топать. Под пристальным взглядом мугидовых глаз.
И я потопал. А этот старик все глядел мне вслед, словно на спине у меня было написано, сколько ему жить осталось, мелким таким почерком написано, и он все силился разобрать — потому и всматривался.
Вошел я к себе в номер, рухнул на кровать, завернулся в одеяла и стал размышлять о том, что же все-таки произошло. Так ни до чего не додумался, и только решил, что завтра и так выяснится.
Выяснилось.
Утро было какое-то неприятное — полусонное и серое. Все сидели за столом, как травленые Мугидовым ядом мыши, разговаривать разговоры не желали, только изредка вяло скородили вилками да ложками по тарелкам.
Наверное, не я один исстрадался, ломая голову над тем, что же это так знатно громыхнуло. Теперь вот досыпали и додумывали.
Только Данкэн вел себя как-то не так. (Он всегда вел себя как-то не так , но на сей раз это как-то не так отличалось от уже привычного). Журналист тоже сидел, опустив голову, и ни с кем не разговаривал — но ел тщательно, базисно так ел: словно впереди у него было несколько недель поста и он набивал брюхо впрок. Меня это наблюдение словно подхлестнуло, и я тоже с удвоенным старанием налег на еду. В особенности потому, что вспомнил: Мугид предупреждал — некоторые повествования могут затянуться от рассвета до заката. Грех не внять таким словам. Еще больший грех — не сделать из этого соответствующих выводов. Может, и Данкэн поэтому наминает за двоих?