Арестова Любовь. По факту исчезновения

   Чувствуя тревогу хозяина, собака в чужой квартире хрипло взлаивала, подвывая. Под этот аккомпанемент и пришлось проводить обыск.
   В большом ящике для слесарных инструментов нашли части металлических стержней с явными следами обработки. Стержни сняты были с каркаса детской коляски, который тоже изъяли.

Понедельник. 11.20

   — Смотрите, ребята, как набухли почки на этой березе! Пройдет еще немного времени, почки лопнут, появятся ярко-зеленые листочки…
   Лидия Ивановна, юная учительница третьего «А» класса, проводила урок природоведения в лесу за поселком. Сегодня он был посвящен весне. Совхозный поселок находился в 60 километрах от города, и Лидия Ивановна считала своим долгом прививать ученикам любовь к родной природе.
   Лес постепенно очищался от снега. На полянках сквозь мокрую прошлогоднюю траву проглядывала первая смелая зелень.
   Дорога на взгорках была почти сухой — песчаная почва не держала влагу, в низинках же стояло топкое месиво. За поворотом дороги у речки росли вербы, к ним-то и спешила Лидия Ивановна со своими ребятами. На их тонких ветках, как стая маленьких птичек, сидели пушистые желто-белые соцветия. Внезапно она заметила, что возле нее остались только девочки, да и те нетерпеливо поглядывают за поворот, куда побежали шустрые мальчишки.
   — Догоняем! — крикнула она своим спутницам и первой побежала по лесной дорожке. За ней с восторженным визгом бросились девочки. Ребячьи голоса звонко разносились по гулкому лесу.
   Лидия Ивановна бежала впереди — молодая, легкая, радостная. Через несколько метров изгиб дороги закончился. Лидия Ивановна выбежала к реке и сразу увидела, что ребята столпились у красной легковой машины, глубоко, по самый кузов засевшей задними колесами в низинке.
   Молодая учительница подбежала туда, остановилась у красной машины. Обычно шумные, ребята притихли и стояли кучкой.
   На заднем сиденье машины, неудобно подогнув под себя ноги, лежал полный мужчина в распахнутом сером пальто. Лицо было полуприкрыто клетчатым пушистым шарфом, но Лидия Ивановна заметила неестественную бледность этого лица.
   — Плохо человеку, — заговорила она и сильно постучала по стеклу. — Вам плохо, товарищ?! — теперь уже прокричала учительница. Может быть, слишком громко в окружавшей ее тишине.
   — Лидия Ивановна, он мертвый, — вдруг сказал кто-то из мальчиков.
   Учительница снова заглянула в машину и вновь увидела странную неподвижность, какую-то нелепую позу лежащего.
   — Мертвый?! — повторила она, и это показалось ей настолько неестественным, что она не поверила.
   Кругом было столько солнца, таяли последние островки ноздреватого снега, на вербе кудрявились пушистые шарики… А здесь смерть. Немыслимо!

Понедельник. 12.00

   — Разрешите, товарищ полковник? — В кабинет Николаева вошел участковый инспектор Гук, расстроенный, целиком еще находящийся под впечатлением утреннего нагоняя, полученного за легковерие и безынициативность.
   — Входите! — Голос полковника прозвучал доброжелательно. Он знал меру разносам. Обескураженный инспектор нуждался в поддержке — он получит ее.
   Гук почувствовал, что полковник больше не сердится, расправил нахмуренный лоб.
   — Товарищ полковник, я Суходольскую привез, — он показал рукой на закрытую дверь. — К зубному врачу она в субботу не ходила.
   — И что? — поинтересовался Николаев.
   — Все, — смутился инспектор, — плачет теперь только.
   — Ну, видите, Гук. На вашей ошибке мы два дня потеряли и, возможно, очень нужных нам два дня.
   Гук виновато опустил голову, затем обратился к начальнику:
   — Возможно, это не имеет значения, но вдруг пригодится. Сейчас в коридоре Суходольская поздоровалась со смуглым таким человеком из магазина «Радиотовары», с которым Ермаков работает. Он в коридоре сидит.
   — Спасибо, Гук, за наблюдательность, сообщим-ка об этом мы Ермакову, пусть поинтересуется, — полковник взялся за аппарат селектора.
   Переговорив с Ермаковым, Николаев попросил Гука:
   — Зовите Суходольскую.
   Волин был на обыске у Чернова, Ермаков занимался с Урсу, и никто в отделе лучше полковника не знал обстоятельств этого дела. Допрос Суходольской должен был дать интересные результаты, и Николаев решил, не откладывая, встретиться с ней сам. Кое-какие справки о ней навести успели. Молодая женщина обладала явными авантюристическими наклонностями. Чего стоит, например, только одна ее служба у Мавриди. В ее-то годы, когда все дороги открыты: учись, работай!
   Последние события, и в частности, нападение на Лузгина, позволяли думать о том, что Суходольская как-то причастна к печказовскому делу. Для простого совпадения все слишком сложно.
   Николаев решил дать Суходольской возможность рассказать то, что она сама считает нужным. Если в чем-то замешана — будет шанс признаться, заслужить снисхождение: это немаловажно для человека, попавшего в скверное дело.
   — Так что, будем рассказывать? — полувопросительно сказал полковник, когда Суходольская появилась в его кабинете. — Начните со знакомства с Печказовым.
   Суходольская молча кивнула, достав платок, вытерла слезы. Многое из того, о чем она рассказала, полковнику было известно. О посещениях ею квартиры Мавриди, о связи с Печказовым рассказывали соседи Мавриди и Нелли Борисовна. Лена пыталась приукрасить события своей жизни — явно не хотелось ей признаваться в своей несостоятельности.
   — Печказов мне 200 рублей в месяц предложил, а на стройке я меньше получала. Вот и согласилась. Он сказал, у Эммы Павловны есть сбережения, из них и будет платить…
   — А теперь о вчерашнем расскажите. Есть основания полагать, что вечер у вас был беспокойным.
   Глаза Суходольской опять налились слезами:
   — Как это? — переспросила она.
   — Вот я и хочу услышать от вас, как это. Почему вы поздно ушли от Мавриди?
   — Эмма Павловна беспокоилась.
   — А мужа не ждали?
   — Мужа?
   — Да, мужа, — подтвердил Николаев.
   — Ну, обещал он прийти. — Голос Суходольской дрожал.
   — Пришел?
   Суходольская опустила голову, не решаясь ответить.
   — Так пришел муж? — настаивал Николаев.
   — Пришел, — прошептала Суходольская и заплакала уже в голос.
   Николаев налил ей воды, переждал минуту и предложил:
   — Давайте-ка, Лена, все начистоту. Мужчина тот, Лузгин, тоже ведь кое-что рассказал.
   Суходольская открыла лицо, явно обрадованная словами полковника.
   — Значит, жив он? — с облегчением переспросила она.
   — Жив, в больнице.
   — Господи, а я так переживала, — сказала Суходольская, и Николаев поверил ей. Переживала она, иначе так не среагировала бы на сообщение о том, что Лузгин жив. Но что крылось за этим переживанием? За кого боялась Суходольская? За Лузгина или за себя и своего спутника?
   Николаев молча ждал.
   — Я расскажу, — торопливо заговорила Суходольская. — Муж за мной обещал зайти. Я вышла, жду его за домом Мавриди, там скверик такой. Вижу — идет. Только прошел дорожку, вдруг за ним мужчина — бегом. Мы — от него, встали за дерево, а когда он поравнялся с нами, Сергей его и ударил.
   — Чем ударил? Только правду!
   — Кастет у него в перчатке.
   «Немудрено, что Лузгин столько времени без сознания пролежал», — подумал Николаев и спросил:
   — И за что же он ударил мужчину?
   — Сказал, что этот тип за ним охотится. И все.
   — Где сейчас Суходольский?
   — Не знаю, — быстро ответила Лена, — правда, не знаю. Я ему говорила, чтобы в милицию шел, а он только ругался — поздно, говорит. И сказал мне, что сам меня найдет. Может, у родителей? — предположила она. — Уехать куда-то хотел… Я ему денег обещала достать…
   Попросив Лену подождать в приемной, Николаев распорядился о розыске Суходольского. И все это время полковника не оставляла мысль: какое же отношение к делу Печказова имеет нападение на Лузгина?
   — Давайте теперь к Печказову вернемся, — предложил Николаев. Суходольская покорно кивнула.
   — Куда он исчез, как по-вашему?
   Суходольская пожала плечами:
   — Не знаю. Угрожали ему, он и скрылся.
   — Кто угрожал?
   — Ну, рассказывал же он мне, что женщина ему звонила, сказала, чтобы остерегался, а то убьют.
   — Убьют? — переспросил Николаев. Суходольская отвела глаза:
   — Убьют, так он сказал.
   — Может быть, и убили? — Николаев внимательно смотрел в лицо Суходольской, она испуганно замахала руками:
   — Да что вы, что вы такое говорите, не могли его убить!
   — Откуда такая уверенность? Почему не могли? Кто мог звонить? Кто чужой приходил в квартиру Мавриди? Почему был беспорядок в комнате старухи?
   Четкие, быстрые вопросы так и сыпались на Суходольскую, не давая ей опомниться.
   Лишенная возможности что-то придумать, Суходольская терялась, и в ответах ее появились шероховатости, несуразности, не ускользнувшие от полковника. Он все более убеждался, что Суходольская не до конца искренна. Но она рассказала о нападении на Лузгина! Значит, то, что она скрывает, важнее для нее?
   Николаев окончательно понял, что Суходольская лжет, когда спросил ее:
   — С Василием Урсу знакомы?
   — Нет, — коротко ответила Суходольская.
   — Ну, знаете! — Николаев возмущенно развел руками, но пристыдить Суходольскую не успел.
   Послышалось ровное жужжание селектора. Полковник щелкнул клавишем.
   — Да…
   В кабинет ворвался взволнованный голос дежурного:
   — Товарищ полковник, срочное сообщение! В лесу за совхозным поселком школьники обнаружили красные «Жигули». В машине труп мужчины. По всей видимости, это Печказов. Оперативная группа к выезду готова.
   Николаев не прервал, как хотел вначале, сообщение. Слушая, он не отрывал взгляд от Суходольской, и его поразила происшедшая в ней перемена. Побледневшее, изменившееся лицо Суходольской, остановившийся Взгляд, тонкие руки, хватающие горло, — все говорило о сильнейшем потрясении.
   — Убили… Значит, убили. — Голос Суходольской был едва слышен, она, казалось, говорила сама с собою — растерянно, горестно.
   Видя, что Николаев встает из-за стола, она вдруг резко тряхнула плечами, сбрасывая оцепенение, и сказала:
   — Нет, не согласна я.
   — С чем? — переспросил полковник, думая о том, что придется еще раз отложить допрос Суходольской: надо было выезжать на место происшествия.
   — На убийство не согласна, — окрепшим голосом, не замечая нелепости такого заявления, серьезно сказала Суходольская. Потом попросила:
   — Выслушайте меня, не уходите.
   И Николаев понял: допрос откладывать нельзя. Суходольская решилась сказать правду. Он молча кивнул, вновь сел за стол.
   Монотонно, бесцветно, как будто пережитое потрясение лишило красок не только лицо, но и голос, Суходольская сказала:
   — Я их обманывала, понимаете? Мой муж, Сергей, от Васи Урсу узнал — они одноклассники, — что у Печказова много денег. А я подтвердила, я ведь раньше их знала — Мавриди и Георгия. Ну и сказала, сама не знаю зачем, что, мол, да, деньги у него есть, золото, драгоценности в тайниках. В квартире Мавриди мол, в полу тайник, там деньги и брильянты. Ну, они меня уговорили к Печказову пойти работать. Когда он предложил мне за матерью ухаживать, они обрадовались — давай, мол, тайник найдешь. А какой там тайник, — она безнадежно махнула рукой и продолжала: — Замучили они меня — подавай им тайник, уж чего я им только не выдумывала. Они злиться начали, сами, говорят, найдем. Тогда я сказала, что тайник пуст, деньги Печказов забрал, перепрятал. Они говорят, что придется его прижать, а жаловаться не станет: деньги нечестные. Я испугалась. И позвонила ему по телефону. Постаралась изменить голос. Сначала просто угрожала. А потом сказала, что его хотят убить. И пусть он осторожнее будет… Но Георгий Иванович всерьез этого не принял. И все-таки я надеялась, что после такого звонка он будет настороже и ничего страшного не случится.
   А вечером после праздника Сергей с другом пришли к Мавриди, пьяные оба. Сергей ударил меня, обзывал… Все перерыли — не поверили мне про тайник. Телефон зазвонил — трубку разбили.
   На следующий день я узнала, что Печказов исчез, но они уверили меня, что он куда-то смылся. Я не хотела думать о плохом. И вам не хотела об этом говорить, может, думаю, отыщется Георгий Иванович. И вот… Отыскался… — Она закрыла лицо руками.
   — Кто это — друг мужа? — спросил наконец Николаев. — Урсу?
   Суходольская затрясла головой:
   — Нет, нет, что вы! Чернов это. Чернов.

Понедельник. 14.00

   Волин и Пахомов приехали, когда возле красных «Жигулей» уже стояли полковник Николаев, немногословный молодой прокурор, следователь прокуратуры Серов и судебно-медицинский эксперт Горышев. Чуть поодаль небольшой тесной группкой притихли понятые и испуганная молодая учительница. У колеса милицейского «газика», свесив на сторону язык, сидела красивая, с черной спиной, овчарка. Кинолог Гурич поздоровался с Волиным, смущенно теребя поводок, и Алексей Петрович понял без объяснений: собака след не взяла. Эксперт Пахомов, которого все ждали, поудобнее пристроил свой внушительный чемодан, раскрыл его.
   Серов попросил понятых подойти поближе. Начался осмотр места происшествия.
   Волин внимательно наблюдал, как действует Пахомов, слушал тихий голос прокурора, диктующего Серову протокол:
   — На передней правой дверце снаружи, на подголовнике кресла водителя бурые следы, похожие на кровь… сделан смыв… труп лежит на спине… руки заведены назад, связаны многократным обвитием белого шелковистого шнура… одежда сильно помята…
   Наступил черед судебно-медицинского эксперта.
   — На затылке глубокие раны, потеки крови к воротнику, вниз. Были три удара: сзади, чуть справа, когда потерпевший находился в вертикальном положении — сидел, по всей вероятности. Лицо синюшное. Асфиксия, я думаю, — сказал Горышев, снимая перчатки. — К вечеру проведу экспертизу.
   Волин пытался представить себе трагедию, разыгравшуюся в машине. Вот подъезжает Печказов к гаражу, вот подбегает к машине неизвестный, говорит что-то, и Печказов впускает его в машину. Итак, незнакомец сел в машину сзади. Трудно поверить, что один. Печказов грузен, достаточно силен — вряд ли справится с ним один человек, где-то, наверное, подсел и другой.
   Три сильных удара по голове — с заднего сиденья. А дальше? Видимо, требовали деньги, ценности.
   Волин вспомнил: сослуживцы и знакомые говорили о Печказове, что на грани жизни и смерти не расстанется он со своим добром. Так и случилось. Печказов ответил отказом, преступники настаивали, связали его, и вот — смерть. Потом они пытались найти тайник сами — не удалось, решили шантажировать жену Печказова. Мерзость какая. И ради чего? Волин вспомнил перчатку с купюрами, поморщился.
   К капитану подошел Николаев, встал рядом, тронул за рукав расстроенного Волина, дружеским жестом успокаивая его, и сказал тихо:
   — Следствием займется прокурор. За нами — розыск. Нужен Суходольский.
   Волин молча кивнул. Да, нужен Суходольский. Чернов молчит. Пока молчит.

Понедельник. 16.00

   Перепуганный событиями Урсу не стал скрывать своего знакомства с Суходольскими. Анатолий Петрович Ермаков, успевший уже изучить характер своего подопечного, только намекнул, что дело Печказова осложняется и очень возможно, что…
   Урсу, пламеней щеками, схватился за голову:
   — Неужели и тут я буду замешан?! О господи, за что мне такое, за что? — застонал он.
   Не удержавшись, Ермаков мстительно заметил:
   — А за легкую жизнь.
   — За легкую?! — в возмущенном голосе Урсу преобладала горечь. — Какая же это легкая жизнь! Я за те сотни, что получил от Печказова, столько страху натерпелся. И расплачиваюсь сейчас репутацией, нервами, здоровьем…
   — Свободой, — опять не удержался Ермаков.
   — Свободой, — покорно согласился Урсу, — и свободой тоже, да и еще много чем — жизнь себе покалечил. А чего ради? Где же те деньги? Я и не видел их! Разошлись куда-то все… А не разошлись бы, так еще хуже — страх постоянный. Мне ведь Георгий Иванович все наказывал: «Вася, осторожно, мол, следить могут, люди заметят».
   Урсу замолчал. Молчал и капитан. Разговор напомнил о печказовском богатстве — слежавшихся купюрах на гаражной полке.
   Ермаков вдруг подумал, как одинакова судьба этих неправедных богатств: рано или поздно — крах. И по печказовскому делу, и по другим, тем, что были раньше. Крах, только крах.
   Словно читая мысли капитана, Урсу произнес убито:
   — Конец, всему конец…
   Ермакову было жаль этого запутавшегося парня, который тяжело переживал и стыдился происшедшего.
   А Урсу рассказывал все без утайки.
   — С СухоДольским мы учились вместе в 9 и 10-м классах. Не дружили, нет, — заторопился он, предвосхищая вопрос капитана, действительно собиравшегося уточнить эту деталь. — Я в эту школу пришел уже в девятый, у Сергея компания была своя. Я-то деревенский, жил у тетки, а Сергей, что называется, фирмовый парень, и друзья у него такие же. Приторговывали они всякой иностранной ерундой — майки, сигареты. Я его интересовал мало. После школы не встречались. А вскоре после Нового года случайно в торговом зале встретились. Вижу, позолота с него пооблезла, но все еще о себе много понимает. Магнитофон пришел покупать. У нас, вы знаете, — Урсу смущенно запнулся, — бизнес в разгаре был, и я ему пообещал. Да еще захотелось показать, что и мы в люди вышли. В люди, — повторил он, вздохнув. — Короче, сказал ему, чтобы пришел он в магазин через день. Суходольский явился с другом. Я им — магнитофон, они мне деньги, вот и все. Правда, о Печказове меня спросили, завмаг, мол, ваш, поди, миллионами здесь ворочает. Видели, что я деньги-то в кассу не сдал, догадались. — Урсу замолчал.
   — А самого Печказова они видели?
   — Да, они меня разыскали у Георгия Ивановича в кабинете. Суходольский дверь приоткрыл, я его увидел и вышел.
   — Значит, вы только два раза встречались с ним?
   — Нет, больше. Они еще несколько раз приходили. Просто так. Ничего не покупали.
   — С другом Суходольский вас знакомил?
   — Знакомил, конечно. Зовут его Миша. Фамилию не называл. Помню, Суходольский сказал, что у него золотые руки. А кто он, не знаю.
   — Расскажите о Суходольском, — попросил Ермаков.
   — Суходольский… Расскажу, что знаю. Но я мало о нем знаю, — сразу оговорился Урсу.
   — Рассказывайте, что знаете, — подбодрил его капитан.
   — Учился он так себе, средне. А компания, я уже говорил, у него своя была — фирмовая.
   — Что значит фирмовая? — переспросил Анатолий Петрович.
   — Фирмовые — так они сами себя называли, ну и мы тоже, — пояснил Урсу. — Одевались модно, вещи там всякие — «зарубеж», музыка — тоже «зарубеж». Деляги ребята. Все какие-то у них свои разговоры, интересы свои — только и слышно: продал — купил. У нас школа-восьмилетка в поселке, я в девятый приехал в город. Я даже в столовой ни разу не был, а они уже и в ресторанах побывали… Короче, я для этой компании интереса не представлял. И все. Дальше и не знаю, что рассказывать. — Урсу вопросительно посмотрел на Ермакова.
   — А родители? — спросил тот.
   — Мои родители? — не понял Василий.
   — Суходольского!
   — А, Суходольского! Мать видел несколько раз. Ничего, нормальная женщина. Дома у них не был, не приглашали. Помню, говорил он, что отец у него — крупный начальник, все время в командировках за границей бывает. Мать тоже — то ли с торговлей, то ли с заграницей связана.
   — Начальники, говоришь, большие? — изумился Ермаков. Он знал, что мать Суходольского была паспортисткой в жэке, отец работал заготовителем. А сыну, выходит, они в таком качестве никак не подходили!
   — Задавался он много, а сам — так себе, пустой малый, — подытожил Урсу характеристику Суходольского.
   — Ну, не скажи, — не согласился с ним капитан. — Попросту недооцениваем мы таких типов. А он, судя по всему, далеко не такой пустой. Зловредный.
   Заканчивая разговор, Ермаков поинтересовался:
   — Где он живет, знаете? И где друг его живет?
   Урсу ответил, не раздумывая:
   — Нет. Ни того, ни другого адреса я не знаю. Суходольский женился ведь, он сам говорил. А где живет — не рассказывал. Так что просто не знаю, чем вам помочь, — развел руками Урсу, — могу позвонить одноклассникам, если нужно, поспрашивать. Может, кто знает…

Понедельник. 18.30

   На обратном пути Волин заскочил домой. Высаживая его у подъезда, полковник Николаев шутливо сказал:
   — Отпрашивайся, Алеша, на ночь, — и добавил уже серьезно: — Торопись, машину пришлю через полчаса.
   Волин кивнул. Яснее ясного: предстоит бессонная ночь. За день Суходольский обнаружен не был — проверили квартиры родителей и жены, установленных знакомых. Искали в столовых, кинотеатрах, на вокзалах — Суходольский не появлялся нигде. Предстояло продолжить работу и ночью. Суходольский уехать не мог. Судя по рассказу Лены, денег у него не было совсем, и он намеревался достать их любым путем. Ясно, что путь этот может быть и преступным.
   Были приняты, казалось, все меры предосторожности. Целый день с Суходольской провела Таня Богданова, работник уголовного розыска. Тот магнитофон, что Лена, не удержавшись, стащила из квартиры Мавриди, она сдала в ломбард. Так что деньги у Лены были, но Суходольский не шел…
   …Люся была дома. Чмокнув мужа в щеку, она побежала на кухню, по опыту зная, что он ненадолго, и на ходу крикнула:
   — Позвони Печказовым, тебя Тамара разыскивала.
   — Давно? — тревожно спросил Алексей Петрович, ставя на пол сына.
   — Нет, с полчаса, может быть, или минут сорок.
   — Не сказала, зачем? — Волин уже набирал печказовский телефон.
   — Не сказала, — ответила Люся.
   В трубке раздался голос Нелли Борисовны:
   — Слушаю вас.
   — Это Волин, — сказал Алексей Петрович и услышал, как облегченно вздохнула Печказова.
   — Слава богу, Алексей Петрович, это вы…
   — Что случилось? — перебил ее Волин.
   И тут же заговорила Тамара Черепанова. Она, видимо, свято выполняла наказ капитана — при каждом звонке брала трубку второго аппарата.
   — Алексей Петрович, опять звонок был. Слушайте, я записала:
   «Деньги приготовьте срочно. Скоро снова позвоню и сообщу, как передать. Продавать меня не советую. Хуже будет». Разговор станция зафиксировала — мы недавно только трубку положили.
   Тамара замолчала.
   — Молодец, Тамара, — похвалил ее Волин, — обдумаем все, и я позвоню.
   Итак, шантажист был здесь, в городе. И от замысла своего не отказался. Волин еще раз мысленно перебрал всех, кто как-то причастен был к делу: задержаны Курко, Албин и Чернов. На свободе Суходольский и Урсу… Но с Урсу вроде бы Ермаков разобрался, ему можно верить. Значит, остается Суходольский. Но до чего же дерзок! «Интересно, откуда звонил он на этот раз» — подумал Волин, доставая пальто. Он и забыл, что пришел домой поесть перед трудной работой. Из кухни выглянула раскрасневшаяся жена:
   — На столе все уже, давай быстро!
   Волин подчинился, передал пальто Алешке, погладил его по голове, подумав с огорчением, что некогда совсем побыть с сыном. Наскоро поев, выпив большую чашку крепчайшего кофе, Алексей Петрович вышел в сумерки. Машина начальника уже стояла у подъезда.

Понедельник. 20.00

   Чернов продолжал молчать. Смотрел затравленным зверем и молчал. Не отвечал ни на какие вопросы. И невозможно было до него достучаться.
   Николаев еще днем вызвал участкового инспектора Карцева, разъяснил обстановку, попросил:
   — Соберите о Чернове все, что можно, даже в школу сходите. На завод. Почему он завод оставил? О жене справьтесь, ребенке. Так ли уж безнадежен этот разрыв? Озлобился он, — пояснил полковник.
   — Озлобился, — согласился Карцев.
   В кабинет полковника зашел озабоченный следователь прокуратуры Серов в темно-синем, ладно сидящем форменном костюме, подтянутый, строгий. За ним эксперт Пахомов. Николаев, хорошо изучивший своих ребят, видел едва сдерживаемую Пахомовым гордость. «Закончил экспертизы, — догадался он, — ах, молодец какой. Везет нам на криминалистов!»
   Полковник был прав.
   — Это черновики, — смущенно сказал эксперт, протягивая начальнику исписанные от руки листки, — я не успел оформить, но вот Николай Иванович, — он кивнул на Серова, — просил вам доложить.
   — Просил, — кивнул головой Серов, — с такими данными можно твердые выводы делать. Смотрите сами.
   Николаев взял первый лист. Опустив обширную описательную часть, нашел глазами крупно написанное слово: «выводы». Прочел. Ясно. Не ошибся Пахомов. Части отмычки из кожуха замка и стержни из квартиры Чернова изготовлены из остова детской коляски. «С высокой степенью квалификации», — написал эксперт.
   Ах, Чернов, Чернов, куда приложил свои золотые руки!
   Полковник взял следующий лист.
   «…Представленные на исследование переплетения», — начал читать Николаев на другом листе, и Пахомов пояснил:
   — Это шнур, которым Печказов был связан.
   «…выполнены из шнура бытового плетеного с наполнением из отходов полиамидных нитей: артикул 48-030-01-58 производственного объединения «Химволокно». Диаметр шнура 5 мм. Цена 1 р. 90 коп. Этот шнур идентичен изъятому из квартиры Чернова мотку шнура».
   Опять Чернов!
   Увидев, что Николаев закончил читать, Серов сказал:
   — Звонил Горышев. Причина смерти Печказова — асфиксия. Задушен Печказов. Кровь в машине — Печказова.