— И все-таки Чернов молчит, — задумчиво сказал полковник. — Подход к нему мы пока найти не сумели. И Суходольский на свободе.
Он наклонился к селектору, вызвал дежурного, спросил негромко:
— Что-нибудь от Волина есть?
— Молчит, товарищ полковник, — ответил дежурный.
— И этот молчит, — вздохнул Николаев.
Понедельник. 21.00
Понедельник. 22.00
Понедельник. 23.00
Он наклонился к селектору, вызвал дежурного, спросил негромко:
— Что-нибудь от Волина есть?
— Молчит, товарищ полковник, — ответил дежурный.
— И этот молчит, — вздохнул Николаев.
Понедельник. 21.00
Вскоре позвонил Волин и сообщил неутешительные вести: Суходольского не нашли, как сквозь землю провалился. К жене и родителям он не заходил и не звонил.
Слушая капитана, Николаев представлял себе его усталое, расстроенное лицо и мягко сказал в трубку:
— Вот что, Алеша. Я у себя. Жду тебя. — И положил трубку.
Вскоре пришел Карцев. Развязал белые тесемки картонной папки, достал документы. Характеристики у Чернова оказались, можно сказать, безупречными. Вот личное дело школьника Миши Чернова. Крупные, четкие буквы, нестандартные слова. Добрый, отзывчивый, любит читать…
На заводе у Чернова тоже нет замечаний. Здесь слова суше, формальнее. Словно усреднено все. Вроде и гладко, и хорошо, а не поймешь, что за человек стоит за этими словами.
Просмотрев бумаги, Николаев вскинул глаза на Карцева:
— Как же так, Василий Тимофеевич? Ведь неплохой, казалось бы, парень?!
Карцев сокрушенно покачал головой:
— То-то и обидно, что неплохой. Я думаю, у него все с семьи началось, с разлада Сперва его отец бросил, потом уехала мать, потом жена. Вроде не нужен никому. Остался один, выпивать стал. Известное дело, одиночество и водка к добру не приводят. Характеристика-то, — он кивнул на бумаги, — гладкая, а я на заводе поговорил с ребятами: совсем другое говорят. Заметили Мишу в выпивке — ругать стали. То есть кругом плохо — дома и на работе. Озлобился, ушел с завода. И друг тут, конечно, помог. Суходольский. А жена-то от Миши уехала в положении. — Карцев вздохнул.
— Ребенок родился уже? — спросил Николаев.
Карцев кивнул:
— Мальчик.
— Чернов встречался с женой после этого? Видел сына?
— Ездил, говорят, к ней. Не знаю, до чего они договорились. У меня телефон ее записан, позвонить можно. Но сейчас, конечно, поздно…
Подумав, Николай вдруг предложил:
— А давайте, Василий Тимофеевич, вместе поговорим с Черновым.
Карцев заметно обрадовался.
— Я и сам хотел просить, чтобы дали мне с ним поговорить, — сказал он. — Все-таки мы раньше беседовали, и не раз. Сдается мне, сам он переживает сильно, и сбил его с панталыку приятель этот, Суходольский. Вот тот, по всему видать, фрукт!.. И с собачкой надо решить, — добавил он, помолчав.
— Что с собачкой? — не понял Николаев.
— Собака Чернова, овчарка-то, — пояснил Карцев, — у соседей осталась. А она тоскует и воет. Соседи пришли ко мне — забирайте. Что делать? Увел я ее к себе, благо смирная. Но скучает она. Не ест ничего. Голову на лапы положила и с двери глаз не спускает. Пусть Чернов собакой бы распорядился…
Когда ввели Чернова, участковый инспектор тихо ахнул. За сутки Миша осунулся, под измученными глазами легли тени, тонкая шея выглядывала из ворота беспомощно и жалко.
Чернов сел на предложенный стул, сложил руки в замок, уронив между коленями.
Николаев уловил настороженный, ожидающий взгляд, брошенный Черновым на участкового инспектора. И сказал:
— Вы спросить о чем-то хотите, Чернов?
Чернов молча кивнул.
— Спрашивайте, — разрешил Николаев.
— Где собака моя? — Голос Чернова, казалось, был таким же осунувшимся, как и его лицо.
— У меня собака, — сказал Карцев, — приютил пока дома.
Чернов впервые поднял голову, в глазах появилось удивление, признательность, а Карцев тихо продолжал:
— Скучает без тебя собачка. Что с нею делать-то прикажешь? Может, подержать, вернешься скоро, невиновен?
— Виновен, — выдавил из себя Чернов. — Не скоро вернусь. Что будет с собакой, не знаю. Делайте, что хотите. — И замолчал, махнув рукой.
— Вот что, Миша, — начал опять участковый, — я собаку не брошу. Не приучен к такому. И жене твоей сообщу — пусть приедет с мальчонкой. Ты натворил дел, а они все страдать должны?! Вспомни, как без отца рос, а теперь и парень твой при живом отце сирота. Да еще, как я знаю, без квартиры они, на птичьих правах семья твоя живет. Думаю, надо их сюда вызывать, пусть хоть в квартире останутся, крыша будет над головой.
Чернов смотрел на Карцева не отрываясь, затем перевел взгляд на полковника.
— Это можно? — спросил он.
— Нужно, — твердо сказал Николаев.
Он встал, подошел к чернеющему квадрату окна, задумчиво побарабанил пальцами по стеклу. Тихо стало в кабинете. Первым молчание нарушил Чернов:
— Не могу больше так, — сказал он, — не могу и не хочу. — Он приложил ладони к вискам, потер их. Кривилось худое темное лицо, тяжело падали слова.
— В магазине Сергей спросил у своего знакомого, мол, начальник твой миллионами, поди, ворочает? Парень усмехнулся как-то многозначительно, хмыкнул так, что мы поняли: есть деньги у завмага.
Чернов помолчал, собираясь с мыслями, затем опять зазвучал его хриплый голос:
— Понаблюдали за этим мужиком, но никакой роскоши у него не увидели, машина разве только, «Жигули». Но мы уже знали, что он «левый» товар получает. Сергей решил, что прячет он денежки. Однажды Суходольский был у меня с женой. Выпили и опять разговорились об этом — в последнее время как болезнь эта мысль в Сергее сидела. Что бы ни делал, что бы ни говорил — все равно к завмагу сведет. Услышала Лена наш разговор, вмешалась. Она Печказова давно знала. Подтвердила, что есть у него тайники с ценностями, золото. Один тайник — в квартире матери.
Тут и началось! Сергей заставил Лену на работу пойти к матери завмага. Лена вначале тайник найти не могла, а нам прийти не разрешала. Потом нашла тайник, но он уже был пуст — все перепрятал Печказов… Тогда Сергей и надумал его прижать. Решили зайти к завмагу домой и там потребовать деньги. Утром явились к нему, а он нас не впустил — на лестницу уже вышел. Вот тогда нас соседи и видели…
Короче, не получилось, но мы узнали, где его гараж, и Сергей изменил план. В общем, вечером Сергей его у гаража подкараулил, велел ехать будто бы в милицию. Завмаг подчинился. Я подсел к ним за углом. Не доезжая до милиции, Сергей велел поворачивать. Вот тут завмаг и заартачился. Сергей сильно ударил его кастетом по голове. Печказов испугался, поехал. Приехали в один гараж: ключ от него Сергею на неделю знакомый дал за четвертную. Заехали туда…
Заметив вопросительный взгляд полковника, Чернов пояснил:
— Адреса не знаю, но покажу, где он находится. Там-то все и случилось. Закрылись мы в гараже, Сергей говорит Печказову: «Деньги давай или прихлопнем тебя сейчас». Нет, нет, — заторопился Чернов, видя, как не удержавшись, закачал головой Карцев, — мы не хотели его убивать, об этом и разговора не было. Так, пугали только…
—…Он говорит: нет у меня денег. Потом они с Сергеем рядиться начали. Прямо как на базаре, я даже удивился… Сергей сердиться стал, опять два раза ударил его кастетом. Печказов сильным оказался, сопротивлялся. Но в машине тесно, мы его все-таки повалили… Я ноги держал, Сергей голову. Потом он обмяк как-то, и мы связали его. Повернули лицом, а он… мертвый… — Последние слова Чернов выдохнул с усилием и замолчал.
Молчал и Николаев. Собственно, все, что рассказал сейчас Чернов, было ему уже известно. Именно такая картина преступления вставала перед ним, когда они с Волиным обсуждали результаты допросов, обыска, осмотра, когда со следователем читали выводы экспертиз. Точно такая картина. Значит, розыск был на правильном пути. Остается лишь уточнить детали. И еще — разыскать Суходольского.
Николаев посмотрел на часы — скоро явится Волин, нужно торопиться. И вначале — главное.
— Где Суходольский? — спросил он.
Чернов рассказал, что Суходольский вначале ночевал у него — дома и на работе.
— Мы ведь не отстали от тайников, — признался он. — Сергей у Печказова ключи забрал, деньги, часы.
— И челюсть? — спросил Николаев.
— И челюсть, — опустил голову Чернов, — она у него в кармане лежала, в платочке. Сергей и взял…
«Точно! — вспомнил Николаев. — Ведь Нелли Борисовна говорила, что муж снимал челюсть, когда один оставался».
— Где все это?
— У Сергея, — тихо послышалось в ответ. — Он сказал, что пока машина в гараже — все будет тихо. У нас есть неделя — надо достать деньги и смываться. День мы переждали, ночью пошли к печказовскому гаражу с ключом, да неудачно. Уговорил Сергей меня отмычки сделать к кладовке, я сделал, но опять неудача — сломались. Тут я окончательно отказался от всего, поругались мы, и он ушел. Больше Суходольского я не видел. Где он, не знаю.
— Каким же образом машина с телом Печказова оказалась за городом?
— Точно не могу сказать. Но Суходольский, видимо, решил избавиться от этой улики. А номера с одного зимующего под брезентом автомобиля мы сняли на следующий день после… После того, как все произошло. Мы же понимали, что искать машину будут прежде всего по номерным знакам.
Что ж, этому можно было верить.
Уже у двери длинная худощавая фигура Чернова замерла в нерешительности, и он повернулся к Николаеву:
— Может быть, это пригодится? Суходольский в последнее время подрабатывал грузчиком на Лесной — там продуктовый магазин есть. Строгости у них небольшие, разгружать машины берут кого угодно. Это ему и нравилось. Я, говорит, свободный художник.
Николаев молча кивнул. Подумалось: откуда у них, этих людей, такая озверелая жестокость, цинизм, не знающий предела. Человек уже мертв, но даже это не удерживает от шантажа, желания любым путем заполучить деньги…
Когда Волин появился в кабинете полковника, то застал его у большой карты города.
— Вот, — полковник прижал пальцем квадратик на карте, — здесь вот, на Лесной, Суходольский подрабатывает. В магазине. Знаешь об этом?
Волин подошел поближе, глянул. Улица Лесная — да это же рядом с той, где телефон-автомат!
Вот он, ответ на мучивший Волина вопрос.
Прекрасно! Значит, задача становится более конкретной.
Слушая капитана, Николаев представлял себе его усталое, расстроенное лицо и мягко сказал в трубку:
— Вот что, Алеша. Я у себя. Жду тебя. — И положил трубку.
Вскоре пришел Карцев. Развязал белые тесемки картонной папки, достал документы. Характеристики у Чернова оказались, можно сказать, безупречными. Вот личное дело школьника Миши Чернова. Крупные, четкие буквы, нестандартные слова. Добрый, отзывчивый, любит читать…
На заводе у Чернова тоже нет замечаний. Здесь слова суше, формальнее. Словно усреднено все. Вроде и гладко, и хорошо, а не поймешь, что за человек стоит за этими словами.
Просмотрев бумаги, Николаев вскинул глаза на Карцева:
— Как же так, Василий Тимофеевич? Ведь неплохой, казалось бы, парень?!
Карцев сокрушенно покачал головой:
— То-то и обидно, что неплохой. Я думаю, у него все с семьи началось, с разлада Сперва его отец бросил, потом уехала мать, потом жена. Вроде не нужен никому. Остался один, выпивать стал. Известное дело, одиночество и водка к добру не приводят. Характеристика-то, — он кивнул на бумаги, — гладкая, а я на заводе поговорил с ребятами: совсем другое говорят. Заметили Мишу в выпивке — ругать стали. То есть кругом плохо — дома и на работе. Озлобился, ушел с завода. И друг тут, конечно, помог. Суходольский. А жена-то от Миши уехала в положении. — Карцев вздохнул.
— Ребенок родился уже? — спросил Николаев.
Карцев кивнул:
— Мальчик.
— Чернов встречался с женой после этого? Видел сына?
— Ездил, говорят, к ней. Не знаю, до чего они договорились. У меня телефон ее записан, позвонить можно. Но сейчас, конечно, поздно…
Подумав, Николай вдруг предложил:
— А давайте, Василий Тимофеевич, вместе поговорим с Черновым.
Карцев заметно обрадовался.
— Я и сам хотел просить, чтобы дали мне с ним поговорить, — сказал он. — Все-таки мы раньше беседовали, и не раз. Сдается мне, сам он переживает сильно, и сбил его с панталыку приятель этот, Суходольский. Вот тот, по всему видать, фрукт!.. И с собачкой надо решить, — добавил он, помолчав.
— Что с собачкой? — не понял Николаев.
— Собака Чернова, овчарка-то, — пояснил Карцев, — у соседей осталась. А она тоскует и воет. Соседи пришли ко мне — забирайте. Что делать? Увел я ее к себе, благо смирная. Но скучает она. Не ест ничего. Голову на лапы положила и с двери глаз не спускает. Пусть Чернов собакой бы распорядился…
Когда ввели Чернова, участковый инспектор тихо ахнул. За сутки Миша осунулся, под измученными глазами легли тени, тонкая шея выглядывала из ворота беспомощно и жалко.
Чернов сел на предложенный стул, сложил руки в замок, уронив между коленями.
Николаев уловил настороженный, ожидающий взгляд, брошенный Черновым на участкового инспектора. И сказал:
— Вы спросить о чем-то хотите, Чернов?
Чернов молча кивнул.
— Спрашивайте, — разрешил Николаев.
— Где собака моя? — Голос Чернова, казалось, был таким же осунувшимся, как и его лицо.
— У меня собака, — сказал Карцев, — приютил пока дома.
Чернов впервые поднял голову, в глазах появилось удивление, признательность, а Карцев тихо продолжал:
— Скучает без тебя собачка. Что с нею делать-то прикажешь? Может, подержать, вернешься скоро, невиновен?
— Виновен, — выдавил из себя Чернов. — Не скоро вернусь. Что будет с собакой, не знаю. Делайте, что хотите. — И замолчал, махнув рукой.
— Вот что, Миша, — начал опять участковый, — я собаку не брошу. Не приучен к такому. И жене твоей сообщу — пусть приедет с мальчонкой. Ты натворил дел, а они все страдать должны?! Вспомни, как без отца рос, а теперь и парень твой при живом отце сирота. Да еще, как я знаю, без квартиры они, на птичьих правах семья твоя живет. Думаю, надо их сюда вызывать, пусть хоть в квартире останутся, крыша будет над головой.
Чернов смотрел на Карцева не отрываясь, затем перевел взгляд на полковника.
— Это можно? — спросил он.
— Нужно, — твердо сказал Николаев.
Он встал, подошел к чернеющему квадрату окна, задумчиво побарабанил пальцами по стеклу. Тихо стало в кабинете. Первым молчание нарушил Чернов:
— Не могу больше так, — сказал он, — не могу и не хочу. — Он приложил ладони к вискам, потер их. Кривилось худое темное лицо, тяжело падали слова.
— В магазине Сергей спросил у своего знакомого, мол, начальник твой миллионами, поди, ворочает? Парень усмехнулся как-то многозначительно, хмыкнул так, что мы поняли: есть деньги у завмага.
Чернов помолчал, собираясь с мыслями, затем опять зазвучал его хриплый голос:
— Понаблюдали за этим мужиком, но никакой роскоши у него не увидели, машина разве только, «Жигули». Но мы уже знали, что он «левый» товар получает. Сергей решил, что прячет он денежки. Однажды Суходольский был у меня с женой. Выпили и опять разговорились об этом — в последнее время как болезнь эта мысль в Сергее сидела. Что бы ни делал, что бы ни говорил — все равно к завмагу сведет. Услышала Лена наш разговор, вмешалась. Она Печказова давно знала. Подтвердила, что есть у него тайники с ценностями, золото. Один тайник — в квартире матери.
Тут и началось! Сергей заставил Лену на работу пойти к матери завмага. Лена вначале тайник найти не могла, а нам прийти не разрешала. Потом нашла тайник, но он уже был пуст — все перепрятал Печказов… Тогда Сергей и надумал его прижать. Решили зайти к завмагу домой и там потребовать деньги. Утром явились к нему, а он нас не впустил — на лестницу уже вышел. Вот тогда нас соседи и видели…
Короче, не получилось, но мы узнали, где его гараж, и Сергей изменил план. В общем, вечером Сергей его у гаража подкараулил, велел ехать будто бы в милицию. Завмаг подчинился. Я подсел к ним за углом. Не доезжая до милиции, Сергей велел поворачивать. Вот тут завмаг и заартачился. Сергей сильно ударил его кастетом по голове. Печказов испугался, поехал. Приехали в один гараж: ключ от него Сергею на неделю знакомый дал за четвертную. Заехали туда…
Заметив вопросительный взгляд полковника, Чернов пояснил:
— Адреса не знаю, но покажу, где он находится. Там-то все и случилось. Закрылись мы в гараже, Сергей говорит Печказову: «Деньги давай или прихлопнем тебя сейчас». Нет, нет, — заторопился Чернов, видя, как не удержавшись, закачал головой Карцев, — мы не хотели его убивать, об этом и разговора не было. Так, пугали только…
—…Он говорит: нет у меня денег. Потом они с Сергеем рядиться начали. Прямо как на базаре, я даже удивился… Сергей сердиться стал, опять два раза ударил его кастетом. Печказов сильным оказался, сопротивлялся. Но в машине тесно, мы его все-таки повалили… Я ноги держал, Сергей голову. Потом он обмяк как-то, и мы связали его. Повернули лицом, а он… мертвый… — Последние слова Чернов выдохнул с усилием и замолчал.
Молчал и Николаев. Собственно, все, что рассказал сейчас Чернов, было ему уже известно. Именно такая картина преступления вставала перед ним, когда они с Волиным обсуждали результаты допросов, обыска, осмотра, когда со следователем читали выводы экспертиз. Точно такая картина. Значит, розыск был на правильном пути. Остается лишь уточнить детали. И еще — разыскать Суходольского.
Николаев посмотрел на часы — скоро явится Волин, нужно торопиться. И вначале — главное.
— Где Суходольский? — спросил он.
Чернов рассказал, что Суходольский вначале ночевал у него — дома и на работе.
— Мы ведь не отстали от тайников, — признался он. — Сергей у Печказова ключи забрал, деньги, часы.
— И челюсть? — спросил Николаев.
— И челюсть, — опустил голову Чернов, — она у него в кармане лежала, в платочке. Сергей и взял…
«Точно! — вспомнил Николаев. — Ведь Нелли Борисовна говорила, что муж снимал челюсть, когда один оставался».
— Где все это?
— У Сергея, — тихо послышалось в ответ. — Он сказал, что пока машина в гараже — все будет тихо. У нас есть неделя — надо достать деньги и смываться. День мы переждали, ночью пошли к печказовскому гаражу с ключом, да неудачно. Уговорил Сергей меня отмычки сделать к кладовке, я сделал, но опять неудача — сломались. Тут я окончательно отказался от всего, поругались мы, и он ушел. Больше Суходольского я не видел. Где он, не знаю.
— Каким же образом машина с телом Печказова оказалась за городом?
— Точно не могу сказать. Но Суходольский, видимо, решил избавиться от этой улики. А номера с одного зимующего под брезентом автомобиля мы сняли на следующий день после… После того, как все произошло. Мы же понимали, что искать машину будут прежде всего по номерным знакам.
Что ж, этому можно было верить.
Уже у двери длинная худощавая фигура Чернова замерла в нерешительности, и он повернулся к Николаеву:
— Может быть, это пригодится? Суходольский в последнее время подрабатывал грузчиком на Лесной — там продуктовый магазин есть. Строгости у них небольшие, разгружать машины берут кого угодно. Это ему и нравилось. Я, говорит, свободный художник.
Николаев молча кивнул. Подумалось: откуда у них, этих людей, такая озверелая жестокость, цинизм, не знающий предела. Человек уже мертв, но даже это не удерживает от шантажа, желания любым путем заполучить деньги…
Когда Волин появился в кабинете полковника, то застал его у большой карты города.
— Вот, — полковник прижал пальцем квадратик на карте, — здесь вот, на Лесной, Суходольский подрабатывает. В магазине. Знаешь об этом?
Волин подошел поближе, глянул. Улица Лесная — да это же рядом с той, где телефон-автомат!
Вот он, ответ на мучивший Волина вопрос.
Прекрасно! Значит, задача становится более конкретной.
Понедельник. 22.00
— Шел бы ты, Сергей, домой. — Толстая фигура сторожихи беспокойно колыхнулась. Она говорила просительно, но в глазах стояла решимость. Спорить с ней — Сергей знал — бесполезно, просить тоже бесполезно. — Не положено ночевать в магазине, сам знаешь. Бригадир меня проверит — будет неприятность. Ты иди домой-то. Повинись перед женой — простит, и поспишь по-человечески. А это что за ночевка — на столе.
Слушая сторожиху, Суходольский задыхался от ярости. Его, Сергея Суходольского, гонят прочь и отсюда, где он провел уже две ночи, коротая их со сторожами. Днем он нанимался за бутылку разгружать товары. И оставался на ночь, отдавая сторожу эту самую бутылку: идти ему было некуда. Старики разрешали ночевать, а вот баба…
«Но куда же идти? — лихорадочно думал он. — Куда идти? Домой к Лене — нельзя. — Он точно знал, что его обложили. Нельзя пойти на вокзал, в аэропорт — непременно схватят. Уехать? Но как уедешь без копейки денег? Проклятый завмаг своей нелепой смертью сорвал все замыслы, разрушил в один миг то, что готовилось так долго.
Куда идти?»
Этот вопрос сделал бессмысленным все, вплоть до самой жизни, потому что Суходольский только сейчас, слушая ненавистный голос сторожихи, понял — идти ему некуда!
А мать? Отец?
«Эти бы рады, — усмехнулся про себя Суходольский, — да толку в этом нет». Он представил, как раскудахталась бы мамаша, увидев его, сегодняшнего — небритого, неопрятного. С глазами, красными от бессонницы, с трясущимися от постоянного нервного напряжения руками.
Он машинально глянул на свои руки, вытянув их перед собой. Сторожиха, видимо, почувствовала в нем какую-то перемену: она вдруг замолчала и попятилась к выходу, глядя на него испуганно.
— Собирайся давай, — строго сказала она, не поворачиваясь к нему спиной, толкнула дверь…
Суходольский все не мог стряхнуть с себя оцепенение — смотрел и смотрел на свои руки и не мог оторваться.
Убийца. Он — убийца, и его обложили: гонят, как зверя.
Против этой мысли протестовало все его существо. Разве он виноват, что с самого детства ему хочется больше, чем всем, и разве он виноват, что его родители не сумели дать желаемого. Мамаша лишь на словах была шустра, а когда нашла у него в комнате кое-что из ворованного, разоралась: «Попадешься, сядешь в тюрьму!»
«Лучше бы тогда сесть, — подумал вдруг горько. — Не случилось бы всего».
Приглушенный дверями до него донесся сердитый голос сторожихи:
— Позвоню бригадиру, коль счас не уйдешь, поимей в виду. Не стану с тобой шутить.
«Боится меня», — удивленно подумал Суходольский. Даже сейчас, после всего случившегося, не укладывалось у него в голове, как это можно бояться его, прогонять… Ведь, кажется, всегда его любили. Были друзья, ходили к нему в гости, слушали «маг», угощались. Никогда он не жалел для них своих вещей, даже дарил иногда. Заводились деньги — угощал приятелей, водил в рестораны, никого не обидел, кажется.
Вспомнив о друзьях, он стал перебирать их мысленно — кто сможет его приютить?! И злобно плюнул в итоге — никто! «Может, пойти все же к Лене?» — подумал он и тут же отбросил эту идею. Нет, нельзя. Там наверняка его ждет милиция. Раз вышли на Чернова, значит, засветилась Ленка. Не потому ли она на свободе, что на живца хотят прищучить его самого?
Суходольский медленно поднялся, застегнул меховую куртку. Надо было уходить, не хватало еще, чтобы сторожиха вправду вызвала бригадира.
Тяжело ухнув, закрылась за ним дверь, и он услышал, как шустро задвинулся засов. «Боится», — вновь уже равнодушно отметил Суходольский. Что делать дальше, он не знал. Стоял, тупо глядя перед собою в ночь, и все его помыслы сходились лишь на одном — деньги, где взять деньги?
Ему казалось, что, имей он сейчас кругленькую сумму, все встало бы на свои места — будет ночлег, кончится страх. События последних дней были настолько необычны, что он перестал ощущать реально все, кроме сиюминутной опасности. Может, он ошибся, думая, что жена Печказова не побоялась его предать? Он так и подумал: «предать», потому что все его кругом предавали — Ленка, упустившая тайник, завмаг, не давший ему деньги и к тому же так глупо умерший, Мишка, бросивший его одного, и, наконец, эта вот баба, которая выгнала его в ночь, в темень…
Суходольский скрипнул зубами. Печказова сообщила в милицию обо всем. Но ведь должна же она испугаться! Шутка ли, челюсть мужа получила. И здесь не сработало что-то. Что-то, чего он не знал.
В Суходольском снова проснулась злоба. Так просто его не взять! Он уже показал одному, что значит следить за ним — пусть поостерегутся. И едва вспомнил лежащую на дорожке неподвижную фигуру, в захлестывающей ярости, как желтый свет на перекрестке, запульсировал страх: не за того, распростертого — за себя.
Страх за себя и подсказывал решение: теперь он знал, где укроется.
«Урсу не посмеет отказать, сидит на крючке — за «левый» товар по головке не гладят. Можно и другим припугнуть: мол, по твоей милости завмага убили. А что? — обрадованно думал Суходольский, шагая по пустынным улицам. — А заартачится, пусть на себя пеняет, я его быстро уговорю».
Слушая сторожиху, Суходольский задыхался от ярости. Его, Сергея Суходольского, гонят прочь и отсюда, где он провел уже две ночи, коротая их со сторожами. Днем он нанимался за бутылку разгружать товары. И оставался на ночь, отдавая сторожу эту самую бутылку: идти ему было некуда. Старики разрешали ночевать, а вот баба…
«Но куда же идти? — лихорадочно думал он. — Куда идти? Домой к Лене — нельзя. — Он точно знал, что его обложили. Нельзя пойти на вокзал, в аэропорт — непременно схватят. Уехать? Но как уедешь без копейки денег? Проклятый завмаг своей нелепой смертью сорвал все замыслы, разрушил в один миг то, что готовилось так долго.
Куда идти?»
Этот вопрос сделал бессмысленным все, вплоть до самой жизни, потому что Суходольский только сейчас, слушая ненавистный голос сторожихи, понял — идти ему некуда!
А мать? Отец?
«Эти бы рады, — усмехнулся про себя Суходольский, — да толку в этом нет». Он представил, как раскудахталась бы мамаша, увидев его, сегодняшнего — небритого, неопрятного. С глазами, красными от бессонницы, с трясущимися от постоянного нервного напряжения руками.
Он машинально глянул на свои руки, вытянув их перед собой. Сторожиха, видимо, почувствовала в нем какую-то перемену: она вдруг замолчала и попятилась к выходу, глядя на него испуганно.
— Собирайся давай, — строго сказала она, не поворачиваясь к нему спиной, толкнула дверь…
Суходольский все не мог стряхнуть с себя оцепенение — смотрел и смотрел на свои руки и не мог оторваться.
Убийца. Он — убийца, и его обложили: гонят, как зверя.
Против этой мысли протестовало все его существо. Разве он виноват, что с самого детства ему хочется больше, чем всем, и разве он виноват, что его родители не сумели дать желаемого. Мамаша лишь на словах была шустра, а когда нашла у него в комнате кое-что из ворованного, разоралась: «Попадешься, сядешь в тюрьму!»
«Лучше бы тогда сесть, — подумал вдруг горько. — Не случилось бы всего».
Приглушенный дверями до него донесся сердитый голос сторожихи:
— Позвоню бригадиру, коль счас не уйдешь, поимей в виду. Не стану с тобой шутить.
«Боится меня», — удивленно подумал Суходольский. Даже сейчас, после всего случившегося, не укладывалось у него в голове, как это можно бояться его, прогонять… Ведь, кажется, всегда его любили. Были друзья, ходили к нему в гости, слушали «маг», угощались. Никогда он не жалел для них своих вещей, даже дарил иногда. Заводились деньги — угощал приятелей, водил в рестораны, никого не обидел, кажется.
Вспомнив о друзьях, он стал перебирать их мысленно — кто сможет его приютить?! И злобно плюнул в итоге — никто! «Может, пойти все же к Лене?» — подумал он и тут же отбросил эту идею. Нет, нельзя. Там наверняка его ждет милиция. Раз вышли на Чернова, значит, засветилась Ленка. Не потому ли она на свободе, что на живца хотят прищучить его самого?
Суходольский медленно поднялся, застегнул меховую куртку. Надо было уходить, не хватало еще, чтобы сторожиха вправду вызвала бригадира.
Тяжело ухнув, закрылась за ним дверь, и он услышал, как шустро задвинулся засов. «Боится», — вновь уже равнодушно отметил Суходольский. Что делать дальше, он не знал. Стоял, тупо глядя перед собою в ночь, и все его помыслы сходились лишь на одном — деньги, где взять деньги?
Ему казалось, что, имей он сейчас кругленькую сумму, все встало бы на свои места — будет ночлег, кончится страх. События последних дней были настолько необычны, что он перестал ощущать реально все, кроме сиюминутной опасности. Может, он ошибся, думая, что жена Печказова не побоялась его предать? Он так и подумал: «предать», потому что все его кругом предавали — Ленка, упустившая тайник, завмаг, не давший ему деньги и к тому же так глупо умерший, Мишка, бросивший его одного, и, наконец, эта вот баба, которая выгнала его в ночь, в темень…
Суходольский скрипнул зубами. Печказова сообщила в милицию обо всем. Но ведь должна же она испугаться! Шутка ли, челюсть мужа получила. И здесь не сработало что-то. Что-то, чего он не знал.
В Суходольском снова проснулась злоба. Так просто его не взять! Он уже показал одному, что значит следить за ним — пусть поостерегутся. И едва вспомнил лежащую на дорожке неподвижную фигуру, в захлестывающей ярости, как желтый свет на перекрестке, запульсировал страх: не за того, распростертого — за себя.
Страх за себя и подсказывал решение: теперь он знал, где укроется.
«Урсу не посмеет отказать, сидит на крючке — за «левый» товар по головке не гладят. Можно и другим припугнуть: мол, по твоей милости завмага убили. А что? — обрадованно думал Суходольский, шагая по пустынным улицам. — А заартачится, пусть на себя пеняет, я его быстро уговорю».
Понедельник. 23.00
На улицу Лесную с Волиным поехал капитан Ермаков: розыск Суходольского стал для всех первостепенной задачей, и Анатолий Петрович дождался Волина, предложил свою помощь, которую тот принял с радостью.
До магазина на Лесной было не меньше получаса езды, и Ермаков не без юмора принялся было описывать делишки Тихони-Албина. Вдруг Волин предостерегающе поднял руку, Анатолий умолк на полуслове. Вслед за шипением и треском из маленького черного динамика послышался искаженный эфиром тревожный Голос дежурного:
— Внимание, внимание. Всем постам принять сообщение. Десять минут назад на улице Майской из форточки окна первого этажа дома номер 18 неизвестный мужчина выбросил прохожему Серегину лист бумаги, на котором написано: «Вызовите милицию. Здесь убийца». Внимание! Всем постам. Сообщите место нахождения.
Волин не успел откликнуться на призыв дежурного — Ермаков схватил его за плечо:
— Алеша, да это же адрес Урсу! Майская, 18, — я помню хорошо. Там Суходольский! Давай туда!
Машина, сделав крутой вираж, свернула на узкую боковую улочку:
— Так ближе, — крикнул шофер.
Волин молча кивнул ему, связался с дежурным:
— Говорит Волин. Принял сообщение. Следую на Майскую. Буду там минут через 10.
Дежурный торопливо ответил:
— Волин, держите связь. Сообщите, нужна ли помощь.
— Помощь не нужна. На связь выйду на месте, — отвечал Волин.
— Майская!
Остановились неподалеку от дома 18, выскочили из машины. Осторожно прикрыв дверцу, спрыгнул на землю шофер:
— Разрешите, я с вами?
Волин отрицательно качнул головой:
— Жди у машины.
На первом этаже дома 18 все окна, выходящие на улицу, были темны, лишь во втором от угла угадывался свет. Не в комнате, нет, где-то в глубине квартиры горела лампа, и свет ее слабо освещал окно. «Не поздно ли? — Пронеслось в голове Волина. — Если Суходольский там, то деньги он будет добывать любой ценой, терять ему нечего».
— Толя, обеспечивай окна, я иду в подъезд, — тихо сказал он Ермакову. Тот бесшумно скользнул к стене дома.
Волин осторожно повернул за угол, приостановился, оглядывая двор.
— Товарищ, — послышался осторожный голос из соседнего подъезда, — я — Серегин.
— Так что здесь случилось? — тихо спросил капитан.
Серегин, оглянувшись, шепотом заговорил:
— Да я и сам не знаю, что случилось. Иду мимо дома и даже не услышал, а почувствовал скорее — в крайнем окне кто-то по стеклу легонько скребется. Поднял голову — парень в окне. Молодой такой, смуглый. Он тихонько форточку приоткрыл и лист бумаги выбросил. Смотрю — крупно что-то написано. Я поднял, поглядел — хорошо, фонарь рядом горит — и прочел: «Вызовите милицию, здесь убийца». И все. Голову поднял, а он палец к губам приложил — молчать, значит, просит, так я понял. Махнул я рукой, мол, сделаю, и бегом домой. Я здесь недалеко живу. Позвонил в милицию и на всякий случай сюда. Да вот еще отец со мной напросился… — добавил он смущенно, — за деревом стоит.
Серегин показал рукой на близкий скверик напротив подъезда. Уловив его движение, из-за дерева показалась коренастая мужская фигура. Показалась — и тут же снова исчезла за деревом, сливаясь с ним.
— Ну молодцы! — не удержался Анатолий Петрович.
— Да что там… — опять смутился парень, и тут же деловито доложил. — Я минут десять отсутствовал, не больше. Пока позвонил, да туда-обратно бегом. Подбежал — в том крайнем окне света нет. И все тихо.
В голосе Серегина послышались просительные нотки, и он закончил:
— Вы меня возьмете? У меня разряд по боксу.
— Зови отца, — шепнул Волин парню, — тихо только.
Между Серегиными, видно, уже была договоренность, и старший вмиг оказался в подъезде, едва лишь сын сделал ему знак.
— Здрасьте, — он протянул руку, и Волин пожал крепкую шершавую ладонь. Серегин-отец оказался широкоплечим и молодцеватым.
Серегиных, к их явному неудовольствию, Волин оставил на улице, у окон квартиры, — так безопаснее, сам же осторожно подошел к двери. Ермаков был рядом.
Прислушались — тихо. Под осторожным толчком дверь бесшумно приоткрылась. Волин сделал один неслышный шаг и оказался в маленькой прихожей, освещаемой неярким светом из открытой боковой двери. Еще шаг — в сторону другой открытой двери. «В комнату», — понял Волин. Он не оборачивался и не слышал ни шороха за спиной, но знал: Ермаков рядом, идет за ним след в след.
Тусклый свет дал возможность Волину сориентироваться, он уже видел часть комнаты — угол дивана, тумбочку, стул с накинутым на спинку пиджаком — в таком же был Урсу тогда, в магазине. Где же люди?
Словно в ответ из комнаты раздался протяжный вздох, похожий на всхлип. Волин понял это как сигнал, прыгнул в дверь и на секунду замер.
На брошенном в угол матраце, у стены, чуть приподнявшись на локте, лежал Урсу. Рядом, с краю, просунув руку под подушку и подогнув к животу ноги, на боку лежал Суходольский — капитан сразу узнал его. Суходольский спал.
Приподнявшись, мертвенно-бледный Урсу делал отчаянные знаки, указывая рукой на подушку под головой Суходольского.
— Пистолет! — прокричал он и навалился вдруг всей своей тяжестью на Суходольского.
Из-за плеча капитана резко рванулся вперед Ермаков, но Алексей опередил его, выхватив из-под подушки холодную напряженную руку преступника. Откинул подушку — черный пистолетик вмиг оказался в руках Ермакова. Придавленный телом Урсу, на матраце распластался Суходольский.
Зажгли свет, задержанный встал. Не верилось, что все позади, что Суходольский — вот он, здесь, непонятно апатичный, вялый, даже злые глаза при ярком свете потухли, словно закатились. И вдруг засмеялся Ермаков весело, разряжающе:
— Это же зажигалка! — воскликнул он и подбросил на ладони черненькую игрушку пистолетика. — Ну и жук!
Урсу зло сплюнул:
— А я-то испугался! — И пояснил, торопливо одеваясь: — Он вечером пришел. Деньги требовал, но откуда у меня? А потом сказал, что переночует, а утром я должен деньги найти, иначе убьет. Я испугался, знал ведь, почему он скрывается, а тут еще часы узнал. Печказова часы. Пистолетом пугал. Ладно, говорю, утром достану деньги. И пока чай кипятил на кухне, записку приготовил и прохожего дождался. Поел он, постель сам постелил на пол, в угол, — Урсу кивнул на матрац, — велел мне раздеться и лечь к стенке, а сам — с краю. Суходольский уснул быстро, а я все лежал, прислушивался.
— А чего же не убежал? — полюбопытствовал Волин и с удивлением услышал в ответ:
— Я бы убежал, да ведь и он тоже! И потом ищи ветра в поле… Мог бы бед наделать…
Позвали с улицы Серегиных, сняли с безвольно повисшей руки Суходольского массивные часы на браслете.
— Печказова часы? — спросил Волин.
Суходольский молча кивнул. А когда его повели к машине, Серегин-старший тихонько тронул Волина за плечо и, кивнув вслед Суходольскому, спросил:
— И это все?
— Все, — улыбнувшись, подтвердил Волин, понимая, что Серегины разочарованы, — ни оглушительной стрельбы, ни сногсшибательной погони.
— Все, — повторил он, прислушиваясь к голосу Ермакова, который в машине кричал черному кружку микрофона:
— Да нет же, товарищ полковник, сопротивления он не оказал.
Алексей Петрович улыбнулся, представив, как облегченно вздохнул сейчас Николаев. Не было ни стрельбы, ни погони…
До магазина на Лесной было не меньше получаса езды, и Ермаков не без юмора принялся было описывать делишки Тихони-Албина. Вдруг Волин предостерегающе поднял руку, Анатолий умолк на полуслове. Вслед за шипением и треском из маленького черного динамика послышался искаженный эфиром тревожный Голос дежурного:
— Внимание, внимание. Всем постам принять сообщение. Десять минут назад на улице Майской из форточки окна первого этажа дома номер 18 неизвестный мужчина выбросил прохожему Серегину лист бумаги, на котором написано: «Вызовите милицию. Здесь убийца». Внимание! Всем постам. Сообщите место нахождения.
Волин не успел откликнуться на призыв дежурного — Ермаков схватил его за плечо:
— Алеша, да это же адрес Урсу! Майская, 18, — я помню хорошо. Там Суходольский! Давай туда!
Машина, сделав крутой вираж, свернула на узкую боковую улочку:
— Так ближе, — крикнул шофер.
Волин молча кивнул ему, связался с дежурным:
— Говорит Волин. Принял сообщение. Следую на Майскую. Буду там минут через 10.
Дежурный торопливо ответил:
— Волин, держите связь. Сообщите, нужна ли помощь.
— Помощь не нужна. На связь выйду на месте, — отвечал Волин.
— Майская!
Остановились неподалеку от дома 18, выскочили из машины. Осторожно прикрыв дверцу, спрыгнул на землю шофер:
— Разрешите, я с вами?
Волин отрицательно качнул головой:
— Жди у машины.
На первом этаже дома 18 все окна, выходящие на улицу, были темны, лишь во втором от угла угадывался свет. Не в комнате, нет, где-то в глубине квартиры горела лампа, и свет ее слабо освещал окно. «Не поздно ли? — Пронеслось в голове Волина. — Если Суходольский там, то деньги он будет добывать любой ценой, терять ему нечего».
— Толя, обеспечивай окна, я иду в подъезд, — тихо сказал он Ермакову. Тот бесшумно скользнул к стене дома.
Волин осторожно повернул за угол, приостановился, оглядывая двор.
— Товарищ, — послышался осторожный голос из соседнего подъезда, — я — Серегин.
— Так что здесь случилось? — тихо спросил капитан.
Серегин, оглянувшись, шепотом заговорил:
— Да я и сам не знаю, что случилось. Иду мимо дома и даже не услышал, а почувствовал скорее — в крайнем окне кто-то по стеклу легонько скребется. Поднял голову — парень в окне. Молодой такой, смуглый. Он тихонько форточку приоткрыл и лист бумаги выбросил. Смотрю — крупно что-то написано. Я поднял, поглядел — хорошо, фонарь рядом горит — и прочел: «Вызовите милицию, здесь убийца». И все. Голову поднял, а он палец к губам приложил — молчать, значит, просит, так я понял. Махнул я рукой, мол, сделаю, и бегом домой. Я здесь недалеко живу. Позвонил в милицию и на всякий случай сюда. Да вот еще отец со мной напросился… — добавил он смущенно, — за деревом стоит.
Серегин показал рукой на близкий скверик напротив подъезда. Уловив его движение, из-за дерева показалась коренастая мужская фигура. Показалась — и тут же снова исчезла за деревом, сливаясь с ним.
— Ну молодцы! — не удержался Анатолий Петрович.
— Да что там… — опять смутился парень, и тут же деловито доложил. — Я минут десять отсутствовал, не больше. Пока позвонил, да туда-обратно бегом. Подбежал — в том крайнем окне света нет. И все тихо.
В голосе Серегина послышались просительные нотки, и он закончил:
— Вы меня возьмете? У меня разряд по боксу.
— Зови отца, — шепнул Волин парню, — тихо только.
Между Серегиными, видно, уже была договоренность, и старший вмиг оказался в подъезде, едва лишь сын сделал ему знак.
— Здрасьте, — он протянул руку, и Волин пожал крепкую шершавую ладонь. Серегин-отец оказался широкоплечим и молодцеватым.
Серегиных, к их явному неудовольствию, Волин оставил на улице, у окон квартиры, — так безопаснее, сам же осторожно подошел к двери. Ермаков был рядом.
Прислушались — тихо. Под осторожным толчком дверь бесшумно приоткрылась. Волин сделал один неслышный шаг и оказался в маленькой прихожей, освещаемой неярким светом из открытой боковой двери. Еще шаг — в сторону другой открытой двери. «В комнату», — понял Волин. Он не оборачивался и не слышал ни шороха за спиной, но знал: Ермаков рядом, идет за ним след в след.
Тусклый свет дал возможность Волину сориентироваться, он уже видел часть комнаты — угол дивана, тумбочку, стул с накинутым на спинку пиджаком — в таком же был Урсу тогда, в магазине. Где же люди?
Словно в ответ из комнаты раздался протяжный вздох, похожий на всхлип. Волин понял это как сигнал, прыгнул в дверь и на секунду замер.
На брошенном в угол матраце, у стены, чуть приподнявшись на локте, лежал Урсу. Рядом, с краю, просунув руку под подушку и подогнув к животу ноги, на боку лежал Суходольский — капитан сразу узнал его. Суходольский спал.
Приподнявшись, мертвенно-бледный Урсу делал отчаянные знаки, указывая рукой на подушку под головой Суходольского.
— Пистолет! — прокричал он и навалился вдруг всей своей тяжестью на Суходольского.
Из-за плеча капитана резко рванулся вперед Ермаков, но Алексей опередил его, выхватив из-под подушки холодную напряженную руку преступника. Откинул подушку — черный пистолетик вмиг оказался в руках Ермакова. Придавленный телом Урсу, на матраце распластался Суходольский.
Зажгли свет, задержанный встал. Не верилось, что все позади, что Суходольский — вот он, здесь, непонятно апатичный, вялый, даже злые глаза при ярком свете потухли, словно закатились. И вдруг засмеялся Ермаков весело, разряжающе:
— Это же зажигалка! — воскликнул он и подбросил на ладони черненькую игрушку пистолетика. — Ну и жук!
Урсу зло сплюнул:
— А я-то испугался! — И пояснил, торопливо одеваясь: — Он вечером пришел. Деньги требовал, но откуда у меня? А потом сказал, что переночует, а утром я должен деньги найти, иначе убьет. Я испугался, знал ведь, почему он скрывается, а тут еще часы узнал. Печказова часы. Пистолетом пугал. Ладно, говорю, утром достану деньги. И пока чай кипятил на кухне, записку приготовил и прохожего дождался. Поел он, постель сам постелил на пол, в угол, — Урсу кивнул на матрац, — велел мне раздеться и лечь к стенке, а сам — с краю. Суходольский уснул быстро, а я все лежал, прислушивался.
— А чего же не убежал? — полюбопытствовал Волин и с удивлением услышал в ответ:
— Я бы убежал, да ведь и он тоже! И потом ищи ветра в поле… Мог бы бед наделать…
Позвали с улицы Серегиных, сняли с безвольно повисшей руки Суходольского массивные часы на браслете.
— Печказова часы? — спросил Волин.
Суходольский молча кивнул. А когда его повели к машине, Серегин-старший тихонько тронул Волина за плечо и, кивнув вслед Суходольскому, спросил:
— И это все?
— Все, — улыбнувшись, подтвердил Волин, понимая, что Серегины разочарованы, — ни оглушительной стрельбы, ни сногсшибательной погони.
— Все, — повторил он, прислушиваясь к голосу Ермакова, который в машине кричал черному кружку микрофона:
— Да нет же, товарищ полковник, сопротивления он не оказал.
Алексей Петрович улыбнулся, представив, как облегченно вздохнул сейчас Николаев. Не было ни стрельбы, ни погони…