Страница:
— Вот она, — торжественно изрек эксперт, и опять у него нашелся подходящий целлофановый мешок.
Брезентовые мешки были тщательно зашиты. Распороли шов — журналы для сектантов.
— Что это? — удивленно обратился эксперт к Николаеву…
Майор осторожно взял в руки журнал.
— Эге, да это товар издалека! — изумился Иван Александрович. — Гляди, еще не успокоились! Здесь, Ниткин, дело серьезнее, чем мы думали, задумчиво произнес он, — давай-ка разбираться дальше.
В одном мешке были деньги, в других лежали какие-то листки. Взяв один из них, Николаев начал читать, не выдержав, сплюнул:
— Сектанты проклятые.
Ясно теперь, почему напал Иосиф Степанко на Богданова. Боялся за тайник. Решил спрятать окровавленную шубу и обнаружил погоню. На убийство пошел «святой Иосиф», вот какая у его веры мораль! «Что же, делом Степанко займутся другие, — подумал Николаев, — а у нас, похоже, финал».
Финал? Он улыбнулся, внезапно вспомнив свой недавний сон. Бежали по зеленому лугу кони, развевая гривы, звенели гулкие ботала на их гордо изогнутых шеях. «Да это телефон звонил тогда», — только сейчас понял он…
ПО ФАКТУ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ
Четверг. 7.30
Четверг. 8.30
Четверг. 9.00
Четверг. 9.30
Четверг. 20.00
Пятница. 5.30
Пятница. 12.30
Пятница. 14.15
Брезентовые мешки были тщательно зашиты. Распороли шов — журналы для сектантов.
— Что это? — удивленно обратился эксперт к Николаеву…
Майор осторожно взял в руки журнал.
— Эге, да это товар издалека! — изумился Иван Александрович. — Гляди, еще не успокоились! Здесь, Ниткин, дело серьезнее, чем мы думали, задумчиво произнес он, — давай-ка разбираться дальше.
В одном мешке были деньги, в других лежали какие-то листки. Взяв один из них, Николаев начал читать, не выдержав, сплюнул:
— Сектанты проклятые.
Ясно теперь, почему напал Иосиф Степанко на Богданова. Боялся за тайник. Решил спрятать окровавленную шубу и обнаружил погоню. На убийство пошел «святой Иосиф», вот какая у его веры мораль! «Что же, делом Степанко займутся другие, — подумал Николаев, — а у нас, похоже, финал».
Финал? Он улыбнулся, внезапно вспомнив свой недавний сон. Бежали по зеленому лугу кони, развевая гривы, звенели гулкие ботала на их гордо изогнутых шеях. «Да это телефон звонил тогда», — только сейчас понял он…
ПО ФАКТУ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ
Четверг. 7.30
Утро, серенькой кисеей занавешивало окно, когда Георгий Иванович Печказов проснулся. Вставать не хотелось, он долго лежал, глядя, как за оконной рамой медленно тает ночной мрак. Вместе с мыслями о предстоящем дне приходило привычное раздражение.
Георгию Ивановичу предстояло сейчас надеть вставную челюсть, натирающую десну, с притворным непониманием выдержать вечно укоризненный, испытующий взгляд жены. После недавнего телефонного звонка с угрозами встречу с Зоей придется отложить. Ах, Зоя, Зойка! Лицо Георгия Ивановича на мгновение просветлело. Зоя дарит ему ощущение бодрости и в свои 57 лет он чувствует себя под стать ей, 26-летней. Но этот гнусный звонок! Женский голос, нарочито искаженный, лишь выкрикнул в трубку угрозы, но не может же… Додумывать — значило окончательно испортить себе настроение, и Георгий Иванович стал медленно одеваться.
Да, с Зойкой придется повременить; хорошо, что с Леной он давно и окончательно определился. Теперь она ухаживает за мамой, и, кажется, неплохо. Георгий Иванович усмехнулся: охотно пошла в домработницы, а поначалу сколько амбиций было! Видимо, щедрость его Лена помнит, несмотря на двухлетнюю разлуку.
— Георгий, — негромко позвала жена, — завтрак на столе, а я побежала. У меня сегодня утренний прием.
Жена была стоматологом в детской поликлинике.
«Утренний прием — это хорошо, — отметил про себя Георгий Иванович. Значит, вечером встречать не нужно, и вечер мой».
Печказов всегда встречал жену после вечерних приемов: она часто задерживалась и боялась темных улиц. Жена ценила его внимание, и в конечном счете от этого выигрывал сам Георгий Иванович. Ему многое прощалось. Да и он берег жену, безусловно, берег, понимая, что в подступающей вплотную старости идеальные условия жизни может создать ему только она, а уж никак не молодые его подружки, только и умеющие, что заглядывать в карман.
Оставаясь один, Печказов вставную челюсть не надевал, и ранний уход жены означал хоть непродолжительную, но свободу от обременительной красоты.
Позавтракав, Печказов вышел из квартиры и уже замыкал входную дверь, когда раздался голос поднимавшегося по лестнице человека:
— Печказов?
Вздрогнув от неожиданности, Георгий Иванович обернулся:
— Да… А в чем дело?
— Поговорить надо. Милиция. — Ступенькой ниже стоял еще один человек.
«Неужели Тихоню накрыли?» — лихорадочно метнулась мысль. И тут же Печказов одернул себя: «Спокойно. Спокойно. Не суетись!»
Загремела цепочка противоположной двери — соседи выходили на работу. Печказов заставил себя дружелюбно взглянуть на нежданных посетителей.
— Спешу, товарищи. Поговорим по дороге, — и стал быстро спускаться вниз.
На улице, вопросительно взглянув на спутников, Георгий Иванович вдруг заметил, что в глазах второго парня мелькнула какая-то неуверенность, даже испуг, но первый тут же спросил:
— Вы подавали заявление об угоне машины?
Печказов удивился, едва не рассмеялся и окончательно успокоился:
— Никоим образом! Моя старушка, думаю, цела. Пойдемте вместе, взглянем.
Во дворе дома, где в углу скромно приткнулся его железный гараж, располагался пункт «Скорой помощи». Печказов с трудом заполучил это завидное место — и близко, и двор хорошо освещен, круглые сутки обитаем горожане не дают дремать «Скорой».
К гаражу подошли молча. Печказов тронул рукой накладные замки — один был стандартный, другой сделан на заказ — небольшой шестигранник с хитрым запором. Двери гаража прикрывались неплотно. Печказов глянул в небольшой зазор между створками.
— Цела, — он с улыбкой обернулся. И снова — показалось? — мелькнула растерянность в глазах второго, высокого. Первый приложил руку к светло-коричневой пыжиковой шапке.
— Ошибка, значит, вышла. Извините.
Георгию Ивановичу предстояло сейчас надеть вставную челюсть, натирающую десну, с притворным непониманием выдержать вечно укоризненный, испытующий взгляд жены. После недавнего телефонного звонка с угрозами встречу с Зоей придется отложить. Ах, Зоя, Зойка! Лицо Георгия Ивановича на мгновение просветлело. Зоя дарит ему ощущение бодрости и в свои 57 лет он чувствует себя под стать ей, 26-летней. Но этот гнусный звонок! Женский голос, нарочито искаженный, лишь выкрикнул в трубку угрозы, но не может же… Додумывать — значило окончательно испортить себе настроение, и Георгий Иванович стал медленно одеваться.
Да, с Зойкой придется повременить; хорошо, что с Леной он давно и окончательно определился. Теперь она ухаживает за мамой, и, кажется, неплохо. Георгий Иванович усмехнулся: охотно пошла в домработницы, а поначалу сколько амбиций было! Видимо, щедрость его Лена помнит, несмотря на двухлетнюю разлуку.
— Георгий, — негромко позвала жена, — завтрак на столе, а я побежала. У меня сегодня утренний прием.
Жена была стоматологом в детской поликлинике.
«Утренний прием — это хорошо, — отметил про себя Георгий Иванович. Значит, вечером встречать не нужно, и вечер мой».
Печказов всегда встречал жену после вечерних приемов: она часто задерживалась и боялась темных улиц. Жена ценила его внимание, и в конечном счете от этого выигрывал сам Георгий Иванович. Ему многое прощалось. Да и он берег жену, безусловно, берег, понимая, что в подступающей вплотную старости идеальные условия жизни может создать ему только она, а уж никак не молодые его подружки, только и умеющие, что заглядывать в карман.
Оставаясь один, Печказов вставную челюсть не надевал, и ранний уход жены означал хоть непродолжительную, но свободу от обременительной красоты.
Позавтракав, Печказов вышел из квартиры и уже замыкал входную дверь, когда раздался голос поднимавшегося по лестнице человека:
— Печказов?
Вздрогнув от неожиданности, Георгий Иванович обернулся:
— Да… А в чем дело?
— Поговорить надо. Милиция. — Ступенькой ниже стоял еще один человек.
«Неужели Тихоню накрыли?» — лихорадочно метнулась мысль. И тут же Печказов одернул себя: «Спокойно. Спокойно. Не суетись!»
Загремела цепочка противоположной двери — соседи выходили на работу. Печказов заставил себя дружелюбно взглянуть на нежданных посетителей.
— Спешу, товарищи. Поговорим по дороге, — и стал быстро спускаться вниз.
На улице, вопросительно взглянув на спутников, Георгий Иванович вдруг заметил, что в глазах второго парня мелькнула какая-то неуверенность, даже испуг, но первый тут же спросил:
— Вы подавали заявление об угоне машины?
Печказов удивился, едва не рассмеялся и окончательно успокоился:
— Никоим образом! Моя старушка, думаю, цела. Пойдемте вместе, взглянем.
Во дворе дома, где в углу скромно приткнулся его железный гараж, располагался пункт «Скорой помощи». Печказов с трудом заполучил это завидное место — и близко, и двор хорошо освещен, круглые сутки обитаем горожане не дают дремать «Скорой».
К гаражу подошли молча. Печказов тронул рукой накладные замки — один был стандартный, другой сделан на заказ — небольшой шестигранник с хитрым запором. Двери гаража прикрывались неплотно. Печказов глянул в небольшой зазор между створками.
— Цела, — он с улыбкой обернулся. И снова — показалось? — мелькнула растерянность в глазах второго, высокого. Первый приложил руку к светло-коричневой пыжиковой шапке.
— Ошибка, значит, вышла. Извините.
Четверг. 8.30
Лена, Елена Андреевна Суходольская, медленно собиралась на свою работу. Собственно, на работу — слишком громко сказано. Не считать же в самом деле работой то, чем она занята теперь. Лена брезгливо передернула плечами, вспомнив неопрятную, по-детски радостную старуху, с которой ей предстояло провести день. Это занятие так ей опротивело, что закрыла бы глаза и — куда угодно, только прочь из этого дома! Подумать только, за какие-то три года Эмма Павловна из молодящейся властной дамы превратилась в развалину, не может обслужить себя, все пачкает, рвет, а какой идиотский смех…
Лена вспомнила те давние вечера в квартире Эммы Павловны Мавриди, куда ее впервые привел случайный знакомый. Привел — и оставил, а она прижилась в этом доме. Ей нравилась старинная мебель, рояль внушительный, грузный; нравилась хозяйка — в тяжелых золотых серьгах, с унизанными перстнями старческими ухоженными руками. Нравилось бывать ей, девчонке, среди взрослых, солидных людей, которые очень скоро стали откровенно волочиться за нею и одаривали довольно щедро. Впрочем, щедро ли? Она видела, какого достоинства купюры небрежно швырялись на стол, когда иногда возникала карточная игра, где предводительствовала Эмма Павловна.
Ее муж первым затеял с ней игру в ухаживание под одобрительные взгляды супруги. Лена постепенно стала чем-то вроде хорошенькой домашней официантки в этом доме.
Появились деньги, наряды, даже кое-какие золотые украшения — цепочки, колечки, сережки. На подруг по общежитию, где она устроилась, приехав в город из небольшого поселка, Лена стала смотреть свысока — что они понимают в жизни?
Закончилось все неожиданно просто: однажды ночью внезапно умер Мавриди. Его вдова сразу утратила величавость, стала суетлива и забывчива. Вечера в квартире прекратились. А вскоре и у самой Эммы Павловны случился инсульт, ее положили в больницу, и Лену встретил в квартире Георгий, сын Эммы Павловны от первого брака, молодящийся мужчина в возрасте, заведующий крупным магазином. Он просил участия и утешения. Так они стали встречаться на квартире Эммы Павловны. Поначалу часто, потом — реже, а затем Георгий и вовсе перестал ей звонить. Так оборвались все связи Лены с домом Эммы Павловны, она стала жить, как все ее сверстницы, снова поступила на работу, поначалу тяготилась, но незаметно привыкла, хотя нет-нет, да и вспыхивала в ней непонятная жалость к самой себе, желание снова оказаться в центре внимания.
В этот период и познакомилась она с Суходольским. Он привлек ее внимание самоуверенностью, вольными манерами, вальяжностью — словом, всем тем, что наблюдала она когда-то в прежних своих друзьях. Однако, став Суходольской, она очень скоро убедилась, что муж ее потрясающе ленив, мелочен, жесток и истеричен. Жить с ним было невозможно. Постоянного дома, как и семьи, не получалось. Долго работать на одном месте он не мог, часто устраивал себе длительные «отпуска». Случалось, что появлялись у него деньги, и тогда он держался с Леной важно и значительно.
Такая жизнь — ссоры, скандалы, разводы и примирения — приводила к прогулам, опозданиям. Да, впрочем, и работой своей Лена никогда не дорожила. Ее корили, ругали, и она в конце концов взяла расчет. Несколько месяцев жила у друзей и знакомых, пока не попала вместе с Суходольским к его приятелю.
Тут-то и разыскал ее Георгий. И вот она снова в доме Мавриди. Лена глянула на часы. Ого, уже скоро десять, надо торопиться. В это время всегда звонит Георгий, справляется о матери.
Елена поправила белокурые пушистые волосы, подкрасила пухлые губы, слегка припудрила маленький нос — готово. Можно отправляться.
Ставшая постоянной тревога остановила ее у двери. Лена присела на табурет в неухоженной чужой прихожей.
«Нет, — подумала она, — со своими россказнями я зашла слишком далеко. Надо искать выход, что-то снова придумать. Иначе плохо…»
Зябко вздрогнув всем телом, она отбросила тягостные мысли и вышла в начинающийся мартовский день.
Лена вспомнила те давние вечера в квартире Эммы Павловны Мавриди, куда ее впервые привел случайный знакомый. Привел — и оставил, а она прижилась в этом доме. Ей нравилась старинная мебель, рояль внушительный, грузный; нравилась хозяйка — в тяжелых золотых серьгах, с унизанными перстнями старческими ухоженными руками. Нравилось бывать ей, девчонке, среди взрослых, солидных людей, которые очень скоро стали откровенно волочиться за нею и одаривали довольно щедро. Впрочем, щедро ли? Она видела, какого достоинства купюры небрежно швырялись на стол, когда иногда возникала карточная игра, где предводительствовала Эмма Павловна.
Ее муж первым затеял с ней игру в ухаживание под одобрительные взгляды супруги. Лена постепенно стала чем-то вроде хорошенькой домашней официантки в этом доме.
Появились деньги, наряды, даже кое-какие золотые украшения — цепочки, колечки, сережки. На подруг по общежитию, где она устроилась, приехав в город из небольшого поселка, Лена стала смотреть свысока — что они понимают в жизни?
Закончилось все неожиданно просто: однажды ночью внезапно умер Мавриди. Его вдова сразу утратила величавость, стала суетлива и забывчива. Вечера в квартире прекратились. А вскоре и у самой Эммы Павловны случился инсульт, ее положили в больницу, и Лену встретил в квартире Георгий, сын Эммы Павловны от первого брака, молодящийся мужчина в возрасте, заведующий крупным магазином. Он просил участия и утешения. Так они стали встречаться на квартире Эммы Павловны. Поначалу часто, потом — реже, а затем Георгий и вовсе перестал ей звонить. Так оборвались все связи Лены с домом Эммы Павловны, она стала жить, как все ее сверстницы, снова поступила на работу, поначалу тяготилась, но незаметно привыкла, хотя нет-нет, да и вспыхивала в ней непонятная жалость к самой себе, желание снова оказаться в центре внимания.
В этот период и познакомилась она с Суходольским. Он привлек ее внимание самоуверенностью, вольными манерами, вальяжностью — словом, всем тем, что наблюдала она когда-то в прежних своих друзьях. Однако, став Суходольской, она очень скоро убедилась, что муж ее потрясающе ленив, мелочен, жесток и истеричен. Жить с ним было невозможно. Постоянного дома, как и семьи, не получалось. Долго работать на одном месте он не мог, часто устраивал себе длительные «отпуска». Случалось, что появлялись у него деньги, и тогда он держался с Леной важно и значительно.
Такая жизнь — ссоры, скандалы, разводы и примирения — приводила к прогулам, опозданиям. Да, впрочем, и работой своей Лена никогда не дорожила. Ее корили, ругали, и она в конце концов взяла расчет. Несколько месяцев жила у друзей и знакомых, пока не попала вместе с Суходольским к его приятелю.
Тут-то и разыскал ее Георгий. И вот она снова в доме Мавриди. Лена глянула на часы. Ого, уже скоро десять, надо торопиться. В это время всегда звонит Георгий, справляется о матери.
Елена поправила белокурые пушистые волосы, подкрасила пухлые губы, слегка припудрила маленький нос — готово. Можно отправляться.
Ставшая постоянной тревога остановила ее у двери. Лена присела на табурет в неухоженной чужой прихожей.
«Нет, — подумала она, — со своими россказнями я зашла слишком далеко. Надо искать выход, что-то снова придумать. Иначе плохо…»
Зябко вздрогнув всем телом, она отбросила тягостные мысли и вышла в начинающийся мартовский день.
Четверг. 9.00
Филипп Тихонович Албин проснулся позже обычного: в главке его ждали только к десяти. А значит, была возможность поваляться. Несколько минут он еще полежал, прислушиваясь к самому себе. Порядок. Легко выбросив натренированное тело на пушистый ковер, Албин включил магнитофон, под бодрую музыку с удовольствием сделал гимнастику, принял душ, побрился, похлопал себя по гладким глянцевым щекам, раскрыв рот, внимательно оглядел свой язык — показатель здоровья. Язык Албину понравился, да и сам он себе понравился — подтянутый, стройный, налитый молодой силой, хотя уже близился сорокалетний рубеж.
Албин жил один. Семья, полагал он, лишь усложняет и без того сложную жизнь. Квартиру ему регулярно убирала старушка-соседка, добросовестность которой он щедро вознаграждал, и они были довольны друг другом.
Надев синий с иголочки костюм — хорошие костюмы были его слабостью, Албин собрался было покинуть свою уютную квартиру, как раздался телефонный звонок, и ему пришлось вернуться в спальню.
— Алло, — прозвучал мягкий баритон Албина. Однако благодушие покидало его по мере того, как он слушал — молча, внимательно, изредка кивая, словно собеседник мог его видеть.
— Так, — наконец произнес он. — Понятно! — Возле губ резко обозначились две поперечные злые складки. — Сам все решу сегодня, — и с досадой швырнул трубку на аппарат.
«Ну вот, — подумал Албин, — опять предстоит беспокойный день». И зачем связался он с этой бестолочью — гребут деньги, греют руки, а сами не могут принять никакого решения и боятся, боятся… Что за трус этот завмаг?! Доля у него приличная, прикрыт хорошо, а истерики закатывает по любому поводу. Придется крепко поговорить. Порвать нельзя — много знает и хороший рынок сбыта имеет. Завмага терять нельзя, но припугнуть пора. «Коготок увяз — всей птичке пропасть», — скажет он сегодня и еще кое-что скажет, найдется, что сказать, чтобы не зарывался этот завмаг. Знает, что сбыт для них — самое узкое место, вот и капризничает…
С невеселыми мыслями Филипп Тихонович Албин вышел с совещания в главке: строгая отчетность может заставить свернуть их «дело». В раздумье Албин направился к проходной завода «Радиоприемник», где он работал в отделе сбыта. День действительно выдался хлопотным.
Албин жил один. Семья, полагал он, лишь усложняет и без того сложную жизнь. Квартиру ему регулярно убирала старушка-соседка, добросовестность которой он щедро вознаграждал, и они были довольны друг другом.
Надев синий с иголочки костюм — хорошие костюмы были его слабостью, Албин собрался было покинуть свою уютную квартиру, как раздался телефонный звонок, и ему пришлось вернуться в спальню.
— Алло, — прозвучал мягкий баритон Албина. Однако благодушие покидало его по мере того, как он слушал — молча, внимательно, изредка кивая, словно собеседник мог его видеть.
— Так, — наконец произнес он. — Понятно! — Возле губ резко обозначились две поперечные злые складки. — Сам все решу сегодня, — и с досадой швырнул трубку на аппарат.
«Ну вот, — подумал Албин, — опять предстоит беспокойный день». И зачем связался он с этой бестолочью — гребут деньги, греют руки, а сами не могут принять никакого решения и боятся, боятся… Что за трус этот завмаг?! Доля у него приличная, прикрыт хорошо, а истерики закатывает по любому поводу. Придется крепко поговорить. Порвать нельзя — много знает и хороший рынок сбыта имеет. Завмага терять нельзя, но припугнуть пора. «Коготок увяз — всей птичке пропасть», — скажет он сегодня и еще кое-что скажет, найдется, что сказать, чтобы не зарывался этот завмаг. Знает, что сбыт для них — самое узкое место, вот и капризничает…
С невеселыми мыслями Филипп Тихонович Албин вышел с совещания в главке: строгая отчетность может заставить свернуть их «дело». В раздумье Албин направился к проходной завода «Радиоприемник», где он работал в отделе сбыта. День действительно выдался хлопотным.
Четверг. 9.30
Наступило утро. Арнольд Францевич с облегчением открыл глаза. Наконец-то можно не притворяться перед самим собой, будто спишь. А спал ли он в эту ночь, да и в предыдущие? Закроет глаза, лежит, а мысли одолевают. Ночь проходит медленно, как в бреду. Утром не поймешь, приходил ли сон, удалось ли забыться или он принял за сновидения свои не проходящие и ночью фантазии. В последние годы ночи стали для него сущим мучением. В старости признаваться не хотелось — какая может быть старость, если не угасли желания, молодые, яростные, сладостно-греховные. Пора бы, конечно, пора угомониться, но вот поди ж ты, прилепилась к сердцу эта Зойка — не оторвешь никак. Начиналось все хорошо. Зойка принимала подарки. А если подарок дорогой — Арнольд Францевич тяжело заворочался в постели, сколько нежности было, сколько ласки.
Но и хитра была Зойка! Удавалось ей обманывать его, — встречаясь с этим проклятым Миллионером, — только так называл он своего соперника, укравшего Зойкино расположение.
Ревность мучила Арнольда Францевича, жгучая ревность к Миллионеру, к другим мужчинам, окружавшим Зойку, ко всем, кроме ее мужа. Странное дело, он не ревновал ее к мужу, этому молодому увальню, для которого чертежи и расчеты, какого-то станка заслоняли все.
«Жила бы спокойно с мужем, так нет, вертит хвостом, ни гордости, ни чести», — зло думал он, не замечая нелепости своих рассуждений.
Как бы то ни было, а нужно что-то предпринимать — больше такие муки терпеть невозможно. Да еще эта проклятая печень — ноет, ноет, не утихая, как и сердечная боль. Уже неделю он на больничном, думал подлечиться, отдохнуть от постоянных забот в мастерской, уладить дела с Зойкой, но ничего пока не получалось. «Надо действовать, — думал Арнольд Францевич. Пусть знает, что он настоящий мужчина, не рохля».
Решительные мысли придали силы. Он встал с постели, попытался сделать зарядку, но отказался от этой затеи, почувствовав, что боль в печени усилилась.
Сыновья — двое холостых жили вместе с ним — уже ушли на работу, жена ночевала у третьего, женатого сына, помогала невестке управляться с детьми. Арнольд Францевич сам приготовил завтрак, почитал свежие газеты, задумался, глядя в окно, за которым уже начался безликий мартовский день без солнца, без радости, только с тягостными думами. День будет тянуться, тянуться, потом наступит ночь, и тоже потянется мучительно медленно, заполненная злобой и ревностью.
— Ну, нет, — Арнольд Францевич решительно поднялся с кресла. «Нет, подумал он, — придется вспомнить молодость. „Миллионер“? И мы не бедняки. Посмотрим, как оно будет — деньга на деньгу».
Стало весело и жарко от собственной решимости. Он будет действовать! Арнольд Францевич быстро натянул на тощий старческий задок фирменные джинсы «Монтана». Надел новый кожаный пиджак. По стремянке забрался на антресоли, в углу под старым чемоданом в заветном тайничке нащупал одну из тоненьких книжечек, вытащил, бережно смахнул пыль с серой обложки, удовлетворенно крякнул, взглянув на проставленную от руки сумму вклада этого будет достаточно!
Накинув бежевого цвета дубленку — в начале марта утрами примораживало, — Арнольд Францевич задержался в прихожей у зеркала, хмыкнул недовольно: из зеркала глянул на него сухонький старик с желтоватой — проклятая печень! — кожей, вислым хрящеватым носом, с тонкими губами. Только глаза, маленькие и острые, глядели молодо и пронзительно из-под темных неседеющих бровей.
Он вышел на улицу. Действовать.
Но и хитра была Зойка! Удавалось ей обманывать его, — встречаясь с этим проклятым Миллионером, — только так называл он своего соперника, укравшего Зойкино расположение.
Ревность мучила Арнольда Францевича, жгучая ревность к Миллионеру, к другим мужчинам, окружавшим Зойку, ко всем, кроме ее мужа. Странное дело, он не ревновал ее к мужу, этому молодому увальню, для которого чертежи и расчеты, какого-то станка заслоняли все.
«Жила бы спокойно с мужем, так нет, вертит хвостом, ни гордости, ни чести», — зло думал он, не замечая нелепости своих рассуждений.
Как бы то ни было, а нужно что-то предпринимать — больше такие муки терпеть невозможно. Да еще эта проклятая печень — ноет, ноет, не утихая, как и сердечная боль. Уже неделю он на больничном, думал подлечиться, отдохнуть от постоянных забот в мастерской, уладить дела с Зойкой, но ничего пока не получалось. «Надо действовать, — думал Арнольд Францевич. Пусть знает, что он настоящий мужчина, не рохля».
Решительные мысли придали силы. Он встал с постели, попытался сделать зарядку, но отказался от этой затеи, почувствовав, что боль в печени усилилась.
Сыновья — двое холостых жили вместе с ним — уже ушли на работу, жена ночевала у третьего, женатого сына, помогала невестке управляться с детьми. Арнольд Францевич сам приготовил завтрак, почитал свежие газеты, задумался, глядя в окно, за которым уже начался безликий мартовский день без солнца, без радости, только с тягостными думами. День будет тянуться, тянуться, потом наступит ночь, и тоже потянется мучительно медленно, заполненная злобой и ревностью.
— Ну, нет, — Арнольд Францевич решительно поднялся с кресла. «Нет, подумал он, — придется вспомнить молодость. „Миллионер“? И мы не бедняки. Посмотрим, как оно будет — деньга на деньгу».
Стало весело и жарко от собственной решимости. Он будет действовать! Арнольд Францевич быстро натянул на тощий старческий задок фирменные джинсы «Монтана». Надел новый кожаный пиджак. По стремянке забрался на антресоли, в углу под старым чемоданом в заветном тайничке нащупал одну из тоненьких книжечек, вытащил, бережно смахнул пыль с серой обложки, удовлетворенно крякнул, взглянув на проставленную от руки сумму вклада этого будет достаточно!
Накинув бежевого цвета дубленку — в начале марта утрами примораживало, — Арнольд Францевич задержался в прихожей у зеркала, хмыкнул недовольно: из зеркала глянул на него сухонький старик с желтоватой — проклятая печень! — кожей, вислым хрящеватым носом, с тонкими губами. Только глаза, маленькие и острые, глядели молодо и пронзительно из-под темных неседеющих бровей.
Он вышел на улицу. Действовать.
Четверг. 20.00
Вначале тревоги не было. Нелли Борисовна, убрав квартиру, приготовила ужин. С минуты на минуту ожидая мужа, накрыла на стол. Несмотря на прохладную погоду, раскрыла балконную дверь, чтобы сразу услышать, когда с лязгом закроется гараж. При открытом балконе хорошо слышится стук закрываемых металлических ворот гаража, которые нужно с силой прихлопнуть, чтобы вставить в скобы навесные замки.
Однако Георгий Иванович сегодня явно запаздывал. Настенные часы пробили девять, затем десять раз — муж все не шел, тихо было у гаража. Пришлось закрыть балкон — с улицы тянуло мартовской холодной сыростью. Нелли Борисовна начинала сердиться: мог бы и предупредить, что задержится. Кажется, давно решено между ними: она не мешает ему в жизни, но ведь и он безоговорочно принял условие — не волновать ее, сообщать об отлучках и опозданиях. Принял и до сегодняшнего дня всегда выполнял.
Нелли Борисовна набрала номер телефона Эммы Павловны, матери Георгия. За последний год Эмма Павловна сильно сдала, сын часто, почти ежедневно навещал ее. Надо отдать ему должное, он был заботливым сыном. Возможно, матери опять плохо, и Георгий там, возле нее.
Телефон Мавриди был занят. Нелли Борисовна погасила в себе раздражение — мать есть мать, Георгию нельзя предъявлять претензий.
Сама Эмма Павловна телефоном пользоваться уже не могла. Лена, присматривающая за ней, уходила в 7 вечера, значит, телефон занимал Георгий, больше некому — так решила Нелли Борисовна.
Еще несколько раз попыталась дозвониться она до Мавриди — частые короткие гудки иголочками впивались в ухо — занято, занято…
Около двенадцати Нелли Борисовна оделась, сходила к гаражу. Двор хорошо освещался, и ей не было страшно. Чуть раздвинув железные ворота, заглянула внутрь. Машины не было.
Вновь появилась погасшая было досада. «Ну сколько можно? — думала Нелли Борисовна. — Сколько можно так жить?» Она заставила себя успокоиться, но невеселые мысли не покидали ее. Прожила с мужем более двадцати лет, правда, с некоторыми перерывами, когда они расходились. И всегда прощала ему измены, шла за ним, ухаживала, ублажала до новой обиды, когда заходилось больно сердце от обмана, кутежей. Почему она не могла оставить его навсегда? Почему прощала? Позднее поняла: не могла оставить, потому что он в ней нуждался, а ей было необходимо, чтобы в ней нуждались. Напрасно в свое время она не решилась иметь ребенка. Возможно, жизнь повернулась бы иначе…
Воспоминания бередили душу. Нелли Борисовна, поняв, что ей не успокоиться, приняла снотворное и уснула.
Однако Георгий Иванович сегодня явно запаздывал. Настенные часы пробили девять, затем десять раз — муж все не шел, тихо было у гаража. Пришлось закрыть балкон — с улицы тянуло мартовской холодной сыростью. Нелли Борисовна начинала сердиться: мог бы и предупредить, что задержится. Кажется, давно решено между ними: она не мешает ему в жизни, но ведь и он безоговорочно принял условие — не волновать ее, сообщать об отлучках и опозданиях. Принял и до сегодняшнего дня всегда выполнял.
Нелли Борисовна набрала номер телефона Эммы Павловны, матери Георгия. За последний год Эмма Павловна сильно сдала, сын часто, почти ежедневно навещал ее. Надо отдать ему должное, он был заботливым сыном. Возможно, матери опять плохо, и Георгий там, возле нее.
Телефон Мавриди был занят. Нелли Борисовна погасила в себе раздражение — мать есть мать, Георгию нельзя предъявлять претензий.
Сама Эмма Павловна телефоном пользоваться уже не могла. Лена, присматривающая за ней, уходила в 7 вечера, значит, телефон занимал Георгий, больше некому — так решила Нелли Борисовна.
Еще несколько раз попыталась дозвониться она до Мавриди — частые короткие гудки иголочками впивались в ухо — занято, занято…
Около двенадцати Нелли Борисовна оделась, сходила к гаражу. Двор хорошо освещался, и ей не было страшно. Чуть раздвинув железные ворота, заглянула внутрь. Машины не было.
Вновь появилась погасшая было досада. «Ну сколько можно? — думала Нелли Борисовна. — Сколько можно так жить?» Она заставила себя успокоиться, но невеселые мысли не покидали ее. Прожила с мужем более двадцати лет, правда, с некоторыми перерывами, когда они расходились. И всегда прощала ему измены, шла за ним, ухаживала, ублажала до новой обиды, когда заходилось больно сердце от обмана, кутежей. Почему она не могла оставить его навсегда? Почему прощала? Позднее поняла: не могла оставить, потому что он в ней нуждался, а ей было необходимо, чтобы в ней нуждались. Напрасно в свое время она не решилась иметь ребенка. Возможно, жизнь повернулась бы иначе…
Воспоминания бередили душу. Нелли Борисовна, поняв, что ей не успокоиться, приняла снотворное и уснула.
Пятница. 5.30
Разбудил ее телефонный звонок. Взглянув на часы — половина шестого, Нелли Борисовна взяла трубку:
— Слушаю.
Однако ответа не было, затем раздались короткие гудки. Она набрала номер Мавриди. Занято, даже в такое время занято. «Телефон неисправен», догадалась она. Видимо, все же Георгий у матери и дозвониться до нее не может.
Уснуть она больше не смогла, лежала без сна, досадуя на мужа, на себя, на свою жизнь с ним.
Ровно в девять вновь зазвонил телефон. И снова, заслышав ее голос, трубку положили.
Около 11 часов телефон опять зазвонил. Она помедлила немного, надеясь, что теперь-то наконец звонит он. Однако, услышав в трубке озабоченный голос Васи Урсу, заместителя мужа, забеспокоилась всерьез. Выяснилось, что Георгий Иванович не пришел в магазин к началу работы такого с ним не случалось!
Нелли Борисовна постаралась не выказать тревоги, боялась подвести мужа. Но что же случилось?
В который раз набрала телефон Мавриди. Опять короткие частые гудки. Быстро оделась и поехала в ненавистный дом Эммы Павловны. Пора положить конец неизвестности.
Дверь открыла Лена, но не торопилась приглашать ее. Нелли Борисовна, слегка отстранив Лену рукой, вошла. В большой комнате был беспорядок. Дверцы старого тяжелого шкафа распахнуты, на стульях — груда старых вещей, горкой на полу — постельное белье.
Дверь в маленькую комнату была открыта, на смятой постели сидела Эмма Павловна, не обращая никакого внимания на гостью.
— Что у вас с телефоном? — строго спросила Нелли Борисовна у Лены.
— Работает сейчас, — торопливо ответила та, — Эмма Павловна вчера трубку разбила. Я сегодня утром пришла, скрепила трубку изоляционной лентой, и телефон снова заработал.
Нелли Борисовна, выслушав, кивнула и вновь задала вопрос:
— Георгий Иванович где? Был здесь?
— Не-е-ет, — удивленно протянула Лена, глаза ее метнулись в сторону.
Машинально проследив за ее взглядом, Нелли Борисовна увидела на полу за раскрытой створкой шкафа запечатанную картонную коробку с магнитофоном «Коралл». Лена продолжала:
— Сегодня еще даже и не звонил. Вчера был дважды — в обед и под вечер, часов в пять. — Помолчав, добавила неуверенно:
— Мне, кажется, вечером он был расстроен…
— Слушаю.
Однако ответа не было, затем раздались короткие гудки. Она набрала номер Мавриди. Занято, даже в такое время занято. «Телефон неисправен», догадалась она. Видимо, все же Георгий у матери и дозвониться до нее не может.
Уснуть она больше не смогла, лежала без сна, досадуя на мужа, на себя, на свою жизнь с ним.
Ровно в девять вновь зазвонил телефон. И снова, заслышав ее голос, трубку положили.
Около 11 часов телефон опять зазвонил. Она помедлила немного, надеясь, что теперь-то наконец звонит он. Однако, услышав в трубке озабоченный голос Васи Урсу, заместителя мужа, забеспокоилась всерьез. Выяснилось, что Георгий Иванович не пришел в магазин к началу работы такого с ним не случалось!
Нелли Борисовна постаралась не выказать тревоги, боялась подвести мужа. Но что же случилось?
В который раз набрала телефон Мавриди. Опять короткие частые гудки. Быстро оделась и поехала в ненавистный дом Эммы Павловны. Пора положить конец неизвестности.
Дверь открыла Лена, но не торопилась приглашать ее. Нелли Борисовна, слегка отстранив Лену рукой, вошла. В большой комнате был беспорядок. Дверцы старого тяжелого шкафа распахнуты, на стульях — груда старых вещей, горкой на полу — постельное белье.
Дверь в маленькую комнату была открыта, на смятой постели сидела Эмма Павловна, не обращая никакого внимания на гостью.
— Что у вас с телефоном? — строго спросила Нелли Борисовна у Лены.
— Работает сейчас, — торопливо ответила та, — Эмма Павловна вчера трубку разбила. Я сегодня утром пришла, скрепила трубку изоляционной лентой, и телефон снова заработал.
Нелли Борисовна, выслушав, кивнула и вновь задала вопрос:
— Георгий Иванович где? Был здесь?
— Не-е-ет, — удивленно протянула Лена, глаза ее метнулись в сторону.
Машинально проследив за ее взглядом, Нелли Борисовна увидела на полу за раскрытой створкой шкафа запечатанную картонную коробку с магнитофоном «Коралл». Лена продолжала:
— Сегодня еще даже и не звонил. Вчера был дважды — в обед и под вечер, часов в пять. — Помолчав, добавила неуверенно:
— Мне, кажется, вечером он был расстроен…
Пятница. 12.30
Вася Урсу, черноволосый молодой мужчина, с румяными смуглыми щеками, работал в магазине «Радиотовары» недавно, но был дружен с Георгием Ивановичем Печказовым, который перетянул его к себе из окраинного магазинчика, сделал своим заместителем. Что-то, видимо, связывало их, несмотря на разницу в возрасте.
Урсу молча выслушал Нелли Борисовну, забарабанил пальцами по столу.
— Н-да, — протянул он. — Неужели случилось что? У нас с Георгием Ивановичем было назначено дело на утро, забыть он не мог.
Затем решительно пододвинул к себе телефонный справочник:
— Извините, Нелли Борисовна, пугаться не будем, но вы врач, понимаете сами — надо звонить в больницы.
— Да, — согласилась она. — Надо звонить. Диабет у него.
Жалость захлестнула Печказову, едва представился муж, больной, страдающий. «А я-то его ругала», — корила она себя, пока Урсу названивал по больницам.
Печказова не было нигде. Урсу положил, наконец, трубку, недоуменно подняв брови, развел руками.
— Подождем еще? — вопросительно глянул он на Печказову. Та пожала плечами:
— Не знаю, ничего не знаю.
Нелли Борисовна, удрученная и испуганная, пришла на работу, но ее отпустили домой.
Позвонила Лена, справилась о Георгии Ивановиче, а потом, помявшись, сказала:
— Мне неприятно, конечно, но я все же расскажу. Георгий Иванович дня три назад говорил мне, что ему звонила женщина и сообщила, что его грозят убить.
Тут Нелли Борисовна испугалась по-настоящему. Да как она могла забыть, ведь и ей муж говорил об этом!
Измученная неизвестностью, Нелли Борисовна поехала в городской отдел внутренних дел.
Урсу молча выслушал Нелли Борисовну, забарабанил пальцами по столу.
— Н-да, — протянул он. — Неужели случилось что? У нас с Георгием Ивановичем было назначено дело на утро, забыть он не мог.
Затем решительно пододвинул к себе телефонный справочник:
— Извините, Нелли Борисовна, пугаться не будем, но вы врач, понимаете сами — надо звонить в больницы.
— Да, — согласилась она. — Надо звонить. Диабет у него.
Жалость захлестнула Печказову, едва представился муж, больной, страдающий. «А я-то его ругала», — корила она себя, пока Урсу названивал по больницам.
Печказова не было нигде. Урсу положил, наконец, трубку, недоуменно подняв брови, развел руками.
— Подождем еще? — вопросительно глянул он на Печказову. Та пожала плечами:
— Не знаю, ничего не знаю.
Нелли Борисовна, удрученная и испуганная, пришла на работу, но ее отпустили домой.
Позвонила Лена, справилась о Георгии Ивановиче, а потом, помявшись, сказала:
— Мне неприятно, конечно, но я все же расскажу. Георгий Иванович дня три назад говорил мне, что ему звонила женщина и сообщила, что его грозят убить.
Тут Нелли Борисовна испугалась по-настоящему. Да как она могла забыть, ведь и ей муж говорил об этом!
Измученная неизвестностью, Нелли Борисовна поехала в городской отдел внутренних дел.
Пятница. 14.15
— И последнее, — полковник милиции Николаев оглядел притихших сотрудников, приподнял лежавшую на столе бумагу. — Прошу внимания.
Старший оперуполномоченный отдела уголовного розыска капитан Волин, поймав его взгляд, понял, что именно ему предстоит работа, хотя полковник и обращался ко всем.
— Вот, — Николаев помахал в воздухе белым, исписанным крупными синими буквами листом бумаги, — сегодня поступило заявление от жены, — он глянул на бумагу, — Печказова Георгия Ивановича. Вчера утром ушел из дому и не вернулся.
— Гуляет, поди, — негромко сказал начальник паспортного стола своему соседу. Николаев покачал головой:
— Не торопитесь. Не похоже, что гуляет. Жена боится, не случилось ли с ним худого. Запишите данные и ориентируйте личный состав.
И после небольшой паузы продолжил:
— Печказов Георгий Иванович, 57 лет, работает заведующим магазином «Радиотовары». — Начальник ОБХСС Воронов заинтересованно поднял голову. Печказова он знал, и деятельность завмага последнее время казалась ему подозрительной. — Ушел на работу утром 9 марта, — продолжал полковник. — В этот день присутствовал при закрытии магазина, затем уехал на собственной машине «Жигули» красного цвета № 37–80 ИРМ. Домой не вернулся. Сегодня, 10 марта, на работу не вышел. Машины в гараже нет. Приметы: рост 175, полный, темноволосый, волосы подкрашенные, голубые глаза. Одежда: темно-серое ратиновое пальто, шапка коричневая из норки, мохеровый шарф в клетку красного цвета, черный костюм. Особых примет не имеет. Страдает диабетом. Меры к розыску принять всем подразделениям. Ответственный за розыск капитан Волин. Возьмите заявление, Алексей Петрович, — полковник протянул Волину бумагу. — Жена Печказова ждет в коридоре, побеседуйте с ней. Все свободны, — добавил он, и участники совещания покинули кабинет.
Волин вышел в числе последних, на ходу разбирая странные, с левым наклоном буквы. «Прошу принять меры к розыску моего мужа Печказова Г. И.», — прочел он и, поднял голову, увидел сидевшую на стуле худенькую, небольшого роста растерянную темноглазую женщину лет пятидесяти. Лицо ее показалось Волину знакомым. Капитан направился прямо к ней, не сомневаясь, что именно она автор заявления.
После недавнего капитального ремонта старший оперуполномоченный капитан Волин получил наконец-то отдельный кабинет — маленькую узкую комнатку, где едва разместились письменный стол, небольшой приставной столик и громоздкий двухсекционный сейф, о выступающую ручку которого Волин неизменно ударялся боком, протискиваясь к своему рабочему месту. Однако эти неудобства не шли в сравнение с достоинствами отдельного кабинета, где беседы с людьми получались откровеннее, обстоятельнее и, следовательно, результативнее. Капитан работал в розыске почти десять лет и успел научиться ценить доверительные беседы.
Печказова робко вошла в кабинет, присела на краешек стула, огляделась без любопытства.
— Капитан Волин. Алексей Петрович, — представился он несколько запоздало. — Мне поручена проверка вашего заявления.
— Я знаю, — кивнула Печказова. — Ваш начальник сказал. И вас я знаю. Вы недавно сынишку ко мне приводили зуб лечить.
Вот почему лицо Печказовой показалось знакомым! Точно. Был он у нее на приеме с сыном. Только без белой шапочки и халата Печказова выглядела иначе, незаметнее, что ли.
— Помню, помню, — улыбнулся Волин и, скосив глаза на заявление, прочел имя Печказовой. — Так что приключилось, Нелли Борисовна? Расскажите о муже. Характер, привычки, друзья, образ жизни — все важно. И главное, не утаивайте ничего: дело, видимо, серьезное, коли вы к нам обратились, а раз так — важна каждая мелочь.
Старший оперуполномоченный отдела уголовного розыска капитан Волин, поймав его взгляд, понял, что именно ему предстоит работа, хотя полковник и обращался ко всем.
— Вот, — Николаев помахал в воздухе белым, исписанным крупными синими буквами листом бумаги, — сегодня поступило заявление от жены, — он глянул на бумагу, — Печказова Георгия Ивановича. Вчера утром ушел из дому и не вернулся.
— Гуляет, поди, — негромко сказал начальник паспортного стола своему соседу. Николаев покачал головой:
— Не торопитесь. Не похоже, что гуляет. Жена боится, не случилось ли с ним худого. Запишите данные и ориентируйте личный состав.
И после небольшой паузы продолжил:
— Печказов Георгий Иванович, 57 лет, работает заведующим магазином «Радиотовары». — Начальник ОБХСС Воронов заинтересованно поднял голову. Печказова он знал, и деятельность завмага последнее время казалась ему подозрительной. — Ушел на работу утром 9 марта, — продолжал полковник. — В этот день присутствовал при закрытии магазина, затем уехал на собственной машине «Жигули» красного цвета № 37–80 ИРМ. Домой не вернулся. Сегодня, 10 марта, на работу не вышел. Машины в гараже нет. Приметы: рост 175, полный, темноволосый, волосы подкрашенные, голубые глаза. Одежда: темно-серое ратиновое пальто, шапка коричневая из норки, мохеровый шарф в клетку красного цвета, черный костюм. Особых примет не имеет. Страдает диабетом. Меры к розыску принять всем подразделениям. Ответственный за розыск капитан Волин. Возьмите заявление, Алексей Петрович, — полковник протянул Волину бумагу. — Жена Печказова ждет в коридоре, побеседуйте с ней. Все свободны, — добавил он, и участники совещания покинули кабинет.
Волин вышел в числе последних, на ходу разбирая странные, с левым наклоном буквы. «Прошу принять меры к розыску моего мужа Печказова Г. И.», — прочел он и, поднял голову, увидел сидевшую на стуле худенькую, небольшого роста растерянную темноглазую женщину лет пятидесяти. Лицо ее показалось Волину знакомым. Капитан направился прямо к ней, не сомневаясь, что именно она автор заявления.
После недавнего капитального ремонта старший оперуполномоченный капитан Волин получил наконец-то отдельный кабинет — маленькую узкую комнатку, где едва разместились письменный стол, небольшой приставной столик и громоздкий двухсекционный сейф, о выступающую ручку которого Волин неизменно ударялся боком, протискиваясь к своему рабочему месту. Однако эти неудобства не шли в сравнение с достоинствами отдельного кабинета, где беседы с людьми получались откровеннее, обстоятельнее и, следовательно, результативнее. Капитан работал в розыске почти десять лет и успел научиться ценить доверительные беседы.
Печказова робко вошла в кабинет, присела на краешек стула, огляделась без любопытства.
— Капитан Волин. Алексей Петрович, — представился он несколько запоздало. — Мне поручена проверка вашего заявления.
— Я знаю, — кивнула Печказова. — Ваш начальник сказал. И вас я знаю. Вы недавно сынишку ко мне приводили зуб лечить.
Вот почему лицо Печказовой показалось знакомым! Точно. Был он у нее на приеме с сыном. Только без белой шапочки и халата Печказова выглядела иначе, незаметнее, что ли.
— Помню, помню, — улыбнулся Волин и, скосив глаза на заявление, прочел имя Печказовой. — Так что приключилось, Нелли Борисовна? Расскажите о муже. Характер, привычки, друзья, образ жизни — все важно. И главное, не утаивайте ничего: дело, видимо, серьезное, коли вы к нам обратились, а раз так — важна каждая мелочь.