Страница:
Кругом, куда взором ни кинь, стлались кру-чиненные просторы, меченные курганами да оврагами. Снеги белы повылегли. Ехал.
Червонное солнце уползало в засаду. Плыл-качался по узким-узехонькой дорожке, по следу санному. Ехал.
Вдруг ямщик всполошился, зорким взглядом рыскнул по сторонам, оборотясь, снял шапчонку.
-- Атаман, прикажи воротиться.
-- Гуторь!
-- Время ненадежное. Ветришка-буян взыгрался, вишь, крутит-метет поземкой.
-- Невелика напасть.
-- А погляди-ка туда.
Ямщик ткнул кнутовищем на восход.
-- Ничего не примечаю.
Степи белы, небеса ясны.
-- А во-он, облачко.
Остренько зиркнув, заприметил я на краю неба мутное облачко. Прикинулось оно сторожевым курганом. Ямщик запахнул татарский полосатый халат.
-- Якар-мар, быть бурану.
Ой вы, просторы, нелюдимые, снегами повитые! Ой вы, бураны знобовитые, ездачи, эх, да э-эх! Непоседливые!
Курганы дики, овраги глухи. Доехал!
А. Фадеев
С тем смешанным чувством грусти и любопытства, которое бывает у людей, покидающих знакомое прошлое и едущих в неизвестное будущее, я приближался к месту моего назначения.
Вокруг меня простирались пересеченные холмами и оврагами, покрытые снегом поля, от которых веяло той нескрываемой печалью, которая свойственна пространствам, на которых трудится громадное большинство людей для того, чтобы ничтожная кучка так называемого избранного общества, а в сущности, кучка пресыщенных па-разитов и тунеядцев, пользовалась плодами чужих рук, наслаждаясь всеми благами той жизни, порядок которой построен на пороках, разврате, лжи, обмане и эксплуатации, считая, что такой порядок не только не безобразен и возмутителен, но правилен и неизменен, потому что он, этот порядок, основанный на пороках, разврате, лжи, обмане и эксплуатации, приятен и выгоден развратной и лживой кучке паразитов и тунеядцев, которой приятней и выгодней, чтобы на нее работало громадное большинство людей, чем если бы она сама работала на кого-нибудь другого.
Даже в том, что садилось солнце, в узком следе крестьянских саней, по которому ехала кибитка, было что-то оскорбительно-смиренное и грустное, вызывающее чувство протеста против того неравенства, которое существует между людьми.
Вдруг ямщик, тревожно посмотрев в сторону, снял шапку, обнаружил такую широкую, желтоватую плешь, которая бывает у людей, очень много, но неудачно думающих о смысле жизни и
смерти, и, повернув ко мне озабоченное лицо, сказал тем взволнованным голосом, каким говорят в предчувствии надвигающейся опасности;
-- Барин, не прикажешь ли воротиться?
-- Это зачем? -- с чувством удивления спросил я, притворившись, что не замечаю волнения в его голосе.
-- А видишь там что? -- ямщик указал кнутом на восток, как бы приглашая меня удостовериться в том, что тревога его не напрасна и имеет все основания к тому, чтобы быть оправданной.
-- Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба,-- твердо сказал я, давая понять, что отклоняю приглашение признать правоту его слов.
-- А вон-вон: это облачко,-- добавил ямщик с чувством, сделав еще более озабоченное и тревожное лицо, как бы желая сказать, что он осуждает мой отказ и нежелание понять ту простую истину, которая так очевидна и которую я, из чувства ложного самолюбия, не хочу признать.
С чувством досады и раздражения, которое бывает у человека, уличенного в неправоте, я понял, что мне нужно выглянуть из кибитки и посмотреть на восток, чтобы увидеть, что то, что я принял за отдаленный холмик, было тем белым облачком, которое, по словам ямщика, предвещало буран.
-- Да, он прав,-- подумал я.-- Это облачко действительно предвещает буран.-- И мне вдруг стало легко и хорошо, так же, как становится легко и хорошо людям, которые, поборов в себе нехорошее чувство гордости и чванства, мужественно сознаются в своих ошибках, которые они готовы были отстаивать из чувства гордости и ложного самолюбия.
МОДНЫЕ РАССКАЗЫ
С. Малашкин
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ МОЛОДНЯК, ИЛИ ЛУНАТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ КОМСОМОЛКИ КЛЕОПАТРЫ ГОРМОНОВОЙ
...Чтобы понравиться Антону, я надела тюлевые трусики, накрасила губы и, закурив трубку, уселась в соблазнительной позе, положив ноги на стол и поплевывая через левое колено.
Увидев меня, Антон ужасно смутился, страшно покраснел, потом побледнел, и на носу у него выступили большие розовые пятна величиной с антоновское яблоко.
Мои голые ноги сияли лунами, и от них исходил запах весны, чернозема и яичного мыла. Мне захотелось подойти к Антону, обнять его мужественные колени, но вместо этого я вызывающе расхохоталась порочным смехом прямо ему в лицо и, виляя бедрами, насмешливо сказала:
-- Что ж вы сидите, словно вы не мужчина, а пионер?
Антон страшно смутился, ужасно побледнел, потом покраснел, болезненная судорога прошлась по его лицу; грустно опустив голову, он глухо прошептал, поднявшись и идя к дверям:
-- Вы деклассированный элемент, и мне больно смотреть на вас.
Я подбежала к нему и, задыхаясь, крикиула
-- Шутка все, что было! Уйдешь -- я умру!..
Он повернулся, схватил меня, и я почувствовала, как его губы слились с моими в горячем поцелуе...
Пахло Достоевским, мочеными яблоками и пятым изданием.
И. Калинников
МОНАСТЫРСКАЯ ИДИЛЛИЯ
Обновление мощей святителя Иосифа было назначено в воскресенье, день пригожий, радостный и благоуханный.
Послушник Саврасий, осенив себя крестным знамением, повалил иа траву, влажную и зеленую, Олимпиаду многопудовую, мягкоперинную, сорвал с нее платье шелковое, праздничное и приложился к телу пышному и сдобному.
Благостно перекликались колокола, доносились звуки священного песнопения, умилитель-ные и елейные...
И опять, осенив себя крестным знамением, повалил Саврасий на траву, смятую и усохшую, Олимпиаду, сомлевшую и распаренную, и припал к телу ее с ликованием радостным и великим. И так далее, пока не иссякнут чернила.
"Пролетарский" писатель
СТАЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ
В слесарном цехе, в углу, крепко прижавшись друг к другу, сидят работница Маша и рабкор Павел.
На их лицах отблески доменных печей, вагранок и горнов. Моторами стучат сердца. Шепчет Павел:
-- Машук! Краля моя сознательная! Для тебя я построю завод, оборудованный по последнему слову техники. В каждом цехе будет бак с кипяченой водой и в каждом окне -- вентилятор.
Шепчет Павел. Чувствует теплоту ее крепкой, круглой, словно выточенной на токарном станке груди. Охваченный творческим порывом, декламирует:
В слесарном цехе скребутся мыши.
В слесарном цехе, где сталь и медь,
Хочу одежды с тебя сорвать я,
Всегда и всюду тебя иметь...
Маша склоняет голову на могучую грудь
Павла и............
Победно гудят гудки. Вздымаются горны. Пышут вагранки.
Алое знамя зари сквозь пыльные окна слесарного цеха благословляет пролелюбовь, крепкую, как сталь, и могучую, как паровой молот.
"Крестьянский" писатель КОЧЕТИНАЯ СУДОРОГА
Прошедший дождь только что оплодотворил землю, и она буйно рожала технические культуры и корнеплоды.
На случном пункте ржали племенные жеребцы, сладострастно хрюкали хряки, дергались судорогой кочеты.
Матвей подошел к Акулине и, схватив ее в могучие черноземные объятия, зашептал на ухо:
-- Акуль, а Акуль! Пойдем, что ли?
-- Пусти, охальник! -- притворно грозно крикнула Акулина, а сама почувствовала, как в сладкой истоме закружилась голова и волны горячей крови подкатили к сердцу.
Матвей потащил ее к овину, на ходу торопливо бормоча:
-- Ты, Акуль, не ломайся. Читатель ждет. Читатель нынче такой, что без этого нельзя. Потрафлять мы должны читателю. У него, чай, уж слюнки текут. Поторапливайся!...............
Растерянно ржали жеребцы, грустно кукарекали петухи, укоризненно хрюкали свиньи и целомудренно отворачивались от овина.
Пели пташки. Автор получал повышенный гонорар сразу в четырех издательствах.
КРАСНЫЙ ЛОГ
Роман в шести закромах
1. Весна красна
Пригревает весеннее солнышко черноземную землицу. Над озимым клином заливается в голубом поднебесье жаворонок. За поемными лугами в густом перелеске кукует кукушка. Цветут во ржах васильки и ромашки. Пахнет прелым навозом и парным молоком. Ой, весна красна! Ой, люли-люлюшеньки!
2. В зверином логове
Под резным навесом сидит Сысой Титыч Живоглотов. Лицо у него мордастое, кирпичное, глазки в жиру плавают. По животу на цепочке -- обрез. Насупротив -- поп, отец Гугнавий. Лик ехидный, бородка, что у козла. Пьют самогон-первач, разносолами закусывают.
-- Ошалел нонче народ,-- скрежещет зубами Живоглотов. -- Допрежь предо мной в три погибели, а нонче не колупни. Поперек горла мне со-вецка власть! Подпалю!
-- Хе-хе-хе, -- подхихикивает ехидно отец Гугнавий. -- Истинно, так. Аминь.
3. Пантюша
У Пантюши -- лаптишки изношены. Избенка соломенной крышей нахлобучилась. Самый что ни на есть Пантюша бедняк и за советскую власть горой.
-- Совецка власть, она, брат, во! Она, брат, тово-этово. Знамо дело. Чать, мы понимаем, тово-этого, которы кулаки, а которы бедняки...
4. Между двух берегов
Егор Петрович самый что ни на есть середняк, и потому не жизнь у него, а одно колебание. Встанет утром, поглядит в окошко и до самого вечера колеблется. То ли ему к Живоглотову пристать, то ли в колхоз вписаться. Инда взопреет весь, а все не выберет.
-- Чудной человек ты, Егор Петрович, -- говорит ему Пантюша. -- И все вихляешь, и все вихляешь. Совецка власть, она, брат, во! Она, брат, того-этого! Приставай!
-- Оно конешно, -- вздыхает Егор Петрович.-- Я что ж...
А наутро -- гляди -- опять до самого вечера колеблется.
5. Голубки
В густом перелеске под березами сидит задумавшись избач-селькор, комсомолец Вася. Бок о бок Живоглотова дочка -- Анютка. На щеках розаны, груди под полушалком ходуном ходят. Огонь девка!
-- Такую бы в комсомол! -- думает Вася, а вслух говорит: -- Эх, Анюта, Анюта! Видно, не быть нам вместях на культурно-просветительной работе. Отец у тебя кулак!
-- Вась! Да рази я! -- взметывается к нему Анютка. -- Да без тебя не жить мне, Вась!
Обвивает горячими руками молодую комсомольскую шею и жарко на ухо шепчет: -- Вась, а Вась!
Чувствует Вася Анюткино молодое, ядреное тело, как груди ходуном под полушалком ходят, и весело говорит:
-- Ладно, Анюта, не тужи. Перевоспитаем тебя, а отца твоего -- к ногтю!
6. К новой жизни
Гудит, стрекочет трактор, взметая облака черноземной пыли. За рулем -избач-селькор, комсомолец Вася, а бок о бок в кумачовой кофте и алом платочке Анюта.
Сворачивает трактор с большака в поле и на третьей скорости взрезает черноземные пласты. Полощется по ветру красное кумачовое знамя. Припекает летнее солнышко вспаханную землицу. Над яровыми в знойном поднебесье заливается жаворонок.
Пахнет перегноем и парным молоком. А за поемными лугами, в березовом перелеске кулак Живоглотов и отец Гугнавий скрежещут зубами.
И. Бабель
МОЙ ПЕРВЫЙ СЦЕНАРИЙ
Беня Крик, король Молдаванки, неиссякаемый налетчик, подошел к столу и посмотрел на меня. Он посмотрел на меня, и губы его зашевелились, как черви, раздавленные каблуками начдива восемь.
-- Исаак, -- сказал Беня, -- ты очень грамотный и умеешь писать. Ты умеешь писать об чем хочешь. Напиши, чтоб вся Одесса смеялась с меня в кинематографе.
-- Беня, -- ответил я, содрогаясь, -- я написал за тебя много печатных листов, но, накажи меня бог, Беня, я не умею составить сценариев.
-- Очкарь! -- закричал Беня ослепительным шепотом и, вытащив неописуемый наган, помахал им.-- Сделай мне одолжение, или я сделаю тебе неслыханную сцену!
-- Беня, -- ответил я, ликуя и содрогаясь, -- не хватай меня за грудки, Беня. Я постараюсь сделать, об чем ты просишь.
-- Хорошо, -- пробормотал Беня и похлопал меня наганом по спине.
Он похлопал меня по спине, как хлопают жеребца на конюшне, и сунул наган в неописуемые складки своих несказанных штанов.
За окном, в незатейливом небе, сияло ликующее солнце. Оно сияло, как лысина утопленника, и, неописуемо задрожав, стремительно закатилось за невыносимый горизонт.
Чудовищные сумерки, как пальцы налетчика, зашарили по несказанной земле. Неисчерпаемая луна заерзала в ослепительном небе. Она заерзала, как зарезанная курица, и, ликуя и содрогаясь, застряла в частоколе блуждающих звезд.
-- Исаак, -- сказал Беня, -- ты очень грамотный, и ты носишь очки. Ты носишь очки, и ты напишешь с меня сценарий. Но пускай его сделает только Эйзенштейн. Слышишь, Исаак?
-- Хвороба мне на голову! -- ответил я страшным голосом, ликуя и содрогаясь. -- А если он не захочет? Он работает из жизни коров и быков, и он может не захотеть, Беня.
-- ...в бога, печенку, селезенку! -- закричал Беня с ужасным шепотом. -- Не выводи меня из спокойствия, Исаак! Нехай он крутит коровам хвосты и гоняется за бугаями, но нехай он сделает с моей жизни картину, чтоб смеялась вся Одесса: и Фроим Грач, и Каплун, и Рувим Тар-таковский, и Любка Шнейвейс.
За окном сияла неистощимая ночь. Она сияла, как тонзура, и на ее неописуемой спине сыпь чудовищных звезд напоминала веснушки на лице Афоньки Бида.
-- Хорошо, -- ответил я неслыханным голосом, ликуя и содрогаясь. -Хорошо, Беня. Я напишу с твоей жизни сценарий, и его накрутит Эйзенштейн.
И я пододвинул к себе стопу бумаги. Я пододвинул стопу бумаги, чистой, как слюна новорожденного, и в невообразимом молчании принялся водить стремительным пером.
Беня Крик, как ликующий слепоглухонемой, с благоговением смотрел на мои пальцы. Он смотрел на мои пальцы, шелестящие в лучах необузданного заката, вопиющего, как помидор, раздавленный неслыханным каблуком начдива десять.
А. Белый
МОКРОПЛЯСЫ ПРОБЗЫКАЛИ В ОЗИМЬ (Отрывок из эпопеи "Колхозные мороки")
Сизо-серая серь сиво-буро-малиновой тучи; ро-гобрысая круть; переплюхи ветров; над колхозом -- безбрыкие взверти;
и-- вырвихлесты волдырчатой скляни;
и -- склянокляк: перепехи и подпрыг;
и-- кремоясухлая даль: песолом буераков; растрясы бараков; там -злаков припасы; и пассы: серо-буро-эмалевых туч; карекаряя синь.
У крыльца -- перескрип; дзиговерты; шлеп губ; фыки-брыки; и бзыки.
Клистиренко; он-- бригадир; рот-- в народ; взгляд -- в наряд; и не рад; шарк тирад; сино-соид перстом:
-- Зарядило...
с подплевом в разребь:
-- Задерябило...
взбородясь; перепролысь погладивши:
-- язви ее...
И члены бригады: Глистов, Серозадов, Поносов, Соплйвенко, Пупик, Бердун...
Лохмочесы яря: в буерачную сверть; в сизо-плясую заверть; в беспрокую крапь; облобатясь: с подшмыхами: бзырили.
О -- сизопалые драни -
кремо-буро-лазоревой длани!
раскоряк буераков; кряк мраков; и зраков;
О-- лепеты Парок;
и трепет доярок!
о -- мороки рока!
о -- Русь!
B. Вишневский
ИСКАТЕЛИ ДЖЕМЧУГА ДЖОЙСА
(Отрывок из романа)
...Юго-западный ветер шевелит волосы Джойса отойдите макаркающие я хочу равняться затылок учителя не боюсь молод здоров оспопривит гип-гип полундра луженый желудок весь мир материки океаны лопай малютка дюжиной ртов глаза уши познать мир весь весь потрохами ах какой бодрый кувыркач шкловун Виктор кадры кадры кино 33 печеных листа в Огизайро в Гих-линойсе в МТПейре в академии-фасольлясидо макромикрокосмы вселенной зачатие любовь рождение смерть пищеварение страсть сон эмоция сложумножение вычитание деление пиши скаль-пель-пель-пель желудочный сок печенку селезенку бога душу жеманфиш брось митрофан про пру-стово ложе мало мало гехто что такое гехто до-спассется молодой хвостомах пасись дитя мое майнавира лабиринт пролетариата домна дымная рожает чугунные мальчики ты была в красном платочке восьмое марта я люблю тебя сказал Со-ревнованичка ах какой клещастый подъемнокран-ный будь моей да возьми ты сказала бога нет да распишемся в загсе что ты делаешь это вам не бровонасупленный толстофадеев мне отмщение и аз разгромлю дифиурамбы ермилый милый тол-стофадеич старо старо я бравый моряк-- бодрый ныряк в подсознанье видеть инфузории бациллы атомы пока не всплывешь Эйн-зейн-штейн вишневые трусики ура ура искателям Джемчуга Джойса...
Ф. Гладков
ГЛАВЦЕМЕНТ
1 БРАЧНАЯ НЕУВЯЗКА
Как и тогда булькотело и дышало нутряными вздохами море, голубели заводские трубы, в недрах дымились горы, но не грохотали цилиндры печей, не барахолили бремсберги и в каменоломнях и железобетонных корпусах шлендрали свиньи, куры, козы и прочая мелкобуржуазная живность.
Глеб Чумалов вернулся к своему опустевшему гнезду, на приступочках которого стояла жена Даша и шкарабала себя книгой "Женщина и социализм" сочинения Августа Бебеля.
У Глеба задрожали поджилки и сердце застукотело дизелем. Рванулся к ней.
-- Даша! Жена моя!
Обхватил могучей обхваткой так, что у нее хрустнули позвонки, и с изумлением воскликнул:
-- Дашок! Шмара я красноголовая! Да ты никак дышишь не той ноздрей?
Ответила строго, организованно:
-- Да, товарищ Глеб. Ты же видишь, я -- раскрепощенная женщина-работница и завтра чуть свет командируюсь лицом к деревне по женской части. Успокой свои нервы. Не тачай горячку. Заткнись.
Глеб вздохнул тяжелым нутряным вздохом. Натужливо хмыкнул от удивления.
-- Шуганула ты меня, Дашок, на высокий градус, так, что и крыть нечем. Ну что ж, займусь восстановлением завода на полный ход.
II
БЛАТНАЯ МУЗЫКА
Бузотерили и матюгались слесаря, бондаря, кузнецы и электрики. Балабонили всем гамузом, дышали нутряными вздохами и разлагались на мелкобуржуазные элементы.
Глеб сорвал с головы свой геройский шлем и шваркнул им оземь. Крикнул громовым голосом:
-- Братва! Как я есть красный боец гражданского фронта и стою на стреме интересов цементного производства, то буду вас крыть, дорогие товарищи, почем зря, будь Ьы четырежды четыре анафема прокляты, шкурники и брандахлысты. Правильно я кумекаю, шпана куриная?
Словно ток с электропередачи прошел по сердцам бондарей, слесарей, кузнецов и электриков. Единогласно, коллективно воскликнули: -- Верно, ядри твою корень! -- Фартовый парень, едят его мухи с комарами! -- Свой в доску!
-- Дрызгай на все на рупь на двадцать! -- Крой дело на попа!
Глеб вздохнул радостным нутряным вздохом. Громогласно воскликнул:
-- Братва! Дербанем производство за жабры! Треснем, а завод чекалдыкнем!
III
ЗА РАБОТОЙ
На высокий градус вскипели дни. Глеб, как скаженный, мотался из завкома в исполком, из исполкома в совнархоз, из совнархоза в госплан, из Госплана в СТО. Грохотал в завкоме:
-- Грохайте хабардой, дорогие друзья! Не то живо к стенке поставлю!
Громыхал в исполкоме:
-- Не балабоньте, глотыри, так вашу раз-этак!
Буркотел в совнархозе:
-- Пришью вас к стенке, куклы полосатые! Ободрял, подначивал, брякал по башкам, че-бурахал по затылкам, дрызгал по хайлам и в конце концов добился своего.
Задымились голубые трубы, застукотели маховики, забарахолили цилиндры печей, загрохотали бремсберги, и колеса электропередачи закружились в разных пересечениях, наклонениях, спряжениях, числах и падежах.
IV
АПОФЕОЗ
Наверху на ажурной вышке, стоял Глеб, а внизу -- в недрах и на склонах, в ущельях и под, несметные толпы толп, чествуя самоотверженного бойца за цементное дело, копошились, булькотели, шваркали, бумкали, полыхали плакатами и знаменами, издавая восторженные нутряные гулы, под звон колоколов духового оркестра в двадцать два человека с барабанщиком.
Е. Зозуля
РАССКАЗ ОБ ЯКЦИДРАКЕ И ПОЭТАХ
I БЫЛИ РАСКЛЕЕНЫ ПРИКАЗЫ
Все было на своем месте. Небо на небе. Мостовая на мостовой. Лишь агенты Коммунхоза бегали по городу с высунутыми языками и расклеивали приказы.
Их текст был необычен, лаконичен и прозаичен. Вот он: "Всем. Всем. Всем.
"Право на писание стихов дается исключительно Коллегией Присяжных Оценщиков.
"Поэты, признанные ненужными, погребаются в Редакционной Корзине".
"Примечания. 1. Настоящий приказ безапелляционен. Рифмованный мусор, засоряющий наши журналы, должен быть беспощадно уничтожен.
"2. Прием стихотворных рукописей и выдача поэтам авансов категорически воспрещается".
II ХАРАКТЕРИСТИКИ НЕНУЖНЫХ
Характеристики ненужных хранились в старом, сером, полотняном портфеле, имевшем идиотский вид человека, побывавшего на Олимпиаде поэтов.
Характеристики были активны, примитивны и объективны.
Вот некоторые из них.
Ненужный No 4711
Пишет стихи без году неделя. Любви к писанию нет. Когда напивается, ругает всех самой заурядной прозой. Гордится своим рабоче-крестьянским происхождением. Таланта никакого. В корзину.
Ненужный No 1927
Ежедневно обедает в столовой Союза Писателей. Написал неоконченную поэму и полтора стихотворения. Тем не менее считает себя величайшим поэтом современности. Любит выступать на литературных вечерах. В редакциях рассказывает неприличные анекдоты и клянчит авансы. В корзину.
Ненужная No 4515
Девица. Малокровна. Учится на литкурсах. Обожает Есенина. Весит пять пудов. Заветная мечта -- выйти замуж и нарожать дюжину детей. Пытается писать стихи, не безуспешно. В корзину.
Ill СОМНЕНИЯ ЯКЦИДРАКА
Коллегия Присяжных Оценщиков нашла Якцидрака сидящим в Редакционной Корзине.
-- Я начинаю сомневаться, -- сказал он. -- Когда упраздняешь стихоплетов, приходишь к выводу, что нужно угробить половину человечества. Я боюсь, что, перестав заниматься поэзией, они начнут изучать сапожное ремесло. Это ужасно! Они испортят все кожи, и человечество будет ходить босиком.
Якцидрак вздохнул и скорбно высморкался. В городе начался хаос.
Ненужные, ничтожные поэтики, которых еще не успели угробить в Редакционной Корзине, воспрянули духом и обнаглели до того, что открыто стали писать стихи, выступать на литературных вечерах и даже печататься.
Поздравляли друг друга.
-- Конечно! Ура!
-- Проверка прав на писание стихов прекратилась!
-- Какое счастье!
-- Смотрите, расклеивают новые приказы!
IV ОПЯТЬ БЫЛИ РАСКЛЕЕНЫ ПРИКАЗЫ
Их текст был понятен, приятен и деликатен. Вот он; "Всем. Всем. Всем.
"С момента опубликования настоящего приказа писать стихи разрешается всем. Пишите и печатайтесь.
"Коллегии Наивысшей Деликатности в составе Воронского, Жица и Фатова вменяется в обязанность хвалить поэтов и благословлять их на дальнейшее рифмачество".
V ПИСАЛИ
Жизнь стала нормальной. Писание стихов сделалось легким, как ковыряние в носу. Писали: грамотные и неграмотные, старики и младенцы, билетерши кино и делопроизводители Наркомздрава, статистики и сапожники, управдомы и агенты по сбору объявлений.
Писали: импрессионисты и экспрессионисты, имажинисты и конструктивисты, люминисты и неоромантики, неоклассики и беспредметники, лефовцы и перевальцы.
Члены Коллегии Наивысшей Доброжелательности обходили поэтов и спрашивали, как они поживают.
Одни самодовольно радовались:
-- Благодарю вас. Я заготовил четыре тысячи рифм, еще не бывших в употреблении.
-- А я написал небольшую поэмку в тысячу двести строф. Семистопным ямбом.
Другие жаловались:
-- Понимаете, в редакции "Красного Чернозема" мне отказали в авансе. Черт знает что такое! Жрать-то ведь надо!
Третьи возмущались:
-- Безобразие! Вчера впервые написал стихотворение в двенадцать строк, и до сих пор нет хвалебной рецензии! Что же, мне самому хвалить себя, что ли?
VI
КОНЕЦ РАССКАЗА
Якцидрак залез в Редакционную Корзину и умер. Умер навсегда.
И поэты, которых так невыносимо много в городе, среди которых мало настоящих, но много хлама, до сих пор продолжают свое ужасное ремесло так, точно никакого Якцидрака никогда не было и никто никогда не поднимал насущнейшего вопроса о праве на писание стихов.
Е. Зозуля
НОВЕЛЛЫ ИЗ ЦИКЛА "Тысяча в одну ночь"
789. Обыкновенный гражданин. Родился. Был ребенком. Потом отроком. Постепенно стал взрослым. Незаметно превратился в старика. Умер. Перед смертью икал.
801. Необыкновенная советская девушка. Блондинка. Прелестная фигура. Рост средний. Глаза серые. Нос прямой. Лицо гладкое. Особых примет нет.
875. Уже старуха, 87 лет. Положительный тип. Когда-то была молодой семнадцатилетней девушкой. Молодость прошла. Страдает одышкой. Вероятно, скоро умрет.
908. Замечательный юноша. Рост 178 сантиметров. Вес 76 кило. Гемоглобину 89. РОЭ -- 3. Когда улыбается -- показывает великолепные зубы, когда не улыбается -- зубов не видно. В позапрошлом году ездил по Волге.
999. Пятидесятилетний мужчина. Администратор. Обожает литературу. В свободное от службы время пописывает. Может быть Бальзаком. Бессмертен.
М. Зощенко
СЛУЧАЙ В БАНЕ
Вот, братцы мои, гражданочки, какая со мной хреновина вышла. Прямо помереть со смеху.
Сижу это я, значит, и вроде как будто смешной рассказ сочиняю. Про утопленника.
А жена говорит:
-- Что это, -- говорит, -- елки-палки, у тебя, между прочим, лицо индифферентное? Сходил бы, -- говорит, -- в баньку. Помылся.
А я говорю:
-- Что ж, -- говорю, -- схожу. Помоюсь.
И пошел.
И что же вы, братцы мои, гражданочки, думаете? Не успел это я мочалкой, извините за выражение, спину намылить, слышу -- караул кричат.
"Никак, -- думаю, -- кто мылом подавился или кипятком ошпарился?"
А из предбанника, между прочим, человечек выскакивает. Голый. На бороде номерок болтается. Караул кричит.
Мы, конечно, к нему. В чем дело, спрашиваем? Что, спрашиваем, случилось?
А человек бородой трясет и руками размахивает.
-- Караул, -- кричит, -- у меня пуп сперли!
И действительно. Смотрим, у него вместо пупа -- голое место.
Ну, тут, конечно, решили народ обыскать. А голых обыскивать, конечно, плевое дело. Ежели спер что, в рот, конечно, не спрячешь.
Червонное солнце уползало в засаду. Плыл-качался по узким-узехонькой дорожке, по следу санному. Ехал.
Вдруг ямщик всполошился, зорким взглядом рыскнул по сторонам, оборотясь, снял шапчонку.
-- Атаман, прикажи воротиться.
-- Гуторь!
-- Время ненадежное. Ветришка-буян взыгрался, вишь, крутит-метет поземкой.
-- Невелика напасть.
-- А погляди-ка туда.
Ямщик ткнул кнутовищем на восход.
-- Ничего не примечаю.
Степи белы, небеса ясны.
-- А во-он, облачко.
Остренько зиркнув, заприметил я на краю неба мутное облачко. Прикинулось оно сторожевым курганом. Ямщик запахнул татарский полосатый халат.
-- Якар-мар, быть бурану.
Ой вы, просторы, нелюдимые, снегами повитые! Ой вы, бураны знобовитые, ездачи, эх, да э-эх! Непоседливые!
Курганы дики, овраги глухи. Доехал!
А. Фадеев
С тем смешанным чувством грусти и любопытства, которое бывает у людей, покидающих знакомое прошлое и едущих в неизвестное будущее, я приближался к месту моего назначения.
Вокруг меня простирались пересеченные холмами и оврагами, покрытые снегом поля, от которых веяло той нескрываемой печалью, которая свойственна пространствам, на которых трудится громадное большинство людей для того, чтобы ничтожная кучка так называемого избранного общества, а в сущности, кучка пресыщенных па-разитов и тунеядцев, пользовалась плодами чужих рук, наслаждаясь всеми благами той жизни, порядок которой построен на пороках, разврате, лжи, обмане и эксплуатации, считая, что такой порядок не только не безобразен и возмутителен, но правилен и неизменен, потому что он, этот порядок, основанный на пороках, разврате, лжи, обмане и эксплуатации, приятен и выгоден развратной и лживой кучке паразитов и тунеядцев, которой приятней и выгодней, чтобы на нее работало громадное большинство людей, чем если бы она сама работала на кого-нибудь другого.
Даже в том, что садилось солнце, в узком следе крестьянских саней, по которому ехала кибитка, было что-то оскорбительно-смиренное и грустное, вызывающее чувство протеста против того неравенства, которое существует между людьми.
Вдруг ямщик, тревожно посмотрев в сторону, снял шапку, обнаружил такую широкую, желтоватую плешь, которая бывает у людей, очень много, но неудачно думающих о смысле жизни и
смерти, и, повернув ко мне озабоченное лицо, сказал тем взволнованным голосом, каким говорят в предчувствии надвигающейся опасности;
-- Барин, не прикажешь ли воротиться?
-- Это зачем? -- с чувством удивления спросил я, притворившись, что не замечаю волнения в его голосе.
-- А видишь там что? -- ямщик указал кнутом на восток, как бы приглашая меня удостовериться в том, что тревога его не напрасна и имеет все основания к тому, чтобы быть оправданной.
-- Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба,-- твердо сказал я, давая понять, что отклоняю приглашение признать правоту его слов.
-- А вон-вон: это облачко,-- добавил ямщик с чувством, сделав еще более озабоченное и тревожное лицо, как бы желая сказать, что он осуждает мой отказ и нежелание понять ту простую истину, которая так очевидна и которую я, из чувства ложного самолюбия, не хочу признать.
С чувством досады и раздражения, которое бывает у человека, уличенного в неправоте, я понял, что мне нужно выглянуть из кибитки и посмотреть на восток, чтобы увидеть, что то, что я принял за отдаленный холмик, было тем белым облачком, которое, по словам ямщика, предвещало буран.
-- Да, он прав,-- подумал я.-- Это облачко действительно предвещает буран.-- И мне вдруг стало легко и хорошо, так же, как становится легко и хорошо людям, которые, поборов в себе нехорошее чувство гордости и чванства, мужественно сознаются в своих ошибках, которые они готовы были отстаивать из чувства гордости и ложного самолюбия.
МОДНЫЕ РАССКАЗЫ
С. Малашкин
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ МОЛОДНЯК, ИЛИ ЛУНАТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ КОМСОМОЛКИ КЛЕОПАТРЫ ГОРМОНОВОЙ
...Чтобы понравиться Антону, я надела тюлевые трусики, накрасила губы и, закурив трубку, уселась в соблазнительной позе, положив ноги на стол и поплевывая через левое колено.
Увидев меня, Антон ужасно смутился, страшно покраснел, потом побледнел, и на носу у него выступили большие розовые пятна величиной с антоновское яблоко.
Мои голые ноги сияли лунами, и от них исходил запах весны, чернозема и яичного мыла. Мне захотелось подойти к Антону, обнять его мужественные колени, но вместо этого я вызывающе расхохоталась порочным смехом прямо ему в лицо и, виляя бедрами, насмешливо сказала:
-- Что ж вы сидите, словно вы не мужчина, а пионер?
Антон страшно смутился, ужасно побледнел, потом покраснел, болезненная судорога прошлась по его лицу; грустно опустив голову, он глухо прошептал, поднявшись и идя к дверям:
-- Вы деклассированный элемент, и мне больно смотреть на вас.
Я подбежала к нему и, задыхаясь, крикиула
-- Шутка все, что было! Уйдешь -- я умру!..
Он повернулся, схватил меня, и я почувствовала, как его губы слились с моими в горячем поцелуе...
Пахло Достоевским, мочеными яблоками и пятым изданием.
И. Калинников
МОНАСТЫРСКАЯ ИДИЛЛИЯ
Обновление мощей святителя Иосифа было назначено в воскресенье, день пригожий, радостный и благоуханный.
Послушник Саврасий, осенив себя крестным знамением, повалил иа траву, влажную и зеленую, Олимпиаду многопудовую, мягкоперинную, сорвал с нее платье шелковое, праздничное и приложился к телу пышному и сдобному.
Благостно перекликались колокола, доносились звуки священного песнопения, умилитель-ные и елейные...
И опять, осенив себя крестным знамением, повалил Саврасий на траву, смятую и усохшую, Олимпиаду, сомлевшую и распаренную, и припал к телу ее с ликованием радостным и великим. И так далее, пока не иссякнут чернила.
"Пролетарский" писатель
СТАЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ
В слесарном цехе, в углу, крепко прижавшись друг к другу, сидят работница Маша и рабкор Павел.
На их лицах отблески доменных печей, вагранок и горнов. Моторами стучат сердца. Шепчет Павел:
-- Машук! Краля моя сознательная! Для тебя я построю завод, оборудованный по последнему слову техники. В каждом цехе будет бак с кипяченой водой и в каждом окне -- вентилятор.
Шепчет Павел. Чувствует теплоту ее крепкой, круглой, словно выточенной на токарном станке груди. Охваченный творческим порывом, декламирует:
В слесарном цехе скребутся мыши.
В слесарном цехе, где сталь и медь,
Хочу одежды с тебя сорвать я,
Всегда и всюду тебя иметь...
Маша склоняет голову на могучую грудь
Павла и............
Победно гудят гудки. Вздымаются горны. Пышут вагранки.
Алое знамя зари сквозь пыльные окна слесарного цеха благословляет пролелюбовь, крепкую, как сталь, и могучую, как паровой молот.
"Крестьянский" писатель КОЧЕТИНАЯ СУДОРОГА
Прошедший дождь только что оплодотворил землю, и она буйно рожала технические культуры и корнеплоды.
На случном пункте ржали племенные жеребцы, сладострастно хрюкали хряки, дергались судорогой кочеты.
Матвей подошел к Акулине и, схватив ее в могучие черноземные объятия, зашептал на ухо:
-- Акуль, а Акуль! Пойдем, что ли?
-- Пусти, охальник! -- притворно грозно крикнула Акулина, а сама почувствовала, как в сладкой истоме закружилась голова и волны горячей крови подкатили к сердцу.
Матвей потащил ее к овину, на ходу торопливо бормоча:
-- Ты, Акуль, не ломайся. Читатель ждет. Читатель нынче такой, что без этого нельзя. Потрафлять мы должны читателю. У него, чай, уж слюнки текут. Поторапливайся!...............
Растерянно ржали жеребцы, грустно кукарекали петухи, укоризненно хрюкали свиньи и целомудренно отворачивались от овина.
Пели пташки. Автор получал повышенный гонорар сразу в четырех издательствах.
КРАСНЫЙ ЛОГ
Роман в шести закромах
1. Весна красна
Пригревает весеннее солнышко черноземную землицу. Над озимым клином заливается в голубом поднебесье жаворонок. За поемными лугами в густом перелеске кукует кукушка. Цветут во ржах васильки и ромашки. Пахнет прелым навозом и парным молоком. Ой, весна красна! Ой, люли-люлюшеньки!
2. В зверином логове
Под резным навесом сидит Сысой Титыч Живоглотов. Лицо у него мордастое, кирпичное, глазки в жиру плавают. По животу на цепочке -- обрез. Насупротив -- поп, отец Гугнавий. Лик ехидный, бородка, что у козла. Пьют самогон-первач, разносолами закусывают.
-- Ошалел нонче народ,-- скрежещет зубами Живоглотов. -- Допрежь предо мной в три погибели, а нонче не колупни. Поперек горла мне со-вецка власть! Подпалю!
-- Хе-хе-хе, -- подхихикивает ехидно отец Гугнавий. -- Истинно, так. Аминь.
3. Пантюша
У Пантюши -- лаптишки изношены. Избенка соломенной крышей нахлобучилась. Самый что ни на есть Пантюша бедняк и за советскую власть горой.
-- Совецка власть, она, брат, во! Она, брат, тово-этово. Знамо дело. Чать, мы понимаем, тово-этого, которы кулаки, а которы бедняки...
4. Между двух берегов
Егор Петрович самый что ни на есть середняк, и потому не жизнь у него, а одно колебание. Встанет утром, поглядит в окошко и до самого вечера колеблется. То ли ему к Живоглотову пристать, то ли в колхоз вписаться. Инда взопреет весь, а все не выберет.
-- Чудной человек ты, Егор Петрович, -- говорит ему Пантюша. -- И все вихляешь, и все вихляешь. Совецка власть, она, брат, во! Она, брат, того-этого! Приставай!
-- Оно конешно, -- вздыхает Егор Петрович.-- Я что ж...
А наутро -- гляди -- опять до самого вечера колеблется.
5. Голубки
В густом перелеске под березами сидит задумавшись избач-селькор, комсомолец Вася. Бок о бок Живоглотова дочка -- Анютка. На щеках розаны, груди под полушалком ходуном ходят. Огонь девка!
-- Такую бы в комсомол! -- думает Вася, а вслух говорит: -- Эх, Анюта, Анюта! Видно, не быть нам вместях на культурно-просветительной работе. Отец у тебя кулак!
-- Вась! Да рази я! -- взметывается к нему Анютка. -- Да без тебя не жить мне, Вась!
Обвивает горячими руками молодую комсомольскую шею и жарко на ухо шепчет: -- Вась, а Вась!
Чувствует Вася Анюткино молодое, ядреное тело, как груди ходуном под полушалком ходят, и весело говорит:
-- Ладно, Анюта, не тужи. Перевоспитаем тебя, а отца твоего -- к ногтю!
6. К новой жизни
Гудит, стрекочет трактор, взметая облака черноземной пыли. За рулем -избач-селькор, комсомолец Вася, а бок о бок в кумачовой кофте и алом платочке Анюта.
Сворачивает трактор с большака в поле и на третьей скорости взрезает черноземные пласты. Полощется по ветру красное кумачовое знамя. Припекает летнее солнышко вспаханную землицу. Над яровыми в знойном поднебесье заливается жаворонок.
Пахнет перегноем и парным молоком. А за поемными лугами, в березовом перелеске кулак Живоглотов и отец Гугнавий скрежещут зубами.
И. Бабель
МОЙ ПЕРВЫЙ СЦЕНАРИЙ
Беня Крик, король Молдаванки, неиссякаемый налетчик, подошел к столу и посмотрел на меня. Он посмотрел на меня, и губы его зашевелились, как черви, раздавленные каблуками начдива восемь.
-- Исаак, -- сказал Беня, -- ты очень грамотный и умеешь писать. Ты умеешь писать об чем хочешь. Напиши, чтоб вся Одесса смеялась с меня в кинематографе.
-- Беня, -- ответил я, содрогаясь, -- я написал за тебя много печатных листов, но, накажи меня бог, Беня, я не умею составить сценариев.
-- Очкарь! -- закричал Беня ослепительным шепотом и, вытащив неописуемый наган, помахал им.-- Сделай мне одолжение, или я сделаю тебе неслыханную сцену!
-- Беня, -- ответил я, ликуя и содрогаясь, -- не хватай меня за грудки, Беня. Я постараюсь сделать, об чем ты просишь.
-- Хорошо, -- пробормотал Беня и похлопал меня наганом по спине.
Он похлопал меня по спине, как хлопают жеребца на конюшне, и сунул наган в неописуемые складки своих несказанных штанов.
За окном, в незатейливом небе, сияло ликующее солнце. Оно сияло, как лысина утопленника, и, неописуемо задрожав, стремительно закатилось за невыносимый горизонт.
Чудовищные сумерки, как пальцы налетчика, зашарили по несказанной земле. Неисчерпаемая луна заерзала в ослепительном небе. Она заерзала, как зарезанная курица, и, ликуя и содрогаясь, застряла в частоколе блуждающих звезд.
-- Исаак, -- сказал Беня, -- ты очень грамотный, и ты носишь очки. Ты носишь очки, и ты напишешь с меня сценарий. Но пускай его сделает только Эйзенштейн. Слышишь, Исаак?
-- Хвороба мне на голову! -- ответил я страшным голосом, ликуя и содрогаясь. -- А если он не захочет? Он работает из жизни коров и быков, и он может не захотеть, Беня.
-- ...в бога, печенку, селезенку! -- закричал Беня с ужасным шепотом. -- Не выводи меня из спокойствия, Исаак! Нехай он крутит коровам хвосты и гоняется за бугаями, но нехай он сделает с моей жизни картину, чтоб смеялась вся Одесса: и Фроим Грач, и Каплун, и Рувим Тар-таковский, и Любка Шнейвейс.
За окном сияла неистощимая ночь. Она сияла, как тонзура, и на ее неописуемой спине сыпь чудовищных звезд напоминала веснушки на лице Афоньки Бида.
-- Хорошо, -- ответил я неслыханным голосом, ликуя и содрогаясь. -Хорошо, Беня. Я напишу с твоей жизни сценарий, и его накрутит Эйзенштейн.
И я пододвинул к себе стопу бумаги. Я пододвинул стопу бумаги, чистой, как слюна новорожденного, и в невообразимом молчании принялся водить стремительным пером.
Беня Крик, как ликующий слепоглухонемой, с благоговением смотрел на мои пальцы. Он смотрел на мои пальцы, шелестящие в лучах необузданного заката, вопиющего, как помидор, раздавленный неслыханным каблуком начдива десять.
А. Белый
МОКРОПЛЯСЫ ПРОБЗЫКАЛИ В ОЗИМЬ (Отрывок из эпопеи "Колхозные мороки")
Сизо-серая серь сиво-буро-малиновой тучи; ро-гобрысая круть; переплюхи ветров; над колхозом -- безбрыкие взверти;
и-- вырвихлесты волдырчатой скляни;
и -- склянокляк: перепехи и подпрыг;
и-- кремоясухлая даль: песолом буераков; растрясы бараков; там -злаков припасы; и пассы: серо-буро-эмалевых туч; карекаряя синь.
У крыльца -- перескрип; дзиговерты; шлеп губ; фыки-брыки; и бзыки.
Клистиренко; он-- бригадир; рот-- в народ; взгляд -- в наряд; и не рад; шарк тирад; сино-соид перстом:
-- Зарядило...
с подплевом в разребь:
-- Задерябило...
взбородясь; перепролысь погладивши:
-- язви ее...
И члены бригады: Глистов, Серозадов, Поносов, Соплйвенко, Пупик, Бердун...
Лохмочесы яря: в буерачную сверть; в сизо-плясую заверть; в беспрокую крапь; облобатясь: с подшмыхами: бзырили.
О -- сизопалые драни -
кремо-буро-лазоревой длани!
раскоряк буераков; кряк мраков; и зраков;
О-- лепеты Парок;
и трепет доярок!
о -- мороки рока!
о -- Русь!
B. Вишневский
ИСКАТЕЛИ ДЖЕМЧУГА ДЖОЙСА
(Отрывок из романа)
...Юго-западный ветер шевелит волосы Джойса отойдите макаркающие я хочу равняться затылок учителя не боюсь молод здоров оспопривит гип-гип полундра луженый желудок весь мир материки океаны лопай малютка дюжиной ртов глаза уши познать мир весь весь потрохами ах какой бодрый кувыркач шкловун Виктор кадры кадры кино 33 печеных листа в Огизайро в Гих-линойсе в МТПейре в академии-фасольлясидо макромикрокосмы вселенной зачатие любовь рождение смерть пищеварение страсть сон эмоция сложумножение вычитание деление пиши скаль-пель-пель-пель желудочный сок печенку селезенку бога душу жеманфиш брось митрофан про пру-стово ложе мало мало гехто что такое гехто до-спассется молодой хвостомах пасись дитя мое майнавира лабиринт пролетариата домна дымная рожает чугунные мальчики ты была в красном платочке восьмое марта я люблю тебя сказал Со-ревнованичка ах какой клещастый подъемнокран-ный будь моей да возьми ты сказала бога нет да распишемся в загсе что ты делаешь это вам не бровонасупленный толстофадеев мне отмщение и аз разгромлю дифиурамбы ермилый милый тол-стофадеич старо старо я бравый моряк-- бодрый ныряк в подсознанье видеть инфузории бациллы атомы пока не всплывешь Эйн-зейн-штейн вишневые трусики ура ура искателям Джемчуга Джойса...
Ф. Гладков
ГЛАВЦЕМЕНТ
1 БРАЧНАЯ НЕУВЯЗКА
Как и тогда булькотело и дышало нутряными вздохами море, голубели заводские трубы, в недрах дымились горы, но не грохотали цилиндры печей, не барахолили бремсберги и в каменоломнях и железобетонных корпусах шлендрали свиньи, куры, козы и прочая мелкобуржуазная живность.
Глеб Чумалов вернулся к своему опустевшему гнезду, на приступочках которого стояла жена Даша и шкарабала себя книгой "Женщина и социализм" сочинения Августа Бебеля.
У Глеба задрожали поджилки и сердце застукотело дизелем. Рванулся к ней.
-- Даша! Жена моя!
Обхватил могучей обхваткой так, что у нее хрустнули позвонки, и с изумлением воскликнул:
-- Дашок! Шмара я красноголовая! Да ты никак дышишь не той ноздрей?
Ответила строго, организованно:
-- Да, товарищ Глеб. Ты же видишь, я -- раскрепощенная женщина-работница и завтра чуть свет командируюсь лицом к деревне по женской части. Успокой свои нервы. Не тачай горячку. Заткнись.
Глеб вздохнул тяжелым нутряным вздохом. Натужливо хмыкнул от удивления.
-- Шуганула ты меня, Дашок, на высокий градус, так, что и крыть нечем. Ну что ж, займусь восстановлением завода на полный ход.
II
БЛАТНАЯ МУЗЫКА
Бузотерили и матюгались слесаря, бондаря, кузнецы и электрики. Балабонили всем гамузом, дышали нутряными вздохами и разлагались на мелкобуржуазные элементы.
Глеб сорвал с головы свой геройский шлем и шваркнул им оземь. Крикнул громовым голосом:
-- Братва! Как я есть красный боец гражданского фронта и стою на стреме интересов цементного производства, то буду вас крыть, дорогие товарищи, почем зря, будь Ьы четырежды четыре анафема прокляты, шкурники и брандахлысты. Правильно я кумекаю, шпана куриная?
Словно ток с электропередачи прошел по сердцам бондарей, слесарей, кузнецов и электриков. Единогласно, коллективно воскликнули: -- Верно, ядри твою корень! -- Фартовый парень, едят его мухи с комарами! -- Свой в доску!
-- Дрызгай на все на рупь на двадцать! -- Крой дело на попа!
Глеб вздохнул радостным нутряным вздохом. Громогласно воскликнул:
-- Братва! Дербанем производство за жабры! Треснем, а завод чекалдыкнем!
III
ЗА РАБОТОЙ
На высокий градус вскипели дни. Глеб, как скаженный, мотался из завкома в исполком, из исполкома в совнархоз, из совнархоза в госплан, из Госплана в СТО. Грохотал в завкоме:
-- Грохайте хабардой, дорогие друзья! Не то живо к стенке поставлю!
Громыхал в исполкоме:
-- Не балабоньте, глотыри, так вашу раз-этак!
Буркотел в совнархозе:
-- Пришью вас к стенке, куклы полосатые! Ободрял, подначивал, брякал по башкам, че-бурахал по затылкам, дрызгал по хайлам и в конце концов добился своего.
Задымились голубые трубы, застукотели маховики, забарахолили цилиндры печей, загрохотали бремсберги, и колеса электропередачи закружились в разных пересечениях, наклонениях, спряжениях, числах и падежах.
IV
АПОФЕОЗ
Наверху на ажурной вышке, стоял Глеб, а внизу -- в недрах и на склонах, в ущельях и под, несметные толпы толп, чествуя самоотверженного бойца за цементное дело, копошились, булькотели, шваркали, бумкали, полыхали плакатами и знаменами, издавая восторженные нутряные гулы, под звон колоколов духового оркестра в двадцать два человека с барабанщиком.
Е. Зозуля
РАССКАЗ ОБ ЯКЦИДРАКЕ И ПОЭТАХ
I БЫЛИ РАСКЛЕЕНЫ ПРИКАЗЫ
Все было на своем месте. Небо на небе. Мостовая на мостовой. Лишь агенты Коммунхоза бегали по городу с высунутыми языками и расклеивали приказы.
Их текст был необычен, лаконичен и прозаичен. Вот он: "Всем. Всем. Всем.
"Право на писание стихов дается исключительно Коллегией Присяжных Оценщиков.
"Поэты, признанные ненужными, погребаются в Редакционной Корзине".
"Примечания. 1. Настоящий приказ безапелляционен. Рифмованный мусор, засоряющий наши журналы, должен быть беспощадно уничтожен.
"2. Прием стихотворных рукописей и выдача поэтам авансов категорически воспрещается".
II ХАРАКТЕРИСТИКИ НЕНУЖНЫХ
Характеристики ненужных хранились в старом, сером, полотняном портфеле, имевшем идиотский вид человека, побывавшего на Олимпиаде поэтов.
Характеристики были активны, примитивны и объективны.
Вот некоторые из них.
Ненужный No 4711
Пишет стихи без году неделя. Любви к писанию нет. Когда напивается, ругает всех самой заурядной прозой. Гордится своим рабоче-крестьянским происхождением. Таланта никакого. В корзину.
Ненужный No 1927
Ежедневно обедает в столовой Союза Писателей. Написал неоконченную поэму и полтора стихотворения. Тем не менее считает себя величайшим поэтом современности. Любит выступать на литературных вечерах. В редакциях рассказывает неприличные анекдоты и клянчит авансы. В корзину.
Ненужная No 4515
Девица. Малокровна. Учится на литкурсах. Обожает Есенина. Весит пять пудов. Заветная мечта -- выйти замуж и нарожать дюжину детей. Пытается писать стихи, не безуспешно. В корзину.
Ill СОМНЕНИЯ ЯКЦИДРАКА
Коллегия Присяжных Оценщиков нашла Якцидрака сидящим в Редакционной Корзине.
-- Я начинаю сомневаться, -- сказал он. -- Когда упраздняешь стихоплетов, приходишь к выводу, что нужно угробить половину человечества. Я боюсь, что, перестав заниматься поэзией, они начнут изучать сапожное ремесло. Это ужасно! Они испортят все кожи, и человечество будет ходить босиком.
Якцидрак вздохнул и скорбно высморкался. В городе начался хаос.
Ненужные, ничтожные поэтики, которых еще не успели угробить в Редакционной Корзине, воспрянули духом и обнаглели до того, что открыто стали писать стихи, выступать на литературных вечерах и даже печататься.
Поздравляли друг друга.
-- Конечно! Ура!
-- Проверка прав на писание стихов прекратилась!
-- Какое счастье!
-- Смотрите, расклеивают новые приказы!
IV ОПЯТЬ БЫЛИ РАСКЛЕЕНЫ ПРИКАЗЫ
Их текст был понятен, приятен и деликатен. Вот он; "Всем. Всем. Всем.
"С момента опубликования настоящего приказа писать стихи разрешается всем. Пишите и печатайтесь.
"Коллегии Наивысшей Деликатности в составе Воронского, Жица и Фатова вменяется в обязанность хвалить поэтов и благословлять их на дальнейшее рифмачество".
V ПИСАЛИ
Жизнь стала нормальной. Писание стихов сделалось легким, как ковыряние в носу. Писали: грамотные и неграмотные, старики и младенцы, билетерши кино и делопроизводители Наркомздрава, статистики и сапожники, управдомы и агенты по сбору объявлений.
Писали: импрессионисты и экспрессионисты, имажинисты и конструктивисты, люминисты и неоромантики, неоклассики и беспредметники, лефовцы и перевальцы.
Члены Коллегии Наивысшей Доброжелательности обходили поэтов и спрашивали, как они поживают.
Одни самодовольно радовались:
-- Благодарю вас. Я заготовил четыре тысячи рифм, еще не бывших в употреблении.
-- А я написал небольшую поэмку в тысячу двести строф. Семистопным ямбом.
Другие жаловались:
-- Понимаете, в редакции "Красного Чернозема" мне отказали в авансе. Черт знает что такое! Жрать-то ведь надо!
Третьи возмущались:
-- Безобразие! Вчера впервые написал стихотворение в двенадцать строк, и до сих пор нет хвалебной рецензии! Что же, мне самому хвалить себя, что ли?
VI
КОНЕЦ РАССКАЗА
Якцидрак залез в Редакционную Корзину и умер. Умер навсегда.
И поэты, которых так невыносимо много в городе, среди которых мало настоящих, но много хлама, до сих пор продолжают свое ужасное ремесло так, точно никакого Якцидрака никогда не было и никто никогда не поднимал насущнейшего вопроса о праве на писание стихов.
Е. Зозуля
НОВЕЛЛЫ ИЗ ЦИКЛА "Тысяча в одну ночь"
789. Обыкновенный гражданин. Родился. Был ребенком. Потом отроком. Постепенно стал взрослым. Незаметно превратился в старика. Умер. Перед смертью икал.
801. Необыкновенная советская девушка. Блондинка. Прелестная фигура. Рост средний. Глаза серые. Нос прямой. Лицо гладкое. Особых примет нет.
875. Уже старуха, 87 лет. Положительный тип. Когда-то была молодой семнадцатилетней девушкой. Молодость прошла. Страдает одышкой. Вероятно, скоро умрет.
908. Замечательный юноша. Рост 178 сантиметров. Вес 76 кило. Гемоглобину 89. РОЭ -- 3. Когда улыбается -- показывает великолепные зубы, когда не улыбается -- зубов не видно. В позапрошлом году ездил по Волге.
999. Пятидесятилетний мужчина. Администратор. Обожает литературу. В свободное от службы время пописывает. Может быть Бальзаком. Бессмертен.
М. Зощенко
СЛУЧАЙ В БАНЕ
Вот, братцы мои, гражданочки, какая со мной хреновина вышла. Прямо помереть со смеху.
Сижу это я, значит, и вроде как будто смешной рассказ сочиняю. Про утопленника.
А жена говорит:
-- Что это, -- говорит, -- елки-палки, у тебя, между прочим, лицо индифферентное? Сходил бы, -- говорит, -- в баньку. Помылся.
А я говорю:
-- Что ж, -- говорю, -- схожу. Помоюсь.
И пошел.
И что же вы, братцы мои, гражданочки, думаете? Не успел это я мочалкой, извините за выражение, спину намылить, слышу -- караул кричат.
"Никак, -- думаю, -- кто мылом подавился или кипятком ошпарился?"
А из предбанника, между прочим, человечек выскакивает. Голый. На бороде номерок болтается. Караул кричит.
Мы, конечно, к нему. В чем дело, спрашиваем? Что, спрашиваем, случилось?
А человек бородой трясет и руками размахивает.
-- Караул, -- кричит, -- у меня пуп сперли!
И действительно. Смотрим, у него вместо пупа -- голое место.
Ну, тут, конечно, решили народ обыскать. А голых обыскивать, конечно, плевое дело. Ежели спер что, в рот, конечно, не спрячешь.