Страница:
— Эй, Бимба! Эй, Луиджи!
— Что там с вами стряслось? — спросил итальянец. — Вы что. не видели платка, который мы привязали к столбу у шестой насосной, чтобы вы тормозили? Ведь вас же двое!..
— При чем тут двое? Машину вел Джонни. А я спал.
— Спал?! — от удивления Бимба не может прийти в себя.
— Во время войны, при осаде Мадрида, я был подрывником. Мы бросались на фашистские танки и швыряли гранаты прямо в щели, чтобы оглушить экипаж. Мы прогуливались под огнем противника со связками динамита на поясе и с сигаретой в зубах, чтобы было чем поджечь бикфордов шнур. Я это говорю к тому, что сам неплохо разбираюсь в разных взрывающихся штуковинах. Но спать в таком грузовике на ходу! В господа бога и матерь божью. Мне бы и в голову не пришло… Чертовщина!
— А ты, Джонни, тоже не видел платка?
— Откуда я мог знать, что он означает?
— Все здешние шоферы знают: белый цвет — это опасность. И всегда имеют про запас платок, рубашку или кусок газеты, чтобы оставить на дороге и предупредить приятелей, — объяснил Бимба.
— Я не знал. Я ездил только по Европе. А что с вами случилось?
Экипаж Луиджи—Бимба был вынужден сделать остановку, потому что карбюратор засорился и начал чихать. Потом стал перегреваться мотор, и они отказались от мысли добраться до Лос Тотумоса не останавливаясь.
Едва Жерар, Джонни, Луиджи и Бимба расположились в харчевне вокруг бутылки маисовой чичи, жареных початков, пригорелых маисовых лепешек и маисовой же каши с остатками жаркого — истинное пиршество для тех, кто понимает, — как в дверном проеме появился старик. Он весь трясся, и голос его дрожал:
— Убирайтесь отсюда! Убирайтесь к дьяволу с вашим адским порохом! Я здешний мэр, и у нас никто не желает, чтобы вся деревня была разрушена.
— Не бойся. Из-за того, что американцам надо спасать свою нефть, ничего здесь не взорвется, старик. Выпей с нами стаканчик чичи. А потом мы поедем.
Старик стоял, устремив на них неподвижный взгляд. Он дрожал от ярости и от страха.
— Убирайтесь! Убирайтесь прочь!
— Сядь и выпей с нами, — повторил Бимба. — Мы не американцы.
— Но что они вам сделали, эти американцы? — спросил Джонни.
— Слишком много, — ответил старик. — Они приходят сюда, покупают нефть, платят за нее правительству, а потом правительство смывается с деньгами, мы ему больше не нужны, и мы становимся еще беднее и несчастнее, чем прежде. Янки пинают нас сапогами, чтобы мы строили дороги, но по ним ездят их грузовики, а если на дорогу выберется индеец в повозке, его заставляют платить штраф. Они открывают школы и учат там наших детей читать их газеты, отдавать за них голоса на выборах и работать на них…
Он понизил голос и сделал заговорщицкое лицо. Бимба налил ему еще стаканчик чичи. Это был уже третий, но по виду мэра нельзя было сказать, что чича на него подействовала, должно быть, он пьет ее с детства.
— Они берут нашу кровь, — прошептал мэр.
— Как так?
— Сами подумайте, с их вечными войнами им всегда не хватает крови. А Гватемала не воевала уже сто пятьдесят лет. Поэтому стоит кому-нибудь из наших попасть в больницу, из него обязательно выкачают половину крови. — Он посмотрел Бимбе в глаза, кивнул головой и добавил: — Это точно. И если человек после этого умирает, тем хуже для него.
Ужин подошел к концу. Шоферы поднялись. Сытые и отдохнувшие, они чувствовали себя лучше. Луиджи с Бимбой выезжали первыми, следом за ними, с интервалом в час, отправлялись Штурмер и Джонни.
— Вы не по всей стране проедете? — блеял мэр, сопровождавший их до площади. — Всегда одно и то же: сумасшедшие иностранцы — согласиться умереть за деньги, а на деле-то умираем мы, и никто нам за это не платит.
Подошел священник и присоединился к мэру:
— Вы не имеете права… В нашей деревне семьсот человек. Женщины, старики, невинные дети. Вечной душой вашей заклинаю вас…
— Проклятье, эта сволочь еще накличет на нас беду! — воскликнул Бимба. — Что ты каркаешь, мы ведь пока не взорвались, правильно? И неизвестно, взорвемся ли. Поэтому заткнись-ка, ваше преподобие, все твои прихожане обделаются от страха. Мы поехали…
— Но вы не имеете права… Для вас специальный объезд… Я буду жаловаться в компанию!
— А-а, пошел ты! Если мы взорвемся, не на кого будет жаловаться и некому отвечать. А если все сойдет благополучно, можете идти с вашими жалобами куда угодно, никому до вас не будет дела.
Итальянцу Луиджи конфликт со священником был донельзя неприятен. Он вмешался:
— А в каком состоянии этот объезд?
— В отличном, мистер, в отличном, — заверил священник. — Вчера там прошли бульдозеры, дорога даже лучше, чем главная улица, гораздо лучше!
— Пойдем посмотрим. Если объезд действительно в порядке, что нам стоит свернуть? Может, там даже проще набрать скорость.
И в самом деле, в двадцати метрах за первыми домами начинался объезд, с виду прямой и хорошо расчищенный. Он огибал все селение плавной дугой, уходящей в ночную тьму. Красная стрелка, которую Жерар не заметил при въезде в Лос То-тумос из-за пыли, указывала начало объезда. Ограничения скорости не было.
Мужчины раздумывали. В конечном счете это всего каких-нибудь пять—шесть километров лишку, и дорога, похоже, гладкая, как каток. Идеальный отрезок для разгона перед выездом на гофрированное железо.
Священник настаивал. Мэр исчез сразу же, как только речь зашла об объезде, очевидно целиком полагаясь на красноречие падре. Как-никак это его профессия.
У этого старика в сутане было доброе лицо.
Особенно глаза, нежные и печальные. И говорил он так мягко:
— Я человек старый… Мне-то чего бояться? Но эти бедные люди, их дома, их дети… Я всю ночь стоял и молился, чтобы с ними ничего не случилось. Пощадите их. Вы мужчины, вы знали, что делали, когда взялись за это. Но они-то тут при чем?.. Поезжайте в объезд. А я опять помолюсь… За вас…
— Заткнись, — сказал Бимба. — За войну я таких святош навидался досыта. Я им больше не верю.
— Замолчи ты, дьявол тебя побери! — взорвался набожный Луиджи. — Хорошо, падре, мы поедем в объезд.
Никто не уполномочивал Луиджи говорить это от имени всех. Но, вообще-то говоря, речь шла и о его шкуре. И это давало ему определенные права. Никто не стал протестовать.
— Спасибо, сын мой, спасибо за моих овечек, — проговорил старик. — Бог тебе воздаст. Я благословляю вас, буду молиться за вас все время. Вот увидите: даже если вы сами не веруете, мои молитвы принесут вам удачу.
Один за другим два чудовища пятятся к началу объезда. Никогда еще грузовики не казались такими большими — наверное, из-за того, что вся тяжесть ночи навалилась на гирлянды красных огней, на красные тени машин.
Луиджи едет первым. Он помахал приятелям рукой, дважды газанул вхолостую, потом сбросил газ до малых оборотов, чтобы включить первую скорость. Прижав к полу педаль сцепления, он наклоняется, высовывает голову из кабины и говорит:
— Прощайте, падре. И благословите нас, нам это пригодится.
Священник отступает на шаг—другой и вдруг сразу воздевает руки к небу. Свет красных лампочек словно облачает его в пурпурную ризу.
— Благослови вас бог, — он чертит правой рукой огромный крест. — Во имя отца и сына…
Напрасно они делают безразличный вид, они слушают. Они даже взволнованы. Кроме Бимбы, который вполголоса обрушивает на бога все известные ему оскорбления,
— …и святого духа.
— Аминь, — отвечает Луиджи, отпуская педаль сцепления.
При свете фар белая поверхность дороги кажется почти блестящей. Темная масса грузовика медленно уплывает в ночь.
— Завел бы ты грузовик на объезд, — говорит Жерар напарнику. — Оставим его там, а сами вернемся в деревушку, отдохнем еще немного. Можно даже вздремнуть. Через час господин кюре нас разбудит.
— Тебе бы только дрыхнуть, — протестует Джонни, садясь за руль.
Штурмер остается наедине со стариком.
— Вы разве не сразу уедете? — спрашивает тот.
— Нет. Для безопасности мы едем с интервалом в один час.
— Но…
Он хочет что-то сказать, однако умолкает на полуслове. Ему явно не по себе. Жерар ничего не замечает, А на Джонни бог знает почему напал стих: ему захотелось поставить машину не где-то позади, а именно так, чтобы задний борт касался стрелки указателя. Грузовик хоть и недогружен, однако его не развернешь, как спичечный коробок. Джонни потеет на совесть.
Но что это? Кажется, грузовик Луиджи возвращается. Да, так оно и есть! На подножке стоит индеец и держит в руке деревянный щит, белый с черными буквами. Бимба спрыгивает на ходу. Он бледен от ярости.
— Где этот падре? Где этот вонючий ублюдок из борделя их сволочного бога?
— В чем дело? Что он тебе сделал?
— Посмотри!
Вырвав щит у индейца, Бимба потрясает им перед носом Жерара.
— «Внимание! Скорость минимальная! Дорога в плохом состоянии. Опасно! Внимание! Внимание!»
— Вот что эта сволочь сделала! Он боялся, что если мы увидим щит, то поедем через его вонючий приход. Испугался за свою драгоценную шкуру, за свой дом и всех этих золотушных, которых он обирает. Где этот гад, я убью его, прежде чем подохну сам…
Подошли жители деревни. Здесь и трясущийся мэр; впрочем, он и до этого весь дрожал. Жерар схватил его за грудки.
— А ты, ты ведь тоже нас умолял не ехать через твою вшивую деревню!..
Лицо старика становится грустным.
— Я только не хотел, чтобы вы ехали через деревню. Но туда я вас не направлял…
— А надпись все-таки убрали?
— Нет, это не мы. Это все падре.
— Ты с ним заодно, старый негодяй!
Жерар яростно трясет старика, и глаза его мечут молнии. Но старик бесстрашно смотрит ему прямо в глаза. Жители деревни приблизились. Они хотят заступиться за своего мэра, но не осмеливаются. Только один молодой парень поддерживает старика.
— Это падре все сделал. Была даже табличка, прибитая под стрелкой Посмотрите сами, там еще видны следы гвоздей. А он ее сорвал…
Остальные подтверждают его слова:
— Да. Ее сорвал падре. Он сказал, что вы поедете через деревню, если ее прочтете.
— Мы хотели уйти из деревни на эту ночь, — добавляет другой. — Но падре нам запретил: и церковь и его дом как раз на дороге. Он боялся все потерять.
— Он грозит, что будет молиться, и у того, кто вам это скажет, падет скот и умрут все дети.
— «Я сам это сделаю, — говорил он, — я их уговорю, я покажу им все опасные места на новой дороге».
— Да, «я сам все сделаю» — это его слова.
— А где он теперь? Все упрямо замолкают.
— Он ушел. Не ищите его, не теряйте времени. Теперь вы все знаете, а мы ушли из наших домов. Проезжайте через деревню. Мы вернемся, когда вы уедете.
— Пошли, ребята! — говорит Бимба приятелям. — Мы-то его найдем…
Один Луиджи против.
— Я побуду у грузовиков, — говорит он. — Нельзя же их так оставить…
Остальные устремляются вслед за Бимбой.
Долго искать не пришлось. Как они и думали, священник спрятался в своей церкви. Там они его и обнаружили в темном углу за колонной.
— Выходи отсюда, — сказал Жерар. Но вмешался испанец.
— Нет, именно здесь! В его берлоге. В его притоне. В доме его хозяина. Ну что ж, подлец1 Может, твой вонючий бог сойдет с распятия, чтобы защитить такую же падаль?..
Священник был ни жив ни мертв. Но он не пытался защититься, не сказал ни слова. Ударом ноги в грудь Бимба опрокинул его навзничь. Потом бросился на него, перевернул и, схватив за уши, стал возить лицом по цементному полу. Изо всех сил. До бесконечности.
— Остановись, — сказал Джонни. — Какой тебе толк, если он подохнет? Ты не сможешь даже воспользоваться премией, если мы довезем взрывчатку.
Но Бимба отпустил священника не сразу. Только тогда, когда тот умолк и едва дышал.
Перед тем как покинуть церковь, испанец сорвал с алтаря распятие, сломал дверь дарохранительницы. Он разбросал облатки во все стороны и плюнул в дароносицу.
Луиджи, которого они встретили у машин, услышав об этом, тяжело вздохнул.
— Не будет нам удачи, — прошептал он.
Они медленно проехали деревню и выехали на дорогу со скоростью улитки, вернее, осторожной черепахи, которая каждый раз смотрит, куда ей поставить лапу. Грузовик Штурмера остановился, чтобы первая машина отъехала на нужную дистанцию.
Жерар и Джонни молча курили. Так прошло, наверное, с полчаса. Наконец Жерар открыл дверцу, чтобы выйти из машины, успокоить разгулявшиеся нервы, и тут впереди что-то вспыхнуло неимоверно ярко, брызнули железные обломки, ослепительный свет охватил часть горизонта, а потом и всю ночь. Свет невероятной силы, белый, как вспышка магния, на секунду озарил каждый камушек в каждой выбоине, каждую травинку вокруг, насколько хватало глаз. Холодное белое солнце вспыхнуло на миг и умертвило все живое своим леденящим светом. Едва оно потухло, раздался грохот; докатился раскат звуковых волн; здесь, на равнине, им не за что было зацепиться, и они неслись, нагоняя друг друга и усиливаясь до бесконечности Потом воздушная волна обрушивается на грузовик. Она хлещет по лицам мужчин, оставшихся снаружи, осыпает кабину и ветровое стекло зернами песка и уносится дальше, за горизонт. И внезапно все затопляет мертвая тишина.
Джонни вцепился в руль. Его веки сжаты так плотно, словно он боится, что нечто враждебное насильно проникнет в его глаза. От стука открывшейся дверцы он подпрыгивает и бормочет нечто совершенно неуместное:
— Не шуми так!
Оба европейца мысленно соблюдают минуту молчания. Нитроглицерин убил их товарищей. Двое уже перестали ждать, надеяться, терзаться страхом. Для двоих деньги компании «Круд» из почти ощутимой сверхреальности мгновенно превратились в ничто, Эти двое исчезли, вышли из игры, избавились от риска. Кое-кто в Лас Пьедрасе обрадуется. Чья теперь очередь? Смерлова?
Это имя пронзило мозг Штурмера, вспыхнуло огненными буквами. Ну конечно, именно он, этот тип, испортил им грузовик. Смерлов! Как же они раньше не подумали о нем!
Священник благословил Луиджи, посылая его в пекло, Смерлов пожелал ему удачи, когда они проезжали мимо «Корсарио». Должно быть, таков обряд предательства.
Вскоре начали попадаться, сначала изредка, потом все чаще и чаще, оголенные, поцарапанные или вспаханные взрывом участки. При свете фар было видно, что чем дальше, тем дорога становится хуже. Поначалу лишь ненамного хуже самых трудных участков после подъема на плато Но потом ехать стало просто страшно Джонни побледнел как смерть. Вся его уверенность, обретенная было в Лос Тотумосе, испарилась. Руки его дрожали, он снова путался в скоростях, терял педали. Без всякой причины он то коченел от страха, то безрассудно рисковал, пытаясь его преодолеть, но хватало Джонни ненадолго. И грузовик, отвечая на смену его настроений, дергался так, что один или два раза очередной рывок мог стать последним.
— Остановись-ка на минутку, — сказал Жерар. — Нечего полагаться на случай, а то еще застрянем. Вылезай, пойдем посмотрим сами.
Включив дальний свет во всех фарах, в том числе и в подвижной, светившей дальше других, они двинулись вперед по развороченной дороге, подсвечивая себе ручными фонариками. Им пришлось пересечь три зоны. В первой, уже почти пройденной, дорога была изрыта многочисленными, но неглубокими ямками, очевидно от осколков. Кусок номерного знака с маркой, похожей на крудовскую, — поди-ка теперь разберись, какой здесь был пожар! — отлетел явно с переднего бампера грузовика, ведь они находились еще далеко от воронки, от центра взрыва.
Дальше метров на пятьдесят тянулся истерзанный взрывом участок. Казалось, что здесь колебалась земля. Почва спеклась, раскаленные и холодные потоки воздуха вздыбили щебенку волнами. Похоже было на лужу, в которую бросили камень, на лужу, так и замершую с открытым, разинутым концентрическими кругами ртом. Если бы в ней было хоть какое-то движение, это бы не так пугало, как ее мертвая неподвижность.
Еще дальше чернела яма. Это случилось здесь. И яма-то неглубокая, не больше метра. Взрыв был настолько мгновенным, что не успел как следует разворотить землю; между небом и ночью во все стороны вихрь разметал то, что было Хуаном Бимбой, Луиджи и шеститонным грузовиком.
На дне воронки земля была рыхлой. Склоны воронки осыпались под ногами Штурмера. Джонни остался наверх на краю ямы. Казалось, он страшился какой-то неожиданности. Обшаривал лучом фонаря каждую впадину. Но о том, что здесь были люди, напоминал только один плоский камень, забрызганный кровью.
— Ну что же! — вздохнул Жерар.
Времени для надгробных речей не оставалось. Сейчас нужно было ехать. Жерар поднялся к Джонни.
Две груды серой земли дрожат в сдвоенном луче, спроецированном на экран ночи. Вылетая из темноты, пылинки цепляются за ослепительный луч, танцуют в нем, завихряются, падают и взлетают вновь, и так без конца. Люди дышат пылью, глотают пыль, выплевывают, но ее не становится меньше.
Потные, облепленные пылью, они тяжело ворочают киркой и лопатой. Нужно облегчить грузовику путь, сделать склоны воронки пологими, тогда он сможет спуститься, встать на дно, зацепиться передними колесами за противоположный склон, как бы подтянуться на них и продолжать путь.
Тут не может быть тридцати шести решений и, вероятно, даже двух. Катастрофа, разумеется, произошла на самом неудачном участке. На целый километр спереди и сзади полотно дороги приподнято самое малое на метр, и по обеим сторонам тянутся трубы нефтепровода, уцелевшие только благодаря тому, что лежат ниже дороги.
Лучше бы их здесь не было! Преодолеть барьер из черного чугуна невозможно. Грузовик зажат с обеих сторон.
Земляные работы — своего рода передышка, работы «кирка—лопата», как говорят местные жители, — закончены. Жерар и Джонни закрепляют инструмент вдоль дверец кабины. Пока еще не светает, хотя уже около четырех часов: солнце в этих краях круглый год встает ровно в шесть. Но уже заметно посвежело. Пока это им на руку.
— Придется поднажать, — говорит Жерар, устраиваясь за рулем. — Через час после рассвета мы должны быть на той стороне. Если все пойдет нормально, управимся за десять минут.
— Нормально! Ты что, еще не сообразил, что на свете нет ничего нормального?
Он включает стартер. Мотор урчит, тихонько присвистывая. Свежий воздух полезен для карбюратора. Джонни заходит вперед и начинает пятиться лицом к Жерару. Экономными жестами он показывает, как ехать.
— Стоп!
Передние колеса дошли до начала выровненного ими спуска с этой стороны воронки.
— Выйди посмотри сам, старик.
Конечно, указания Джонни полезны. Но этого недостаточно. Нужно, чтобы другой увидел сам и запомнил, так сказать, наизусть все препятствия. От него не должно ускользнуть ни единого бугорка, ни одной неровности, ни одного камня, торчащего наполовину из земли, — все должно запечатлеться в памяти с предельной точностью. Джонни может только подсказывать, не больше. Остальное зависит от мозга Жерара. Но не только от мозга: его руки, держащие руль, ноги, правая — на стартере и на педали тормоза, левая — на педали, каждая частица, каждая клетка его тела должна осознать всю серьезность стоящей перед ним задачи. Через мгновенье уже не останется времени советоваться с разумом: все будут решать инстинкт и рефлексы.
Жерар долго изучал путь — сантиметр за сантиметром. Иногда он опускался на корточки и ощупывал землю руками. Он только что не обнюхивал дорогу, только что не вылизывал. Наконец он поднялся и тихо сказал про себя:
— Вроде ясно…
— Ты еще не все осмотрел, — заметил Джонни.
— О чем ты?
— Ты не можешь спуститься, затормозить внизу и потом искать путь для подъема.
— Почему?
— Дно недостаточно твердое, оно вязкое, рыхлое, сырое. Если остановишься, наверх тебе уже не выбраться.
— Ты хочешь сказать — увязнем?
— Наверняка.
— О дьявольщина! Будь проклято все на свете! Надо же было нам вляпаться в эту вонючую западню.
Конечно, проехать воронку с одного захода намного труднее. Надо заранее выучить на память уже не тридцать метров, а три раза по тридцать: спуск, дно и подъем. Выучить наизусть, вздохнуть поглубже, перекреститься и тронуться с места, чтобы через десять секунд обнаружить, что ты все забыл, через десять секунд, когда остановиться уже нельзя, когда нужно идти до конца, и если это конец — тем хуже! Один шанс из двух, что машина на подъеме застрянет; тогда дело дрянь, грузовик на полколеса уйдет в рыхлую землю, и начинай все сначала, теряй целый день…
— Ну что ж… Значит, ничего другого не остается? Ты уверен, что дно такое слабое?
— Попробуй ногой. Если подпрыгнешь солдатиком — увязнешь.
Жерар топнул ногой. Башмак прилип, да так, что не оторвать! Н-да, дело ясное…
— Но ведь только что дно было твердое! Что же стряслось с этой проклятой сортирной дырой?
Джонни пощупал песок в том месте, где нога Штурмера оставила глубокий след. Потом поднес руку к носу, понюхал.
— Нефть.
— Что?
— Понюхай сам…
Да, он не ошибся: отвратительный приторно-сладкий запах нефти ни с чем не спутаешь. Что можно было сказать? Проклинай бога, не проклинай — не поможет. Жерар и Джонни молчали.
Ветер стал еще свежее. Первым вздрогнул от озноба Штурмер. Ладно, зато хоть на время они отдохнут от жары. Он отступил на несколько шагов, продолжая мысленно фотографировать дорогу. Затем вернулся к Джонни.
— Наверно, в один из нефтепроводов у дороги попал осколок, и он потек. Учитывая скорость, с какой двенадцать насосов гонят нефть, поддерживая в трубе давление, нам осталось всего полчаса. Потом эта яма превратится в резервуар для нефти. Поехали!
— Ты спятил! — взорвался Джонни. — Совсем рехнулся! Сумасшедший кретин, к тому же контуженый! В желтый дом тебе ехать…
— Послушай!
— Нет уж, извини. До сих пор тебя слушал, потому что сам я едва не блевал от страха, а ты держался за двоих, тут уж ничего не скажешь. Но теперь хватит! Я выхожу из игры. Потому что ты не герой, а шизофреник, буйнопомешанный и болван. Точка.
— Ну и что из того? До сих пор, как ты сам говоришь, ты не блистал геройством, но все же делал свое дело, хотя у тебя за спиной было достаточно взрывчатки, чтобы разнести все вокруг. А теперь, если верить твоим словам, какая-то утечка нефти заставляет тебя бросить карты. Так кто же из нас болван? Да еще куришь над нефтью, бьющей под давлением. Совсем перестал соображать? Если уж взялся, доводи дело до конца!
— Нефть меня не пугает. Но это — знамение.
— Что?
— Знамение.
Очевидно, это слово все ему объясняло. И ничего другого вытянуть из него было невозможно. Знамение…
— Ну ладно, нечего нам сидеть тут всю ночь… Вернее, то, что от нее осталось, от ночи… Будешь показывать мне дорогу. Понял?
Джонни посмотрел Жерару прямо в глаза.
— Вот что, Жерар. Мы с тобой были приятелями до этой идиотской ночи. До сих пор мы вдвоем могли плевать на все и на всех с высокой лестницы — помнишь? Но теперь все кончено.
— К чему ты клонишь? Рожай быстрее! — сказал Штурмер.
— Я снова поеду с тобой. Влезу в эту дыру, завязну в ней и утону вместе с тобой, выхлопные газы подожгут нефть, и мы изжаримся или взлетим на воздух, это ясно заранее. А если случайно проедем, то взорвемся чуть дальше, это уж наверняка. Я поеду, потому что ты был моим приятелем, и еще потому, что я тебя боюсь: слишком уж ты на короткой ноге со смертью, и я даже думаю — не дьявол ли ты? А я сойду с ума или умру от страха. Но запомни, Штурмер, знамение было, и я тебя предупредил… Для тебя тоже это добром не кончится…
— Когда мне потребуется гадалка, я тебя позову. А теперь по местам.
Грузовик как бы присел на колесах, готовый влачить свой проклятый груз дальше. Штурмер еще раз посмотрел вперед, туда, где за ямой снова начиналась дорога. Глубоко вздохнув, он залпом вобрал в себя как можно больше ночного воздуха и левой ногой опустил педаль сцепления. Передние колеса примяли землю на краю склона, выдавливая ее валиком, потом перевалили через него, и грузовик, упираясь колесами, как упрямый мул, начал спускаться в воронку. Мотор удерживал его, работая на малых оборотах. О том, чтобы притронуться к сцеплению до начала подъема на той стороне, нечего было и говорить. Только чуть притормаживать…
— В господа бога! Так и есть!
Мотор заглох, колеса заторможены, а грузовик продолжает скользить, он съезжает, скользит, его сносит, как судно, потерявшее управление, ставит поперек склона…
Жерар в отчаянии надавил на стартер, мотор взвыл, и сразу оглушительный рев стихает, колеса грузовика начинают медленно вращаться, как раз в тот момент, когда сцепление выжато, педаль газа касается пола и когда грузовик почти останавливался. Руль в руках Жерара описал два торопливых полукруга. Теперь передние колеса вцепились в жирную землю. Все стало на свои места.
Впереди в белом свете фар, словно зловещая марионетка, дергался Джонни, шлепал по нефтяной грязи, широкими жестами в пустоте звал, манил, увлекал за собой машину. Жерар, оставаясь на самой малой скорости, дал полный газ.
Мотор ревел. Клапаны метались как сумасшедшие, бились головами о своды цилиндров, набивали себе шишки и не имели даже времени почесаться. Шатуны ободряли их своим маслянистым пришептыванием. Сейчас шофер давал волю всей мощи, всей энергии, вложенной инженерами в эту сталь. И эта мощь мотора, многократно увеличенная шестернями коробки, передавалась через мосты колесам, которые неудержимо влекли грузовик со скоростью три километра в час по черному смрадному болоту, через озеро жидкой ночи, тяжело разбегающееся под колесами.