Страница:
«Я здесь! Сижу и жду, чтоб ты пришел меня прикончить!»
Убийца снова вынул пистолет.
Осталось два патрона? Ну, это слишком много. Ей хватит и одного.
«Здравствуйте, моя любимая жена Асенька, родные дети Сережа и Машенька!
Не пугайтесь, получив письмо, написанное чужим почерком. В последнем бою меня ранило в правое плечо, оттого и не в силах я держать в руке карандаш. Но к нам в госпиталь ходят девушки со швейной фабрики, школьники ходят, и всегда найдется добрая душа, чтоб взять бумагу и написать вам под диктовку.
Спешу сообщить, что жив и здоров, насколько позволяет моя рана. Были минуты, когда думал, что вовсе каюк мне пришел, однако же оклемался, избежал гангрены. Поначалу боялся, что руку отнимут, но доктор сказал, вроде бы обойдется дело. Не иначе, твоими молитвами и горючими слезами, дорогая Асенька, начал я выздоравливать. Лучше бы уж ногу отнять, чем руку, ну какой я работник без правой руки? Однако случилось чудо, я пошел на поправку.
Да, чудеса бывают, и очень даже часто. Тот снаряд, который должен был разорвать меня на мелкие кусочки, только воткнул кусок железа мне в плечо. Ну разве это не чудо? А разве не чудо, что на соседней со мной больничной койке оказался – кто бы ты думала? Ни за что не угадаешь. А вспомни нашего соседа со старого двора, ну, того самого, у которого дед себе домовину при жизни выстругал. Вспомнила? Имени его называть не стану, сама понимаешь. Но вот открываю однажды глаза и вижу на соседней койке его небритую рожу.
Много он чего понарассказывал про себя, я мало чему верил, но поскольку здешний особист разговаривал с ним по-человечески, значит, не так уж он и врал. Выходит, и правда искупил свою вину кровью и, если бы выжил, вернулся бы в строй уже как человек. Только, беда, сосед позавчера помер. Не знаю, как там обстановка, в мирной жизни, но ты, Асенька, если сможешь, сходи к Анне Ивановне и покажи это письмо. Небось через военкомат известят ее, а ну как нет? Сосед же наш не просто так на фронт попал, сама понимаешь. Он же, помирая, все просил, чтоб я непременно известил о его кончине Анну Ивановну. А ей велел, чтоб достала из-под порога какой-то черный гроб (дескать, сестренка его, Тонечка, знает, где он лежит), а открыть позвала бы деда из Вышних Осьмаков. Конечно, сосед при этих словах уже заговаривался предсмертно, потому что дедушка его давным-давно помер, конечно, с тех пор, как сгинул из дому неведомо куда, да и разве может под порогом находиться гроб?! Однако я перечить ему не стал и обещал, что все передам досконально. Ты, Асенька, не поленись, сходи к Анне Ивановне, буде она еще жива, а то, может, не перенесла того горя, какое сын ей принес. Но он клялся, умирая, что ни в чем не виновен и оговорили его злые люди. Всякое бывает, я тебе так скажу. Сходи же к соседке и не забудь про Вышние Осьмаки. Не знаю, что это такое, но, может, она знает?
Ну, чего еще написать? Здесь, в госпитале, хоть и слышна война, и видна во всем, а все ж иногда кажется, это только сон. Ох, сколько видел я горя... Но небось никто, нигде и никогда не видал такого, сколько сосед наш повидал. Вернусь с победой – и тебе перескажу. Хотя все это небось байки и сказки, только детям от скуки сказывать, как в старину говорили. Хотя дети сказки-то любят. Вот и та девушка, что пишет за меня это письмо, говорит, что тоже любит сказки, хотя она уже не маленькая и даже не школьница, а работает на пошивочной фабрике. Она была при кончине нашего прежнего знакомца, она ему и глаза прикрыла. Ее зовут Клава Кособродова, душа у нее добрая, а почерк разборчивый, не то что у меня, так что надеюсь крепко: каждое слово ты в моем письме разберешь и поймешь правильно. Но Клаву зовут и другие раненые письма писать, не все же мне ее умелыми руками пользоваться.
За этим целую тебя крепко, любимая моя жена Асенька, родные дети Сережа и Машенька. Желаю вам быть здоровыми и ждать меня терпеливо, а я вернусь домой непременно, как только разобьем фашистского зверя в его логове. Ваш муж и отец Василий Дворецкий».
– Да говорю ж тебе, от них раньше никакого беспокойства не было. – Маришка внесла из кухни и поставила посреди стола огромную сковородищу с жареной картошкой.
– Я сейчас лопну, – прошептала Ирина, но не стала отнекиваться и только улыбнулась признательно, когда сидевший рядом Петр начал накладывать картошку в ее тарелку.
Сто лет не ела такой вкуснотищи! Разумеется, не велика хитрость – картошку поджарить, но Ирина, как всякая одинокая женщина, не любила готовить, да и ленилась стараться для себя. Вообще она ела мало, но сегодня вечером... с перепугу, что ли? Говорят, стресс повышает аппетит.
Что характерно, вокруг сидели одни сплошные подтверждения этого утверждения: принесенная Маришкой сковородка полуметрового диаметра была уже вторая, первую, такую же, они благополучно усидели под малосольные огурчики, копченое сало и селедочку. Может, конечно, дело было вовсе не в стрессе, а в необыкновенного вкуса наливочке, которую подала баба Ксеня?
– Появились они тут годков десять назад. В деревне мужиков уже и тогда не было, эти новоселы привезли своих строителей. Мгновенно починили забор, подладили скит изнутри...
– Все-таки странно, – сказал Павел, осторожно перенося к себе на тарелку щедрую порцию картошки. – Я не силен в православии, но это же все равно что церковь, этот скит. Как же им разрешили устроить там бандитский притон?
– Да теперь вся страна бандитский притон, вы что, не знали? – сказал Петр, возмущенно блестя глазами.
Сергей громко фыркнул, и ломоть сала, который он только что подцепил на вилку, сорвался, угодив точнехонько в миску с огурцами.
– Ты б его ручками, сынок, – ласково сказала баба Ксеня.
Сергей, виновато улыбаясь, последовал ее совету.
– А что, вы не согласны, что мы живем в государстве всеобщего криминала? – задиристо подался к нему Петр, но Маришка сурово зыркнула на него и прекратила наметившуюся политическую дискуссию:
– Небось купили скит, приватизировали. Конечно, деньги у них большие: когда приезжали в деревню за продуктами, не торговались никогда. Да и вели себя тихо, разве что постреливали иногда. Мы к ним даже привыкли.
– Но кто-нибудь все же видел их бумаги? – не унимался Павел, сильно работая челюстями. – Там точно все в порядке?
– Да кому их смотреть, сынок? – вмешалась бабка Ксеня. – Власти у нас в Осьмаках уже давно никакой не осталось, живем сами по себе, беспризорные. В Арени, надо быть, показали кому следует, милиция сюда не нагрянывала, небось все в порядке.
– Милиция! – фыркнул Петр, и Сергей согласно кивнул:
– Вот именно.
– А все-таки странно. – Павел задумчиво взял огурец, словно забыв, что рядом с его тарелкой уже лежит один, едва надкушенный. – Деревня староверская, а вы никак не протестуете против такого соседства.
– Да какие мы староверы? – удивилась бабка Ксеня. – Это небось на Керженце еще сохранились деревни, где скопцы держат старую веру, а у нас тут испокон оседлые бегуны [1], странноприимные селились, но и они на месте не сидели подолгу. Да и жизнь какая была – разве до молитв? Теперь вроде бы послабление верующим вышло, однако же староверам испокон потачки не было, ни от какой власти. Вот мало-помалу все и изверились. Один дед Никишка остался, да и ему уже не до скита.
– А что, он тоже изверился? Или больной? – полюбопытствовал Сергей, загребущей рукой подцепляя сразу два ломтя сала и с невинной улыбкой покрывая ими огромную скибку хлеба.
– Не больной, а просто старый. Ему небось сто лет уже, да, баба Ксеня? – вмешалась Маришка, вошедшая из кухни с очередной горой хлеба.
– Может, и больше. Ну и что, он не курит, не пьет, от веку праведничает, он и все двести проживет на своих травках. И нас всех травками снабжает, старух. Говорят, по деревням всякая баба зелейница, но с ним никто сравняться не может. Знатный травознай!
– Травознай?! – оживился Павел. – О, мне к нему!
– Вы что, аптекарь? – удивился Петр.
– Нет, я винодел. Знаете фирму «Заливаевы и К°»? Я там работаю технологом. Хотим возродить производство наливок и настоек по народным рецептам. Вот это, что мы пьем, – Павел щелкнул ногтем по рюмке, – это ведь настоящий шедевр! Скажете мне потом рецепт? Это ведь что-то на зверобое, я не ошибаюсь?
– Побойся бога! – ужаснулась баба Ксеня. – Как это я молодым, справным парням зверобоевки поднесу?! Это только нелюбимых мужей ею поят, чтоб к бабам своим не приставали. Липовку вы пьете, липовничек. Моя любимая, дед Никишка научил ставить. Вот к нему и иди за рецептами травяных зелий. Он даром что сам не пьет – тебе много чего порасскажет. А уж сказок знает, баек!..
– Сказок? – Сергей чуть не подавился своим колоссальным бутербродом. – Баек?! О, тогда мне к нему. Я ведь фольклорист, пишу докторскую диссертацию по народному творчеству староверов. И как раз фольклора бегунов у меня практически ничего нет.
– Фольклорист? – ошеломленно переспросил Петр. – Ё-ка-лэ-мэ-нэ...
– Эй ты, потише! – грозно рявкнула Маришка. – Петьке больше не наливайте.
В Петровых глазах всплеснулось зеленое пламя, но он ничего не сказал молодой хозяйке, а подчеркнуто повернулся к Ирине:
– Еще картошечки? Со дна, поподжаристей? А?
– Ой, нет, – слабо пискнула она, выставляя ладонь. – Я и так уже со стула не встану.
– Ничего страшного, – галантно сказал Петр. – Донесем на руках куда прикажете. Хоть на край света.
– Да он здесь и есть, край света, ты что, не знал? – проворчала Маришка. – Самый краешек...
– Да, глуховатое местечко, – согласился Сергей, наливая в Маришкину рюмку знаменитой липовки, но не забывая и остальных. – Неужто вы, Мариночка, тут всегда живете? Работаете, наверное, в Арени? Но ведь это довольно далеко, на чем же вы добираетесь?
– Да нет, я из Нижнего, просто приехала бабулю навестить, на огороде помочь, – ласково улыбнулась ему Маришка. – Тут не больно-то в Арень наездишься, автобусы не ходят уж бог знает сколько времени. Летом еще можно, при желании, на велосипеде, а зимой все заметает по крышу. Который год уговариваю бабулю хоть на зиму в город перебраться, да разве ее сдвинешь с места? Здесь же остались уже только те, у кого нет никакой родни, остальных стариков давно по своим разобрали. Они зимой тут знаете, как живут? Дороги все заметены, Осьмаки полностью отрезаны от мира. Телефонов нету ни одного, если что, даже врача не вызовешь. Пенсию, конечно, не привозят, да и что на нее купишь, на пенсию, когда ближайший магазин в Арени? Когда завьюжит, поутру первым делом прокапывают от дверей дорожки к калиткам. Чтобы дать знать остальным: жива, мол, я, жива пока еще. Жуть истинная!
– Подумаешь, нашла жуть! – отмахнулась бабка Ксеня. – Зато в своем дому, а не в приживалках. У меня ж тут клуб был: один на всю деревню телевизор оставался, который работает. Да вот беда – сгорел. А то, бывало, вечерами девки соберутся... – Она вдруг меленько засмеялась: – Это я бабок наших так называю, мы друг дружку по старинке все девушками кличем. Соберемся, значит, поглядим новости, частушек попоем...
И она вдруг завела тоненьким девчоночьим голоском:
– Вот так напоемся и напьемся, а потом дед Никишка нас по избам провожает. Сперва он нас, потом мы его. Ночи после буранов светлые, лунные, все аж звенит вокруг. Красотища!
– Так я не понял: этот старик один живет? – уточнил Павел.
– Теперь один. Раньше – это еще до войны, я совсем девчонкой бегала, – помню, прибрел он сюда и к бобылке Серафиме подселился. Она тоже была староверка, вот они и сошлись. Потом Серафима померла, а дед Никифор Иваныч в ее избе так и прижился. Старый он, слабый совсем. Иной раз как обомрет – вроде совсем преставился. А потом глядишь – отойдет, и опять не хуже молодого.
– И что, он к вам тоже ходил телевизор смотреть? – хмыкнул Сергей. – Это ж у них, у староверов, вроде грех...
– Ничего! Очень даже смотрел. Жаль вот только, сгорела моя «Чайка».
– Ребята, а может, кто из вас в технике понимает? – с надеждой спросила Маришка. – Может, посмотрите, что там с ящиком?
– Ну, если вы просите, Мариночка... – обещающе улыбнулся Сергей. – Я загляну, к примеру, завтра, ладно? Вдруг да получится.
– А чего ж, заглядывайте, – кивнула Маришка приветливо. – В самом деле, вдруг что-нибудь да сладится? А нет, так просто посидим, поокаем...
– Договорились, Мариночка!
– Марья она, – буркнул Петр, вставая. – Не Марина, а просто Марья. Пошли, мужики. Засиделись мы тут.
– Да куда вы пойдете в такую позднотищу? – сладко потянулась Маришка, и сарафан туго натянулся на ее спелой груди. – Ложитесь вон вповалку на сеновале. Там хорошо, дух сладкий от сена идет, живой. Сны хорошие снятся...
– Ой, нет, идите, сыночки, – засмеялась баба Ксеня. – Не то меня Вера с Ольгуней поедом съедят. В кои-то веки на постой к ним кто-то стал, да и те сначала ужинать на сторону пошли, теперь еще и ночевать не придут. Им, бабулькам, тоже небось скучно, хочется живого голоса. А ты, Петенька, у меня останешься по старой памяти.
– Баб, ты что, забыла: у нас же Ира ночует, – недобрым голосом сказала Маришка. – Места больше нет. А Петра дед Никиша к себе звал.
– Да он уже небось десятый сон видит, твой дед Никиша, – отмахнулась хозяйка. – А Петенька на сеновал пойдет, правда, голубочек? Ну, гости дорогие...
Все начали дружно подниматься из-за стола.
– Завтра увидимся? – тихо спросил Павел, наклоняясь к Ирине.
– Конечно, – смущенно кивнула она. – Здесь мудрено не увидеться. Тем более мне тоже нужно к этому деду Никише. Если кто и поможет мне найти старые книги, так это только он. Вы представляете? Этот дурацкий Виталя сказал, что в подвале скита была целая гора старых книг и они все пожгли. Вот варварство, да?
– Вандализм! – Павел даже побледнел от возмущения.
– Что вы говорите? – Сергей, услышав их разговор, наконец-то оторвался от прощания с Маришкой. – Сожгли старые книги?! Невозможно, невозможно поверить... Но, может быть, хоть что-то осталось? Хоть что-нибудь! Как бы попасть в этот скит, поискать?
– Ради бога! – обеими руками схватилась за него Маришка. – Не вздумайте! Еще неизвестно, чего нам сегодня ночью от этого Витали ожидать, а вы опять голову волку в зубы сунуть хотите.
– Да уж, с вашим личным оружием супротив Витали делать нечего, – ехидно подал реплику Петр. – Я все хотел спросить: вы же вроде не курите, зачем с собой такую зажигалочку интересную таскаете?
– Таких дураков пугать, как ты и Виталя, – огрызнулась Марина. – Пойдемте, Сережа, я вас до калитки провожу.
И, подхватив молодого человека под руку, вывела его на крыльцо.
– Может, мне помочь со стола убрать? – робко спросил Павел. – Я очень люблю мыть посуду. А потом мы с вами, Ира, может, немножко прогу...
– Посуда – дело бабье, – буркнул Петр, протягивая ему руку на прощание и очень ловко вытесняя из горницы. – И не до прогулок, поздно уже, спать пора.
– Ира! – крикнул Павел, высовываясь из-за его крутого плеча. – Ваши вещи, они пропали, конечно, у этих мерзавцев, так мы можем завтра съездить в Арень, купить вам чего-нибудь. Денег у меня достаточно, вы не беспокойтесь. И мне все равно надо ехать за продуктами для моей хозяйки, я вас заодно прихвачу. Хорошо?
Последние слова долетали уже из-за дверей.
– А чего ему Маришкино платье не нравится? – удивилась баба Ксеня, беря Ирину за руки и поворачивая так и этак. – Красивенькое, веселенькое, оборочки вон какие... разве что великовато малость, ну так подумаешь!
«Платьице» Маришки было «великовато» Ирине как минимум на четыре размера. Только росту девушки оказались одинакового, а что касается объема... Баба Ксеня дала Ирине хорошенькую плетеную подперезочку и помогла стянуть на груди булавкой обширное декольте, однако та все равно остерегалась наклоняться, зная, что просматривается сверху донизу. Впрочем, ее сегодня уже видели во всяких видах, так что...
Против окна громко, вызывающе расхохоталась Маришка, и Ирина разглядела ее статную фигуру. Рядом маячил высокий мужчина – Сергей. Он заботливо вел ее по колдобинам улицы, поддерживая под локоток, а Маришка жалась к нему, словно в стужу к печке.
– Ох, дорезвится молодка! – пробормотала баба Ксеня, начиная собирать со стола ложки.
Да уж, Маришка ведет себя, извините за выражение... А Сергею, похоже, это очень нравится. Ну так и на здоровье!
Ирина с тоской поглядела на стол, заставленный грязной посудой.
Кошмар! Сейчас придется мыть все это. А горячей воды нет. В смысле ее сначала надо согреть, потом возиться в каком-нибудь тазу, руки жирные будут, противные. Про «Фэйри» здесь небось и не слыхали, придется по старинке, с хозяйственным мылом... Маришка, видимо, отправилась провожать этого долговязого Сергея не только до калитки, а до самой избы бабы Веры. Потом, конечно, он проводит ее... А что ж, в такую ночь только и провожаться до рассвета. Луна таинственно заглядывает в окно, так и манит. Может, и Ирине следовало выйти проводить Павла – тем более что он именно этого и хотел.
Ирина вспомнила его глаза – светлые, широко расставленные, нос – будто ястребиный клюв, губы – твердые, четкие, которые не смягчались даже улыбкой. Красивый парень. Петр тоже очень симпатичный, с этим его не то диковатым, не то добрым взглядом. Он единственный ничего о себе не рассказал за столом. Кем он работает, интересно? Ну, торгует небось, сейчас все торгуют. Хотя вряд ли. Петр – вряд ли! Обветренные щеки, загорелое лицо – наверное, много времени проводит на свежем воздухе. Впрочем, Сергея с Павлом тоже «белыми воротничками» по виду не назовешь. Они между собой чем-то похожи, общим типом, что ли, хотя у Сергея более худощавое лицо и резкие черты. Недобрый излом бровей, пристальный прищур серых глаз. Странно – откуда это ощущение, будто она его видела раньше? Ну, наверное, и впрямь видела – в библиотеке: все-таки он фольклорист, не мог там не бывать. Правда, она раньше и представить не могла, что бывают такие фольклористы. Они все какие-то тухлые, заморенные, а этот вон как махал руками и ногами в драке...
– Поставь, поставь! – воскликнул кто-то над ухом, и задумавшаяся Ирина от неожиданности чуть не брякнула на пол сковороду с остатками картошки.
– Никак посуду мыть собралась? – возмущенно спросила баба Ксеня. – Да ты и так еле на ногах держишься. Иди, иди спать! Вон, заверни в задец по нужному делу да и поднимайся в Маришкину светелку. А она в боковушке ляжет ради такого случая.
– Да не надо, это неудобно, я сама могу в боковушке, – смущенно пробормотала Ирина.
– Нечего, нечего! Гостю честь и место, – напористо подталкивала ее баба Ксеня в сени, связанные дверью с крытым двором, в котором и размещался знаменитый задец, а попросту – маленький деревянный туалетик. – Там же рядом умывальник висит, зубы вон почисть, а потом – спать, спать.
У Ирины заплетались ноги и закрывались глаза. Она кое-как взобралась по кривой лестничке в мезонин и вошла в комнатенку с покосившимся потолком. С улицы несся заливистый Маришкин смех. «Ох, дорезвится молодка!» – вспомнила Ирина. Хотела выглянуть, но окошко оказалось затянуто марлей от комаров. Луне, однако, марля была не преграда: на полу лежал бледный, дымчатый квадрат, да и вся комната, чудилось, плавает в голубоватом тумане.
Кровать была жутко старомодная – железная, с шишечками на спинке. И до чего узкая! Как только объемистая Маришка на ней помещалась?
Ирина размотала на себе платье, стянула трусики – она всегда спала голой – и забралась под покрывало. Сетка слегка подалась под ее телом, скрипнула. Со спинки кровати соскользнул пестрый Маришкин халат, но у Ирины уже не было сил поднять его.
Спать! Боже, какое счастье! Наконец-то кончился этот бесконечный день. Ни о чем не думать, только спать. Завтра надо будет...
Она так и не успела решить, что будет делать завтра: голова ухнула в мягкую бездну подушек, и сон, как лунный свет, озарил ее прекрасное даже в глубокой усталости лицо.
И опять у Катерины возникло то же странное ощущение, словно все это происходит не с ней, а если все-таки с ней, то это уж было в ее жизни – в точности так и случалось!
Конечно, случалось, и французское выражение deja vu – ложная память – тут было ни при чем. Она уже сидела в этом кабинете, на этом продавленном стуле, опираясь локтем на этот же самый стол, заваленный бумагами вперемешку с пустыми и полупустыми сигаретными пачками, а тот же самый капитан уже задавал ей тот же самый вопрос...
В пятом часу этого туманного, сырого утра у него пролегли тени под глазами, а щеки сделались синеватыми от проклюнувшейся щетины. Он смотрел на Катерину, то щурясь, будто она отлетела куда-то далеко-далеко, то широко открывая глаза, словно она вдруг надвинулась на него близко-близко. У самой Катерины тоже плыла муть в голове и глаза резало так, словно в них сыпанули песку, однако она старалась держаться перед этим бесконечно усталым человеком. У него выдалось тяжелое дежурство, в отделении народ кишмя кишит, будто белый день в разгаре, и все какие-то криминальные элементы, и с каждым надо разбираться, а тут она второй раз за ночь. То ее грабить собрались, то обнаружился труп в квартире...
– Ну, с другой стороны, если бы я не решилась и не пошла, они бы меня наверняка застрелили, правда?
– Почему вы думаете, что были какие-то они? – сердито подавляя зевок, спросил капитан. – Не исключено, тот человек сам у вас в квартире застрелился. Вообще, надо еще выяснить, не были ли вы с ним знакомы, может быть, что это ваш отвергнутый поклонник покончил с собой.
В углу раздался сдавленный смешок, замаскированный смущенным покашливанием. Катерина неприязненно покосилась на сидевшего там Асипова. Конечно, воображение у него на нуле, а тактичность – и вовсе ниже нуля. Ну почему хотя бы на миг не допустить, что ради нее может кто-то застрелиться?!
– Поклонники у меня, конечно, были, – соврала она с независимым видом. – Однако этого человека я вижу в первый раз, честное слово. А главное, сам он вряд ли мог застрелиться четырьмя выстрелами, не так ли?
Асипов снова закашлялся, но красные глаза капитана метнули в него такой взгляд, что он мгновенно исцелился.
– Да, что и говорить, вовремя вашу соседку прихватило, – пробормотал капитан. – И часто с ней такое бывает?
– Довольно часто, но так сильно, как этой ночью, ни разу не было. Она позвонила, конечно, в «Скорую», но они никак не ехали, а ей становилось все хуже и хуже. И тогда она постучала ко мне (звонок-то вместе с сигнализацией грабители сорвали) и попросила сделать укол. Ну, внутримышечно все умеют делать, это совсем не сложно, а вот внутривенно... – Катерина поежилась. – Я иногда знакомым своим делаю уколы, даже капельницы ставила, а все равно ужасно боялась, руки, знаете, как тряслись? Но, слава богу, все обошлось. И докторша из «Скорой» потом сказала, что все сделано очень хорошо и своевременно. Но я так с этим уколом перетряслась, что потом, когда началась вся эта суматоха вокруг трупа, даже не очень-то испугалась. До меня как-то только сейчас все это начинает доходить... И как же мне теперь там ночевать, в этой квартире?
Она испуганно огляделась и сгорбилась, обхватив плечи руками.
– А ночевать сегодня и не придется, уже утро, – успокоил ее Асипов. – Днем вам не так страшно будет, а к вечеру вы приберетесь, успокоитесь. Если хотите, я могу вам дать телефон одной женщины, она зарабатывает тем, что убирается в квартирах после всяких таких случаев. У вас еще ничего, только постель сменить да чуть-чуть замыть вокруг дивана, а знаете, бывают какие квартирки? Ого-го! То расчлененка, то вырежут всю семью, то братки начинают выяснять отношения и палят друг в дружку через всю комнату так, что мо?зги по стенам...
Катерина издала какой-то странный звук и поспешно зажала рот рукой.
– Заткнись, Асипов, – устало сказал капитан. – Вечно ты как вылезешь...
– Зря вы так, товарищ капитан, – обиделся Асипов. – Если бы я сегодня ночью не вылез вовремя, еще неизвестно, сколько б мы трупов нашли в квартире гражданки Старостиной! Мы спугнули убийцу, а ведь он мог бы вернуться и застрелить ее так же, как своего сообщника застрелил!
– Еще не факт, что это был его сообщник, – буркнул капитан, но видно было, что он упрямится все от той же усталости. – Ну хорошо, был, был там кто-то еще, но куда он мог подеваться, если у входа наша машина стояла?
– Тот самый, «чулок», – торопливо заявила Катерина. – Это был он, точно! Он же пообещал: «Я тебя достану!» – вот и пришел доставать. Про убитого и я в самом деле ничего не скажу, не знаю, но насчет того, что «чулок» вернулся, – нет никаких сомнений. И, кажется, я знаю, куда он мог пропасть. Через подвал ушел!
– Мы проверили подвал, – снова обиделся Асипов. – На всех ячейках замки наружные висят, не мог же он сам себя снаружи запереть. А которые без замков, те пустые были. Куда ему деваться? Нет, не было его в подвале!
– Был, – уныло сказала Катерина. – Был! Он меня искал. И первым делом, конечно, сунулся в сарай с цифрой 5 – номером моей квартиры.
Убийца снова вынул пистолет.
Осталось два патрона? Ну, это слишком много. Ей хватит и одного.
* * *
Из старых писем:«Здравствуйте, моя любимая жена Асенька, родные дети Сережа и Машенька!
Не пугайтесь, получив письмо, написанное чужим почерком. В последнем бою меня ранило в правое плечо, оттого и не в силах я держать в руке карандаш. Но к нам в госпиталь ходят девушки со швейной фабрики, школьники ходят, и всегда найдется добрая душа, чтоб взять бумагу и написать вам под диктовку.
Спешу сообщить, что жив и здоров, насколько позволяет моя рана. Были минуты, когда думал, что вовсе каюк мне пришел, однако же оклемался, избежал гангрены. Поначалу боялся, что руку отнимут, но доктор сказал, вроде бы обойдется дело. Не иначе, твоими молитвами и горючими слезами, дорогая Асенька, начал я выздоравливать. Лучше бы уж ногу отнять, чем руку, ну какой я работник без правой руки? Однако случилось чудо, я пошел на поправку.
Да, чудеса бывают, и очень даже часто. Тот снаряд, который должен был разорвать меня на мелкие кусочки, только воткнул кусок железа мне в плечо. Ну разве это не чудо? А разве не чудо, что на соседней со мной больничной койке оказался – кто бы ты думала? Ни за что не угадаешь. А вспомни нашего соседа со старого двора, ну, того самого, у которого дед себе домовину при жизни выстругал. Вспомнила? Имени его называть не стану, сама понимаешь. Но вот открываю однажды глаза и вижу на соседней койке его небритую рожу.
Много он чего понарассказывал про себя, я мало чему верил, но поскольку здешний особист разговаривал с ним по-человечески, значит, не так уж он и врал. Выходит, и правда искупил свою вину кровью и, если бы выжил, вернулся бы в строй уже как человек. Только, беда, сосед позавчера помер. Не знаю, как там обстановка, в мирной жизни, но ты, Асенька, если сможешь, сходи к Анне Ивановне и покажи это письмо. Небось через военкомат известят ее, а ну как нет? Сосед же наш не просто так на фронт попал, сама понимаешь. Он же, помирая, все просил, чтоб я непременно известил о его кончине Анну Ивановну. А ей велел, чтоб достала из-под порога какой-то черный гроб (дескать, сестренка его, Тонечка, знает, где он лежит), а открыть позвала бы деда из Вышних Осьмаков. Конечно, сосед при этих словах уже заговаривался предсмертно, потому что дедушка его давным-давно помер, конечно, с тех пор, как сгинул из дому неведомо куда, да и разве может под порогом находиться гроб?! Однако я перечить ему не стал и обещал, что все передам досконально. Ты, Асенька, не поленись, сходи к Анне Ивановне, буде она еще жива, а то, может, не перенесла того горя, какое сын ей принес. Но он клялся, умирая, что ни в чем не виновен и оговорили его злые люди. Всякое бывает, я тебе так скажу. Сходи же к соседке и не забудь про Вышние Осьмаки. Не знаю, что это такое, но, может, она знает?
Ну, чего еще написать? Здесь, в госпитале, хоть и слышна война, и видна во всем, а все ж иногда кажется, это только сон. Ох, сколько видел я горя... Но небось никто, нигде и никогда не видал такого, сколько сосед наш повидал. Вернусь с победой – и тебе перескажу. Хотя все это небось байки и сказки, только детям от скуки сказывать, как в старину говорили. Хотя дети сказки-то любят. Вот и та девушка, что пишет за меня это письмо, говорит, что тоже любит сказки, хотя она уже не маленькая и даже не школьница, а работает на пошивочной фабрике. Она была при кончине нашего прежнего знакомца, она ему и глаза прикрыла. Ее зовут Клава Кособродова, душа у нее добрая, а почерк разборчивый, не то что у меня, так что надеюсь крепко: каждое слово ты в моем письме разберешь и поймешь правильно. Но Клаву зовут и другие раненые письма писать, не все же мне ее умелыми руками пользоваться.
За этим целую тебя крепко, любимая моя жена Асенька, родные дети Сережа и Машенька. Желаю вам быть здоровыми и ждать меня терпеливо, а я вернусь домой непременно, как только разобьем фашистского зверя в его логове. Ваш муж и отец Василий Дворецкий».
* * *
– А по-моему, это ужасно – такое соседство! – с дрожью в голосе сказала Ирина. – Просто пороховая бочка!– Да говорю ж тебе, от них раньше никакого беспокойства не было. – Маришка внесла из кухни и поставила посреди стола огромную сковородищу с жареной картошкой.
– Я сейчас лопну, – прошептала Ирина, но не стала отнекиваться и только улыбнулась признательно, когда сидевший рядом Петр начал накладывать картошку в ее тарелку.
Сто лет не ела такой вкуснотищи! Разумеется, не велика хитрость – картошку поджарить, но Ирина, как всякая одинокая женщина, не любила готовить, да и ленилась стараться для себя. Вообще она ела мало, но сегодня вечером... с перепугу, что ли? Говорят, стресс повышает аппетит.
Что характерно, вокруг сидели одни сплошные подтверждения этого утверждения: принесенная Маришкой сковородка полуметрового диаметра была уже вторая, первую, такую же, они благополучно усидели под малосольные огурчики, копченое сало и селедочку. Может, конечно, дело было вовсе не в стрессе, а в необыкновенного вкуса наливочке, которую подала баба Ксеня?
– Появились они тут годков десять назад. В деревне мужиков уже и тогда не было, эти новоселы привезли своих строителей. Мгновенно починили забор, подладили скит изнутри...
– Все-таки странно, – сказал Павел, осторожно перенося к себе на тарелку щедрую порцию картошки. – Я не силен в православии, но это же все равно что церковь, этот скит. Как же им разрешили устроить там бандитский притон?
– Да теперь вся страна бандитский притон, вы что, не знали? – сказал Петр, возмущенно блестя глазами.
Сергей громко фыркнул, и ломоть сала, который он только что подцепил на вилку, сорвался, угодив точнехонько в миску с огурцами.
– Ты б его ручками, сынок, – ласково сказала баба Ксеня.
Сергей, виновато улыбаясь, последовал ее совету.
– А что, вы не согласны, что мы живем в государстве всеобщего криминала? – задиристо подался к нему Петр, но Маришка сурово зыркнула на него и прекратила наметившуюся политическую дискуссию:
– Небось купили скит, приватизировали. Конечно, деньги у них большие: когда приезжали в деревню за продуктами, не торговались никогда. Да и вели себя тихо, разве что постреливали иногда. Мы к ним даже привыкли.
– Но кто-нибудь все же видел их бумаги? – не унимался Павел, сильно работая челюстями. – Там точно все в порядке?
– Да кому их смотреть, сынок? – вмешалась бабка Ксеня. – Власти у нас в Осьмаках уже давно никакой не осталось, живем сами по себе, беспризорные. В Арени, надо быть, показали кому следует, милиция сюда не нагрянывала, небось все в порядке.
– Милиция! – фыркнул Петр, и Сергей согласно кивнул:
– Вот именно.
– А все-таки странно. – Павел задумчиво взял огурец, словно забыв, что рядом с его тарелкой уже лежит один, едва надкушенный. – Деревня староверская, а вы никак не протестуете против такого соседства.
– Да какие мы староверы? – удивилась бабка Ксеня. – Это небось на Керженце еще сохранились деревни, где скопцы держат старую веру, а у нас тут испокон оседлые бегуны [1], странноприимные селились, но и они на месте не сидели подолгу. Да и жизнь какая была – разве до молитв? Теперь вроде бы послабление верующим вышло, однако же староверам испокон потачки не было, ни от какой власти. Вот мало-помалу все и изверились. Один дед Никишка остался, да и ему уже не до скита.
– А что, он тоже изверился? Или больной? – полюбопытствовал Сергей, загребущей рукой подцепляя сразу два ломтя сала и с невинной улыбкой покрывая ими огромную скибку хлеба.
– Не больной, а просто старый. Ему небось сто лет уже, да, баба Ксеня? – вмешалась Маришка, вошедшая из кухни с очередной горой хлеба.
– Может, и больше. Ну и что, он не курит, не пьет, от веку праведничает, он и все двести проживет на своих травках. И нас всех травками снабжает, старух. Говорят, по деревням всякая баба зелейница, но с ним никто сравняться не может. Знатный травознай!
– Травознай?! – оживился Павел. – О, мне к нему!
– Вы что, аптекарь? – удивился Петр.
– Нет, я винодел. Знаете фирму «Заливаевы и К°»? Я там работаю технологом. Хотим возродить производство наливок и настоек по народным рецептам. Вот это, что мы пьем, – Павел щелкнул ногтем по рюмке, – это ведь настоящий шедевр! Скажете мне потом рецепт? Это ведь что-то на зверобое, я не ошибаюсь?
– Побойся бога! – ужаснулась баба Ксеня. – Как это я молодым, справным парням зверобоевки поднесу?! Это только нелюбимых мужей ею поят, чтоб к бабам своим не приставали. Липовку вы пьете, липовничек. Моя любимая, дед Никишка научил ставить. Вот к нему и иди за рецептами травяных зелий. Он даром что сам не пьет – тебе много чего порасскажет. А уж сказок знает, баек!..
– Сказок? – Сергей чуть не подавился своим колоссальным бутербродом. – Баек?! О, тогда мне к нему. Я ведь фольклорист, пишу докторскую диссертацию по народному творчеству староверов. И как раз фольклора бегунов у меня практически ничего нет.
– Фольклорист? – ошеломленно переспросил Петр. – Ё-ка-лэ-мэ-нэ...
– Эй ты, потише! – грозно рявкнула Маришка. – Петьке больше не наливайте.
В Петровых глазах всплеснулось зеленое пламя, но он ничего не сказал молодой хозяйке, а подчеркнуто повернулся к Ирине:
– Еще картошечки? Со дна, поподжаристей? А?
– Ой, нет, – слабо пискнула она, выставляя ладонь. – Я и так уже со стула не встану.
– Ничего страшного, – галантно сказал Петр. – Донесем на руках куда прикажете. Хоть на край света.
– Да он здесь и есть, край света, ты что, не знал? – проворчала Маришка. – Самый краешек...
– Да, глуховатое местечко, – согласился Сергей, наливая в Маришкину рюмку знаменитой липовки, но не забывая и остальных. – Неужто вы, Мариночка, тут всегда живете? Работаете, наверное, в Арени? Но ведь это довольно далеко, на чем же вы добираетесь?
– Да нет, я из Нижнего, просто приехала бабулю навестить, на огороде помочь, – ласково улыбнулась ему Маришка. – Тут не больно-то в Арень наездишься, автобусы не ходят уж бог знает сколько времени. Летом еще можно, при желании, на велосипеде, а зимой все заметает по крышу. Который год уговариваю бабулю хоть на зиму в город перебраться, да разве ее сдвинешь с места? Здесь же остались уже только те, у кого нет никакой родни, остальных стариков давно по своим разобрали. Они зимой тут знаете, как живут? Дороги все заметены, Осьмаки полностью отрезаны от мира. Телефонов нету ни одного, если что, даже врача не вызовешь. Пенсию, конечно, не привозят, да и что на нее купишь, на пенсию, когда ближайший магазин в Арени? Когда завьюжит, поутру первым делом прокапывают от дверей дорожки к калиткам. Чтобы дать знать остальным: жива, мол, я, жива пока еще. Жуть истинная!
– Подумаешь, нашла жуть! – отмахнулась бабка Ксеня. – Зато в своем дому, а не в приживалках. У меня ж тут клуб был: один на всю деревню телевизор оставался, который работает. Да вот беда – сгорел. А то, бывало, вечерами девки соберутся... – Она вдруг меленько засмеялась: – Это я бабок наших так называю, мы друг дружку по старинке все девушками кличем. Соберемся, значит, поглядим новости, частушек попоем...
И она вдруг завела тоненьким девчоночьим голоском:
Все дружно расхохотались. Баба Ксеня тоже смеялась:
Не пойду я в магазин –
Нету и на маргарин!
Ох, пора, едрена мать,
Президента убивать!
– Вот так напоемся и напьемся, а потом дед Никишка нас по избам провожает. Сперва он нас, потом мы его. Ночи после буранов светлые, лунные, все аж звенит вокруг. Красотища!
– Так я не понял: этот старик один живет? – уточнил Павел.
– Теперь один. Раньше – это еще до войны, я совсем девчонкой бегала, – помню, прибрел он сюда и к бобылке Серафиме подселился. Она тоже была староверка, вот они и сошлись. Потом Серафима померла, а дед Никифор Иваныч в ее избе так и прижился. Старый он, слабый совсем. Иной раз как обомрет – вроде совсем преставился. А потом глядишь – отойдет, и опять не хуже молодого.
– И что, он к вам тоже ходил телевизор смотреть? – хмыкнул Сергей. – Это ж у них, у староверов, вроде грех...
– Ничего! Очень даже смотрел. Жаль вот только, сгорела моя «Чайка».
– Ребята, а может, кто из вас в технике понимает? – с надеждой спросила Маришка. – Может, посмотрите, что там с ящиком?
– Ну, если вы просите, Мариночка... – обещающе улыбнулся Сергей. – Я загляну, к примеру, завтра, ладно? Вдруг да получится.
– А чего ж, заглядывайте, – кивнула Маришка приветливо. – В самом деле, вдруг что-нибудь да сладится? А нет, так просто посидим, поокаем...
– Договорились, Мариночка!
– Марья она, – буркнул Петр, вставая. – Не Марина, а просто Марья. Пошли, мужики. Засиделись мы тут.
– Да куда вы пойдете в такую позднотищу? – сладко потянулась Маришка, и сарафан туго натянулся на ее спелой груди. – Ложитесь вон вповалку на сеновале. Там хорошо, дух сладкий от сена идет, живой. Сны хорошие снятся...
– Ой, нет, идите, сыночки, – засмеялась баба Ксеня. – Не то меня Вера с Ольгуней поедом съедят. В кои-то веки на постой к ним кто-то стал, да и те сначала ужинать на сторону пошли, теперь еще и ночевать не придут. Им, бабулькам, тоже небось скучно, хочется живого голоса. А ты, Петенька, у меня останешься по старой памяти.
– Баб, ты что, забыла: у нас же Ира ночует, – недобрым голосом сказала Маришка. – Места больше нет. А Петра дед Никиша к себе звал.
– Да он уже небось десятый сон видит, твой дед Никиша, – отмахнулась хозяйка. – А Петенька на сеновал пойдет, правда, голубочек? Ну, гости дорогие...
Все начали дружно подниматься из-за стола.
– Завтра увидимся? – тихо спросил Павел, наклоняясь к Ирине.
– Конечно, – смущенно кивнула она. – Здесь мудрено не увидеться. Тем более мне тоже нужно к этому деду Никише. Если кто и поможет мне найти старые книги, так это только он. Вы представляете? Этот дурацкий Виталя сказал, что в подвале скита была целая гора старых книг и они все пожгли. Вот варварство, да?
– Вандализм! – Павел даже побледнел от возмущения.
– Что вы говорите? – Сергей, услышав их разговор, наконец-то оторвался от прощания с Маришкой. – Сожгли старые книги?! Невозможно, невозможно поверить... Но, может быть, хоть что-то осталось? Хоть что-нибудь! Как бы попасть в этот скит, поискать?
– Ради бога! – обеими руками схватилась за него Маришка. – Не вздумайте! Еще неизвестно, чего нам сегодня ночью от этого Витали ожидать, а вы опять голову волку в зубы сунуть хотите.
– Да уж, с вашим личным оружием супротив Витали делать нечего, – ехидно подал реплику Петр. – Я все хотел спросить: вы же вроде не курите, зачем с собой такую зажигалочку интересную таскаете?
– Таких дураков пугать, как ты и Виталя, – огрызнулась Марина. – Пойдемте, Сережа, я вас до калитки провожу.
И, подхватив молодого человека под руку, вывела его на крыльцо.
– Может, мне помочь со стола убрать? – робко спросил Павел. – Я очень люблю мыть посуду. А потом мы с вами, Ира, может, немножко прогу...
– Посуда – дело бабье, – буркнул Петр, протягивая ему руку на прощание и очень ловко вытесняя из горницы. – И не до прогулок, поздно уже, спать пора.
– Ира! – крикнул Павел, высовываясь из-за его крутого плеча. – Ваши вещи, они пропали, конечно, у этих мерзавцев, так мы можем завтра съездить в Арень, купить вам чего-нибудь. Денег у меня достаточно, вы не беспокойтесь. И мне все равно надо ехать за продуктами для моей хозяйки, я вас заодно прихвачу. Хорошо?
Последние слова долетали уже из-за дверей.
– А чего ему Маришкино платье не нравится? – удивилась баба Ксеня, беря Ирину за руки и поворачивая так и этак. – Красивенькое, веселенькое, оборочки вон какие... разве что великовато малость, ну так подумаешь!
«Платьице» Маришки было «великовато» Ирине как минимум на четыре размера. Только росту девушки оказались одинакового, а что касается объема... Баба Ксеня дала Ирине хорошенькую плетеную подперезочку и помогла стянуть на груди булавкой обширное декольте, однако та все равно остерегалась наклоняться, зная, что просматривается сверху донизу. Впрочем, ее сегодня уже видели во всяких видах, так что...
Против окна громко, вызывающе расхохоталась Маришка, и Ирина разглядела ее статную фигуру. Рядом маячил высокий мужчина – Сергей. Он заботливо вел ее по колдобинам улицы, поддерживая под локоток, а Маришка жалась к нему, словно в стужу к печке.
– Ох, дорезвится молодка! – пробормотала баба Ксеня, начиная собирать со стола ложки.
Да уж, Маришка ведет себя, извините за выражение... А Сергею, похоже, это очень нравится. Ну так и на здоровье!
Ирина с тоской поглядела на стол, заставленный грязной посудой.
Кошмар! Сейчас придется мыть все это. А горячей воды нет. В смысле ее сначала надо согреть, потом возиться в каком-нибудь тазу, руки жирные будут, противные. Про «Фэйри» здесь небось и не слыхали, придется по старинке, с хозяйственным мылом... Маришка, видимо, отправилась провожать этого долговязого Сергея не только до калитки, а до самой избы бабы Веры. Потом, конечно, он проводит ее... А что ж, в такую ночь только и провожаться до рассвета. Луна таинственно заглядывает в окно, так и манит. Может, и Ирине следовало выйти проводить Павла – тем более что он именно этого и хотел.
Ирина вспомнила его глаза – светлые, широко расставленные, нос – будто ястребиный клюв, губы – твердые, четкие, которые не смягчались даже улыбкой. Красивый парень. Петр тоже очень симпатичный, с этим его не то диковатым, не то добрым взглядом. Он единственный ничего о себе не рассказал за столом. Кем он работает, интересно? Ну, торгует небось, сейчас все торгуют. Хотя вряд ли. Петр – вряд ли! Обветренные щеки, загорелое лицо – наверное, много времени проводит на свежем воздухе. Впрочем, Сергея с Павлом тоже «белыми воротничками» по виду не назовешь. Они между собой чем-то похожи, общим типом, что ли, хотя у Сергея более худощавое лицо и резкие черты. Недобрый излом бровей, пристальный прищур серых глаз. Странно – откуда это ощущение, будто она его видела раньше? Ну, наверное, и впрямь видела – в библиотеке: все-таки он фольклорист, не мог там не бывать. Правда, она раньше и представить не могла, что бывают такие фольклористы. Они все какие-то тухлые, заморенные, а этот вон как махал руками и ногами в драке...
– Поставь, поставь! – воскликнул кто-то над ухом, и задумавшаяся Ирина от неожиданности чуть не брякнула на пол сковороду с остатками картошки.
– Никак посуду мыть собралась? – возмущенно спросила баба Ксеня. – Да ты и так еле на ногах держишься. Иди, иди спать! Вон, заверни в задец по нужному делу да и поднимайся в Маришкину светелку. А она в боковушке ляжет ради такого случая.
– Да не надо, это неудобно, я сама могу в боковушке, – смущенно пробормотала Ирина.
– Нечего, нечего! Гостю честь и место, – напористо подталкивала ее баба Ксеня в сени, связанные дверью с крытым двором, в котором и размещался знаменитый задец, а попросту – маленький деревянный туалетик. – Там же рядом умывальник висит, зубы вон почисть, а потом – спать, спать.
У Ирины заплетались ноги и закрывались глаза. Она кое-как взобралась по кривой лестничке в мезонин и вошла в комнатенку с покосившимся потолком. С улицы несся заливистый Маришкин смех. «Ох, дорезвится молодка!» – вспомнила Ирина. Хотела выглянуть, но окошко оказалось затянуто марлей от комаров. Луне, однако, марля была не преграда: на полу лежал бледный, дымчатый квадрат, да и вся комната, чудилось, плавает в голубоватом тумане.
Кровать была жутко старомодная – железная, с шишечками на спинке. И до чего узкая! Как только объемистая Маришка на ней помещалась?
Ирина размотала на себе платье, стянула трусики – она всегда спала голой – и забралась под покрывало. Сетка слегка подалась под ее телом, скрипнула. Со спинки кровати соскользнул пестрый Маришкин халат, но у Ирины уже не было сил поднять его.
Спать! Боже, какое счастье! Наконец-то кончился этот бесконечный день. Ни о чем не думать, только спать. Завтра надо будет...
Она так и не успела решить, что будет делать завтра: голова ухнула в мягкую бездну подушек, и сон, как лунный свет, озарил ее прекрасное даже в глубокой усталости лицо.
* * *
– Как это вам в голову пришло? – недоверчиво спросил капитан. – Ведь это страшный риск!И опять у Катерины возникло то же странное ощущение, словно все это происходит не с ней, а если все-таки с ней, то это уж было в ее жизни – в точности так и случалось!
Конечно, случалось, и французское выражение deja vu – ложная память – тут было ни при чем. Она уже сидела в этом кабинете, на этом продавленном стуле, опираясь локтем на этот же самый стол, заваленный бумагами вперемешку с пустыми и полупустыми сигаретными пачками, а тот же самый капитан уже задавал ей тот же самый вопрос...
В пятом часу этого туманного, сырого утра у него пролегли тени под глазами, а щеки сделались синеватыми от проклюнувшейся щетины. Он смотрел на Катерину, то щурясь, будто она отлетела куда-то далеко-далеко, то широко открывая глаза, словно она вдруг надвинулась на него близко-близко. У самой Катерины тоже плыла муть в голове и глаза резало так, словно в них сыпанули песку, однако она старалась держаться перед этим бесконечно усталым человеком. У него выдалось тяжелое дежурство, в отделении народ кишмя кишит, будто белый день в разгаре, и все какие-то криминальные элементы, и с каждым надо разбираться, а тут она второй раз за ночь. То ее грабить собрались, то обнаружился труп в квартире...
– Ну, с другой стороны, если бы я не решилась и не пошла, они бы меня наверняка застрелили, правда?
– Почему вы думаете, что были какие-то они? – сердито подавляя зевок, спросил капитан. – Не исключено, тот человек сам у вас в квартире застрелился. Вообще, надо еще выяснить, не были ли вы с ним знакомы, может быть, что это ваш отвергнутый поклонник покончил с собой.
В углу раздался сдавленный смешок, замаскированный смущенным покашливанием. Катерина неприязненно покосилась на сидевшего там Асипова. Конечно, воображение у него на нуле, а тактичность – и вовсе ниже нуля. Ну почему хотя бы на миг не допустить, что ради нее может кто-то застрелиться?!
– Поклонники у меня, конечно, были, – соврала она с независимым видом. – Однако этого человека я вижу в первый раз, честное слово. А главное, сам он вряд ли мог застрелиться четырьмя выстрелами, не так ли?
Асипов снова закашлялся, но красные глаза капитана метнули в него такой взгляд, что он мгновенно исцелился.
– Да, что и говорить, вовремя вашу соседку прихватило, – пробормотал капитан. – И часто с ней такое бывает?
– Довольно часто, но так сильно, как этой ночью, ни разу не было. Она позвонила, конечно, в «Скорую», но они никак не ехали, а ей становилось все хуже и хуже. И тогда она постучала ко мне (звонок-то вместе с сигнализацией грабители сорвали) и попросила сделать укол. Ну, внутримышечно все умеют делать, это совсем не сложно, а вот внутривенно... – Катерина поежилась. – Я иногда знакомым своим делаю уколы, даже капельницы ставила, а все равно ужасно боялась, руки, знаете, как тряслись? Но, слава богу, все обошлось. И докторша из «Скорой» потом сказала, что все сделано очень хорошо и своевременно. Но я так с этим уколом перетряслась, что потом, когда началась вся эта суматоха вокруг трупа, даже не очень-то испугалась. До меня как-то только сейчас все это начинает доходить... И как же мне теперь там ночевать, в этой квартире?
Она испуганно огляделась и сгорбилась, обхватив плечи руками.
– А ночевать сегодня и не придется, уже утро, – успокоил ее Асипов. – Днем вам не так страшно будет, а к вечеру вы приберетесь, успокоитесь. Если хотите, я могу вам дать телефон одной женщины, она зарабатывает тем, что убирается в квартирах после всяких таких случаев. У вас еще ничего, только постель сменить да чуть-чуть замыть вокруг дивана, а знаете, бывают какие квартирки? Ого-го! То расчлененка, то вырежут всю семью, то братки начинают выяснять отношения и палят друг в дружку через всю комнату так, что мо?зги по стенам...
Катерина издала какой-то странный звук и поспешно зажала рот рукой.
– Заткнись, Асипов, – устало сказал капитан. – Вечно ты как вылезешь...
– Зря вы так, товарищ капитан, – обиделся Асипов. – Если бы я сегодня ночью не вылез вовремя, еще неизвестно, сколько б мы трупов нашли в квартире гражданки Старостиной! Мы спугнули убийцу, а ведь он мог бы вернуться и застрелить ее так же, как своего сообщника застрелил!
– Еще не факт, что это был его сообщник, – буркнул капитан, но видно было, что он упрямится все от той же усталости. – Ну хорошо, был, был там кто-то еще, но куда он мог подеваться, если у входа наша машина стояла?
– Тот самый, «чулок», – торопливо заявила Катерина. – Это был он, точно! Он же пообещал: «Я тебя достану!» – вот и пришел доставать. Про убитого и я в самом деле ничего не скажу, не знаю, но насчет того, что «чулок» вернулся, – нет никаких сомнений. И, кажется, я знаю, куда он мог пропасть. Через подвал ушел!
– Мы проверили подвал, – снова обиделся Асипов. – На всех ячейках замки наружные висят, не мог же он сам себя снаружи запереть. А которые без замков, те пустые были. Куда ему деваться? Нет, не было его в подвале!
– Был, – уныло сказала Катерина. – Был! Он меня искал. И первым делом, конечно, сунулся в сарай с цифрой 5 – номером моей квартиры.