Страница:
Лида не ответила и положила трубку. Постояла посреди комнаты, бесцельно глядя по сторонам, ничего проверять не стала, а сразу легла спать. У нее это с детства было, на всю жизнь сохранилось: прятаться от неприятностей под одеялом, зарывшись в подушку и крепко зажмурясь. Ночь ее всегда выручала и успокаивала, прятала от дневных неприятностей.
Так было всегда, вот только нынешняя ночь ее подвела.
Приснился сон.
Снилось Лиде, будто стоит она на окраине какой-то деревушки, заметенной снегом по самые крыши малочисленных низкорослых домишек. Стоит и смотрит, как солнце – дымно-розоватое, лишь чуть-чуть окрашенное золотом – медленно опускается за темно-синюю зубчатую тень дальнего леса. И вот ей чудится, будто из леса выметнулись два каких-то красноватых пятна. И скоро она понимает, что это никакие не пятна, что она и впрямь видит двух волчиц ярко-красного цвета. Почему-то Лида уверена, что это именно волчицы – не волки, не лисицы. Хотя она никогда в жизни не видела красных волчиц, а все же убеждена в этом.
Какое-то время волчицы то проваливаются в сугробы, то выскакивают из них, но постепенно они все же приближаются к окраинному домику. И вот уже близок его почти заметенный плетень. Вдруг окно домика разбивается вдребезги – бесшумно, пугающе летят в стороны осколки стекла, – и на снег, вышибив мощной грудью ветхую оконницу, выпрыгивает большой серый волк. Волчицы от неожиданности замирают, а он какое-то мгновение глядит на них исподлобья, потом резко отворачивается и кидается прочь, к закраине леса, которая темнеет далеко позади дома. Он мчится, словно не касаясь сугробов, а волчицы и шагу сделать не могут, потому что тонут в снегу, вязнут в нем.
А между тем солнце садится, мгновенно падают сумерки. И серая тень тает в них. И тогда одна из волчиц садится на лапы, задирает морду к белому серпику молодого месяца, который вдруг четко проглянул на почерневшем небе, и начинает выть. А другая просто ложится на снег, сворачивается клубком – да так и лежит, несмотря на то, что поднявшаяся поземка заметает ее, заметает с головой…
Лида проснулась с таким сердцебиением, что села и какое-то время давила руками на грудь, словно боялась: вот сейчас сердце выскочит, выскочит…
Ничего, обошлось. Перевела дух, легла на спину, выпростав руки поверх одеяла и пытаясь успокоиться.
Сон как сон, ничего в нем нет страшного. Даже очень красивый сон, хотя и мрачновато-фантастический такой, в стиле не то Фарли Моуэта, не то Джека Лондона. Однако антураж вполне родимый, деревенька уж такая а-ля рюс, что дальше некуда! Причем полное впечатление, что Лида уже видела раньше эти закраины леса, похожие на крылья огромной птицы, и эту беспорядочную россыпь домиков видела…
Она уже начала задремывать вновь, когда вдруг вспомнила, что приснилась-то ей, оказывается, деревня, где стоял теткин дом. Лида получила его после теткиной смерти. Деревня называлась смешно – Авдюшкино, и последний раз Лида там была уже глубокой осенью, после первых заморозков, когда ездила насобирать калины.
С чего бы это вдруг ей приснился старый дом? И какие-то волчицы – красные, фантастические… И серый волк… Серый…
Она вдруг вскочила, еще не вполне осознав, что собирается сделать. Кинулась в коридор, зажгла свет, открыла нишу, где на гвоздиках, вбитых в изнанку дверцы, висели все ключи: запасные от квартиры и от почтового ящика, а также ключи от подвала, от чердака, еще какие-то старые, просто так, на всякий случай, оставленные еще теткой… На каждом гвоздике была заботливо наколота бумажечка с соответствующей надписью: «Чердак», «Подвал», «Почта». Была здесь и бумажка с надписью: «Авдюшкино». Однако ничего, кроме бумажки, на гвозде не оказалось. Ключ от деревенского дома исчез.
19–20 декабря 2002 года
Так было всегда, вот только нынешняя ночь ее подвела.
Приснился сон.
Снилось Лиде, будто стоит она на окраине какой-то деревушки, заметенной снегом по самые крыши малочисленных низкорослых домишек. Стоит и смотрит, как солнце – дымно-розоватое, лишь чуть-чуть окрашенное золотом – медленно опускается за темно-синюю зубчатую тень дальнего леса. И вот ей чудится, будто из леса выметнулись два каких-то красноватых пятна. И скоро она понимает, что это никакие не пятна, что она и впрямь видит двух волчиц ярко-красного цвета. Почему-то Лида уверена, что это именно волчицы – не волки, не лисицы. Хотя она никогда в жизни не видела красных волчиц, а все же убеждена в этом.
Какое-то время волчицы то проваливаются в сугробы, то выскакивают из них, но постепенно они все же приближаются к окраинному домику. И вот уже близок его почти заметенный плетень. Вдруг окно домика разбивается вдребезги – бесшумно, пугающе летят в стороны осколки стекла, – и на снег, вышибив мощной грудью ветхую оконницу, выпрыгивает большой серый волк. Волчицы от неожиданности замирают, а он какое-то мгновение глядит на них исподлобья, потом резко отворачивается и кидается прочь, к закраине леса, которая темнеет далеко позади дома. Он мчится, словно не касаясь сугробов, а волчицы и шагу сделать не могут, потому что тонут в снегу, вязнут в нем.
А между тем солнце садится, мгновенно падают сумерки. И серая тень тает в них. И тогда одна из волчиц садится на лапы, задирает морду к белому серпику молодого месяца, который вдруг четко проглянул на почерневшем небе, и начинает выть. А другая просто ложится на снег, сворачивается клубком – да так и лежит, несмотря на то, что поднявшаяся поземка заметает ее, заметает с головой…
Лида проснулась с таким сердцебиением, что села и какое-то время давила руками на грудь, словно боялась: вот сейчас сердце выскочит, выскочит…
Ничего, обошлось. Перевела дух, легла на спину, выпростав руки поверх одеяла и пытаясь успокоиться.
Сон как сон, ничего в нем нет страшного. Даже очень красивый сон, хотя и мрачновато-фантастический такой, в стиле не то Фарли Моуэта, не то Джека Лондона. Однако антураж вполне родимый, деревенька уж такая а-ля рюс, что дальше некуда! Причем полное впечатление, что Лида уже видела раньше эти закраины леса, похожие на крылья огромной птицы, и эту беспорядочную россыпь домиков видела…
Она уже начала задремывать вновь, когда вдруг вспомнила, что приснилась-то ей, оказывается, деревня, где стоял теткин дом. Лида получила его после теткиной смерти. Деревня называлась смешно – Авдюшкино, и последний раз Лида там была уже глубокой осенью, после первых заморозков, когда ездила насобирать калины.
С чего бы это вдруг ей приснился старый дом? И какие-то волчицы – красные, фантастические… И серый волк… Серый…
Она вдруг вскочила, еще не вполне осознав, что собирается сделать. Кинулась в коридор, зажгла свет, открыла нишу, где на гвоздиках, вбитых в изнанку дверцы, висели все ключи: запасные от квартиры и от почтового ящика, а также ключи от подвала, от чердака, еще какие-то старые, просто так, на всякий случай, оставленные еще теткой… На каждом гвоздике была заботливо наколота бумажечка с соответствующей надписью: «Чердак», «Подвал», «Почта». Была здесь и бумажка с надписью: «Авдюшкино». Однако ничего, кроме бумажки, на гвозде не оказалось. Ключ от деревенского дома исчез.
19–20 декабря 2002 года
– Так, прогоняем следующую сцену. Марютка роняет спицу, лезет под стол и видит, что вместо сапог у женихов копыта. Таращит на них глаза – ее лицо надо показать крупно, поэтому ты, Капитонов, вон там заляжешь и будешь караулить, понял? Потом она выбирается из-под стола и снова садится со всеми с таким видом, словно палку проглотила. Толкает в бок сестру…
– Не получится, Лола сидит с той стороны стола.
– Забыли имена! Сколько раз говорить – забыли свои имена! Оставили их за дверью, потеряли, выкинули вон! Не Лола, а…
– Варя, Варя, успокойся, Саныч. Варьку-то ты с той стороны стола посадил!
– Да? Правда. Ошибочка вышла. Переползай, Варюха, к Марютке и прялку прихвати.
– Саныч, бога ради, давай я лучше буду вязать, а? У меня веретено в пальцах не поворачивается!
– А ты его крепче держи – и повернется.
– Да ну его на хрен, я и так все ногти себе об эту куделю поломала. Давай я буду спицами вязать, а прядет пускай Марютка, у нее все равно ногти обгрызенные.
– Да ради бога, мне без разницы…
– Как это без разницы?! И что? Что она должна ронять? Веретено?
– А почему бы и нет?
– А за ним вся эта хренотень с прялки не потянется? Куделя или как ее там? Лида! Лидочек, ты меня слышишь? Эй, где автор? А, вижу. Слушай, как там по всем вашим фольклорным законам? Прялка может уронить веретено? Бли-ин… В смысле, пряха может его уронить – без ущерба для творческого процесса?
Лида качнула головой:
– Не получится. Веретено не упадет – повиснет на нитке. Поэтому спицы останутся у Марютки.
– Ребята, ну если нельзя спицами, можно, я хоть крючком буду плести? Какую-нибудь салфеточку, а? – со слезами в голосе простонала Лола, она же Варя.
Лида устало прикрыла глаза. Иногда на репетициях или записях «Деревеньки» ей казалось, что она находится в сумасшедшем доме. Актеры вообще народ своеобразный, суматошный и сумбурный, а эти ребята были в большинстве своем пока еще студентами театрального училища, безумно счастливыми оттого, что их выбрали сниматься в самой любимой, самой рейтинговой передаче канала «Око Волги» – «Деревенька». Это было любимое дитя Лиды Погодиной – некий развеселый капустник по мотивам мифологических баек о всяких там чертях, водяных, русалках, леших, банниках, овинниках, домовых, дворовых, сарайниках, амбарниках, степовых, полевых, межевичках, луговичках, полудницах, кладовиках, блудах, манилах, уводилах, белых бабах, белых змеях и прочих «вторых», как называла эту таинственную братию русская демонология. Режиссер Саныч – его на самом деле звали Александром Александровичем Лаврентьевым – был сыном Лидиной научной руководительницы по защите диссертации, знакомился с материалом, что называется, из первых рук и еще два года назад, когда Лида защищалась, взял с нее страшную клятву, что когда-нибудь она напишет для телевидения такой фольклорный сериал. Лида, конечно, слово дала – ну кто станет ссориться с сыном своего научного руководителя?! – но заниматься ничем таким не собиралась. Деньги ей были особо не нужны, а связываться с психдомом под названием «Студия телевидения» было страшновато. Однако после того, что испытала Лида зимой прошлого года, ею овладела такая чудовищная депрессия, что надо было искать хоть какое-то средство, чтобы прийти в себя и зацепиться за жизнь. Она сама казалась себе живущей в психушке, причем не в общей палате, а в карцере для особо нервных больных! И тогда на помощь пришли эти обожаемые ею существа, которые, как известно, населяли раньше каждый лес, каждый водоем, каждое подворье и каждое поле. Раньше – когда в них верили. Ну а как верить перестали – все они и вывелись.
С первых же выпусков «Деревенька» обрела поразительную популярность. Она успешно конкурировала не только с самыми забойными передачами местных, нижегородских, телеканалов вроде «Воскресной гостиной», «Автостопа», «Чудаков на букву М», «Действующих лиц», но порою затмевала по популярности даже общероссийский «Городок». А в области, согласно опросам, вообще ничего не смотрели в то время, когда по «ОВ» шла «Деревенька». Ее героям – вышеперечисленным «вторым» – приходили пачки писем! Зрители от мала до велика почему-то принимали их всерьез. Совершенно как популярных певцов или телевизионных ведущих. Им объяснялись в любви, у них спрашивали житейских советов, их звали в гости куда-нибудь в Сеченово, Васильсурск или в Курмыш. И Лида начала надеяться, что с ее помощью, а также с помощью неугомонного Саныча, конечно, и всех этих психов из театрального училища «вторые» начнут возрождаться из небытия и потихоньку заселять родимую землю.
Живут же в Западной Европе добрые духи природы – эльфы, феи и злые карлики, стерегущие сокровища, гномы и кобольды! А на Олимпе, говорят, до сих пор иногда слышна поступь бессмертных богов. Так почему бы не ожить тем, кто веками подкреплял знаменитое русское двоеверие?!
– Лида, ты что, спишь? – заорал экспансивный Саныч. – Я тебя второй раз спрашиваю: может, лучше Марютка еще раз уронит спицу – чтобы удостовериться в том, что видела?
Ответить Лида не успела – в студии внезапно погас свет, и со второго этажа, с пульта, донесся голос ассистента режиссера, который размечал расстановку камер и монтаж кадров, пока Саныч прогонял сцены с актерами:
– Ребята, давайте прервемся на минуту! Посмотрите, что гонят по шестому каналу!
На студийных мониторах, на которых только что мелькала учиненная Санычем разноцветная фольклорная суета, появилось худое черноусое лицо с возбужденно, как бы даже не в лад мигающими глазами. Это был лучший репортер канала «Дубль В», а может, и всего Нижнего Новгорода, ведущий передачи «Трудный итог». Звали парня Владимир, чаще – Вовочка, за пристрастие к анекдотам про этого всенародно любимого аморального дебила, ну а фамилия его (репортера, конечно, а не дебила!), словно по заказу, была Мигало. С другой стороны, если есть на свете фехтовальщик Кровопусков, почему не существовать человеку с лицевым нервным тиком по фамилии Мигало?
При виде туго обтянутого кожей лица Вовочки, имеющего на плохо настроенном мониторе несколько лиловатый, словно бы трупный оттенок, Лиду замутило. Почудилось: вокруг снова расползся запах нашатыря, которым ее приводила в чувство Клавдия Васильевна. Именно она вызвала милицию и «Скорую» к соседям, почуяв неладное. Но, конечно, не ее вина была, что кто-то из этих двух служб находился на прикорме у телевизионной программы «Трудный итог», а потому немедленно звякнул Мигало о трагическом случае на улице Полтавской. И поэтому ноздря в ноздрю с врачами и милицией (обе бригады появились в семнадцатой квартире практически одновременно) возник здесь и вертлявый усач с микрофоном в зубах, а при нем – толстый крепкий парниша с глазами истинного телеоператора-репортера: они, чудилось, видели все происходящее и спереди, и слева, и справа, а порою даже и сзади, такими швыдкими были, и вообще, создавалось впечатление, что глаза эти обладали способностью вращаться в орбитах и поворачиваться радужкой внутрь. Что и говорить, в «Трудном итоге» работали крутые, безочарованные профессионалы, видевшие-перевидевшие все на свете. И первым проявлением этого профессионализма у них было то, что Мигало к моменту прибытия на место съемки совершенно непостижимым образом успевал вызнать всю подноготную о жертвах того или иного преступления, о VIP-персонах, влипших в скандал, – словом, обо всем происшедшем. Рассказывали, что он не раз и не два вычислял преступников даже раньше компетентных органов, в процессе ведения репортажа! Но отнюдь не получал за это благодарность в приказе по компании «Дубль В» вместе с именными часами от начальника нижегородского УВД, потому что у Мигало что было в уме, то и на языке, и эти самые преступники успевали сделать очень длинные ноги, загодя во всеуслышанье предупрежденные болтуном-профессионалом. Однако это ничему не научило Мигало и его осведомителей, а потому он продолжал являться в самых неожиданных местах с внезапностью стихийного бедствия и, возбужденно дергаясь всем лицом, мгновенно начинал репортаж. Пожалуй, Лида очнулась именно от звука его голоса, а не от запаха нашатыря. Очнуться-то она очнулась, но головы с толстых, уютных колен Клавдии Васильевны поднять пока не могла. Лежала, изредка смахивая набегающие слезы, собираясь с силами, чтобы встать, и волей-неволей слушала напористый голос Вовочки Мигало:
– Съемочная группа «Трудных итогов» находится в квартире семнадцать дома номер семь «а» по улице Полтавской. Здесь произошло преступление, которое поражает своей наглостью. Тяжело ранены – среди белого дня, можно сказать, ранним утром, в одиннадцатом часу! – хозяин квартиры, актер театра драмы Иван Швец, и его друг, студент театрального училища Валентин Скориков. Сейчас вы видите работников милиции, осматривающих место преступления, и врачей, которые оказывают первую помощь раненым. Да, и любимец публики Швец, и его друг остались живы: убийца оказался не профессионалом. К их общему и нашему, конечно, счастью! Ведь и Швец, и его приятель – по-настоящему хорошие актеры. Впрочем, правильнее было бы назвать Скорикова не просто приятелем, но и сожителем хозяина квартиры, ибо эти двое известны своими нетрадиционными пристрастиями. И не сомневаюсь, что одной из первых версий, выдвинутых милицией, будет именно тема ревности – суровой мужской ревности, так сказать.
Лида покачала головой…
– Сволочь ты! – раздался истошный крик Саныча, и Лида очнулась, сообразив, что она уже не в пахнущей кровью квартире Ваньки и Вальки, а в студии и видит дергающееся лицо Мигало не наяву, а на мониторе. К монитору-то и вызвал их Саныч. – Сволочь ты, Мигало! Трупоед поганый! Антропофаг! Ни стыда у тебя, ни совести! Твое какое дело, на хрен, кто с кем спал, спит и будет спать? Нет, клянусь, если он только брякнет, что ребята снимались в «Деревеньке», я ему вчиню тако-ой иск… нет, я его просто убью! Найму киллера и убью, вот вам святой истинный крест! – И Саныч размашисто перекрестился распечаткой сценария сегодняшней сцены.
– Он ничего не скажет, не волнуйся, – пробормотала Лида. – Когда он меня узнал, то сразу придержал язык.
Саныч посмотрел вприщур на Лиду и медленно кивнул. Он понял, почему заткнулся Мигало… Дело, конечно, было не в том, что в душе Вовочки вдруг проснулись честь и совесть: эти чувства профессионалы-репортеры выжигают в своих душах каленым железом. Или ты порядочный человек – но неудачник, или тварь бесстыжая, продажная, безжалостная – но истинный журналист. Мигало принадлежал к числу «истинных мастеров», а значит, вместо души у него было портмоне, вместо головы – компьютер, а вместо сердца… нет, даже не пламенный мотор, а калькулятор. Он прекрасно знал, что представитель президента в Нижегородском округе, Владлен Сергач, тот самый, при официальной поддержке которого и процветает канал «Дубль В», в то же время является тайным держателем акций компании «Око Волги», то есть именно на этих деньгах держится «Деревенька». Разумеется, «деревенщики», как и все порядочные люди, терпеть не могли Сергача, с подачи которого вся страна не столь давно рухнула в дефолт (за что, надо полагать, он и был награжден этой «шубой с царского плеча» – своей хлебной и не пыльной должностью), однако твердо придерживались мнения, что с паршивой овцы – хоть шерсти клок, и охотно брали Сергачевы деньги на новые и новые выпуски «Деревеньки». Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя; свобода буржуазного писателя, художника или актрисы напрямую зависит от денежного мешка… и далее по тексту. Таким образом, не один Мигало был крутым профессионалом. Но, повторимся, Вовочка, имея вместо сердца счетную машинку, отлично знал: одно некорректное словечко в адрес «Деревеньки» немедленно вызовет у Сергача жуткую реакцию отторжения, и тогда «Дублю В» может здорово не поздоровиться.
Поэтому про «Деревеньку» и в самом деле в репортаже Мигало не было даже упомянуто.
Лида вдруг заметила, что смотрит на экран, брезгливо морщась. И не только потому, что на Мигало тошно было глядеть. Запах нашатыря продолжал назойливо терзать ее обоняние. Да что за напасть?! Какая-то навязчивая галлюцинация.
Она повернула голову и убедилась, что галлюцинация тут совершенно ни при чем, а нашатырем пахнет потому, что им приводят в себя рыдающую в другом конце студии Лолу.
Ну да, понятно. Иван Швец считался признанным красавцем и у мужчин, и у женщин. Лиде всегда казалось, что Ваньке следовало бы похудеть килограммов на десять, тогда, без этих пухлых щечек и второго подбородка, он смотрелся бы и в самом деле отлично, однако это не мешало ему разбивать сердца направо и налево. Актером он был хорошим, что и говорить, и если уж давал себе труд изображать любовь на сцене или на экране (в «Деревеньке» он играл жениха Лолы-Вари), то трудно было отличить игру от реальности. Видимо, бедняжка Лола и купилась. И сейчас рыдает неведомо отчего: или оттого, что герой ее снов оказался пидермоном, как говорят французы, или что он стал жертвой покушения.
Но что бы там ни утверждал Вовочка Мигало, какие бы версии ни разрабатывали компетентные органы, Лиде было совершенно ясно: покушение никак не связано с сексуальной ориентацией – вернее, дезориентацией Ваньки и Вальки. Парень, который в них стрелял, вообще не представлял, что ребята – «голубые». Иначе он не бросил бы Лиде с беспощадной яростью: и ты, мол, дура, трахаться сюда пришла?
Вспомнив его слова, Лида припомнила заодно, что не обмолвилась о них оперативнику, который снимал с нее первые показания. Вообще, если уж совсем честно, она ни слова не сказала и о том, что видела стрелявшего. Во-первых, ее никто не спросил, застала она кого-то в квартире или нет. Милицейской бригадой как-то само собой, априори, было решено, что «Погодина Л.Н., соседка пострадавших, проживающая в кв. № 21 (так ее обозначили в протоколе), вошла в квартиру Швеца, увидела два окровавленных тела – и рухнула в обморок. А убийца в это время был уже далеко». Видимо, такое убеждение сложилось из показаний Клавдии Васильевны – она-то в самом деле никого не видела, кроме раненых и лишившейся чувств Лиды.
Таким образом, Лиду никто ни о чем не спрашивал, а сама она не проявила инициативы давать показания. Прежде всего потому, что ничего толкового не могла бы сказать. Была слишком потрясена. Лица того человека она не помнила – вместо четкого рисунка черт клубилась в памяти какая-то мешанина, к тому же смотрела Лида не в его глаза, а в единственное око пистолета, а что касается громадного роста убийцы, она ведь глядела на него снизу, уже сидя на полу, да и была в полуобмороке. Она даже не может точно утверждать, что он был одет в черное: в глазах потемнело. С другой стороны, она понимала, что хоть какая-то информация могла бы оказаться милиции полезной. Например, что стрелявший – мужчина, а не женщина. Хотя бы это! Но ее прошлый – и единственный – опыт общения с правоохранительными органами оказался настолько печальным, а вернее сказать, трагическим, что для нее лица всех работников милиции, прокуратуры, следствия слились в некую ледяную, равнодушную, точнее, вовсе бездушную маску. Этого отношения она не могла преодолеть, даже если бы ее гражданское сознание кричало во весь голос. Однако оно молчало в тряпку, как любила говорить Женя Поливанова, ну и Лида тоже промолчала.
К тому же у нее оказалась масса дел. Запереть квартиру, сопроводить Ваньку и Вальку в машине «Скорой помощи» до пятой больницы, нынче дежурной, убедиться, что «повреждений, не совместимых с жизнью, не обнаружено, состояние раненых средней тяжести», втихомолку порадоваться, что эти поганые пидермоны скоро вернутся в строй, а в ожидании этого срочно перекроить сценарий сегодняшней передачи, вернее, написать другой. Ну и позвонить Санычу, конечно. Очнувшись на том конце провода от кратковременного обморока, он немедленно начал договариваться со студией о переносе времени тракта и вызывать актеров, которые могли понадобиться для нового эпизода.
Возникли проблемы. Ведь в первоначально намеченном фрагменте с рабочим названием «Гадание» сниматься должны были всего три актера: Ванька, Валька и Лола. Суть эпизода заключалась в том, что деревенская девка Варюша накануне Рождества приходит в баньку, но не мыться-париться, а погадать о женихе. В бане, если кто не знает, живет такое страшноватое существо – банник, с виду напоминающее маленького, косматого, скрюченного старичка. Как и всякая нечистая сила, он наделен способностью провидеть будущее. Гадают девицы следующим образом: входят в темную, нетопленую баню, становятся задом к печке, задирают юбку и спрашивают:
– Богат ли будет мой жених?
Если да, то банник погладит красотку по попке мохнатой теплой лапой, если нет – пощекочет холодной рукой. Ну а если к нему подольститься, он может назвать даже имя суженого… Варюха была девушка, по-нонешнему выражаясь, меркантильная и женихов, которых считала невыгодными, отшивала почем зря, без всякой жалости. Среди таких невыгодных и ходил красавец Ванюша (Ванька Швец играл своего тезку). Варвара резонно полагала, что с лица воду не пить, и готова была предпочесть богатого увальня Федора (в этой сцене актер ТЮЗа Коля Кривошип не участвовал). И решил Ванюша взять свою судьбу в свои руки. Он напоил банника (в его роли выступал Валька Скориков) самогоном так, что тот перестал лыко вязать. А потом уложил его в уголок, завалил старыми вениками, да и залез сам на полок рядом с печкой. И когда Варька задрала юбки, вопрошая, каков будет ее жених, Ванюша не просто огладил ее мохнатой варежкой, но и воспользовался, фигурально выражаясь, девичьей беззащитностью. Легковерная Варька осталась в полной уверенности, что банник принял образ Ванюши, а потому решила не бороться с судьбой: отдать руку и сердце удалому красавцу.
В связи с тем, что оба исполнителя мужских ролей вышли из строя, пришлось срочно подготовить к съемке другой эпизод – с рабочим названием «Женихи-черти». Поскольку он требовал участия не трех, а десяти участников, которых предстояло еще собрать и ознакомить с текстом, студийное начальство смогло предоставить «Деревеньке» только ночное время: после одиннадцати вечера, когда живое вещание на «Око Волги» уже заканчивалось, шли только фильмы или заранее записанные передачи. Вот так и вышло, что они увидели эфир полуночных «Трудных итогов». И теперь шел уже первый час, а между тем запись фрагмента еще не началась. А ведь «Деревенька» стояла в завтрашней программе, и снять «Женихов-чертей» надо было именно сегодня. Умереть, но снять!
Строго говоря, сцена была незамысловатая. Девки собираются в избе веселой солдатки Маши на посиделки, прядут, вяжут, щелкают семечки, как вдруг раздается стук в дверь, и входят четверо ухажеров из соседней деревни. Надо сказать, что в старые времена такие вот ухаживания «чужих» не больно-то поощрялись. Узнав, что за девушкой из села, скажем, Малиново ходит парень из деревни, условно говоря, Калиново, ее земляки считали себя оскорбленными и могли, поймав ухажера на свидании, запросто переломать ему кости: не замай-де нашего добра! Однако на сей раз ни одного из суровых стражей поблизости не случилось. И никто не мешал девкам превесело проводить время со случайными гостями, тем паче что те принесли вина и сластей и начали угощать красавиц. В разгар веселья Варькина сестрица Марютка уронила спицу, полезла за ней под лавку, на которой сидели женихи, и обнаружила, что вместо сапог и валенок на их ногах – копыта, а стало быть, это никакие не женихи, а самые настоящие черти, принявшие человеческий облик – надо быть, не с добрыми намерениями, а для замышления какой-нибудь пакости. Кое-как Марютка выманила сестру вон из избы – якобы по нужде, рассказала ей о своем открытии, и девки побежали в церковь – звать попа, чтобы изгнал чертей. Когда поп примчался и начал махать кадилом да молитвы читать, черти, понятно, не выдержали и один за другим улетели в дымовую трубу, однако напакостить все же успели: все девки, как одна, оказались в чем мать родила и никак не могли взять в толк, куда подевались их рубашки да сарафаны.
Постепенно простодушное веселье этой фантастической байки одолело мрачное настроение молодых актеров, у которых из головы не шла печальная участь Ваньки с Валькой. У одной только Лолы непрестанно были глаза на мокром месте, но профессионализм – как мед Винни-Пуха: он или есть, или его нет, а Лола считалась все же профессиональной актрисой. Сцену в конце концов записали, и, хоть часы показывали уже четверть второго, а у актеров и телеоператоров заплетались ноги и языки, все находились в том особом, приподнятом настроении, которое знаменует собой явную удачу. Уже кто-то втихаря выразился в том смысле, что нет худа без добра: сцена получилась необычайно эффектная, смешная до упаду, сдобренная здоровым народным эротизмом, поэтому завтрашняя передача определенно будет иметь успех. А Ванька в последнее время избаловался, Нарцисс несчастный, играл через губу, текст то и дело забывал, мизансцены ломал, поэтому не факт, что «Гадание» удалось бы на «пять». Услышав такие разговорчики в строю, Лола страшно обиделась и опять залилась слезами. До обморока, правда, не дошло, однако она так плакала, что Лида даже начала опасаться за ее здоровье. Честно говоря, ей и в голову не приходило, что ошибка природы Ванька мог вызывать у этой пустенькой актрисульки с хорошеньким, но весьма жестким личиком такую бурю чувств. Она начала успокаивать Лолу, и процесс этот почему-то затянулся. Лида и оглянуться не успела, как они остались в гримерной одни: все прочие «девки», «женихи» и техсостав уже разбрелись по домам. А в гримерную рвалась следующая группа телегероев: время трактов было задействовано практически круглосуточно.
– Не получится, Лола сидит с той стороны стола.
– Забыли имена! Сколько раз говорить – забыли свои имена! Оставили их за дверью, потеряли, выкинули вон! Не Лола, а…
– Варя, Варя, успокойся, Саныч. Варьку-то ты с той стороны стола посадил!
– Да? Правда. Ошибочка вышла. Переползай, Варюха, к Марютке и прялку прихвати.
– Саныч, бога ради, давай я лучше буду вязать, а? У меня веретено в пальцах не поворачивается!
– А ты его крепче держи – и повернется.
– Да ну его на хрен, я и так все ногти себе об эту куделю поломала. Давай я буду спицами вязать, а прядет пускай Марютка, у нее все равно ногти обгрызенные.
– Да ради бога, мне без разницы…
– Как это без разницы?! И что? Что она должна ронять? Веретено?
– А почему бы и нет?
– А за ним вся эта хренотень с прялки не потянется? Куделя или как ее там? Лида! Лидочек, ты меня слышишь? Эй, где автор? А, вижу. Слушай, как там по всем вашим фольклорным законам? Прялка может уронить веретено? Бли-ин… В смысле, пряха может его уронить – без ущерба для творческого процесса?
Лида качнула головой:
– Не получится. Веретено не упадет – повиснет на нитке. Поэтому спицы останутся у Марютки.
– Ребята, ну если нельзя спицами, можно, я хоть крючком буду плести? Какую-нибудь салфеточку, а? – со слезами в голосе простонала Лола, она же Варя.
Лида устало прикрыла глаза. Иногда на репетициях или записях «Деревеньки» ей казалось, что она находится в сумасшедшем доме. Актеры вообще народ своеобразный, суматошный и сумбурный, а эти ребята были в большинстве своем пока еще студентами театрального училища, безумно счастливыми оттого, что их выбрали сниматься в самой любимой, самой рейтинговой передаче канала «Око Волги» – «Деревенька». Это было любимое дитя Лиды Погодиной – некий развеселый капустник по мотивам мифологических баек о всяких там чертях, водяных, русалках, леших, банниках, овинниках, домовых, дворовых, сарайниках, амбарниках, степовых, полевых, межевичках, луговичках, полудницах, кладовиках, блудах, манилах, уводилах, белых бабах, белых змеях и прочих «вторых», как называла эту таинственную братию русская демонология. Режиссер Саныч – его на самом деле звали Александром Александровичем Лаврентьевым – был сыном Лидиной научной руководительницы по защите диссертации, знакомился с материалом, что называется, из первых рук и еще два года назад, когда Лида защищалась, взял с нее страшную клятву, что когда-нибудь она напишет для телевидения такой фольклорный сериал. Лида, конечно, слово дала – ну кто станет ссориться с сыном своего научного руководителя?! – но заниматься ничем таким не собиралась. Деньги ей были особо не нужны, а связываться с психдомом под названием «Студия телевидения» было страшновато. Однако после того, что испытала Лида зимой прошлого года, ею овладела такая чудовищная депрессия, что надо было искать хоть какое-то средство, чтобы прийти в себя и зацепиться за жизнь. Она сама казалась себе живущей в психушке, причем не в общей палате, а в карцере для особо нервных больных! И тогда на помощь пришли эти обожаемые ею существа, которые, как известно, населяли раньше каждый лес, каждый водоем, каждое подворье и каждое поле. Раньше – когда в них верили. Ну а как верить перестали – все они и вывелись.
С первых же выпусков «Деревенька» обрела поразительную популярность. Она успешно конкурировала не только с самыми забойными передачами местных, нижегородских, телеканалов вроде «Воскресной гостиной», «Автостопа», «Чудаков на букву М», «Действующих лиц», но порою затмевала по популярности даже общероссийский «Городок». А в области, согласно опросам, вообще ничего не смотрели в то время, когда по «ОВ» шла «Деревенька». Ее героям – вышеперечисленным «вторым» – приходили пачки писем! Зрители от мала до велика почему-то принимали их всерьез. Совершенно как популярных певцов или телевизионных ведущих. Им объяснялись в любви, у них спрашивали житейских советов, их звали в гости куда-нибудь в Сеченово, Васильсурск или в Курмыш. И Лида начала надеяться, что с ее помощью, а также с помощью неугомонного Саныча, конечно, и всех этих психов из театрального училища «вторые» начнут возрождаться из небытия и потихоньку заселять родимую землю.
Живут же в Западной Европе добрые духи природы – эльфы, феи и злые карлики, стерегущие сокровища, гномы и кобольды! А на Олимпе, говорят, до сих пор иногда слышна поступь бессмертных богов. Так почему бы не ожить тем, кто веками подкреплял знаменитое русское двоеверие?!
– Лида, ты что, спишь? – заорал экспансивный Саныч. – Я тебя второй раз спрашиваю: может, лучше Марютка еще раз уронит спицу – чтобы удостовериться в том, что видела?
Ответить Лида не успела – в студии внезапно погас свет, и со второго этажа, с пульта, донесся голос ассистента режиссера, который размечал расстановку камер и монтаж кадров, пока Саныч прогонял сцены с актерами:
– Ребята, давайте прервемся на минуту! Посмотрите, что гонят по шестому каналу!
На студийных мониторах, на которых только что мелькала учиненная Санычем разноцветная фольклорная суета, появилось худое черноусое лицо с возбужденно, как бы даже не в лад мигающими глазами. Это был лучший репортер канала «Дубль В», а может, и всего Нижнего Новгорода, ведущий передачи «Трудный итог». Звали парня Владимир, чаще – Вовочка, за пристрастие к анекдотам про этого всенародно любимого аморального дебила, ну а фамилия его (репортера, конечно, а не дебила!), словно по заказу, была Мигало. С другой стороны, если есть на свете фехтовальщик Кровопусков, почему не существовать человеку с лицевым нервным тиком по фамилии Мигало?
При виде туго обтянутого кожей лица Вовочки, имеющего на плохо настроенном мониторе несколько лиловатый, словно бы трупный оттенок, Лиду замутило. Почудилось: вокруг снова расползся запах нашатыря, которым ее приводила в чувство Клавдия Васильевна. Именно она вызвала милицию и «Скорую» к соседям, почуяв неладное. Но, конечно, не ее вина была, что кто-то из этих двух служб находился на прикорме у телевизионной программы «Трудный итог», а потому немедленно звякнул Мигало о трагическом случае на улице Полтавской. И поэтому ноздря в ноздрю с врачами и милицией (обе бригады появились в семнадцатой квартире практически одновременно) возник здесь и вертлявый усач с микрофоном в зубах, а при нем – толстый крепкий парниша с глазами истинного телеоператора-репортера: они, чудилось, видели все происходящее и спереди, и слева, и справа, а порою даже и сзади, такими швыдкими были, и вообще, создавалось впечатление, что глаза эти обладали способностью вращаться в орбитах и поворачиваться радужкой внутрь. Что и говорить, в «Трудном итоге» работали крутые, безочарованные профессионалы, видевшие-перевидевшие все на свете. И первым проявлением этого профессионализма у них было то, что Мигало к моменту прибытия на место съемки совершенно непостижимым образом успевал вызнать всю подноготную о жертвах того или иного преступления, о VIP-персонах, влипших в скандал, – словом, обо всем происшедшем. Рассказывали, что он не раз и не два вычислял преступников даже раньше компетентных органов, в процессе ведения репортажа! Но отнюдь не получал за это благодарность в приказе по компании «Дубль В» вместе с именными часами от начальника нижегородского УВД, потому что у Мигало что было в уме, то и на языке, и эти самые преступники успевали сделать очень длинные ноги, загодя во всеуслышанье предупрежденные болтуном-профессионалом. Однако это ничему не научило Мигало и его осведомителей, а потому он продолжал являться в самых неожиданных местах с внезапностью стихийного бедствия и, возбужденно дергаясь всем лицом, мгновенно начинал репортаж. Пожалуй, Лида очнулась именно от звука его голоса, а не от запаха нашатыря. Очнуться-то она очнулась, но головы с толстых, уютных колен Клавдии Васильевны поднять пока не могла. Лежала, изредка смахивая набегающие слезы, собираясь с силами, чтобы встать, и волей-неволей слушала напористый голос Вовочки Мигало:
– Съемочная группа «Трудных итогов» находится в квартире семнадцать дома номер семь «а» по улице Полтавской. Здесь произошло преступление, которое поражает своей наглостью. Тяжело ранены – среди белого дня, можно сказать, ранним утром, в одиннадцатом часу! – хозяин квартиры, актер театра драмы Иван Швец, и его друг, студент театрального училища Валентин Скориков. Сейчас вы видите работников милиции, осматривающих место преступления, и врачей, которые оказывают первую помощь раненым. Да, и любимец публики Швец, и его друг остались живы: убийца оказался не профессионалом. К их общему и нашему, конечно, счастью! Ведь и Швец, и его приятель – по-настоящему хорошие актеры. Впрочем, правильнее было бы назвать Скорикова не просто приятелем, но и сожителем хозяина квартиры, ибо эти двое известны своими нетрадиционными пристрастиями. И не сомневаюсь, что одной из первых версий, выдвинутых милицией, будет именно тема ревности – суровой мужской ревности, так сказать.
Лида покачала головой…
– Сволочь ты! – раздался истошный крик Саныча, и Лида очнулась, сообразив, что она уже не в пахнущей кровью квартире Ваньки и Вальки, а в студии и видит дергающееся лицо Мигало не наяву, а на мониторе. К монитору-то и вызвал их Саныч. – Сволочь ты, Мигало! Трупоед поганый! Антропофаг! Ни стыда у тебя, ни совести! Твое какое дело, на хрен, кто с кем спал, спит и будет спать? Нет, клянусь, если он только брякнет, что ребята снимались в «Деревеньке», я ему вчиню тако-ой иск… нет, я его просто убью! Найму киллера и убью, вот вам святой истинный крест! – И Саныч размашисто перекрестился распечаткой сценария сегодняшней сцены.
– Он ничего не скажет, не волнуйся, – пробормотала Лида. – Когда он меня узнал, то сразу придержал язык.
Саныч посмотрел вприщур на Лиду и медленно кивнул. Он понял, почему заткнулся Мигало… Дело, конечно, было не в том, что в душе Вовочки вдруг проснулись честь и совесть: эти чувства профессионалы-репортеры выжигают в своих душах каленым железом. Или ты порядочный человек – но неудачник, или тварь бесстыжая, продажная, безжалостная – но истинный журналист. Мигало принадлежал к числу «истинных мастеров», а значит, вместо души у него было портмоне, вместо головы – компьютер, а вместо сердца… нет, даже не пламенный мотор, а калькулятор. Он прекрасно знал, что представитель президента в Нижегородском округе, Владлен Сергач, тот самый, при официальной поддержке которого и процветает канал «Дубль В», в то же время является тайным держателем акций компании «Око Волги», то есть именно на этих деньгах держится «Деревенька». Разумеется, «деревенщики», как и все порядочные люди, терпеть не могли Сергача, с подачи которого вся страна не столь давно рухнула в дефолт (за что, надо полагать, он и был награжден этой «шубой с царского плеча» – своей хлебной и не пыльной должностью), однако твердо придерживались мнения, что с паршивой овцы – хоть шерсти клок, и охотно брали Сергачевы деньги на новые и новые выпуски «Деревеньки». Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя; свобода буржуазного писателя, художника или актрисы напрямую зависит от денежного мешка… и далее по тексту. Таким образом, не один Мигало был крутым профессионалом. Но, повторимся, Вовочка, имея вместо сердца счетную машинку, отлично знал: одно некорректное словечко в адрес «Деревеньки» немедленно вызовет у Сергача жуткую реакцию отторжения, и тогда «Дублю В» может здорово не поздоровиться.
Поэтому про «Деревеньку» и в самом деле в репортаже Мигало не было даже упомянуто.
Лида вдруг заметила, что смотрит на экран, брезгливо морщась. И не только потому, что на Мигало тошно было глядеть. Запах нашатыря продолжал назойливо терзать ее обоняние. Да что за напасть?! Какая-то навязчивая галлюцинация.
Она повернула голову и убедилась, что галлюцинация тут совершенно ни при чем, а нашатырем пахнет потому, что им приводят в себя рыдающую в другом конце студии Лолу.
Ну да, понятно. Иван Швец считался признанным красавцем и у мужчин, и у женщин. Лиде всегда казалось, что Ваньке следовало бы похудеть килограммов на десять, тогда, без этих пухлых щечек и второго подбородка, он смотрелся бы и в самом деле отлично, однако это не мешало ему разбивать сердца направо и налево. Актером он был хорошим, что и говорить, и если уж давал себе труд изображать любовь на сцене или на экране (в «Деревеньке» он играл жениха Лолы-Вари), то трудно было отличить игру от реальности. Видимо, бедняжка Лола и купилась. И сейчас рыдает неведомо отчего: или оттого, что герой ее снов оказался пидермоном, как говорят французы, или что он стал жертвой покушения.
Но что бы там ни утверждал Вовочка Мигало, какие бы версии ни разрабатывали компетентные органы, Лиде было совершенно ясно: покушение никак не связано с сексуальной ориентацией – вернее, дезориентацией Ваньки и Вальки. Парень, который в них стрелял, вообще не представлял, что ребята – «голубые». Иначе он не бросил бы Лиде с беспощадной яростью: и ты, мол, дура, трахаться сюда пришла?
Вспомнив его слова, Лида припомнила заодно, что не обмолвилась о них оперативнику, который снимал с нее первые показания. Вообще, если уж совсем честно, она ни слова не сказала и о том, что видела стрелявшего. Во-первых, ее никто не спросил, застала она кого-то в квартире или нет. Милицейской бригадой как-то само собой, априори, было решено, что «Погодина Л.Н., соседка пострадавших, проживающая в кв. № 21 (так ее обозначили в протоколе), вошла в квартиру Швеца, увидела два окровавленных тела – и рухнула в обморок. А убийца в это время был уже далеко». Видимо, такое убеждение сложилось из показаний Клавдии Васильевны – она-то в самом деле никого не видела, кроме раненых и лишившейся чувств Лиды.
Таким образом, Лиду никто ни о чем не спрашивал, а сама она не проявила инициативы давать показания. Прежде всего потому, что ничего толкового не могла бы сказать. Была слишком потрясена. Лица того человека она не помнила – вместо четкого рисунка черт клубилась в памяти какая-то мешанина, к тому же смотрела Лида не в его глаза, а в единственное око пистолета, а что касается громадного роста убийцы, она ведь глядела на него снизу, уже сидя на полу, да и была в полуобмороке. Она даже не может точно утверждать, что он был одет в черное: в глазах потемнело. С другой стороны, она понимала, что хоть какая-то информация могла бы оказаться милиции полезной. Например, что стрелявший – мужчина, а не женщина. Хотя бы это! Но ее прошлый – и единственный – опыт общения с правоохранительными органами оказался настолько печальным, а вернее сказать, трагическим, что для нее лица всех работников милиции, прокуратуры, следствия слились в некую ледяную, равнодушную, точнее, вовсе бездушную маску. Этого отношения она не могла преодолеть, даже если бы ее гражданское сознание кричало во весь голос. Однако оно молчало в тряпку, как любила говорить Женя Поливанова, ну и Лида тоже промолчала.
К тому же у нее оказалась масса дел. Запереть квартиру, сопроводить Ваньку и Вальку в машине «Скорой помощи» до пятой больницы, нынче дежурной, убедиться, что «повреждений, не совместимых с жизнью, не обнаружено, состояние раненых средней тяжести», втихомолку порадоваться, что эти поганые пидермоны скоро вернутся в строй, а в ожидании этого срочно перекроить сценарий сегодняшней передачи, вернее, написать другой. Ну и позвонить Санычу, конечно. Очнувшись на том конце провода от кратковременного обморока, он немедленно начал договариваться со студией о переносе времени тракта и вызывать актеров, которые могли понадобиться для нового эпизода.
Возникли проблемы. Ведь в первоначально намеченном фрагменте с рабочим названием «Гадание» сниматься должны были всего три актера: Ванька, Валька и Лола. Суть эпизода заключалась в том, что деревенская девка Варюша накануне Рождества приходит в баньку, но не мыться-париться, а погадать о женихе. В бане, если кто не знает, живет такое страшноватое существо – банник, с виду напоминающее маленького, косматого, скрюченного старичка. Как и всякая нечистая сила, он наделен способностью провидеть будущее. Гадают девицы следующим образом: входят в темную, нетопленую баню, становятся задом к печке, задирают юбку и спрашивают:
– Богат ли будет мой жених?
Если да, то банник погладит красотку по попке мохнатой теплой лапой, если нет – пощекочет холодной рукой. Ну а если к нему подольститься, он может назвать даже имя суженого… Варюха была девушка, по-нонешнему выражаясь, меркантильная и женихов, которых считала невыгодными, отшивала почем зря, без всякой жалости. Среди таких невыгодных и ходил красавец Ванюша (Ванька Швец играл своего тезку). Варвара резонно полагала, что с лица воду не пить, и готова была предпочесть богатого увальня Федора (в этой сцене актер ТЮЗа Коля Кривошип не участвовал). И решил Ванюша взять свою судьбу в свои руки. Он напоил банника (в его роли выступал Валька Скориков) самогоном так, что тот перестал лыко вязать. А потом уложил его в уголок, завалил старыми вениками, да и залез сам на полок рядом с печкой. И когда Варька задрала юбки, вопрошая, каков будет ее жених, Ванюша не просто огладил ее мохнатой варежкой, но и воспользовался, фигурально выражаясь, девичьей беззащитностью. Легковерная Варька осталась в полной уверенности, что банник принял образ Ванюши, а потому решила не бороться с судьбой: отдать руку и сердце удалому красавцу.
В связи с тем, что оба исполнителя мужских ролей вышли из строя, пришлось срочно подготовить к съемке другой эпизод – с рабочим названием «Женихи-черти». Поскольку он требовал участия не трех, а десяти участников, которых предстояло еще собрать и ознакомить с текстом, студийное начальство смогло предоставить «Деревеньке» только ночное время: после одиннадцати вечера, когда живое вещание на «Око Волги» уже заканчивалось, шли только фильмы или заранее записанные передачи. Вот так и вышло, что они увидели эфир полуночных «Трудных итогов». И теперь шел уже первый час, а между тем запись фрагмента еще не началась. А ведь «Деревенька» стояла в завтрашней программе, и снять «Женихов-чертей» надо было именно сегодня. Умереть, но снять!
Строго говоря, сцена была незамысловатая. Девки собираются в избе веселой солдатки Маши на посиделки, прядут, вяжут, щелкают семечки, как вдруг раздается стук в дверь, и входят четверо ухажеров из соседней деревни. Надо сказать, что в старые времена такие вот ухаживания «чужих» не больно-то поощрялись. Узнав, что за девушкой из села, скажем, Малиново ходит парень из деревни, условно говоря, Калиново, ее земляки считали себя оскорбленными и могли, поймав ухажера на свидании, запросто переломать ему кости: не замай-де нашего добра! Однако на сей раз ни одного из суровых стражей поблизости не случилось. И никто не мешал девкам превесело проводить время со случайными гостями, тем паче что те принесли вина и сластей и начали угощать красавиц. В разгар веселья Варькина сестрица Марютка уронила спицу, полезла за ней под лавку, на которой сидели женихи, и обнаружила, что вместо сапог и валенок на их ногах – копыта, а стало быть, это никакие не женихи, а самые настоящие черти, принявшие человеческий облик – надо быть, не с добрыми намерениями, а для замышления какой-нибудь пакости. Кое-как Марютка выманила сестру вон из избы – якобы по нужде, рассказала ей о своем открытии, и девки побежали в церковь – звать попа, чтобы изгнал чертей. Когда поп примчался и начал махать кадилом да молитвы читать, черти, понятно, не выдержали и один за другим улетели в дымовую трубу, однако напакостить все же успели: все девки, как одна, оказались в чем мать родила и никак не могли взять в толк, куда подевались их рубашки да сарафаны.
Постепенно простодушное веселье этой фантастической байки одолело мрачное настроение молодых актеров, у которых из головы не шла печальная участь Ваньки с Валькой. У одной только Лолы непрестанно были глаза на мокром месте, но профессионализм – как мед Винни-Пуха: он или есть, или его нет, а Лола считалась все же профессиональной актрисой. Сцену в конце концов записали, и, хоть часы показывали уже четверть второго, а у актеров и телеоператоров заплетались ноги и языки, все находились в том особом, приподнятом настроении, которое знаменует собой явную удачу. Уже кто-то втихаря выразился в том смысле, что нет худа без добра: сцена получилась необычайно эффектная, смешная до упаду, сдобренная здоровым народным эротизмом, поэтому завтрашняя передача определенно будет иметь успех. А Ванька в последнее время избаловался, Нарцисс несчастный, играл через губу, текст то и дело забывал, мизансцены ломал, поэтому не факт, что «Гадание» удалось бы на «пять». Услышав такие разговорчики в строю, Лола страшно обиделась и опять залилась слезами. До обморока, правда, не дошло, однако она так плакала, что Лида даже начала опасаться за ее здоровье. Честно говоря, ей и в голову не приходило, что ошибка природы Ванька мог вызывать у этой пустенькой актрисульки с хорошеньким, но весьма жестким личиком такую бурю чувств. Она начала успокаивать Лолу, и процесс этот почему-то затянулся. Лида и оглянуться не успела, как они остались в гримерной одни: все прочие «девки», «женихи» и техсостав уже разбрелись по домам. А в гримерную рвалась следующая группа телегероев: время трактов было задействовано практически круглосуточно.