Страница:
Она рванула дверь запасного выхода, выскочила на площадку и кинулась вниз по ступенькам. И пробежала не меньше этажа, прежде чем расслышала сквозь свое запаленное дыхание частую дробь чужих шагов.
Ноги подогнулись. Как она не подумала, что на четвертом этаже тоже есть выход на эту же самую запасную лестницу! И там-то, над дверью, кажется, табличка в порядке. Убийца обежал этаж и мигом смекнул, что жертва попытается спастись через черный ход.
И теперь бежит вниз, чтобы отрезать ей путь к спасению!
У Лиды подогнулись было ноги, но в этот миг логичность мышления, всегда бывшая ее самым сильным качеством и непременно помогавшая в трудные минуты жизни, робко приподняла задавленную слепым, безрассудным страхом голову и вопросила: «А не глупость ли это?» В смысле, не глупость ли – бежать убийце вниз, вместо того чтобы перехватить жертву на лестнице? Ведь если беглянка почует опасность, то запросто улизнет на тот же четвертый этаж, или на третий, или на второй, а тогда успеет выбраться из студии прежде, чем терминатор местного разлива спохватится!
А может, это вовсе даже и не он несется там впереди?
Лида приостановилась и свесилась в пролет. И в ту же секунду различила внизу тонкую руку, сжимающую красные варежки и скользящую по перилам. И поняла, кто это, еще прежде, чем снизу на нее поглядело бледное личико Лолы.
При виде Лиды она замерла, повисла на перилах, с усилием переводя дух, и Лида через минуту поравнялась с ней. Темные, яркие глаза Лолы казались огромными на помертвевшем лице, взгляд испуганно метался, алый рот приоткрылся, и Лида с привычной завистью подумала, что Лола обладает редкой красотой: ее не портит даже испуг, даже следы недавно пролитых слез, у нее даже веки после рыданий не опухли, и макияж умудрился каким-то непостижимым образом не размазаться! Она была гораздо больше похожа не на перепуганную женщину, а на актрису, которая играет перепуганную женщину.
А между прочим, с чего бы это Лоле пугаться?..
И стоило Лиде подумать об этом, как логика вновь высунула голову из-под пуховых подушек страха и спросила: «А зачем этот кошмарный парень, от которого ты так панически спасаешься, вообще притащился на студию? Почему, если он так уж обуреваем желанием убить тебя, не сделал этого там, в квартире Ваньки с Валькой, тихо и спокойно, без риска, без посторонних, а собирался учинить смертоубийство на глазах охранника и Лолы? Спохватился, что оставил свидетельницу, которая видела его и может описать? Не поздновато ли спохватился? И вообще, откуда он узнал, где ты работаешь? А может быть, он пришел на студию вовсе не за тобой? А за кем тогда?..»
И тут догадка ужалила ее, как пчела!
– Лола, кто этот парень? – спросила она как бы между прочим.
Лола споткнулась и кубарем покатилась бы с лестницы, если бы не успела ухватиться за перила.
– Како-ой па-арень? – простонала она, заикаясь, таким голосом, словно преодолевала дурноту, подступающий обморок.
– Тот, который ждал около лифта. Тот, от которого ты бежишь. Кто он такой? – настойчиво повторила Лида.
Какого угодно ответа она ждала, только не того, который последовал!
– Это мой жених, – упавшим голосом сказала Лола.
Ее жених?!
Теперь настала очередь спотыкаться Лиде… На счастье, они были уже на первом этаже, так что ноги переломать она не рисковала. Здесь не горела лампочка, и дверь пришлось искать на ощупь. Кое-как, мешая друг другу и сталкиваясь руками, нашарили ручку, кое-как сообразили, куда ее поворачивать, чтобы открыть, – и наконец-то выскочили во двор.
– Гос-споди, – простонала Лола, – какой колотун! Побежали скорей!
Девушки ринулись по двору, причем Лола чуть впереди, а Лида отставала, не зная, чему больше дивиться: тому ли, что Лола ее ни о чем не спрашивает, как бы априори допуская, что ее жених – сущее пугало, от которого должны кидаться врассыпную все нормальные люди; то ли тому, что эта молодая актриса, гость на студии телевидения редкий, так хорошо знает местные закоулки. Сначала запасную лестницу отыскала, а теперь безошибочно ведет Лиду к тому самому хитрому гаражу, в котором имелся выход в парк Пушкина… Что характерно, Лоле даже не пришлось стучаться, спрашивать у кого-то разрешения: с уверенностью завсегдатая она отыскала какую-то дверцу, пробежала по темному, гулкому, выстуженному, пахнущему бензином помещению, в центре которого громоздилась громадная, застывшая ПТС, и мгновенно нашла нужную дверь. Та была заложена могучим засовом, словно ворота какого-нибудь амбара, однако Лола, поднатужившись, смогла его отодвинуть – и через минуту они выбежали на тропку, ведущую куда-то в глубь парка.
Лида оглянулась: дверь-то в гараж осталась незапертой! По идее, надо бы сообщить об этом охране, но как это сделать, интересно? По телефону позвонить? Но свой мобильный она сегодня забыла дома, а у Лолы неведомо, есть он или нет. Можно спросить… но слишком многое надо было Лиде спросить у этой загадочной красотки, чтобы тратить время на какой-то мобильник!
Ладно, доберется до дому и позвонит на студию. Авось ничего страшного в третьем часу ночи тут не произойдет. А произойдет – ну что ж, сами хозяева виноваты, надо покрепче двери запирать. Чтобы две ошалевшие от страха девицы не смогли с ними справиться!
А вот, кстати, – насчет ошалевших от страха… Созрел первый вопросик для Лолы: с чего это она так перепугалась, увидев любимого жениха?
Но спросить Лида не успела, Лола ее опередила:
– Слушай, ты в верхней части живешь?
Вопрос для аборигенов не праздный. Нижний Новгород разделяется на две части: верхнюю, расположенную преимущественно на довольно высоких Дятловых горах над Окой, а также над местом ее слияния с Волгой, и нижнюю, называемую еще Заречной и занимающую низину между двумя реками, от знаменитой Стрелки до Волжского железнодорожного моста. В верхней части находятся все вузы, в том числе и университет имени Лобачевского, кремль, музеи, центральная улица Покровка, площадь Минина и Пожарского, элитные дома, Верхневолжская набережная – любимые места скоплений нижегородцев. Что характерно, Нижневолжская набережная, регулярно затопляемая при весенних разливах, тоже считается принадлежностью верхней части города. Такой вот топографически-географический парадокс. То есть верхняя часть – это все правобережье. Нижняя часть, левобережная, – это площадь Ленина, Сормово, автозавод, Московский вокзал, Канавинский базар… Жизнь в той или иной части города проводит между нижегородцами-снобами (а с некоторых пор в этом чудном городе завелись и такие – с подачи москвичей!) и остальными жителями незримую, но достаточно четкую грань. Впрочем, и снобы полагают, что уж лучше жить в самом захудалом районе нижней части Нижнего, чем в области. Но так думают все на свете горожане!
– Ну да, в верхней, – ответила Лида. – На Полтавской. А ты?
– В Гордеевке, – махнула рукой Лола (микрорайон Гордеевка находится за Московским вокзалом – то есть в нижней части города). – Туда сейчас не добраться. Да и боюсь я… – Она оглянулась на высоченную телевышку, нарядно перемигивающуюся огоньками, словно новогодняя елка, и вдруг схватилась за Лиду обеими руками: – Слушай, пусти до утра перекантоваться, а? А то мне хоть в сугробе ночуй. Денег нет, да и боюсь я домой возвращаться!
Лида терпеть не могла таких случайных ночевальщиков. После случившегося с Сергеем она жила одна, совершенно одна, и гостей своих всегда старалась выпроводить пораньше, пока еще ходил транспорт, а в крайнем случае – вызывала им по телефону такси. Строго говоря, она могла и сейчас махнуть какой-нибудь проезжающей мимо машине, сунуть шоферу сотню и спровадить безденежную актрисульку в ее Гордеевку. Она, в общем-то, почти так и поступила: проголосовала бродячему такси, но вместо Гордеевки велела ехать на Полтавскую и отделалась не сотней, а всего лишь пятьюдесятью рублями. Все равно обдираловка: езды от телецентра до Полтавской по Белинке – ровно три минуты. Она поступилась принципами потому, что вопросы Лоле все-таки не были еще заданы. А Лиде надо непременно выяснить, связан ли ужас Лолы перед явлением жениха с тем жутким происшествием, которое приключилось утром с Ванькой и Валькой? Иначе говоря, известно ли ей, что именно этот остроглазый мрачный тип стрелял в главных героев «Деревеньки»? Это вопрос первый и главный. Второй же связан с личностью жуткого жениха. Лиде до зарезу надо было знать, кто он: профессиональный киллер или обыкновенный провинциальный Отелло? Еще ей требовалось выяснить его домашний адрес и телефон…
Если кто-то думает, что она намеревалась отнести эти сведения в милицию и помочь оперативникам в розыске человека, покушавшегося на Ваньку с Валькой, то он глубоко ошибается.
10 апреля 2002 года
Ноги подогнулись. Как она не подумала, что на четвертом этаже тоже есть выход на эту же самую запасную лестницу! И там-то, над дверью, кажется, табличка в порядке. Убийца обежал этаж и мигом смекнул, что жертва попытается спастись через черный ход.
И теперь бежит вниз, чтобы отрезать ей путь к спасению!
У Лиды подогнулись было ноги, но в этот миг логичность мышления, всегда бывшая ее самым сильным качеством и непременно помогавшая в трудные минуты жизни, робко приподняла задавленную слепым, безрассудным страхом голову и вопросила: «А не глупость ли это?» В смысле, не глупость ли – бежать убийце вниз, вместо того чтобы перехватить жертву на лестнице? Ведь если беглянка почует опасность, то запросто улизнет на тот же четвертый этаж, или на третий, или на второй, а тогда успеет выбраться из студии прежде, чем терминатор местного разлива спохватится!
А может, это вовсе даже и не он несется там впереди?
Лида приостановилась и свесилась в пролет. И в ту же секунду различила внизу тонкую руку, сжимающую красные варежки и скользящую по перилам. И поняла, кто это, еще прежде, чем снизу на нее поглядело бледное личико Лолы.
При виде Лиды она замерла, повисла на перилах, с усилием переводя дух, и Лида через минуту поравнялась с ней. Темные, яркие глаза Лолы казались огромными на помертвевшем лице, взгляд испуганно метался, алый рот приоткрылся, и Лида с привычной завистью подумала, что Лола обладает редкой красотой: ее не портит даже испуг, даже следы недавно пролитых слез, у нее даже веки после рыданий не опухли, и макияж умудрился каким-то непостижимым образом не размазаться! Она была гораздо больше похожа не на перепуганную женщину, а на актрису, которая играет перепуганную женщину.
А между прочим, с чего бы это Лоле пугаться?..
И стоило Лиде подумать об этом, как логика вновь высунула голову из-под пуховых подушек страха и спросила: «А зачем этот кошмарный парень, от которого ты так панически спасаешься, вообще притащился на студию? Почему, если он так уж обуреваем желанием убить тебя, не сделал этого там, в квартире Ваньки с Валькой, тихо и спокойно, без риска, без посторонних, а собирался учинить смертоубийство на глазах охранника и Лолы? Спохватился, что оставил свидетельницу, которая видела его и может описать? Не поздновато ли спохватился? И вообще, откуда он узнал, где ты работаешь? А может быть, он пришел на студию вовсе не за тобой? А за кем тогда?..»
И тут догадка ужалила ее, как пчела!
– Лола, кто этот парень? – спросила она как бы между прочим.
Лола споткнулась и кубарем покатилась бы с лестницы, если бы не успела ухватиться за перила.
– Како-ой па-арень? – простонала она, заикаясь, таким голосом, словно преодолевала дурноту, подступающий обморок.
– Тот, который ждал около лифта. Тот, от которого ты бежишь. Кто он такой? – настойчиво повторила Лида.
Какого угодно ответа она ждала, только не того, который последовал!
– Это мой жених, – упавшим голосом сказала Лола.
Ее жених?!
Теперь настала очередь спотыкаться Лиде… На счастье, они были уже на первом этаже, так что ноги переломать она не рисковала. Здесь не горела лампочка, и дверь пришлось искать на ощупь. Кое-как, мешая друг другу и сталкиваясь руками, нашарили ручку, кое-как сообразили, куда ее поворачивать, чтобы открыть, – и наконец-то выскочили во двор.
– Гос-споди, – простонала Лола, – какой колотун! Побежали скорей!
Девушки ринулись по двору, причем Лола чуть впереди, а Лида отставала, не зная, чему больше дивиться: тому ли, что Лола ее ни о чем не спрашивает, как бы априори допуская, что ее жених – сущее пугало, от которого должны кидаться врассыпную все нормальные люди; то ли тому, что эта молодая актриса, гость на студии телевидения редкий, так хорошо знает местные закоулки. Сначала запасную лестницу отыскала, а теперь безошибочно ведет Лиду к тому самому хитрому гаражу, в котором имелся выход в парк Пушкина… Что характерно, Лоле даже не пришлось стучаться, спрашивать у кого-то разрешения: с уверенностью завсегдатая она отыскала какую-то дверцу, пробежала по темному, гулкому, выстуженному, пахнущему бензином помещению, в центре которого громоздилась громадная, застывшая ПТС, и мгновенно нашла нужную дверь. Та была заложена могучим засовом, словно ворота какого-нибудь амбара, однако Лола, поднатужившись, смогла его отодвинуть – и через минуту они выбежали на тропку, ведущую куда-то в глубь парка.
Лида оглянулась: дверь-то в гараж осталась незапертой! По идее, надо бы сообщить об этом охране, но как это сделать, интересно? По телефону позвонить? Но свой мобильный она сегодня забыла дома, а у Лолы неведомо, есть он или нет. Можно спросить… но слишком многое надо было Лиде спросить у этой загадочной красотки, чтобы тратить время на какой-то мобильник!
Ладно, доберется до дому и позвонит на студию. Авось ничего страшного в третьем часу ночи тут не произойдет. А произойдет – ну что ж, сами хозяева виноваты, надо покрепче двери запирать. Чтобы две ошалевшие от страха девицы не смогли с ними справиться!
А вот, кстати, – насчет ошалевших от страха… Созрел первый вопросик для Лолы: с чего это она так перепугалась, увидев любимого жениха?
Но спросить Лида не успела, Лола ее опередила:
– Слушай, ты в верхней части живешь?
Вопрос для аборигенов не праздный. Нижний Новгород разделяется на две части: верхнюю, расположенную преимущественно на довольно высоких Дятловых горах над Окой, а также над местом ее слияния с Волгой, и нижнюю, называемую еще Заречной и занимающую низину между двумя реками, от знаменитой Стрелки до Волжского железнодорожного моста. В верхней части находятся все вузы, в том числе и университет имени Лобачевского, кремль, музеи, центральная улица Покровка, площадь Минина и Пожарского, элитные дома, Верхневолжская набережная – любимые места скоплений нижегородцев. Что характерно, Нижневолжская набережная, регулярно затопляемая при весенних разливах, тоже считается принадлежностью верхней части города. Такой вот топографически-географический парадокс. То есть верхняя часть – это все правобережье. Нижняя часть, левобережная, – это площадь Ленина, Сормово, автозавод, Московский вокзал, Канавинский базар… Жизнь в той или иной части города проводит между нижегородцами-снобами (а с некоторых пор в этом чудном городе завелись и такие – с подачи москвичей!) и остальными жителями незримую, но достаточно четкую грань. Впрочем, и снобы полагают, что уж лучше жить в самом захудалом районе нижней части Нижнего, чем в области. Но так думают все на свете горожане!
– Ну да, в верхней, – ответила Лида. – На Полтавской. А ты?
– В Гордеевке, – махнула рукой Лола (микрорайон Гордеевка находится за Московским вокзалом – то есть в нижней части города). – Туда сейчас не добраться. Да и боюсь я… – Она оглянулась на высоченную телевышку, нарядно перемигивающуюся огоньками, словно новогодняя елка, и вдруг схватилась за Лиду обеими руками: – Слушай, пусти до утра перекантоваться, а? А то мне хоть в сугробе ночуй. Денег нет, да и боюсь я домой возвращаться!
Лида терпеть не могла таких случайных ночевальщиков. После случившегося с Сергеем она жила одна, совершенно одна, и гостей своих всегда старалась выпроводить пораньше, пока еще ходил транспорт, а в крайнем случае – вызывала им по телефону такси. Строго говоря, она могла и сейчас махнуть какой-нибудь проезжающей мимо машине, сунуть шоферу сотню и спровадить безденежную актрисульку в ее Гордеевку. Она, в общем-то, почти так и поступила: проголосовала бродячему такси, но вместо Гордеевки велела ехать на Полтавскую и отделалась не сотней, а всего лишь пятьюдесятью рублями. Все равно обдираловка: езды от телецентра до Полтавской по Белинке – ровно три минуты. Она поступилась принципами потому, что вопросы Лоле все-таки не были еще заданы. А Лиде надо непременно выяснить, связан ли ужас Лолы перед явлением жениха с тем жутким происшествием, которое приключилось утром с Ванькой и Валькой? Иначе говоря, известно ли ей, что именно этот остроглазый мрачный тип стрелял в главных героев «Деревеньки»? Это вопрос первый и главный. Второй же связан с личностью жуткого жениха. Лиде до зарезу надо было знать, кто он: профессиональный киллер или обыкновенный провинциальный Отелло? Еще ей требовалось выяснить его домашний адрес и телефон…
Если кто-то думает, что она намеревалась отнести эти сведения в милицию и помочь оперативникам в розыске человека, покушавшегося на Ваньку с Валькой, то он глубоко ошибается.
10 апреля 2002 года
Не раз и не два было замечено, что все самое важное происходит в жизни случайно. И если проследить ту цепочку, которая вела к событиям, ставшим в твоей судьбе определяющими, поразишься, с какой мелочи, ну просто-таки с ерунды все началось! Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда… Вот именно: когда б мы знали, из какой ерунды раздувается иной раз вселенский пожар, опаляющий наши лица… и лица тех, кто рядом с нами!
Все уже осталось позади: и Сережины похороны (единогласное решение следствия было: смерть в результате несчастного случая – после алкогольного опьянения и отравления угарным газом), и девятины, и сороковины, и Лида постепенно снова начала привыкать к своей размеренной одинокой жизни. Но тут в нее ворвалась «Деревенька», и пришлось подстраивать свои дела под расписание трактов (Саныч требовал непременно присутствия на них сценариста, понятия «не могу» для него просто не существовало), опаздывать из-за этого на лекции или вообще переносить их (Лида вела факультативный курс русской демонологии в университете – практически бесплатно, из любви к искусству, как говорится), писать не просто когда и что хочется, а то, что потребно Санычу в данный конкретный момент. Порою то, что он одобрял вчера, сегодня казалось ему никчемным барахлом, поэтому Лида вскоре привыкла просыпаться от его безумных звонков в половине пятого утра и, путаясь в халате и остатках сна, срочно падать за компьютер и переделывать уже принятую сцену. Надо было встречаться со спонсорами передачи… В принципе, их брал на себя Саныч, но отчего-то эти новорусские скоробогачи становились гораздо податливее и щедрее, когда болтливый телевизионный хиппарь приводил с собой молчаливую, сдержанную, порою надменную, порою откровенно высокомерную, красивую Лидию Погодину – типа, писательницу, кандидата наук, в натуре, чисто интеллигентную, конкретно, местную знаменитость! Короче, выпадали дни, когда она себя не помнила из-за суеты. Воистину, довлеет дневи злоба его! И вот как-то раз, за кофе, одним глазом заглянув в программу телепередач, Лида увидела анонс фильма, который она давно хотела посмотреть. Это были голливудские «Опасные связи». И, конечно, – вот свинство! – он шел по местной программе ННТВ именно в то время, когда была назначена запись очередной «деревеньковской байки».
На счастье, у Лиды имелся видеомагнитофон, который, само собой разумеется, можно было запрограммировать на какое угодно время. Но именно тогда, когда она обозначала часы и минуты начала фильма, за спиной раздался телефонный звонок. От неожиданности палец въехал в единицу вместо двойки, Лида этого не заметила. Так вот и получилось, что видеомагнитофон включился на десять минут раньше, и перед фильмом записалось несколько рекламных роликов.
Усевшись на другой вечер – свободный, домашний, не «деревеньковский»! – на диван и включив видак, Лида, конечно, сразу поняла, что ошибочка вышла, но делать было нечего – и она терпеливо разглядывала какой-то кабинет с огромными хризантемами, стоящими в вазе почему-то на верхушке книжного стеллажа, письменный стол, за которым сидела улыбающаяся красивая женщина; темноватый зальчик, столики, задвинутые в полутемные, уютные ниши, стойку бара, чуть-чуть приподнятую над полом эстраду, каких-то девиц и парней, которые выплясывали под музыку, изувеченные рубящими лучами стробоскопов.
«Ночной клуб, что ли, новый открылся?» – устало подумала Лида. Потом на сцене появился худенький трогательный парнишка лет двадцати, не больше, с ворохом соломенных волос, стянутых на затылке: парнишка бренчал на гитаре; потом мелькнула высокая женская фигура в красном длинном платье и с длинными красными же волосами. В руке у нее был микрофон – кажется, она пела, Лида удивилась, узнав ту же красивую женщину, которая сидела за письменным столом: видимо, она была и директором клуба, и выступала в нем. Хорошо поставленный мужской голос зазывал всех нижегородцев и «гостей нашего города» в новый ночной клуб (Лида похвалила себя за догадливость), который открылся на Рождественской улице, недалеко от знаменитого «Барбариса», и назывался «Красная волчица».
Как? Что такое?!
Лида нажала на stop, перекрутила пленку на начало и снова просмотрела ролик.
После него прошла еще какая-то реклама, потом начался фильм, который она так мечтала посмотреть, но Лида не видела ни блистательного Джона Малковича, ни юного красавчика Киану Ривза, ни порочно-хорошенькой Умы Турман, ни кого-то другого из знаменитых актеров, снятых в этой лучшей из экранизаций романа Шодерло де Лакло. В конце концов она выключила телевизор.
Ладно, фильм от нее не уйдет! А вот «Красная волчица»…
Красная волчица! Песня, которую слушал Сергей в последние минуты своей жизни!
Плеер и пленку ей, конечно, не вернули, но именно об этой потертой старой кассете она жалела куда больше, чем об изделии великих Panasonic'ов. Все это время подспудно размышляла: почему из великого множества мелодий и песен Сергей выбрал именно эту? Что значила она для него? И что за странное словосочетание – «красная волчица»?
Лида была девушка дотошная, она посмотрела в энциклопедию и узнала, что красными волками называются китайские степные волки, имеющие рыжий оттенок шерсти, но все же рыжий, а не красный! Однако Лида вспоминала свой сон… Накануне того дня, как она узнала о смерти Сергея, она видела красную волчицу, даже двух. Теперь Лида не сомневалась, что этот сон возник не просто так – ей послал его именно умерший брат. И вот, оказывается, в Нижнем существует еще какой-то человек, для которого это сочетание слов – красная волчица – столь же знаменательно, как и для Сергея, а потом и для Лиды. Или это просто совпадение?
Так или иначе, она должна была все выяснить досконально.
Не столько ради Сергея, сколько ради себя.
Между прочим, до чего странная вещь – эти родственные чувства! Откуда что берется и куда девается? Как уже говорилось, Сергей был Лиде сводным братом: Николай Погодин женился на Марии Вересовой, будучи вдовцом с семилетним сыном. Маша три года воспитывала Сережку как родного, потом родила дочку Лидочку. Когда той было шесть, а Сереже, стало быть, шестнадцать, родители погибли – уехали отдыхать в Грузию и во время экскурсии по Военно-Грузинской дороге попали под лавину.
На дворе стоял 1976 год. Николай Погодин хорошо зарабатывал – он был ведущим инженером на военном заводе, а начинал вообще в Магадане, где в те советские времена платили бешеные деньги. Поэтому у сирот остались квартира, машина, очень неплохие сбережения. Мгновенно повзрослевший Сергей вызвал из деревни тетку – сестру отца – и поручил ей Лиду. Тетя Сима поворчала, конечно, что придется бросить хозяйство, но детей она очень любила, поэтому смирилась с тем, что превратилась из деревенской жительницы в городскую дачницу. Под ее ласковым приглядом, не больно-то стесненные в средствах (обоим до совершеннолетия полагались пенсии за погибших родителей, да и отцовы сберкнижки позволяли стоять на земле уверенно, деревенский огород обеспечивал их продуктами), ребята окончили школу, занимаясь, чем хотели: Сергей – баскетболом, плаванием и стрельбой; Лида – французским языком, танцами, музыкой, да еще она ходила в фольклорно-музыкальный кружок «Рябинка» при областном Доме фольклора.
Там-то и приключилась с ней история, о которой до сих пор было тошно, стыдно, погано вспоминать… тем более, если послушать соседей, история эта стала поводом к трагедии Сергея.
В те блаженные советско-патриархальные годы детское творчество процветало и поощрялось. Фольклорно-музыкальный кружок пользовался жаркой любовью первого секретаря обкома партии, который был родом не из Нижнего, а из области и вообще увлекался краеведением. С легкой руки «первого» фольклорный коллектив поощряли все, кому не лень. Его беспрестанно посылали на разные слеты, приглашали выступать перед «высокими гостями» (был в ту пору такой официальный термин), без него не обходился ни один праздничный концерт в Нижегородском кремле. Разумеется, идеологическая направленность танцев, песенок и драматических сценок непременно курировалась свыше – по принципу, как бы чего не вышло. Тогда вообще все на свете курировалось. Может, в этом и был смысл… Короче, среди прочих надсмотрщиков, приставленных к «Рябинке», был молодой инструктор отдела культуры обкома комсомола Валерий Майданский. Был он партийцем потомственным: его отец работал завотделом культуры обкома партии, и Валерий считался кадром сугубо проверенным, доверенным и серьезным. Однако никто не знал, что двадцатипятилетний инструктор питал патологическую слабость к девочкам-подросткам – тем, кого Владимир Набоков называл нимфетками. Ни о каком Набокове Валерий Майданский, понятное дело, и слыхом не слыхал: книги этого «белогфардейца» были в то время под запретом, да и вообще, чтение было его слабым местом, Валерий больше увлекался парными телодвижениями под музыку, однако длинноногие и длиннорукие, по-щенячьи неуклюжие девчонки приводили его в исступление, сходное с тем, которое испытывал Гумберт по отношению к Лолите. Лида Погодина, задумчивая и отстраненная, высокомерная недотрога, которая в наш суетный мир словно бы заглядывала по необходимости, пребывая, как правило, в мире собственном, далеком отсюда, распалила воображение Майданского так, что он совсем перестал владеть собой. И однажды после комсомольского слета, на котором выступала «Рябинка», изрядно подвыпивший инструктор поймал Лиду в укромном закутке ТЮЗа (там проходил слет, там же были накрыты щедрые столы для его участников), в одном из многочисленных и довольно глубоких «карманов» сцены, прижал ее к себе и принялся целовать и тискать. Совершенно ошалелая от изумления и страха, Лида минуту или две не сопротивлялась. Валерик распалился донельзя, воспринял это как зеленый свет и повалил девчонку на груду какой-то мягкой бутафории. Он уже задрал ей юбку и начал стаскивать колготки, когда Лида очнулась и завизжала так, что пыл Валерика угас, а страсть сменилась страхом. Не дожидаясь, пока сбегутся люди, он выпустил девочку и спрятался среди декораций, откуда потом незаметно выбрался в зал – как ни в чем не бывало.
А Лида между тем кинулась бежать. Дело было зимой, в январе, в двадцатипятиградусный мороз, однако она выскочила на улицу как была – в танцевальных туфельках, ситцевом сарафане и батистовой рубашке, начисто забыв про шубку, – и пробежала так через площадь Свободы, Театральный сквер и два длиннющих квартала улицы Белинского, ворвалась домой и потеряла сознание на руках открывшего ей Сергея. Ей было тринадцать, ему – двадцать три, парень был уже опытный и сразу понял, что именно напугало сестру. Сообразил он также, что самого страшного не произошло, а потому остановил тетку, порывавшуюся звонить в милицию и «Скорую помощь», и взялся сам приводить Лиду в чувство. Дождался, пока она открыла глаза и расплакалась – значит, напряжение ее отпустило, – спросил одно только:
– Кто?
Видимо, такой был у него голос, что Лида мгновенно перестала плакать и назвала своего обидчика.
Сергей, внешне совершенно спокойный, оделся и ушел в ТЮЗ. Громкого скандала он не хотел: боялся опозорить сестру, пойдут разговоры – не остановишь, а у нее жизнь впереди. Поэтому дождался, пока комсомольцы наелись, напились и стали расходиться, пристроился к полупьяному Валерику (тот уже успел забыть смертельно напуганную девчонку: снял напряжение с какой-то штатной давалкой в том же «кармане», и теперь ему было море по колено) и проводил его до дома. Но, войдя вслед за ним в подъезд, подняться на этаж ему не дал: отметелил так, что Валерик остался без передних зубов – как нижних, так и верхних, – потом приказал раздеться до трусов (Сергей был брезглив!) и заставил сдать стометровку тут же, вокруг дома, босиком по снегу. Затем закопал парня в сугроб – чтобы охладился малость! – и, постояв над несчастным маньяком минут пять, спокойно ушел.
Самое поразительное, что эта история не имела вообще никакого продолжения. Сергей отлично понимал, что Валерий его узнал – да он и не прятал лица, не скрывал от пакостника, за что свершается над ним эта месть, – но при всем при том он был убежден: Майданский не осмелится и слова пикнуть против него. Им приходилось пересекаться и раньше в молодежных компаниях, где за Сергеем утвердилась слава абсолютно бесстрашного, рискового человека, который на спор хоть бутылку шампанского выпьет, сидя на подоконнике четвертого этажа (как Долохов), хоть расколотит окна в пикете милиции на площади Минина – центральной площади города, хоть въедет на мотоцикле в университетский корпус (Сергей учился на радиофаке), когда там идет торжественный митинг, посвященный… да чему угодно посвященный, хотя бы первому выступлению римских рабов против патрициев под интернациональным лозунгом «Хлеба и зрелищ!». Майданский отлично знал репутацию Сергея и понимал, что, если решит нажаловаться партийному отцу и напустит на мстителя местных ментов, Погодин тоже молчать не станет. И уж тогда Валере Майданскому мало не покажется. А если еще при этом всплывут и прежние грешки любителя маленьких девочек, заботливо прикрытые отцом и его приятелями из областного УВД…
Короче, в ту безумную ночь Валерий притащился домой и сказал, что его били не-знаю-кто-не-знаю-где-не-знаю-почему. Сломанный нос ему выпрямили, зубы вставили, благоприобретенную в сугробе пневмонию вылечили и перевели на работу в отдел строительства обкома комсомола. Завотделом. То есть повысили в должности.
Вскоре Валерий, человек вообще-то легкий и не отягощенный особым умом (про таких в народе говорят: «Думает не головой, а головкой!»), забыл и Лиду Погодину, и ее опасного братца. Или почти забыл. При всей своей дурости он был немного философом и понимал, что пострадал за дело и еще легко отделался. Ведь Сергей мог его вообще убить…
Уж не предчувствие ли вещее его посещало? Но если даже и так, Валерий был слишком самоуверен, чтобы прислушиваться к каким-то там предчувствиям!
Нижний Новгород – город не бог весть какой большой, но все же и не столь маленький. Здесь можно годами не видеть старых знакомых – особенно если не стремишься с ними встречаться и вы вращаетесь в разных сферах. Особенно если страна в это время вдруг пошла вразнос и надо пытаться как-то усидеть в этой полуразбитой колеснице. Каждый думал о себе, и было не до старых обид и старых счетов.
Во время павловской реформы остатки сбережений Николая Погодина, заботливо оберегаемые его сестрой, превратились в нечто эфемерное. Лида в это время доучивалась на филфаке университета и уже была замужем за Виталием Приваловым, своим другом детства (они когда-то вместе занимались еще в том приснопамятном фольклорно-музыкальном детском коллективе). Вместе с мужем и его приятелем Иннокентием Кореневым они организовали первое в Нижнем Новгороде частное издательство и попытались наводнить рынок той литературой, которую все трое любили больше всего на свете: сказками.
К сожалению, это было время всеобщего беспредела. Тот, кто помнит, меня поймет, а кто не помнит, все равно не поверит. «Лимонные» состояния (это никакая не метафора, ибо деньги в ту пору были такие – миллионы-»лимоны») наживались и исчезали за один день, а то и за час. Получить товар от поставщика и не заплатить – вошло в норму, это называлось «кинуть». Фальшивые накладные, фальшивые авизо, фальшивые договоры и ордера… Финансовые пирамиды, обман на каждом шагу, полный беспредел, полуматерное слово «плюрализм», как девиз жизни… Зазвучали первые контрольные выстрелы, профессия киллера вошла в моду, а самыми авторитетными и значимыми людьми стали воровские «авторитеты». Они определяли цены, моды, политику (хотя нет, политику страны определяло ЦРУ!), музыкальные и литературные пристрастия, стиль жизни и стилистику речи.
Это было безумное время… Впрочем, почему было? Оно и теперь продолжается, просто мы к нему малость приспособились, привыкли, стали воспринимать как норму то, от чего раньше падали в глубокий обморок, умирали от инфаркта или травились выхлопными газами в автомобиле.
Но вернемся в 1991–1992 годы и в Нижний Новгород. Издательство «Ребус», руководимое Лидой Погодиной, Виталием Приваловым и Иннокентием Кореневым, распродало стотысячные тиражи своих сказок по городам и весям и теперь тратило целые состояния на телефонные переговоры, пытаясь выколотить деньги из недобросовестных плательщиков. Как назло, именно в это время полным ходом шел распад Союза, намечался распад России, «самостийные и незалежные» страны Балтии, Грузия, Украина, Казахстан и иже с ними плевать хотели на какое-то там нижегородское издательство, которое мечтало получить свои кровные. Отдельные, особо мечтательные футурологи грезили о создании Дальневосточной республики. А потому один из покупателей сказок, сахалинский предприниматель Игорь Малышкин, решил не выбиваться из стаи и кинуть этих волжских лохов на двадцать пять тысяч долларов.
Все уже осталось позади: и Сережины похороны (единогласное решение следствия было: смерть в результате несчастного случая – после алкогольного опьянения и отравления угарным газом), и девятины, и сороковины, и Лида постепенно снова начала привыкать к своей размеренной одинокой жизни. Но тут в нее ворвалась «Деревенька», и пришлось подстраивать свои дела под расписание трактов (Саныч требовал непременно присутствия на них сценариста, понятия «не могу» для него просто не существовало), опаздывать из-за этого на лекции или вообще переносить их (Лида вела факультативный курс русской демонологии в университете – практически бесплатно, из любви к искусству, как говорится), писать не просто когда и что хочется, а то, что потребно Санычу в данный конкретный момент. Порою то, что он одобрял вчера, сегодня казалось ему никчемным барахлом, поэтому Лида вскоре привыкла просыпаться от его безумных звонков в половине пятого утра и, путаясь в халате и остатках сна, срочно падать за компьютер и переделывать уже принятую сцену. Надо было встречаться со спонсорами передачи… В принципе, их брал на себя Саныч, но отчего-то эти новорусские скоробогачи становились гораздо податливее и щедрее, когда болтливый телевизионный хиппарь приводил с собой молчаливую, сдержанную, порою надменную, порою откровенно высокомерную, красивую Лидию Погодину – типа, писательницу, кандидата наук, в натуре, чисто интеллигентную, конкретно, местную знаменитость! Короче, выпадали дни, когда она себя не помнила из-за суеты. Воистину, довлеет дневи злоба его! И вот как-то раз, за кофе, одним глазом заглянув в программу телепередач, Лида увидела анонс фильма, который она давно хотела посмотреть. Это были голливудские «Опасные связи». И, конечно, – вот свинство! – он шел по местной программе ННТВ именно в то время, когда была назначена запись очередной «деревеньковской байки».
На счастье, у Лиды имелся видеомагнитофон, который, само собой разумеется, можно было запрограммировать на какое угодно время. Но именно тогда, когда она обозначала часы и минуты начала фильма, за спиной раздался телефонный звонок. От неожиданности палец въехал в единицу вместо двойки, Лида этого не заметила. Так вот и получилось, что видеомагнитофон включился на десять минут раньше, и перед фильмом записалось несколько рекламных роликов.
Усевшись на другой вечер – свободный, домашний, не «деревеньковский»! – на диван и включив видак, Лида, конечно, сразу поняла, что ошибочка вышла, но делать было нечего – и она терпеливо разглядывала какой-то кабинет с огромными хризантемами, стоящими в вазе почему-то на верхушке книжного стеллажа, письменный стол, за которым сидела улыбающаяся красивая женщина; темноватый зальчик, столики, задвинутые в полутемные, уютные ниши, стойку бара, чуть-чуть приподнятую над полом эстраду, каких-то девиц и парней, которые выплясывали под музыку, изувеченные рубящими лучами стробоскопов.
«Ночной клуб, что ли, новый открылся?» – устало подумала Лида. Потом на сцене появился худенький трогательный парнишка лет двадцати, не больше, с ворохом соломенных волос, стянутых на затылке: парнишка бренчал на гитаре; потом мелькнула высокая женская фигура в красном длинном платье и с длинными красными же волосами. В руке у нее был микрофон – кажется, она пела, Лида удивилась, узнав ту же красивую женщину, которая сидела за письменным столом: видимо, она была и директором клуба, и выступала в нем. Хорошо поставленный мужской голос зазывал всех нижегородцев и «гостей нашего города» в новый ночной клуб (Лида похвалила себя за догадливость), который открылся на Рождественской улице, недалеко от знаменитого «Барбариса», и назывался «Красная волчица».
Как? Что такое?!
Лида нажала на stop, перекрутила пленку на начало и снова просмотрела ролик.
После него прошла еще какая-то реклама, потом начался фильм, который она так мечтала посмотреть, но Лида не видела ни блистательного Джона Малковича, ни юного красавчика Киану Ривза, ни порочно-хорошенькой Умы Турман, ни кого-то другого из знаменитых актеров, снятых в этой лучшей из экранизаций романа Шодерло де Лакло. В конце концов она выключила телевизор.
Ладно, фильм от нее не уйдет! А вот «Красная волчица»…
Красная волчица! Песня, которую слушал Сергей в последние минуты своей жизни!
Плеер и пленку ей, конечно, не вернули, но именно об этой потертой старой кассете она жалела куда больше, чем об изделии великих Panasonic'ов. Все это время подспудно размышляла: почему из великого множества мелодий и песен Сергей выбрал именно эту? Что значила она для него? И что за странное словосочетание – «красная волчица»?
Лида была девушка дотошная, она посмотрела в энциклопедию и узнала, что красными волками называются китайские степные волки, имеющие рыжий оттенок шерсти, но все же рыжий, а не красный! Однако Лида вспоминала свой сон… Накануне того дня, как она узнала о смерти Сергея, она видела красную волчицу, даже двух. Теперь Лида не сомневалась, что этот сон возник не просто так – ей послал его именно умерший брат. И вот, оказывается, в Нижнем существует еще какой-то человек, для которого это сочетание слов – красная волчица – столь же знаменательно, как и для Сергея, а потом и для Лиды. Или это просто совпадение?
Так или иначе, она должна была все выяснить досконально.
Не столько ради Сергея, сколько ради себя.
Между прочим, до чего странная вещь – эти родственные чувства! Откуда что берется и куда девается? Как уже говорилось, Сергей был Лиде сводным братом: Николай Погодин женился на Марии Вересовой, будучи вдовцом с семилетним сыном. Маша три года воспитывала Сережку как родного, потом родила дочку Лидочку. Когда той было шесть, а Сереже, стало быть, шестнадцать, родители погибли – уехали отдыхать в Грузию и во время экскурсии по Военно-Грузинской дороге попали под лавину.
На дворе стоял 1976 год. Николай Погодин хорошо зарабатывал – он был ведущим инженером на военном заводе, а начинал вообще в Магадане, где в те советские времена платили бешеные деньги. Поэтому у сирот остались квартира, машина, очень неплохие сбережения. Мгновенно повзрослевший Сергей вызвал из деревни тетку – сестру отца – и поручил ей Лиду. Тетя Сима поворчала, конечно, что придется бросить хозяйство, но детей она очень любила, поэтому смирилась с тем, что превратилась из деревенской жительницы в городскую дачницу. Под ее ласковым приглядом, не больно-то стесненные в средствах (обоим до совершеннолетия полагались пенсии за погибших родителей, да и отцовы сберкнижки позволяли стоять на земле уверенно, деревенский огород обеспечивал их продуктами), ребята окончили школу, занимаясь, чем хотели: Сергей – баскетболом, плаванием и стрельбой; Лида – французским языком, танцами, музыкой, да еще она ходила в фольклорно-музыкальный кружок «Рябинка» при областном Доме фольклора.
Там-то и приключилась с ней история, о которой до сих пор было тошно, стыдно, погано вспоминать… тем более, если послушать соседей, история эта стала поводом к трагедии Сергея.
В те блаженные советско-патриархальные годы детское творчество процветало и поощрялось. Фольклорно-музыкальный кружок пользовался жаркой любовью первого секретаря обкома партии, который был родом не из Нижнего, а из области и вообще увлекался краеведением. С легкой руки «первого» фольклорный коллектив поощряли все, кому не лень. Его беспрестанно посылали на разные слеты, приглашали выступать перед «высокими гостями» (был в ту пору такой официальный термин), без него не обходился ни один праздничный концерт в Нижегородском кремле. Разумеется, идеологическая направленность танцев, песенок и драматических сценок непременно курировалась свыше – по принципу, как бы чего не вышло. Тогда вообще все на свете курировалось. Может, в этом и был смысл… Короче, среди прочих надсмотрщиков, приставленных к «Рябинке», был молодой инструктор отдела культуры обкома комсомола Валерий Майданский. Был он партийцем потомственным: его отец работал завотделом культуры обкома партии, и Валерий считался кадром сугубо проверенным, доверенным и серьезным. Однако никто не знал, что двадцатипятилетний инструктор питал патологическую слабость к девочкам-подросткам – тем, кого Владимир Набоков называл нимфетками. Ни о каком Набокове Валерий Майданский, понятное дело, и слыхом не слыхал: книги этого «белогфардейца» были в то время под запретом, да и вообще, чтение было его слабым местом, Валерий больше увлекался парными телодвижениями под музыку, однако длинноногие и длиннорукие, по-щенячьи неуклюжие девчонки приводили его в исступление, сходное с тем, которое испытывал Гумберт по отношению к Лолите. Лида Погодина, задумчивая и отстраненная, высокомерная недотрога, которая в наш суетный мир словно бы заглядывала по необходимости, пребывая, как правило, в мире собственном, далеком отсюда, распалила воображение Майданского так, что он совсем перестал владеть собой. И однажды после комсомольского слета, на котором выступала «Рябинка», изрядно подвыпивший инструктор поймал Лиду в укромном закутке ТЮЗа (там проходил слет, там же были накрыты щедрые столы для его участников), в одном из многочисленных и довольно глубоких «карманов» сцены, прижал ее к себе и принялся целовать и тискать. Совершенно ошалелая от изумления и страха, Лида минуту или две не сопротивлялась. Валерик распалился донельзя, воспринял это как зеленый свет и повалил девчонку на груду какой-то мягкой бутафории. Он уже задрал ей юбку и начал стаскивать колготки, когда Лида очнулась и завизжала так, что пыл Валерика угас, а страсть сменилась страхом. Не дожидаясь, пока сбегутся люди, он выпустил девочку и спрятался среди декораций, откуда потом незаметно выбрался в зал – как ни в чем не бывало.
А Лида между тем кинулась бежать. Дело было зимой, в январе, в двадцатипятиградусный мороз, однако она выскочила на улицу как была – в танцевальных туфельках, ситцевом сарафане и батистовой рубашке, начисто забыв про шубку, – и пробежала так через площадь Свободы, Театральный сквер и два длиннющих квартала улицы Белинского, ворвалась домой и потеряла сознание на руках открывшего ей Сергея. Ей было тринадцать, ему – двадцать три, парень был уже опытный и сразу понял, что именно напугало сестру. Сообразил он также, что самого страшного не произошло, а потому остановил тетку, порывавшуюся звонить в милицию и «Скорую помощь», и взялся сам приводить Лиду в чувство. Дождался, пока она открыла глаза и расплакалась – значит, напряжение ее отпустило, – спросил одно только:
– Кто?
Видимо, такой был у него голос, что Лида мгновенно перестала плакать и назвала своего обидчика.
Сергей, внешне совершенно спокойный, оделся и ушел в ТЮЗ. Громкого скандала он не хотел: боялся опозорить сестру, пойдут разговоры – не остановишь, а у нее жизнь впереди. Поэтому дождался, пока комсомольцы наелись, напились и стали расходиться, пристроился к полупьяному Валерику (тот уже успел забыть смертельно напуганную девчонку: снял напряжение с какой-то штатной давалкой в том же «кармане», и теперь ему было море по колено) и проводил его до дома. Но, войдя вслед за ним в подъезд, подняться на этаж ему не дал: отметелил так, что Валерик остался без передних зубов – как нижних, так и верхних, – потом приказал раздеться до трусов (Сергей был брезглив!) и заставил сдать стометровку тут же, вокруг дома, босиком по снегу. Затем закопал парня в сугроб – чтобы охладился малость! – и, постояв над несчастным маньяком минут пять, спокойно ушел.
Самое поразительное, что эта история не имела вообще никакого продолжения. Сергей отлично понимал, что Валерий его узнал – да он и не прятал лица, не скрывал от пакостника, за что свершается над ним эта месть, – но при всем при том он был убежден: Майданский не осмелится и слова пикнуть против него. Им приходилось пересекаться и раньше в молодежных компаниях, где за Сергеем утвердилась слава абсолютно бесстрашного, рискового человека, который на спор хоть бутылку шампанского выпьет, сидя на подоконнике четвертого этажа (как Долохов), хоть расколотит окна в пикете милиции на площади Минина – центральной площади города, хоть въедет на мотоцикле в университетский корпус (Сергей учился на радиофаке), когда там идет торжественный митинг, посвященный… да чему угодно посвященный, хотя бы первому выступлению римских рабов против патрициев под интернациональным лозунгом «Хлеба и зрелищ!». Майданский отлично знал репутацию Сергея и понимал, что, если решит нажаловаться партийному отцу и напустит на мстителя местных ментов, Погодин тоже молчать не станет. И уж тогда Валере Майданскому мало не покажется. А если еще при этом всплывут и прежние грешки любителя маленьких девочек, заботливо прикрытые отцом и его приятелями из областного УВД…
Короче, в ту безумную ночь Валерий притащился домой и сказал, что его били не-знаю-кто-не-знаю-где-не-знаю-почему. Сломанный нос ему выпрямили, зубы вставили, благоприобретенную в сугробе пневмонию вылечили и перевели на работу в отдел строительства обкома комсомола. Завотделом. То есть повысили в должности.
Вскоре Валерий, человек вообще-то легкий и не отягощенный особым умом (про таких в народе говорят: «Думает не головой, а головкой!»), забыл и Лиду Погодину, и ее опасного братца. Или почти забыл. При всей своей дурости он был немного философом и понимал, что пострадал за дело и еще легко отделался. Ведь Сергей мог его вообще убить…
Уж не предчувствие ли вещее его посещало? Но если даже и так, Валерий был слишком самоуверен, чтобы прислушиваться к каким-то там предчувствиям!
Нижний Новгород – город не бог весть какой большой, но все же и не столь маленький. Здесь можно годами не видеть старых знакомых – особенно если не стремишься с ними встречаться и вы вращаетесь в разных сферах. Особенно если страна в это время вдруг пошла вразнос и надо пытаться как-то усидеть в этой полуразбитой колеснице. Каждый думал о себе, и было не до старых обид и старых счетов.
Во время павловской реформы остатки сбережений Николая Погодина, заботливо оберегаемые его сестрой, превратились в нечто эфемерное. Лида в это время доучивалась на филфаке университета и уже была замужем за Виталием Приваловым, своим другом детства (они когда-то вместе занимались еще в том приснопамятном фольклорно-музыкальном детском коллективе). Вместе с мужем и его приятелем Иннокентием Кореневым они организовали первое в Нижнем Новгороде частное издательство и попытались наводнить рынок той литературой, которую все трое любили больше всего на свете: сказками.
К сожалению, это было время всеобщего беспредела. Тот, кто помнит, меня поймет, а кто не помнит, все равно не поверит. «Лимонные» состояния (это никакая не метафора, ибо деньги в ту пору были такие – миллионы-»лимоны») наживались и исчезали за один день, а то и за час. Получить товар от поставщика и не заплатить – вошло в норму, это называлось «кинуть». Фальшивые накладные, фальшивые авизо, фальшивые договоры и ордера… Финансовые пирамиды, обман на каждом шагу, полный беспредел, полуматерное слово «плюрализм», как девиз жизни… Зазвучали первые контрольные выстрелы, профессия киллера вошла в моду, а самыми авторитетными и значимыми людьми стали воровские «авторитеты». Они определяли цены, моды, политику (хотя нет, политику страны определяло ЦРУ!), музыкальные и литературные пристрастия, стиль жизни и стилистику речи.
Это было безумное время… Впрочем, почему было? Оно и теперь продолжается, просто мы к нему малость приспособились, привыкли, стали воспринимать как норму то, от чего раньше падали в глубокий обморок, умирали от инфаркта или травились выхлопными газами в автомобиле.
Но вернемся в 1991–1992 годы и в Нижний Новгород. Издательство «Ребус», руководимое Лидой Погодиной, Виталием Приваловым и Иннокентием Кореневым, распродало стотысячные тиражи своих сказок по городам и весям и теперь тратило целые состояния на телефонные переговоры, пытаясь выколотить деньги из недобросовестных плательщиков. Как назло, именно в это время полным ходом шел распад Союза, намечался распад России, «самостийные и незалежные» страны Балтии, Грузия, Украина, Казахстан и иже с ними плевать хотели на какое-то там нижегородское издательство, которое мечтало получить свои кровные. Отдельные, особо мечтательные футурологи грезили о создании Дальневосточной республики. А потому один из покупателей сказок, сахалинский предприниматель Игорь Малышкин, решил не выбиваться из стаи и кинуть этих волжских лохов на двадцать пять тысяч долларов.