Как много людей вокруг! Воистину, здесь собралась вся Одесса! Все что-то кричат… Иногда крики заглушают даже музыку оркестра, что же говорить о какой-то красивой мелодии, которая мимолетно достигла слуха?
Что это за мелодия?
Семен Михайлович оглянулся и увидел горбатого старика с шарманкой. Около него стояла девочка лет восьми – бедно одетая, но красивая, как нежный цветок, с прекрасными черными глазами на смугло-бледном личике. Она пела под шарманку, но уже ни звука не было слышно из-за рокота и криков толпы.
– О чем она поет? Какая хорошенькая девочка! – услышал он голос жены и, обрадованный тем, что она, наконец, заговорила с ним, властно вскинул руку.
Вмиг весь кортеж остановился, а рядом оказался адъютант.
– Подведите шарманщика, – приказал князь. – Моя жена хочет услышать песню его девочки.
Приказание было исполнено.
– Фердинанд Наркевич к вашим услугам, ваше высокоблагородие! – попытался вытянуться во фрунт шарманщик, да горб не дал. У него был явный греческий акцент, хорошо знакомый Воронцову, который знал многих одесских греков.
– Старый солдат? – спросил князь.
– Так точно! – отрапортовал Наркевич. – В деле при ауле Гергебиль абрек спину перешиб, но я выжил.
– Так ты служил с моим отцом? – удивился Семен Михайлович, ибо старший князь Воронцов был славен, среди прочего, взятием твердынь Дагестана, аулов Гергебиль и Салты.
– Имел честь! – охрипнув от волнения, рявкнул бывший вояка.
– А это твоя дочь?
– Так точно, дочь! Мать ее давно умерла.
– Как тебя зовут? – спросил князь, глядя на очаровательное дитя.
Девочка молчала.
– Ее зовут Мария, – сказал Наркевич.
– Мою жену тоже зовут Мария, – улыбнулся Семен Михайлович. – Твоя девочка может спеть для нее?
– Так точно!
Наркевич что-то сказал девочке по-гречески. В первую минуту она дичилась, но вдруг быстро забормотала. Отец кивнул… шарманка заиграла, чудный голосок полился. Девочка смотрела своими прекрасными глазами то на Семена Михайловича, то на княгиню, и им казалось, что она поет только для них, что непонятные слова имеют к ним какое-то отношение…
– Я ничего не поняла, – проговорила Мария Васильевна недовольно, когда девочка умолкла и князь зааплодировал, делая знак адъютанту, чтобы дал шарманщику денег.
– Позвольте перевести вам, ваше сиятельство, – раздался голос.
Воронцовы обернулись.
Высокий горбоносый человек лет тридцати со свободно разметавшимися черными волосами улыбался из толпы, сняв модную шляпу «борсалино» и прижимая ее к груди. Он был одет очень просто, в поношенные пиджак и серые брюки, напоминая итальянского или французского фланера, может быть, свободного художника, однако все вещи были явно дорогие, да и от всего его облика так и веяло элегантностью и богатством.
– Извольте, – пробормотал Семен Михайлович, недоумевая, почему это лицо кажется ему таким знакомым.
– Это старинная греческая песня о любви, – сказал человек. – Вот ее слова:
– Григорий Маразли? – нерешительно спросил князь, чувствуя себя смешным и нелепым с этим вопросом.
– Это я, ваше высокопревосходительство, – чуть склонил голову молодой человек.
И тут Семен Михайлович понял то, что должен был понять сразу. Перед ним Григорий Маразли… сын.
– Рад и счастлив встрече с вами, Григорий Григорьевич, – сказал он с улыбкой.
– И я тоже рада и счастлива, – услышал он вдруг женский голос, показавшийся незнакомым, так нежно и задушевно он звучал.
Семен Михайлович не тотчас смог сообразить, что слышит голос своей жены.
Алёна усмехнулась: продавец учился на лету. Час назад, только появившись на пляже, он кричал: «А вот пшонка!» Ни одна голова не повернулась ему вслед, и он безуспешно бродил между полуголыми загорелыми людьми до тех пор, пока какая-то пышнотелая усатая бабуля, окруженная выводком внучат, не крикнула гулким басом:
– Ви шё кричите им, чудак-человек? Тута же все сплошь фронцы с России разлеглись. Они же не понимают. Ви скажите им по-русски: горячая кукуруза, так ви потом все сразу распродадите и скажете спасибо тете Вале!
Продавец, высокий мужик с висящим из-под майки животом и в смешной бандане над обгоревшим лбом, виновато улыбнулся:
– Спасибо, тетенька. Жинка обычно сама коммерцует, а сегодня у ней радикулит, а я без опыта… – И заорал во все горло: – Горячая кукуруза, десять гривен!
Торговля пошла живее – настолько, что мужик в бандане уже дважды бегал за новой порцией товара – наверное, жил где-то неподалеку.
Вообще если кто пришел на Лонжерон голодный, он вполне мог подхарчиться в одной из многочисленных забегаловок или шашлычных, интенсивно отравлявших воздух запахом пережаренного мяса. На счастье, ветер дул с моря. С мора, как сказали бы истинные одесситы. Бора, выйди с мора!
– Креветка свежая, а вот свежая креветка! Пиво, пиво, пиво!
Этим товаром торговал голый по пояс (по пояс для денег, который оборачивал его тощую талию) дядько́ в красных штанцах по колено, простоволосый и загорелый до черных пятен. Еще семипудовая молодайка в линялом сарафанчике бродила туда-сюда между топчанами, выкликая певуче:
– Семачка! Семачка кому?
Особенно надолго она застряла над Алёной:
– Семачка, а, девушка? Женщина?..
Алёна перевернулась на живот и уткнулась лицом в руки. Не хотела она семачку ни в качестве девушки, ни как женщина. Голос торговки немедленно начал таять, сон наплывал, наплывал…
Ну да, ночь была коротка. Арнольд ушел – через окно, сверкнув улыбкой напоследок, – часов в пять. Было уже совсем светло, однако Одесса еще спала в бледном солнечном, росистом мареве, обещавшем жаркий, знойный день.
После этого Алёна снова бухнулась в постель и не уснула, так хоть подремала, улыбаясь воспоминаниям и просыпаясь от того, что улыбается.
Это была чудесная ночь – не самая страстная из выпавших в ее жизни, но ласковая и веселая, а еще – очень разговорчивая. Они с Арнольдом то предавались любви, то вдруг, даже не разомкнув объятий, начинали говорить, говорить… и, собственно, этим разговорам было отдано чуть ли не больше времени, чем любви.
– Ты замужем? – спросил он первым делом.
– Нет. Была замужем, но это давно позади. Я свободна.
– Хорошо… – вздохнул Арнольд. – Вот так взяла, села, поехала в Одессу, в другую, можно сказать, страну, танго танцевать… И никто не терроризирует звонками, не нудит, когда вернешься… Верно?
– Конечно. Поэтому я и ценю свою свободу!
– А дети?
– Нет детей.
– А родители?
– Мама с папой? Ну да. Но мы довольно редко видимся. Им не очень нравится мой образ жизни, я их ожидания обманула. И семьи нет, и писательница не очень известная, и денег особых не нажила, и танго зачем-то танцую, и вечно лезу во всякие авантюры.
– Что, нравится играть с огнем? Рисковать?
– Ну да, – усмехнулась Алёна. – Ужасно трушу, но удержать себя не могу. Правда, кривая обычно вывозит.
– И что, эти приключения опасными были? В самом деле? Опасными для жизни?
– Да как тебе сказать…
– Ну скажи, скажи!
– Смешно, верно, что женщина должна рассказывать о своих опасных приключениях? Добро бы о любовных…
– Не хочу знать о твоих любовных приключениях! Ничего не хочу знать о твоем прошлом!
– Ну, об одном-то приключении ты точно знаешь. О настоящем…
После этого им надолго стало не до разговоров.
– А ты женат? – спросила наконец Алёна.
– Не-а, – легко сказал Арнольд.
– Хм… А был?
– Нет.
– А почему ты не женился?!
– Ну, наверное, потому, что предчувствовал, что…
У нее вдруг так дрогнуло сердце, что даже дыхание на миг пресеклось. Что он скажет сейчас?
– …что для меня это добром не кончится, – сказал Арнольд с драматическими интонациями. – Что когда-нибудь я встречу женщину, которая так вскружит мне голову, что я буду мечтать только о ней, только о том, чтобы провести с ней ночь… одну, другую… много… все…
Он повернулся на бок и заглянул Алёне в лицо, слабо озаренное фонарем, который освещал стройку за окном.
– С тобой так бывало? – спросил Арнольд тихо. – Бывало, чтобы случайная встреча стала вдруг смыслом жизни?
Что она могла сказать? С ней такое бывало, да. Когда она встретила своего мужа, Михаила Ярушкина, которого очень любила… до тех пор, пока он не бросил ее. Когда она встретила Игоря, которого любила без памяти… до тех пор, пока он не бросил ее. Две эти встречи сделались воистину судьбоносными вехами… но все это осталось позади, и больше она не верила в любовь до гроба с первого взгляда. Вернее, боялась ее. Алёна была безмерно благодарна Арнольду за щедрое признание, но заигрываться в такие игры считала опасным для обоих. Ну да, прекрасная ночь, которая еще не кончилась, за ней могут последовать еще несколько прекрасных дней и ночей, но нет на свете мужчины, ради которого она изменит свою жизнь и захочет разбить сердце, ведь всякая любовь обречена. Две верных подруги, любовь и разлука… и все такое.
Наверное, это трусость. А может быть, просто сердечная лень?
Может быть. Ну, если так, ей было очень приятно трусить и лениться.
Алёна не собиралась признаваться в этом Арнольду… но и в любви признаваться не собиралась, а потому только поцеловала его и не очень ловко перевела разговор на другое:
– А что там было, в больнице? Удалось утихомирить племянников?
На поцелуй он ответил, но лицо стало отчужденным:
– Да разве их утихомиришь? Но меня мало волнует, кто из них что хочет получить. Я знаю, что должен вернуть перстень, должен забрать его у Кирюхи.
– Погоди, – сказала Алёна, – но я так и не поняла, как обнаружилось, что перстень подменен?
– В Москве издается один журнальчик, – лениво заговорил Арнольд, поворачиваясь на спину и задумчиво разглядывая мерцающий в полумраке плафон большой люстры на потолке. Плафон был красивый, вот только одна беда – люстра не светила. Алёна вспомнила, что хотела сказать об этом дежурной, да забыла. А впрочем, она вполне обходилась достаточно яркими бра, висевшими там и сям. – Этот журнальчик называется «Музейные тайны». Его мало кто знает, кроме профессионалов, хотя он довольно интересен. В нем рассказываются истории, связанные с музейными экспонатами, как знаменитыми, так и такими простенькими, как наш перстень. Статьи о скульпторах, художниках, коллекционерах, информация о выставках… Отличная печать, прекрасная бумага. Дорогое, красивое издание. Но в этой бочке меда есть ложка дегтя: страница «Сплетни вокруг музейных тайн». Это – правда и слухи обо всех кражах, подделках и прочих темных делах, которые в музеях случаются довольно часто. До широкой публики доходит только то, чего нельзя скрыть, ну, например, вроде хищений в Эрмитаже, – но читатели «Музейных тайн» знают гораздо больше о том, что старательно заметается под ковры. Ведет раздел «Музейные тайны» некий Моисей Квачаров. Его боятся все директора всех музеев – как в России, так и в Украине. Он родился в Киеве, живет в Москве. Неведомо, откуда он узнает обо всем, что происходит в музеях. Это просто фантастика какая-то! И вот он сегодня утром позвонил Кире Федоровне – так зовут директрису нашего Художественного. Позвонил и сказал, ему, мол, сообщил некий доброжелатель, что она, Кира Федоровна, готовит выставку не подлинных экспонатов, а подделок. Мол, ему сообщили вполне авторитетно, что некоторые коллекционеры сдали в экспозицию не золотые вещи, а копии. А это считается, чтоб ты знала, весьма некорректным среди профессионалов. Даже Эрмитаж за рубеж, на выставки, вывозит подлинники. А тут… какая-то ерунда, коллекции местного значения… Но даже не в этом было дело. Кира Федоровна возмутилась именно потому, что она принимала вещи как подлинники, изготовленные из драгоценных металлов. И застрахованы они были как оригинальные вещи, а не копии. Но Квачарова все музейщики побаиваются. Если он поднимет шум, репутация музея сильно пострадает, даже если он наврал. И директриса решила все перепроверить и вызвала с утра пораньше эксперта. Начала – по чисто случайному совпадению – проверку с коллекции Батмана. И спец мгновенно обнаружил, что перстень – это копия. Отлично, безукоризненно сделанная, но – копия. Вызвали Батмана. Он сначала поднял всех на смех. Но когда посмотрел на перстень… Ты знаешь, чем это кончилось.
– А ты ему совершенно веришь? – спросила Алёна. – Абсолютно? Он не мог подстраховаться и в самом деле положить копию? Ну, на всякий случай?
– Я ему совершенно верю, – спокойно ответил Арнольд. – А главное, я совершенно верю самому себе. Я ведь помогал ему упаковывать эти вещи. Я держал в руках подлинный перстень, уложил его в футляр, обернул футляр особенной такой синей бумагой, в чемоданчик спрятал, в котором его Юлий Матвеевич потом принес в музей… А утром из сейфа достали подделку.
– И ты думаешь, этот твой Кирюха пришел в музей с копией в кармане? – изумленно спросила Алёна. – И, пользуясь суматохой, мгновенно подменил его?
– Я думаю, что все было именно так, – согласился Арнольд.
– Но это совершенно неправдоподобно! – засмеялась Алёна. – Это же надо было заранее знать, что появится такая возможность! Что окно будет открыто, что шутиха влетит в кабинет…
– Тут есть, как говорят в Одессе, одно не большое, но и не маленькое «но», – сказал задумчиво Арнольд. – Шутиха была не простая, а с радиоуправляемым устройством. То есть это была очень тщательно осуществленная отвлекуха, запланированная на конкретный момент времени. И Кирюхе все удалось.
– Слушай… Да этот твой Кирюха просто семи пядей во лбу! – недоверчиво повернулась к нему Алёна. – Такое устроить…
– Я предупреждал, что он не дурак. К тому же, он учился на радиофаке. И писал дипломную работу по радиоуправляемым устройствам и их использованию в пиротехнике. У него явно был сообщник, который в нужное время пустил шутиху в окно. Когда ты меня около музея встретила в виде непотребного оборванца, я не просто так в урнах ковырялся. Я искал… сам не знаю, что, но оно должно было меня навести на место, откуда шутиху пустили. К сожалению, ничего не нашел… Совершенно невозможно представить, чтобы это было сделано с улицы. Значит, ее пустили из окна какого-нибудь дома. В принципе, можно рассчитать и спроектировать траекторию ее полета. Если бы украден был перстень – ну, не знаю, Нострадамуса там или Цезаря Борджиа, – возле музея уже топталась бы целая толпа баллистов, которая совершенно точно выяснила бы, откуда прилетело. Но это такая работенка… это такой геморрой… и украден вовсе не перстень Борджиа. Нашей милиции гораздо проще выдвинуть версию, что Батман сам принес в музей подделку, надеясь, что этого никто не заметит. И ведь не заметили, никаких проверок проб драгоценных металлов не делали до утра. А теперь… поди ищи, кто виноват! Я уверен, что это сделал Кирюха, потому что я знаю все его побудительные причины. Но попробуй докажи это!
– Но я так поняла, что Рудько очень обрадовался, когда ты ему пообещал подозреваемого и улики.
– На самом деле никаких улик у меня пока нет, – уныло сказал Арнольд. – Есть подозреваемый… но видишь, он выбрался-таки из каталажки. На самом деле с таким же успехом можно и директрису музея обвинить в подлоге, и самого Батмана. Да, улик у меня нет… я только предполагаю, где их искать.
– Где? – оживилась Алёна.
– На этой подделке клеймо ювелира, который копию делал. На оригинале не было клейма, вещь очень старая – и копиист поставил свое. Вообще очень странно, что Кирюха не заставил его уничтожить это клеймо, сгладить. Странно и глупо. Все предусмотрел, а такую мелочь не заметил. По этому клейму ювелира можно найти. Он обязательно вспомнит человека, который эту копию заказывал. Но это не просто. Это не клеймо одесских мастеров. Они здесь все наперечет. Конечно, потребуется время, чтобы его разыскать. Возможно, он даже в России. Кирюха в последнее время часто ездил в Москву, в Питер. Мог там подделку заказать. А мог и в Киеве, и во Львове, и вообще за границей…
– А что там изображено? – полюбопытствовала Алёна.
– Там написано «МИГ». Очень причудливая вязь, но разобрать можно. Наверное, это первые буквы его имени, отчества и фамилии. Или наоборот. Если он не подпольщик какой-нибудь, найти его реально. Но захочет ли милиция, будет ли возиться… это же международные связи надо задействовать!
– А ты сам таких связей не имеешь, например в Москве? Ты же частный детектив! – настойчиво сказала Алёна.
– Кое-какие связи у меня есть, но они сейчас, как назло, в отъезде. Лето – время отпусков. Хоть самому садись да езжай в Москву… может быть, так и придется сделать в конце концов!
– А эти связи среди ювелиров или в среде твоих коллег? – допытывалась Алёна.
– Нет, среди ювелиров я никого не знаю. Но есть человек в детективном агентстве, я ему очень помог когда-то, думаю, он мне не откажет этого МИГа найти, когда вернется.
– А когда он вернется?
– Да не знает никто! – с досадой стукнул по подушке кулаком Арнольд. – Завтра, послезавтра, самое позднее – в понедельник… Главное, он уехал внезапно для всех, как назло, по горящей путевке. А тем временем Кирюха от нас смоется, это как пить дать, за границу с Лорочкой – и никто дергаться из-за этого старого перстня не будет.
– Погоди-ка, – сказала Алёна, – дай-ка я встану.
– Ты куда? – испуганно схватил ее за талию Арнольд.
– Попудрить носик, – усмехнулась она.
– Что?!
– Ты разве не знаешь? Когда даме нужно в туалет, она говорит, что ей нужно попудрить нос. Это откуда-то из Голсуорси, кажется.
– А-а, понятно, – не слишком уверенно проговорил Арнольд. – А зачем тебе понадобилось так срочно пудрить нос, я ведь его практически не вижу!
Алёна так и закатилась от смеха:
– О мужское самомнение! Да не собираюсь я пудрить нос, успокойся. Я просто хочу взять телефон из сумки.
– Ради Господа Бога! – испуганно пробормотал Арнольд. – Зачем тебе сейчас телефон? Хочешь милицию вызвать, чтобы меня отсюда выкинули?
– Какие жуткие прогнозы! Успокойся, ты мне еще понадобишься, погоди, погоди, я потом скажу, для чего! А сейчас я хочу позвонить одному человеку. Видишь ли, не только у тебя есть в Москве знакомые частные детективы. У меня тоже.
У нее и в самом деле был знакомый частный детектив именно в Москве. Они встретились около двух лет назад в самолете Париж – Москва. Самолет вынужден был сесть в Нижнем Горьком, потому что в Шереметьеве нашли взрывное устройство… и эта странная история потом вышла Алёне Дмитриевой очень крутыми боками[22].
От ударов судьбы ей отчасти и помог спастись этот случайный знакомый по имени Егор Рыжов, красавчик и приятнейший джентльмен, а по роду занятий – частный детектив. Танго он, впрочем, не танцевал. С тех пор Алёна к нему за помощью не обращалась, не было такой нужды. Может, у него номер изменился, или вообще он ее не вспомнит, но за спрос же денег не берут, верно?
Поэтому Алёна стала поспешно просматривать список своих контактов.
– Серьезно? – расхохотался Арнольд. – Знакомый детектив?! И ты собираешься ему звонить?! В такую пору?! У нас с Москвой всего час времени разницы. И если здесь сейчас три, то там всего четыре.
– Да, точно, я и забыла, – Алёна отложила телефон и вернулась в постель. – Погоди, но получается, что Кирюха должен был еще раньше украсть перстень, чтобы его ювелиру отдать! Неужели этого никто не замечал? Или он умудрился сделать фотографии?
– Ничего он не умудрялся, – буркнул Арнольд. – Но примерно в апреле у Батмана пропала пачка снимков и подробная опись некоторых его экспонатов. Мы уже тогда готовились к выставке. И я теперь припоминаю, что именно в это время в его доме начал мелькать Кирюха с настойчивыми просьбами продать перстень. Возможно, убедившись, что этого никогда не будет, он и задумал подменить перстень.
– Ну, слабо верится, чтобы такие выкрутасы удались, если бы у Кирюхи не было в доме Батмана сообщника, – задумчиво проговорила Алёна.
– Ты поразительно умная женщина, – Арнольд быстро повернулся и навис над ней. – Поразительно! Вот только слишком разговорчивая. Может, займемся чем-нибудь получше?
Она не ответила, а просто обняла его.
И Гришин-Алмазов посмотрел на Веру такими глазами, что Чардынину с Руничем стало неуютно, а Шульгин откровенно похохатывал: он знал, что диктатор – человек более чем решительный, а муж Веры Васильевны где-то там, в Москве… А впрочем, если Гришин-Алмазов всерьез даст волю своему сердцу, его не остановит и муж, сидящий на соседнем стуле!
– Конечно, интересно смотреть на движущиеся фигурки, ну и что же больше? В театре живая жизнь, в театре живые голоса, а здесь…
– Вот именно! – поддакнул Шульгин. – Случайная музыка случайного тапера, незамысловатый сюжет, угар чувств, а в результате – сумасшедший ажиотаж, чуть ли не массовый психоз… Как будто все зрители разом заболели какой-то сентиментальной горячкой! Как это получается?! Уму непостижимо… Только, ради бога, вы, Вера Васильевна, не обижайтесь!
Вера чуть улыбнулась. Она и в самом деле не обижалась. Наоборот, она очень любила такие разговоры. Она думала: если бы Голиаф остался жив, он мог бы сказать Давиду что-то подобное. Например: «Ты же мальчишка, ты ростом не вышел, а я богатырь, однако ты меня победил. Как это получилось? Уму непостижимо!» Голиаф – это все эти зрители, которые поначалу презирали синематограф, а потом склонились перед ним. Пустенькое развлечение полонило миллионы людей куда быстрее, чем, наверное, даже мечтать могли его создатели – братья Люмьер. Да и не ставили они перед собой такой задачи: снимать игровое кино. Они были документалистами… однако их последователи пошли далеко – дальше некуда, когда предложили человечеству великолепный заменитель театра, музыки и литературы – на одном белом экране. И еще Вера помнила, как ее познакомили на каком-то приеме с Александром Блоком, и великий поэт гениально просто, хотя и не без тоски сказал:
Что это за мелодия?
Семен Михайлович оглянулся и увидел горбатого старика с шарманкой. Около него стояла девочка лет восьми – бедно одетая, но красивая, как нежный цветок, с прекрасными черными глазами на смугло-бледном личике. Она пела под шарманку, но уже ни звука не было слышно из-за рокота и криков толпы.
– О чем она поет? Какая хорошенькая девочка! – услышал он голос жены и, обрадованный тем, что она, наконец, заговорила с ним, властно вскинул руку.
Вмиг весь кортеж остановился, а рядом оказался адъютант.
– Подведите шарманщика, – приказал князь. – Моя жена хочет услышать песню его девочки.
Приказание было исполнено.
– Фердинанд Наркевич к вашим услугам, ваше высокоблагородие! – попытался вытянуться во фрунт шарманщик, да горб не дал. У него был явный греческий акцент, хорошо знакомый Воронцову, который знал многих одесских греков.
– Старый солдат? – спросил князь.
– Так точно! – отрапортовал Наркевич. – В деле при ауле Гергебиль абрек спину перешиб, но я выжил.
– Так ты служил с моим отцом? – удивился Семен Михайлович, ибо старший князь Воронцов был славен, среди прочего, взятием твердынь Дагестана, аулов Гергебиль и Салты.
– Имел честь! – охрипнув от волнения, рявкнул бывший вояка.
– А это твоя дочь?
– Так точно, дочь! Мать ее давно умерла.
– Как тебя зовут? – спросил князь, глядя на очаровательное дитя.
Девочка молчала.
– Ее зовут Мария, – сказал Наркевич.
– Мою жену тоже зовут Мария, – улыбнулся Семен Михайлович. – Твоя девочка может спеть для нее?
– Так точно!
Наркевич что-то сказал девочке по-гречески. В первую минуту она дичилась, но вдруг быстро забормотала. Отец кивнул… шарманка заиграла, чудный голосок полился. Девочка смотрела своими прекрасными глазами то на Семена Михайловича, то на княгиню, и им казалось, что она поет только для них, что непонятные слова имеют к ним какое-то отношение…
– Я ничего не поняла, – проговорила Мария Васильевна недовольно, когда девочка умолкла и князь зааплодировал, делая знак адъютанту, чтобы дал шарманщику денег.
– Позвольте перевести вам, ваше сиятельство, – раздался голос.
Воронцовы обернулись.
Высокий горбоносый человек лет тридцати со свободно разметавшимися черными волосами улыбался из толпы, сняв модную шляпу «борсалино» и прижимая ее к груди. Он был одет очень просто, в поношенные пиджак и серые брюки, напоминая итальянского или французского фланера, может быть, свободного художника, однако все вещи были явно дорогие, да и от всего его облика так и веяло элегантностью и богатством.
– Извольте, – пробормотал Семен Михайлович, недоумевая, почему это лицо кажется ему таким знакомым.
– Это старинная греческая песня о любви, – сказал человек. – Вот ее слова:
Он умолк. И Семен Михайлович, продолжавший пристально вглядываться в его лицо, вдруг понял, откуда его знает. Григорий Маразли, грек, бывший городской голова… Но как это может быть? Ведь Маразли давно умер!
Мне кольцо любимый подарил
И носить велел, ни разу не снимая.
Но давно прошли те нежные дни мая…
Знаю, он меня не разлюбил,
Только я к нему уже остыла,
Для другого я его забыла —
И теперь его колечко мне тесно,
Уж не радует, а палец жмет оно.
– Григорий Маразли? – нерешительно спросил князь, чувствуя себя смешным и нелепым с этим вопросом.
– Это я, ваше высокопревосходительство, – чуть склонил голову молодой человек.
И тут Семен Михайлович понял то, что должен был понять сразу. Перед ним Григорий Маразли… сын.
– Рад и счастлив встрече с вами, Григорий Григорьевич, – сказал он с улыбкой.
– И я тоже рада и счастлива, – услышал он вдруг женский голос, показавшийся незнакомым, так нежно и задушевно он звучал.
Семен Михайлович не тотчас смог сообразить, что слышит голос своей жены.
* * *
– А вот кукуруза! Горячая, сахарная кукуруза, десять гривен!Алёна усмехнулась: продавец учился на лету. Час назад, только появившись на пляже, он кричал: «А вот пшонка!» Ни одна голова не повернулась ему вслед, и он безуспешно бродил между полуголыми загорелыми людьми до тех пор, пока какая-то пышнотелая усатая бабуля, окруженная выводком внучат, не крикнула гулким басом:
– Ви шё кричите им, чудак-человек? Тута же все сплошь фронцы с России разлеглись. Они же не понимают. Ви скажите им по-русски: горячая кукуруза, так ви потом все сразу распродадите и скажете спасибо тете Вале!
Продавец, высокий мужик с висящим из-под майки животом и в смешной бандане над обгоревшим лбом, виновато улыбнулся:
– Спасибо, тетенька. Жинка обычно сама коммерцует, а сегодня у ней радикулит, а я без опыта… – И заорал во все горло: – Горячая кукуруза, десять гривен!
Торговля пошла живее – настолько, что мужик в бандане уже дважды бегал за новой порцией товара – наверное, жил где-то неподалеку.
Вообще если кто пришел на Лонжерон голодный, он вполне мог подхарчиться в одной из многочисленных забегаловок или шашлычных, интенсивно отравлявших воздух запахом пережаренного мяса. На счастье, ветер дул с моря. С мора, как сказали бы истинные одесситы. Бора, выйди с мора!
– Креветка свежая, а вот свежая креветка! Пиво, пиво, пиво!
Этим товаром торговал голый по пояс (по пояс для денег, который оборачивал его тощую талию) дядько́ в красных штанцах по колено, простоволосый и загорелый до черных пятен. Еще семипудовая молодайка в линялом сарафанчике бродила туда-сюда между топчанами, выкликая певуче:
– Семачка! Семачка кому?
Особенно надолго она застряла над Алёной:
– Семачка, а, девушка? Женщина?..
Алёна перевернулась на живот и уткнулась лицом в руки. Не хотела она семачку ни в качестве девушки, ни как женщина. Голос торговки немедленно начал таять, сон наплывал, наплывал…
Ну да, ночь была коротка. Арнольд ушел – через окно, сверкнув улыбкой напоследок, – часов в пять. Было уже совсем светло, однако Одесса еще спала в бледном солнечном, росистом мареве, обещавшем жаркий, знойный день.
После этого Алёна снова бухнулась в постель и не уснула, так хоть подремала, улыбаясь воспоминаниям и просыпаясь от того, что улыбается.
Это была чудесная ночь – не самая страстная из выпавших в ее жизни, но ласковая и веселая, а еще – очень разговорчивая. Они с Арнольдом то предавались любви, то вдруг, даже не разомкнув объятий, начинали говорить, говорить… и, собственно, этим разговорам было отдано чуть ли не больше времени, чем любви.
– Ты замужем? – спросил он первым делом.
– Нет. Была замужем, но это давно позади. Я свободна.
– Хорошо… – вздохнул Арнольд. – Вот так взяла, села, поехала в Одессу, в другую, можно сказать, страну, танго танцевать… И никто не терроризирует звонками, не нудит, когда вернешься… Верно?
– Конечно. Поэтому я и ценю свою свободу!
– А дети?
– Нет детей.
– А родители?
– Мама с папой? Ну да. Но мы довольно редко видимся. Им не очень нравится мой образ жизни, я их ожидания обманула. И семьи нет, и писательница не очень известная, и денег особых не нажила, и танго зачем-то танцую, и вечно лезу во всякие авантюры.
– Что, нравится играть с огнем? Рисковать?
– Ну да, – усмехнулась Алёна. – Ужасно трушу, но удержать себя не могу. Правда, кривая обычно вывозит.
– И что, эти приключения опасными были? В самом деле? Опасными для жизни?
– Да как тебе сказать…
– Ну скажи, скажи!
– Смешно, верно, что женщина должна рассказывать о своих опасных приключениях? Добро бы о любовных…
– Не хочу знать о твоих любовных приключениях! Ничего не хочу знать о твоем прошлом!
– Ну, об одном-то приключении ты точно знаешь. О настоящем…
После этого им надолго стало не до разговоров.
– А ты женат? – спросила наконец Алёна.
– Не-а, – легко сказал Арнольд.
– Хм… А был?
– Нет.
– А почему ты не женился?!
– Ну, наверное, потому, что предчувствовал, что…
У нее вдруг так дрогнуло сердце, что даже дыхание на миг пресеклось. Что он скажет сейчас?
– …что для меня это добром не кончится, – сказал Арнольд с драматическими интонациями. – Что когда-нибудь я встречу женщину, которая так вскружит мне голову, что я буду мечтать только о ней, только о том, чтобы провести с ней ночь… одну, другую… много… все…
Он повернулся на бок и заглянул Алёне в лицо, слабо озаренное фонарем, который освещал стройку за окном.
– С тобой так бывало? – спросил Арнольд тихо. – Бывало, чтобы случайная встреча стала вдруг смыслом жизни?
Что она могла сказать? С ней такое бывало, да. Когда она встретила своего мужа, Михаила Ярушкина, которого очень любила… до тех пор, пока он не бросил ее. Когда она встретила Игоря, которого любила без памяти… до тех пор, пока он не бросил ее. Две эти встречи сделались воистину судьбоносными вехами… но все это осталось позади, и больше она не верила в любовь до гроба с первого взгляда. Вернее, боялась ее. Алёна была безмерно благодарна Арнольду за щедрое признание, но заигрываться в такие игры считала опасным для обоих. Ну да, прекрасная ночь, которая еще не кончилась, за ней могут последовать еще несколько прекрасных дней и ночей, но нет на свете мужчины, ради которого она изменит свою жизнь и захочет разбить сердце, ведь всякая любовь обречена. Две верных подруги, любовь и разлука… и все такое.
Наверное, это трусость. А может быть, просто сердечная лень?
Может быть. Ну, если так, ей было очень приятно трусить и лениться.
Алёна не собиралась признаваться в этом Арнольду… но и в любви признаваться не собиралась, а потому только поцеловала его и не очень ловко перевела разговор на другое:
– А что там было, в больнице? Удалось утихомирить племянников?
На поцелуй он ответил, но лицо стало отчужденным:
– Да разве их утихомиришь? Но меня мало волнует, кто из них что хочет получить. Я знаю, что должен вернуть перстень, должен забрать его у Кирюхи.
– Погоди, – сказала Алёна, – но я так и не поняла, как обнаружилось, что перстень подменен?
– В Москве издается один журнальчик, – лениво заговорил Арнольд, поворачиваясь на спину и задумчиво разглядывая мерцающий в полумраке плафон большой люстры на потолке. Плафон был красивый, вот только одна беда – люстра не светила. Алёна вспомнила, что хотела сказать об этом дежурной, да забыла. А впрочем, она вполне обходилась достаточно яркими бра, висевшими там и сям. – Этот журнальчик называется «Музейные тайны». Его мало кто знает, кроме профессионалов, хотя он довольно интересен. В нем рассказываются истории, связанные с музейными экспонатами, как знаменитыми, так и такими простенькими, как наш перстень. Статьи о скульпторах, художниках, коллекционерах, информация о выставках… Отличная печать, прекрасная бумага. Дорогое, красивое издание. Но в этой бочке меда есть ложка дегтя: страница «Сплетни вокруг музейных тайн». Это – правда и слухи обо всех кражах, подделках и прочих темных делах, которые в музеях случаются довольно часто. До широкой публики доходит только то, чего нельзя скрыть, ну, например, вроде хищений в Эрмитаже, – но читатели «Музейных тайн» знают гораздо больше о том, что старательно заметается под ковры. Ведет раздел «Музейные тайны» некий Моисей Квачаров. Его боятся все директора всех музеев – как в России, так и в Украине. Он родился в Киеве, живет в Москве. Неведомо, откуда он узнает обо всем, что происходит в музеях. Это просто фантастика какая-то! И вот он сегодня утром позвонил Кире Федоровне – так зовут директрису нашего Художественного. Позвонил и сказал, ему, мол, сообщил некий доброжелатель, что она, Кира Федоровна, готовит выставку не подлинных экспонатов, а подделок. Мол, ему сообщили вполне авторитетно, что некоторые коллекционеры сдали в экспозицию не золотые вещи, а копии. А это считается, чтоб ты знала, весьма некорректным среди профессионалов. Даже Эрмитаж за рубеж, на выставки, вывозит подлинники. А тут… какая-то ерунда, коллекции местного значения… Но даже не в этом было дело. Кира Федоровна возмутилась именно потому, что она принимала вещи как подлинники, изготовленные из драгоценных металлов. И застрахованы они были как оригинальные вещи, а не копии. Но Квачарова все музейщики побаиваются. Если он поднимет шум, репутация музея сильно пострадает, даже если он наврал. И директриса решила все перепроверить и вызвала с утра пораньше эксперта. Начала – по чисто случайному совпадению – проверку с коллекции Батмана. И спец мгновенно обнаружил, что перстень – это копия. Отлично, безукоризненно сделанная, но – копия. Вызвали Батмана. Он сначала поднял всех на смех. Но когда посмотрел на перстень… Ты знаешь, чем это кончилось.
– А ты ему совершенно веришь? – спросила Алёна. – Абсолютно? Он не мог подстраховаться и в самом деле положить копию? Ну, на всякий случай?
– Я ему совершенно верю, – спокойно ответил Арнольд. – А главное, я совершенно верю самому себе. Я ведь помогал ему упаковывать эти вещи. Я держал в руках подлинный перстень, уложил его в футляр, обернул футляр особенной такой синей бумагой, в чемоданчик спрятал, в котором его Юлий Матвеевич потом принес в музей… А утром из сейфа достали подделку.
– И ты думаешь, этот твой Кирюха пришел в музей с копией в кармане? – изумленно спросила Алёна. – И, пользуясь суматохой, мгновенно подменил его?
– Я думаю, что все было именно так, – согласился Арнольд.
– Но это совершенно неправдоподобно! – засмеялась Алёна. – Это же надо было заранее знать, что появится такая возможность! Что окно будет открыто, что шутиха влетит в кабинет…
– Тут есть, как говорят в Одессе, одно не большое, но и не маленькое «но», – сказал задумчиво Арнольд. – Шутиха была не простая, а с радиоуправляемым устройством. То есть это была очень тщательно осуществленная отвлекуха, запланированная на конкретный момент времени. И Кирюхе все удалось.
– Слушай… Да этот твой Кирюха просто семи пядей во лбу! – недоверчиво повернулась к нему Алёна. – Такое устроить…
– Я предупреждал, что он не дурак. К тому же, он учился на радиофаке. И писал дипломную работу по радиоуправляемым устройствам и их использованию в пиротехнике. У него явно был сообщник, который в нужное время пустил шутиху в окно. Когда ты меня около музея встретила в виде непотребного оборванца, я не просто так в урнах ковырялся. Я искал… сам не знаю, что, но оно должно было меня навести на место, откуда шутиху пустили. К сожалению, ничего не нашел… Совершенно невозможно представить, чтобы это было сделано с улицы. Значит, ее пустили из окна какого-нибудь дома. В принципе, можно рассчитать и спроектировать траекторию ее полета. Если бы украден был перстень – ну, не знаю, Нострадамуса там или Цезаря Борджиа, – возле музея уже топталась бы целая толпа баллистов, которая совершенно точно выяснила бы, откуда прилетело. Но это такая работенка… это такой геморрой… и украден вовсе не перстень Борджиа. Нашей милиции гораздо проще выдвинуть версию, что Батман сам принес в музей подделку, надеясь, что этого никто не заметит. И ведь не заметили, никаких проверок проб драгоценных металлов не делали до утра. А теперь… поди ищи, кто виноват! Я уверен, что это сделал Кирюха, потому что я знаю все его побудительные причины. Но попробуй докажи это!
– Но я так поняла, что Рудько очень обрадовался, когда ты ему пообещал подозреваемого и улики.
– На самом деле никаких улик у меня пока нет, – уныло сказал Арнольд. – Есть подозреваемый… но видишь, он выбрался-таки из каталажки. На самом деле с таким же успехом можно и директрису музея обвинить в подлоге, и самого Батмана. Да, улик у меня нет… я только предполагаю, где их искать.
– Где? – оживилась Алёна.
– На этой подделке клеймо ювелира, который копию делал. На оригинале не было клейма, вещь очень старая – и копиист поставил свое. Вообще очень странно, что Кирюха не заставил его уничтожить это клеймо, сгладить. Странно и глупо. Все предусмотрел, а такую мелочь не заметил. По этому клейму ювелира можно найти. Он обязательно вспомнит человека, который эту копию заказывал. Но это не просто. Это не клеймо одесских мастеров. Они здесь все наперечет. Конечно, потребуется время, чтобы его разыскать. Возможно, он даже в России. Кирюха в последнее время часто ездил в Москву, в Питер. Мог там подделку заказать. А мог и в Киеве, и во Львове, и вообще за границей…
– А что там изображено? – полюбопытствовала Алёна.
– Там написано «МИГ». Очень причудливая вязь, но разобрать можно. Наверное, это первые буквы его имени, отчества и фамилии. Или наоборот. Если он не подпольщик какой-нибудь, найти его реально. Но захочет ли милиция, будет ли возиться… это же международные связи надо задействовать!
– А ты сам таких связей не имеешь, например в Москве? Ты же частный детектив! – настойчиво сказала Алёна.
– Кое-какие связи у меня есть, но они сейчас, как назло, в отъезде. Лето – время отпусков. Хоть самому садись да езжай в Москву… может быть, так и придется сделать в конце концов!
– А эти связи среди ювелиров или в среде твоих коллег? – допытывалась Алёна.
– Нет, среди ювелиров я никого не знаю. Но есть человек в детективном агентстве, я ему очень помог когда-то, думаю, он мне не откажет этого МИГа найти, когда вернется.
– А когда он вернется?
– Да не знает никто! – с досадой стукнул по подушке кулаком Арнольд. – Завтра, послезавтра, самое позднее – в понедельник… Главное, он уехал внезапно для всех, как назло, по горящей путевке. А тем временем Кирюха от нас смоется, это как пить дать, за границу с Лорочкой – и никто дергаться из-за этого старого перстня не будет.
– Погоди-ка, – сказала Алёна, – дай-ка я встану.
– Ты куда? – испуганно схватил ее за талию Арнольд.
– Попудрить носик, – усмехнулась она.
– Что?!
– Ты разве не знаешь? Когда даме нужно в туалет, она говорит, что ей нужно попудрить нос. Это откуда-то из Голсуорси, кажется.
– А-а, понятно, – не слишком уверенно проговорил Арнольд. – А зачем тебе понадобилось так срочно пудрить нос, я ведь его практически не вижу!
Алёна так и закатилась от смеха:
– О мужское самомнение! Да не собираюсь я пудрить нос, успокойся. Я просто хочу взять телефон из сумки.
– Ради Господа Бога! – испуганно пробормотал Арнольд. – Зачем тебе сейчас телефон? Хочешь милицию вызвать, чтобы меня отсюда выкинули?
– Какие жуткие прогнозы! Успокойся, ты мне еще понадобишься, погоди, погоди, я потом скажу, для чего! А сейчас я хочу позвонить одному человеку. Видишь ли, не только у тебя есть в Москве знакомые частные детективы. У меня тоже.
У нее и в самом деле был знакомый частный детектив именно в Москве. Они встретились около двух лет назад в самолете Париж – Москва. Самолет вынужден был сесть в Нижнем Горьком, потому что в Шереметьеве нашли взрывное устройство… и эта странная история потом вышла Алёне Дмитриевой очень крутыми боками[22].
От ударов судьбы ей отчасти и помог спастись этот случайный знакомый по имени Егор Рыжов, красавчик и приятнейший джентльмен, а по роду занятий – частный детектив. Танго он, впрочем, не танцевал. С тех пор Алёна к нему за помощью не обращалась, не было такой нужды. Может, у него номер изменился, или вообще он ее не вспомнит, но за спрос же денег не берут, верно?
Поэтому Алёна стала поспешно просматривать список своих контактов.
– Серьезно? – расхохотался Арнольд. – Знакомый детектив?! И ты собираешься ему звонить?! В такую пору?! У нас с Москвой всего час времени разницы. И если здесь сейчас три, то там всего четыре.
– Да, точно, я и забыла, – Алёна отложила телефон и вернулась в постель. – Погоди, но получается, что Кирюха должен был еще раньше украсть перстень, чтобы его ювелиру отдать! Неужели этого никто не замечал? Или он умудрился сделать фотографии?
– Ничего он не умудрялся, – буркнул Арнольд. – Но примерно в апреле у Батмана пропала пачка снимков и подробная опись некоторых его экспонатов. Мы уже тогда готовились к выставке. И я теперь припоминаю, что именно в это время в его доме начал мелькать Кирюха с настойчивыми просьбами продать перстень. Возможно, убедившись, что этого никогда не будет, он и задумал подменить перстень.
– Ну, слабо верится, чтобы такие выкрутасы удались, если бы у Кирюхи не было в доме Батмана сообщника, – задумчиво проговорила Алёна.
– Ты поразительно умная женщина, – Арнольд быстро повернулся и навис над ней. – Поразительно! Вот только слишком разговорчивая. Может, займемся чем-нибудь получше?
Она не ответила, а просто обняла его.
* * *
– Я раньше не слишком-то любил синема́. Подчеркиваю – раньше…И Гришин-Алмазов посмотрел на Веру такими глазами, что Чардынину с Руничем стало неуютно, а Шульгин откровенно похохатывал: он знал, что диктатор – человек более чем решительный, а муж Веры Васильевны где-то там, в Москве… А впрочем, если Гришин-Алмазов всерьез даст волю своему сердцу, его не остановит и муж, сидящий на соседнем стуле!
– Конечно, интересно смотреть на движущиеся фигурки, ну и что же больше? В театре живая жизнь, в театре живые голоса, а здесь…
– Вот именно! – поддакнул Шульгин. – Случайная музыка случайного тапера, незамысловатый сюжет, угар чувств, а в результате – сумасшедший ажиотаж, чуть ли не массовый психоз… Как будто все зрители разом заболели какой-то сентиментальной горячкой! Как это получается?! Уму непостижимо… Только, ради бога, вы, Вера Васильевна, не обижайтесь!
Вера чуть улыбнулась. Она и в самом деле не обижалась. Наоборот, она очень любила такие разговоры. Она думала: если бы Голиаф остался жив, он мог бы сказать Давиду что-то подобное. Например: «Ты же мальчишка, ты ростом не вышел, а я богатырь, однако ты меня победил. Как это получилось? Уму непостижимо!» Голиаф – это все эти зрители, которые поначалу презирали синематограф, а потом склонились перед ним. Пустенькое развлечение полонило миллионы людей куда быстрее, чем, наверное, даже мечтать могли его создатели – братья Люмьер. Да и не ставили они перед собой такой задачи: снимать игровое кино. Они были документалистами… однако их последователи пошли далеко – дальше некуда, когда предложили человечеству великолепный заменитель театра, музыки и литературы – на одном белом экране. И еще Вера помнила, как ее познакомили на каком-то приеме с Александром Блоком, и великий поэт гениально просто, хотя и не без тоски сказал:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента