Страница:
Неслыханная лучезарная эйфория не отпускала меня больше часа. Двигаясь по проспекту Мира в сторону дома, я блаженно улыбался, бормоча себе под нос что-то благостное и толком не замечая прохожих. Хорошо еще, что не пускал слюни. Хотя… может и пускал, точно не знаю…
Итак, я стал профессиональным писателем. Талантливым, перспективным – с этим можно спорить. Но бесспорно было одно – я профи. Это событие возвело мою страсть к творчеству в степень, заставив писать с утроенной энергией. Помню, как чертовски жалел времени, потраченного на офисную жизнь. Да и казенные тексты пресс-релизов и статей давались труднее, чем раньше. Хотя, казалось бы, чего мне стоило, после двух-то романов…
Видимо, посмотрев на ситуацию сверху, Высшие Силы решили избавить начинающего писателя от каждодневной рутины. В один из рядовых рабочих дней я, как и многие другие сотрудники компании, получил письмо от руководства. В нем говорилось о сокращении штата. Через две недели нужно было освободить кабинет, получив три зарплаты и благодарность за хорошую работу. Наверное, я был единственным человеком в офисе, кто с радостью принял эту новость. Небольшие финансовые запасы плюс компенсация за сокращение сулили несколько месяцев напряженного творчества. И это был лакомый кусок, который вот-вот станет моим. Помню, подписывая соглашение сторон о прекращении сотрудничества, напевал что-то озорное. Директор по персоналу смотрела на меня с явным удивлением.
Строго рассчитав наличность, я принялся за новую книгу, которая жгла руки, просясь на электронные страницы. К тому же вскоре на книжных полках страны появился дебютный роман некоего Артемия Ульянова. Впервые взяв книгу в руки в огромном магазине на Новом Арбате, я ощутил себя членом элитного клуба профессиональных творцов, в который так страстно хотел попасть. Кое-какие газеты даже сделали интервью с новичком, отчего кассирши ближайшего магазина брали у меня автографы. Мое самолюбие довольно мурлыкало, что придавало целеустремленности.
Итак, начав писать третий роман, я и не подозревал, какие невероятные и отчасти мистические события последуют за ним. Тут надо вкратце объяснить…
«Живой среди мертвых» – вот как он назывался. И конечно же, рассказывал о том времени в моей жизни, когда я работал санитаром в морге. Но реальные воспоминания о тех днях были лишь частью истории, в которой отражалась другая – невероятная, фантасмагорическая и притягательная. Вкратце суть сюжета такова. Дневной санитар вынужден работать за себя и за уволившихся ночных. А значит, проведет семь суток в морге, неся тяжелую недельную вахту. И книга, соответственно, разбита на главы: «Сутки первые. День», «Сутки первые. Ночь». И так далее, до утра понедельника.
В дневных главах – пиршество смачного реализма, полного ярких выпуклых историй и персонажей. А вот в ночных… В первую же ночь к главному герою, которого я писал с себя, является бог Аид. Самый что ни на есть настоящий бог мертвых, который решил навестить одно из отражений своего Царства, то есть городской морг. С трудом сохранив рассудок, несчастный малый в хирургической пижаме становится участником невообразимых событий, полных потрясающих открытий и опасных приключений. Они стартуют каждый вечер, лишь только он остается один в отделении. Эти семь ночей меняют его навсегда. Он больше не обычный санитар. Он Харон, накоротке знакомый с Аидом. С тем, кто открыл ему другой мир, в котором людская цивилизация – лишь одна из граней сложнейшего устройства. Все, большего не скажу, чтобы не портить впечатление. Вдруг соберетесь прочитать…
Вынырнув из очередного творческого запоя уставшим, счастливым и опустошенным, я вдруг обнаружил свой финансовый фонд крайне изношенным. Ее Величество Бытовуха грозилась скорой нуждой, а значит, беспечным писательским денькам пришел конец. Нужно было срочно искать хлеб насущный на просторах московских офисных площадей. Но возвращаться туда не то чтобы не хотелось… Одна эта мысль рождала во мне чувство, полное безнадежной тошнотворной тоски, которая пропитывала меня целиком.
Оставшаяся легковесная сумма таяла быстрее, чем я ожидал. Вопрос с деньгами нужно было срочно решать. Возможности существовать, как зажиточный бомж, не было. Повести себя так по отношению к маме и любимой жене, которые так поддерживали меня с первых строк новой писательской жизни, я не мог. Поначалу попытался найти компромисс, выбрав дауншифтинг. Но работа экспедитора была не менее трудоемкая, чем пиарщика, а платили совсем не так же. Заняв немного у друзей семьи, я судорожно пытался избежать офисного варианта еще пару-тройку недель. И лишь потом, окончательно припертый к стенке, бросился просматривать вакансии.
Выслав кое-куда резюме, стал ждать. С тяжелым сердцем сходил на собеседование, стараясь казаться энергичным оптимистом. Время шло, а я все еще оставался простым московским безработным, в 35 лет считающим каждую копейку. В то время я познакомился с самыми неприхотливыми сортами пива, которые мог позволить себе не часто. Вскоре настал момент, который можно было назвать критическим. И вот тогда… случилось это.
Мне, как и герою моего романа, явился Аид. Конечно же, в переносном смысле, но при этом не менее очевидно. Было это так.
Я гостил у матушки, что живет на другом конце улицы. Плотно отобедав, плюхнулся на диван перед телевизором, мрачно обдумывая свое невеселое положение. «Высшие Силы, ну где же вы?! – думал я, слепо листая телеканалы. – Уже давно пора вмешаться…» И тут же зазвонил телефон. Глянув на дисплей, увидел, что это Вовка Старостин. Звонил он прямо из Царства мертвых, воспетого мною в книге. То есть с работы. Мы не созванивались с ним много месяцев. «Очень интересно…» – пробубнил я, снимая трубку. В те секунды влажное дыхание Стикса коснулось меня едва различимо.
– Темыч, привет! – услышал я голос, знакомый с юности.
– Привет, дружище. Как жизнь?
– Да по-всякому бывает. Чем занят?
– Ну, если в данный момент – лежу на диване.
– А в целом? – пояснил Вовка.
– Работу ищу. В общем, на диване лежу да резюме рассылаю, – честно признался я.
– И как?
– Пока свободен как птица. – И добавил: – Как очень бедная голодная птица.
– Ну, ничего, это временно, – ободрительно сказал Вовка. – У меня к тебе вот какое дело. У тебя случайно нет на примете человека – к нам, дневным? Только надежный нужен, чтоб без сюрпризов.
Когда Старостин произнес это, Аид уже сидел на краю дивана и благосклонно взирал на меня. В тунике и сандалиях, похожий на бывалого хиппи, он будто говорил: «Читал, читал… писанину твою. Что ж, достойно… Уважил. Харон, значит? Писатель русский. И, как положено, без ломаного гроша, да в долгах. Ладно, подсоблю, мне не сложно. В качестве ответного жеста, так сказать…»
Вскочив с дивана, я выпалил в трубку:
– Да, есть такой человек. Темычем зовут. Парень надежный, с опытом, я его хорошо знаю.
В ответ Вовка заржал. Договорились, что приеду завтра, в 11 утра, когда основная выдача будет позади.
Сунул сотовый в карман, перевел дыхание.
– Ну, ни хрена себе поворотец… – протянул я. – Вот так Аид! Это же просто черт знает что за фокус! Дневным, спустя семнадцать лет! Только закончив роман… Таких случайностей не бывает, исключено. Мистика, мать ее. Прям наяву. Обидно будет, если сплю, – улыбнулся себе. Колючий груз неуверенности в завтрашнем дне свалился с плеч.
В дверь вошла мама. Увидев мое растерянное, но довольное лицо, спросила:
– Что случилось-то?
– Я, мам, работу нашел.
– Да ты что! – обрадованно воскликнула она. – И откуда звонили? Кто?
– Аид звонил. Из Царства мертвых… – серьезно ответил я.
– Кто? – недоверчиво переспросила она.
– Аид, мам, бог мертвых. Харон ему нужен. Сказал, что я подойду.
Стикс впереди
Возвращение Харона
Итак, я стал профессиональным писателем. Талантливым, перспективным – с этим можно спорить. Но бесспорно было одно – я профи. Это событие возвело мою страсть к творчеству в степень, заставив писать с утроенной энергией. Помню, как чертовски жалел времени, потраченного на офисную жизнь. Да и казенные тексты пресс-релизов и статей давались труднее, чем раньше. Хотя, казалось бы, чего мне стоило, после двух-то романов…
Видимо, посмотрев на ситуацию сверху, Высшие Силы решили избавить начинающего писателя от каждодневной рутины. В один из рядовых рабочих дней я, как и многие другие сотрудники компании, получил письмо от руководства. В нем говорилось о сокращении штата. Через две недели нужно было освободить кабинет, получив три зарплаты и благодарность за хорошую работу. Наверное, я был единственным человеком в офисе, кто с радостью принял эту новость. Небольшие финансовые запасы плюс компенсация за сокращение сулили несколько месяцев напряженного творчества. И это был лакомый кусок, который вот-вот станет моим. Помню, подписывая соглашение сторон о прекращении сотрудничества, напевал что-то озорное. Директор по персоналу смотрела на меня с явным удивлением.
Строго рассчитав наличность, я принялся за новую книгу, которая жгла руки, просясь на электронные страницы. К тому же вскоре на книжных полках страны появился дебютный роман некоего Артемия Ульянова. Впервые взяв книгу в руки в огромном магазине на Новом Арбате, я ощутил себя членом элитного клуба профессиональных творцов, в который так страстно хотел попасть. Кое-какие газеты даже сделали интервью с новичком, отчего кассирши ближайшего магазина брали у меня автографы. Мое самолюбие довольно мурлыкало, что придавало целеустремленности.
Итак, начав писать третий роман, я и не подозревал, какие невероятные и отчасти мистические события последуют за ним. Тут надо вкратце объяснить…
«Живой среди мертвых» – вот как он назывался. И конечно же, рассказывал о том времени в моей жизни, когда я работал санитаром в морге. Но реальные воспоминания о тех днях были лишь частью истории, в которой отражалась другая – невероятная, фантасмагорическая и притягательная. Вкратце суть сюжета такова. Дневной санитар вынужден работать за себя и за уволившихся ночных. А значит, проведет семь суток в морге, неся тяжелую недельную вахту. И книга, соответственно, разбита на главы: «Сутки первые. День», «Сутки первые. Ночь». И так далее, до утра понедельника.
В дневных главах – пиршество смачного реализма, полного ярких выпуклых историй и персонажей. А вот в ночных… В первую же ночь к главному герою, которого я писал с себя, является бог Аид. Самый что ни на есть настоящий бог мертвых, который решил навестить одно из отражений своего Царства, то есть городской морг. С трудом сохранив рассудок, несчастный малый в хирургической пижаме становится участником невообразимых событий, полных потрясающих открытий и опасных приключений. Они стартуют каждый вечер, лишь только он остается один в отделении. Эти семь ночей меняют его навсегда. Он больше не обычный санитар. Он Харон, накоротке знакомый с Аидом. С тем, кто открыл ему другой мир, в котором людская цивилизация – лишь одна из граней сложнейшего устройства. Все, большего не скажу, чтобы не портить впечатление. Вдруг соберетесь прочитать…
Вынырнув из очередного творческого запоя уставшим, счастливым и опустошенным, я вдруг обнаружил свой финансовый фонд крайне изношенным. Ее Величество Бытовуха грозилась скорой нуждой, а значит, беспечным писательским денькам пришел конец. Нужно было срочно искать хлеб насущный на просторах московских офисных площадей. Но возвращаться туда не то чтобы не хотелось… Одна эта мысль рождала во мне чувство, полное безнадежной тошнотворной тоски, которая пропитывала меня целиком.
Оставшаяся легковесная сумма таяла быстрее, чем я ожидал. Вопрос с деньгами нужно было срочно решать. Возможности существовать, как зажиточный бомж, не было. Повести себя так по отношению к маме и любимой жене, которые так поддерживали меня с первых строк новой писательской жизни, я не мог. Поначалу попытался найти компромисс, выбрав дауншифтинг. Но работа экспедитора была не менее трудоемкая, чем пиарщика, а платили совсем не так же. Заняв немного у друзей семьи, я судорожно пытался избежать офисного варианта еще пару-тройку недель. И лишь потом, окончательно припертый к стенке, бросился просматривать вакансии.
Выслав кое-куда резюме, стал ждать. С тяжелым сердцем сходил на собеседование, стараясь казаться энергичным оптимистом. Время шло, а я все еще оставался простым московским безработным, в 35 лет считающим каждую копейку. В то время я познакомился с самыми неприхотливыми сортами пива, которые мог позволить себе не часто. Вскоре настал момент, который можно было назвать критическим. И вот тогда… случилось это.
Мне, как и герою моего романа, явился Аид. Конечно же, в переносном смысле, но при этом не менее очевидно. Было это так.
Я гостил у матушки, что живет на другом конце улицы. Плотно отобедав, плюхнулся на диван перед телевизором, мрачно обдумывая свое невеселое положение. «Высшие Силы, ну где же вы?! – думал я, слепо листая телеканалы. – Уже давно пора вмешаться…» И тут же зазвонил телефон. Глянув на дисплей, увидел, что это Вовка Старостин. Звонил он прямо из Царства мертвых, воспетого мною в книге. То есть с работы. Мы не созванивались с ним много месяцев. «Очень интересно…» – пробубнил я, снимая трубку. В те секунды влажное дыхание Стикса коснулось меня едва различимо.
– Темыч, привет! – услышал я голос, знакомый с юности.
– Привет, дружище. Как жизнь?
– Да по-всякому бывает. Чем занят?
– Ну, если в данный момент – лежу на диване.
– А в целом? – пояснил Вовка.
– Работу ищу. В общем, на диване лежу да резюме рассылаю, – честно признался я.
– И как?
– Пока свободен как птица. – И добавил: – Как очень бедная голодная птица.
– Ну, ничего, это временно, – ободрительно сказал Вовка. – У меня к тебе вот какое дело. У тебя случайно нет на примете человека – к нам, дневным? Только надежный нужен, чтоб без сюрпризов.
Когда Старостин произнес это, Аид уже сидел на краю дивана и благосклонно взирал на меня. В тунике и сандалиях, похожий на бывалого хиппи, он будто говорил: «Читал, читал… писанину твою. Что ж, достойно… Уважил. Харон, значит? Писатель русский. И, как положено, без ломаного гроша, да в долгах. Ладно, подсоблю, мне не сложно. В качестве ответного жеста, так сказать…»
Вскочив с дивана, я выпалил в трубку:
– Да, есть такой человек. Темычем зовут. Парень надежный, с опытом, я его хорошо знаю.
В ответ Вовка заржал. Договорились, что приеду завтра, в 11 утра, когда основная выдача будет позади.
Сунул сотовый в карман, перевел дыхание.
– Ну, ни хрена себе поворотец… – протянул я. – Вот так Аид! Это же просто черт знает что за фокус! Дневным, спустя семнадцать лет! Только закончив роман… Таких случайностей не бывает, исключено. Мистика, мать ее. Прям наяву. Обидно будет, если сплю, – улыбнулся себе. Колючий груз неуверенности в завтрашнем дне свалился с плеч.
В дверь вошла мама. Увидев мое растерянное, но довольное лицо, спросила:
– Что случилось-то?
– Я, мам, работу нашел.
– Да ты что! – обрадованно воскликнула она. – И откуда звонили? Кто?
– Аид звонил. Из Царства мертвых… – серьезно ответил я.
– Кто? – недоверчиво переспросила она.
– Аид, мам, бог мертвых. Харон ему нужен. Сказал, что я подойду.
Стикс впереди
Пасмурное мартовское утро следующего дня было по-зимнему холодным и по-весеннему промозглым одновременно. Держа в руках папку с документами для трудоустройства, гражданин Антонов шел на собеседование в клинику на Финишном проезде. Вернее, так казалось со стороны окружающим. На самом же деле я направлялся к реке, хотя гранит городской набережной был в другой стороне. Мой путь лежал к реке более древней, древнейшей из всех, что знало человечество. Говоря языком, подобающим моменту, я направил свои стопы к брегам Стикса. И если пару лет назад я был там гостем, то сейчас меня ждала хирургическая пижама, на которой скоро появятся мои инициалы. Тогда она станет туникой Харона. И Царство мертвых, укрытое покровом московского морга, примет назад своего сына, на время заплутавшего в поисках себя самого в коридорах жизни.
Встреча была теплой, к тому же Вовку Бумажкина я не видел очень давно. Всласть потрепавшись с обоими Владимирами, у которых в тот день было не так много работы, пришла пора направляться к заведующему отделением. Им уже несколько лет назад стала Светлана Юрьевна Петрова, один из врачей отделения, сменившая на посту Виктора Михалыча Ситкина, которого мы называли шефом.
– Ты работу-то помнишь? – спросил меня Старостин, уверенный в ответе.
– Как вчера было, – заверил я его. – Но скорость-то, конечно, потерял.
– Сколько лет ты карандашики-то точил?
– Пятнадцать где-то…
– Ну, ничего, втянешься.
Улыбчивая Света встретила меня очень тепло. Она вообще была теплым человеком. Правда, сперва не узнала меня, на мгновение вскинув удивленные глаза.
– Ни фига себе, мужик какой пожаловал! – сказала она, вставая навстречу мне из-за массивного начальственного стола. – А где мальчик Тема? Стройный такой, скуластый…
– Мальчик подрос немного, Светлана Юрьевна, – ответил я, хлопнув себя по пузу. – Возьмете на работу такого? Другого нету.
– Ну, раз нету… и такого возьмем, – засмеялась она.
Потом мы с полчаса говорили о прошедших годах, о творчестве и о всяком разном. Вдруг она спохватилась, вскинув руку с часами:
– Так, мне уж бежать надо. Наверх, к руководству. Иди к Елене Юрьевне, я ей позвоню, она тебя на собеседование отведет, к Елене Юрьевне.
Перехватив мой удивленный взгляд, она усмехнулась:
– Да к другой Елене Юрьевне, к главной сестре.
Интересно, что это было далеко не единственное совпадение имен в клинике. Не знаю, как в других отделениях, но в нашем с этим все было очень хорошо. Для начала – четыре Юрьевны и один Юрьевич. Но дети Юр были не самым многочисленным сословием. Лучше всего дело обстояло с Владимирами. Было такое впечатление, что это имя дает приоритет при трудоустройстве в наш морг. Из шести санитаров (двух дневных и четырех ночных) пятеро были Вовками. И лишь один ночник был Костей, наслаждаясь своим редким в коллективе именем. Кроме того, Володями звали двух врачей, один из которых был даже Владимиром Владимировичем, что в наше время значит куда больше, чем в девяностые. Еще было четыре Светы, три Наташи. Но на верху всей этой пирамиды воцарились Светланы Юрьевны Петровы, две полные тезки. Одна из них, как вы уже знаете, была заведующей патанатомией. Другая – санитаркой. Что рождало самые забавные курьезы.
Лишь только устроившись на работу, санитарка Света как-то подошла к звонившему телефону отделения.
– Будьте добры, Светлану Юрьевну Петрову, – спросил кто-то из врачей прикрепленной к моргу районной поликлиники. Он нашел телефон отделения и фамилию, имя, отчество заведующей в справочнике медучреждений.
– Да, я слушаю, – ответила санитарка Света, гадая, кто бы это мог быть. После чего ее стали расспрашивать про диагноз какого-то умершего да про справку о смерти. – Вы меня извините, но я про это ничего не знаю, – честно призналась Света.
На другом конце линии воцарилась недоуменная тишина. Потом спросили:
– То есть как это – ничего? Почему?
– Но я же не врач, – резонно заметила Петрова.
– Светлана Юрьевна, это вы? – переспросила трубка.
– Да, я, – решительно ответила Света. И была права.
– Петрова? – с сомнением уточнил голос.
– Петрова, конечно.
– И вы не врач?
– Нет, не врач. Позвоните кому-нибудь из врачей, 57 на конце. Или заведующей.
И положила трубку.
Реакцию человека из поликлиники я не знаю, но можно себе представить. Местные сотрудники, помня об этих паспортных близнецах, всегда имели это в виду. И если говорили, к примеру, «мне пораньше уйти надо, меня Светлана Юрьевна отпустила», всегда уточняли, какая именно.
Старшая сестра клиники Елена, дородная дама за пятьдесят, долго листала мою трудовую книжку. Первая запись, поставленная двадцать лет назад, гласила, что я принят на работу санитаром в патологоанатомическое отделение. После – несколько страниц карьеры. Изучив внушительный список солидных должностей, она слегка удивленно подняла глаза. Пыталась понять, зачем мне опять понадобилась запись про санитара.
– Вы уверены? – спросила она.
– Абсолютно. Самая стабильная работа – на государство. А у коммерсантов – нервы одни.
– А трупы вскрывать лучше?
– Ну, я же медик.
– Что ж, тогда с возвращением, – улыбнулась она, возвращая мне документы.
Вопрос с моим трудоустройством был решен. Аид, незримо усевшийся на край стола старшей сестры, одобрительно кивнул, послал Елене Юрьевне воздушный поцелуй, поправил тунику и исчез.
Но сперва… Сперва будет обязательное медицинское обследование. Родина должна убедиться, что у санитара Антонова достаточно здоровья для того, чтобы хоронить своих земляков. А потому мне придется сдать мочу, кровь и кал, сделать кардиограмму, флюорографию, дотронуться пальцем до носа, доказать, что не псих, продемонстрировать вены без следов инъекций, оскалиться у зубного и, наконец, стоя в одних трусах перед терапевтом клиники, сначала глубоко дышать, а затем показать ему язык. Потом он прикрепит ворох бумажек к моей внутриклинической карте, поставит печать, и Царство мертвых распахнется передо мною на следующий же день, ровно в 8.30 утра.
Увидев список врачей и анализов, выданных в отделе кадров, тяжело вздохнул, предчувствуя запах коридоров поликлиники. «На это уйдет не меньше недели, – понуро подумал я. – И так будет каждый год, ведь 17-й пункт. А это серьезно».
Что за пункт такой? Классификация вредности. Вредности в жизни бывают разными. Вредные привычки, вредные соседи, вредина сестра или вредная теща. Вредный климат. Дети бывают вредными до крайности, мотая нервы чужим и близким. Мне предстояла вредность номер 17, которая будет встречать и провожать меня в дверях патанатомии. Она, словно двухголовый сказочный змий, состоит из двух опасностей.
Первая – биологическая, которую несут в себе трупы граждан. Порезавшись во время вскрытия, можно хватануть какую-нибудь гадость, вроде гепатита. Случается, что покойный болел открытой формой туберкулеза, но плевал на нее и к врачам не ходил. Напряженно лечился сорокоградусной, так как других лекарств не знал, да и помер. И лег на секционный стол. В этом случае, чтобы подхватить туберкулезную эстафету, даже резаться-то не нужно. Достаточно просто ослабленного иммунитета.
Вторая вредность – химическая. Формалин и прочие реагенты, которые постоянно невольно приходится вдыхать работникам морга, незаметно точат организм, проверяя его на крепость. Государство Российское заботится о своих Харонах как может. Кроме финансовой компенсации, оно выдает нам молоко, нескончаемая белая река которого должна помочь справиться со всеми этими напастями. Вместо четырех отпускных недель в году санитар наслаждается свободой все шесть. Да и виртуальное время трудового стажа идет здесь быстрее, чем в офисной жизни. Год отработал – полтора записали.
На самом же деле гидра профессиональной вредности дневного санитара – о трех головах. Наша санитарская работа несет еще и психологический вред. День за днем людское горе вторгается в твое личное пространство, давя на подсознание. Привычная похоронная обстановка противна человеческой природе, даже если кажется, что ты ее не замечаешь. Но в многострадальной Российской державе это не принято принимать во внимание, ведь измерить моральный вред невозможно – слишком уж эфемерное понятие…
Зайдя в отделение, отчитался о собеседовании Петровой. А парням, которые остались без третьего санитара, пообещал побыстрее справиться с диспансеризацией.
– Да уж, не затягивай, – кивнул мне Бумажкин. – А то вдруг большой завоз случится, а мы с Вовкой вдвоем.
Что такое большой завоз, я знал еще по прежней похоронной работе. Обычно он происходит внезапно, вроде бы без видимых причин, но чаще всего во время резкой перемены погоды. Но иногда и на ровном месте. Уходя в субботу из отделения, чтобы насладиться законным воскресным выходным, ты видишь в холодильнике на 32 места всего пять-семь трупов. А когда подходишь к нему утром в понедельник – свободных мест нет, или почти нет. Говоря что-нибудь вроде «опаньки», с головой погружаешься в похоронный цейтнот, который стремительно закручивается с каждой минутой. Работающих на выдаче санитаров беспрерывно терзают телефонные и дверные звонки. И в трубке и за дверью – родня или ритуальные агенты, хлопочущие о предстоящих похоронах. С агентами проще. Они профи и быстро, четко задают конкретные вопросы, к тому же совершенно без эмоций. А вот родственники – тут сложнее. Их сбивчивые путаные вопросы требуют большого терпения и отнимают много времени в разгар напряженной работы. А иногда диалоги на пороге служебного входа бывают совершенно абсурдными.
Кое-как справившись с выдачей, коварный понедельник кидает тебя в кровавую вереницу вскрытий, полную запахов. Человеческое мясо, дерьмо, памперсы лежачих больных, легкие отголоски формалина и сигаретного дыма. Все это сливается в отвратительный влажный пряный аромат, обволакивающий и настырный. Освобождая вновь поступивших сперва от головного мозга, а затем от органокомплекса (от кончика языка до прямой кишки), санитар, стремительно теряя килоджоули, превращается в секционную машину мощностью в одну человеческую силу. Стоя в ногах трупа перед анатомическим столиком, патологоанатом лишь только начинает свою работу, а ты уже начинаешь зашивать голову страдальца, стараясь не терять ни секунды. Ведь следующее тело должно оказаться на столе как можно быстрее. Родственники и агенты ждут справку о смерти, без которой они не смогут начать хлопотать о похоронах. Да и врачи не хотят задерживаться на работе, то и дело поторапливая санитаров. Если в отделении их всего двое, то вся секционная мясорубка достается одному из них. Его напарник не может подставить плечо, ведь он занят выдачей справок и приемом вещей. А десять вскрытий в одно лицо – это слишком тяжело. Вот почему Вовка просил появиться на работе как можно быстрее, представляя себе возможный день большого завоза.
Вернувшись домой, я первым делом позвонил жене:
– Все, собеседование прошел. Считай, кроха, что я санитар. Осталось только врачей пройти…
– Ну, умничка. Ты сам-то готов к этому? – вдруг спросила она.
– К чему, к диспансеризации? – не понял я вопроса.
– Да нет, к работе.
– Почему нет?
– Ты и вскрывать будешь?
– Конечно, а как же…
– Масик, ой как страшненько, – протянула она как бы в шутку. Но было понятно, что себя на моем месте она даже представить не может.
На самом деле почти все из тех, с кем я общаюсь, не могут представить себя в секционном зале. Тяжелая рутина моих будней кажется для них чем-то запредельным. Чем-то, что выше обычных человеческих сил. И тот, кто способен на это, видится им каким-то особенным, с железной психикой. Конечно же это не так. Санитары бывают самыми разными, как и все люди в этом мире. Черствыми и ранимыми, умными и весьма ограниченными, наглыми грубиянами или деликатными интеллигентами. Среди них встречаются парни самых разных профессий, с самым разным образованием. В клинике на Финишном проезде подобрался весьма занятный контингент дневных санитаров. Кандидат наук, бывший замминистра советской эпохи Бумажкин, инженер Старостин с двумя высшими образованиями и я – экс-пиарщик, ставший писателем.
Но все еже есть одна черта, которая объединяет почти всех обитателей Царства мертвых, будь они врачами, санитарами или лаборантами. Хорошо развитое, весьма специфическое чувство юмора. Оно играет функцию защитного механизма, уберегая сотрудников патанатомии от скрытого стресса, задрапированного ежедневной рутиной. Посмеиваясь над тем, над чем другие шутить бы не стали, они отчасти создают свою реальность, где все не так трагично. Где смерть – вроде и не смерть совсем…
Итак, больше недели я шатался по врачам, проходя поверхностный техосмотр организма бывшего и будущего санитара. Психиатр районного диспансера сделал молниеносное заключение о моем психическом здоровье, задав лишь один вопрос: «Что-нибудь беспокоит по нашей части?» Я ответил, что нет. Также ответил бы и любой псих, ведь настоящий сумасшедший никогда не считает себя больным. Нарколог прямо спросил, употребляю ли я чего-нибудь. И не дожидаясь очевидного ответа, попросил показать руки, после чего выдал необходимую справку. Собрав ворох разномастных бумажек с печатями, я был готов доказать всему миру, что совершенно здоров. Во всяком случае, с точки зрения официальной российской медицины. Сложив добытые справки и результаты анализов, холодным солнечным весенним утром отправился в клинику.
Спустя час после того, как я пересек границу Царства мертвых, в моей трудовой книжке уже стояла запись о приеме на работу. Она замыкала круг моего трудового пути, вернув меня в то же место, откуда я его начал. Если взглянуть на карьерный рост гражданина Антонова с общепринятой точки зрения – полный провал. Но я так не думал.
Это был новый виток пути. Двадцать лет назад я жадно начинал здесь неизведанную взрослую жизнь. И сейчас, когда выбрался на новую орбиту самосознания, став русским писателем, меня снова окружали стены морга. Бог мертвых Аид, сошедший со страниц моего последнего романа, казалось, внимательно вглядывался в своего Харона, с интересом наблюдая за развитием событий. Мистика? Да, мистика. Но иначе как объяснить вот какой факт…
Путь из отделения в отдел кадров лежал через коридор огромного разветвленного подвала. Чего в нем только не было! Склады, холодильники, лифты, вентиляционные установки, ТЭЦ… Была и стоянка электрокаров. Она находилась недалеко от входа в патанатомию, метрах в сорока. В «Живом среди мертвых» есть сцена, когда главный герой чуть было не погибает в том самом подвале, который Аид каждую ночь превращал в Царство мертвых, меняя время, пространство и материю. Когда писал этот фрагмент, то живо представлял себе именно ту часть коридора, где находилась стоянка электрокаров. Лепил, можно сказать, с натуры. В день трудоустройства, проходя мимо того места с документами в руках, я вдруг споткнулся на свежевымытом полу, чудом не растянувшись во весь рост и больно ударившись коленом. Именно там, где с трудом выжил мой главный герой. Тогда я весьма четко почувствовал присутствие Аида, который явно говорил, что здесь не обошлось без его участия. Потерев ушибленную ногу, я зачем-то оглянулся, будто надеялся увидеть бога мертвых, в тунике и сандалиях.
О совпадении не могло быть и речи. Я решительно не верил, что такой очевидный знак может быть банальным стечением обстоятельств.
Встреча была теплой, к тому же Вовку Бумажкина я не видел очень давно. Всласть потрепавшись с обоими Владимирами, у которых в тот день было не так много работы, пришла пора направляться к заведующему отделением. Им уже несколько лет назад стала Светлана Юрьевна Петрова, один из врачей отделения, сменившая на посту Виктора Михалыча Ситкина, которого мы называли шефом.
– Ты работу-то помнишь? – спросил меня Старостин, уверенный в ответе.
– Как вчера было, – заверил я его. – Но скорость-то, конечно, потерял.
– Сколько лет ты карандашики-то точил?
– Пятнадцать где-то…
– Ну, ничего, втянешься.
Улыбчивая Света встретила меня очень тепло. Она вообще была теплым человеком. Правда, сперва не узнала меня, на мгновение вскинув удивленные глаза.
– Ни фига себе, мужик какой пожаловал! – сказала она, вставая навстречу мне из-за массивного начальственного стола. – А где мальчик Тема? Стройный такой, скуластый…
– Мальчик подрос немного, Светлана Юрьевна, – ответил я, хлопнув себя по пузу. – Возьмете на работу такого? Другого нету.
– Ну, раз нету… и такого возьмем, – засмеялась она.
Потом мы с полчаса говорили о прошедших годах, о творчестве и о всяком разном. Вдруг она спохватилась, вскинув руку с часами:
– Так, мне уж бежать надо. Наверх, к руководству. Иди к Елене Юрьевне, я ей позвоню, она тебя на собеседование отведет, к Елене Юрьевне.
Перехватив мой удивленный взгляд, она усмехнулась:
– Да к другой Елене Юрьевне, к главной сестре.
Интересно, что это было далеко не единственное совпадение имен в клинике. Не знаю, как в других отделениях, но в нашем с этим все было очень хорошо. Для начала – четыре Юрьевны и один Юрьевич. Но дети Юр были не самым многочисленным сословием. Лучше всего дело обстояло с Владимирами. Было такое впечатление, что это имя дает приоритет при трудоустройстве в наш морг. Из шести санитаров (двух дневных и четырех ночных) пятеро были Вовками. И лишь один ночник был Костей, наслаждаясь своим редким в коллективе именем. Кроме того, Володями звали двух врачей, один из которых был даже Владимиром Владимировичем, что в наше время значит куда больше, чем в девяностые. Еще было четыре Светы, три Наташи. Но на верху всей этой пирамиды воцарились Светланы Юрьевны Петровы, две полные тезки. Одна из них, как вы уже знаете, была заведующей патанатомией. Другая – санитаркой. Что рождало самые забавные курьезы.
Лишь только устроившись на работу, санитарка Света как-то подошла к звонившему телефону отделения.
– Будьте добры, Светлану Юрьевну Петрову, – спросил кто-то из врачей прикрепленной к моргу районной поликлиники. Он нашел телефон отделения и фамилию, имя, отчество заведующей в справочнике медучреждений.
– Да, я слушаю, – ответила санитарка Света, гадая, кто бы это мог быть. После чего ее стали расспрашивать про диагноз какого-то умершего да про справку о смерти. – Вы меня извините, но я про это ничего не знаю, – честно призналась Света.
На другом конце линии воцарилась недоуменная тишина. Потом спросили:
– То есть как это – ничего? Почему?
– Но я же не врач, – резонно заметила Петрова.
– Светлана Юрьевна, это вы? – переспросила трубка.
– Да, я, – решительно ответила Света. И была права.
– Петрова? – с сомнением уточнил голос.
– Петрова, конечно.
– И вы не врач?
– Нет, не врач. Позвоните кому-нибудь из врачей, 57 на конце. Или заведующей.
И положила трубку.
Реакцию человека из поликлиники я не знаю, но можно себе представить. Местные сотрудники, помня об этих паспортных близнецах, всегда имели это в виду. И если говорили, к примеру, «мне пораньше уйти надо, меня Светлана Юрьевна отпустила», всегда уточняли, какая именно.
Старшая сестра клиники Елена, дородная дама за пятьдесят, долго листала мою трудовую книжку. Первая запись, поставленная двадцать лет назад, гласила, что я принят на работу санитаром в патологоанатомическое отделение. После – несколько страниц карьеры. Изучив внушительный список солидных должностей, она слегка удивленно подняла глаза. Пыталась понять, зачем мне опять понадобилась запись про санитара.
– Вы уверены? – спросила она.
– Абсолютно. Самая стабильная работа – на государство. А у коммерсантов – нервы одни.
– А трупы вскрывать лучше?
– Ну, я же медик.
– Что ж, тогда с возвращением, – улыбнулась она, возвращая мне документы.
Вопрос с моим трудоустройством был решен. Аид, незримо усевшийся на край стола старшей сестры, одобрительно кивнул, послал Елене Юрьевне воздушный поцелуй, поправил тунику и исчез.
Но сперва… Сперва будет обязательное медицинское обследование. Родина должна убедиться, что у санитара Антонова достаточно здоровья для того, чтобы хоронить своих земляков. А потому мне придется сдать мочу, кровь и кал, сделать кардиограмму, флюорографию, дотронуться пальцем до носа, доказать, что не псих, продемонстрировать вены без следов инъекций, оскалиться у зубного и, наконец, стоя в одних трусах перед терапевтом клиники, сначала глубоко дышать, а затем показать ему язык. Потом он прикрепит ворох бумажек к моей внутриклинической карте, поставит печать, и Царство мертвых распахнется передо мною на следующий же день, ровно в 8.30 утра.
Увидев список врачей и анализов, выданных в отделе кадров, тяжело вздохнул, предчувствуя запах коридоров поликлиники. «На это уйдет не меньше недели, – понуро подумал я. – И так будет каждый год, ведь 17-й пункт. А это серьезно».
Что за пункт такой? Классификация вредности. Вредности в жизни бывают разными. Вредные привычки, вредные соседи, вредина сестра или вредная теща. Вредный климат. Дети бывают вредными до крайности, мотая нервы чужим и близким. Мне предстояла вредность номер 17, которая будет встречать и провожать меня в дверях патанатомии. Она, словно двухголовый сказочный змий, состоит из двух опасностей.
Первая – биологическая, которую несут в себе трупы граждан. Порезавшись во время вскрытия, можно хватануть какую-нибудь гадость, вроде гепатита. Случается, что покойный болел открытой формой туберкулеза, но плевал на нее и к врачам не ходил. Напряженно лечился сорокоградусной, так как других лекарств не знал, да и помер. И лег на секционный стол. В этом случае, чтобы подхватить туберкулезную эстафету, даже резаться-то не нужно. Достаточно просто ослабленного иммунитета.
Вторая вредность – химическая. Формалин и прочие реагенты, которые постоянно невольно приходится вдыхать работникам морга, незаметно точат организм, проверяя его на крепость. Государство Российское заботится о своих Харонах как может. Кроме финансовой компенсации, оно выдает нам молоко, нескончаемая белая река которого должна помочь справиться со всеми этими напастями. Вместо четырех отпускных недель в году санитар наслаждается свободой все шесть. Да и виртуальное время трудового стажа идет здесь быстрее, чем в офисной жизни. Год отработал – полтора записали.
На самом же деле гидра профессиональной вредности дневного санитара – о трех головах. Наша санитарская работа несет еще и психологический вред. День за днем людское горе вторгается в твое личное пространство, давя на подсознание. Привычная похоронная обстановка противна человеческой природе, даже если кажется, что ты ее не замечаешь. Но в многострадальной Российской державе это не принято принимать во внимание, ведь измерить моральный вред невозможно – слишком уж эфемерное понятие…
Зайдя в отделение, отчитался о собеседовании Петровой. А парням, которые остались без третьего санитара, пообещал побыстрее справиться с диспансеризацией.
– Да уж, не затягивай, – кивнул мне Бумажкин. – А то вдруг большой завоз случится, а мы с Вовкой вдвоем.
Что такое большой завоз, я знал еще по прежней похоронной работе. Обычно он происходит внезапно, вроде бы без видимых причин, но чаще всего во время резкой перемены погоды. Но иногда и на ровном месте. Уходя в субботу из отделения, чтобы насладиться законным воскресным выходным, ты видишь в холодильнике на 32 места всего пять-семь трупов. А когда подходишь к нему утром в понедельник – свободных мест нет, или почти нет. Говоря что-нибудь вроде «опаньки», с головой погружаешься в похоронный цейтнот, который стремительно закручивается с каждой минутой. Работающих на выдаче санитаров беспрерывно терзают телефонные и дверные звонки. И в трубке и за дверью – родня или ритуальные агенты, хлопочущие о предстоящих похоронах. С агентами проще. Они профи и быстро, четко задают конкретные вопросы, к тому же совершенно без эмоций. А вот родственники – тут сложнее. Их сбивчивые путаные вопросы требуют большого терпения и отнимают много времени в разгар напряженной работы. А иногда диалоги на пороге служебного входа бывают совершенно абсурдными.
Кое-как справившись с выдачей, коварный понедельник кидает тебя в кровавую вереницу вскрытий, полную запахов. Человеческое мясо, дерьмо, памперсы лежачих больных, легкие отголоски формалина и сигаретного дыма. Все это сливается в отвратительный влажный пряный аромат, обволакивающий и настырный. Освобождая вновь поступивших сперва от головного мозга, а затем от органокомплекса (от кончика языка до прямой кишки), санитар, стремительно теряя килоджоули, превращается в секционную машину мощностью в одну человеческую силу. Стоя в ногах трупа перед анатомическим столиком, патологоанатом лишь только начинает свою работу, а ты уже начинаешь зашивать голову страдальца, стараясь не терять ни секунды. Ведь следующее тело должно оказаться на столе как можно быстрее. Родственники и агенты ждут справку о смерти, без которой они не смогут начать хлопотать о похоронах. Да и врачи не хотят задерживаться на работе, то и дело поторапливая санитаров. Если в отделении их всего двое, то вся секционная мясорубка достается одному из них. Его напарник не может подставить плечо, ведь он занят выдачей справок и приемом вещей. А десять вскрытий в одно лицо – это слишком тяжело. Вот почему Вовка просил появиться на работе как можно быстрее, представляя себе возможный день большого завоза.
Вернувшись домой, я первым делом позвонил жене:
– Все, собеседование прошел. Считай, кроха, что я санитар. Осталось только врачей пройти…
– Ну, умничка. Ты сам-то готов к этому? – вдруг спросила она.
– К чему, к диспансеризации? – не понял я вопроса.
– Да нет, к работе.
– Почему нет?
– Ты и вскрывать будешь?
– Конечно, а как же…
– Масик, ой как страшненько, – протянула она как бы в шутку. Но было понятно, что себя на моем месте она даже представить не может.
На самом деле почти все из тех, с кем я общаюсь, не могут представить себя в секционном зале. Тяжелая рутина моих будней кажется для них чем-то запредельным. Чем-то, что выше обычных человеческих сил. И тот, кто способен на это, видится им каким-то особенным, с железной психикой. Конечно же это не так. Санитары бывают самыми разными, как и все люди в этом мире. Черствыми и ранимыми, умными и весьма ограниченными, наглыми грубиянами или деликатными интеллигентами. Среди них встречаются парни самых разных профессий, с самым разным образованием. В клинике на Финишном проезде подобрался весьма занятный контингент дневных санитаров. Кандидат наук, бывший замминистра советской эпохи Бумажкин, инженер Старостин с двумя высшими образованиями и я – экс-пиарщик, ставший писателем.
Но все еже есть одна черта, которая объединяет почти всех обитателей Царства мертвых, будь они врачами, санитарами или лаборантами. Хорошо развитое, весьма специфическое чувство юмора. Оно играет функцию защитного механизма, уберегая сотрудников патанатомии от скрытого стресса, задрапированного ежедневной рутиной. Посмеиваясь над тем, над чем другие шутить бы не стали, они отчасти создают свою реальность, где все не так трагично. Где смерть – вроде и не смерть совсем…
Итак, больше недели я шатался по врачам, проходя поверхностный техосмотр организма бывшего и будущего санитара. Психиатр районного диспансера сделал молниеносное заключение о моем психическом здоровье, задав лишь один вопрос: «Что-нибудь беспокоит по нашей части?» Я ответил, что нет. Также ответил бы и любой псих, ведь настоящий сумасшедший никогда не считает себя больным. Нарколог прямо спросил, употребляю ли я чего-нибудь. И не дожидаясь очевидного ответа, попросил показать руки, после чего выдал необходимую справку. Собрав ворох разномастных бумажек с печатями, я был готов доказать всему миру, что совершенно здоров. Во всяком случае, с точки зрения официальной российской медицины. Сложив добытые справки и результаты анализов, холодным солнечным весенним утром отправился в клинику.
Спустя час после того, как я пересек границу Царства мертвых, в моей трудовой книжке уже стояла запись о приеме на работу. Она замыкала круг моего трудового пути, вернув меня в то же место, откуда я его начал. Если взглянуть на карьерный рост гражданина Антонова с общепринятой точки зрения – полный провал. Но я так не думал.
Это был новый виток пути. Двадцать лет назад я жадно начинал здесь неизведанную взрослую жизнь. И сейчас, когда выбрался на новую орбиту самосознания, став русским писателем, меня снова окружали стены морга. Бог мертвых Аид, сошедший со страниц моего последнего романа, казалось, внимательно вглядывался в своего Харона, с интересом наблюдая за развитием событий. Мистика? Да, мистика. Но иначе как объяснить вот какой факт…
Путь из отделения в отдел кадров лежал через коридор огромного разветвленного подвала. Чего в нем только не было! Склады, холодильники, лифты, вентиляционные установки, ТЭЦ… Была и стоянка электрокаров. Она находилась недалеко от входа в патанатомию, метрах в сорока. В «Живом среди мертвых» есть сцена, когда главный герой чуть было не погибает в том самом подвале, который Аид каждую ночь превращал в Царство мертвых, меняя время, пространство и материю. Когда писал этот фрагмент, то живо представлял себе именно ту часть коридора, где находилась стоянка электрокаров. Лепил, можно сказать, с натуры. В день трудоустройства, проходя мимо того места с документами в руках, я вдруг споткнулся на свежевымытом полу, чудом не растянувшись во весь рост и больно ударившись коленом. Именно там, где с трудом выжил мой главный герой. Тогда я весьма четко почувствовал присутствие Аида, который явно говорил, что здесь не обошлось без его участия. Потерев ушибленную ногу, я зачем-то оглянулся, будто надеялся увидеть бога мертвых, в тунике и сандалиях.
О совпадении не могло быть и речи. Я решительно не верил, что такой очевидный знак может быть банальным стечением обстоятельств.
Возвращение Харона
Новый виток моей жизни начался с того, что сестра-хозяйка отделения Любовь Александровна, выполняющая функцию завхоза, выдала мне хирургическую пижаму грифельного цвета. Эта казенная спецодежда могла бы рассказать немало историй, смешных и трагичных. Переодевшись, повесил цивильные шмотки в тесный металлический шкафчик в раздевалке, который стал моим личным уголком в Царстве мертвых. Зайдя в комнату отдыха санитаров, глянул в зеркало. «Словно бы и не уходил», – подумал я, силясь увидеть себя двадцатилетнего.
– Ну как, готов взяться за старое? – спросил меня Вовка Старостин, глядя в картонку, с помощью которой упаковывают мужские рубашки. На ней был список сегодняшних выдач, которые начнутся уже через десять минут.
– Готов, конечно, – кивнул я.
– Значит, так… Твоя часть работы на выдаче вот какая. Мы с Бумажкиным говорим фамилию, ты везешь из холодильника постояльца. Приехал – гроб уже стоит на подкате. Снаряжаешь его ритуальным комплектом, подушку кладешь, наволочку… в общем, помнишь, я надеюсь. Если надо – бреешь, кладешь тело в гроб. Все. Дальше мы сами, это не твоя забота. Да, вот еще что. Иногда мы сами выносим гроб из зала в катафалк, иногда родня. Так что если я кричу «вынос» – все бросаешь и бегом в зал. Опыт у тебя немалый, так что все просто, это не романы писать.
– Сколько у нас сегодня? – поинтересовался я, точь-в-точь как много лет назад, ловя привкус ностальгических воспоминаний.
– Да немного, девять всего, – ответил Вовка.
– Девять? Ничего себе «немного»…
Потом я понял, что Старостин говорил так об объеме работы в любом случае, сколько бы похорон и вскрытий ни предстояло. Пять, семь, десять и даже пятнадцать – все это было «немного» в его интерпретации. После двадцати лет непрерывной дневной работы любые нагрузки стали для Вовки обычным делом. Даже и не знаю, что должно произойти, чтобы он сказал «до хрена сегодня работы».
– Да ерунда, на троих-то… Я тебя только очень прошу – никакой самодеятельности. Если что-то не понятно, не получается – сразу ко мне. Или к Вовке.
– Ну как, готов взяться за старое? – спросил меня Вовка Старостин, глядя в картонку, с помощью которой упаковывают мужские рубашки. На ней был список сегодняшних выдач, которые начнутся уже через десять минут.
– Готов, конечно, – кивнул я.
– Значит, так… Твоя часть работы на выдаче вот какая. Мы с Бумажкиным говорим фамилию, ты везешь из холодильника постояльца. Приехал – гроб уже стоит на подкате. Снаряжаешь его ритуальным комплектом, подушку кладешь, наволочку… в общем, помнишь, я надеюсь. Если надо – бреешь, кладешь тело в гроб. Все. Дальше мы сами, это не твоя забота. Да, вот еще что. Иногда мы сами выносим гроб из зала в катафалк, иногда родня. Так что если я кричу «вынос» – все бросаешь и бегом в зал. Опыт у тебя немалый, так что все просто, это не романы писать.
– Сколько у нас сегодня? – поинтересовался я, точь-в-точь как много лет назад, ловя привкус ностальгических воспоминаний.
– Да немного, девять всего, – ответил Вовка.
– Девять? Ничего себе «немного»…
Потом я понял, что Старостин говорил так об объеме работы в любом случае, сколько бы похорон и вскрытий ни предстояло. Пять, семь, десять и даже пятнадцать – все это было «немного» в его интерпретации. После двадцати лет непрерывной дневной работы любые нагрузки стали для Вовки обычным делом. Даже и не знаю, что должно произойти, чтобы он сказал «до хрена сегодня работы».
– Да ерунда, на троих-то… Я тебя только очень прошу – никакой самодеятельности. Если что-то не понятно, не получается – сразу ко мне. Или к Вовке.