Асприн Роберт Линн. Мошенники времени

   — Чтобы восполнить недостачу тех образцов, что не прошли с ним через Врата?
   — Вот именно.
   Марго встрепенулась — только она одна могла делать это, оставаясь на вид совершенно неподвижной. Платье ее зашелестело, словно от ветра.
   — Он омерзителен, — прошептала она. — И на вид он не настолько богат, чтобы собирать все это для себя. Интересно, кто его клиент в Верхнем Времени?
   Малькольм оглянулся на нее не без удивления. Он не ожидал, что она так быстро дойдет до этого своим умом. Но действительно, в Верхнем Времени находились еще богатые ублюдки, нанимавшие агентов, чтобы те отправлялись в Нижнее Время за объектами для их коллекций. Некоторое — очень небольшое — количество их было выявлено и арестовано, награбленные ими артефакты конфискованы и переданы МФВУОИ для оценки, изготовления в случае особой их ценности копий и возвращения в родное время. «Омерзительный» было слишком мягкой характеристикой для человека, платившего другим за то, чтобы те выполняли для него грязную и зачастую смертельно опасную работу. Конечно, гонорар таких агентов не шел ни в какое сравнение с истинной ценностью добытых ими объектов, но все же он был достаточным для того, чтобы охотники выполнять такую работу не переводились.
   По выражению лица Марго Малькольм понял, что она с радостью прикончила бы Фарли, когда тот выйдет из дверей. И уж из пистолета, спрятанного в меховой муфте, она запросто продырявила бы ему башку в любой глаз на выбор. Словно отвечая на его мысли, она свирепо посмотрела на бордель, в который вошел Фарли. Он почти ожидал, что она взорвется от возмущения, но все, что она произнесла, было только: «Вот слизняк!»
   Глубокую тишину денверской ночи вдруг нарушил скрип колес и тележных осей. Длинная цепочка высоких фургонов тянулась мимо них по пыльной дороге, ведущей из города на юго-восток.
   — Малькольм, — прошептала Марго, — это правда то, что я думаю? Настоящий, самый настоящий караван поселенцев?
   С легкостью, говорящей о долгой практике, Малькольм перешел на местное наречие:
   — Ага, кажись так, мэм. Караван и не маленький.
   Неисчерпаемые способности Малькольма воспроизводить любой местный выговор, даже диалект, всегда завораживали Марго. Впрочем, возможно, таким образом он просто напоминал о том, что ей тоже предстоит овладеть этим мастерством.
   — Но мне казалось, что такие караваны уже в прошлом? То есть я читала где-то, что к тысяча восемьсот восемьдесят пятому году или что-то около того весь континент был уже заселен.
   Малькольм только покачал головой.
   — Так, да не совсем. Не шибко доверяйте книжкам, мэм, если не хотите попасть впросак. Дайте мне объяснить кой-чего, мэм. Вот тута, на месте Денвера, еще в пятьдесят девятом ничего не было, кроме бумажных планов. А потом возьми да случись лихорадка Пайк-Пика; кстати, по какому поводу, а?
   Марго сосредоточенно нахмурилась, потом лицо ее просветлело.
   — Золото! Золотая лихорадка пятьдесят девятого года.
   — Отлично, — усмехнулся Малькольм. — Вот разве что никто ничего так и не нашел. Шахтеры — те так вовсе обозвали это величайшим обманом за всю историю, вот оно как, собрали манатки и подались отсюда. Все, да не совсем. Те, кто поопытнее, кто повыкопал уже жилы в Джорджии и Калифорнии, те остались. Увидели, значит, те же признаки, что тогда. Так вот, значит, остались они и уже в шестидесятом напали на жилы. Ну и, само собой, вышла новая лихорадка. — Он снова усмехнулся.
   — Да, но какое это имеет отношение вот к этому, — она махнула рукой в сторону фургонов.
   — Ну-у, это уж совсем другая история, верно? Есть еще клочки земли там и сям, не поделенные промеж землевладельцев. — Он понизил голос до почти неслышного шепота. — Если точнее, после тысяча восемьсот девяностого года площадь земли, отошедшей в частную собственность, увеличилась в четыре раза, хотя никакими официальными сделками это не сопровождалось. Эту тему вообще поднимать не рекомендуется — табу. — Он снова повысил голос. — Гляньте-ка внимательно, чего лежит в ихних фургонах. И чего не лежит.
   Еще один урок, даже во время этого совершенно нешуточного дежурства, слежки за этим слизняком Фарли? Малькольм Мур всегда так уверен в себе, но насколько мягче всех мужчин, что знала она по своей прошлой жизни… Она внимательно разглядывала фургон за фургоном, пытаясь игнорировать неверные тени на брезентовых боковинах — отъезжающие проверяли свое снаряжение. Все, что она видела, — это уйму ружей и пистолетов, патронташи и коробки с патронами. Для охоты, наверное? Еще какие-то незнакомые ей снасти. Редкие грубо сколоченные предметы мебели…
   — Ни одной женской вещи, — сказала она вслух. — Ни одного сундука для платья, ни одной маслобойки, никакой домашней посуды. И детей тоже нет. Эти мужчины не женаты. И никакого инвентаря для обработки земли, никакого домашнего скота, кроме волов и лошадей, впряженных в фургоны. Даже ни одной курицы-несушки, а уж их-то кудахтанье за милю слышно. И скажи на милость, ты слышишь цыплят?
   Малькольм серьезно помотал головой.
   — Я тоже.
   — Очень даже неплохо, — одобрил ее Малькольм. — У тебя верный глаз — и слух тоже — на детали. Не забрасывай занятия с книгами, и из тебя выйдет чертовски классный разведчик времени.
   Слава Богу, в темноте не было видно, как она покраснела.
   — Вот эти, — продолжал Малькольм очень тихо, — закаленные первопроходцы, они всегда в пути. Они следуют за бизоньими стадами, добывая их на шкуры, на которые теперь, когда бизонов почти истребили, снова поднялся спрос. Они проверяют все слухи о золоте, что нашли там или здесь. Они могут наниматься на ранчо батраками, даже гуртовщиками, хотя эта профессия уже почти вымерла, как бедные бизоны. А вот эта шайка, — он повернул голову Марго в сторону фургона, возглавлявшего караван, — направляется в Индейские Территории, и это так же точно, как то, что меня зовут Малькольм Мур.
   — Индейские Территории? — эхом переспросила Марго.
   — Позже их переименовывали несколько раз, но вся Оклахома возникла на них. Вот эти люди сотнями стекаются в помощь к Дэвиду Пейну, головорезу, возглавляющему отряд еще более отъявленных головорезов, ведущих войну с индейцами, которым отдали эти земли, даже с федеральным правительством.
   — Куда делся твой акцент?
   — Вот уж верно так верно, мэм, и спасибочки за напоминание.
   — Выходит, — Марго сосредоточенно наморщила лоб, — эти люди собираются согнать индейцев, незаконно отобрав часть их земель?
   — Йеп, мэм. Плохо дело, что и говорить. Но все тута считают, что давно пора прогнать нехристей и открыть Оклахому для «порядочного» народа, чтоб тот селился тута.
   Марго вздрогнула, глядя на то, как эти мужчины укладывают свою одежду, проверяют оружие и все, что сочли необходимым взять с собой. Все остальное — узлы и целые ящики — было оставлено на обочине на растерзание любому желающему.
   — Чем больше я узнаю историю, тем более жестокой она мне кажется. Эти люди собираются истреблять индейцев, словно бизонов, верно? Любого, кто только попадется им на их чертову мушку?
   — Милая леди, вы меня удивляете! Что за язык?
   Мягкий упрек, но за ним прячется суровое предостережение. Уважающие себя дамы не ругались в 1885 году, как матросы, — даже здесь, в диких местах. Разумеется, от официанток в барах и шлюх можно было ожидать и не таких словечек… но Марго не горела желанием походить на них.
   И не миннессотская стыдливость была тому причиной — ее она почти полностью потеряла на южноафриканском побережье, — но хладнокровное стремление выжить. Разведчики времени, как настоятельно вдалбливал ей ее дед, Кит Карсон, должны быть чертовски осторожны во всем. Особенно разведывая новые Врата. Неуютно поежившись, Марго подумала о своем знаменитом, но одиноком дедушке, человеке, который не задумываясь ступил в незнакомые Врата, чтобы спасти ее, не зная, что ждет его с другой стороны, потом снова подняла взгляд на головорезов из каравана — те стояли, разбившись на небольшие группки, покуривая свои вонючие сигары, похваляясь тем, сколько краснокожих уже пристрелили, словно это была какая-то безумная игра, очки в которой начислялись по количеству убитых людей.
   Нет, она не полагала, что индейцы в оклахомской резервации будут теми мирными, живущими в мире с природой, мудрыми типажами из кинофильмов и телесериалов. Ей доводилось читать холодные, бесстрастные описания жестоких расправ, учиненных доведенными до отчаяния молодыми воинами, у которых не осталось ничего, кроме чести. Честь! Как много хлопот доставило миру одно это короткое слово… Это было уже что-то новое — эти умозаключения, к которым она начала приходить, размышляя по любому поводу и с каждым днем все больше удивляя своих преподавателей.
   Она протерла глаза, начавшие слезиться от едкого сигарного дыма, стараясь обдумать все как можно спокойнее и тщательнее — как учили ее совместными усилиями Кит и Малькольм. Нет, коренные североамериканские племена вовсе не были мирными детьми природы, даже до прихода европейцев. Задолго до этого исторического события они воевали друг с другом с той же дикой свирепостью, какую обратили потом против бледнолицых захватчиков. Но если даже и так, то, что сделало с ними американское правительство, — просто чудовищно.
   Сражаясь с грудой информации в колледже, Марго научилась выстраивать факты в строгой логической последовательности, так что могла уже понять реальную подоплеку того, что понаписали про коренных индейцев люди того времени — торговцы, поселенцы, пионеры, — равно как и нынешней романтической писанины про людей, которые — исходя из результатов археологических исследований — неделями или даже месяцами не заботились о том, чтобы убрать мясные объедки от порога своих типи; людей, которые беззаботно превращали окружающую их среду в сплошную выгребную яму и считали своих женщин тем привлекательнее, чем сильнее блестели их волосы от нанесенного полгода назад медвежьего жира. Марго чуть скривила губы.
   То, что она обнаружила в конце концов, — это две совершенно различные истории о двух совершенно различных народах, равно жестоких каждый по-своему. Кому судить, кто из них лучше, а кто хуже — воины, сдиравшие живьем скальпы с людей, или их жертвы, хладнокровно затевавшие уничтожение целых племен?
   — Ну, эти ублюдки, будь они прокляты, хоть в женщин и детей-то не стреляют? — выдавила она из себя в конце концов. Стоит заметить, что на этот раз ее анахроничные манеры остались без порицания.
   Во взгляде Малькольма на миг мелькнуло выражение боли.
   — Ну-у, — ответил он очень тихо, — не то чтобы совсем так уж. Но, пожалуй, да, мэм, случается и такое, то там, то сям. Первое в истории использование биологического оружия случилось здесь, когда одеяла с умерших от оспы на корабле взяли да подарили племени индейцев во Флориде — говорят, ихние воины могли проткнуть длинной стрелой ногу человека, его коня, да так, чтобы острие ее, выйдя с другой стороны, пронзило и вторую ногу.
   Марго молча кивнула — она уже читала об этом.
   — Так вон эти парни, — продолжал он, кивнув на людей у фургонов, — наверняка держат в голове вот что: угнездиться в тех частях оклахомской резервации, которые покуда не принадлежат ни одному племени, вырезать половину одного племени, чтоб другое вышло на тропу войны. Нет, не ради мести за братьев по крови, куда уж там. Черт, эти бедные ублюдки, они просто поймут, что будут следующими, а кому хочется, чтобы его зарезали в постельке, словно жирную, ленивую корову?
   Такие вот невеселые дела. Федеральные войска — те пытались уж повыбить этих ублюдков с индейских земель. Да куда там, на место каждого из энтих, убитого или забранного в кутузку, всегда найдется десять, а то и дюжина новых желающих. Энти земли — они ведь неплохи для фермерского дела в сравнении с тем, что осталось еще за недорого. Им ведь энтого и нужно — хорошей, а главное, дешевой земли, а где ее взять еще, кроме как у индейцев? Черт, мэм, простите за выраженьице, но эти ублюдки готовы нахватать ее сколько влезет, что бы им для этого ни пришлось сделать — покупать, красть, резать, стрелять, жечь кого угодно, только бы шкура была не белого цвета. А иногда и таких тоже. Грязные это игры, но стары как мир, только крови побольше.
   — А мы ничего не можем сделать, чтобы помешать им?
   Слуха ее коснулся вздох.
   — Ни хрена. Ничего-ничегошеньки. Историю не изменишь. Одна из первых заповедей путешествий во времени, и уж вам-то, мэм, полагалось бы знать их все наизусть.
   Марго тоже вздохнула.
   — Правило первое: не получать прибылей от истории и не приносить с собой намеренно никаких биологических организмов — включая людей из Нижнего Времени — на Вокзалы Времени. Правило второе: не пытаться изменить историю — это невозможно, но попытка может убить тебя самого. — Мучительно было вспоминать все эти заповеди здесь, прямо перед этими полными убийц фургонами. — А жаль. Я вроде неплохо стреляю.
   Малькольм, которому посчастливилось увидеть спектакль под названием «Урок для тухлых археологов», согласно кивнул.
   — Действительно неплохо, по крайней мере из современного оружия, да и из ружей, стрелявших дымным порохом, тоже. Но мы здесь не для того, чтобы остановить индейские войны. Мы здесь для того, чтобы проследить все перемещения Чака Фарли и узнать, в каком обличье вернется он обратно на вокзал. Поверь мне, Марго, ничего не изменится даже от того, если бы я перестрелял всех этих сукиных детей и бросил их гнить здесь в пыли. Но, Марго, — он положил теплые руки на ее прозябшие плечи, — это все равно не остановило бы избиения миллионов невинных душ с самого начала человеческой цивилизации, верно? — Марго покачала головой, пытаясь скрыть досаду — не слишком успешно, судя по выражению лица Малькольма. — Это невозможно, Марго. Мы просто ничего не изменим. Что-то всегда будет несправедливо, и тебе придется выбирать между позорным бегством и возможностью быть застреленной — или забитой до смерти, или зарезанной, или оскальпированной, или чего еще похуже. Ты только представь себе: являюсь я, скажем, к Папе Римскому и заявляю: «Привет, я Ангел Смерти. Господь Бог на небесах шибко недоволен твоими гонениями на еретиков во Франции. Слыхал, поди, о такой штуке под названием „черная смерть“? Вот именно ее твои мясники и заслужили своими деяниями». Или я могу подождать еще несколько лет, пока Темучин не подрастет и не наберет силу, а потом заявиться к нему в юрту и убедить его не истреблять половину населения Азии и Европы. — Он фыркнул. — Кстати, каким бы вонючкой ни был этот Скитер Джексон, при случае можешь расспросить его об этом.
   Марго даже зажмурилась от удивления.
   — Скитер? Он жил вместе с Темучином? — Ответа так и не последовало, и она сменила тему: — Я понимаю, что ничего важного изменить нельзя. Просто все это так… так тяжело.
   Она вспомнила ту жуткую ссору с человеком, который хотел прожить остаток жизни с ней, вспомнила грязную лондонскую улицу, где ее невежество чуть не погубило их обоих, и ощутила подступивший к горлу ком.
   — Малькольм… — Голос ее звучал неуверенно и прерывисто, когда она взяла его в темноте за руку. Эта сильная, надежная рука вновь придала ей храбрости.
   — Да? — спросил он ее без тени усмешки.
   — Скажи, почему каждый раз, когда я отправляюсь с тобой в Нижнее Время, надеясь, что это будет как счастливый подарок, я вижу столько горя?
   Малькольм помолчал, прежде чем ответить.
   — Это как в тот страшный день в Лондоне, да?
   Марго кивнула:
   — Да. Даже хуже, потому что у некоторых из этих людей нет надежды. Меня от этого кошмары мучают.
   Малькольм осторожно сжал ее руку.
   — Мало кого из разведчиков не мучают кошмары. Жуткие кошмары. — Марго, вспомнив о том, что пережил ее дед, согласно кивнула. — И, — добавил он еще тише, — далеко не все мужчины и женщины способны за блеском и сиянием вечерних нарядов видеть обожженные руки китайцев из прачечных, стиравших все это для других. Для этого нужно… не знаю даже… настоящее сердце, ум и смелость, чтобы сочувствовать жертвам великих перемещений народов, чтобы видеть боль в их глазах и сердцах. Китаец, индеец, англичанин — все они смотрят на мир разными глазами. Видят ли они одно и то же? Или что-то совершенно разное? Классическая притча о слепцах и слоне. — Он вздохнул. — Я не знаю ответов на это, Марго. Но искать их, эти ответы, всю жизнь… вместе… могу ли я мечтать о чем-то большем?
   Марго сжала его руку и отвернулась. Ей не хотелось, чтобы он видел слезы на ее лице. Она глубоко вздохнула, чтобы не шмыгать носом.
   — Как только удается людям делать все это, — она махнула рукой, — таким невыносимо скучным в учебниках, тогда как на деле все это живо, все так волшебно, так трагически сплетено воедино, что мне больно и радостно сразу?
   Вместо ответа Малькольм просто поцеловал ее. Каким-то образом этот поцелуй передал весь его страх того, что он может потерять ее, что она предпочтет ему кого-то еще, кого-то богаче или с родословной, не уступающей какому-нибудь породистому скакуну, кого-то моложе и привлекательнее, чем он. Она крепко прижалась к нему, вернув ему поцелуй с такой пылкостью, что на мгновение ей показалось, что он не удержится и возьмет ее прямо сейчас, на этом месте. Но он был все-таки британцем до мозга костей, кусты, в которых они притаились, были не такими уж и густыми — и в конце концов он заботился в первую очередь о ее репутации.
   — О, Малькольм, — прошептала она, прижимаясь к его губам, — мой милый, глупый, сомневающийся Малькольм. Неужели ты правда думаешь, что какой-нибудь другой мужчина сможет занять место одного человека, которого я помню продающим пирожки с угрями на улицах Уайтчепеля, а заодно спасающим при этом мою дурацкую жизнь? Нас ведь чуть не убили по моей глупости, из-за того, что я вообще мало знала, недостаточно научилась стрелять, не говоря уже о моих тогдашних представлениях о том, когда нападать, а когда уступать. Я ведь чуть не погубила нас обоих! — Она прижалась к нему еще сильнее. — Не отпускай меня никогда, Малькольм! В каком бы обличье я ни выступала в Нижнем Времени, пусть даже в виде тощего мальчишки…
   — Эй, ты никак уж не тощий мальчишка!
   Восхищенные руки пробежались по округлостям ее тела, и Марго покраснела.
   — Это все проклятое белье, и корсажи, и прочий вздор, от которого я кажусь толстой. Нет, роль мальчишки куда удобнее. Никаких тебе корсетов, никаких многослойных юбок и панталончиков, никаких в конце концов верхних платьев, в которые мне приходится буквально как в скафандр влезать, — все только ради того, чтобы меня не назвали падшей женщиной.
   — Гм… похоже, романтическая иллюзия номер двадцать семь разбилась вдребезги при соприкосновении с жизнью.
   — Ничего смешного!
   — Я и не думал смеяться. Просто работа гида уже достаточно нелегка. Что же до ремесла разведчика… это страшит меня, Марго. Меня почти паника охватывает, когда я думаю о том, как мне придется расставаться с тобой, возможно, навсегда, и я даже не буду знать, почему и как ты исчезла из моей жизни…
   — Тогда иди со мной.
   Малькольм застыл, потом осыпал ее лицо поцелуями, уделяя особое внимание влажным ресницам и нежным, трепещущим губам.
   — Я молился о том, чтобы ты попросила меня об этом. Да, я пойду куда угодно и когда угодно. Я пойду.
   В самый разгар поцелуев и жарких клятв с обеих сторон глаза Марго вдруг округлились.
   — Малькольм! Это Фарли! Похоже, ты был прав. Новое приобретение.
   Малькольм отпустил замысловатый эпитет насчет упомянутой миссии — повсюду следить за Фарли. Потом выругался шепотом еще раз и осторожно высвободился из ее объятий. Фарли и впрямь вышел из борделя с тяжелым кожаным мешком, странно оттопыривавшимся в некоторых местах.
   — Ты не боишься, что он решит спрятать это в той же яме и обнаружит наш набег?
   — Ерунда, — усмехнулся Малькольм. — Если бы наши действия меняли историю, что-нибудь помешало бы нам вытащить все эти его эротические дрючки. Ничего страшного, он наверняка выроет вторую яму рядом с первой. Мы засечем ее точное местонахождение и передадим властям Верхнего Времени — пусть возьмут его с поличным.
   Марго расплылась в улыбке.
   — Малькольм Мур, неужели вы и есть тот человек, которого я люблю? Ваш коварный гений неподражаем.
   — Ха! — пробормотал Малькольм. — Ничего особенного. Всего только несколько трюков, которых я набрался у твоего дедушки.
   Она толкнула его под локоть.
   — Мне нравится. Эй, если мы собираемся следовать за этим ублюдком, нам лучше пошевеливаться!
   Они вскочили в седла. Малькольм подставил ей колено — не потому, что она нуждалась в этом, но потому, что так поступил бы любой воспитанный мужчина этого времени. Очень осторожно последовали они за одиноким всадником в ночь, полную теней и морозного ветра с нависавших над Денвером гор.
   Приятно было жить в такую ночь. Если бы им не приходилось следить за преступником, Марго наверняка запела бы что-нибудь буйное. Вместо этого она хранила напряженное молчание, как и ехавший рядом с ней замечательный мужчина. Оба не сводили глаз с одинокой фигуры впереди, в слабом свете наполовину скрытой облаками луны.

* * *

   Ни преторианские гвардейцы, ни городская стража их так и не обнаружили. Скитер с Маркусом верно выбрали свой камуфляж — ни один римлянин не догадался бы искать беглого гладиатора под дорогой туникой и тогой гражданина, сопровождаемого вольноотпущенным слугой. Однако из предосторожности они то и дело меняли гостиницы, расплачиваясь за ночлег и кормежку деньгами из тех, что Скитер подобрал с арены.
   Как-то поздно вечером (в другое время они не рисковали говорить по-английски) Маркус обратился к Скитеру встревоженным голосом:
   — Скитер!
   — М-м-м?
   — Когда ты отдал все свои призовые деньги, чтобы заплатить мой долг, — голос его чуть дрогнул, — у тебя ведь не оставалось ничего, кроме тех денег, что ты подобрал с песка. У меня вообще ничего. У нас хватит денег до следующего открытия Врат?
   — Хороший вопрос, — отозвался Скитер. — Я и сам начал задумываться над этим.
   — Позволь мне предложить кое-что.
   — Эй, это же я, Скитер. Ты не раб, Маркус. Если ты хочешь сказать что-то, я выслушаю. Если мне надоест слушать, я, возможно, просто усну. Черт, да я и так могу уснуть. Я до сих пор чувствую себя так, словно меня всего избили, а спина и руки не отошли еще от напряжения.
   С минуту Маркус молчал.
   — Это все тот твой прыжок. Никогда в жизни не видел ничего подобного.
   Скитер фыркнул:
   — Ты просто не видел ни одной записи с летних Олимпийских игр. Прыжок с шестом, только и всего. Немного выше, конечно, чем прыгают обычно, но у меня было преимущество — рост лошади. Так что довольно. Убери с лица это восторженное выражение и выкладывай, что у тебя на уме.
   — Я… ну, в «Замке Эдо»… то, что я сказал тогда…
   — Я заслужил каждое слово, — пробормотал Скитер тихо-тихо. — Так что не бери в голову, Маркус. Бог мой, я был самоуверенным глупцом, когда обманул тебя, когда поставил перед выбором: честь или семья.
   С минуту оба молчали.
   — А в твоей деревне, там, во Франции, — продолжал Скитер. — Должно быть, ваши мужчины очень серьезно относились к чести, если даже человек, покинувший ее восьмилетним мальчиком и выросший в римском рабстве, до сих пор ставит честь превыше всего.
   Маркус долго не отвечал.
   — Я был не прав тогда, Скитер. С той минуты, когда Фарли обманом завлек меня сюда и продал распорядителю арены, я понял, что даже честь — ничто по сравнению с необходимостью защищать родных людей. Я только причинил боль Йанире и моим девочкам…
   Скитер не сразу понял, что Маркус плачет.
   — Эй! Послушай меня, Маркус. Все мы совершаем ошибки. Даже я.
   Это заявление вызвало у Маркуса улыбку сквозь слезы.
   — Главное — то, что каждый раз, когда ты оказываешься на лопатках или разбиваешь себе нос обо что-нибудь, ты учишься. Какую бы глупость ты ни совершил, запомни этот урок, чтобы не наступать на те же грабли второй раз, и смело шагай дальше. Мне бы ни за что не выжить в стойбище Есугэя, если бы я не извлекал уроки из тех миллиардов ошибок, что наделал там. Знаешь, как это ни странно, но я постепенно понял, что этот кровожадный монгол роднее мне, чем мой настоящий отец. Я не говорил тебе еще, что он сделал меня дядей Тему? Поверь мне, у монголов это чертовски большая честь и ответственность — дядя первенца самого хана. И знаешь, он ведь был очень славный мальчуган, ползал по юрте, сворачивался клубком на коленях у матери, иногда просил, чтобы «дядя богда» поиграл с ним… Когда я думаю о том, что ему пришлось пережить подростком, что это сделало с ним, что это сделало из него, мне иногда хочется кататься по земле и выть оттого, что я ничего не могу изменить.
   Молчание Маркуса насторожило Скитера.
   — В тебе очень много боли, Скитер, — произнес тот наконец. — Слишком много. Тебе надо излить ее всю, иначе ты так и не выздоровеешь.
   — Эй, а я-то думал, что это Йанира у вас в семье читает мысли!
   На этот раз смех Маркуса прозвучал искреннее.
   — У нашего народа… у нас в семье… тоже имелись кое-какие… способности, которые передавались из поколения в поколение.
   — О боже, только не говори, что ты еще и медиум.
   — Нет, — ответил Маркус, и на этот раз улыбка его была самой что ни есть неподдельной — Но… ты ведь никогда не расспрашивал меня о моей семье.