Асприн Роберт Линн. Тени Санктуария

   - Смотри, Принц, - сказал он, вытянув шею, чтобы лучше разглядеть лицо Кадакитиса и подцепив пальцем золотую цепочку, застрявшую в подкове лошади. На конце перепачканной в песке сверкающей золотой цепочки висел амулет. - Бог хочет, чтобы он вернулся.
   3
   Наемники собирались в Лабиринте: одни были покрыты пылью после долгого пути на запад, другие были продрогшими, с синими губами после трудного морского путешествия. С их появлением там, где раньше процветали заурядные распущенность и беспутство, теперь воцарились злоба и бесчеловечность. Лабиринт перестал быть прибежищем для простых воров-карманников и сводников; теперь ростовщики и колдуны в страхе поспешно убегали домой с улиц, по которым раньше они расхаживали с важным видом; по сути дела, было признано превосходство главарей-преступников, не знающих страха.
   В ранние утренние часы, когда большинство наемников спало, по городу разгуливали кривоногие проститутки с мутными глазами, выставляя напоказ свои новые пышные наряды; таверны изменили часы работы, но тем не менее их двери не закрывали никогда: как бы какой-нибудь наемник не воспринял это как оскорбление. Даже по утрам на постоялых дворах вспыхивали ссоры, а водосточные канавы были заполнены трупами убитых. Солдаты из гарнизона и церберы не могли успеть везде: там, откуда они уходили, сразу же начинались бесчинства наемников. В это утро церберов поблизости не было.
   Хотя Лабиринт никогда и не был особенно процветающим районом, однако каждая гильдия и союз или просто группа горожан послала на рассвете своих представителей для выражения недовольства.
   Ластел по прозвищу Культяпка не мог понять, почему жители Санктуария чувствуют себя такими несчастными. Сам Ластел чувствовал себя очень счастливым: он был жив и содержал небольшой трактир под названием "Распутный Единорог", "Единорог" приносил деньги, которые всегда делали Ластела счастливым. То, что он жив, само по себе являлось фактом, который он до недавнего времени недостаточно ценил: недавно он чуть было не погиб от колдовства, предназначенного другому человеку, но перешедшего на него. Колдовство оборотил против него сын покойного Мизраита, а снято оно было неизвестно кем. Каждую ночь тот размышлял о своем таинственном покровителе и ждал, когда он подойдет к стойке и потребует плату. Но никто не подходил и не говорил: "Ластел, я тебя спас. Я тот самый человек. А теперь ты должен отблагодарить меня." Ластел хорошо знал, что очень скоро кто-нибудь придет. Но он не позволял этим безрассудным мыслям омрачать свое счастье. Недавно он получил новый груз наркотика (черный, чистый, завернутый в фольгу, в количестве, достаточном для того, чтобы свалить с ног всех наемников в Санктуарии), который был настолько хорош, что он подумывал о том, стоит ли пускать его на рынок. В конце концов, он принял решение оставить его для себя и поэтому, действительно, был очень счастлив. Для него даже не имело значения, сколько драк произошло в трактире и что солнце уже высоко, а он еще не ложился...
   В это утро Темпус также чувствовал себя очень счастливым, когда ехал по городу на огромном коне, наблюдая везде вокруг себя признаки войны. Несмотря на ранний час, он видел много грубых тяжеловооруженных пехотинцев и стрелков с их тугими луками, тетива которых была сплетена из женских волос, а по их перебранкам, ядовитым и колким, он понял, что таким образом они подбадривали себя, чтобы не уснуть. Для них война была реальностью. Любой из них мог стать воином Темпуса. Он ощутил плотно прижатые к паху деньги, предназначенные для найма новобранцев, и начал беззвучно насвистывать, направляя коня к "Распутному Единорогу".
   Счастье Культяпки заканчивалось.
   Темпус предоставил коню самостоятельно отыскивать путь. Когда тот подъехал к трактиру, Темпус бросил поводья и сказал: - "Стой". Каждый, кто подумал бы, что этот жеребец оставлен именно для того, чтобы его украли, тут же познакомился бы с характером этой породы, которую вывели в Сиро и которая вела свою родословную от Треса.
   В "Единороге" было несколько посетителей, большинство из которых храпело, навалившись на столы. Карманы их были опустошены, а их самих должны были вот-вот выбросить на улицу.
   Культяпка находился за стойкой, его широкие плечи были тяжело опущены. Он мыл кружки, одновременно наблюдая за происходящим в бронзовом зеркале, которое установил над стойкой.
   Темпус прошел, громко стуча каблуками по полу и громыхая доспехами: ради этого случая он достал одежду из сундука, которой вряд ли когда-нибудь еще пришлось бы воспользоваться. Атлетическое тело Ластела пришло в состояние боевой готовности и стало мягко поворачиваться навстречу Темпусу. Ластел невозмутимо уставился на почти божественный образ в накидке из леопардовой шкуры и в шлеме с кабаньими клыками. На человека был надет лакированный панцирь; при нем был лук из козлиного рога, украшенный золотом.
   - Во имя Азиуны, скажи, кто ты? - проревел Культяпка, который, как и все бодрствующие посетители, поспешил отступить подальше.
   - Я, - сказал Темпус, подходя к стойке и снимая шлем, из-под которого по плечам рассыпались волосы медового цвета, - Темпус. Мы никогда раньше не встречались. - Он протянул руку, на запястье которой был надет золотой браслет.
   - Маршал, - осторожно догадался Культяпка, хмуря брови. - Приятно узнать, что ты на нашей стороне, но ты не можешь входить сюда... Мой...
   - Я здесь, Ластел. Когда ты по какой-то необъяснимой причине отсутствовал, я часто бывал здесь, и меня любезно обслуживали бесплатно. Но сегодня я здесь не для того, чтобы есть или пить с теми, кто принимает меня за своего. Есть люди, которые знают, где ты был, Ластел, и почему, и что один человек снял насланное на тебя проклятье. В самом деле, если ты хочешь, то можешь выяснить это. - Дважды Темпус назвал Культяпку его настоящим именем, которое не знал никто из придворных и жителей Лабиринта.
   - Маршал, пойдем в мою комнату. - Ластел пугливо метнулся за стойку.
   - У меня нет времени, торговец наркотиками. Сыновья Мизраита - Стефаб и Марип, а также Маркмор - все трое и еще другие были убиты женщиной по имени Сайма, которая сейчас находится в подземелье, ожидая приговора. Я решил, что тебе необходимо знать это.
   - Зачем ты говоришь это мне? Ты хочешь, чтобы я освободил ее? Сделай это сам.
   - Никто, - сказал цербер, - не может никого освободить из дворца. Я отвечаю за его безопасность. Если бы она совершила побег, то мне пришлось бы очень долго объяснять Кадакитису, как это могло произойти. Сегодня же я собираюсь встретиться здесь с пятьюдесятью моими старыми друзьями из гильдии наемников. И я не хотел бы, чтобы произошло что-то такое, что испортило бы нашу встречу. Кроме того, я не пригласил ни одного человека, которому не верил бы на слово, а если такой и найдется, то пусть идет на все четыре стороны. - Он усмехнулся, как Дьявол, сделав широкий жест рукой. - У тебя здесь заведено подавать кое-что дополнительное. Половину наркотика ты, конечно, уступишь мне. Как только ты увидишь моих людей, тебе будет легче судить о том, что может случиться, если они выйдут из повиновения. Обдумай свое решение. Большинство людей, которых я подбиваю на что-либо, находят выгодным работать в союзе со мной. Если ты также сочтешь это приемлемым для себя, то мы назначим время и все обсудим.
   Ни явный смысл сказанного, ни скрытая за ним тайна, ни таящаяся в нем угроза не сломили человека, который не хотел, чтобы в Лабиринте его называли "Ластел". Он промычал:
   - Ты взбалмошный человек. Ты не сделаешь этого. Я не могу! Что касается наркотика, я не знаю ничего ни о... каком... наркотике.
   Человек ушел, а Ластел трясся от ярости, думая что он слишком долго пробыл в чистилище: это нанесло вред его нервам!
   4
   Когда прохладные сумерки опустились на Лабиринт, в "Единороге" появился Шедоуспан. Культяпки не было видно: за стойкой стоял Двупалый.
   Он сидел, прислонившись к стене, в позе, в которой обычно любят сидеть балагуры, и наблюдал за дверью, ожидая, когда толпа станет гуще, а языки развяжутся, и какой-нибудь проводник каравана расхвастается, потеряв осторожность. Наемники не представляли для вора интереса, чего нельзя было сказать об опасных партнершах, этих женщинах из дворца Кадакитиса. Он не хотел быть втянутым в интригу; с каждой секундой его волнение возрастало. В конце концов он пришел к выводу, что все свои дела нужно делать с большой осторожностью, иначе к следующему Дню Ильса его капиталы не только не пополнятся, а вообще исчезнут.
   Ганс был темным, как чугун, взгляд его был острым, как у ястреба, он был вооружен изогнутым арбалетом, украшенным бронзой, и колчаном со стрелами. Он носил ножи в тех местах, где носит их профессионал, а сапфиры, золото и малиновые одежды предназначались для того, чтобы отвести любопытные глаза от смертоносных клинков.
   Он был порождением Санктуария: он принадлежал этому городу и считал, что не существует ничего такого, чем этот город мог бы его удивить. Но когда в город пришли наемники, как приходят клиенты к проститутке, он был обижен, как может быть обижен незаконнорожденный ребенок шлюхи, когда впервые узнает, каким образом мать кормит его.
   Теперь стало легче - он понял новые правила.
   Одно из них было таким: встань и уступи им свое место. Но своего места он не уступал никому. Он готов был прибегнуть к силе, но где-нибудь в другом месте, а если бы появился кто-нибудь из знакомых, то предпочел бы избежать приветствия. Сегодня он не хотел вспоминать ничего уже забытого; он не видел ни одного человека, ради встречи с которым захотел бы пошевелить рукой. Поэтому, когда семеро наемников закрыли султанами и шкурами, эфесами и кольчугами вход в таверну, он приготовился защищать свое место и осмотрелся. Но они всей компанией прошли к стойке, хотя один из них в черном плаще, грудь, голова и запястья которого были закованы в железо, прямо показал на него, вытянув руку, подобно человеку, целящему стрелой.
   Человек немного поговорил с Двупалым, снял шлем с гребнем из конских волос, выкрашенных в кроваво-красный цвет, а потом направился к столу Ганса. По телу вора от верхушек черных волос до кончиков пальцев на ногах прошла дрожь.
   Сделав несколько плавных больших шагов, человек очутился у стола, вытащив при этом острый меч. Если бы он не держал в руке кружку, Шедоуспан схватился бы за топор еще до того, как человек (или юноша с мягким мужественным лицом) произнес:
   - Шедоуспан, которого зовут Ганс? Я Пасынок, которого зовут Абарсис. Я надеялся отыскать тебя. - Ослепительно улыбаясь, наемник положил с легким звоном меч с рукояткой из слоновой кости плашмя на стол и сел, держа обе руки на виду и сцепив пальцы под подбородком.
   Ганс сжал нож, висящий на поясе. После этого паническое состояние отступило, и время пошло спокойнее, хотя несколько минут назад оно состояло из отдельных мгновений, ужасающе громоздившихся друг на друга. Ганс знал, что он не из робкого десятка, но его мучили воспоминания о тех двух случаях, когда его настигла кара Вашанки. Грудь его продолжала тяжело подниматься, и наемник мог это заметить. Чтобы скрыть свое состояние, он тяжело откинулся назад. Наемник в дорогом снаряжении выглядел не старше его самого. И еще. Только королевский сын мог позволить себе иметь такой меч, как тот, что лежал перед ним. Он нерешительно протянул руку, чтобы коснуться посеребренного эфеса, его гранатовой головки. При этом он, как зачарованный, не отрывал взгляда от его тусклого бездушного блеска. Его рука сама собой скользила все ближе и ближе к элегантному мечу.
   - Он понравился тебе, - сказал Пасынок. - Я не был в этом уверен. Надеюсь, ты примешь его. В моей стране существует обычай: при встрече с человеком, проявившим героизм во благо твоего дома, оказывать ему небольшой знак уважения.
   Он вытащил из-за пояса серебряные ножны и положил их рядом с мечом.
   - Что-то не помню, чтобы я для тебя что-то делал!
   - Разве не ты спас Риддлера, когда он попал в беду?
   - Кого?
   Его загорелое лицо простодушно ухмыльнулось.
   - По-настоящему смелый человек не хвастается. Я это понимаю. Или дела обстоят более серьезно? Это... - он наклонился вперед - от него пахло свежескошенным сеном, - как раз то, что мне необходимо было узнать. Ты понимаешь меня?
   Ганс бросил на него проницательный взгляд и медленно покачал головой. Пальцы его лежали на столе рядом с таинственным мечом, который наемник по имени Пасынок собирался отдать ему. Риддлер? Он не знал ни одного человека с таким именем.
   - Ты оберегаешь его? В этом нет необходимости. Во всяком случае, от меня. Скажи мне, Шедоуспан, вы с Темпусом любовники?
   - Мать родная! - Любимый нож невольно оказался в руке. Он увидел его к своему собственному ужасу и сразу же накрыл другой рукой, а затем начал задумчиво подрезать ногти. ТЕМПУС! РИДДЛЕР? - Я помог ему раз или два, вот и все.
   - Хорошо, - юноша удовлетворенно откинулся. - Тогда нам не следует вступать в соперничество из-за него. Более того, мы можем заключить некоторую сделку - услуга за услугу, которая позволила бы стать счастливым и мне, и тебе. Как я полагаю, нам может быть обеспечена легкая жизнь, по крайней мере, в течение следующих шести месяцев.
   - Я слушаю тебя, - сказал Ганс, пользуясь случаем, чтобы спрятать свой нож в ножны. Затем он взял в руки короткий меч и начал вставлять его у ножны и вытаскивать обратно, словно зачарованный бдительным испытующим взглядом Абарсиса и шести его друзей.
   Когда он начал различать слова "бриллиантовые заколки" и "Зал Правосудия", ему стало не по себе. Но теперь он уже не видел для себя другого пути, как выглядеть героем в светлых голубовато-серых глазах Пасынка. Не тогда, когда ему были предложены большие деньги, не тогда, когда ему был передан благородный меч как гарантия того, что ему будет выплачена эта сумма, а тогда, когда Ганс понял, что, если наемник способен заплатить столько, то он заплатит и больше. Гансу не совсем нравилось, что он торопился заплатить, не торгуясь. Так было не принято в Санктуарии. Наблюдая за шестью грозными товарищами Пасынка, которые ждали, словно породистые охотник чьи псы, вычищенные для выставки, он отметила них некую гибкость, опрятность одежды и то, как стояли они бок о бок. Это были близкие друзья. Очень близкие.
   Звучный голос Абарсиса смолк в ожидании ответа. Смущающие светлые глаза следили за пристальным взглядом Ганса, направленным на его товарищей.
   - Ты скажешь мне да, друг Риддлера? И станешь также _м_о_и_м_ другом? Это мои товарищи, которые только и ждут твоего согласия, чтобы обнять тебя, как брата.
   - У меня есть брат, - пробормотал Ганс.
   Абарсис приподнял изогнутую бровь.
   - Да? Они члены Священного Союза, к которому я давно принадлежу; самые преданное офицеры, герои, каждая пара, - он изучающе взглянул в лицо Ганса. - Разве здесь, на юге, у вас нет такого обычая? Судя по твоему выражению лица, я готов поверить в это. - Его голос журчал, как бегущая вода. - Эти люди поклялись положить на карту жизнь перед лицом опасности, стоять и никогда не отступать, а, если понадобится, пасть на поле битвы плечом к плечу за меня и за избранного ими товарища. Нет встреч, которые бы более свято почитались, чем их свидания. Если бы у меня была тысяча таких людей, я смог бы управлять целым миром.
   - Кто из них _т_в_о_й_? - Ганс постарался скрыть насмешку и сохранить выдержку, чтобы поддержать разговор и подавить дрожь, но его глаза не находили подходящей точки, на которой могли бы успокоиться. Наконец, он взял подаренный меч и начал изучать иератические письмена на лезвии.
   - Никто, я покинул их давным-давно, когда мой друг отправился на небеса. Теперь я нашел их опять, потому что в этом появилась необходимость. Это как раз то, что называется духовной любовью, Ганс. Вот что необходимо. И только в Священном Союзе от наемников требуется так много.
   - Это не в моих правилах.
   - Ты разочаровываешь меня.
   - Что касается твоего предложения, то да. Заплати мне двойную цену, и я приму твои условия. Что касается твоих друзей, то меня совершенно не волнует, будешь ли ты иметь каждого из них хоть по два раза на день. А поскольку это не мое дело, то никого не должно тревожить, состою ли я в какой-либо организации.
   Мягкая понимающая улыбка тронула губы Абарсиса.
   - Ты говоришь, да. Я в твоей власти.
   - Однажды я украл эти "алмазные заколки" для Тем... для Риддлера. Он сразу же вернул их ей. Однажды я имел ее, но она не сделала для меня ничего, как и любая другая потаскуха.
   - Как? Разве ты ничего не знаешь о них? Об их истории? Об их проклятии?
   - История? Проклятие? Я знал, что она была колдуньей. Расскажи мне об этом! Мне грозит опасность? Ты можешь забыть, что я сказал тебе о заколках. Если это связано с колдовством, то мне лучше подержать язык за зубами.
   - Вряд ли это колдовство, нет нужды беспокоиться. Они ничего не смогут наслать на тебя. Когда он был молодым, а она - девственницей, он был Принцем, полным великих идей. Я слышал, что его настоящий отец - бог, а значит она не является его родной сестрой. Но ты же понимаешь, что легендам не стоит доверять. Как Принцесса, Ее Высочество рассчитывала на выгодный брак. Ей сделал предложение могущественный эрцмаг. Приблизительно в это же время Риддлер отказался от претензий на трон и удалился от дел в философскую пещеру. Ей же ничего не оставалось делать, как выйти замуж за эрцмага, у которого она пыталась найти помощь и защиту. Затем она убедила Риддлера, что, если бы она не была девственницей, то эрцмаг не захотел бы на ней жениться. Из всех людей Риддлер был единственным человеком, к которому она могла бы прийти со своими проблемами, без страха навредить себе. Ей удалось легко совратить его, ведь он любил ее всю свою, пока еще недолгую, жизнь, и эта запретная притягательность ее тела заставила его забыть об их родстве. Она же не любила никого, кроме себя: в мире ничего не меняется. Как достаточно умный человек, он прекрасно понимал, что эта связь разрушительна, но мужчины, как правило, позволяют женщинам губить себя. Это страстное увлечение не давало ему четко мыслить; но, когда чувство покинуло его, он пришел к алтарю Вашанки и распростерся перед ним, вручая свою судьбу богу. Бог принял его, а когда явился эрцмаг с четырьмя глазами, извергающими огонь, и четырьмя ртами, извергающими страшные проклятья, Риддлер уже находился под частичной защитой Бога. Однако проклятие все еще действует. Он обречен на вечные мучения, принося смерть всем, кто любит его, и отвергаем всеми, кого бы ни попытался полюбить. Она же должна предлагать себя за плату каждому посетителю без надежды получить сострадание за все мучения, которые терпит все эти ужасные годы, будучи не в состоянии никого полюбить так, как раньше. Боги невзлюбили ее, и таково было их проклятье.
   Ганс посмотрел на Пасынка, голос которого охрип от долгого рассказа, как раз в тот момент, когда Пасынок смолк.
   - Ну а теперь ты поможешь мне? Пожалуйста. Он наверняка хотел бы, чтобы это был ты.
   Ганс сделал жест удивления.
   - Хотел бы, чтобы это был я? - вор удивленно вскинул брови. - Он что, разве еще не знает об этом? - Раздался скрип скамьи, на которой сидел Шедоуспан.
   Движением быстрым, как вспышка молнии, и мягким, как прикосновение крыла бабочки, Абарсис дотронулся до плеча вора.
   - Для друга надо делать то, что сам он не может сделать для себя. Такие люди, как он, попадают в подобные обстоятельства редко. Пусть не ради него, а за назначенную тобой цену или во имя самого святого, сделай это, и я вечно буду в долгу перед тобой.
   Свистящий звук, в котором сочетались и нетерпение, и гнев, и раздражение, вылетел из орлиного носа вора.
   - Ганс?
   - Ты собираешься удивить его этим? А что, если он не способен удивляться? Что, если ты заблуждаешься, и он не хочет помочь ей, так как предпочитает, чтобы она осталась там, где сейчас находится? И кроме того, я вообще стараюсь держаться подальше от него и от его дел.
   - Вполне возможно, но когда-нибудь я расскажу ему, как я все это организовал. И еще одно предложение: чтобы у тебя больше не было сомнений, я заплачу тебе сумму в два раза превышающую ту, которую ты назвал. Но это моя последняя цена.
   Шедоуспан украдкой взглянул на мужественное лицо Пасынка. Затем, не говоря ни слова, вложил короткий острый меч в ножны и пристегнул его к своему поясу.
   - Договорились, - сказал Ганс.
   - Хорошо. Тогда не хочешь ли ты познакомиться с моими товарищами? Пасынок по имени Абарсис сделал жест изящной с длинными пальцами рукой, который означал, что они могут покинуть свое место у стойки.
   5
   Керд, вивисектор, который продемонстрировал свое искусство на Темпусе, был найден мертвым на пути из своей глинобитной мастерской с выпущенными кишками, которые тянулись позади трупа футов на тридцать: его проволокли по земле с распоротым животом; так вспороть человека, чтобы весь его кишечник вывалился наружу, мог только мастер своего дела преступником мог быть только наемник. Но в Санктуарии было так много наемников, а у вивисектора - так мало друзей, что заниматься этим делом не было смысла.
   Однако более серьезно обстояли дела с головой цербера Рэзкьюли. Зэлбар (который знал, почему и от чьих рук умерли эти двое и который боялся за свою собственную жизнь) пришел к Кадакитису, неся под мышкой голову своего друга с широко раскрытыми глазами, и рассказал Принцу о том, как на рассвете Темпус въехал верхом в ворота и, направившись к Зэлбару, сидящему в сторожевой башне и проверяющему входящих, позвал его:
   - Зэлбар, у меня есть послание для тебя.
   - А! - Зэлбар махнул рукой.
   - Лови. - Темпус засмеялся и что-то бросил ему: в это время его серая лошадь встала на дыбы, издала резкое ржание, похожее на демонический крик и умчалась, стуча копытами, еще до того, как руки Зэлбара сказали ему, что это голова человеческая, а глаза Зэлбара показали ему, чья это голова Рэзкьюли - и начали наполняться слезами.
   Кадакитис слушал его историю, глядя, не отрываясь, в окно позади Зэлбара. Когда капитан закончил. Принц сказал:
   - Я не понимаю, на что ты рассчитывал, пытаясь так грубо расправиться с ним?
   - Но он сказал, что у него для меня есть послание, - произнес Зэлбар умоляюще, переходя на свой обычный тон, хмурясь и распрямляясь.
   - Тогда серьезно обдумай и прими к сведению все, что я скажу тебе. Я не могу позволить вам продолжать вражду. Если это ничего более, как простая вражда, я не хочу ничего слышать о ней. Пасынок, которого зовут Абарсис, рассказал мне кое-что, что позволяет мне сделать такое предположение. Я требую все прекратить!
   - Пасынок! - Высокий и тонкий Зэлбар зарычал, как человек в бою, призывающий карающего бога. - Экс-член Священного Союза, ищущий славы и благородной смерти, признающий только свои собственные законы! Ты сказал, Пасынок? Карающий жрец? Принц, мой господин, в эти дни ты связался со страшной компанией. Неужели все боги Санктуария и их почитатели заодно с этой шайкой наемников? Я давно уже хотел обсудить с тобой, что нам необходимо-сделать, чтобы обуздать их...
   - Зэлбар, - твердо прервал Кадакитис. - В отношении богов я непоколебим: я в них не верю. Что касается наемников, то оставь их в покое. Ты затеваешь разговор, который в значительной степени может повлиять на положение, которое ты занимаешь. С Темпусом же я поговорю сам. Ты должен изменить свое отношение к нему. Теперь, если у тебя все?..
   Это было все. Это был конец долгой карьеры Зэлбара; он почти достиг поста главнокомандующего. Ему удалось удержать себя в руках, хотя он и не смог произнести даже обычных слов прощания. Выйдя в город из дворца, он отправился на квартиру, снятую для постоя, изо всех сил пытаясь убежать от самого себя всеми известными ему способами. Осушив до дна кружку, он отправился в гости к Миртис, блуднице из Дома Сладострастия, которая знала, как утешить его. И она, поняв, что сердце его разбито, и увидев его трясущиеся кулаки, не стала спрашивать, зачем он явился после такого длительного отсутствия, а прижала его к груди и утешила, как могла, его обиды, так как всегда помнила о том покровительстве, которое он ей оказывал. Он делал это под влиянием любовного зелья, которое она покупала и давно давала ему. Таким образом она завладевала им, по крайней мере, на одну ночь, стараясь удовлетворить все его желания.
   6
   После того, как Темпус покинул казармы, он решил вернуться к своему прежнему образу жизни. Он поселился в гостинице к северу от дворца, принадлежащей гильдии, где ему был оказан радушный прием. На нем опять были одежды из леопардовой шкуры, украшенные бронзой и железом.
   Он никак не мог понять, почему так долго не появлялся здесь, ведь без друзей прежних лет товарищество не могло бы стать столь любимым.
   Он подошел к стойке и заказал подогретого вина, в которое был накрошен сыр и зерно, и, взяв напиток, отправился в угол в расчете на то, что к нему будут подсаживаться люди.
   Вопрос с евнухом был все еще не решен - поиски подходящей замены оказались не столь уж легкими, в гильдии наемников было не так много евнухов. Гостиная клуба была отделана красным, как умирающий день, и темным, как дальние горы. После прихода сюда он почувствовал себя лучше. Поэтому, когда Абарсис, Главный Жрец Верхнего Рэнке, оставил своих друзей и приблизился к компании Темпуса, состоящей из десяти-наемников, тот отпустил их, сказав, что хотел бы видеть их в намеченное время.
   - Мир тебе, Пасынок, - обратился он к человеку, одетому в железо. Пожалуйста, присаживайся.