Асс Павел Николаевич. Дык

Асс Павел Николаевич & Бегемотов Нестор Онуфриевич
Дык

   Павел Николаевич Асс
   Д Ы К
   или
   Как московские митьки достали питерских
   Роман
   без рисунков А.Флоренского
   Сестренке моей
   Галине Николаевне
   посвящаю...
   ОТ АВТОРА
   Рассматривайте этот роман, как вашей душе угодно - плагиат, подражание или пародия - мне ваше мнение до лампочки! А вообще, я веселился от души, когда его писал, чего и вам желаю, если будете его читать.
   Предисловие
   Кто сказал, что в Москве нет митьков? Есть, елки-палки, есть! Иначе пусть из меня сделают котлету в мажорном ресторане "Прага". Ну, конечно, наши митьки весьма отличаются от питерских. Дык, ведь тельняшек в Москве нет! Не морской город Москва, однако! Ботинок фирмы "Скороход" тоже не носим. Валенки больше в почете, али галоши. Но дело-то не в них!..
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   ...90 % населения Франции мечтают
   быть похожими на Дмитрия Шагина. Желая
   вернуть себе утраченную популярность,
   такие известные в прошлом актеры, как
   Жан Луи Барро и Жан Поль Бельмондо
   отрастили бороды лопатой и подолгу
   лежат неподвижно, часто употребляя
   жирную пищу и пиво.
   В.Шинкарев "Папуас из Гондураса"
   Прощай, потому что в этом мире так
   трудно встретиться...
   Н.Бегемотов "Искушение изменить мир"
   Мне всегда кажется, что я работаю
   больше, чем следует. Это не значит, что
   я отлыниваю от работы, боже упаси!
   Работа мне нравится. Она меня
   зачаровывает. Я способен сидеть и
   смотреть на нее часами...
   Дж.К.Джером
   "Трое в лодке не считая собаки"
   И это у нас есть.
   А.В.Однодушный
   Глава первая,
   О том, как от Фтородентова ушла жена
   ...к нам едет ревизор.
   Н.В.Гоголь "Мертвые души"
   Настенька Фтородентова возвращалась из командировки в самом прекрасном настроении. Сидя в такси от аэропорта до дома, она напевала себе под нос песенку БГ, смотрела из окна на родной город, по которому успела соскучиться и вспоминала своего хотя и непутевого, но все же любимого мужа. Подкатив к дому, Настенька сунула ухмыляющемуся шоферу пять рублей и, прихватив спортивную сумку с надписью "SPORT", легко взбежала по лестнице на четвертый этаж. На подоконнике четвертого этажа лежал здоровый кот Мурзик. Щуря сонные глазки, кот ласково посмотрел на Настеньку и лениво зевнул.
   - Привет, котяра! - поздоровалась Настенька, потрепав Мурзика по мохнатой голове, отчего тот немедленно замурлыкал. - Как тут без меня дела?
   Кот еще раз зевнул, как бы давая понять, что он не знает как у кого, а у него самого дела идут как нельзя лучше.
   Настенька достала из сумки ключи, отворила дверь, вошла и... замерла на пороге. В квартире, однако, был форменный бардак. Весь пол был усеян окурками, мебель передвинута так, что черт ногу сломил бы, если бы появился здесь в этот момент. Шкаф, например, стоял на боку, его полированная створка, украшенная свежей царапиной, была открыта и оттуда высовывалась кипа грязного белья. В добавок ко всему в квартире пахло чем-то затхлым, то ли перестоявшей квашеной капустой, то ли портвейном, пролитым на пол, а может и тем и другим.
   Первой мыслью остолбеневшей хозяйки было "А не побывали ли у нас гости из комитета Государственной Безопасности?" Впрочем, времена были не те, в смысле не тридцать седьмой год, и Настенька быстро осознала свою ошибку. Но гости в квартире все-таки явно побывали. Их следы были не только на полу, но и на стенах, и даже на потолке была заботливо приложена чья-то жирная рука.
   - Василий! - голосом, полным муки, закричала Настенька, взывая к своему мужу.
   Над диваном поднялась всколоченная голова, украшенная рыжей бородой.
   - А-а-а!!! - радостно закричала голова. - Сестренка моя, Настенька!
   Голова слезла с дивана, дополнившись неожиданно длинным телом и, растопырив руки, двинулась к Настеньке с явным намерением обнять дорогое для обладателя головы существо.
   Настенька ловко уклонилась от объятий.
   - Что это, Вася? - спросила она, показывая на бардак.
   - Овсянка, сэр, - по обыкновению ответил Василий, все еще пытаясь обнять горячо любимую жену.
   - А где телевизор? - закричала жена, и на ее глазах появились крупные слезинки.
   Василий осмотрелся по сторонам и заметил, что телевизора действительно нет. Куда он делся, Фтородентов, хоть убей, не знал.
   - Настенька, - жалобно протянул он, давая понять, что телевизор им был не так уж и нужен, ведь они так любили друг друга. Сестренка моя... Ведь ты сестренка мне? - спросил он и, убедившись, что это в самом деле сестренка, добавил, Сестреночка...
   - Да... - Настенька прошлась по комнате, разглядывая неприличные надписи на стенах и вдруг взгляд ее упал на нечто, лежащее на полу.
   - Что это, Вася? - опять спросила она, теперь уже более грозным голосом, хотя по щекам алмазами текли слезы.
   Фтородентов взглянул и понял, что пахнет скандалом.
   - А-а-а... - проговорил он. - Дык, елы-палы, это ж Антоныч оттягивался...
   - Какой Антоныч? - вскричала Настя. - У меня в квартире валяются женские трусы, а он мне рассказывает про какого-то Антоныча!
   - Настенька, сестренка моя...
   - Сто раз уже слышала! Значит Антоныч твой привел бабу, а ты сидел и смотрел? Или он и тебе привел кого? Я тебя спрашиваю!
   - Дык, елы-палы...
   - Нет, это переходит все границы! - Настенька металась по комнате, Василий понуро сидел на диване и разглядывал носы своих штиблет. Один из носов был порван и оттуда торчал грязный палец, которым Фтородентов изредка шевелил.
   - Непростая это работа, - сказал он вдруг, - иметь мужа-митька, однако...
   Видимо, он хотел успокоить расстроенную супругу, но последняя фраза ее просто взбесила. Она схватила вышеупомянутый предмет женского туалета и сравнивая Василия с разными неприятными для митька животными, начала гонять его по комнате.
   - Дык! - негодовал Фтородентов, убегая от разбушевавшейся половины. - А ведь это ты, Мирон, Павла убил...
   Наконец, разгневанная Настенька перестала бегать за мужем (а тот присел в коридоре на корточки и причитал в лучших митьковских традициях: "умирает брат Митька..."), отдышалась и сказала:
   - Вот что. Я с тобой развожусь. Достал ты меня.
   - Настенька, сестренка моя...
   - Вон!!! - закричала сестренка. - Прочь из моего дома.
   Настенька опять вскочила и погнала мужа прочь из квартиры. Дверь закрылась перед носом страдающего Фтородентова. Затем опять приоткрылась и настенькина рука выбросила спортивную сумку с надписью "SPORT" и кое-какими вещичками Василия. И снова захлопнулась. Фтородентов опустил бородатую голову.
   - Однако, - тихо молвил он. - А ведь это был и мой дом. Однако...
   Фтородентов, качая головой, начал спускаться по лестнице. Узрев на подоконнике все также лениво оттягивающегося Мурзика, Василий остановился и угрюмо призадумался.
   - Эх, кот, - сказал он. - Однако, ушла от меня жена. Шибко сердится.
   Мурзик с готовностью распушил усы и мурлыкнул.
   - Да, - подтвердил Василий. - Не она, конечно, ушла. Меня выгнала... сестренка моя...
   Кот потянулся и сыто зевнул. Фтородентов хмуро протянул к нему руку и взял животное за шиворот.
   - Хм, а ведь это ты, Мирон, того...
   Мурзик лениво задергал ногами и противно мяукнул.
   - Мирон ты, или нет? - спросил Фтородентов. - Шибко толстый котяра. Свинья свиньей. Митьком хочешь быть? Будешь. Вот снесу тебя к Антонычу, окрестим Мироном, и будешь митьком. Дык...
   Решив таким образом судьбу бедного Мурзика, Василий открыл сумку, выбросил оттуда штаны и свитер, засунул внутрь недовольно мяукающего кота и пошел вниз, прочь из дома, где его уже никто не любил.
   Глава вторая,
   Крещение Мирона
   Вы ошиблись, прекрасная леди -
   Можно жить на земле и без вас.
   Саша Черный
   Добравшись до котельной, где по митьковскому обыкновению работал Антоныч, Фтородентов постучал в закрытую дверь.
   - Дык? - спросил изнутри хриплый пропитый голос.
   - Елы-палы, - ответил Василий ("Мяу," - проорал Мурзик. Не хотел, наверно, креститься. Тоже мне, атеист!) и дверь зашуршала замком.
   - М-м-м... - замычал бородатый мужик, открывший скрипучую дверь. - Братишка! Василь Федорыч! Родненький ты мой! Василечичек!
   - А-а-а! - обрадовался Фтородентов. - Сергунчик!
   Братишки обнялись. Долго сжимая друг друга в объятиях, они орали на всю котельную "Дык! Елы-палы! Все мы под колпаком у Мюллера!", изощрялись в цитировании самых подходящих для момента фильмов.
   - Однако, - наконец успокоившись немного, сказал Василий. - Вот тут животинку принес, христианская душа, а не православный!
   - Где?
   Василий похлопал по сумке, Мурзик вытащил голову и мрачно глянул на братишку митька.
   - Класс! - восхитился Сергей. - Прям тигра! Антоныч! Глянь глазом!
   - Дык... - из темноты, шаркая одетыми на босу ногу галошами, вышел Антоныч, как и все бородатый, в телогрейке на голое тело и синих в горошек трусах.
   Посасывая короткую трубочку и выпуская время от времени изо рта дым, Антоныч молча взял кота за шкирман, поднял к свету, осмотрел. Во время его махинаций митьки стояли затаив дыхание, ожидая, что скажет самый крупный авторитет по котам.
   - Ничо котяра, - удовлетворенный осмотром, заявил, наконец, Антоныч. - Хоть в суп...
   - Окрестить бы христианску душу, - сказал Фтородентов.
   - Эт можно, - Антоныч прошел к котлу и сунул кота в воду. - Как назовем?
   - Мироном.
   - А, ведь это ты, Мирон, Павла убил, - хором сказали Антоныч и Серега. - Дык, елы-палы!
   Кот барахтался в воде и истошно орал благим матом.
   - Эк орет-то, - добродушный Антоныч сунул кота поглубже. - Во имя отца, сына и святаго духа нарекаем тебя, однако, Мироном Васильевичем.
   Вынув одуревшего от ужаса кота, Антоныч встряхнул его и посадил на горячую трубу.
   - Почему Васильевичем? - спросил Вася.
   - Братишка он нам, - объяснил Антоныч, почесывая спину. Однако, недурно бы отметить... Елы-палы...
   - Оппаньки! - сказал Фтородентов. - Дык, ведь меня, однако, жена ушла. Денег нет!
   - Не в деньгах счастье, - мудро изрек Антоныч, - Серега, доставай.
   Серега бросился вглубь котельной и вытащил оттуда рюкзак с портвейном.
   - Слава труду! - сказал Антоныч, откупоривая первую бутылку.
   Пока братишки отмечали крещение новоявленного митька, Мирон пригрелся на батарее, облизал себя с ног до головы и задремал. Судя по всему, смирился со своей теперь уже нелегкой митьковской судьбой.
   Глава третья,
   Как Фтородентов попал под машину, и что из этого вышло
   Я снова у вас в гостях,
   Вы молоды также, ребята,
   И снова портвейн на столе,
   Как в семьдесят пятом...
   "Урфин Джюс"
   На следующее утро Фтородентов проснулся от сильного грохота. Громыхал голодный Мирон, гоняясь по котельной за огромной крысой. С голодухи в Мироне, видимо, проснулся боевой дух предков, он дико орал, прыгал, ронял лопаты, ящики, бутылки из-под портвейна.
   - Скотина! - заорал проснувшийся Антоныч. - Всю посуду поколотишь, чтоб тебе сдохнуть на помойке!
   - Замуровали демоны! - немедленно отозвался Василий.
   Мирон словил крысу, откусил ей голову и, жадно урча, начал пожирать.
   - Однако, молодец, - похвалил Антоныч. - Шибко до-фига крыс развелось, авось с голоду не умрет...
   - Дык, - сказал Фтородентов, гордый за своего кота.
   - Елы-палы, - завершил разговор Антоныч. - Однако, Сергунчик-то спит, родимый... Бутылочки бы в магазинушку отнесть, еще ба купить чо выпить...
   - Дык, - Фтородентов почесал лохматую голову. - Это было бы в кайф.
   Они растолкали ничего не понимающего сонного Серегу, вручили ему в руки васину спортивную сумку, набив ее предварительно бутылками. Серега долго не понимал, чего от него хотят, а когда понял, заахал:
   - А-а-а... Они, значит, оттягиваться здесь будут, лежать на топчане (топчана, кстати, в котельной не было), плевать в потолок, а браток Сереженька по грязным улицам да в урловый магазин... Шибко несправедливо! Это этот, как его, волюнтаризм!
   - Попрошу в моем доме не выражаться! - воскликнул Антоныч, сидя на стуле с тремя ножками.
   - А чо я сказал-то? - по сценарию завопил Серега. - Чо я сказал?
   - Дык, это, так уж и быть, - сказал Фтородентов. - Давай я схожу.
   - От настоящий браток! - возрадовались Антоныч и Серега, причем при этом Антоныч плюхнулся на раскладушку и начал бить себя по голому пузу, а Серега сплясал некое подобие лезгинки, вызвав изумление у оттягивающегося Мирона.
   Василий, подхватив сумку, вышел на освещенную солнцем улицу, зажмурился и радостно зашагал в магазин.
   Не успев пройти и двадцати шагов, он был самым непредвиденным образом остановлен. Визг тормозов, полет на грязную дорогу и чей-то злобный крик:
   - Холера тебя забери! Куда ж ты, козел, под колеса лезешь?
   Василий, лежа на асфальте, обнаружил перед собой старенький облезлый "Запорожец", из которого неторопливо вылезал весьма толстый чувак с трехнедельной щетиной на лоснящейся морде, в клетчатой кепке и залатанной тельняшке.
   - А-а-а!!! - заорал на всякий случай Фтородентов. - Ведь это ты, Мирон, Павла убил!
   На крик из котельной выскочили Антоныч и Серега, изумленные при виде валяющегося на дороге Василия и толстого незнакомца, который тоже оживился и начал выкрикивать что-то типа "Дык! Как же так, братишка..."
   - А-а-а!!! - заорал в свою очередь Антоныч. - Елы-палы! дык это же Сидор! Сидорчик! Сидорушка!
   И бросился обниматься.
   - Антоныч! - обрадовался толстяк. - Холера меня забери! Чтоб я сдох от такой жизни! Будь проклят тот час, когда я сел за баранку этого пылесоса!
   После долгих переживаний и радостных цитирований разных идиотских фильмов, братишки-митьки собрались, наконец-то, в котельной. У Сидора в машине оказался ящик "Каберне", которое тут же разлили в оловянные кружки.
   - Дык, ты куда направляешься? - поинтересовался Антоныч. - Я смотрю, обмажорился совсем, машину купил...
   - Не купил, - помотал головой Сидор. - У армянина одного, Хачика, в очко выиграл.
   Сидор снял кепку, оказавшись совершенно лысым, протер лысину ладонью и опрокинул стакан.
   - А еду, однако, в Питер.
   - Зачем?
   - Дык...
   Сидор не торопясь вытащил из запазухи помятые листы какой-то книги. Старая промасленная ксерокопия возвещала о том, что это роман В.Шинкарева "Папуас из Гондураса".
   - Митьки в Ленинграде, однако, совсем зазнались. Такое пишут, как будто кроме них и нет больше нигде митьков. Еду вот к этому Шинкареву, да еще и к Шагину Митрию, покажу им свою книжечку.
   - А где ж твоя книжка?
   - Дык, в машине, в багажнике. Все восемь томов.
   Антоныч призадумался. Фтородентов и Серега, откупоривали очередные бутылки "Каберне", весело перекликались своими "Дык, елы-палами" и разливали жидкость по кружкам.
   - А чо! - сказал Антоныч. - Однако, пообщаться с питерскими митьками шибко в кайф. Не поехать ли нам с тобой?
   - А-а-а!!! - возрадовался Сидор. - О, класс!!!
   - А-а-а!!! - закричали, прыгая по котельной, Василий и Серега. Мирон, обожравшийся мышами, лениво поднимал уши, приоткрывал левый глаз и зевал. "И чего суетятся, - думал он. - Будто неделю не кушали... Дык, елы-палы..."
   Глава четвертая,
   Что в это время творилось на Папуа
   Спаси меня, о Боже правый
   От бабы злобной и лукавой.
   "Тысяча и одна ночь"
   Случилось так, что однажды один московский митек ненавязчиво изобрел машину для перемещений во времени и в пространстве. Правда, во времени можно было путешествовать только в прошлое, но и это уже хорошо. Ленивый от природы митек свое изобретение никуда не понес, хвастаться не стал. И пользовались машиной втихаря сам митек и его друзья митьки.
   Собрались они как-то в комнате коммунальной квартиры, где жил изобретатель (кстати его звали как и Шагина, Дмитрием, правда фамилия была не Шагин, а Преображенский). за окном стоял лютый мороз, по радио передавали шибко красивые сообщения о наших успехах в сельском хозяйстве, до того красивые, что даже не верилось. Братишки лежали на раскладушках, пили пиво и думали. Недавно вернувшийся из средних веков Сидор Федоров мрачно курил "Беломор" и, поблескивая лысиной, вертел головой. Преображенский говорил:
   - Дык, плохо-то как в мире, что сейчас, что в средние века, что в древности. Шибко плохо. Нет нигде митьку покоя.
   - Ох, плохо... - тянули пиво митьки.
   Лампочка под потолком вспыхнула напоследок и перегорела.
   - Плохо... - подтвердил Митька, зажигая свечку. - Не будь я Преображенский, если не помрем мы от такой жизни.
   - Помрем... - вздыхали митьки, открывая о подоконник бутылки.
   - Елы-палы...
   Так продолжалось достаточно долго, пока митек Федя Стакан не придумал.
   - А-а-а!!! - заорал он. - Однако, ведь можно найти место на карте, где мирному человеку можно спокойно жить!
   Для начала нашли карту, а затем и место - остров Новая Гвинея, или Папуа, как обозвал его Преображенский и как мы будем называть его в дальнейшем, ибо там сейчас папуасское государство Папуа. Итак, остров Папуа, начало прошлого века.
   - Кайф! - сказал Митька.
   Так и поселились братишки-митьки на острове Папуа. Построили деревню Папуасовку, завели себе любовниц из местных аборигенок. Из-за любовниц и начались несчастья митьковской колонии. Поссорились, однако, Митька Преображенский и Федя Стакан. Друзья со школьной скамьи, великие идеологи московских митьков, а поссорились, как восьмиклассники. Не по-христиански. Правда, аборигенка была шибко красивая. Машенькой окрестил ее Митька. Любила Машенька Митьку. Аленушкой окрестил ее Федя. Любила Аленушка и Федю тоже. То к одному бегала, то к другому. Очень поссорились братки.
   Федя Стакан эмигрировал. В пяти километрах от Папуасовки он и ушедшие с ним братишки и сестренки построили деревню Большие Папуасы.
   В это утро Митька Преображенский сидел на плетеном стульчике на балкончике своего дома и рассматривал в подзорную трубу, как голые папуасовские женщины купаются в голубом заливе. "Класс!" - думал Митька и чесал пятку.
   На балкон вышел папуас Ваня с подносом. На подносе стояла литровая кружка пива и лежало письмо.
   - Утреннее пиво, - доложил невозмутимый Ваня. - И почта, сэр.
   - Не "сэр", а "браток". - лениво проговорил Митька, отрываясь от увлекательного зрелища. - Сколько тебя учить?
   С наслаждением проглотив кружку холодного пива, Преображенский взял письмо, распечатал и прочитал:
   "Милостивый государь!
   Поскольку вы не желаете выпускать сестренку мою Аленушку из своей мрачной деревни Папуасовки, жители моей деревни Большие Папуасы объявляют вам войну. Военные действия предлагаю начать сегодня в полдень.
   Если же вы отпустите вышеупомянутую сестренку Аленушку, которую вы по неграмотности называете Машенькой, то я вас прощу, и войну прекращу.
   С почтением, мэр Больших Папуасов Федя Стакан."
   - Ломы и крючки, - проговорил Митька. - Дык... Хозяйка где?
   - Спит, сэр.
   - Идиот. Сколько раз повторять?
   Преображенский встал и прошел в комнату. На тростниковой циновке спала Машенька. Митька с грустной улыбкой присел, подпер щеку рукой и задумался.
   Машенька действительно была прекрасна. Ее смуглое, почти европейское лицо с красными пухлыми губками и точеным носиком... Ее черные как смоль волосы... Ее высокая грудь... Нет, такую женщину Митька Преображенский не отдаст ни Феде Стакану, ни Дмитрию Шагину, ни самому Господу Богу.
   - Сестренка моя, Машенька... - прошептал Митька.
   Длинные ресницы дрогнули. Открылись огромные глаза, в которых так хотелось утонуть. При виде печального Митьки, Машенька улыбнулась, слегка обнажив белые зубки, и протянула к Преображенскому руки.
   - Братишка...
   Митька прильнул к любимой и не оборачиваясь крикнул папуасу Ване, который неподвижно стоял на балконе:
   - Иван!
   - О? - отозвался папуас.
   - Пошел вон, болван. Я буду читать утреннюю "Таймс". И фитилек-то притуши, коптит!
   Ваня привычно задернул шторы и спрыгнул с балкона.
   - Милая моя, - ласково шептал Митька. - Сестреночка... Огромные деревянные часы на стене громко отбили одиннадцать. До начала войны оставался час. Но было не до этого...
   Глава пятая,
   Война
   Пенсионеры в трамваях
   Говорят о звездной войне...
   Б.Гребенщиков
   - Братишки! Мужики! - вопил вождь Больших Папуасов Федя Стакан. - Дык, ведь я войну объявил Папуасовке, надо собрать народец!
   - Шибко в лом, - отвечал за всех Саша Валенков, главный министр Больших Папуасов. - Так кайфово лежать на солнышке...
   Остальным было лень даже говорить.
   - Сволочи! - страдал Федя. - Я за них, значит воевать буду, а они пригрелись гады у меня на груди...
   - Дык... - смущенно бубнил Саша. - Федюнчик, ты бы папуасов собрал с копьями и трубками ихними плювательными...
   - А-а-а!!! Погибну вот я один на войне! Гады!!!
   Обиделся Федя Стакан. Один пошел воевать.
   Он шел по песчанному берегу моря, кокосовые пальмы, как ивушки плакучие в России, клонились к самой воде, яркие попугаи орали что-то непотребное. На одной из пальм сидел папуас. Пытаясь дотянуться до кокосового ореха, он пыхтел, тужился и сопел, как паровоз.
   - Эй! - окликнул его Федя. - На дереве!
   - О!
   - Ты кто?
   - Мбангу.
   - Не крещеный, что ли?
   - Хрещеный, - ответил папуас и, не удержавшись на дереве, рухнул вниз, спугнув целую тучу попугаев.
   - А кем крещен, мною али в Папуасовке?
   - Тобою, - ответствовал Мбангу, с которым, как ни странно, ничего от падения не произошло. - И в Папуасовке. Три раза, однако, крестили.
   "Ловкий малый," - подумал Федя.
   - Пойдешь со мной, - решил он. - Воевать будем с Папуасовкой.
   - Нельзя мне, - сделав глупое лицо, сказал Мбангу. - У меня плоскостопие.
   - И ты... - махнул рукой Федя. - Никто меня не любит!
   Папуас долго смотрел вслед Феде, почесывая кучерявую голову, затем снова полез на дерево.
   Жаркое солнце встало в зенит. Полдень поливал остров лучами. Федя вынул из кармана белый платок и повязал его на голову. Потом подумал: "Э, пусть лучше умру от солнечного удара!" - и снял платок.
   - Вот умру я, умру я, похоронют меня... - тихо запел он, шагая в сторону Папуасовки. - И нихто не узнаит, где могилка моя...
   Феде было жалко себя.
   "Гад Преображенский, небось, своих спрятал в засаде, щас выскочут... Или папуасы отравленной колючкой в меня бац! И нету братишки Феденьки. Эх!"
   Федя услышал хруст песка под чьими-то ногами и поднял голову. Навстречу ему шел грустный Преображенский. Митька держал в руке белый платок и, глядя под ноги, напевал "Вот умру я, умру..."
   Федя Стакан глянул на платок в своей собственной руке, на платок в руке Преображенского, заплакал от радости:
   - Митька! Друг!
   - Федька!
   Друзья бросились друг к другу, как будто не виделись больше десяти лет.
   - Митька, братишка ты мой! - орал счастливый Федя.
   - Ведь ты братишка мне! - отвечал не менее счастливый Дмитрий.
   - Дырку вам от бублика, а не Шарапова! - кричали оба, да так, что было слышно в обоих деревнях.
   - Воюют, однако! - говорили митьки в Папуасовке.
   - Шибко крутое сражение! - раздумывали митьки в Больших Папуасах.
   - Помочь надоть! - вскочил Сидор в Папусовке. - Дык, ведь один Митька там против всех Больших Папуасов!
   - На помощь к Феденьке! - закричал Саша в Больших Папуасах. Стало быть, одному ему не выдержать супротив Папуасовки!
   Две толпы митьков рванули по побережью к обнимающимся братишкам.
   - А-а-а!!! - орали они.
   Возле счастливых Митьки и Федьки, толпы остановились, недоуменно посмотрели, как те пьют из одной бутылки портвейн, и по побережью пронесся крик:
   - Ур-ра!!!
   Так кончилась большая папуасовская война. Советы деревень тут же на берегу за ящиком портвейна решили, что такое событие следует хорошенько отметить. Причем два раза, как сказал Федя. Один раз в Больших Папуасах, второй - в Папуасовке. Братишки-митьки занялись подсчетом, сколько ящиков портвейна и бочек пива есть в деревнях, и за сколько дней они их выпьют.
   - Дык! - слышались взволнованные голоса. - Елы-палы!
   Вдруг все увидели мчащегося по берегу Мбангу.
   - Пирато! Пирато! - кричал папуас.
   Митьки глянули на море. На горизонте белели паруса кораблей...
   Глава шестая,
   Как отпраздновали примирение
   На острове, который я позволил себе
   назвать Новой Гвинеей, нас встретила
   толпа бородатых аборигенов, называющих
   своего вождя "митькой", друг друга
   "митьками", а всех остальных
   папуасами. Встретили нас
   доброжелательно, напоили напитками,
   напоминающими пиво и портвейн, а узнав
   мое имя, что-то лопотали и показывали
   жестами, как будто меня надо разрезать,
   поджарить на костре и съесть, на что я
   с присущим мне юмором не соглашался. Мы
   долго смеялись...
   Из отчета капитана Джеймса Кука
   Британской Академии Наук
   На шлюпках, прибывших с кораблей, сидели серьезные люди в кафтанах, напудренных завитых париках, при шпагах и с мушкетами. Их главный подошел к толпе глазеющих митьков, снял шляпу, сделал изящный полупоклон, подметя перьями шляпы песчаный пляж и заговорил по-английски.
   Английского среди митьков никто не знал, а если кто и учил в школе, так от тех знаний ничего не осталось.
   - Дык, - сказал Митька, и англичанин повернулся к нему, осознав, видимо, что Преображенский здесь главный. - Ты это, чего уж там... Элементарно, Ватсон... Федь, дай ему портвейна!
   Федька налил из большой глинянной бутыли в кружку и протянул гостю.
   - О! Порто! - воскликнул англичанин, отведав. - Гуд!
   - Гуд! - хором подхватили митьки, оживленно разливая по кружкам портвейн.
   Папуасы быстренько положили прямо на песок длинную скатерть, наставили всяческой закуски и много-много бутылок. Мбангу и Ваня прикатили большую бочку пива.
   Английские мореплаватели рассаживались за стол, а главный пытался что-то втолковать Дмитрию и Федору: