Он переводит чуть сбившееся дыхание, улыбаясь.
– Айра.
Его глаза не отрываются от ее лица.
– Айра… Когда я слышу теперь твой голос… Ты спрашиваешь, откуда я? Тот уровень отстоит от нашего, может быть, на несколько мирозданий. О этот нескончаемый Лабиринт! Никто и никогда не узнает, как он пространен! Я повидал такое его лицо, Айра, о каком не ведают боги. И я б назвал этот уровень… охотящиеся стены. Там… интересно: промедли одно мгновение – и крошево из твоих костей станет пищею хищных трещин! Покуда сохраняешь присутствие духа – жив. Но, рано или поздно, жажда, усталость, голод… заставят тебя промедлить!
– Как ты оказался здесь, Тессий?
– Сам этого не могу понять. Как только хватило сил на обратный путь? Выдержать… не оступиться и выбраться через этот кошмар – к тебе. Может, меня спасло, что все остальные чувства были притуплены. Все мысли сведены к малому. Сделать вот этот шаг… избегнуть надвигающегося лба этой глыбы… Я не смотрел дальше следующего мгновения. По узкому бревну может перейти пропасть тот, кто не погружает взор в бездну. Как только миновала непосредственная опасность – я сразу же упал и забылся. Может быть, еще и потом была какая-то мне дорога, но не могу припомнить о ней что-либо определенное. Ясная память начинается лишь с того, что вот: лежу и смотрю в зенит. И вижу расположение звезд и узнаю лицо полночи нашего мироздания. И понимаю, что я, наконец, вернулся. Что я увижу тебя! Что я на Блаженном Острове… Коса… полночь. А к первому лучу солнца я добрался в долину Лоз. Ужасно мучила жажда. Озеро… я наклонил голову к его зеркальной поверхности. И тогда… Айра… я не узнал этого – седого, с алмазным взглядом, глянувшего из глубины.
– Понимаю. Я тоже привыкала к новой себе. Обрести Искусство… ведь это словно третье рождение! Я даже в то время думала: почему говорят о втором и первом – о третьем нет? Но, впрочем, это можно понять. Ведь первое и второе – это события, касающиеся и еще кого-то. Первое твое рождение творят боги. Второе – боги и ты. Но третье – только сама. И пройденный Лабиринт… И… незачем – произносить вслух.
– Мне так легко с тобой, Айра.
– А мне… не знаю! Мне хорошо с тобой… но плохо мне оттого, что ты здесь. Наверное, это трудно тебе понять. Но мне нужно, чтобы ты меня сейчас понял, Тессий. Никто не знает этот утес. Никто не знает, что есть он, вообще, в океане. Никто не видел, какую тень отбрасывают колонны этой террасы. Какой решительный, и вместе с тем такой плавный каменный изгиб коридоров… Кроме лишь меня, Тессий. Потому что это особенное ответвление Лабиринта. Маленькое. Шальное, может быть, но – мое. Мне подарил его… случай. Подарил землю, которая не известна пока и Таурию, царю богов. Мне вручена горделивая корона… Запутанные протяженные коридоры лежат меж западной оконечностью земли Таурия и этим крохотным островком. Конечно же, я никогда не говорила ни слова никому. Никто не мог рассказать… Тессий! Как – ты – сумел?..
– Я вижу тебя теперь сквозь любые стены и расстояния. Я видел тебя сквозь вселенные. Это – дар, который мне оставил мой путь. А пролегал он в местах, где Лабиринт вырождается, где он болен. Да, болен и, вероятно, уже безумен. Но даже и такой Лабиринт, оказывается, способен еще дарить. Поэтому я только и выжил. Искусство вдруг раскрылось во мне внезапно и принесло спасение. Когда уже моя самая глубина почувствовала: всё, никакого выхода больше нет, конец! И либо вот сейчас во мне проснется нечто предельное… то, чего я сам в себе еще не знаю в лицо… либо – смерть. …Тогда оно и свершилось! Оранжевого сиянья луч вышел из моего сердца и, проницая стены, указал путь. Из окружающего кошмара – на волю. И я пошел, следуя направленью сего луча. И гибельные места постепенно остались позади… Айра! Он, этот луч, пронизывающий миры… сейчас – он длиною в локоть. Потому что он упирается в твое сердце! Он связывает мое сердце и твое. Это – нить, которая выводит из распадающегося, безумного Лабиринта. Ты… видишь ли ее, Айра?
– Я не совсем понимаю, Тессий. Наверное… ты наконец обрел подлинное свое Искусство? Не виданное еще никем? Но, если бы ты сказал, более определенно, что оно собой представляет…
– Ты хочешь определенности? Так узнай, чего не ведала еще ни одна богиня. Сейчас перед тобою лицо того, с чьим телом сочетает тебя всякая, почти, огневая ночь. Вот… И это не догадка моя! Я знаю это наверное, потому что и днем, и ночью перед моими глазами луч, связывающий наши с тобой сердца. Несоприкосновенность плащей и масок уже не может более ничего спрятать!
– Тессий!!
Всплеснув руками, она непроизвольно делает шаг назад… Еще один шаг назад, которым она безотчетно желает как бы увеличить дистанцию между собою и этим новым, которое опрокидывает вселенную… Ни она, ни Тессий не успевают понять, что этот шаг – в бездну.
Здесь обрывается в океан пол портика, не имеющего перил.
И вынесенная назад ступня Айры не обретает опоры.
И, опрокинувшись головою вниз, – она падает…
На море бурлит отлив. Неудержимое отступление вод особенно стремительно здесь, около отвесной стены утеса. Новорожденный водоворот кружит, словно раскинутые косые крылья, пенные клочья…
Богиня исчезает в потоке. И в следующий миг появляется на поверхности – волосы и плащ кружатся, мелькая в хладном кипении жуткого котла-вихря…
Почти что горизонтальный, Тессий навис над кромкой. Он держится рукою за одну из колонн, за микроскопические выступы ее гладкой поверхности, едва ли в этот миг понимая, насколько ненадежна опора.
Тессий застыл над бездной, высматривая… но ярящаяся водяная равнина уже пустынна. Средь мертвых быстрых течений зрачкам его, чающим совершенья чуда, нечего уже различить. Вихрь пены… напряженная игра струй цепенят сознание.
Внезапно, выбросив далеко перед собой руки и оттолкнувшись, бог прыгает. Причем – взяв много более вправо относительно места, где промелькнули в последний раз плащ и волосы.
Медлительные, текут мгновения… Вскипающие барашки пены уменьшились и сократились в числе, и уже не так быстро кружит поток. Разлапистые вялые пряди водорослей свисают влажными клочьями с обнаженных камней.
Отлив оканчивается…
Две головы возникают над успокаивающимися водами.
Тессий, загребая одной рукой, обнимает, надсадно дышащий, безвольное тело Айры. Наметив небольшой ступенчатый выступ отвесной скальной стены, бог медленно сокращает расстояние до него, преодолевая сопротивление успокаивающегося, слава Лабиринту, течения.
Еще мгновения назад эта маленькая терраска была затоплена. Теперь она обнажена от воды и видно, что на нее выходит овальное отверстие коридора внутри утеса. Щербатые края облепили раковины и водоросли; под аркой сумрак, и в этом сумраке влажно, теряющимися полосами, блестят ступени. Журчит по ним ручеек, иссякая – последняя запоздавшая влага присоединяется к общему отступленью своей стихии.
Скорее всего сей путь должен быть сопряжен с ходами внутри скалы. На Острове в потаенных бухтах мне доводилось видеть несколько раз подобные регулярно затапливаемые приливом восходящие коридоры. Они затем и проделаны, чтобы можно было взойти от моря при любом уровне его.
Теченья почти не чувствуется. Лишь это позволяет богу достичь уступа – силы у него на исходе. И Тессий поднимает на неровный карниз, после неудавшихся нескольких попыток, бесчувственное тело богини. И выбирается затем сам, и падает, обессиленный, около.
…Солнце проделало в небе немалый путь, и теперь оно заглядывает в портал – и сумрака больше нет. Широкий луч освещает внутреннюю стену в зеленовато-синих лишайниках и потеках соли. Выхватывает фигуры вышних: лежащую у стены и присевшего около нее на корточки.
Взгляд Айры постепенно делается осмыслен. В ее растрепанные влажные волосы вплелись нити морской травы, плащ распахнут…
– Как ты похожа и не похожа теперь… на саму себя.
Борьба за жизнь богини окончилась, она дышит. Опасность миновала, и тем не менее Тессий не спешит отнять руки от ее тела… от этого излучения покоя и радости только что возвращенной жизни! Он как бы чувствует волны жизненного веселья тела: о той опасности, которая подошла вплотную, но расточилась.
Горячие пальцы Тессия ласково, осторожно перебегают по животу и по бедрам Айры… Его касания постепенно делаются настойчивей…
– Подожди… нельзя. Ведь мы еще в плащах, Тессий! Хранящие несоприкосновенность маски не закрывают лица… Так неприлично и неудобно… недолжно и… Ведь за это смерть.
– Она бы уже давно открыла объятия тебе, смерть, – шепчет ей, отвечая, Тессий, и губы его касаются нежной раковины ее уха, – когда бы не оранжевый луч, связавший нас воодно. Тебя ведь затащило потоками в чащу водорослей, весьма далеко под скальный выступ. Я никогда бы не обнаружил, где ты! Мне указала это лишь световая нить – сила, сопрягающая наши сердца.
– Я не пытался ничего высмотреть, – продолжает он, целуя плечи ее и грудь. – Просто прыгнул. Затем следил за лучом, неуклонно выдерживая направление посреди беснующегося потока. И вот уже тогда, под водой, увидел: тебя зажало в расселине… Айра! Лишь это сопряжение душ, твоей и моей, позволило спасти тебе жизнь. Скажи: то, что возвращает жизнь… можно ли такое остановить… страхом смерти?
СУМЕРКИ
Широкие языки воды набегают на берег и отступают. Белесые текучие кружева пены светлеют в сумерках. Они безостановочно изменяются под ногами Тессия, нестойкие живые узоры, как и под ногами бредущего рядом Селия.
И Тессий говорит, а Летучий внимает повествованию. И оба увлечены так, что они едва ли даже заметили: зашло солнце.
Рассказывая, бог словно переживает заново все, с ним бывшее. Несущиеся из темноты громады… ходы в стене, дымящиеся легко и едко… и эти невообразимой глубины бездны, что отверзаются внезапно в провалах ненадежных карнизов – зияющие пространства, где монотонно кружатся каменные орбиты…
А потрясенный Селий пытается вообразить себе это все.
– …Я выбрался только благодаря оранжевому лучу, который мне указывал путь. И луч этот не исчез и после того, как вывел меня из миров отчаяния. Теперь он всегда со мною. Вот мы с тобой говорим – а я его сейчас вижу, Селий. Оранжевая нить убегает в сторону, вдаль и вверх… Луч проницает бо льшие расстоянья, чем взор, но он способен становиться и очень коротким. Потому что… сейчас я расскажу тебе главное о моем Искусстве… потому что завершение этого луча – сердце Айры.
– Нет, даже и не так, Селий, – прибавляет бог, помолчав. – Начало этого луча – сердце женщины, с которой мы находим друг друга всякую огневую ночь.
Летучий бог оборачивается и сбивается с шага, услышав имя. И оба останавливаются посреди откатывающей пены… и Тессий продолжает:
– Теперь, благодаря прямой светящейся нити, я всюду узнаю Айру. Будь это в маске или в плаще. Теперь она моя вся. И душой, и телом… И, вероятно, я этого искал всегда в Лабиринте, Селий. Да, не меча! А сопрягающего воедино души луча оранжевого! Блаженства абсолютного слития… Теперь я испытал это. И я тебе скажу, друг: я лучшего никогда не знал! Ни человеком, ни богом… Вот, наконец, оно – не виданное до сего времени Искусство, мое Искусство, луч света, перечеркнувший безотрадные гибельные места – нить Айры!
Ошеломленный, Селий не может вымолвить ничего. Одновременно и безотчетно собеседники трогаются вновь с места и продолжают путь свой в молчании. Зачарованный, медленно бредет Селий по левую руку Тессия, переставляя машинально ноги в шипящей пене…
Летучий бог произносит, наконец:
– Но ты ведь говорил, Тессий: женщина, которую тебе дарит Круг ночь за ночью… она ведь более высокого роста, чем ты. Теперь ты говоришь еще: это Айра. Но Айра ниже тебя… и почти на голову. Как же так?
Едва ли он сомневается. Бог никогда еще не лгал богу, да и зачем бы? Скорее Селий потрясен этой новой открывающейся возможностью, о которой я рассказал ему, до самых глубин души… И вот, он обращает ум к незначительному – ко случайной загадке. Желая словно бы заслониться ею, хотя бы на какое-то время, от слепящего света… Что же, имеет смысл поговорить и о проблемах сопутствующих.
– Это не так уж и странно, мой друг, я думаю. На Круге все мы заворожены силой огневого Столпа; восхищены музыкой – неслышимыми сонатами, что текут в камне. Биенье Силы пронизывает все наше тело – мы постоянно в трансе. А это значит: на Круге ум не оценивает впечатлений, а только лишь принимает их в себя, глубоко и бережно. И – первое впечатленье остается навек! И более, чем вероятно, что впечатление это окажется метафорой восприятия. Вот так и произошло со мной, Селий. Как только я увидал ее, мою Айру… тело ее, немыслимо совершенное… ее движения в танце – мое внимание все сконцентрировалось на ней! Все остальное показалось вдруг мелко, совершенно неважно! Я узнавал тогда только лишь ее тело, и что же, вот – я воспринял его укрупненно. И это было невольное метафорическое отображенье значения отношений с ней, которое ведь я уже тогда прозревал, хотя и не сознавая, пока, своего прозрения.
И боги продолжают свой путь…
– Получается, – произносит Селий, – что не у одного только страха оказываются «велики глаза»? Они велики у всякого сильного впечатления… так, выходит? Непроизвольная метафора наложилась, в твоем сознании, на действительный образ. И это закреплялось каждою огневой ночью, потому что ведь на Круге мы все видим таким, как есть оно внутри нас. А несоприкосновенность плащей и масок не позволяла разрушить эту иллюзию.
– Именно, – соглашается Тессий. – Думаю, такое происходит и во всякой живой душе, не в моей одной. Да и не только размеры видимого претерпевают метафору. Разве не постоянно мы сотворяем преображения, безотчетно… Да в этом и состоит отличие жизни, может быть! И потому, вероятно, люди предпочитают мифы о нас – хроникам о нас. Миф более реалистичен, я думаю, потому что он, как и жизнь, содержит в себе метафору. И даже я полагаю, Селий, метафорический лабиринт представляет собою ответвление великого Лабиринта. Одно из наиболее мощных… И в этом ответвлении тоже существуют участки, где изменяются стены! Одна из ярких метафор моего внутреннего лабиринта рухнула, как только я осознал, что Айра и моя Женщина Огневого Круга – это одно.
«Как только я осознал…» Да, я осознал это! Счастье, что канула невыносимая раздробленность бытия и перед нами теперь – просторы безграничного слития… Почему же – укол тревоги? Для этого же никаких оснований! Нет, я не хочу произносить об этом ни единого слова. Но… мой друг, похоже, понимает все уже сам, судя по тому как изменяется выраженье его лица.
– Погибельная это дорога! – произносит Селий, мрачнея. – Искусство, давшее тебе зрелость, оно… вместо того, чтобы окончательно поровнять с нами – тебя нам противопоставило! Тессий, Тессий… разгадыватель и крушитель метафор, ты порождаешь у меня в голове… бездну мыслей. И я боюсь этой бездны. Как будто бы теперь я отравлен! Или же опоен вином. Или же… я даже и не могу понять, чего в этом кубке больше, яду или вина? Мне в первый раз в этой жизни требуется… некоторое время, чтобы все эти новые… все эти чужие мысли – оформились во что-то определенное. Впрочем, есть и одно, что я отчетливо чую уже теперь. Ты все-таки нашел… меч. И лезвие взнесено над нами. Над Айрою, над тобой… над каждым вообще богом и человеком Острова! Ведь если незамечаемые самообманы и вправду представляют собою ветвь Лабиринта – значит… с момента осознания этого предопределено крушение Лабиринта. Приходят сумерки… Сначала это сумерки богов, а потом, конечно же, – всего Благословенного Острова…
– Я знаю тебя давно, Тессий, – негромко прибавляет летучий бог. – Ты постоянно стремишься выглядеть непреклонно-самостоятельным (пред собою, не перед нами)… потому что очень раним. Так вот: ты первый пожалеешь о своей нежданной удаче. О странном этом Искусстве, новом для нас… и грозном. Тогда ты произнесешь, наверное: «Мне лучше было бы сгинуть, мне лучше было бы затеряться в мире орбит, вертящихся в пустоте!»
Часть седьмая
НОЧЬ
Тихая, глубокая ночь. Но Тессий не прилег на ложе и не сомкнул глаз. А только лишь сидит неподвижно и смотрит прямо перед собой. В никуда. Луна, ясная и высокая, бросила на колени ему свой свет…
Шуршание одежд слышится ему вдруг.
Вздрогнув, он оборачивается.
Но никаких изменений в обители его. Арочный провал, уходящий в недра, все также пуст. Лишь светится вино в позабытой чаше. Оно как будто сияет. Луч лунный переместился и теперь высвечивает чашу его до дна. Немалое уже время, видимо, бог пребывает ко всему безучастен.
Однообразная трель сверчка вспыхивает и гаснет.
Все тихо…
Тихо…
И Тессий принимает прежнее положение
(померещилось!)
и, голову оперев на руки, замирает.
Остаться бы наедине с бездной внутренней.
На месяцы.
На века.
Да хватит ли и веков, чтобы… до конца дожить эту мысль? И всякую ли мысль можно до конца… даже богу?
Вновь слышится тот же звук.
И снова Тессий приподнимает голову и оглядывается.
На этот раз не напрасно.
Произошли изменения в окружающей обстановке, и они настолько существенны, что они кажутся, по началу, обманом чувств.
Край ложа будто исчез, отсеченный полосой мрака. Но это всего лишь тень. Ее отбрасывает царь Таурий… которого мгновение назад не было еще здесь!
Гость появился за время, не достаточное даже и чтобы переступить порог. Не то, чтобы подойти и усесться. И неподвижные руки царя соединены на жезле. Как если бы он сидел здесь всегда. И белое одеяние не колышется, и кажется изваянным из луны. Выпуклости золотой маски (она давно похоронила под собою обезображенное лицо, наглухо, как под крышкою саркофага) отблескивают ледяным светом.
– Что в этот раз обманывает меня? Сердце или глаза? – произносит, не торопясь и негромко, Тессий.
– Ты удивлен, – отвечает, не поворачивая головы, царь. – И это бы могло быть понятно, потому что я редко применяю сие Искусство: способность убивать расстояние, приходить в гости, не переступая порога. Боги о нем не знают… И все же не тебе удивляться, Тессий! Потому что… ведь это – твое Искусство. Обратная его сторона. Темная сторона… которая обнажает суть!
– Порог священен, – говорит еще царь, – и это понимают даже не то, что боги – простые смертные! Какие же наступили времена, Тессий, если наиболее священные из порогов – пороги плащей и масок – стирает один из нас… ты?!
Но Тессий невозмутим. Внешне, по крайней мере, в нем не заметно никакой реакции на слова Таурия.
В его душе произошло столько, что ныне он способен лишь внимать молча. Царь высказал и собственную его думу. Для Тессия ничего нет нового в обращенном к нему упреке. И Тессий мог бы многое привести в защиту… и многое – чтобы утяжелить обвинение. Истерзанный спором внутренним, бог не способен более спорить вслух.
А царь богов продолжает:
– Обыкновенно Искусства наши не скоро передаются от одного другому. Рождаются и умирают боги, не говоря уж о поколениях людей, прежде чем открытое новое становится вседоступно. Однако то, что обнаружил ты, Тессий Проклятый… оно распространяется как пожар! Расходится, будто бы ты тратишь свою всю Силу, чтобы учить ему… до чего мне жаль, что я осознал это слишком поздно!
Царь вздрагивает и умолкает.
И взблескивает луна на золотой маске.
Недолгое время Таурий сидит молча, затем опять ведет речь, и падают отчаянные его слова раздельно и гулко, как учащающиеся удары сердца.
– Тессий. Во имя Острова. Зачем тебе это нужно?! Вот, Айра принадлежит тебе. Безраздельно. Полностью!.. Такой судьбы не изведал до тебя еще никто из богов! Довольствуйся ж своим счастьем. Если… если повернется у тебя язык назвать это – счастьем.
– Если повернется язык… назвать это… счастьем… – шепчет, вослед царю, Тессий.
Но царь не слышит этого шепота, почти что неразличимого.
– Четыре года твое Искусство рождает войны между богами! – гремит надорванный голос подобно рокоту обреченной, истощающейся грозы. – Два бога обнаруживают одну на концах лучей, идущих из их сердец. И затевается поединок. И каждый применяет разрушительные Искусства, какие знает! На Острове давно бы не осталось бога живого, Тессий, если бы наша Сила была, как прежде. И к лучшему б, может быть! Чем дряхлеть… Но Сила умирает раньше богов. Искусство, которое ты принес, как чуму – высушивает и убивает ключ Силы! Изводит корень ее. Ибо ты… ниспровержением власти плащей и масок ты подорвал покой! Мы сделались подверженными страстям, как люди! И вот, мы начинаем печалится, уставать. Мы… мы же слабеем, Тессий, словно простые смертные!
– Так этого ты хотел?! – вдруг, вскакивая, кричит царь. И вздрагивает полотняный полог у ложа Тессия. – В этом… состоит месть, которую совершить надо мной ты клялся?
– Что же, ты своего достиг, – продолжает прерывающийся глухой голос. – Ты отомстил хорошо: я царь, а для царя не найти цикуты более горькой, чем увидать вырождение своего народа…
Тессий поднимается с ложа, услышав эти слова.
Становится против Таурия. И удивление – слабое, мимолетное, непритворное — отчетливо читается на его лице.
– Месть? – произносит бог. – Да, Таурий, я хотел… но – сколько же эпох назад это было? Я помню еще, пока, этого другого себя, желавшего отомстить. Как будто бы желавшего отомстить, потому что клялся. Тот я… действительно поставил перед собою цель: отправиться в Лабиринт и искать оружия, пригодного к поединку с тобою на смерть. Я заставлял себя держаться сей цели, сколько умел, но я… по-настоящему, Таурий, я искал иное. Не признаваясь в этом себе, прячась от самого себя. Да только Лабиринт – место, единственное, быть может, где от себя не спрятаться! Он предлагает на каждом шагу живительное и новое. Он завлекает в сети смертоносных загадок и… там каждый обретает, что хочет. Что правда хочет. И только лишь получив – обнаруживает, чего на самом деле искали глубины его души.
– Твоя же глубина пожелала… – говорит царь, и чувствует, что у него пересохло горло. Присаживается опять на ложе. Снимает с головы тяжелую маску, внимательно взглянув, перед этим, колдовскими ее глазами, где чаша. Укладывает маску на ложе, и она лежит около, и грозные острия рогов смотрят вперед и вверх. Один сияет в луне, другой темен. И смотрят золотые глаза… и царь, лишенный теперь их силы, нащупывает легко рукой чашу, почти как зрячий, и отпивает.
Привычен ко своей слепоте. И она ни сколько не уменьшает его уверенности. И даже слепота эта, может быть, подпитывает ее.
Уверенно возвращает чашу – поставил, не расплескав. Но все же не совсем на то место, с какого взял, и погасает от этого вино: сюда уже не доходит луч.
– Твоя глубина желала, – падают слова Таурия, – чтобы поравнялись боги с простыми смертными? Чтобы разбился Селий, который спас, как я слышал, некогда тебе жизнь?
Тяжелый вздох вырывается из груди Тессия.
– Печалуешься о смерти друга? Вздыхаешь столь сокрушенно: ах, почему его со мной больше нет? А я тебе скажу, почему, Тессий, и сам ты хорошо это знаешь. Темная страсть, что выпущена теперь на волю твоим учением, проникла и в сердце Селия, как в сердца прочих. И вот однажды он летел над землею – и ощутил ее в сердце, тяжелую эту страсть! И сразу же она отобрала, оттянула на себя Силу, которой этот бог побеждал притяженье низкой земли! Он больше не смог лететь. И начал он беспомощно падать, как бессмысленный камень, Тессий… и он разбился.
– И точно также, – царь говорит размеренно и отрешенно, как будто бы, – весь этот Остров, благословенный когда-то, лежит во прахе… Твое Искусство разбивает парящее высоко – о землю. Вот, значит, как исполняется предсказание выжившего из ума бога! Холодная и тупая тьма оковала Круг. Не возгорается огневой Столп, а вместо – лишь тлеет изнутри каждого чадящий мелкий огонь, который низшие зовут ревность. Тысячелетиями это слово было мертвым для нас, богов… а ныне их болезнь стала нашей! И мы слабеем. И скоро станем беспомощными, как люди. Кто будет защищать Остров, Тессий, если придут враги? Микайны же, по предсказаниям Сандрия, скоро и опять вспомнят о наших землях!
Таурий умолкает. Не произносит ни слова в ответ и Тессий. Оставшееся в чаше вино кажется густой тьмой.
И царь, чуткою и чуть вздрагивающей рукою, берет – и медленно испивает ее до дна. И произносит затем слова, которых ради он, видимо, и явился:
– Забудем, Тессий. Ты обучал Искусству своему ради мести. По крайней мере ты клялся. И клятва твоя свершилась. И вот… я… умоляю тебя: довольно торжествовать на крови! Остановись, бог. Родившийся от богов не в силах проклясть божественное! Не может пожелать окончательной гибели ему. Знай: теперь еще не поздно так сделать, чтобы все возвратилось! И снова бы тогда мы называли наш Остров – по праву – Благословенный… Тессий! Перестать учить… этому. И повтори странствие: отправляйся вновь… туда, в эти перемешивающиеся выморочные области Лабиринта, известные одному тебе. И – уничтожь вместилища яда! Сотри! Разрушь! Ты можешь обратить их в небытие, Тессий. ВОТ ЭТИМ ЖЕЗЛОМ!
И царь нащупывает свой посох, с которым он появился здесь.