Авдеенко Александр Остапович. Над Тиссой

 

 
   – Гражданин, остановитесь.
   Из-за кустов вышли два пограничника: старшина (это был Смолярчук) и рядовой. Кларк резко затормозил и соскочил на землю. Балагуря, он достал документы:
   – Вас, конечно, товарищи, интересует не моя личность, а мои бумаги. Будь ласка. Вот военный билет, вот пропуск в пограничную зону.
   Старшина долго и внимательно изучал документы.
   – Куда вы направляетесь? – спросил наконец он, перелистывая странички военного билета.
   – А вот сюда, в колхоз «Заря над Тиссой», на Гоголевскую, дом девяносто два, к Терезии Симак. Не слыхали про такую добру дивчину?
   Смолярчук не ответил, продолжая изучать документы. Все они были в полном порядке, однако он не торопился отпускать демобилизованного старшину. Кларк терпеливо ждал.
   – Может быть, вам что-нибудь непонятно? – мягко улыбаясь, спросил он, когда медлительность пограничника стала невыносимой.
   Смолярчук опять не ответил, подумал: «Почему он нервничает?» И еще внимательнее продолжал просматривать военный билет.
   – Ну и служба у вас, зеленые шапки! – насмешливо проговорил Кларк. – Если даже с родной мамой встретишься – не верь, что она твоя мама, пока не удостоверит свою личность. – Он достал кисет с махоркой, свернул толстую цыгарку. – Курите! Не желаете? Воля ваша… Слухай, хлопцы! – потеряв терпение, воскликнул он. – Прошу зря не задерживать парубка, не сокращать его счастья.
   По всем самым тонким расчетам Кларка, он должен был сказать то, что сказал. Пусть пограничники почувствуют, что он с ними на одной ноге, что он абсолютно независим.
   – Про какое вы счастье говорите? – спросил пограничник, поднимая глаза на Кларка. Он еще раз осмотрел его с ног до головы, особое внимание уделил сапогам армейского образца.
   – Да про то самое, о каком в песнях поется. – Кларк раскрыл бумажник, достал из него цветную журнальную фотографию Терезии, наклеенную на картон с золотым обрезом: – Вот, смотрите. Разве это не счастье!
   Смолярчук ничего ему не ответил и вернул документы.
   Кларк на прощанье протянул руку пограничнику и попытался заглянуть ему в душу, узнать, чем было вызвано его пристальное внимание к безукоризненным документам. Лицо старшины не выражало никакого беспокойства. «Все в порядке!» – решил Кларк.
   Он окончательно успокоился, когда Смолярчук довольно дружелюбно ответил на его рукопожатие и даже улыбнулся.
   Кларк спустился с дамбы на тропинку, ведущую в село, и через несколько минут был на Гоголевской, перед трехоконным домом номер 92, густо оплетенным зеленью.
   Он нарочито загремел железной скобой калитки, в надежде, что будет услышан. Так же шумно взбежал он на крылечко, загремел черной дверной скобой:
   – Разрешите войти!
   В открытом окне показалась Терезия – голова в венце русых кос, в одной руке синее шелковое платье, в другой утюг. На свежих щеках девушки пылал яркий румянец, а глаза с удивлением, с любопытством смотрели на нежданного и негаданного гостя.
   – Здравствуй, Терезия! – Кларк снял фуражку и небрежно провел по кудрявым волосам.
   – День добрый, здравствуйте, – смущенно ответила девушка.
   – Не узнаешь? – Кларк откровенно любовался Терезией.
   Она отрицательно покачала головой.
   – Посмотри, еще посмотри… может быть, узнаешь.
   Терезия не сводила глаз с гостя. Нет, никогда с ним не встречалась. Если бы хоть раз где-нибудь увидела, обязательно вспомнила бы. Такого бравого вояку не скоро забудешь.
   Кларк отлично понимал, какое впечатление произвел на девушку, – не меньшее, чем рассчитывал. А что будет, когда польются его медовые, соловьиные речи!…
   В своем тайном исследовании Кларк писал:
   «Если тебе по ходу дела нужно завоевать сердце юноши или девушки, не разменивайся па мелочи. Проигрывает тот, кто стыдливо и нудно просит оказать ту или иную услугу, подробно объясняя, зачем это понадобилось. Чем больше объяснений, чем больше подробностей, тем меньше веры. Действуй с эмоциональной непоследовательностью. Играй на самом святом, чем живет облюбованный тобой объект. Короче говоря, излучай доверчивость, дыши любовью – и ты станешь неотразим».
   Такова была «отмычка», которую Кларк собирался применить в данном случае к сердцу Терезии.
   – Разрешите представиться, – Кларк сдержанно отрапортовал: – демобилизованный гвардии старшина Иван Федорович Белограй.
   Терезия поставила утюг на подоконник, который сейчас же задымился, бросила платье и прижала руки к груди:
   – Иванэ! Иван Белограй! Ты?…
   Кларк бережно смахнул с подоконника обугленную краску, поставил горячий утюг на каменную ступеньку крылечка и только после этого, опустив глаза, тихо сказал:
   – Да, он самый, Иван Белограй.
   Терезия выскочила через окно на крыльцо, протянула к нему свои загорелые руки. Кларк схватил их, крепко сжал. Он мог бы сейчас без всякого риска – в этом он твердо был уверен – обнять и поцеловать Терезию. Воздержался. Не надо форсировать события. Пусть все идет своим чередом.
   Кларк взъерошил кудри и, оглядываясь вокруг, вздохнул всей грудью:
   – Хорошо тут у вас!…
   Круглое красное солнце высоко катилось над Венгерской равниной. Длинные прохладные тени гор дотянулись до самой реки. Из ущелий, где белел снег, веяло утренней прохладой. В яблоневых садах щелкали соловьи. Над крышами домов по эту и по ту сторону Тиссы вырастали прямые светлые столбы дымов.
   – Как ты сюда попал, Иван? – спохватилась Терезия. – Ты ж в Берлине, отбываешь службу!
   – Отбывал в Берлине, а теперь… – он поднял голову, многозначительно посмотрел на Терезию, – теперь сюда приехал служить («Тебе служить», – добавил его взгляд). Чего ж в хату не приглашаешь, дивчина хороша?
   – Ой, лышенько! – Она подбежала к двери, распахнула ее: – Заходьте, будь ласка.
   Он торжественно перешагнул порог, держа перед собой в вытянутых руках букет сирени:
   – Сколько раз в думках своих я переступал этот порог… Мир и счастье дому сему! – Кларк оглянулся через плечо на Терезию. – А может, у вас и своего счастья девать некуда, а?
   – Не откажемся и от вашего, – засмеялась Терезия. – Значит, демобилизовался?
   – Демобилизовался. Солдат, раненный в сердце, уже не солдат.
   Намек был достаточно прозрачен, но Терезия чистыми глазами смотрела на Кларка и радостно улыбалась.
   – Ты сегодня ел, пил, Иван? Молока хочешь?
   «Эге, голубушка, – подумал Кларк, – да ты совсем простушка!»
   – Молоко? Из твоих рук? С радостью!
   Терезия убежала и вскоре вернулась с темным, густо запотевшим на теплом воздухе кувшином.
   – Значит, в Венгрию едешь? – спросил Кларк, кивнув на раскрытый, приготовленный в дорогу чемодан. – Читал. И завидовал… Венгрия! Всю ее прошел, от мутной Тиссы до голубого Дуная. – Кларк закрыл глаза, скорбно поджал губы и вздохнул. – Друга я похоронил в Тиссаваре. – Он махнул рукой, как бы отгоняя тяжелые воспоминания. – Значит, уезжаешь… – сказал он и с грустью посмотрел на девушку.
   – Скоро вернусь. Через две недели. – Терезия говорила, словно оправдываясь в чем-то.
   Кларк немедленно уловил это.
   Он пристроил букет сирени на столике перед зеркалом, украшенным богато расшитым холщовым полотенцем.
   – Ну вот, посмотрел на тебя, а теперь… – помолчал, зажмурился, – теперь можно и уезжать.
   Кларку были переданы не только выкраденные документы Белограя, но и письма Терезии. Он тщательно изучил их и пришел к выводу, что девушка даже на расстоянии была недалека от любви к Ивану Белограю.
   На первое письмо Ивана она откликнулась скупой открыткой. Но постепенно, после многих его писем, перестала быть сдержанной. Иван писал ей как любимой сестре или давнему другу. Ей было это приятно, и она ему отвечала тем же – как сестра и друг. Иван Белограй ей понравился. Человек, который переступил порог ее дома, был точь-в-точь такой, каким она представляла себе Ивана по его письмам.
   – Зачем же вам… тебе так скоро уезжать? – с волнением и беспокойством спросила Терезия. – Поживи у нас, дождись черешен, ягод…
   – Да я б не только до черешен здесь пожил – до винограда, до тех пор, пока из жолудя дуб вырастет, – говорил Кларк, восторженно глядя на девушку. – Зависит от тебя, Терезия, уеду я отсюда через два дня или останусь жить навсегда. – Он замолчал, опустив голову и тщательно поправляя гимнастерку под новеньким, скрипучим ремнем.
   Как отнесется девушка к его признанию, не беспокоило Кларка. Примет она его любовь – хорошо. Не примет – тоже не плохо. И в первом и во втором случае по всей округе распространится слух, что герой Отечественной войны Иван Белограй приехал в Закарпатье и обосновался в Яворе ради нее, Терезии. Этого, собственно, пока и добивался Кларк.
   Он взял ее за руку.
   – Неужели ты не понимаешь, ради чего я примчался сюда из Берлина? Не понимаешь, да? – допытывался Кларк, сжимая руку девушки и глядя на нее умоляющими глазами.
   Она молчала, теребя поясок платья.
   – Скажи же, оставаться мне здесь или уезжать? – Губы Кларка дрожали, голос срывался.
   Терезия освободила руку, отступила к открытому окну, засмеялась:
   – Что ты выдумываешь, Иван! Нравится жить на нашей земле – оставайся.
   – Нравится, – подхватил он. – Очень нравится.
   – Ну и живи себе хоть сто лет. Пойдем, познакомишься с мамой.
   Надо это ему или не надо, сейчас же спросил себя Кларк. Нет, решил он, пока в этом нет нужды. И потом, кто его знает, какими глазами посмотрит на него мать Терезии. Лучше подождать.
   – В другой раз, Терезия, познакомлюсь с твоей мамой. Сегодня спешу. Надо оформляться на работу в железнодорожное депо. Слесарем. Через год буду машинистом, вот увидишь. Теперь… – он ласково посмотрел на Терезию, – имею право жить и трудиться на закарпатской земле. – Он взял руку девушки, быстро приложил ее ладонь к своей щеке: – До завтра!
   Терезия вышла из дома вместе с ним.
   – Не провожай, не надо, – запротестовал Кларк.
   – Да я не с тобой… мне надо к маме.
   – А, на Чортово гнездо идешь? – засмеялся Кларк. – Могу укоротить тебе дорогу. Седлай моего скакуна, живо!
   Не ожидая согласия Терезии, он подхватил ее, усадил на велосипедную раму, вскочил в седло, оттолкнулся от земли и помчался по крутому спуску к Тиссе.
   Ветер хлестал Терезии в лицо, из глаз струились слезы. Правильные ряды виноградников сливались в сплошной зеленый массив.
   – Тише, Иван! – закричала Терезия. – Останови!
   Там, где скрещивались дороги, ведущие на брошенные земли, к Чортову гнезду, и на город Явор, Кларк резко затормозил, соскочил на землю и, подхватив ошеломленную Терезию на руки, прижал к себе и поцеловал в губы. Через секунду, оставив Терезию одну на перекрестке, он уже мчался по направлению к Явору.
   Терезия провожала глазами Ивана до тех пор, пока он не скрылся за деревьями. Вздохнула, покачала головой, улыбнулась и пошла к Тиссе.
   Никогда еще закарпатский край не казался Терезии таким прекрасным, как сегодня. В долинах, на обрывистых берегах Тиссы, на лугах, на обочинах дорог, в полях, даже в расщелинах каменных деревенских изгородей – всюду пылает зеленое пламя весны.
   Черешни, яблони, груши сбегают по южным склонам холмов, по просторным террасам. Они стоят по колено в воде на той, заливной стороне Тиссы. Они разбрелись по задам колхозных усадеб. Они толпятся под окнами домов. Стражами застыли по обеим сторонам автомобильной магистрали. И все деревья, молодые и уже дряхлеющие, словно окутаны белым дымом.
   Поле, на котором работала бригада матери, раскинулось у самой Тиссы. Над ним стоял веселый гул гусеничного трактора, тянувшего за собой длинную цепочку железных борон.
   Терезия издали разглядела хорошо приметную фигуру матери. Статная, в длинной черной юбке и просторной кофте, она стояла среди других колхозниц на вершине дамбы и, приложив руку к глазам, смотрела на Тиссу. Терезия неслышно подкралась к матери, обхватила плечи и смеющимися глазами приказала колхознице молчать. Мать повела глазами налево и направо, увидела крепкие, ладные девичьи руки, лежавшие на темном, в белую горошинку сатине.
   – Терезия!… – проговорила она, жмурясь и морща губы в улыбке.
   Терезия прильнула грудью к спине матери, положила на ее плечи русоволосую, в тугих косах голову:
   – Как же это вы меня узнали, мамо? В Тиссу, как в зеркало, смотрели, а?
   Мать освободилась из объятий дочери, поправила на черных, с синеватым отливом волосах сбившийся на ухо полушалок, строго посмотрела на Терезию:
   – Как узнала?… Вот когда народишь Ивана да Петра, Стефанию да Ганку, тогда и сама научишься отгадывать с закрытыми глазами дух своих детей.
   Колхозницы засмеялись. Смеялась и Терезия.
   Мать внимательно посмотрела на розовощекую, с сияющими глазами дочь.
   – Ну, какая еще у тебя радость? – спросила она.
   Терезия молчала. Сказать или не сказать, что приехал Иван Белограй? Нет, при всех нельзя. Потом скажет, вечером, когда мать вернется домой.
   Из терновника вышли два пограничника. Один из них был старшина Смолярчук, другой – солдат Степанов. Они поднялись на дамбу, поздоровались.
   Смолярчук был частым гостем в селе. Колхозницы давно уже привыкли к тому, что шахтерскому сыну, Андрею Смолярчуку, интересны все их колхозные дела, большие и малые.
   – Поглядываем вот, – объяснила колхозница, – на своих заграничных соседей и радуемся.
   Всюду, куда только доставал глаз, лежали удивительно плоские, словно выглаженные гигантским утюгом, затисские земли – восточный краешек Большой Венгерской низменности. На этой зеленой скатерти, в ее правом углу, у самой Тиссы, поднимались кущи садов и алели черепичные крыши белых домиков; ряд осокорей, таких же шатровых, рвущихся в небо, как и на этой стороне, выстроился у подножия дамбы. Все остальное – равнина, равнина без конца, без края: нежнозеленые озимые поля, буро-пепельная обветренная и подсушенная солнцем зябь, шелковисто-черная весенняя вспашка, густотравные цветные луга, болотный кустарник, мох, молодая поросль осоки, цветущий терновник, маленькие озера паводковой воды. И всюду, далеко и близко, – красноколесные, попыхивающие синим дымом тракторы, плуги, сеялки, возы с семенной кладью, большерогие волы.
   Венгры, которые работали ближе к Тиссе, давно заметили советских колхозников, стоявших на дамбе. Поравнявшись с ними на своем тракторе или на паре коней, впряженных в плуг, они снимали шляпы, махали платками.
   – Значит, опять соревнование, Мария Васильевна? – улыбнулся Смолярчук.
   – Выходит, что так. – Мария Васильевна уголком темного платка вытерла обветренные губы. – Только им догонять придется. Поздновато спохватились. Мы еще осенью свою часть Чортова гнезда вспахали, а они только начинают…
   – Вы не жалейте своих соседей, мамо, – сказала Терезия, – догонят!
   – Я не жалею их, дочка, а радуюсь, на них глядя… Девчата, по местам!
   Покинув дамбу, рассыпавшись по всему полю, колхозницы лопатами, железными граблями, увесистыми рогачами выравнивали те впадины, выемки, канавы и старые ложа водостоков, которые не одолела тракторная борона.
   Смолярчук не отходил от Терезии.
   – Пойдем, – позвал он девушку.
   – Куда? – удивилась она. – Нам с тобой не по дороге.
   Старшина покачал головой и тихо сказал:
   – Нет, Терезия, сегодня нам с тобой по дороге. Тебя хочет видеть начальник заставы.
   – Иди, раз приглашают, – сказала мать. – Зря пограничники не побеспокоят.
   – Ты не знаешь, зачем я понадобилась вашему начальнику? – Терезия беспечно, веселыми глазами смотрела на Смолярчука.
   – Знаю. Были у тебя сегодня гости?
   – Были. Только не гости, а гость.
   – Кто он такой?
   Терезия, шагавшая в ногу со Смолярчуком, остановилась.
   – Иван Белограй! – ответила она и с недоумением спросила: – А что?
   – Да так… Он нас интересует…
   – Пусть мой гость вас не беспокоит. Гвардеец! Приехал из Берлина. Вся грудь в орденах и медалях.
   Смолярчук слушал, глядя в землю.
   – Давно ты его знаешь, Терезия?
   – Порядочно. Больше года.
   – А где ты с ним встретилась?
   – Амы до сегодняшнего дня пока не встречались.
   – Не встречались? – удивился Смолярчук. – Как же вы познакомились?
   – По письмам.
   – И много вы писем послали друг другу?
   Терезия засмеялась: она поняла наконец, почему старшина заинтересовался Иваном Белограем.
   – Много будешь знать, хлопче, скоро состаришься, – сказала Терезия, стараясь свести весь разговор к шутке.
   Смолярчук взял девушку за руку.
   – А ты уверена, – серьезно спросил он, – что твоего гостя зовут Иваном Белограем?
   – Ну, а как же? Иван. Иван Федорович Белограй.
   – Это он так говорит…
   Не ответив на вопрос Смолярчука, Терезия встревоженно посмотрела на старшину и вдруг вспомнила убийство неизвестного человека у подножия Ночь-горы и свою мартовскую беседу с майором Зубавиным.
   Сотни людей встретил Смолярчук на своем пути с тех пор, как ему стало известно, что пятый нарушитель прорвался через границу и безнаказанно разгуливает на свободе. В каждого незнакомого человека Смолярчук пристально вглядывался, но почему-то только один Иван Белограй вызвал к себе настоящее подозрение, хотя, проверив документы демобилизованного старшины, Смолярчук не нашел в них ничего подозрительного. И сапоги на Белограе были вовсе не похожи на те, что оставили отпечатки в сарае: не новые армейские, керзовые, а хромовые, порядочно поношенные. Однако Смолярчук, зная, как ловко маскируются враги, пытливо приглядывался к незнакомцу и наконец увидел то, что искал. Как ни весело улыбался гость Терезии, но он не мог скрыть от зоркого глаза пограничника судорожной напряженности своего лица. «В чем дело, – подумал Смолярчук, – почему он нервничает?» Смолярчук улавливал и в голосе гвардейца какую-то напряженность и скованность. Глаза Белограя, хоть он старался смотреть спокойно и весело, все же выражали тревогу и страх. Да и руки, сжимавшие руль велосипеда и разворачивавшие бумажник с документами, чуть-чуть вздрагивали.
   Все эти подозрения Смолярчука укреплялись тем, что он, когда обыскивал местность в районе Ночь-горы, где был убит неизвестный человек, нашел с помощью Витязя полузатоптанную в снег журнальную фотографию Терезии. Она была наклеена на глянцевитый, с золотым обрезом картон. Точно такой картон с фотографией Терезии увидел теперь Смолярчук и в руках демобилизованного старшины Ивана Белограя. Как надо понимать это странное совпадение? Смолярчук решил, что фотография, найденная в горах, неподалеку от места происшествия, и эта, увиденная им в руках Ивана Белограя, принадлежали одному человеку. Но кому именно? Демобилизованному старшине или тому, безвестному? Признание Терезии в том, что она знакома с Иваном Белограем только по переписке с ним, помогло решить этот трудный вопрос. Ясно, что все фотографии девушки принадлежали Белограю. Да, это так. Но каким образом фотография Терезии очутилась в Карпатах, около убитого, когда Ивана Белограя тогда там и близко не было? А может быть, и был? Если так, значит он причастен к тому темному делу. Да и он ли это – Иван Белограй?
   На тыльной стороне ладони человека, убитого у подножия Ночь-горы, была вытатуирована какая-то надпись. От нее осталась только одна буква «Е». Дни и недели, с тех пор как увидел ее Смолярчук, стояла эта буква перед его глазами. Заметив на руке Ивана Белограя вытатуированную надпись «Терезия», он вдруг догадался, что и на руке неизвестного была такая же надпись – «Терезия». Может быть, этот присвоил документы убитого, скопировал татуировку? Может быть, тот, убитый, и был настоящий Иван Белограй, а этот, замаскировавшийся под демобилизованного старшину, и есть вражеский лазутчик, исчезнувший пятый нарушитель?
   Но все это пока было предположениями. Если бы Смолярчук был твердо уверен в том, что перед ним враг, то он немедленно задержал бы этого человека.

12

   В ближайшую среду, ровно в двенадцать, в день и час, заранее обусловленные с Дзюбой, Кларк зашел в парикмахерскую на углу Ужгородской и Киевской. В маленькой передней, за круглым столиком, заваленным старыми журналами, сидели клиенты, дожидавшиеся своей очереди стричься и бриться. Среди них был и ближайший помощник Кларка, председатель артели по производству мебели. Он равнодушно, поверх роговых очков, взглянул на нового посетителя, зевнул и снова уткнулся в журнал, рассматривая картинки. Как ни искусно притворялся Дзюба, но Кларк сумел прочитать на его лице и во взгляде истинное выражение. Оно было тревожным. Что могло произойти?
   Кларк сел на свободный стул рядом с Дзюбой, свернул козью ножку и попросил у соседа прикурить. Вместе с коробкой спичек Дзюба передал записку. Закрывшись журналом, Кларк прочитал ее и тут же скомкал и незаметно проглотил. Дзюба сообщил, что органы безопасности заинтересовались грузовой машиной артели.
   – Шофер что-нибудь знает? – шопотом спросил Кларк, когда они остались у стола вдвоем.
   – Пока ничего Скибану не известно.
   – Хорошо… – Кларк нахмурился. Крепкие ногти его узловатых пальцев забарабанили по краю стола. Сдавленное дыхание с трудом пробивалось через глубоко вырезанные побелевшие ноздри.
   Молчал и Дзюба, терпеливо ожидая решающего слова шефа. Он предвидел, какое последует приказание, и готов был немедленно его выполнить. Дзюба даже успел разработать определенный план устранения Скибана.
   – Не разговорится, если?… – спросил шеф.
   Дзюба пожал плечами, и на лице его выразилось удивление: зачем рисковать, когда можно сделать все гораздо надежнее и проще!
   – Я и за себя не смог бы поручиться… – сказал он.
   – Можно сегодня или завтра перебросить его за Тиссу?
   – Сейчас нельзя.
   – Жаль терять такого парня, но… что делать, придется. – Кларк пытливо посмотрел на своего помощника.
   Дзюба поспешно склонил тяжелую бритую голову.
   – Следующий! – распахивая штору над дверью, гаркнул черноусенький, с выщипанными бровями, завитой парикмахер.
   Дзюба вскочил и, округло взмахнув рукой, слегка поклонился в сторону Кларка:
   – Будь ласка, товарищ гвардеец, охотно уступаю свою очередь.
   – Не отказываюсь, потому что очень спешу. Спасибо! – Исполненный достоинства, позванивая медалями и орденами (это получалось будто бы само собой), демобилизованный старшина направился в соседнюю комнату.
   Пора изложить хотя бы вкратце историю жизни Скибана и Дзюбы.
   Путь Скибана к американской разведке был долгим, извилистым.
   Скибан стал шофером в послевоенные годы. До этого он был резчиком по дереву и жил в маленьком, в одну улицу, закарпатском городке, втиснутом в узкую горную долину, на стыке трех границ: Румынии, Венгрии, Чехословакии. Окна его дома выходили прямо на границу. За каменной оградой двора, в двух шагах от колодца, был врыт кордонный столб с изображением льва, вставшего на задние лапы. Вскапывая огород или доставая воду из колодца, Скибан переговаривался с румынами и венграми – его голос легко достигал венгерской и румынской земель. Говоря о погоде, о видах на урожай, о базарных ценах на шерсть и брынзу, домотканное полотно и виноградное вино, Скибан без труда ухитрялся сообщить условным шифром своим чужестранным соседям, когда и с каким контрабандным товаром они должны ждать его и что именно ему желательно получить взамен. Глухими, туманными ночами он пробирался через границу. К утру был дома. Кое-какие кордонные стражники знали о ночных похождениях Скибана, но молчали, так как резчик по дереву хорошо платил за это.
   Каждое воскресенье Скибан, спрятав на дне фуры контрабанду, ехал в Явор продавать сделанные в течение недели шкатулки, туристские палки в виде гуцульского топорика игрушечного размера, прижженные каленым железом винные бочонки, тарелки и блюда, вырезанные из выдержанного бука и дуба. Свои изделия Скибан продавал яворскому филиалу пражской мебельной фирмы «Корона», директором которого был Стефан Янович Дзюба. Ему же он сбывал контрабанду.
   Тайная дружба Скибана и Дзюбы была прервана войной. Хортистское правительство, которое к этому времени благодаря милости Гитлера распространило власть и на большую часть Закарпатья, мобилизовало Скибана. Несколько лет он прослужил в полевой жандармерии, в мадьярской армии, проливавшей кровь за Гитлера на просторах советской земли. Резчик по дереву, контрабандист переквалифицировался на шофера. После разгрома хортистских дивизий под Воронежем и Сталинградом Скибан дезертировал. Убив следовавшего в отпуск по болезни немецкого офицера и забрав его документы, Скибан убежал с фронта и прибыл в Явор. Стефан Янович Дзюба не обманул надежд Скибана: он приютил друга, обеспечив ему безопасное и сносное существование до полного разгрома Гитлера и Хорти.
   В октябре 1944 года Закарпатье было освобождено советскими войсками. Скибан мог возвращаться к себе домой. Но покровитель удержал его в Яворе.
   «Ты мне здесь вот как понадобишься!» – Дзюба ребром ладони резанул себя по горлу.
   Скибан долго не раздумывал. Дома теперь не разгуляешься – изменились времена. Границу охраняли не сговорчивые стражники, работающие заодно с контрабандистами, не жандармы, продающие паспорта и пропуска перебежчикам, а неподкупные советские пограничники.
   Скибан поселился в Яворе, стал работать шофером в артели по производству мебели, организованной предусмотрительным Стефаном Яновичем Дзюбой. Вскоре выяснилось, зачем Скибан понадобился Дзюбе. Разъезжая по области, Скибан хорошо знал, что и где производится, где и какие расположены войска, какие грузы перевозят поезда, где и какие строятся мосты и склады. Дзюба попросил Скибана хорошо запоминать все, что видит и слышит, и подробно рассказывать ему. Скибан сразу понял, чем интересуется его друг и в чей адрес поступают сведения. Позже, когда Скибан заслужил доверие, Дзюба откровенно сообщил ему, на кого они работают. К тому времени, когда было получено задание раздобыть «железные» документы для Кларка, Скибан был уже испытанным помощником Дзюбы.