С такими мыслями, ясно отражавшимися на лице, постучал Кларк в кабинет военкома, нажал ручку двери, осторожно, но вместе с тем и без излишней скромности распахнул ее и отчетливо, во всю звонкую силу своего голоса, не переступая порога, гаркнул:
– Разрешите, товарищ майор?
Военком сидел в своем кресле, у письменного стола с выдвинутым ящиком, который ему служил буфетной стойкой, и завтракал. Кларк, умеющий видеть многое, что недоступно простому глазу, сразу оценил драматизм своего положения. Во-первых, он понял, что появился в то самое мгновение, когда майор, отрезав пластинку домашнего сала, положив его на хлеб и накрыв половинкой огурца, собирался завтракать. Во-вторых, он понял, что майор раздосадован его, Кларка, несвоевременным появлением. В-третьих, ему стало ясно, что он должен немедленно и под самым благовидным предлогом отступить.
– Приятного аппетита! – Кларк позволил себе сдержанно улыбнуться, разумеется без малейшей тени угодничества. – Виноват, товарищ майор, помешал. Разрешите удалиться? – И, не дожидаясь ответа, он приложил руку к козырьку фуражки и лихо повернулся кругом.
– Постой! – раздался ему вслед властный, но не лишенный покровительственного оттенка голос майора.
Майор Пирожниченко еще хмурился, еще не исчезла с его лица досада, но глаза смотрели доброжелательно. Они, эти глаза, спрашивали: «Откуда ты взялся, такой пригожий да хороший? Почему ты, военный с ног до головы, без погон?»
– Я вас слушаю, товарищ майор! – проговорил Кларк, вернувшись в кабинет (дверь он не забыл закрыть) и остановившись на почтительном расстоянии от военкома.
У военкома была массивная, круглая, начисто голая голова, шишковатый лоб и широкий, мясистый нос. На новеньком, отутюженном и с аккуратно подшитым воротничком мундире – ордена, расположенные в строгой симметрии, с положенным просветом, и начищенные мелом, будто час тому назад отчеканенные, медали.
Над головой майора висела карта Закарпатья. На ней, как догадался Кларк, был изображен путь подразделения Пирожниченко, проделанный в период освобождения Закарпатья: маленькими алыми флажками была утыкана почти вся горная долина Тиссы.
Несколько секунд понадобилось Кларку для того, чтобы он дал себе полный отчет в том, что перед ним сидит старый служака, прошедший нелегкий путь от солдата до майора. Оттого так дороги ему его майорские звезды, оттого столько радости доставила ему робкая почтительность демобилизованного старшины.
– Ну, чего ты испугался? – спросил майор и добродушно усмехнулся: – Разве я совершаю что-нибудь непотребное? Видишь, завтракаю. – Он щелкнул ногтем по стаканчику: – И молочко пью… Фронтовик? – пережевывая кусок, спросил майор.
– Так точно! – Кларк весело и преданно посмотрел на военкома. – Сталинградец. Гвардеец Иван Федорович Белограй. Демобилизованный. Старшина. Служил в Берлине.
Он шагнул к столу, выложил военный билет, пропуск в пограничную зону. Военком внимательно просмотрел все документы.
– Почему демобилизовался?
Бывший старшина опустил голову и, глядя себе под ноги, сказал:
– Срок службы кончился, товарищ майор. И потом… сердечная причина.
– Понятно. Влюбился? На семейную жизнь потянуло?
– Так точно, товарищ майор.
– Твоя невеста, конечно, проживает на территории моего округа?
Демобилизованный старшина радостно закивал.
Военкому все больше и больше нравилась навязанная ему роль отгадчика, и он продолжал:
– Если не ошибаюсь, ты хочешь поселиться на закарпатской земле и пустить в нее свои корни?
– Так точно, товарищ майор, – опять по-военному четко, сдержанно, почтительно ответил Белограй. – В Отечественной сроднился я с этой землей, кровь за нее пролил.
– Ты воевал в Закарпатье? В каких частях?
– В гвардейском корпусе генерала Гастиловича.
– Ну? – радостно воскликнул майор.
– Да. – Кларк кивнул на карту, утыканную флажками. – Весь этот путь проделал: где ползком, где на карачках, где бегом. От Яблоницкого перевала до Марморошской котловины. – Он назвал полк, в котором служил Белограй.
– Вот так встреча! Мы ж с тобой земляки, однополчане. Я командовал батальоном. – Майор уже совсем ласково посмотрел на бывшего старшину. – Ну, для земляка, как говорится, и сережку из ушка. Вне всякой очереди дадим квартиру, в Яворе пропишем и устроим на работу. Куда хочешь пойти – на мелькомбинат, мебельную фабрику, дортранс, в железнодорожное депо?
«Белограй» пожал плечами и развел руками:
– Знаете, товарищ майор, мне все равно: везде буду работать так, чтобы оправдать рекомендацию.
– Советую выбрать депо. Поступишь кочегаром или слесарем, а через год-два будешь машинистом паровоза.
– Есть, товарищ майор, выбрать железнодорожное депо! – Кларк козырнул и благодарно улыбнулся.
Чтобы полностью убедить товарища по оружию в своем к нему сердечном расположении, военком спросил:
– Невеста подходящая? Не стыдно будет с ней на улицу показаться?
Это был долгожданный вопрос, и Кларк, втайне радуясь своей выдержке и логической последовательности поведения, достал бумажник, извлек из него все газетные и журнальные фотографии Терезии, любовно наклеенные на картон.
– Постой, голубе… – остановил его военком. – Так это же наша Терезия! Терезия Симак, Герой Социалистического Труда. Хороша дивчина! Ну, брат, высоко ты залетел!
Кларк вздохнул, покачал головой:
– В мечтах, товарищ майор, я, конечно, высоко взлетел, а вот… неизвестно где сесть придется, может быть в самую лужу.
– Значит, еще не сговорились?
– Нет, товарищ майор. Она еще даже не знает, что я…
– Что ты жениться на ней хочешь? – подхватил военком и захохотал: – Вот так жених!
– Опоздал я, товарищ майор, женихаться. Если б назад вернуться лет этак на пять… Эх, каким я был в сорок четвертом! Вот!…
Кларк достал аккуратно сложенный, пожелтевший от времени, потертый на изгибах газетный листок размером с обычную многотиражку. Военком увидел хорошо ему известную армейскую газету, которую каждый день читал на фронте.
На первой странице была напечатана большая статья, озаглавленная: «Подвиг гвардейца Ивана Белограя». Тут же был помещен и снимок героя: белозубая улыбка, из-под шапки выбивается тяжелый чуб, на шее ремень автомата, грудь в орденах и медалях.
Эта фальшивка была в свое время изготовлена в американской типографии и вручена Кларку как особо охранная грамота.
– Вот, товарищ майор, каким я был когда-то, в дни своей молодости. Да! – Кларк вздохнул. – Что было, то сплыло.
– Хорррош гвардеец! – Майор, близоруко щурясь, рассматривал изображение Кларка. – Да и теперь не хуже. Можешь не вздыхать.
– Что вы, товарищ майор! – Демобилизованный старшина скромно потупился. – Укатали сивку крутые горки.
– Ну, ну, не прибедняйся… не зря же ты Терезии приглянулся!
– Так уж и приглянулся!
Кларк положил на край стола кисть правой руки. Военкому сразу же бросилась в глаза вытатуированная на тыльной стороне его ладони надпись: «Терезия».
– Как же это так, голубе: не сговорившись с Терезией, клеймишь себя навек ее именем?
– Да это так, товарищ майор, по глупости. – Кларк, делая вид, что смутился, закрыл татуировку рукавом.
Майор Пирожниченко, посмеявшись, позвонил начальнику яворского железнодорожного депо инженеру Мазепе, своему приятелю и постоянному спутнику в охотничьих походах, и попросил его «быстренько и аккуратно, на что ты великий мастер, устроить на работу паровозным слесарем героя Отечественной войны Ивана Федоровича Белограя».
Тут же, в присутствии демобилизованного старшины, Пирожниченко позвонил другому своему приятелю, начальнику яворской милиции, и попросил его прописать на постоянное жительство «товарища Белограя, демобилизованного старшину, моего однополчанина, заслуженного гвардейца, пролившего свою кровь за освобождение Закарпатья».
Третья услуга, охотно оказанная майором Пирожниченко Кларку, была скромнее, но все же существенная: военком написал записку в жилищный отдел Яворского горсовета и попросил без всякой волокиты предоставить жилплощадь «демобилизованному доблестному воину, неоднократно награжденному боевыми орденами и медалями, – Ивану Федоровичу Белограю».
Так в течение одного дня Кларк пустил корни в яворскую почву.
В тот день, когда Кларк оформлялся на работу в депо, на доске приказов и извещений он обратил внимание на выписку из приказа, скромно приклеенную среди прочих. В ней ясно, черным по белому, значилось следующее: «Зачислить слесаря Ивана Павловича Таруту в паровозоремонтную бригаду Хижняка». Кларк внешне ничем не выдал своего радостного волнения, душа его ликовала. Еще бы! Парашютист Карел Грончак, снабженный документами на имя Ивана Таруты, был его спутником по самолету в ту ночь, когда он прыгнул над Венгрией. Карел Грончак предназначен ему в подручные для свершения диверсий на горной дороге.
Где же он, слесарь Тарута? В поисках своего ассистента Кларк ничего ни у кого не спрашивал, он пользовался только тем, что случайно слышал. Место, где работает бригада Хижняка, установить было нетрудно. Расхаживая по депо, Кларк забрел на вторую, хижняковскую, канаву. Здесь он краем уха уловил обрывок разговора, из которого ему стало ясно, что Тарута лежит в больнице. Казалось, предосторожности теперь уже излишни. Но Кларк все-таки не пошел в больницу, решив, что встретится с Тарутой позже.
Карел Грончак не опознал своего яворского шефа и в четвертом нарушителе, принявшем яд. Перед Громадой встали новые, труднейшие вопросы: не захотел по каким-либо соображениям Карел Грончак узнать в Грабе своего яворского шефа или в самом деле это не он? Если же Граб не важная персона, то почему вражеская разведка проявила о нем такую большую заботу?
Изучая материалы, собранные Зубавиным, Громада пришел к выводу, что Граб не мог быть руководителем диверсионной группы на железной дороге, он выполнял какую-то подсобную роль. И только. Какую же именно?
Судя по показаниям мастера Чеканюка, Граб не собирался долго жить на советской земле. Стало быть, он, как местный житель, хорошо знающий пограничный район, послан за Тиссу в качестве связиста или проводника.
Установить с кем-нибудь связь, кроме Чеканюка, он не пытался. Значит – проводник. Кого же он проводил? Тех, троих, что убиты в Черном лесу? Или еще кого-то?
Ответы на все эти вопросы генерал Громада решил искать опять на границе, у истока событий, на пятой заставе.
…Берег Тиссы. Генерал Громада и капитан Шапошников, оба в глухих плащах, скрывающих их знаки различия, в одинаковых зеленых фуражках, медленно, вполголоса разговаривая, идут по тропинке, повторяющей все изгибы служебной полосы. Светлый день, на ясном небе ни единого облачка. Хорошо пригревает солнце. Слабый ветерок доносит свежий, терпкий воздух гор, но на лицах пограничников нет весенней радости. Они серьезны, напряжены.
Шапошников еще раз, стараясь не упустить ни малейшей детали, докладывает генералу, где и как была нарушена граница, как было организовано преследование на одном направлении и розыски на другом.
Генерал слушал с сосредоточенным вниманием, изредка задавая скупые вопросы. Судя по их характеру, начальник войск прибыл на заставу не для разбора операции, не для того, чтобы подвести итог событиям. Он искал ключ к какой-то новой, трудной задаче. И это особенно было интересно капитану Шапошникову, так как он, несмотря на все ясные доказательства успеха, тоже не считал операцию завершенной.
Шапошников был крайне сдержан в собственных суждениях, излагал только объективные данные и ждал удобной минуты, чтобы поделиться с генералом своими предположениями, хотя и не проверенными, но имеющими, на взгляд Шапошникова, важное значение.
Выйдя к флангу участка заставы, Громада сел на нижнюю ступеньку наблюдательной вышки, достал трубку, осторожно постучал о перила лестницы, выколачивая пепел. Закурив, он некоторое время молча смотрел на Тиссу. Она быстро катила свои мутные весенние воды почти вровень с берегами. Полосатая водомерная рейка то скрывалась, то показывалась поверх тяжелых, свинцовых волн.
– Кажется, не на шутку разбушевалась Тисса, – сказал Громада. – Еще один хороший ливень – и наводнение неминуемо. – Он резко повернулся к начальнику заставы и неожиданно спросил: – Ну, капитан, когда собираетесь праздновать по случаю такого удачного завершения операции?
– Пока не собираюсь, товарищ генерал. Считаю, что праздновать рано.
– Почему вы так считаете? – Суровый голос Громады смягчился, строгие глаза потеплели. – У вас есть основания?
– Оснований пока мало, товарищ генерал. Больше подозрения. Если разрешите, то я их выскажу. Не нравятся нам следы этого четвертого нарушителя – мне и старшине Смолярчуку. Зачем он покрывал служебную полосу резиновым амортизационным ковриком? Скрыть свои следы? Но почему он не скрывал их потом, дальше, на виноградниках? А потому, что на твердой земле пограничники уже не могли ясно прочитать по его следам, налегке он прошел или с каким-нибудь грузом. Короче говоря, товарищ генерал, я и Смолярчук подозреваем, что Граб перешел границу не один.
Громада слушал начальника заставы и радовался тому, что тот, в содружестве со следопытом Смолярчуком, своей дорогой пробился к тому же выводу, что и штаб округа.
– Где он сейчас, старшина Смолярчук?
– Всё изучает следы Граба. Разрешите вызвать? Громада кивнул.
Через некоторое время знаменитый следопыт, запыхавшись, с каким-то свертком в руках, с разгоряченным лицом, щедро умытым потом, подбежал к вышке:
– Товарищ генерал, старшина Смолярчук прибыл по вашему приказанию!
– Ну, докладывайте, что нового вам удалось выяснить?
– Обнаружен интересный след… – неторопливо начал Смолярчук.
– Где? О каком следе вы говорите?
– Там, в тылу. – Смолярчук махнул рукой в сторону виноградников колхоза «Заря над Тиссой». – В отдельном сарае.
– Что это за след?
– Да все тот же: двадцать шесть сантиметров… Того нарушителя, который отравился.
– Ах, Граб? Ну, так что же?
– Так вот, сразу на него не обратили внимания, а в нем большой смысл. Смотрите!
Смолярчук деловито развернул один сверток и разложил на земле гипсовые отливки: кисти рук параллельно друг другу, а ступни ног позади них.
– Вот, товарищ генерал, видите: четвертый нарушитель стоял на карачках, отдыхал.
– Ну и что же? – Нетерпение Громады росло.
– В другом месте, через сто девяносто два метра, – продолжал Смолярчук, – я обнаружил еще один след: опять нарушитель стоял на карачках, отдыхал. Третий отпечаток сохранился через двести десять метров. Но тут, в сарае, рядом с прежними следами, уже появились отпечатки обуви другого человека. Этот стоял на месте. Потом он присел, облокотился на руку. Почва там влажная, рука четко отпечаталась. Вот!… Спрашивается: откуда взялись эти отпечатки? Я так думаю, товарищ генерал: Граб перенес на себе какого-то человека.
Старшина развернул второй сверток, и Громада увидел еще три гипсовые отливки.
– Отпечатки ног и кисти руки того, пятого нарушителя, который сидел на спине Граба. Полдороги как человек-невидимка прошел, а в одном месте все-таки не уберегся и оставил след.
Громада, недовольно хмурясь, рассматривал отливки.
– Так это же отпечатки армейских сапог! – наконец сказал он не без разочарования.
– Правильно. Пятый нарушитель был обут в армейские сапоги.
– А где доказательства того, что это не следы какого-нибудь пограничника?
– Есть, товарищ генерал, и такие доказательства. Инструктор службы собак, начальник заставы и все пограничники, кто был в ту ночь в сарае, обуты в поношенные сапоги, а он, пятый, – в новенькие. Видите, какие четкие вмятины от каблуков? Каждый гвоздь отпечатался.
– Спасибо, товарищ Смолярчук! – Громада протянул старшине руку. «Да, теперь действительно объявился „тот“…» – подумал он.
11
– Разрешите, товарищ майор?
Военком сидел в своем кресле, у письменного стола с выдвинутым ящиком, который ему служил буфетной стойкой, и завтракал. Кларк, умеющий видеть многое, что недоступно простому глазу, сразу оценил драматизм своего положения. Во-первых, он понял, что появился в то самое мгновение, когда майор, отрезав пластинку домашнего сала, положив его на хлеб и накрыв половинкой огурца, собирался завтракать. Во-вторых, он понял, что майор раздосадован его, Кларка, несвоевременным появлением. В-третьих, ему стало ясно, что он должен немедленно и под самым благовидным предлогом отступить.
– Приятного аппетита! – Кларк позволил себе сдержанно улыбнуться, разумеется без малейшей тени угодничества. – Виноват, товарищ майор, помешал. Разрешите удалиться? – И, не дожидаясь ответа, он приложил руку к козырьку фуражки и лихо повернулся кругом.
– Постой! – раздался ему вслед властный, но не лишенный покровительственного оттенка голос майора.
Майор Пирожниченко еще хмурился, еще не исчезла с его лица досада, но глаза смотрели доброжелательно. Они, эти глаза, спрашивали: «Откуда ты взялся, такой пригожий да хороший? Почему ты, военный с ног до головы, без погон?»
– Я вас слушаю, товарищ майор! – проговорил Кларк, вернувшись в кабинет (дверь он не забыл закрыть) и остановившись на почтительном расстоянии от военкома.
У военкома была массивная, круглая, начисто голая голова, шишковатый лоб и широкий, мясистый нос. На новеньком, отутюженном и с аккуратно подшитым воротничком мундире – ордена, расположенные в строгой симметрии, с положенным просветом, и начищенные мелом, будто час тому назад отчеканенные, медали.
Над головой майора висела карта Закарпатья. На ней, как догадался Кларк, был изображен путь подразделения Пирожниченко, проделанный в период освобождения Закарпатья: маленькими алыми флажками была утыкана почти вся горная долина Тиссы.
Несколько секунд понадобилось Кларку для того, чтобы он дал себе полный отчет в том, что перед ним сидит старый служака, прошедший нелегкий путь от солдата до майора. Оттого так дороги ему его майорские звезды, оттого столько радости доставила ему робкая почтительность демобилизованного старшины.
– Ну, чего ты испугался? – спросил майор и добродушно усмехнулся: – Разве я совершаю что-нибудь непотребное? Видишь, завтракаю. – Он щелкнул ногтем по стаканчику: – И молочко пью… Фронтовик? – пережевывая кусок, спросил майор.
– Так точно! – Кларк весело и преданно посмотрел на военкома. – Сталинградец. Гвардеец Иван Федорович Белограй. Демобилизованный. Старшина. Служил в Берлине.
Он шагнул к столу, выложил военный билет, пропуск в пограничную зону. Военком внимательно просмотрел все документы.
– Почему демобилизовался?
Бывший старшина опустил голову и, глядя себе под ноги, сказал:
– Срок службы кончился, товарищ майор. И потом… сердечная причина.
– Понятно. Влюбился? На семейную жизнь потянуло?
– Так точно, товарищ майор.
– Твоя невеста, конечно, проживает на территории моего округа?
Демобилизованный старшина радостно закивал.
Военкому все больше и больше нравилась навязанная ему роль отгадчика, и он продолжал:
– Если не ошибаюсь, ты хочешь поселиться на закарпатской земле и пустить в нее свои корни?
– Так точно, товарищ майор, – опять по-военному четко, сдержанно, почтительно ответил Белограй. – В Отечественной сроднился я с этой землей, кровь за нее пролил.
– Ты воевал в Закарпатье? В каких частях?
– В гвардейском корпусе генерала Гастиловича.
– Ну? – радостно воскликнул майор.
– Да. – Кларк кивнул на карту, утыканную флажками. – Весь этот путь проделал: где ползком, где на карачках, где бегом. От Яблоницкого перевала до Марморошской котловины. – Он назвал полк, в котором служил Белограй.
– Вот так встреча! Мы ж с тобой земляки, однополчане. Я командовал батальоном. – Майор уже совсем ласково посмотрел на бывшего старшину. – Ну, для земляка, как говорится, и сережку из ушка. Вне всякой очереди дадим квартиру, в Яворе пропишем и устроим на работу. Куда хочешь пойти – на мелькомбинат, мебельную фабрику, дортранс, в железнодорожное депо?
«Белограй» пожал плечами и развел руками:
– Знаете, товарищ майор, мне все равно: везде буду работать так, чтобы оправдать рекомендацию.
– Советую выбрать депо. Поступишь кочегаром или слесарем, а через год-два будешь машинистом паровоза.
– Есть, товарищ майор, выбрать железнодорожное депо! – Кларк козырнул и благодарно улыбнулся.
Чтобы полностью убедить товарища по оружию в своем к нему сердечном расположении, военком спросил:
– Невеста подходящая? Не стыдно будет с ней на улицу показаться?
Это был долгожданный вопрос, и Кларк, втайне радуясь своей выдержке и логической последовательности поведения, достал бумажник, извлек из него все газетные и журнальные фотографии Терезии, любовно наклеенные на картон.
– Постой, голубе… – остановил его военком. – Так это же наша Терезия! Терезия Симак, Герой Социалистического Труда. Хороша дивчина! Ну, брат, высоко ты залетел!
Кларк вздохнул, покачал головой:
– В мечтах, товарищ майор, я, конечно, высоко взлетел, а вот… неизвестно где сесть придется, может быть в самую лужу.
– Значит, еще не сговорились?
– Нет, товарищ майор. Она еще даже не знает, что я…
– Что ты жениться на ней хочешь? – подхватил военком и захохотал: – Вот так жених!
– Опоздал я, товарищ майор, женихаться. Если б назад вернуться лет этак на пять… Эх, каким я был в сорок четвертом! Вот!…
Кларк достал аккуратно сложенный, пожелтевший от времени, потертый на изгибах газетный листок размером с обычную многотиражку. Военком увидел хорошо ему известную армейскую газету, которую каждый день читал на фронте.
На первой странице была напечатана большая статья, озаглавленная: «Подвиг гвардейца Ивана Белограя». Тут же был помещен и снимок героя: белозубая улыбка, из-под шапки выбивается тяжелый чуб, на шее ремень автомата, грудь в орденах и медалях.
Эта фальшивка была в свое время изготовлена в американской типографии и вручена Кларку как особо охранная грамота.
– Вот, товарищ майор, каким я был когда-то, в дни своей молодости. Да! – Кларк вздохнул. – Что было, то сплыло.
– Хорррош гвардеец! – Майор, близоруко щурясь, рассматривал изображение Кларка. – Да и теперь не хуже. Можешь не вздыхать.
– Что вы, товарищ майор! – Демобилизованный старшина скромно потупился. – Укатали сивку крутые горки.
– Ну, ну, не прибедняйся… не зря же ты Терезии приглянулся!
– Так уж и приглянулся!
Кларк положил на край стола кисть правой руки. Военкому сразу же бросилась в глаза вытатуированная на тыльной стороне его ладони надпись: «Терезия».
– Как же это так, голубе: не сговорившись с Терезией, клеймишь себя навек ее именем?
– Да это так, товарищ майор, по глупости. – Кларк, делая вид, что смутился, закрыл татуировку рукавом.
Майор Пирожниченко, посмеявшись, позвонил начальнику яворского железнодорожного депо инженеру Мазепе, своему приятелю и постоянному спутнику в охотничьих походах, и попросил его «быстренько и аккуратно, на что ты великий мастер, устроить на работу паровозным слесарем героя Отечественной войны Ивана Федоровича Белограя».
Тут же, в присутствии демобилизованного старшины, Пирожниченко позвонил другому своему приятелю, начальнику яворской милиции, и попросил его прописать на постоянное жительство «товарища Белограя, демобилизованного старшину, моего однополчанина, заслуженного гвардейца, пролившего свою кровь за освобождение Закарпатья».
Третья услуга, охотно оказанная майором Пирожниченко Кларку, была скромнее, но все же существенная: военком написал записку в жилищный отдел Яворского горсовета и попросил без всякой волокиты предоставить жилплощадь «демобилизованному доблестному воину, неоднократно награжденному боевыми орденами и медалями, – Ивану Федоровичу Белограю».
Так в течение одного дня Кларк пустил корни в яворскую почву.
В тот день, когда Кларк оформлялся на работу в депо, на доске приказов и извещений он обратил внимание на выписку из приказа, скромно приклеенную среди прочих. В ней ясно, черным по белому, значилось следующее: «Зачислить слесаря Ивана Павловича Таруту в паровозоремонтную бригаду Хижняка». Кларк внешне ничем не выдал своего радостного волнения, душа его ликовала. Еще бы! Парашютист Карел Грончак, снабженный документами на имя Ивана Таруты, был его спутником по самолету в ту ночь, когда он прыгнул над Венгрией. Карел Грончак предназначен ему в подручные для свершения диверсий на горной дороге.
Где же он, слесарь Тарута? В поисках своего ассистента Кларк ничего ни у кого не спрашивал, он пользовался только тем, что случайно слышал. Место, где работает бригада Хижняка, установить было нетрудно. Расхаживая по депо, Кларк забрел на вторую, хижняковскую, канаву. Здесь он краем уха уловил обрывок разговора, из которого ему стало ясно, что Тарута лежит в больнице. Казалось, предосторожности теперь уже излишни. Но Кларк все-таки не пошел в больницу, решив, что встретится с Тарутой позже.
Карел Грончак не опознал своего яворского шефа и в четвертом нарушителе, принявшем яд. Перед Громадой встали новые, труднейшие вопросы: не захотел по каким-либо соображениям Карел Грончак узнать в Грабе своего яворского шефа или в самом деле это не он? Если же Граб не важная персона, то почему вражеская разведка проявила о нем такую большую заботу?
Изучая материалы, собранные Зубавиным, Громада пришел к выводу, что Граб не мог быть руководителем диверсионной группы на железной дороге, он выполнял какую-то подсобную роль. И только. Какую же именно?
Судя по показаниям мастера Чеканюка, Граб не собирался долго жить на советской земле. Стало быть, он, как местный житель, хорошо знающий пограничный район, послан за Тиссу в качестве связиста или проводника.
Установить с кем-нибудь связь, кроме Чеканюка, он не пытался. Значит – проводник. Кого же он проводил? Тех, троих, что убиты в Черном лесу? Или еще кого-то?
Ответы на все эти вопросы генерал Громада решил искать опять на границе, у истока событий, на пятой заставе.
…Берег Тиссы. Генерал Громада и капитан Шапошников, оба в глухих плащах, скрывающих их знаки различия, в одинаковых зеленых фуражках, медленно, вполголоса разговаривая, идут по тропинке, повторяющей все изгибы служебной полосы. Светлый день, на ясном небе ни единого облачка. Хорошо пригревает солнце. Слабый ветерок доносит свежий, терпкий воздух гор, но на лицах пограничников нет весенней радости. Они серьезны, напряжены.
Шапошников еще раз, стараясь не упустить ни малейшей детали, докладывает генералу, где и как была нарушена граница, как было организовано преследование на одном направлении и розыски на другом.
Генерал слушал с сосредоточенным вниманием, изредка задавая скупые вопросы. Судя по их характеру, начальник войск прибыл на заставу не для разбора операции, не для того, чтобы подвести итог событиям. Он искал ключ к какой-то новой, трудной задаче. И это особенно было интересно капитану Шапошникову, так как он, несмотря на все ясные доказательства успеха, тоже не считал операцию завершенной.
Шапошников был крайне сдержан в собственных суждениях, излагал только объективные данные и ждал удобной минуты, чтобы поделиться с генералом своими предположениями, хотя и не проверенными, но имеющими, на взгляд Шапошникова, важное значение.
Выйдя к флангу участка заставы, Громада сел на нижнюю ступеньку наблюдательной вышки, достал трубку, осторожно постучал о перила лестницы, выколачивая пепел. Закурив, он некоторое время молча смотрел на Тиссу. Она быстро катила свои мутные весенние воды почти вровень с берегами. Полосатая водомерная рейка то скрывалась, то показывалась поверх тяжелых, свинцовых волн.
– Кажется, не на шутку разбушевалась Тисса, – сказал Громада. – Еще один хороший ливень – и наводнение неминуемо. – Он резко повернулся к начальнику заставы и неожиданно спросил: – Ну, капитан, когда собираетесь праздновать по случаю такого удачного завершения операции?
– Пока не собираюсь, товарищ генерал. Считаю, что праздновать рано.
– Почему вы так считаете? – Суровый голос Громады смягчился, строгие глаза потеплели. – У вас есть основания?
– Оснований пока мало, товарищ генерал. Больше подозрения. Если разрешите, то я их выскажу. Не нравятся нам следы этого четвертого нарушителя – мне и старшине Смолярчуку. Зачем он покрывал служебную полосу резиновым амортизационным ковриком? Скрыть свои следы? Но почему он не скрывал их потом, дальше, на виноградниках? А потому, что на твердой земле пограничники уже не могли ясно прочитать по его следам, налегке он прошел или с каким-нибудь грузом. Короче говоря, товарищ генерал, я и Смолярчук подозреваем, что Граб перешел границу не один.
Громада слушал начальника заставы и радовался тому, что тот, в содружестве со следопытом Смолярчуком, своей дорогой пробился к тому же выводу, что и штаб округа.
– Где он сейчас, старшина Смолярчук?
– Всё изучает следы Граба. Разрешите вызвать? Громада кивнул.
Через некоторое время знаменитый следопыт, запыхавшись, с каким-то свертком в руках, с разгоряченным лицом, щедро умытым потом, подбежал к вышке:
– Товарищ генерал, старшина Смолярчук прибыл по вашему приказанию!
– Ну, докладывайте, что нового вам удалось выяснить?
– Обнаружен интересный след… – неторопливо начал Смолярчук.
– Где? О каком следе вы говорите?
– Там, в тылу. – Смолярчук махнул рукой в сторону виноградников колхоза «Заря над Тиссой». – В отдельном сарае.
– Что это за след?
– Да все тот же: двадцать шесть сантиметров… Того нарушителя, который отравился.
– Ах, Граб? Ну, так что же?
– Так вот, сразу на него не обратили внимания, а в нем большой смысл. Смотрите!
Смолярчук деловито развернул один сверток и разложил на земле гипсовые отливки: кисти рук параллельно друг другу, а ступни ног позади них.
– Вот, товарищ генерал, видите: четвертый нарушитель стоял на карачках, отдыхал.
– Ну и что же? – Нетерпение Громады росло.
– В другом месте, через сто девяносто два метра, – продолжал Смолярчук, – я обнаружил еще один след: опять нарушитель стоял на карачках, отдыхал. Третий отпечаток сохранился через двести десять метров. Но тут, в сарае, рядом с прежними следами, уже появились отпечатки обуви другого человека. Этот стоял на месте. Потом он присел, облокотился на руку. Почва там влажная, рука четко отпечаталась. Вот!… Спрашивается: откуда взялись эти отпечатки? Я так думаю, товарищ генерал: Граб перенес на себе какого-то человека.
Старшина развернул второй сверток, и Громада увидел еще три гипсовые отливки.
– Отпечатки ног и кисти руки того, пятого нарушителя, который сидел на спине Граба. Полдороги как человек-невидимка прошел, а в одном месте все-таки не уберегся и оставил след.
Громада, недовольно хмурясь, рассматривал отливки.
– Так это же отпечатки армейских сапог! – наконец сказал он не без разочарования.
– Правильно. Пятый нарушитель был обут в армейские сапоги.
– А где доказательства того, что это не следы какого-нибудь пограничника?
– Есть, товарищ генерал, и такие доказательства. Инструктор службы собак, начальник заставы и все пограничники, кто был в ту ночь в сарае, обуты в поношенные сапоги, а он, пятый, – в новенькие. Видите, какие четкие вмятины от каблуков? Каждый гвоздь отпечатался.
– Спасибо, товарищ Смолярчук! – Громада протянул старшине руку. «Да, теперь действительно объявился „тот“…» – подумал он.
11
В тот же день Кларк раздобыл велосипед, купил на рынке охапку сирени, прикрепил цветы к рулю и помчался за город, держа курс на юго-восток, к Тиссе.
В поле, глядя на синеющие слева и справа Карпаты, на зеленый разлив хлебов, он запел: «Летят перелетные птицы…»
На велосипеде сидел Иван Белограй, радовался весеннему утру тоже Иван Белограй, и пел Иван Белограй в предчувствии встречи с Терезией, а Кларк ревниво наблюдал за ним со стороны и, посмеиваясь, одобрял: «Хорошо, хорошо, молодец!»
Земли колхоза «Заря над Тиссой» раскинулись вдоль венгеро-советской границы. Виноградники взбегали по южным склонам Соняшной горы. Белые колхозные хаты расположились по самому краю обрыва Тиссы, окнами к границе. В центре сельской площади стоял новый Дом культуры. Окна колхозного дворца тоже смотрели на Тиссу и дальше, на Большую Венгерскую равнину. На крутой двускатной красной крыше резко выделялись белые звенья черепицы. Ими размашисто, во всю крышу, выложено: «Заря над Тиссой». Белоснежная эта надпись видна и венгерскому населению левобережья.
У подножия дамбы, прикрывающей Тиссу там, где ее обрывистый берег значительно понижается, лежали бросовые, неплодородные земли, с незапамятных времен названные Чортовым гнездом. Чуть выше этих земель, на волнистом взгорье, поднимался облитый молоком весеннего цветения терновник. По его краю росли осокори, уже выбросившие крошечные флажки нежноизумрудных листьев. Там, где кончалась шатровая тень могучих деревьев, на дне травянистой и прохладной лощины, – проселочная дорога. По этой дороге и въехал Кларк в село.
Он отлично знал, где живет Терезия Симак, но счел необходимым спросить об этом у первого же встречного.
Первым встречным оказался высокий сутулый человек с желто-седой бородой и с палкой в руках. Несмотря на теплый весенний день, на нем был меховой жилет.
– Эй, вуйко! – соскочив на землю, окликнул Кларк прохожего. – Здоровеньки булы!
Дядько с трудом повернул голову, посмотрел на Кларка слезящимися глазами, негнущейся рукой сделал попытку снять шапку, глухо буркнул:
– Здорово.
– Вуйко, скажите, будь ласка, где проживают Симаки?
– А? – Старик приложил ладонь к уху. – Голоснише, не чую!
– Я спрашиваю, где проживают Симаки, – повысил голос Кларк: – Мария Васильевна и ее дочь Терезия?
– Как же, знаю! – внезапно оживился дядько. – Гогольска, будинок число девяносто два. Только их нет дома – ни дочки, ни мамки. На работе. Замкнута хата.
– А где они работают, не скажете? – Кларк подошел ближе к глуховатому старику, чтобы не кричать на всю улицу и не привлекать к себе внимания.
– Скажу. – Старик ухмыльнулся. – Всяка православна людина скаже вам, где обитает Мария Симак. Продала она свою душу нечистой силе. – Он гневно стукнул по дороге палкой. – В Чортово гнездо пускает свои корни Мария Симак. На той горькой и соленой земле не сеяли с тех пор, как себя помню. И при австрияках, и при мадьярах, и при чехах там булы пасовища[5], а вона, глупая Мария, порушила ту неродючу, незерновую землю и собирается кукурузу сажать.
– А Терезия тоже там, в Чортовом гнезде?
Дядько махнул в сторону ближайшей горы:
– Не, она на виноградниках, на Соняшной.
– Спасибо! – Кларк вскочил на велосипед и, разгоняя кур, помчался к виноградникам колхоза «Заря над Тиссой».
Узкая каменистая дорога опоясывала крутые и зеленые, хорошо обогретые склоны Соняшной горы. Как ни много было сил у Кларка, но и их не хватило на то, что-бы преодолеть весь подъем. На третьем, самом крутом колене он слез с велосипеда и, толкая его впереди себя, пошел пешком.
И опять шел Белограй, а Кларк наблюдал за ним со стороны.
Горячие потоки солнечных лучей падали на землю, струился прозрачный дымок – весеннее дыхание воскресших виноградников. Откуда-то доносился напряженный трудовой гул пчелиного роя. Прибрежный тисский ветерок нес на своих крыльях хмельной дух цветущих садов и речной свежести. Между высоким, чистым небом и зелено-черной землей металась, то замирая, то возвышаясь, не находя себе пристанища, девичья песня.
Белограй остановился, прислушиваясь. Пели где-то наверху, в виноградниках, должно быть на делянке Терезии. Да, конечно, там. Слов песни Белограй не разбирал. Да и не в них дело. Никакие слова не могли бы сказать ему больше мелодии, полной глубокого раздумья, чуть-чуть горькой и бесконечно задушевной. Белограй слушал песню всем существом, и так было ясно ему, о чем говорила она, к чему взывала и куда дела. «Ах, Иван, Иван, – говорила песня, – где ты? Почему не стоишь сейчас рядом с девчатами и не смотришь с вершины горы на Тиссу, на сады, на поля? Приходи скорее, и ты не пожалеешь».
Кларк усмехнулся: «Молодец! Сыграно великолепно.
Вот что значит войти в роль!»
Он вскочил на велосипед и, несмотря на крутой подъем, покатил в гору, навстречу девичьей песне.
Девушки замолчали, как только увидели велосипедиста, внезапно выскочившего из-под горы. Их было пять – все в темных юбках, с босыми и уже загорелыми ногами, в белых расшитых кофтах; в руках у них были увесистые рогачи, которыми они взрыхляли виноградник. Терезии среди них не было. Где же она?
Бросив на дороге велосипед, тяжело дыша, с раскрасневшимся и мокрым лицом, словно только что окунулся в Тиссе, Иван Белограй подошел к девчатам.
– Здоровеньки булы, сладкоголосые ангелята! Честь труду! – Он снял фуражку и поклонился девчатам, всех одинаково приветливо обласкав веселым взглядом.
Девушки оживленно поздоровались.
– Ручаюсь головой, не ошибся адресом, – сказал Белограй. – Девчата, это Соняшна гора?
– Соняшна! – ответили виноградарши.
– Бригада Терезии Симак?
– Правильно.
– А вы… – Он скользнул взглядом по лицам всех девчат и продолжал скороговоркой: – Угадал я вас всех, дорогие подружки. Про каждую писала Терезия. Ганна! Василина!… Вера… Евдокия… Марина… Ну, а я… – Кларк аккуратно, по всей форме, надвинул на голову фуражку, одернул гимнастерку, туго затянутую ремнем, молодецки повел грудью, позванивая орденами и медалями: – Позвольте представиться: демобилизованный старшина, сын матушки-пехоты Иван Федорович Белограй.
– Иван!… Белограй!… – всплеснула ладонями одна из виноградарш – смуглая, веселоглазая дивчина. – Так мы тоже вас знаем, приветы в каждом вашем письме получали!
– Да, он самый, Иван Белограй, пропыленный и просоленный насквозь пехотинец… тот, про которого в песне сказано: «Любят летчиков у нас. Конники в почете. Обратитесь, просим вас, к матушке-пехоте… Обойдите всех подряд – лучше не найдете: обратите нежный взгляд, девушки, к пехоте…»
Девушки, опираясь на свои рогачи, стояли полукругом и все как одна улыбались демобилизованному старшине, смотрели на него доверчиво и приветливо.
– Где же Терезия? Почему она не работает? Неужели барствует с тех пор, как на груди геройская звезда засияла?
– Терезия в дальнюю дорогу собирается, – ответила смуглолицая девушка. – В Венгрию едет с делегацией, на первомайский праздник и передавать свой геройский опыт заграничным колхозникам.
– Вот как! – Лицо Кларка стало озабоченным. – И когда же она уезжает?
– Скоро. Послезавтра. – Веселый, лукавый взгляд смуглолицей добавил: спеши Иван, а то опоздаешь.
– Н-да… – раздумчиво, как бы сам с собой, проговорил Кларк. – Значит, опоздал. Как спешил, как рвался – и все-таки… – Он вдруг крякнул, плюнул в ладони, шумно потер их одна о другую: – Ну-ка, девчата, вооружите изголодавшегося труженика своим орудием производства!
Одна из девушек протянула ему рогач. Кларк схватил его и высоко, как молотобоец, поднял над головой. У-ух! Он с силой вонзил тяжелую, с белым лезвием стальную плаху в каменистую землю.
Легко взлетал и стремительно падал, сверкая на солнце, его рогач. Скрежетала сталь, высекающая из камней искры. Отливала черным бархатом свежевзрыхленная земля. Налево и направо на межи сыпались небольшие валуны, вывороченные из старых своих гнезд.
Кларк точно рассчитал, чем мог окончательно покорить подруг Терезии. Показной трудовой сеанс, продолжавшийся всего двадцать минут, приблизил его к цели значительно больше, чем все слова, взгляды и улыбки. Когда он разогнулся и, вытирая потное лицо, виновато и смущенно посмотрел на молодых виноградарш, как бы прося извинения за свое трудовое увлечение, он уже был для них окончательно своим, простецким парнем, человеком их трудового круга, их дум и чувств. Теперь, думал Кларк, каждая из девчат прожужжит уши своей подруге: ах, какой твой Иван, Терезия!…
Вот ради этого Кларк и потратил столько времени и сил на горе Соняшной. Делать здесь больше нечего. Можно следовать дальше.
Мягкая проселочная дорога вывела Кларка в прибрежные сады. Миновав их, он поехал по зеленой дамбе вдоль Тиссы, с любопытством вглядываясь в тот, венгерский, берег. Там, у колодца, стояла группа женщин в разноцветной одежде. Это был колодец, мимо которого Кларк проходил в ту страшную туманную ночь. Рыбаки растягивали на кольях большую сеть. Красноколесный трактор, вертясь почти на одном месте, распахивал неудобную ложбинку – ту самую, где лежал Кларк, пробираясь к Тиссе.
В поле, глядя на синеющие слева и справа Карпаты, на зеленый разлив хлебов, он запел: «Летят перелетные птицы…»
На велосипеде сидел Иван Белограй, радовался весеннему утру тоже Иван Белограй, и пел Иван Белограй в предчувствии встречи с Терезией, а Кларк ревниво наблюдал за ним со стороны и, посмеиваясь, одобрял: «Хорошо, хорошо, молодец!»
Земли колхоза «Заря над Тиссой» раскинулись вдоль венгеро-советской границы. Виноградники взбегали по южным склонам Соняшной горы. Белые колхозные хаты расположились по самому краю обрыва Тиссы, окнами к границе. В центре сельской площади стоял новый Дом культуры. Окна колхозного дворца тоже смотрели на Тиссу и дальше, на Большую Венгерскую равнину. На крутой двускатной красной крыше резко выделялись белые звенья черепицы. Ими размашисто, во всю крышу, выложено: «Заря над Тиссой». Белоснежная эта надпись видна и венгерскому населению левобережья.
У подножия дамбы, прикрывающей Тиссу там, где ее обрывистый берег значительно понижается, лежали бросовые, неплодородные земли, с незапамятных времен названные Чортовым гнездом. Чуть выше этих земель, на волнистом взгорье, поднимался облитый молоком весеннего цветения терновник. По его краю росли осокори, уже выбросившие крошечные флажки нежноизумрудных листьев. Там, где кончалась шатровая тень могучих деревьев, на дне травянистой и прохладной лощины, – проселочная дорога. По этой дороге и въехал Кларк в село.
Он отлично знал, где живет Терезия Симак, но счел необходимым спросить об этом у первого же встречного.
Первым встречным оказался высокий сутулый человек с желто-седой бородой и с палкой в руках. Несмотря на теплый весенний день, на нем был меховой жилет.
– Эй, вуйко! – соскочив на землю, окликнул Кларк прохожего. – Здоровеньки булы!
Дядько с трудом повернул голову, посмотрел на Кларка слезящимися глазами, негнущейся рукой сделал попытку снять шапку, глухо буркнул:
– Здорово.
– Вуйко, скажите, будь ласка, где проживают Симаки?
– А? – Старик приложил ладонь к уху. – Голоснише, не чую!
– Я спрашиваю, где проживают Симаки, – повысил голос Кларк: – Мария Васильевна и ее дочь Терезия?
– Как же, знаю! – внезапно оживился дядько. – Гогольска, будинок число девяносто два. Только их нет дома – ни дочки, ни мамки. На работе. Замкнута хата.
– А где они работают, не скажете? – Кларк подошел ближе к глуховатому старику, чтобы не кричать на всю улицу и не привлекать к себе внимания.
– Скажу. – Старик ухмыльнулся. – Всяка православна людина скаже вам, где обитает Мария Симак. Продала она свою душу нечистой силе. – Он гневно стукнул по дороге палкой. – В Чортово гнездо пускает свои корни Мария Симак. На той горькой и соленой земле не сеяли с тех пор, как себя помню. И при австрияках, и при мадьярах, и при чехах там булы пасовища[5], а вона, глупая Мария, порушила ту неродючу, незерновую землю и собирается кукурузу сажать.
– А Терезия тоже там, в Чортовом гнезде?
Дядько махнул в сторону ближайшей горы:
– Не, она на виноградниках, на Соняшной.
– Спасибо! – Кларк вскочил на велосипед и, разгоняя кур, помчался к виноградникам колхоза «Заря над Тиссой».
Узкая каменистая дорога опоясывала крутые и зеленые, хорошо обогретые склоны Соняшной горы. Как ни много было сил у Кларка, но и их не хватило на то, что-бы преодолеть весь подъем. На третьем, самом крутом колене он слез с велосипеда и, толкая его впереди себя, пошел пешком.
И опять шел Белограй, а Кларк наблюдал за ним со стороны.
Горячие потоки солнечных лучей падали на землю, струился прозрачный дымок – весеннее дыхание воскресших виноградников. Откуда-то доносился напряженный трудовой гул пчелиного роя. Прибрежный тисский ветерок нес на своих крыльях хмельной дух цветущих садов и речной свежести. Между высоким, чистым небом и зелено-черной землей металась, то замирая, то возвышаясь, не находя себе пристанища, девичья песня.
Белограй остановился, прислушиваясь. Пели где-то наверху, в виноградниках, должно быть на делянке Терезии. Да, конечно, там. Слов песни Белограй не разбирал. Да и не в них дело. Никакие слова не могли бы сказать ему больше мелодии, полной глубокого раздумья, чуть-чуть горькой и бесконечно задушевной. Белограй слушал песню всем существом, и так было ясно ему, о чем говорила она, к чему взывала и куда дела. «Ах, Иван, Иван, – говорила песня, – где ты? Почему не стоишь сейчас рядом с девчатами и не смотришь с вершины горы на Тиссу, на сады, на поля? Приходи скорее, и ты не пожалеешь».
Кларк усмехнулся: «Молодец! Сыграно великолепно.
Вот что значит войти в роль!»
Он вскочил на велосипед и, несмотря на крутой подъем, покатил в гору, навстречу девичьей песне.
Девушки замолчали, как только увидели велосипедиста, внезапно выскочившего из-под горы. Их было пять – все в темных юбках, с босыми и уже загорелыми ногами, в белых расшитых кофтах; в руках у них были увесистые рогачи, которыми они взрыхляли виноградник. Терезии среди них не было. Где же она?
Бросив на дороге велосипед, тяжело дыша, с раскрасневшимся и мокрым лицом, словно только что окунулся в Тиссе, Иван Белограй подошел к девчатам.
– Здоровеньки булы, сладкоголосые ангелята! Честь труду! – Он снял фуражку и поклонился девчатам, всех одинаково приветливо обласкав веселым взглядом.
Девушки оживленно поздоровались.
– Ручаюсь головой, не ошибся адресом, – сказал Белограй. – Девчата, это Соняшна гора?
– Соняшна! – ответили виноградарши.
– Бригада Терезии Симак?
– Правильно.
– А вы… – Он скользнул взглядом по лицам всех девчат и продолжал скороговоркой: – Угадал я вас всех, дорогие подружки. Про каждую писала Терезия. Ганна! Василина!… Вера… Евдокия… Марина… Ну, а я… – Кларк аккуратно, по всей форме, надвинул на голову фуражку, одернул гимнастерку, туго затянутую ремнем, молодецки повел грудью, позванивая орденами и медалями: – Позвольте представиться: демобилизованный старшина, сын матушки-пехоты Иван Федорович Белограй.
– Иван!… Белограй!… – всплеснула ладонями одна из виноградарш – смуглая, веселоглазая дивчина. – Так мы тоже вас знаем, приветы в каждом вашем письме получали!
– Да, он самый, Иван Белограй, пропыленный и просоленный насквозь пехотинец… тот, про которого в песне сказано: «Любят летчиков у нас. Конники в почете. Обратитесь, просим вас, к матушке-пехоте… Обойдите всех подряд – лучше не найдете: обратите нежный взгляд, девушки, к пехоте…»
Девушки, опираясь на свои рогачи, стояли полукругом и все как одна улыбались демобилизованному старшине, смотрели на него доверчиво и приветливо.
– Где же Терезия? Почему она не работает? Неужели барствует с тех пор, как на груди геройская звезда засияла?
– Терезия в дальнюю дорогу собирается, – ответила смуглолицая девушка. – В Венгрию едет с делегацией, на первомайский праздник и передавать свой геройский опыт заграничным колхозникам.
– Вот как! – Лицо Кларка стало озабоченным. – И когда же она уезжает?
– Скоро. Послезавтра. – Веселый, лукавый взгляд смуглолицей добавил: спеши Иван, а то опоздаешь.
– Н-да… – раздумчиво, как бы сам с собой, проговорил Кларк. – Значит, опоздал. Как спешил, как рвался – и все-таки… – Он вдруг крякнул, плюнул в ладони, шумно потер их одна о другую: – Ну-ка, девчата, вооружите изголодавшегося труженика своим орудием производства!
Одна из девушек протянула ему рогач. Кларк схватил его и высоко, как молотобоец, поднял над головой. У-ух! Он с силой вонзил тяжелую, с белым лезвием стальную плаху в каменистую землю.
Легко взлетал и стремительно падал, сверкая на солнце, его рогач. Скрежетала сталь, высекающая из камней искры. Отливала черным бархатом свежевзрыхленная земля. Налево и направо на межи сыпались небольшие валуны, вывороченные из старых своих гнезд.
Кларк точно рассчитал, чем мог окончательно покорить подруг Терезии. Показной трудовой сеанс, продолжавшийся всего двадцать минут, приблизил его к цели значительно больше, чем все слова, взгляды и улыбки. Когда он разогнулся и, вытирая потное лицо, виновато и смущенно посмотрел на молодых виноградарш, как бы прося извинения за свое трудовое увлечение, он уже был для них окончательно своим, простецким парнем, человеком их трудового круга, их дум и чувств. Теперь, думал Кларк, каждая из девчат прожужжит уши своей подруге: ах, какой твой Иван, Терезия!…
Вот ради этого Кларк и потратил столько времени и сил на горе Соняшной. Делать здесь больше нечего. Можно следовать дальше.
Мягкая проселочная дорога вывела Кларка в прибрежные сады. Миновав их, он поехал по зеленой дамбе вдоль Тиссы, с любопытством вглядываясь в тот, венгерский, берег. Там, у колодца, стояла группа женщин в разноцветной одежде. Это был колодец, мимо которого Кларк проходил в ту страшную туманную ночь. Рыбаки растягивали на кольях большую сеть. Красноколесный трактор, вертясь почти на одном месте, распахивал неудобную ложбинку – ту самую, где лежал Кларк, пробираясь к Тиссе.