…А сержант на военной службе. И того хуже! Какого хрена этот псих стал у меня допытываться, что я думаю об армии! Обязательно схожу в кафетерий сегодня в полдень. Может, я ее увижу. Надо присмотреться к сиськам. Обязательно!
В полдень Жан Этьен действительно встречает эту девушку. Она даже сама спрашивает, можно ли ей присесть напротив него. Надо же, обычно они сидят целой компанией, с сослуживцами; а сегодня все пошли в марокканское кафе, в Баньоле. Ее зовут Коринна. Ничего особенного не происходит. Они просто разговаривают. Она – кассирша в универсаме, что над кафетерием. Он рассказывает о концерте, на который ходил с женой. Она не думала, что он женат. Он отвечает, что на работе всегда снимает обручальное кольцо: иначе на станке рискуешь потерять палец.
Неудивительно, что я не разглядел ее сиськи. У нее их практически нет, и ей это идет. Даже не знаю, почему. Ее как-то даже не представишь с парой таких ананасов, как у силиконовой красотки Лоаны, которую вчера показывала Сильвия на обложке иллюстрированного журнала. Обалденные у нее глаза! А ее манера брать стакан, это… Это потрясно! Роскошный рот, с пухлыми губами. Она прикольная. Как она рассказывает о своей работе, изображая клиентов, проходящих мимо ее кассы! Это сильнее меня.
Он платит за кофе. Они расстаются, ее обеденный перерыв закончился. Впрочем, его перерыв тоже. Да, завтра она будет там. «А вы?»
На работе, во второй половине дня он спрашивает у Жерара, свободна ли еще квартира его матери в Кретее, вчера он говорил, что собирается ее сдавать. Стоя перед резьбонарезным станком, он думает, зачем было говорить Коринне про обручальное кольцо. Жерар, несомненно, соврал бы и не сказал, что женат. Он думает о Коринне, подходя к координатно-расточному станку, он думает о Коринне, пересаживаясь на ветку, ведущую к Бобиньи, он думает о Коринне, открывая дверь квартиры, он думает о Коринне, начиная закидывать вещи в чемодан. Сильвия сегодня дежурит в больнице, она вернется не раньше 20 часов.
Жерар принесет мне ключи только завтра. Он сказал, что я могу въехать сразу, а с бумагами разберемся позже. Квартира пустая, но это не страшно, пока возьму матрац из моей комнаты, у стариков. А сегодня ночью буду спать в отеле. Если найду какой-нибудь отель в 22 часа! Объяснение с Сильвией займет не меньше двух часов. А то и больше. В любом случае, не могу я оставаться с Сильвией, раз думаю только о ней. Это невозможно! Коринна, Коринна. С малюсенькими сиськами и широкой улыбкой. Завтра скажу ей, что бросил Сильвию. Вдруг это ее отпугнет? И что будет с Сильвией? О Боже, она умрет от горя! Ну, не могу я ей врать, не могу…
33. Жан Кантен
Марсьяль и Роже. Опус 6
34. Жан Оноре
35. Хуан Пабло
В полдень Жан Этьен действительно встречает эту девушку. Она даже сама спрашивает, можно ли ей присесть напротив него. Надо же, обычно они сидят целой компанией, с сослуживцами; а сегодня все пошли в марокканское кафе, в Баньоле. Ее зовут Коринна. Ничего особенного не происходит. Они просто разговаривают. Она – кассирша в универсаме, что над кафетерием. Он рассказывает о концерте, на который ходил с женой. Она не думала, что он женат. Он отвечает, что на работе всегда снимает обручальное кольцо: иначе на станке рискуешь потерять палец.
Неудивительно, что я не разглядел ее сиськи. У нее их практически нет, и ей это идет. Даже не знаю, почему. Ее как-то даже не представишь с парой таких ананасов, как у силиконовой красотки Лоаны, которую вчера показывала Сильвия на обложке иллюстрированного журнала. Обалденные у нее глаза! А ее манера брать стакан, это… Это потрясно! Роскошный рот, с пухлыми губами. Она прикольная. Как она рассказывает о своей работе, изображая клиентов, проходящих мимо ее кассы! Это сильнее меня.
Он платит за кофе. Они расстаются, ее обеденный перерыв закончился. Впрочем, его перерыв тоже. Да, завтра она будет там. «А вы?»
На работе, во второй половине дня он спрашивает у Жерара, свободна ли еще квартира его матери в Кретее, вчера он говорил, что собирается ее сдавать. Стоя перед резьбонарезным станком, он думает, зачем было говорить Коринне про обручальное кольцо. Жерар, несомненно, соврал бы и не сказал, что женат. Он думает о Коринне, подходя к координатно-расточному станку, он думает о Коринне, пересаживаясь на ветку, ведущую к Бобиньи, он думает о Коринне, открывая дверь квартиры, он думает о Коринне, начиная закидывать вещи в чемодан. Сильвия сегодня дежурит в больнице, она вернется не раньше 20 часов.
Жерар принесет мне ключи только завтра. Он сказал, что я могу въехать сразу, а с бумагами разберемся позже. Квартира пустая, но это не страшно, пока возьму матрац из моей комнаты, у стариков. А сегодня ночью буду спать в отеле. Если найду какой-нибудь отель в 22 часа! Объяснение с Сильвией займет не меньше двух часов. А то и больше. В любом случае, не могу я оставаться с Сильвией, раз думаю только о ней. Это невозможно! Коринна, Коринна. С малюсенькими сиськами и широкой улыбкой. Завтра скажу ей, что бросил Сильвию. Вдруг это ее отпугнет? И что будет с Сильвией? О Боже, она умрет от горя! Ну, не могу я ей врать, не могу…
33. Жан Кантен
Линия фронта отодвинулась на несколько километров. Судя по приглушенному шуму артиллерийского огня, проходит она где-то за холмами. Жан Кантен и Бертран после вчерашней атаки отрезаны от своей войсковой части. Они находят временное пристанище на уединенной ферме. Шквал железа и огня, обрушившийся на тихий деревенский уголок, снес часть крыши и крытое гумно. Жан Кантен кладет плащ и оружие на стол, сохранившийся в помещении, которое прежде, видимо, служило столовой, и усаживается спиной к камину. Камин холодный, они не стали его разжигать, опасаясь, что дым привлечет чье-либо внимание. Положив локти на стол, а голову на руки, он сосредоточенно перечитывает письмо:
– Эй! Жан Кантен! Твоя очередь… Я уже иссяк!
– Держись. Я иду!
Это Бертран, его голос доносится со второго этажа. Жану Кантену требуется еще немного времени, чтобы надписать адрес и аккуратно вложить карандаш и конверт во внутренний карман своего плаща. Через окно, открытое навстречу четырем ветрам, он смотрит на набрякшее свинцовое небо. Сегодня ночью прибавится снегу. На пустом дворе сидит голодная собака и, вздрагивая всем телом, вглядывается в дверь. Жан Кантен отряхивается и отважно поднимается по шаткой лестнице на второй этаж, где его ждет Бертран.
– Я пробил ее сам, можешь продолжить. Ты на меня не в обиде?
– Нет, нет…
В разоренной комнате лежит голая женщина, привязанная к спинкам неустойчивой кровати. Из-за нанесенных ей ударов кожа на животе и на груди стала фиолетовой. От царящего в комнате холода губы ее посинели. Дыхание прерывистое. Половые органы у нее в крови. Виднеется кровь и на стволе винтовки, с которой шел в атаку Бертран – заместитель главного бухгалтера на гражданской службе – там, у себя в стране… Женщина находит силы, чтобы отвернуться от солдата, который только что вошел.
Любовь моя,Немного подправив стиль, солдат второго года призыва Жан Кантен кладет карандаш на длинный фермерский стол. Неторопливо и тщательно складывает исписанные своим прилежным учительским почерком два листка бумаги и засовывает их в конверт, чудом оказавшийся здесь, на колпаке над камином. Смачивая языком тонкий слой засохшего клея, он на какой-то миг ощущает запах далекого школьного класса. «Попробую отдать письмо кому-нибудь из Красного Креста… Если меня не убьют. Интересно, отсылает ли кто-нибудь по почте письма, найденные на солдатских трупах?…»
Уже в который раз повторяю без устали в каждом письме: войны бессмысленны. Но разве можно думать по-другому? Здесь, на войне, ощущаешь нелепость самой природы человеческой. Люди стреляют в людей. Повсюду убитые, с обеих сторон. Стоны одинаковые, а, значит, страдания тоже одинаковые. Я никого не просил отправлять меня сражаться за то, что мне совершенно безразлично. Ни тебе, ни детям ничто не угрожало. Хотя единственные существа на земле, за которых я отдал бы жизнь, – это вы. С тех пор, как прибыл приказ о зачислении в эту часть, жизнь моя превратилась в постоянный кошмар. Политики, которые принимают решения и устраивают такие катастрофы, отсиживаются в столице, в тепле и уюте. Им никогда не увидеть, как собственная их кровь или кровь их товарищей покрывает огромные замерзшие пространства, оставляя вечные отметины, – свидетельства жестокости тех, кто населяет наш мир. Они вообще не представляют, сколько крови проливаем мы. Она течет каждый день, по земле, на которой ничего уже не произрастает. Вчера здесь впервые выпал снег. Кругом белым-бело, насколько хватает глаз, – это еще больше затрудняет работы по разминированию. Надо готовиться к суровой зиме. Мне тебя очень не хватает. По вечерам, пытаясь хоть немного поспать, я вспоминаю о нежности твоей кожи, о музыке твоего голоса, о твоих глазах, о твоих губах, так любящих ласкать мой живот. В мирной жизни мы не понимаем, какие мы счастливые… Как там подрастают Люсьен и Мадлен? Наверное, я их теперь не узнаю… Когда ближайший мой отпуск – неизвестно. У нас сейчас новый капитан. Он понимает, что мы не машины. Мужик что надо. Прислушивается к своим людям. Его предшественник убит. Не уверен, что настигшая его пуля прилетела из лагеря противника. Пиши мне почаще. Пусть ко мне попадают не все твои письма, но те, которые до меня доходят, подобны солнечному лучу, они освещают мое сердце и помогают мне выстоять. Время здесь течет медленно. Пасмурные дни тянутся бесконечно, а ночи преисполнены смертей, криков и кошмаров. Что бы ни случилось, знай – я тебя люблю, и вы трое – единственная причина, мешающая мне броситься под вражеский огонь, чтобы поскорее со всем этим покончить. Пиши мне почаще. Пусть ко мне попадают не все твои письма, но те, которые до меня доходят, подобны весне среди зимы, они – бальзам для моего сердца, мазь для моих ран, твои губы на моих губах.
Я тебя люблю. Всеми силами души, которые у меня еще остались.
Твой Жан Кантен
– Эй! Жан Кантен! Твоя очередь… Я уже иссяк!
– Держись. Я иду!
Это Бертран, его голос доносится со второго этажа. Жану Кантену требуется еще немного времени, чтобы надписать адрес и аккуратно вложить карандаш и конверт во внутренний карман своего плаща. Через окно, открытое навстречу четырем ветрам, он смотрит на набрякшее свинцовое небо. Сегодня ночью прибавится снегу. На пустом дворе сидит голодная собака и, вздрагивая всем телом, вглядывается в дверь. Жан Кантен отряхивается и отважно поднимается по шаткой лестнице на второй этаж, где его ждет Бертран.
– Я пробил ее сам, можешь продолжить. Ты на меня не в обиде?
– Нет, нет…
В разоренной комнате лежит голая женщина, привязанная к спинкам неустойчивой кровати. Из-за нанесенных ей ударов кожа на животе и на груди стала фиолетовой. От царящего в комнате холода губы ее посинели. Дыхание прерывистое. Половые органы у нее в крови. Виднеется кровь и на стволе винтовки, с которой шел в атаку Бертран – заместитель главного бухгалтера на гражданской службе – там, у себя в стране… Женщина находит силы, чтобы отвернуться от солдата, который только что вошел.
Марсьяль и Роже. Опус 6
Освободив низкий стол от тарелок, Роже кладет на него квадратную доску для го и пытается объяснить Марсьялю основы этой игры. Но молодому человеку трудно сосредоточиться на черных и белых камешках и соответствующих им территориях.
– Кое-что мне все же непонятно.
– Думаю, речь идет не об игре…
– Действительно, не об этом. Ты недавно говорил, что человек – не единое целое. И тут же добавляешь, что благодаря дзэн-буддийской практике ты стремишься выйти за пределы пяти центров, о которых упоминал Гурджиев. Но зачем – разве не ради достижения единства? И единства чего? Своего эго? Здесь нет противоречия?
– Нет. Во время практики дзадзэн, я…
– И что в точности означает «практика дзадзэн»?
– О! Это просто техника сосредоточения мыслей и дыхания, осуществляемая в позе, которую йоги называют «лотос». Практика эта отработана Шойо Дайши, японским монахом, жившим в XIII веке. Он создатель школы дзэн Сото. С тех пор техника эта получила широкое распространение. Она позволяет достичь интересующего тебя состояния. Назовем его «Пробуждение». По-японски сатори. Я ответил на твой вопрос?
– И да… и нет! Я знаю теперь, что делается технически, но… Я не знаю, как делать и что искать.
– По-прежнему торопимся, да? Подчинить себе пять центров, означает глубже познать и лучше прочувствовать собственное эго. Однако высшая цель – выйти за его пределы. Чем более устраняется эго, тем праведнее становятся наши поступки и яснее – наши мысли. Эго, конечно же, защищается и, естественно, противостоит пробуждению, готовому его устранить.
Марсьяль машинально играет с камушками, стараясь усвоить эту мысль. Взгляд его падает на единственный в этой комнате предмет мебели и на стоящий на нем портрет.
– Это Элен?
– Да. Злые языки уверяют, будто Энди Уорхол не умел рисовать. Неправда, и вот тому доказательство!
– Это работа Уорхола?
– Тогда снимался один из его фильмов. Кажется, фильм Сон. В Нью-Йорке, то ли в 1962, то ли в 1963 году, не помню. Оба мы были участниками «Механики искусства», проходившей в Университете. Элен, конечно, тоже там была. Он пригласил нас на прием, устроенный им по поводу первого просмотра его фильма.
– А где же подпись?
– Я попросил, чтобы он не подписывал.
– Почему? Сейчас такой рисунок стоил бы кучу денег!
– Именно из этих соображений. Мне хотелось хранить не рисунок Уорхола, а портрет Элен. Предпочитаю счастье удовольствию.
– Какое между ними различие?
– Прежде всего, продолжительность. Удовольствие – это краткий миг. Мое эго испытало бы удовольствие от владения рисунком Уорхола. Счастье длится дольше. Счастье – это видеть Элен каждый день. И к тому же активизируются различные центры. Удовольствие первично, оно приводит в действие двигательный и сексуальный центры. Счастье сложно и многогранно, оно воздействует на эмоциональный и интеллектуальный центры.
– Сдается мне, в гостиничных номерах ты активизировал и двигательный, и сексуальный свои центры, я не прав? Ты ведь с ней спал, а не практиковал дзадзэн!
– Верно. Для нас это был дополнительный способ соединения. После наших занятий любовью все проведенные вместе дни казались яркими, будто раскрашенными некой божественной кистью. В тот период в Нью-Йорке, когда был сделан этот портрет, я бродил по улицам Бруклина, освещенным и красочным. А в реальности они считаются одними из самых грязных и тусклых улиц мира. Все люди, встречавшиеся мне по дороге, казались самыми близкими моими знакомыми! Во вселенной из кирпича и бетона мне виделись лишь деревья и цветы, а малейшее переживание трогало меня до слез. Я ощущал себя частью огромного замысла, бывшего запредельнее меня, запредельнее всех нас. Это был совершенный замысел совершенного существа!
– Бога?
– Что-то в этом роде, да…
– Того самого Бога, который сказал: «Не прелюбодействуй»?
– Ах, ты о мстительном Боге Моисея! «Не желай жены ближнего твоего», ни дома его, ни осла его, и так далее. Вот видишь, в отдельных местах Библии женщины включены в некий каталог… Но он же и Бог Евангелия, прощающий людям их грехи.
Смутная улыбка мелькает на губах Роже, перед его глазами проплывают воспоминания.
– Элен была католичка. И носила золотой крестик, свисавший между ее грудей. Мы занимались любовью, ей нравилось садиться на меня сверху и самой направлять волны наслаждения, целуя меня, она нагибалась, ее крестик падал мне в рот. И мы играли с ним языком. Если Бог существует, он не должен осуждать наши игры. В них нет никакой похоти, одна всепоглощающая любовь между двумя существами, распространяющая свои лучи на остальной мир.
– Но физическая любовь бывает такой грязной! И вообще, все эти… Сперма, и прочее…
– Сперма не грязная! Ничто не грязно само по себе! Вещи существуют как данность. А остальное – не более, чем создание твоего интеллекта. Знаешь, тогда я даже принял решение – никогда не изливать семя и никогда не доводить свое наслаждение до конца. В тот момент этим способом я давал Элен понять, сколь она драгоценна для меня. И это доводило ее до безумия. И, быть может, самому мне казалось, что этим я как бы меньше изменяю Розе?…
– Ты умеешь делать такое? Удерживать собственную эякуляцию?
– В то время мне это стоило большого труда, но все-таки удавалось. Я уже немного разбирался в йоге. Позднее я понял – это свидетельствовало о том, что я уже был готов к дао.
– Дао?
– Это означает «путь». Одна из основных категорий древнекитайской философии, закономерность всего сущего, его порождающее и организующее начало, воплощение единства мира. Вот, послушай, как об этом написано:
– Золотой Человек – это Будда. Так считается в буддизме – индийском, китайском, японском или тибетском. Идейные споры служителей культа совершенно лишены смысла! Для евреев Христос – не Мессия. Для христиан, протестанты – еретики. Для мусульман, единственный достойный пророк – Магомет. Нелепые ссоры священников, увы – лишь поводы для войн! Учитель Кун, по-китайски Кун-цзы –это Конфуций. Он бродил по измученному и раздробленному Китаю, поделенному между воюющими правителями, и каждому из них предлагал свою помощь, но никто не последовал его советам всерьез. Впоследствии, однако, ученикам удалось собрать его наставления и основать единый Китай.
– Какая связь между дао и умением не доводить свое наслаждение до конца?
– Дао различает два величайших порядка вещей. Инь – теневой склон горы, ночь, Луна, влага, ожидание. Это женское начало. И ян – светлый склон горы, день, Солнце, тепло, действие. Это мужское начало. Равновесие между инь и ян суть равновесие мира. И именно сексуальное соединение мужчины и женщины является священнодействием, восстанавливающим на миг гармонию вселенной. Семяизвержение символизирует преобладание действия над ожиданием, оно нарушает равновесие. Женщина получает избыток ян, столько же энергии теряет мужчина, переполняясь инь. Если не изливать семя, этот миг равновесия можно продлить.
– И надолго?
– На целые часы напролет. Порой мы оставались в таком состоянии всю ночь. Бедра наши приспосабливались к неторопливому спокойному ритму бортовой качки корабля, стоящего на якоре в тихой бухте. Элен получала удовольствие столько раз, сколько ей хотелось. Мы, в определенном смысле, двигались синхронно с ритмами космоса.
– Но… А как же ты?
– Знаю, такое нелегко понять. Напоминает достижение первого результата от мастурбации. Прежде, ты прикасался к своему половому органу тысячу раз, но при этом ничего не происходило. Младенцы и маленькие дети делают это беспрерывно. И вдруг в один прекрасный день ты продолжаешь делать то же самое – и свершается чудо: ты открываешь для себя наслаждение извергать семя. Твое тело к этому мигу уже подготовлено. В моем же случае происходит нечто подобное, только наоборот. Ты уже знаешь, что твое тело способно на семяизвержение, но вдруг, в один прекрасный день, этого не делаешь. И это знак, что душа твоя подготовлена. Ты ощущаешь себя безмятежным, уверенным в себе, в тебе исключительно много энергии, гораздо больше, чем если бы ты испытал «оргазм», описанный сексологами. Кстати, именно под таким углом зрения рассматривали половой акт китайцы. Каждый старался помочь партнеру захватить в плен энергию противоположного начала. Женщины стремились доставлять мужчинам удовольствие, а мужчины – придерживать при себе семя, полагая, что это обеспечит им долголетие.
– Ты веришь, что долголетием своим обязан такому приему?
– Пусть толпы ученых мужей рассмеются мне в глаза – я в этом глубоко убежден. У меня, по существу, нет никаких доказательств этого. В любом случае, речь идет об эпифеномене – употребим слово из их же лексикона. Впрочем, не этого я искал с Элен. В тот период я еще об этом не знал.
– Но сперма… надо же ее все-таки куда-то девать?
– Конечно, древние китайцы советовали двадцатилетнему мужчине изливать семя один раз в неделю, тридцатилетнему – один раз в десять дней, и так далее.
– А в твоем возрасте?
– О! Один раз в шесть месяцев… Этого более, чем достаточно.
– И… Как, ты… Ты еще занимаешься любовью?
– Ну да! Тебя это тебя удивляет? Чувствую, в воздухе витает следующий вопрос, относительно возраста моих партнерш.
Марсьяль молчит, но говорят за него глаза.
– И молодые, и старые! Ну как, теперь ты удовлетворен? И простишь меня, если я не стану называть их имен? В настоящее время, это для меня просто практика, то же, что дзадзэн. Меньше всего на свете принимает в ней участие мое эго. Практика эта ценна тем, что продлевает мое прохождение по Земле и смягчает его тяготы.
– Простое упражнение?! А как же они?
– Ах, эти дамы, для них это важно!.. Представь: автор Пепла и Свинца, ставший дзэн-мастером! Им льстит, что я еще могу, в своем преклонном возрасте, вступать с ними в близкие отношения… знали бы они, сколь безразлична мне «любовь», в том смысле, в каком они ее понимают, как и все прочие глупости, которые я некогда мог совершать, добиваясь их милостей!
Роже усмехается и складывает камешки для игры в го. Затем поднимается, берет квадратную доску и выходит из столовой, оставляя Марсьяля наедине с портретом. Марсьяль задумывается о супружеской измене, доставившей столько бед его родителям, отравившей собственное его мироощущение. Отныне он склонялся к мысли о том, что нарушение супружеской верности запретно не только с точки зрения общества и религии. Нет, прелюбодеяние не просто запретно, это предательство, оно страшнее лжи, это предательство, убивающее совершенное согласие между мужчиной и женщиной. Оно подобно прорехе в ткани, из которой соткан мир. Союз супружеской пары – это неумело выстроенная Вавилонская башня, задуманная для того, чтобы достать до небес, это натянутый лук, чья стрела направлена на искомую цель. Но Вавилонская башня обрушивается, даже если она, казалось, уже вознеслась до небес. А стрела, прямая, как и ее траектория, неизбежно падает вниз, вонзаясь в многострадальную почву нашей действительности.
– Кое-что мне все же непонятно.
– Думаю, речь идет не об игре…
– Действительно, не об этом. Ты недавно говорил, что человек – не единое целое. И тут же добавляешь, что благодаря дзэн-буддийской практике ты стремишься выйти за пределы пяти центров, о которых упоминал Гурджиев. Но зачем – разве не ради достижения единства? И единства чего? Своего эго? Здесь нет противоречия?
– Нет. Во время практики дзадзэн, я…
– И что в точности означает «практика дзадзэн»?
– О! Это просто техника сосредоточения мыслей и дыхания, осуществляемая в позе, которую йоги называют «лотос». Практика эта отработана Шойо Дайши, японским монахом, жившим в XIII веке. Он создатель школы дзэн Сото. С тех пор техника эта получила широкое распространение. Она позволяет достичь интересующего тебя состояния. Назовем его «Пробуждение». По-японски сатори. Я ответил на твой вопрос?
– И да… и нет! Я знаю теперь, что делается технически, но… Я не знаю, как делать и что искать.
– По-прежнему торопимся, да? Подчинить себе пять центров, означает глубже познать и лучше прочувствовать собственное эго. Однако высшая цель – выйти за его пределы. Чем более устраняется эго, тем праведнее становятся наши поступки и яснее – наши мысли. Эго, конечно же, защищается и, естественно, противостоит пробуждению, готовому его устранить.
Марсьяль машинально играет с камушками, стараясь усвоить эту мысль. Взгляд его падает на единственный в этой комнате предмет мебели и на стоящий на нем портрет.
– Это Элен?
– Да. Злые языки уверяют, будто Энди Уорхол не умел рисовать. Неправда, и вот тому доказательство!
– Это работа Уорхола?
– Тогда снимался один из его фильмов. Кажется, фильм Сон. В Нью-Йорке, то ли в 1962, то ли в 1963 году, не помню. Оба мы были участниками «Механики искусства», проходившей в Университете. Элен, конечно, тоже там была. Он пригласил нас на прием, устроенный им по поводу первого просмотра его фильма.
– А где же подпись?
– Я попросил, чтобы он не подписывал.
– Почему? Сейчас такой рисунок стоил бы кучу денег!
– Именно из этих соображений. Мне хотелось хранить не рисунок Уорхола, а портрет Элен. Предпочитаю счастье удовольствию.
– Какое между ними различие?
– Прежде всего, продолжительность. Удовольствие – это краткий миг. Мое эго испытало бы удовольствие от владения рисунком Уорхола. Счастье длится дольше. Счастье – это видеть Элен каждый день. И к тому же активизируются различные центры. Удовольствие первично, оно приводит в действие двигательный и сексуальный центры. Счастье сложно и многогранно, оно воздействует на эмоциональный и интеллектуальный центры.
– Сдается мне, в гостиничных номерах ты активизировал и двигательный, и сексуальный свои центры, я не прав? Ты ведь с ней спал, а не практиковал дзадзэн!
– Верно. Для нас это был дополнительный способ соединения. После наших занятий любовью все проведенные вместе дни казались яркими, будто раскрашенными некой божественной кистью. В тот период в Нью-Йорке, когда был сделан этот портрет, я бродил по улицам Бруклина, освещенным и красочным. А в реальности они считаются одними из самых грязных и тусклых улиц мира. Все люди, встречавшиеся мне по дороге, казались самыми близкими моими знакомыми! Во вселенной из кирпича и бетона мне виделись лишь деревья и цветы, а малейшее переживание трогало меня до слез. Я ощущал себя частью огромного замысла, бывшего запредельнее меня, запредельнее всех нас. Это был совершенный замысел совершенного существа!
– Бога?
– Что-то в этом роде, да…
– Того самого Бога, который сказал: «Не прелюбодействуй»?
– Ах, ты о мстительном Боге Моисея! «Не желай жены ближнего твоего», ни дома его, ни осла его, и так далее. Вот видишь, в отдельных местах Библии женщины включены в некий каталог… Но он же и Бог Евангелия, прощающий людям их грехи.
Смутная улыбка мелькает на губах Роже, перед его глазами проплывают воспоминания.
– Элен была католичка. И носила золотой крестик, свисавший между ее грудей. Мы занимались любовью, ей нравилось садиться на меня сверху и самой направлять волны наслаждения, целуя меня, она нагибалась, ее крестик падал мне в рот. И мы играли с ним языком. Если Бог существует, он не должен осуждать наши игры. В них нет никакой похоти, одна всепоглощающая любовь между двумя существами, распространяющая свои лучи на остальной мир.
– Но физическая любовь бывает такой грязной! И вообще, все эти… Сперма, и прочее…
– Сперма не грязная! Ничто не грязно само по себе! Вещи существуют как данность. А остальное – не более, чем создание твоего интеллекта. Знаешь, тогда я даже принял решение – никогда не изливать семя и никогда не доводить свое наслаждение до конца. В тот момент этим способом я давал Элен понять, сколь она драгоценна для меня. И это доводило ее до безумия. И, быть может, самому мне казалось, что этим я как бы меньше изменяю Розе?…
– Ты умеешь делать такое? Удерживать собственную эякуляцию?
– В то время мне это стоило большого труда, но все-таки удавалось. Я уже немного разбирался в йоге. Позднее я понял – это свидетельствовало о том, что я уже был готов к дао.
– Дао?
– Это означает «путь». Одна из основных категорий древнекитайской философии, закономерность всего сущего, его порождающее и организующее начало, воплощение единства мира. Вот, послушай, как об этом написано:
– Кто такой Золотой Человек? И что это за Учитель Кун?
«Да, это высшее и бесконечное Дао.
Творец себя самого, действует ради недеяния,
Конец и начало всех лет.
Рождено раньше Неба и раньше Земли,
Молчаливо охватывает целостность времени,
Беспрерывно проходит через непрерывность эпох.
На Западе оно просветило великого Учителя Кун,
А на Востоке оно обратило Золотого Человека.
Служит образцом для ста царей,
Передается мудрецами из поколения в поколение,
Прародитель всех учений,
И тайна, превосходящая все тайны…»
– Золотой Человек – это Будда. Так считается в буддизме – индийском, китайском, японском или тибетском. Идейные споры служителей культа совершенно лишены смысла! Для евреев Христос – не Мессия. Для христиан, протестанты – еретики. Для мусульман, единственный достойный пророк – Магомет. Нелепые ссоры священников, увы – лишь поводы для войн! Учитель Кун, по-китайски Кун-цзы –это Конфуций. Он бродил по измученному и раздробленному Китаю, поделенному между воюющими правителями, и каждому из них предлагал свою помощь, но никто не последовал его советам всерьез. Впоследствии, однако, ученикам удалось собрать его наставления и основать единый Китай.
– Какая связь между дао и умением не доводить свое наслаждение до конца?
– Дао различает два величайших порядка вещей. Инь – теневой склон горы, ночь, Луна, влага, ожидание. Это женское начало. И ян – светлый склон горы, день, Солнце, тепло, действие. Это мужское начало. Равновесие между инь и ян суть равновесие мира. И именно сексуальное соединение мужчины и женщины является священнодействием, восстанавливающим на миг гармонию вселенной. Семяизвержение символизирует преобладание действия над ожиданием, оно нарушает равновесие. Женщина получает избыток ян, столько же энергии теряет мужчина, переполняясь инь. Если не изливать семя, этот миг равновесия можно продлить.
– И надолго?
– На целые часы напролет. Порой мы оставались в таком состоянии всю ночь. Бедра наши приспосабливались к неторопливому спокойному ритму бортовой качки корабля, стоящего на якоре в тихой бухте. Элен получала удовольствие столько раз, сколько ей хотелось. Мы, в определенном смысле, двигались синхронно с ритмами космоса.
– Но… А как же ты?
– Знаю, такое нелегко понять. Напоминает достижение первого результата от мастурбации. Прежде, ты прикасался к своему половому органу тысячу раз, но при этом ничего не происходило. Младенцы и маленькие дети делают это беспрерывно. И вдруг в один прекрасный день ты продолжаешь делать то же самое – и свершается чудо: ты открываешь для себя наслаждение извергать семя. Твое тело к этому мигу уже подготовлено. В моем же случае происходит нечто подобное, только наоборот. Ты уже знаешь, что твое тело способно на семяизвержение, но вдруг, в один прекрасный день, этого не делаешь. И это знак, что душа твоя подготовлена. Ты ощущаешь себя безмятежным, уверенным в себе, в тебе исключительно много энергии, гораздо больше, чем если бы ты испытал «оргазм», описанный сексологами. Кстати, именно под таким углом зрения рассматривали половой акт китайцы. Каждый старался помочь партнеру захватить в плен энергию противоположного начала. Женщины стремились доставлять мужчинам удовольствие, а мужчины – придерживать при себе семя, полагая, что это обеспечит им долголетие.
– Ты веришь, что долголетием своим обязан такому приему?
– Пусть толпы ученых мужей рассмеются мне в глаза – я в этом глубоко убежден. У меня, по существу, нет никаких доказательств этого. В любом случае, речь идет об эпифеномене – употребим слово из их же лексикона. Впрочем, не этого я искал с Элен. В тот период я еще об этом не знал.
– Но сперма… надо же ее все-таки куда-то девать?
– Конечно, древние китайцы советовали двадцатилетнему мужчине изливать семя один раз в неделю, тридцатилетнему – один раз в десять дней, и так далее.
– А в твоем возрасте?
– О! Один раз в шесть месяцев… Этого более, чем достаточно.
– И… Как, ты… Ты еще занимаешься любовью?
– Ну да! Тебя это тебя удивляет? Чувствую, в воздухе витает следующий вопрос, относительно возраста моих партнерш.
Марсьяль молчит, но говорят за него глаза.
– И молодые, и старые! Ну как, теперь ты удовлетворен? И простишь меня, если я не стану называть их имен? В настоящее время, это для меня просто практика, то же, что дзадзэн. Меньше всего на свете принимает в ней участие мое эго. Практика эта ценна тем, что продлевает мое прохождение по Земле и смягчает его тяготы.
– Простое упражнение?! А как же они?
– Ах, эти дамы, для них это важно!.. Представь: автор Пепла и Свинца, ставший дзэн-мастером! Им льстит, что я еще могу, в своем преклонном возрасте, вступать с ними в близкие отношения… знали бы они, сколь безразлична мне «любовь», в том смысле, в каком они ее понимают, как и все прочие глупости, которые я некогда мог совершать, добиваясь их милостей!
Роже усмехается и складывает камешки для игры в го. Затем поднимается, берет квадратную доску и выходит из столовой, оставляя Марсьяля наедине с портретом. Марсьяль задумывается о супружеской измене, доставившей столько бед его родителям, отравившей собственное его мироощущение. Отныне он склонялся к мысли о том, что нарушение супружеской верности запретно не только с точки зрения общества и религии. Нет, прелюбодеяние не просто запретно, это предательство, оно страшнее лжи, это предательство, убивающее совершенное согласие между мужчиной и женщиной. Оно подобно прорехе в ткани, из которой соткан мир. Союз супружеской пары – это неумело выстроенная Вавилонская башня, задуманная для того, чтобы достать до небес, это натянутый лук, чья стрела направлена на искомую цель. Но Вавилонская башня обрушивается, даже если она, казалось, уже вознеслась до небес. А стрела, прямая, как и ее траектория, неизбежно падает вниз, вонзаясь в многострадальную почву нашей действительности.
34. Жан Оноре
Сорокаоднолетний Жан Оноре – штатный работник крупной международной компании по прокату автомобилей и руководитель агентства в Байонне. На этом основании, в полном его распоряжении
«драйв»парка в сто пятьдесят машин всех типов, кроме большегрузных грузовиков, и
«тим»примерно в двадцать человек, в зависимости от сезона. После каждого совещания по «мотивации» (они произносят
мотивэйшн!), организованного командой по маркетингу его объединения, он выносит перлы американизмов, и умирает со смеху от этих словечек, едва покидает здание парижского офиса, где сидит французское руководство. Хотя во время заседаний прекрасно исполняет роль вдумчивого и прилежного управленческого работника. Для человека, который в шестнадцать лет мечтал о подмостках Национального Театра, эта работа, конечно, не панацея от всех бед, но он научился довольствоваться такой жизнью – в целом, она куда надежнее и приятнее, чем неуверенное существование бродячего артиста. Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
Каролина – это его дорогая женушка, родившая ему двух прелестных ребятишек. Жан Оноре ежедневно и неустанно радуется своему согласию с женой. За семнадцать лет совместной жизни они научились понимать друг друга с полуслова. О верности Жана Оноре ходят легенды. Особенно после того, как одна клиентка, видно, нимфоманка, выскочила из его кабинета полуголая, с криками, что вести себя так недопустимо, и что нельзя отказывать, если тебе делают авансы. Слова дамочка употребила куда более резкие, а история эта разнеслась буквально по всей Байонне. И действительно – верность Жана Оноре непоколебима. К ветреным мужьям он относится без всякой симпатии. Тратить столько энергии на то, чтобы самому себе создавать сложности! Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
Жизнь в междуречье Нив и Адур прекрасна, и течение ее безмятежно! К 19 часам он лично закрывает агентство и устраивает себе небольшую прогулку по набережным, ему нравится вдыхать испарения Атлантики на фоне оживленных террас кафе. Потом он садится в свою машину и двигается вдоль большого бульвара, превратившего Байонну, Англе и Биариц в единый городской комплекс. Немного не доезжая до Англе, он сворачивает на узкую дорогу, ведущую в Буко. Он прибывает домой точно в срок, чтобы до телевизионных новостей успеть выпить легкого вина. Рядом с креслом его поджидают тапочки и бокал. К этому часу Каролина на кухне. С детьми она уже пообщалась, накормила их, а теперь вносит последних штрих в ужин, который готовит только для них двоих. Детей надо уложить спать к концу выпуска новостей. Они должны высыпаться, это непременное условие для хорошей успеваемости в школе и для всего остального! Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
Жан Оноре – тонкий гастроном, он не выносит кулинарных полуфабрикатов. Все, что оказывается на их тарелках, Каролина готовит сама. И это предмет особой гордости Жана Оноре. Он очень требователен в отношении качества продуктов. Универсамы – не для них. Каролина каждый день ходит на рынок, у нее постоянные поставщики. И мясо она покупает непосредственно у производителя. Так, по крайней мере, знаешь, как откармливали скот, и понимаешь, что ты ешь. И сбережения накапливаются вроде незаметно! Пусть дороже, чем в больших универсальных магазинах, зато на рынке у Каролины не возникнет искушения позариться на всякие дурацкие распродажи, с их прилавками-витринами! Говорит об этом Жан Оноре сочным языком Жана Пьера Коффа. [5]Да, конечно, это требует труда! Но ведь ничто не делается само, без усилий и, в конечном счете, оказываешься в выигрыше. Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
После еды Жан Оноре просматривает фильм по телевизору. Будучи любителем и знатоком кино, он приобрел для себя телевизор с широким экраном и прекрасным звуком. И к нему – параболическую антенну и декодер, чтобы лакомиться новинками каждый вечер. Каролина уже прочла детям вечернюю сказку, и перед началом фильма они приходят его поцеловать. Она все прибирает, стараясь шуметь как можно меньше, поскольку знает, что он не выносит звуковые помехи и желает максимально воспользоваться преимуществами звука Dolby Surround. Разве не верх глупости: заплатить такую цену, чтобы слушать, как гремит посуда. Нередко Каролина пользуется моментом, когда муж занят, а дети улеглись, чтобы заняться бельем. Стиральная машина стоит в гараже и никому не мешает; сама Каролина бесшумно гладит утюгом белье и складывает его в стопку. Жан Оноре должен явиться в Агентство в безупречно выглаженной сорочке. Он считает, что мужчины, которые пренебрежительно относятся к своей внешности, пренебрежительно относятся и к своей работе. Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
Когда она укладывается в кровать рядом с ним, он часто уже спит, уткнувшись носом в журналы по моделированию. Жан Оноре увлечен морским моделированием. Он президент местного клуба, и страсть эта отнимает у него массу времени, практически весь уик-энд. И немало денег. Когда дети пошли в школу, перед Каролиной встал вопрос, не вернуться ли ей на прежнюю работу, в туристическую фирму. Но Жан Оноре полагает, что у них достаточно доходов, чтобы без этого обойтись. Вот еще – только дополнительно платить налоги! Не говоря о том, что будет покончено со спокойствием, с качеством жизни и со здоровым питанием. А так – малыши обедают дома, избегая столовой, куда еду привозят невесть откуда! Однако, он понимает, что неработаюшая жена может ощутить недостаток социальных связей. И намерен предложить ей должность казначея в клубе по моделированию. Он уже сказал членам ассоциации – с ее точностью и методичностью она будет творить чудеса. Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
Если бы хоть кому-нибудь пришло в голову спрашивать ее мнение.
Каролина – это его дорогая женушка, родившая ему двух прелестных ребятишек. Жан Оноре ежедневно и неустанно радуется своему согласию с женой. За семнадцать лет совместной жизни они научились понимать друг друга с полуслова. О верности Жана Оноре ходят легенды. Особенно после того, как одна клиентка, видно, нимфоманка, выскочила из его кабинета полуголая, с криками, что вести себя так недопустимо, и что нельзя отказывать, если тебе делают авансы. Слова дамочка употребила куда более резкие, а история эта разнеслась буквально по всей Байонне. И действительно – верность Жана Оноре непоколебима. К ветреным мужьям он относится без всякой симпатии. Тратить столько энергии на то, чтобы самому себе создавать сложности! Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
Жизнь в междуречье Нив и Адур прекрасна, и течение ее безмятежно! К 19 часам он лично закрывает агентство и устраивает себе небольшую прогулку по набережным, ему нравится вдыхать испарения Атлантики на фоне оживленных террас кафе. Потом он садится в свою машину и двигается вдоль большого бульвара, превратившего Байонну, Англе и Биариц в единый городской комплекс. Немного не доезжая до Англе, он сворачивает на узкую дорогу, ведущую в Буко. Он прибывает домой точно в срок, чтобы до телевизионных новостей успеть выпить легкого вина. Рядом с креслом его поджидают тапочки и бокал. К этому часу Каролина на кухне. С детьми она уже пообщалась, накормила их, а теперь вносит последних штрих в ужин, который готовит только для них двоих. Детей надо уложить спать к концу выпуска новостей. Они должны высыпаться, это непременное условие для хорошей успеваемости в школе и для всего остального! Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
Жан Оноре – тонкий гастроном, он не выносит кулинарных полуфабрикатов. Все, что оказывается на их тарелках, Каролина готовит сама. И это предмет особой гордости Жана Оноре. Он очень требователен в отношении качества продуктов. Универсамы – не для них. Каролина каждый день ходит на рынок, у нее постоянные поставщики. И мясо она покупает непосредственно у производителя. Так, по крайней мере, знаешь, как откармливали скот, и понимаешь, что ты ешь. И сбережения накапливаются вроде незаметно! Пусть дороже, чем в больших универсальных магазинах, зато на рынке у Каролины не возникнет искушения позариться на всякие дурацкие распродажи, с их прилавками-витринами! Говорит об этом Жан Оноре сочным языком Жана Пьера Коффа. [5]Да, конечно, это требует труда! Но ведь ничто не делается само, без усилий и, в конечном счете, оказываешься в выигрыше. Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
После еды Жан Оноре просматривает фильм по телевизору. Будучи любителем и знатоком кино, он приобрел для себя телевизор с широким экраном и прекрасным звуком. И к нему – параболическую антенну и декодер, чтобы лакомиться новинками каждый вечер. Каролина уже прочла детям вечернюю сказку, и перед началом фильма они приходят его поцеловать. Она все прибирает, стараясь шуметь как можно меньше, поскольку знает, что он не выносит звуковые помехи и желает максимально воспользоваться преимуществами звука Dolby Surround. Разве не верх глупости: заплатить такую цену, чтобы слушать, как гремит посуда. Нередко Каролина пользуется моментом, когда муж занят, а дети улеглись, чтобы заняться бельем. Стиральная машина стоит в гараже и никому не мешает; сама Каролина бесшумно гладит утюгом белье и складывает его в стопку. Жан Оноре должен явиться в Агентство в безупречно выглаженной сорочке. Он считает, что мужчины, которые пренебрежительно относятся к своей внешности, пренебрежительно относятся и к своей работе. Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
Когда она укладывается в кровать рядом с ним, он часто уже спит, уткнувшись носом в журналы по моделированию. Жан Оноре увлечен морским моделированием. Он президент местного клуба, и страсть эта отнимает у него массу времени, практически весь уик-энд. И немало денег. Когда дети пошли в школу, перед Каролиной встал вопрос, не вернуться ли ей на прежнюю работу, в туристическую фирму. Но Жан Оноре полагает, что у них достаточно доходов, чтобы без этого обойтись. Вот еще – только дополнительно платить налоги! Не говоря о том, что будет покончено со спокойствием, с качеством жизни и со здоровым питанием. А так – малыши обедают дома, избегая столовой, куда еду привозят невесть откуда! Однако, он понимает, что неработаюшая жена может ощутить недостаток социальных связей. И намерен предложить ей должность казначея в клубе по моделированию. Он уже сказал членам ассоциации – с ее точностью и методичностью она будет творить чудеса. Каролина наверняка держалась бы того же мнения.
Если бы хоть кому-нибудь пришло в голову спрашивать ее мнение.
35. Хуан Пабло
Стоя перед зеркалом во весь рост, Хуан Пабло изгибается, разглядывая нижнюю часть своих ягодиц. Эта часть тела сделалась дряблой, ничего не поделаешь. Он поворачивается к зеркалу лицом, отводя глаза от своего полового органа, который всегда казался ему слишком маленьким, и пытается приукрасить изображение, мысленно накладывая на свой помятый живот брюшной пресс атлета. На какой-то миг он ясно представляет свой автопортрет в образе метателя диска. Итифаллический дискобол. Как далека иллюзия от реальности! Он постарел, и это отвратительно. Отойдя в сторону, он достает с полки над умывальником маленькие ножницы. И толстыми пальцами, затвердевшими от смазок, принимается за выполнение весьма тонкой работы – обрезает волоски, выглядывающие из его ноздрей. Надо быть внимательнее. Одно неловкое движение – поранишься. Он отсекает несколько белых, почти прозрачных волосков прямо у корня. И тут вздрагивает, от пронзительного голоса, раздающегося из комнаты: