Страница:
– Так точно, капитан.
– Тогда разгружайтесь. Нам к вечеру надо уже в расположение прибыть.
– Ясно.
Подзываю заместителя по технической части и отдаю ему распоряжение. Торопливо из теплушек достают аккумуляторы, извлекают из-под днищ танков брусья, чтобы снять машины с платформ. Короче, работа закипает. Моё внимание привлекает звонкая ругань, доносящаяся от стоящего на третьей платформе «Т-26». Подхожу поближе.
– Чего разоряешься, Семенцов?
– Да вот, товарищ командир, брезент спёрли. Прошляпила охрана.
Брезент? Это серьёзно. Даже слишком. Чехол от танка – это, почитай, крыша для экипажа. И укрыться от дождя, если что. И заночевать. Даже зимой. Подъезжаешь к воронке, разжигаешь на дне костёр. Потом, когда прогорит, выкидываешь золу и мусор, стелешь брезент на землю, накрываешься, наезжаешь танком на края. А сам внутрь. И в лютые морозы переночевать можно. Так что дело серьёзное. Ребятам крупно не повезло, и с часовых не спросишь, поскольку охраняли нас стрелки НКПС, а не свои. Бардак, одним словом. Ладно. Найдём ещё. До первого боя, как я понял, недолго, а после него будут и чехлы, и много чего ещё… Моторы нашей разнокалиберной колонны уже ревут. Торопливо разбираемся по машинам и трогаемся. Я примащиваюсь на левой башенке, а поскольку мой танк головной – рядом садится капитан, сопровождающий нас до места базирования. В одном строю идут машины всех видов и типов. Несколько пушечных «Т-26», мой «два-восемь», одновременно являющийся и самым большим, и самым тяжёлым в колонне. Суетливо перебирают узкими траками «Т-38Ш» и «Т-60». Пыхтит дымами из выхлопных труб английская «Матильда». Вот именно эта «дама» и внушает мне самые большие опасения, поскольку ход у неё, мягко скажем, неприспособлен для русской зимы. То лёд между фальшбортами набьётся, то соляр отечественный заморские «лейланды» кушать не желают. Чует моё сердце, что ещё хлебнём мы с ней…
К моему собственному удивлению добираемся до отведённой нам на постой деревеньки без поломок и происшествий. Там короткий отдых и ужин в быстро сгущающемся сумраке раннего зимнего вечера. Но мне, как всегда, не везёт. Срочно вызывают в штаб, чтобы поставить задачу сводному батальону. В принципе работа привычная: ударить, прорвать, обеспечить. Но когда я вглядываюсь в карту, у меня холодеет сердце: наступать нам надо по абсолютно открытой местности, да ещё через широкий замёрзший Волхов. Если немцы не дураки, а они таковыми являются только в пропаганде комиссаров, убеждался не раз, то просто подтянут артиллерию и размолотят лёд прямо перед нами. И ку-ку. Тридцать две тонны веса требуют для прохода около семидесяти пяти сантиметров льда. Если меньше – плавать мне железно. А в такой воде – пять минут и всё. Сосулька…
– А лёд испытывали?
– Вы что-то спросили, товарищ майор?
– Да. Меня интересует толщина ледяного покрова на реке Волхов. Её кто-нибудь проверял?
Высовывается какой-то очередной политрук:
– Вы что, товарищ Столяров, подвергаете сомнению мудрость партии и товарища Сталина, приказавшего освободить Ленинград?
Шитая звезда на рукаве гимнастёрки действует на меня, словно тряпка на быка.
– Мудрость наших руководителей, к сожалению, низводится до глупости тупостью подхалимов и бездарей, проникших на высокие посты.
Гробовая тишина. На меня смотрят, словно на покойника. Ой, батя ведь говорил же сколько раз – выслушай, поддакни и сделай по-своему.
– Арестовать предателя!
– Заткнись, комиссар! Дело майор говорит. Это, кстати, вашему полку приказано было сделать, товарищ полковой комиссар. И вообще, мне непонятно, а где командир бригады полковник Шишлов? Что вы здесь делаете вместо него?
Мать! Ни фига себе! Это же сам Соколов! Насколько я знаю, других генерал-лейтенантов поблизости нет.
– Так вот, товарищи командиры. Я тоже хочу услышать насчёт Волхова и прочего. Например, где сейчас находится артиллерия? Где танки? Сколько у нас боеприпасов?
Гробовая тишина. Делать нечего.
– Товарищ генерал-лейтенант, командир отдельного танкового батальона майор Столяров. Личный состав и материальная часть находятся в деревне Папопоротно. Готовятся к бою.
– Так… А остальные?
Называют точное местоположение своих частей, кажется трое или четверо из присутствующих. Остальные отделываются общими фразами, вроде – в десяти километрах от станции, в том лесочке, что за пригорочком с кривой сосной, и тому подобной ахинеей. Командующий армией медленно багровеет, а потом срывается:
– Завтра, седьмого, наступать, мать вашу! Вы командиры или нет, в конце концов?! Как же вы воевать будете?!! У вас же жизни людские в руках! Или думаете, что русские бабы ещё солдат нарожают?! От кого рожать-то будут? От вас, что ли, сволочей?!
…Совещание заканчивается очень быстро. Все обескуражены вспышкой начальственного гнева и спешат побыстрее убраться, получив указания. Возвращаюсь и я. Первым делом проверяю технику. Здесь всё нормально. Топливо заправлено. Боеприпасы загружены. Народ накормлен, уже спит. Собираю командиров, объясняю всем поставленную нам задачу. Подчинённые молча отмечают карты, настроение ниже среднего. И так всё понятно. Кто-то наверху себе награду повесит, а нас – похоронят…
– Вы это, ребята, на рожон не лезьте. Держите дистанцию между машинами. И идите с открытыми люками. Если что – сразу всё бросайте и назад. Я пехоту попрошу, чтобы костры развели. Так что, если искупаетесь, то сразу греться. Ясно?
– Так точно, товарищ командир…
На этом заканчиваем, надо же и нам перед боем отдохнуть.
Утром мороз неожиданно крепчает, поэтому с запуском двигателей пришлось повозиться. На исходный рубеж прибываем с опозданием на пять часов. И не все. Ленд-лизовское «чудо» вообще не смогли запустить, ребята сейчас жгут костры под днищем, надеясь разогреть масло в картерах сдвоенных автомобильных дизелей. А пехоты нет. Многочисленные следы ведут на Запад. Ушли. Твою ж мать! По рации же говорил, подождите немного, нагоним вас. Нет, на подвиги потянуло.
– Батальон! Вперёд!
Медленно, километров десять – двенадцать в час ползём по глубокому снегу. «Двадцать шестой» сразу вязнет. Но нет, выкарабкивается. Приказываю ему держаться сзади меня. Постепенно и остальные танки выстраиваются колонной. Мой танк прибивает глубокий снег так, что более лёгкие машины идут следом, словно по летней трассе. Через три километра добираемся до места первого боя нашей и немецкой пехоты. Сколько видит глаз, всюду на поле разбросаны тела наших бойцов. Между ними ходит несколько фигур. Возле одной из них тормозим.
– Где остальные?
– Вперёд пошли, товарищ командир, – отвечает санитар.
– А ты чего же?
– Да мне командир приказал медальоны собрать.
Пожилой дядька показывает горсть смертных пенальчиков.
– Куда хоть пошли?
– А вот тамочки, за овражком, на берегу.
Я добавляю скорости. Громадина «Т-28» мчится в облаке снежной пыли на максимально возможной скорости. О, мать! Коля чудом успевает вывернуться, едва не улетев в здоровенную промоину. И на карте её нет! Делать нечего. Разворачиваю башни вправо, а сам приказываю идти влево. Так шлёпаем ещё с километр. Ого! Сквозь рёв мотора пробиваются звуки выстрелов. И чем ближе, тем слышнее. Значит, правильно идём! Взобравшись на холм, я ору в ТПУ:
– Стой! Назад! Назад!
Мехвод послушно сдаёт обратно.
– Стой!
Чуть качнувшись, машина останавливается. Подношу бинокль к глазам – так и есть. Под пулемёты, строем. Без пушек, без авиации. Через реку. По голому льду. Сваливаюсь внутрь машины и проскальзываю мимо стрелка правой пулемётной башни к радисту.
– Связь давай!
Серега торопливо переключает диапазоны на пехотную волну.
– Есть связь, товарищ майор!
– Берег, Берег! Я – Берёза! Берег!
Тишина. Только вой несущей.
– Берег! Берег, вашу мать! Пехота, отзовись!
Неожиданный треск в наушниках.
– Я пехота. Кто тут меня матюкает?! Какая Берёза?!
Ну, ни хрена себе?! Голос-то знакомый, это что получается? Командир полка и позывных не знает собственных?
– Берег, я Берёза! Дайте координаты вражеских дотов.
– А хрен его знает, бог войны! Вон, слева лупит, гад. И справа тоже. И за заграждениями сидят, сволочи…
Паскуда! Какой ты командир?!!! Тебя, сволочь, надо дворником ставить, а не полком командовать! Ведь столько людей уже положил… Делать нечего. Оставляю за себя наводчика башенного орудия, предупреждаю остальных, чтоб ждали команды по рации, а за холм пока не высовывались. Затем беру штатный «ППД» и бегу к залёгшей пехоте. Заметив меня, фашисты открывают огонь. Над ухом тоненько посвистывают пули, задеваю ногой под спрятавшуюся под снегом проволоку и кубарем сыплюсь вниз. Это спасает от обстрела, немцы явно посчитали меня убитым. Уже ползком добираюсь до одного их пехотинцев.
– Где командир?
– Да он в тылу, товарищ танкист. В овраге.
– Как… В тылу?!
– Ну, вы когда сюда ехали, вдоль оврага пришлось?
– Да.
– Товарищ командир полка, когда в первый раз с немцами схлестнулись, остался с ранеными. А нам велел дальше идти.
– А на рации кто?
– А, так это Васька Петров. Радист наш.
Я уже закипаю.
– Где ваш Петров?!
Боец приподнимается и кричит:
– Васятко, иди сюды! Тебя танкисты требуют!
Через пару минут подползает маленького роста боец. Огромный ящик рации за его спиной едва ли не больше самого.
– Лопатка есть?
– Чаво?
– Ты мне не чавокай! Лопатка сапёрная, спрашиваю, есть?
– А то!
– Быстро рой яму. Да куда ты!!! Лёжа рой, снег мягкий!
Через пять минут мы уже в подобии снежной норы. Навинчиваю антенну на ящик передатчика, включаю.
– Первый, я Берёза. Координаты – 32–17. Осколочным. Огонь!
С журчанием над нашими головами проходит первый снаряд. Чуть погодя доносится звук выстрела, а затем на том берегу вспухает бело-чёрным облаком разрыв.
– Правее 02. Огонь!
Всё-таки наводчик у меня классный. Да и сам я неплох. Второй снаряд заставляет умолкнуть один из дотов. Добавив для верности ещё пару снарядов по тому же месту, переношу огонь на другие координаты. Через полчаса артобстрела небольшой проход расчищен, доты подавлены. Через Васятку вытаскиваю к себе в нору комбатов и приказываю им ползти через реку. Пока одним батальоном. Именно ползти, а не орать «ура» и ломиться в полный рост. Пусть гораздо медленнее, зато целее будешь. Через два часа томительного ожидания наблюдаю, как у вкопанных на том берегу надолбов вдоль берега возникает чёрное пятно. В бинокль различаю, что это один из бойцов на том берегу машет шапкой. Отлично. Перебрались. Стреляю в воздух зелёной ракетой. Это знак, чтобы окапывались и ждали остальных. Отправляю следующий батальон. А через полчаса ещё один, последний. Сам ползу вместе с остальными. Рядом сопит маленький радист. Я пробираюсь не по прямой, а немного зигзагами. Мало ли чего. Уф! Вот и берег. Тщательно осматриваю береговые укрепления немцев через линзы трофейного «цейса». Красиво! Четыре дота мы накрыли. А вот ещё два молчат. И колючки тут полно. Наверняка мины понатыканы. Что же делать-то?
Глава 6
Глава 7
– Тогда разгружайтесь. Нам к вечеру надо уже в расположение прибыть.
– Ясно.
Подзываю заместителя по технической части и отдаю ему распоряжение. Торопливо из теплушек достают аккумуляторы, извлекают из-под днищ танков брусья, чтобы снять машины с платформ. Короче, работа закипает. Моё внимание привлекает звонкая ругань, доносящаяся от стоящего на третьей платформе «Т-26». Подхожу поближе.
– Чего разоряешься, Семенцов?
– Да вот, товарищ командир, брезент спёрли. Прошляпила охрана.
Брезент? Это серьёзно. Даже слишком. Чехол от танка – это, почитай, крыша для экипажа. И укрыться от дождя, если что. И заночевать. Даже зимой. Подъезжаешь к воронке, разжигаешь на дне костёр. Потом, когда прогорит, выкидываешь золу и мусор, стелешь брезент на землю, накрываешься, наезжаешь танком на края. А сам внутрь. И в лютые морозы переночевать можно. Так что дело серьёзное. Ребятам крупно не повезло, и с часовых не спросишь, поскольку охраняли нас стрелки НКПС, а не свои. Бардак, одним словом. Ладно. Найдём ещё. До первого боя, как я понял, недолго, а после него будут и чехлы, и много чего ещё… Моторы нашей разнокалиберной колонны уже ревут. Торопливо разбираемся по машинам и трогаемся. Я примащиваюсь на левой башенке, а поскольку мой танк головной – рядом садится капитан, сопровождающий нас до места базирования. В одном строю идут машины всех видов и типов. Несколько пушечных «Т-26», мой «два-восемь», одновременно являющийся и самым большим, и самым тяжёлым в колонне. Суетливо перебирают узкими траками «Т-38Ш» и «Т-60». Пыхтит дымами из выхлопных труб английская «Матильда». Вот именно эта «дама» и внушает мне самые большие опасения, поскольку ход у неё, мягко скажем, неприспособлен для русской зимы. То лёд между фальшбортами набьётся, то соляр отечественный заморские «лейланды» кушать не желают. Чует моё сердце, что ещё хлебнём мы с ней…
К моему собственному удивлению добираемся до отведённой нам на постой деревеньки без поломок и происшествий. Там короткий отдых и ужин в быстро сгущающемся сумраке раннего зимнего вечера. Но мне, как всегда, не везёт. Срочно вызывают в штаб, чтобы поставить задачу сводному батальону. В принципе работа привычная: ударить, прорвать, обеспечить. Но когда я вглядываюсь в карту, у меня холодеет сердце: наступать нам надо по абсолютно открытой местности, да ещё через широкий замёрзший Волхов. Если немцы не дураки, а они таковыми являются только в пропаганде комиссаров, убеждался не раз, то просто подтянут артиллерию и размолотят лёд прямо перед нами. И ку-ку. Тридцать две тонны веса требуют для прохода около семидесяти пяти сантиметров льда. Если меньше – плавать мне железно. А в такой воде – пять минут и всё. Сосулька…
– А лёд испытывали?
– Вы что-то спросили, товарищ майор?
– Да. Меня интересует толщина ледяного покрова на реке Волхов. Её кто-нибудь проверял?
Высовывается какой-то очередной политрук:
– Вы что, товарищ Столяров, подвергаете сомнению мудрость партии и товарища Сталина, приказавшего освободить Ленинград?
Шитая звезда на рукаве гимнастёрки действует на меня, словно тряпка на быка.
– Мудрость наших руководителей, к сожалению, низводится до глупости тупостью подхалимов и бездарей, проникших на высокие посты.
Гробовая тишина. На меня смотрят, словно на покойника. Ой, батя ведь говорил же сколько раз – выслушай, поддакни и сделай по-своему.
– Арестовать предателя!
– Заткнись, комиссар! Дело майор говорит. Это, кстати, вашему полку приказано было сделать, товарищ полковой комиссар. И вообще, мне непонятно, а где командир бригады полковник Шишлов? Что вы здесь делаете вместо него?
Мать! Ни фига себе! Это же сам Соколов! Насколько я знаю, других генерал-лейтенантов поблизости нет.
– Так вот, товарищи командиры. Я тоже хочу услышать насчёт Волхова и прочего. Например, где сейчас находится артиллерия? Где танки? Сколько у нас боеприпасов?
Гробовая тишина. Делать нечего.
– Товарищ генерал-лейтенант, командир отдельного танкового батальона майор Столяров. Личный состав и материальная часть находятся в деревне Папопоротно. Готовятся к бою.
– Так… А остальные?
Называют точное местоположение своих частей, кажется трое или четверо из присутствующих. Остальные отделываются общими фразами, вроде – в десяти километрах от станции, в том лесочке, что за пригорочком с кривой сосной, и тому подобной ахинеей. Командующий армией медленно багровеет, а потом срывается:
– Завтра, седьмого, наступать, мать вашу! Вы командиры или нет, в конце концов?! Как же вы воевать будете?!! У вас же жизни людские в руках! Или думаете, что русские бабы ещё солдат нарожают?! От кого рожать-то будут? От вас, что ли, сволочей?!
…Совещание заканчивается очень быстро. Все обескуражены вспышкой начальственного гнева и спешат побыстрее убраться, получив указания. Возвращаюсь и я. Первым делом проверяю технику. Здесь всё нормально. Топливо заправлено. Боеприпасы загружены. Народ накормлен, уже спит. Собираю командиров, объясняю всем поставленную нам задачу. Подчинённые молча отмечают карты, настроение ниже среднего. И так всё понятно. Кто-то наверху себе награду повесит, а нас – похоронят…
– Вы это, ребята, на рожон не лезьте. Держите дистанцию между машинами. И идите с открытыми люками. Если что – сразу всё бросайте и назад. Я пехоту попрошу, чтобы костры развели. Так что, если искупаетесь, то сразу греться. Ясно?
– Так точно, товарищ командир…
На этом заканчиваем, надо же и нам перед боем отдохнуть.
Утром мороз неожиданно крепчает, поэтому с запуском двигателей пришлось повозиться. На исходный рубеж прибываем с опозданием на пять часов. И не все. Ленд-лизовское «чудо» вообще не смогли запустить, ребята сейчас жгут костры под днищем, надеясь разогреть масло в картерах сдвоенных автомобильных дизелей. А пехоты нет. Многочисленные следы ведут на Запад. Ушли. Твою ж мать! По рации же говорил, подождите немного, нагоним вас. Нет, на подвиги потянуло.
– Батальон! Вперёд!
Медленно, километров десять – двенадцать в час ползём по глубокому снегу. «Двадцать шестой» сразу вязнет. Но нет, выкарабкивается. Приказываю ему держаться сзади меня. Постепенно и остальные танки выстраиваются колонной. Мой танк прибивает глубокий снег так, что более лёгкие машины идут следом, словно по летней трассе. Через три километра добираемся до места первого боя нашей и немецкой пехоты. Сколько видит глаз, всюду на поле разбросаны тела наших бойцов. Между ними ходит несколько фигур. Возле одной из них тормозим.
– Где остальные?
– Вперёд пошли, товарищ командир, – отвечает санитар.
– А ты чего же?
– Да мне командир приказал медальоны собрать.
Пожилой дядька показывает горсть смертных пенальчиков.
– Куда хоть пошли?
– А вот тамочки, за овражком, на берегу.
Я добавляю скорости. Громадина «Т-28» мчится в облаке снежной пыли на максимально возможной скорости. О, мать! Коля чудом успевает вывернуться, едва не улетев в здоровенную промоину. И на карте её нет! Делать нечего. Разворачиваю башни вправо, а сам приказываю идти влево. Так шлёпаем ещё с километр. Ого! Сквозь рёв мотора пробиваются звуки выстрелов. И чем ближе, тем слышнее. Значит, правильно идём! Взобравшись на холм, я ору в ТПУ:
– Стой! Назад! Назад!
Мехвод послушно сдаёт обратно.
– Стой!
Чуть качнувшись, машина останавливается. Подношу бинокль к глазам – так и есть. Под пулемёты, строем. Без пушек, без авиации. Через реку. По голому льду. Сваливаюсь внутрь машины и проскальзываю мимо стрелка правой пулемётной башни к радисту.
– Связь давай!
Серега торопливо переключает диапазоны на пехотную волну.
– Есть связь, товарищ майор!
– Берег, Берег! Я – Берёза! Берег!
Тишина. Только вой несущей.
– Берег! Берег, вашу мать! Пехота, отзовись!
Неожиданный треск в наушниках.
– Я пехота. Кто тут меня матюкает?! Какая Берёза?!
Ну, ни хрена себе?! Голос-то знакомый, это что получается? Командир полка и позывных не знает собственных?
– Берег, я Берёза! Дайте координаты вражеских дотов.
– А хрен его знает, бог войны! Вон, слева лупит, гад. И справа тоже. И за заграждениями сидят, сволочи…
Паскуда! Какой ты командир?!!! Тебя, сволочь, надо дворником ставить, а не полком командовать! Ведь столько людей уже положил… Делать нечего. Оставляю за себя наводчика башенного орудия, предупреждаю остальных, чтоб ждали команды по рации, а за холм пока не высовывались. Затем беру штатный «ППД» и бегу к залёгшей пехоте. Заметив меня, фашисты открывают огонь. Над ухом тоненько посвистывают пули, задеваю ногой под спрятавшуюся под снегом проволоку и кубарем сыплюсь вниз. Это спасает от обстрела, немцы явно посчитали меня убитым. Уже ползком добираюсь до одного их пехотинцев.
– Где командир?
– Да он в тылу, товарищ танкист. В овраге.
– Как… В тылу?!
– Ну, вы когда сюда ехали, вдоль оврага пришлось?
– Да.
– Товарищ командир полка, когда в первый раз с немцами схлестнулись, остался с ранеными. А нам велел дальше идти.
– А на рации кто?
– А, так это Васька Петров. Радист наш.
Я уже закипаю.
– Где ваш Петров?!
Боец приподнимается и кричит:
– Васятко, иди сюды! Тебя танкисты требуют!
Через пару минут подползает маленького роста боец. Огромный ящик рации за его спиной едва ли не больше самого.
– Лопатка есть?
– Чаво?
– Ты мне не чавокай! Лопатка сапёрная, спрашиваю, есть?
– А то!
– Быстро рой яму. Да куда ты!!! Лёжа рой, снег мягкий!
Через пять минут мы уже в подобии снежной норы. Навинчиваю антенну на ящик передатчика, включаю.
– Первый, я Берёза. Координаты – 32–17. Осколочным. Огонь!
С журчанием над нашими головами проходит первый снаряд. Чуть погодя доносится звук выстрела, а затем на том берегу вспухает бело-чёрным облаком разрыв.
– Правее 02. Огонь!
Всё-таки наводчик у меня классный. Да и сам я неплох. Второй снаряд заставляет умолкнуть один из дотов. Добавив для верности ещё пару снарядов по тому же месту, переношу огонь на другие координаты. Через полчаса артобстрела небольшой проход расчищен, доты подавлены. Через Васятку вытаскиваю к себе в нору комбатов и приказываю им ползти через реку. Пока одним батальоном. Именно ползти, а не орать «ура» и ломиться в полный рост. Пусть гораздо медленнее, зато целее будешь. Через два часа томительного ожидания наблюдаю, как у вкопанных на том берегу надолбов вдоль берега возникает чёрное пятно. В бинокль различаю, что это один из бойцов на том берегу машет шапкой. Отлично. Перебрались. Стреляю в воздух зелёной ракетой. Это знак, чтобы окапывались и ждали остальных. Отправляю следующий батальон. А через полчаса ещё один, последний. Сам ползу вместе с остальными. Рядом сопит маленький радист. Я пробираюсь не по прямой, а немного зигзагами. Мало ли чего. Уф! Вот и берег. Тщательно осматриваю береговые укрепления немцев через линзы трофейного «цейса». Красиво! Четыре дота мы накрыли. А вот ещё два молчат. И колючки тут полно. Наверняка мины понатыканы. Что же делать-то?
Глава 6
Немцы шли строем пеленг. Классически. Девятками. По три. Каждый следующий бомбардировщик чуть позади переднего. Если смотреть снизу – углом. Этакая косая колонна из двадцати семи машин. Прерывистый звук их двигателей рвал слух находящихся на земле лётчиков.
– Почему мы не взлетаем?
– Не знаю, Саша. Начальство категорически запретило. Говорят, чтобы не привлекать внимания раньше времени к аэродрому. Мол, пока потребности нет.
– Потребности нет?! Да я когда в Севастополь ездил последний раз, на меня как на врага народа смотрели! Немцы город в щебёнку превращают, а мы тут отсиживаемся…
В словах молодого лейтенанта была горькая правда. За три месяца, которые лётчики находились в командировке, они сделали по одному вылету. Тому самому, испытательному… Да и в остальных авиационных частях творилось непонятное – складывалось впечатление, что командование осаждённого гарнизона просто не знает, как использовать имеющиеся у него самолёты… Пилоты каждый день ломились к начальству, требуя выпустить их в небо, а Дзюба отговаривался приказом генерала Петрова, угрожая расстрелом пытающимся самовольно взлететь… Между тем с каждым днём обстановка на фронте ухудшалась: в марте месяце с треском провалилась попытка советских войск вернуть Крымский полуостров. Погибло очень много людей, потеряны сотни танков и орудий. Всё это негативно сказалось на моральном состоянии севастопольцев. Столяров просто не понимал причин происходящих неудач, особенно если учесть, что прошлой осенью они наголову разбили немцев под Москвой. В апреле было затишье, если можно так выразиться, а начале мая началось… Под Севастополем появился четвёртый авиакорпус немцев под командованием самого Вольфрама фон Рихтгофена. И всё… С пятого мая в воздухе непрерывно висели бомбардировщики и истребители врага. Сотни тонн бомб падали на укрепления и город. Малейшие попытки подняться в воздух пресекались немцами очень жестоко – в соседней эскадрилье из десяти взлетевших «ЛаГГ-3» назад не вернулся ни один самолёт. Впрочем, никто этому не удивлялся – не зря аббревиатура «ЛаГГ» на всех фронтах расшифровывалась одинаково – Лакированный авиационный Гарантированный Гроб. Как правило, лётчик на этой перетяжелённой машине совершал полёты до первой встречи с врагом. Потом – факел в небе, очередь по парашюту, и на землю опускался прошитый пулями труп. Даже устаревшие «ишаки» и «чайки» пользовались гораздо большей популярностью у авиаторов, чем этот монстр…
– Едешь в город, командир?
– Да нет. Не хочу. Лучше здесь побуду…
Капитан отвернулся и, достав из кармана пачку папирос, закурил. Пожав плечами, остальные пилоты быстро запрыгнули в кузов грузовика, отправлявшегося в Севастополь. Мотор зафыркал, а Столяров отправился в землянку, подремать. Но сон к нему не шёл, и, провалявшись на нарах с час, капитан отправился к оружейникам, с которыми у него сложились хорошие отношения. Не в пример многим в их специальной авиагруппе лётчик не гнушался взять в руки гаечный ключ и помочь в ремонте собственной машины. Подсказать, если что-то не выходило. «Чайку» Столяров знал в совершенстве. И именно это, да ещё инженерные навыки Олега помогли ему перевооружить машины их звена. Теперь их самолёты несли вместо двух крупнокалиберных «УБСов» и стольких же «ШКАСов» по четыре крупнокалиберных агрегата на плоскостях, да ещё две автоматические пушки «ШВАК» стояли впереди, перед кабиной пилота. Машины стали тяжелее, но всё дело в том, что на них стояли не обычные старые двигатели «М-62» около 800 лошадиных сил, а более мощные «М-63» на тысячу сто, что и позволило переделанному «И-153» сохранить и скорость, и подвижность…
– Что, товарищ капитан, опять пришли?
– Угу, Семёныч. Давай, поработаем…
Прочный металл тем не менее легко поддавался напильнику. Отточенными движениями Владимир стучал дубовой киянкой, выгибая снятый с громадного крыла разбитого «хейнкеля» лист. Он перешивал обшивку плоскости своей машины. Полотняно-перкалевый самолёт гораздо более лёгкая добыча для зениток врага, чем дюралюминиевый. Да и за счёт отказа от лишних нервюр и лонжеронов экономится вес. А это позволяет нести больший боезапас и больше оружия. Конечно, делал он всё это не на своей машине. Кто же позволит выводить из строя нормально функционирующее оружие? Нет. Столяров перешивал запасной комплект плоскостей, хранившийся в ремонтной мастерской спецгруппы, намереваясь по окончании работы просто переставить крылья. По крайней мере, перкалевые закрылки он уже поменял на обшитые. Оставалось только испытать их в воздухе, но Дзюба вылеты запретил категорически. Так что приходилось ждать, пока кого-то наверху не припечёт…
– Почему мы не взлетаем?
– Не знаю, Саша. Начальство категорически запретило. Говорят, чтобы не привлекать внимания раньше времени к аэродрому. Мол, пока потребности нет.
– Потребности нет?! Да я когда в Севастополь ездил последний раз, на меня как на врага народа смотрели! Немцы город в щебёнку превращают, а мы тут отсиживаемся…
В словах молодого лейтенанта была горькая правда. За три месяца, которые лётчики находились в командировке, они сделали по одному вылету. Тому самому, испытательному… Да и в остальных авиационных частях творилось непонятное – складывалось впечатление, что командование осаждённого гарнизона просто не знает, как использовать имеющиеся у него самолёты… Пилоты каждый день ломились к начальству, требуя выпустить их в небо, а Дзюба отговаривался приказом генерала Петрова, угрожая расстрелом пытающимся самовольно взлететь… Между тем с каждым днём обстановка на фронте ухудшалась: в марте месяце с треском провалилась попытка советских войск вернуть Крымский полуостров. Погибло очень много людей, потеряны сотни танков и орудий. Всё это негативно сказалось на моральном состоянии севастопольцев. Столяров просто не понимал причин происходящих неудач, особенно если учесть, что прошлой осенью они наголову разбили немцев под Москвой. В апреле было затишье, если можно так выразиться, а начале мая началось… Под Севастополем появился четвёртый авиакорпус немцев под командованием самого Вольфрама фон Рихтгофена. И всё… С пятого мая в воздухе непрерывно висели бомбардировщики и истребители врага. Сотни тонн бомб падали на укрепления и город. Малейшие попытки подняться в воздух пресекались немцами очень жестоко – в соседней эскадрилье из десяти взлетевших «ЛаГГ-3» назад не вернулся ни один самолёт. Впрочем, никто этому не удивлялся – не зря аббревиатура «ЛаГГ» на всех фронтах расшифровывалась одинаково – Лакированный авиационный Гарантированный Гроб. Как правило, лётчик на этой перетяжелённой машине совершал полёты до первой встречи с врагом. Потом – факел в небе, очередь по парашюту, и на землю опускался прошитый пулями труп. Даже устаревшие «ишаки» и «чайки» пользовались гораздо большей популярностью у авиаторов, чем этот монстр…
– Едешь в город, командир?
– Да нет. Не хочу. Лучше здесь побуду…
Капитан отвернулся и, достав из кармана пачку папирос, закурил. Пожав плечами, остальные пилоты быстро запрыгнули в кузов грузовика, отправлявшегося в Севастополь. Мотор зафыркал, а Столяров отправился в землянку, подремать. Но сон к нему не шёл, и, провалявшись на нарах с час, капитан отправился к оружейникам, с которыми у него сложились хорошие отношения. Не в пример многим в их специальной авиагруппе лётчик не гнушался взять в руки гаечный ключ и помочь в ремонте собственной машины. Подсказать, если что-то не выходило. «Чайку» Столяров знал в совершенстве. И именно это, да ещё инженерные навыки Олега помогли ему перевооружить машины их звена. Теперь их самолёты несли вместо двух крупнокалиберных «УБСов» и стольких же «ШКАСов» по четыре крупнокалиберных агрегата на плоскостях, да ещё две автоматические пушки «ШВАК» стояли впереди, перед кабиной пилота. Машины стали тяжелее, но всё дело в том, что на них стояли не обычные старые двигатели «М-62» около 800 лошадиных сил, а более мощные «М-63» на тысячу сто, что и позволило переделанному «И-153» сохранить и скорость, и подвижность…
– Что, товарищ капитан, опять пришли?
– Угу, Семёныч. Давай, поработаем…
Прочный металл тем не менее легко поддавался напильнику. Отточенными движениями Владимир стучал дубовой киянкой, выгибая снятый с громадного крыла разбитого «хейнкеля» лист. Он перешивал обшивку плоскости своей машины. Полотняно-перкалевый самолёт гораздо более лёгкая добыча для зениток врага, чем дюралюминиевый. Да и за счёт отказа от лишних нервюр и лонжеронов экономится вес. А это позволяет нести больший боезапас и больше оружия. Конечно, делал он всё это не на своей машине. Кто же позволит выводить из строя нормально функционирующее оружие? Нет. Столяров перешивал запасной комплект плоскостей, хранившийся в ремонтной мастерской спецгруппы, намереваясь по окончании работы просто переставить крылья. По крайней мере, перкалевые закрылки он уже поменял на обшитые. Оставалось только испытать их в воздухе, но Дзюба вылеты запретил категорически. Так что приходилось ждать, пока кого-то наверху не припечёт…
Глава 7
Мороз крепчает, а задача не выполняется…
– Разведка, ко мне.
Через десять минут появляется старший лейтенант.
– Командир полковой разведки Батов.
– Майор Столяров. Танкист. Слушай, «глаза и уши»[3]. Надо бы пару человек послать, разнюхать, что тут у нас впереди. Снега полно. Пускай тоннель роют и лезут. Главное – мины есть или нет? Понял?
– Так точно, товарищ майор.
– Ну, давай, старлей. Действуй.
Ждём. Минуты идут томительно медленно. Уже начинает смеркаться, а разведки всё нет. Бросаю взгляд на часы. Мать твою, всего-то пятнадцать минут прошло, а замёрз, будто сутки пролежал. А ведь у меня ватный костюм под полушубком. Каково же простой пехоте? У них и штаны-то тёплые не у всех.
– Товарищ майор!
– Николай?! Откуда ты?
– С того берега, товарищ командир. Ребята по рации кричали-кричали, да не дозваться вас. Вот меня и послали разузнать, что да как.
– Мать… Ты это, Коля, давай назад. Скажи, пусть «шестидесятки» и «три-восемь» начинают потихоньку спускаться. И видишь там бруствер?
– Так точно, товарищ командир.
– Пусть остальные их огоньком поддержат.
– Есть!
Уполз. А на сердце сразу теплее. Значит, уважают меня бойцы, раз беспокоятся об ушедшем комбате. Легче стало. Снова взгляд на часы – сорок минут. Пора бы… Хотя нет. Ребята к снегу непривычные, вряд ли умеют быстро тоннели копать. О, старлей!
– Товарищ майор, товарищ Столяров!
– Что, Батов?
– Посмотрели орлы. Нет немцев.
– Как нет?
– Ушли. У них там кроме снегового бруствера ничего не было. Вот они и удрали. Следы назад ведут.
– Много?
– Человек пятьдесят – шестьдесят. Вряд ли больше.
Краска заливает моё лицо. Переосторожничал. Ладно, зато людей сберёг, мало ли, оставили бы снайпера или не ушли… Поднимаюсь в рост и иду к немецкой обороне. В это время сзади слышу рёв моторов. Мои танки идут. Как и сказал, первыми лёгкие машины. Осторожно, выдерживая интервал метров в семьдесят. За грохотом моторов не слышно хруста льда, но видно, что толстый, поскольку малыши проходят спокойно. Номер «двадцать семь» перед самым берегом лихо газует и с разгона врезается в высоченный сугроб, окутываясь снежным облаком. Его примеру следуют остальные. Вот сукин сын! Машу ему рукой, останавливается.
– У тебя голова на плечах есть, Осатюк?
– Так, товарищу майор, лёд дэржить!
– Тебя – да. А остальные ребята пойдут? Ты своей лихостью всю его прочность сбил, теперь другой путь искать надо!
– Виноват, товарищ майор.
– Виноват. Эх, всыпал бы я тебе… Да ладно. Бери взвод и давайте к немецким окопам, ждать всех там.
– Есть!
Подзываю Васятку.
– Товарищ красноармеец, обеспечьте мне связь с танками.
Через минуту разговариваю с оставшимися на той стороне реки. Первые пойдут «Т-34», по одному. Пока первый из них не потрогает гусеницами другой берег, следующий не начинает движения. Последним двинется мой, командирский, трёхголовый. Экипажи идут пешком сзади. В машинах – только водитель.
Головной танк осторожно, словно слепой, спускается на лёд. В последних лучах заходящего солнца вижу, как неожиданной искрой из-под гусеницы выстреливает фиолетовая молния лопнувшего куска льда. Мои кулаки сжимаются, но нет. Идёт. Идёт, родимый! Ура! Это пехота приветствует криками первую тяжёлую машину, пересекшую Волхов. Второй… Третий… Уже стемнело, поднялся ветер, закруживший позёмку по чистому льду. Все. Остался мой «двадцать восьмой». Перейдёт или нет? Вес у него самый большой, а гусеницы уже. Не выдерживаю и бегу на тот берег сам, размахивая руками. Ребята меня увидели и остановились.
– Стой! Стой!
– Что вы, товарищ командир?
– Стойте.
Уф! Немного отдышаться. Чуток лёгкие прихватило. Наконец резкий сухой кашель даёт знак, что можно говорить.
– Вылезай, Коля. И вы, ребята. Я сам поведу.
– Товарищ майор!
– Не спорь.
– Не доверяете?!
– Не в этом дело, Коля. Я тебе свою жизнь в бою доверяю. Здесь случай другой. Мне рисковать. Всё. Давай.
Мехвод нехотя вылезает через люк квадратной башенной коробки. Я занимаю его место. Переднюю дверку и крышку сверху – не закрываю. Сажусь на сиденье, устраиваюсь поудобнее. Ну, с Богом! Выжимаю фрикцион, третья передача. Гул бортовых двухрядок, визг ферродо и стали дисков сцепления. Давай! Чуть качнувшись на усиленных тележках, дракон трогается. Скорость нарастает, ну! Есть! По мгновенно изменившемуся звуку мотора и гусениц я понимаю, что танк идёт по льду. Матерь Божья! Всем телом ощущаю, как лёд начинает дышать… Он волной прогибается впереди, и наверное, так же вздымается позади, когда непосильная ноша уходит с его спины… Надо было на пятой! Мысль стучит в висках, но останавливаться нельзя! Мгновенно пойдёшь ко дну. Пот градом льётся по лицу, затекает в глаза, но его не смахнуть, руки намертво зажали рычаги. Давай, родимый! Давай! Довожу обороты «М-17Т» почти до максимума. До тысячи четырёхсот. Стрелки приборов бешено скачут, невзирая на сто литров смеси воды и гликоля в радиаторах температура двигателя угрожающе растёт. Но нельзя, ни на секунду нельзя сбавить скорость. Всё! Я чувствую, как машина начинает своё жуткое движение вниз… С гулким пушечным выстрелом лопается лёд… Толчок, удар, сверкающие в свете внутреннего освещения осколки больно бьют меня по плечам и голове, но я двигаюсь вперёд, двигаюсь! Берег! Перебрался… Стоп… Меня вытаскивают из машины, что-то говорят, я не слышу. Бессмысленно улыбаюсь в ответ. Кто-то подносит флягу к губам. Глоток. Водка. Ледяной комок катится по пищеводу внутрь. Темнота…
– Товарищ майор, проснитесь.
– Ты, Коля? А как?
– Товарищ майор, всё нормально. Вы, наверное, нервы себе пережгли. Бывает такое.
– А почему я не утонул?
– Так это, товарищ командир, вы уже под самым берегом провалились. У него завсегда лёд тоньше. Ну а поскольку танк быстро шёл, то и выскочил.
– Ясно… А пехота где?
– Да вас ждёт. Командовать надо.
– У них же свой командир.
– Пропал их командир. Вперёд вышел с комиссаром. Вот только шапку и нашли. Медбрат пришёл, рассказал…
– Твою ж мать!
Выбираюсь из-под брезента. Снаружи ярко светит солнце, щедро рассыпая зайчики по гладкой белой поверхности. Щурясь, осматриваюсь вокруг. Даже глаза немного режет. Ну, ладно.
– Ребята, а где медбрат? Давайте его сюда.
Через несколько минут появляется наш знакомый.
– Товарищ майор, по вашему приказанию…
– Вольно, рядовой. Говорите, одну шапку от командира нашли?
Боец мнётся, затем внезапно выпаливает:
– Так точно, товарищ майор. Шапку, и его самого, неподалёку.
– А почему не доложили сразу?
– Так это, товарищ майор, мёртвый он. И комиссар. Видать, водки перепили да уснули. А мороз – он такой…
Понятно. Дальше объяснений не требуется. Не зря говорят, что греться лучше чаем горячим… Что же, придётся принимать командование на себя, пока не прибудет замена из тыла. Кстати, надо бы сразу доложить, как и полагается, а то мало ли чего… Не откладывая дела в долгий ящик, приказываю связаться со штабом полка. Радист долго безуспешно пытается вызвать «Ромашку», но толку чуть: одна несущая. Что за ерунда? Непонятно. Ладно, делать нечего. Созываю командиров рот, те собираются через полчаса. Кошмар какой-то! Что за безалаберность? Неужели так тяжело пройти по траншее? Хотя, оказывается, траншей-то и нет, так, отрыли в снегу ячейки. А немец, сволочь, снайперов рассадил по окрестностям, постреливают. За ночь пятеро убитых, двенадцать раненых. Но это не самое главное: замёрзло почти пятьдесят человек! Выясняется, что бойцов перед атакой двое суток держали в лесу, не пуская обогреться. Причём питались они сухим пайком! Закаляли, так сказать, приучали к морозам! Что за суки командуют!!! На улице мороз за тридцать, а они полуголодных, измученных людей в дом обогреться не пускают?! Настоящее вредительство, вот кого сажать надо и воспитывать, а не простых людей! Я просто поражён до глубины души, а величину моего возмущения даже выразить невозможно. И как прикажете наступать?! Это хорошо, что немцы ещё кое-какие блиндажи оставили, а то бы вымерз батальон полностью!
Слегка переведя дух и сосчитав про себя до десяти, пытаюсь выяснить, кто дал команду вывести боевое охранение на нейтральную полосу, в самый холод, не позаботившись о более частой смене, причём в таком количестве. Поскольку все замёрзшие и оказались часовыми. И тут до меня доходит… Да ещё как! Это что получается? Всю ночь батальон был без охраны? Подходи спокойно и бери всех в ножи?! Вот действительно в рубашке родился! Мехлиса на них нет, Льва Захарыча! Я-то помню, как он в Финскую войну нас в атаку водил, лично сидя за рычагами танка. И ведь не молодой мальчик уже! А идти против пушечных дотов на «Т-26» – всё равно что с самолёта без парашюта прыгать! Эх, где же он сейчас-то? Делать нечего, высылаем разведку, благо нашлись лыжи, даже странно, а я тем временем приказываю организовать приготовление горячей пищи. Через час бойцы получают сваренный из концентратов суп и горячий чай. Послышался говорок, народ повеселел, немного ожил. Задымились самокрутки, кое-откуда уже слышен смех. Да и мне на душе легче. Ещё через полчаса возвращаются разведчики. Немцы от нас в пяти километрах. Заняли позиции возле железной дороги, ребят обстреляли, и они решили не рисковать и вернуться. Я не ругаюсь. Их можно понять. Только что из тыла, и этот вчерашний бой у них первый в жизни, и сразу такие потери. Главное, что я теперь знаю, где находятся враги, и теперь можно подумать о том, что делать дальше. Сидеть на месте нам никто не позволит. И времени долго думать тоже никто не даст. Прикидываю маршрут, сверяюсь с картой. Местность кажется проходима для танков. Приказываю подготовиться к выступлению. Все начинают суетиться, готовясь к выходу. Тщательно подготавливают вещмешки, проверяют обувь, я же безуспешно пытаюсь связаться с полком. В наушниках только треск и помехи статики…
– Разведка, ко мне.
Через десять минут появляется старший лейтенант.
– Командир полковой разведки Батов.
– Майор Столяров. Танкист. Слушай, «глаза и уши»[3]. Надо бы пару человек послать, разнюхать, что тут у нас впереди. Снега полно. Пускай тоннель роют и лезут. Главное – мины есть или нет? Понял?
– Так точно, товарищ майор.
– Ну, давай, старлей. Действуй.
Ждём. Минуты идут томительно медленно. Уже начинает смеркаться, а разведки всё нет. Бросаю взгляд на часы. Мать твою, всего-то пятнадцать минут прошло, а замёрз, будто сутки пролежал. А ведь у меня ватный костюм под полушубком. Каково же простой пехоте? У них и штаны-то тёплые не у всех.
– Товарищ майор!
– Николай?! Откуда ты?
– С того берега, товарищ командир. Ребята по рации кричали-кричали, да не дозваться вас. Вот меня и послали разузнать, что да как.
– Мать… Ты это, Коля, давай назад. Скажи, пусть «шестидесятки» и «три-восемь» начинают потихоньку спускаться. И видишь там бруствер?
– Так точно, товарищ командир.
– Пусть остальные их огоньком поддержат.
– Есть!
Уполз. А на сердце сразу теплее. Значит, уважают меня бойцы, раз беспокоятся об ушедшем комбате. Легче стало. Снова взгляд на часы – сорок минут. Пора бы… Хотя нет. Ребята к снегу непривычные, вряд ли умеют быстро тоннели копать. О, старлей!
– Товарищ майор, товарищ Столяров!
– Что, Батов?
– Посмотрели орлы. Нет немцев.
– Как нет?
– Ушли. У них там кроме снегового бруствера ничего не было. Вот они и удрали. Следы назад ведут.
– Много?
– Человек пятьдесят – шестьдесят. Вряд ли больше.
Краска заливает моё лицо. Переосторожничал. Ладно, зато людей сберёг, мало ли, оставили бы снайпера или не ушли… Поднимаюсь в рост и иду к немецкой обороне. В это время сзади слышу рёв моторов. Мои танки идут. Как и сказал, первыми лёгкие машины. Осторожно, выдерживая интервал метров в семьдесят. За грохотом моторов не слышно хруста льда, но видно, что толстый, поскольку малыши проходят спокойно. Номер «двадцать семь» перед самым берегом лихо газует и с разгона врезается в высоченный сугроб, окутываясь снежным облаком. Его примеру следуют остальные. Вот сукин сын! Машу ему рукой, останавливается.
– У тебя голова на плечах есть, Осатюк?
– Так, товарищу майор, лёд дэржить!
– Тебя – да. А остальные ребята пойдут? Ты своей лихостью всю его прочность сбил, теперь другой путь искать надо!
– Виноват, товарищ майор.
– Виноват. Эх, всыпал бы я тебе… Да ладно. Бери взвод и давайте к немецким окопам, ждать всех там.
– Есть!
Подзываю Васятку.
– Товарищ красноармеец, обеспечьте мне связь с танками.
Через минуту разговариваю с оставшимися на той стороне реки. Первые пойдут «Т-34», по одному. Пока первый из них не потрогает гусеницами другой берег, следующий не начинает движения. Последним двинется мой, командирский, трёхголовый. Экипажи идут пешком сзади. В машинах – только водитель.
Головной танк осторожно, словно слепой, спускается на лёд. В последних лучах заходящего солнца вижу, как неожиданной искрой из-под гусеницы выстреливает фиолетовая молния лопнувшего куска льда. Мои кулаки сжимаются, но нет. Идёт. Идёт, родимый! Ура! Это пехота приветствует криками первую тяжёлую машину, пересекшую Волхов. Второй… Третий… Уже стемнело, поднялся ветер, закруживший позёмку по чистому льду. Все. Остался мой «двадцать восьмой». Перейдёт или нет? Вес у него самый большой, а гусеницы уже. Не выдерживаю и бегу на тот берег сам, размахивая руками. Ребята меня увидели и остановились.
– Стой! Стой!
– Что вы, товарищ командир?
– Стойте.
Уф! Немного отдышаться. Чуток лёгкие прихватило. Наконец резкий сухой кашель даёт знак, что можно говорить.
– Вылезай, Коля. И вы, ребята. Я сам поведу.
– Товарищ майор!
– Не спорь.
– Не доверяете?!
– Не в этом дело, Коля. Я тебе свою жизнь в бою доверяю. Здесь случай другой. Мне рисковать. Всё. Давай.
Мехвод нехотя вылезает через люк квадратной башенной коробки. Я занимаю его место. Переднюю дверку и крышку сверху – не закрываю. Сажусь на сиденье, устраиваюсь поудобнее. Ну, с Богом! Выжимаю фрикцион, третья передача. Гул бортовых двухрядок, визг ферродо и стали дисков сцепления. Давай! Чуть качнувшись на усиленных тележках, дракон трогается. Скорость нарастает, ну! Есть! По мгновенно изменившемуся звуку мотора и гусениц я понимаю, что танк идёт по льду. Матерь Божья! Всем телом ощущаю, как лёд начинает дышать… Он волной прогибается впереди, и наверное, так же вздымается позади, когда непосильная ноша уходит с его спины… Надо было на пятой! Мысль стучит в висках, но останавливаться нельзя! Мгновенно пойдёшь ко дну. Пот градом льётся по лицу, затекает в глаза, но его не смахнуть, руки намертво зажали рычаги. Давай, родимый! Давай! Довожу обороты «М-17Т» почти до максимума. До тысячи четырёхсот. Стрелки приборов бешено скачут, невзирая на сто литров смеси воды и гликоля в радиаторах температура двигателя угрожающе растёт. Но нельзя, ни на секунду нельзя сбавить скорость. Всё! Я чувствую, как машина начинает своё жуткое движение вниз… С гулким пушечным выстрелом лопается лёд… Толчок, удар, сверкающие в свете внутреннего освещения осколки больно бьют меня по плечам и голове, но я двигаюсь вперёд, двигаюсь! Берег! Перебрался… Стоп… Меня вытаскивают из машины, что-то говорят, я не слышу. Бессмысленно улыбаюсь в ответ. Кто-то подносит флягу к губам. Глоток. Водка. Ледяной комок катится по пищеводу внутрь. Темнота…
– Товарищ майор, проснитесь.
– Ты, Коля? А как?
– Товарищ майор, всё нормально. Вы, наверное, нервы себе пережгли. Бывает такое.
– А почему я не утонул?
– Так это, товарищ командир, вы уже под самым берегом провалились. У него завсегда лёд тоньше. Ну а поскольку танк быстро шёл, то и выскочил.
– Ясно… А пехота где?
– Да вас ждёт. Командовать надо.
– У них же свой командир.
– Пропал их командир. Вперёд вышел с комиссаром. Вот только шапку и нашли. Медбрат пришёл, рассказал…
– Твою ж мать!
Выбираюсь из-под брезента. Снаружи ярко светит солнце, щедро рассыпая зайчики по гладкой белой поверхности. Щурясь, осматриваюсь вокруг. Даже глаза немного режет. Ну, ладно.
– Ребята, а где медбрат? Давайте его сюда.
Через несколько минут появляется наш знакомый.
– Товарищ майор, по вашему приказанию…
– Вольно, рядовой. Говорите, одну шапку от командира нашли?
Боец мнётся, затем внезапно выпаливает:
– Так точно, товарищ майор. Шапку, и его самого, неподалёку.
– А почему не доложили сразу?
– Так это, товарищ майор, мёртвый он. И комиссар. Видать, водки перепили да уснули. А мороз – он такой…
Понятно. Дальше объяснений не требуется. Не зря говорят, что греться лучше чаем горячим… Что же, придётся принимать командование на себя, пока не прибудет замена из тыла. Кстати, надо бы сразу доложить, как и полагается, а то мало ли чего… Не откладывая дела в долгий ящик, приказываю связаться со штабом полка. Радист долго безуспешно пытается вызвать «Ромашку», но толку чуть: одна несущая. Что за ерунда? Непонятно. Ладно, делать нечего. Созываю командиров рот, те собираются через полчаса. Кошмар какой-то! Что за безалаберность? Неужели так тяжело пройти по траншее? Хотя, оказывается, траншей-то и нет, так, отрыли в снегу ячейки. А немец, сволочь, снайперов рассадил по окрестностям, постреливают. За ночь пятеро убитых, двенадцать раненых. Но это не самое главное: замёрзло почти пятьдесят человек! Выясняется, что бойцов перед атакой двое суток держали в лесу, не пуская обогреться. Причём питались они сухим пайком! Закаляли, так сказать, приучали к морозам! Что за суки командуют!!! На улице мороз за тридцать, а они полуголодных, измученных людей в дом обогреться не пускают?! Настоящее вредительство, вот кого сажать надо и воспитывать, а не простых людей! Я просто поражён до глубины души, а величину моего возмущения даже выразить невозможно. И как прикажете наступать?! Это хорошо, что немцы ещё кое-какие блиндажи оставили, а то бы вымерз батальон полностью!
Слегка переведя дух и сосчитав про себя до десяти, пытаюсь выяснить, кто дал команду вывести боевое охранение на нейтральную полосу, в самый холод, не позаботившись о более частой смене, причём в таком количестве. Поскольку все замёрзшие и оказались часовыми. И тут до меня доходит… Да ещё как! Это что получается? Всю ночь батальон был без охраны? Подходи спокойно и бери всех в ножи?! Вот действительно в рубашке родился! Мехлиса на них нет, Льва Захарыча! Я-то помню, как он в Финскую войну нас в атаку водил, лично сидя за рычагами танка. И ведь не молодой мальчик уже! А идти против пушечных дотов на «Т-26» – всё равно что с самолёта без парашюта прыгать! Эх, где же он сейчас-то? Делать нечего, высылаем разведку, благо нашлись лыжи, даже странно, а я тем временем приказываю организовать приготовление горячей пищи. Через час бойцы получают сваренный из концентратов суп и горячий чай. Послышался говорок, народ повеселел, немного ожил. Задымились самокрутки, кое-откуда уже слышен смех. Да и мне на душе легче. Ещё через полчаса возвращаются разведчики. Немцы от нас в пяти километрах. Заняли позиции возле железной дороги, ребят обстреляли, и они решили не рисковать и вернуться. Я не ругаюсь. Их можно понять. Только что из тыла, и этот вчерашний бой у них первый в жизни, и сразу такие потери. Главное, что я теперь знаю, где находятся враги, и теперь можно подумать о том, что делать дальше. Сидеть на месте нам никто не позволит. И времени долго думать тоже никто не даст. Прикидываю маршрут, сверяюсь с картой. Местность кажется проходима для танков. Приказываю подготовиться к выступлению. Все начинают суетиться, готовясь к выходу. Тщательно подготавливают вещмешки, проверяют обувь, я же безуспешно пытаюсь связаться с полком. В наушниках только треск и помехи статики…