Страница:
Пробираясь через кусты орешника, Василий мучительно думал: «Что же теперь делать? Что?..» Ответа не было. Только ветер шуршал в кустарнике, разгоняя дым.
Вскоре лес оборвался. Впереди поле, еще дальше какое-то село.
Из оврага повеяло прохладой.
Василий стоял и прислушивался. Где-то близко поскрипывали колеса. Из балки показалась дуга, затем конская голова.
Приготовив пистолет, лейтенант вышел навстречу.
– Стой!
Возница остановил коня и соскочил с телеги.
– Как ты смел с наступлением темноты появляться с подводой? – решительно опросил Василий.
– Я же для управы хворост везу, – испуганно промолвил крестьянин.
– Для управы?.. Решил воспользоваться суматохой и накрасть дров? Давай вожжи! За конем поутру придешь в комендатуру заводского поселка…
– Господин полицай! Я же для управы…
– Молчать, свинья! – крикнул Василий и выругался: – Доннер веттср! Там раненые, а он с управой своей… Утром придешь к коменданту и возьмешь коня! А сейчас марш домой! Живо!
Возчик растерянно смотрел на грозного и не совсем понятного военного, хотел что-то сказать, но лишь вобрал голову в плечи и промолвил:
– Слушаю, пан!
Василий вскочил на повозку и потянул к себе вожжи. Конь свернул на гору…
– Ну, дружок, поворачивай оглобли!
С час Василий ехал, встречая лишь одинокие машины с цистернами и грузом, спрятанным под натянутыми брезентовыми полотнищами. Он немного успокоился. Кому из встречных немцев придет в голову, что по проезжей дороге может ехать советский разведчик? Правда, Василий не сомневался в том, что возчик расскажет в управе или коменданту заводского поселка о происшествии в лесу, может быть, даже не завтра утром, а сегодня вечером. Но какие-то часы он все же выгадал.
Дорога привела его к усадьбе, которая напоминала кудрявый островок среди степи.
Василий, сам житель слобожаиоких районов Украины, хорошо знал эти зеленые оазисы среди степи – бывшие отделения совхозов. Немало этих хозяйств немцы превратили в экономии. Возле уцелевших амбаров разведчик увидел людей. У кладовой работали девушки. Он натянул правую вожжу и повернул к ним.
Заметив на возу немца, две девушки торопливо вошли в помещение, остальные продолжали веять ячмень. Подальше у борон и сеялки возился мужчина.
– Позвать эконома! – приказал Василий на ломаном русском языке.
– Его нет.
– А кто есть из начальников?
– Кладовщик.
– Сюда его!
Кладовщик подошел к Василию.
– Я из группы СД! Немедленно хлеба, сала, яиц… Поторопись! – Василий смерил кладовщика острым взглядом, такие же взгляды работниц почувствовал он на себе. «Смелее, хлопче, смелее!» – подбадривал он себя.
– Работаете для великой Германии?
– А как же! – сказала одна из девушек. – Стараемся. Посеем и пожнем для вас и вашей фрау…
Подруга дернула ее за рукав старой, лоснящейся гейши, пошитой, должно быть, еще бабусей после японской войны.
– Очень нужна пану твоя болтовня, Орися!
Василий приблизился к Орисе. В ее черных глазах вспыхнули огоньки. На мгновение он залюбовался широкими бровями, густыми изогнутыми ресницами, под которыми она сейчас спрятала злые глава. Но Орися тотчас укрылась за спиной подруги, потом начала отходить от кладовой.
– Пан, не берите ее в Германию, – вдруг обратился к Василию кладовщик, который вернулся с мешочком.
– Это не моя забота.. – промолвил Василий, принимая от кладовщика продукты и разглядывая их. – Не отравлены? А ну, попробуй этого хлеба, сала…
Кладовщик откусил немного и угодливо опросил:
– Может, еще изволите?
Василий поискал взглядом Орисю, но она уже зашла с другой стороны и исподлобья смотрела на него.
«Что она думает обо мне? Что думают все они и этот кладовщик с хитроватыми глазами? Предатель, скажут. А они сами кто? Сеять при оккупации собираются!» – И Василий со злостью ударил коня лозиной. Тот дернулся, побежал, и вскоре исчез в сумерках.
На небе становилось все больше звезд, на сердце Василия – все грустнее. Перед его глазами встали погибшие товарищи. Он слышал их голоса, такие родные и дорогие. Он вспоминал дни, когда они были вместе. Не верилось, что уже никогда ему не придется увидеть их.
Темно, мрачно на душе от этих дум. Он забыл о направлении, и ему пришлось остановить коня. Василий посмотрел на небо, отыскал Большую Медведицу и Полярную Звезду. Потом подошел к коню и ласково потрепал его по шее.
– Молодец! Послужил м «не. Теперь, милый, иди. Найдешь дорогу домой?
Конь скосил свой большой глаз на Василия.
– Смотри же, не рассказывай, что я пошел в бурьян. Ты у меня теперь единственный товарищ. Пошел, буланый!
В воздухе взвилась и свистнула хворостина.
Колеса скрипели еще с минуту, потом наступила тишина.
Василий проверил оружие. На ремне в сумке висел диск с патронами, пистолет в кожаной кобуре, да на узком ремешке финский нож. Вот и все, с чем он остался. Жаль разбитой и брошенной в огонь радиостанции, но что поделаешь? А воевать как-то надо!
Он повесил на плечо автомат, поднял с земли мешочек с продуктами, которые выдал ему эконом, и осторожно прыгнул с дороги в непаханое поле.
Высокая полынь сухой рекой билась о голенища сапог, о полы шинели, за которую цеплялся прошлогодний репейник. Дальше бурьян стал повыше. Василий надеялся провести в нем ночь. Он наломал полыни и улегся, положив руки под голову.
Вверху сверкали звезды. В бурьяие посвистывал ветерок. «Только ветер да я»… – подумал Василий.
– Да я, – повторил он задумчиво, громко. Тот же беззаботный ветер донес завывацие. Может быть, близко село? Но нет. Это не собачьи голоса. Перекликались волки, хозяева этих бурьянов.
«У-у-угу…»
Василию стало страшно. Он поднялся, присел и дрожащими руками положил автомат на колени. Прятался от двуногих, а попал в логово четвероногих волков. Ему почудились лязг зубов и огоньки в бурьяне – пылающие глаза зверей. А может, это не глаза? Может, это звезды, что светят над самым горизонтом?..
«Это звезды», – успокаивал себя Василий. Ему хотелось крикнуть эти слова, чтобы человеческий голос отозвался: «Да, это звезды».
Ему вдруг послышался голос матери: «Глупенький, это же сказка…» Мать… Она обучала детей в школе немецкому языку и очень хотела, чтобы Василий хорошо владел им. «Ты хочешь быть инженером, а знаешь, сколько интересных технических книг написано на немецком языке?» – убеждала она. Василий действительно мечтал стать инженером по радио. Но, когда началась война, со» второго курса политехнического института его по путевке комсомола направили в специальное училище, где также изучали радио и иностранные языки.
Еще несколько лет назад, когда Василий заканчивал десятилетку, будущее представлялось ему радостным, как весеннее небо в погожий день. Живи честно, пользуйся своим правом на учение, на труд и отдых, и жизнь станет прекрасной. Правда, в ту пору о своих обязанностях юноши и девушки думали меньше. В училище, где Василий изучал радио и немецкий язык, ему казалось, что и защита родины и сама война не будут обременительными хотя бы уже потому, что советские войска сразу станут бить врага на его собственной территории – малой кровью, могучим ударом, как пели танкисты в кинофильме.
Но случилось иначе. Фашисты принесли на броне своих танков, на крыльях самолетов смерть в занятые ими районы. Политая кровью, родная земля родила уже не хлеб, а вот этот бурьян. Война требовала много людских жертв, много крови. На них, пятерых разведчиков, надеялся сам командующий. И сейчас штаб фронта ждет от них вестей о войсках, о складах боеприпасов и движении противника. Без этого нельзя бить врага уверенно и меньшей кровью… Нельзя.. Нельзя без этого быстро освободить от фашистской неволи Украину, Белоруссию, Смоленщину, Прибалтику.
Василий сжимал кулаки и до боли закусывал губу. А что он сделает один? Он не знает, что будет завтра. Но одно несомненно: фашисты будут искать его.
Холодало. Василий ворочался, поджимал ноги, прятал руки в коленях. Не помогало. Он снова приподымался, приседал. Согревшись, снова глядел на звезды, на луну, которая уже успела передвинуться по небосклону.
Только теперь он вспомнил, что у него в мешочке есть хлеб, кусок сала и несколько луковиц. Кладовщик оказался предусмотрителыным, видимо, хотел выслужиться перед «служащим» из СД. А может, догадался, что Василий свой, из тех, кто отбивался у леса от немецких солдат? И хлеб дал как своему?.. А черноглазая девушка – как она говорила о жатве! Она верит, что жать они будут, уже когда придет Красная Армия. Может быть, имеются специальные указания подпольных советских органов, чтобы этой весной посеять как можно больше? Зря он, Василий, посчитал всех работающих в экономии предателями.
«Беги, Вася! Может, кто из вас в сорочке родился?!» Евгений надеялся на «его.
Василий тяжко вздохнул.
Как и раньше, шелестел в бурьяне ветерок. На востоке выглядывал, словио выгнутое лезвие сабли, рог старого месяца. Долго и протяжно завывали волки.
– И какая же ты длинная, ночка! – шептал Василий, сжимая холодный как лед автомат.
Он смежил веки и как будто забыл обо всем. Уснул… И во сне слышался посвист ветра, прерывистый волчий вой. Перед глазами предстала черноглазая девушка из экономии. Она смотрела на него добрым и приветливым взглядом и улыбалась… Василий протянул к ней руки. И вдруг… вместо девушки из бурьяна вынырнул волк с огоньками в глазах. «Убирайся!» – Василий наставил на него автомат. Но зверь не разевал пасти, не лязгал зубами, а приблизился к разведчику, лизнул ему руку…
Обливаясь холодным потом, Василий вскочил на ноги. Месяц уже висел над степью, золотистый, таинственный и какой-то страшноватый на темном небе. Где-то далеко-далеко прогремели артиллерийские залпы. Там линия фронта…
Василий снова улегся. От земли тянуло сыростью. А на пересохших губах было горьковато от полыни.
Солнце взошло и принесло тепло. Василий подставил его лучам свое истомленное, уже обросшее лицо.
Но солнце и утро принесли также и первые тревоги нового дня. Тишину разбудили выстрелы, выкрики людей, урчание машин. Видно, напали на его след!.. Что ж… Такова работа полицаев и гестаповцев – искать красных.
Внешне Василий был равнодушен ко всему, что делалось за бурьянами. Он истомился. «Черт с вами! Ищите! Найдете – поборемся.. А бежать некуда».
Он все грелся на солнце.
Прошло с полчаса, и Василию снова пришлось приготовить свой автомат к бою. В бурьяне послышался шорох. Ближе и ближе. Василий стал на колени, оттянул, затвор автомата, готовясь стрелять.
И вдруг отпрянул. Прямо перед ним, задыхаясь, остановилась девушка в старой, некогда нарядной гейше, с серым платком в руке. Открыв с перепугу рот, Орися – это была она – замерла.
Она убегала от немцев, которые (так думали девушки) устроили на них облаву, чтобы увезти в Германию, и вот убежала… под самое дуло автомата. Куда теперь? Так внезапно, так неожиданно она попала в эту засаду в бурьяне. Какое несчастье! Бежать не было сил. Она и так мчалась без передышки два километра. Закрыв лицо руками, она упала и заплакала от бессилия и ярости.
– Проклятые! Я все равно убегу! Или повешусь! Не поеду! Никуда из дому не поеду!
Василий наклонился, положил руку на ее голову. Она отшатнулась, словно ее кто ударил, а он шепотом заговорил:
– Я свой! Вечером в экономии брал хлеб. Тебя как будто Орисей звать?
Орися подняла голову, вытерла рукой щеки и недоверчиво взглянула на Василия.
– Свой? Правду говоришь? – опросила она.
– Наверно, это за мной приехали в экономию солдаты… Садись, отдохни…
– А ты не врешь? – спросила девушка.
– Не вру, честное комсомольское! – поклялся Василий и грустно продолжал: – Я из тех, что вчера дрались возле леса… Четверо наших погибли в том бою. А я… Сама видишь. Дым помог мне ускользнуть.
– А девчата подумали, что на нас облава. Все кинулись врассыпную, кто куда. А я в самый высокий бурьян, – проговорила тихим голосом Орися и несмело подняла глаза на товарища по неочастью. – И ты просидел всю ночь среди волков?
Снова где-то возле лесочка началась стрельба, и, глянув на Орисю, Василий побледнел:
– Слушай… Ты иди своей дорогой. Иди домой. Тебе незачем рисковать из-за меня жизнью. Иди, я тебя прошу.
«Идти домой», – подумала Орися. Ее село в десяти километрах отсюда. Она нанялась на работу в экономию, чтобы избавиться от страшной угрозы увоза на чужбину, и вот тебе – нет покоя и в экономии. Фашисты, как пришли вторично, снова начали забирать молодежь. Им нужны рабочие руки, потому что всех взрослых и даже пожилых немцев Гитлер призвал в армию, объявив после поражения под Сталинградом тотальную мобилизацию..
Орися снова посмотрела на Василия. Истомленное, худощавое лицо, серые глаза, пересохшие, обветренные губы, всклокоченные белокурые волосы…
– Хочешь воды? – спросила она.
– Тут высокие места. Поутру я обсосал росу на старой траве. И теперь какая-то горечь во рту, – сказал он. – Иди в село! Слышишь, там не умолкают!..
– А ты?..
– Иди, Орися, домой! – повторил он сердито.
– Поле не только твое! Заладил. А может, мне с тобой лучше прятаться от напасти! – наконец ответила она.
Снова прозвучали автоматные очереди. Орисе стало страшно. Она знала, что им обоим не миновать смерти, если немцы найдут их здесь. Ведь этот юноша из тех, которые переходят линию фронта или спускаются на парашютах с самолетов. Иначе фашисты не устроили бы таких поисков. Люди говорили, что во вчерашнем бою погибло больше двадцати немецких солдат и полицаев.
Еще выстрелы, звонкие, угрожающие. Орися в испуге вдруг прижалась к его груди. Пули просвистели где-то стороной. Орися слушала биение сердца – и не своего… его сердца, которое отстукивало сильно и тревожно. Она чувствовала над лицом своим дыхание. И это не мать склонилась над ней. Нет. Пылали жаром его губы. Не материнская, а его рука крепко обняла ее за плечо, а другая несмело гладила шелковистые волосы.
– Не бойся… Это же сказка, – шептал он, напряженно прислушиваясь к выстрелам. – А в сказке не убивают хороших людей.
Теперь ему стало легче жить на свете! Сейчас у него зародилась уверенность, что ни фашисты, ни полицаи не придут сюда, в бурьян.
– Ты будешь мне помогать? – опросил Василий девушку.
– Как? – отозвалась она в забытьи и, отпрянув от него, виновато потупила взгляд. – Уже не стреляют? – опросила она, покраснев, как маков цвет.
– Навек бы им заткнуться! – сердито кинул Василий.
– Чем же я могу тебе помочь?
– Работы хватит! – коротко ответил Василий.
Затаив дыхание, она выслушала его и оказала:
– Бурьянами, по волчьим следам дойдем до села. Не бойся: я тебя спрячу так, что и с собаками не сыщут. Отдохнешь, а потом возьмешься за работу. Идем!..
Он глубоко вдохнул степной весенний воздух и подал О рисе руку.
В чистом небе летали жаворонки. Василий шел и думал о том, что, будь у него крылья, полетел бы и он в далекий лес, откопал бы там запасную радиостанцию и послал бы печальную весть за линию фронта.
– Упадешь, вон как задумался! – услышал он голос, похожий на песню жаворонка…
></emphasis>
Село, где жила Орися, находилось у самого городка, через который проходила железная дорога на Харьков и Сумы. Здесь скрещивались шоссейные и грунтовые дороги; отсюда грузы и войска шли в Харьков, через Грайворон – на север и на северо-восток, в Борисовку, Тамаровку и Белгород. Линия фронта в сто километров питалась через этот город и село продовольствием, горючим и техникой. Не зря командование именно сюда направляло пятерых разведчиков. А дошел только один.
Работы здесь непочатый край. Но до настоящей работы еще далеко. Одна разбитая радиостанция сгорела в покинутой избе, другая закопана в лесочке, в пятидесяти километрах отсюда. А сам Василий лежит в кустах терновника и ждет, когда наступят сумерки и за ним придет Орися.
Потихоньку опускался на землю вечер. В небе, гогоча, пролетели, направляясь к зарослям очерета у Ворсклы, вереницы уток. Возле колодца дзенькнули ведра. Василий напряг зрение. По воду пришла Орися. Она сняла с коромысла ведра и, поставив их на землю, направилась к кустам терновника и начала рвать молодую крапиву и лебеду, кидая их в фартук.
– На борщ? – спросил ее Василий, и у него защекотало в иоздрях.
Уже неделю не ел он ничего горячего, кроме того чая, что так дорого обошелся им.
– Мать постится. Варим борщок с травой, картошкой и бурачками, – ответила Орися, продолжая рвать крапиву.
– И ты постишься?
– А как же… Мяса-то дома нет.
– Как в селе? Где немцы?
– Неподалеку, в школе.
– А как же я… у вас?
Орися подошла к кустам и сказала, глядя Василию прямо в лицо:
– Шила в мешке не утаишь… Куда тебя спрячешь от матери? Ругай меня, но мать все знает и согласилась. У меня же два брата воюют. Ты будешь у нас! – шепотом закончила она.
«Ну, и разведчик из меня! – горько усмехнулся Василий. – Шага еще не сделал в работе, а обо мне уже знает не только девушка, прожившая два года в оккупации, а и ее мать. Вот тебе и конспирация!..» Он наклонил голову, словно провинившийся ученик. Разве можно быть таким доверчивым с людьми, которых не знаешь. Но как же быть? Он посмотрел Орисе в глаза. И они показались ему добрыми, ясными. Видно, хорошая душа у девушки. Как он смеет не верить этой Орисе и ее матери, пославшей двух сынов в Красную Армию! Да это все одно, что не верить в свою родную землю, в народ. Надо верить людям, настоящим людям. Иначе один ты не выполнишь задания, ничего не сделаешь для победы.
– Так сразу и согласилась мать? – недоверчиво спросил Василий.
– Это уж не твоя забота, сразу она согласилась или, может, только к вечеру, – продолжая рвать траву, сказала Орися.
– Говорят, в лебеде и крапиве много витаминов, – промолвил, лишь бы что-нибудь сказать, Василий.
Он также положил в Орисин фартук травы и дотронулся до ее горячей руки.
– Орися!
– Что?
– А хорошо, что я тебя встретил?
– Не знаю!
Орися приложила руку с травой к щеке, забыв о том, что там крапива, и рывком отдернула руку.
– Идем. На улице уже ходят патрули. Услышат шелест во дворе, беды не миновать. Строго запрещено выходить из хаты после захода солнца. А сейчас темнеет!..
Они пошли на гору. Василий нес ведра, и они качались на коромысле, брызгами выплескивая воду.
– Где ты рос? Ты что, никогда не носил ведра на коромысле?
– Носил… Я всегда клал в ведра листок капусты или подсолнечника – вода не хлюпала, – едва слышно, тяжело дыша, ответил Василий. – Отвык…
Он почувствовал, что очень ослаб за последние дни. Орися, догадавшись, что ему нелегко, сказала:
– Давай я сама понесу…
Они прошли садик и на цыпочках через открытые ворота вошли в небольшой и опрятный двор.
Орися указала на покрытый соломой хлевец возле ворот и плетня, отделявших двор от огорода.
Василий окинул взглядом подворье. Напротив тоже был хлев, подлиннее того, в котором ему придется ночевать. Через дверь он услышал, как сонно квохтали и шуршали, устраиваясь на насесте, куры. Домик под железной крышей глядел на подворье темными окнами.
– Идем! – пpомолвила Орися. – Смотри в погреб не упади! На чердаке снопы обмолоченного жита… Полезай за мной по лесенке.. Вот твоя постель…
Василий нащупал руками рядно, потом суконное одеяло, еще выше – подушки.
– Зачем это? Меньше вещей – не так заметно для чужого глаза… – возразил он.
– Завтра же все заберу в хату, – обиженно проговорила Орися. – Ему хочешь как лучше, а он…
– Орисенька! – не сдержался Василий и обнял ее. – Не обижайся…
Он приподнялся и ударился головой о выгнутый железный лист.
– Что это?
– Когда-то было голубиное гнездо… Немецкие солдаты на жаркое перебили голубей.. А стреха не толстая. Можно прорвать, – говорила она, заметив, как он ощупывает соломенную кровлю. – Ну теперь садись и ее двигайся.
Орися подала ему горячую, покрытую крышкой глиняную миску и деревянную ложку.
– Для такого борща траву рвали. Кушай на здоровье…
Их пальцы, обвившись вокруг миски, встретились. Он дружески сжал их.
– Держи миску, а не мои руки… Доброй тебе ночи и приятных снов. Я пошла…
Уже не слыхать было девичьих шагов, а он, замечтавшись, все прислушивался. Внизу мышь грызла дерево. Под рядном шуршала солома.
Поужинав, Василий отставил миску и поднялся. Он прорвал небольшую дырку в кровле и долго смотрел на звезды. В крышу упиралась ветвями какое-то дерево. Василий отломил маленькую веточку и начал ее грызть. Как ему быть далее, одному, без боевых товарищей?..
Доносилась мелодия, и не своя, что хватает за самое сердце, а чужая, которую напевали, видимо приплясывая.
Василий повернулся к постели, скинул сапоги и лег, вытянув ноги.
«А работу надо начинать. Надо!»
Василий квартировал уже два дня на погребне у Марфы Ефимовны и Ориси Сегеды. Орисю он видел часто. Она тоже скрывалась от полицаев и немцев, которые могли увезти ее в Германию. Дважды на погребню приходила сама хозяйка. Но она делала вид, что ее совсем не интересует, кто сидит наверху, на широких досках. Она набирала из подвала в ведро картофель, сверху клала свеклу, доставала, из бочки огурцы и, закрыв лаз, начинала говорить сама с собой:
– Голубей, проклятые, порезали. Теперь шастают по селу за курами! Их гонят на машинах на фронт под Белгород и Краснополье, так они, ироды, хотят проводы справить! Проводила бы их нечистая сила в самое пекло!
Потом Марфа брала ведро, миску и отправлялась в избу.
На следующий день утром Орися рассказывала, что немцы собираются отъезжать на передовую, а сюда ждут пополнения из Германии.
Солдаты справляли проводы, жарили кур и гусей, паленым пером пахло на все село. Василий опасался, что немцы придут за курами и к Марфе Сегеде.
Но в то же время его волновали новые мысли. Эти солдаты едут на передовую, другие приедут. Раздобыть бы документы одного из тех, что прибудут! Это сделать не так уж трудно. Хуже, что он не знает ни обычаев, ни диалекта того края, уроженцем которого будет солдат – его жертва.
Василий обхватил руками горячую голову. Нет, за коренного немца ему не сойти. А все же добыть документы необходимо. И еще необходимо доставить сюда радиостанцию, кое-какие вещи и оружие. Надо завтра же двинуться в далекий путь…
Скрипнула дверь. Вошла Орися.
– Немцы действительно сматывают удочки?
– Даже переводчика коменданта Хариха отправляют на фронт, – ответила Орися.
Она поставила кружку с горячей водой, подала зеркальце, мыльницу и бритву.
– Братова бритва? – опросил Василий.
– Его… Только туповата. Сумеешь наточить? Побрейся, а то зарос, как старый дед…
– А откуда мыло?
– Одна женщина варит и меняет на картошку или кукурузу…
– Пахнет каким-то жиром…
– А ты не принюхивайся.
– Орисенька… Приготовь мне старую одежду твоего брата, поищи какие-нибудь башмаки…
– И что дальше?
– Пойду на Курщину «менять» вещи на хлеб и продукты, как ходят тысячи людей из Харькова, – ответил Василий.
– Что ж? И я с тобой. Мне безопасней будет, а то того и жди, что заберут в Германию.. Пойдем…
– Не боишься?
– Да брейся же, а то мыло засохнет.
Орися исчезла, а он брился, едва сдерживаясь, чтобы не чихнуть. Наконец он облегченно вздохнул и полез к отверстию в кровле – посмотреть на божий свет.
Ветви тополя над крышей уже выбросили клейкие почки. Еще несколько дней, неделя, и, если не ударят заморозки, распустятся молодые, блестящие, тугие листочки. Отдыхавшая под парами земля ждала трудолюбивых рук хлеборобов. А в небе гудели «Юнкерсы» и «Хейнкели», перелетая куда-то поближе к фронту.
«Когда же настанет вечер, а за ним и ночь? – думал Василий. – С рассветом мы отправимся в тот лесок…»
Вечер начался неспокойно. Во двор ворвались гитлеровцы и потребовали у Марфы Ефимовны кур или поросят для банкета. Напрасно женщина заверяла их, что свиней нет уже два года, а кур всего две, и те квохчут.
– А-а! – вдруг увидел солдат Орисю. – Вот какая тут пташка! Девушка, приходи к нам вечером. Потанцуем!
Он не успел договорить, как другой погнался за рыжей курицей. Та с испуганным кудахтаньем помчалась стрелой по подворью.
Унтера охватил азарт. Он бросился за курицей в огород, снял автомат и начал стрелять.
Со двора выскочил еще один солдат, и они вместе прикончили несчастную курицу.
– Долг за вами. Мы его не снимаем, – сказал унтер. – Пусть медхен вечером придет к нам… Ну, пойдем, красавица… – подхватил он курицу и двинулся, распевая куплеты из «Дон-Жуана».
Василий боялся не за себя, а за Орисю и ее мать: с каждым часом он все сильнее чувствовал, что девушка становится для него самым дорогим человеком. Это чувство ворвалось неожиданно. Он засыпал с мыслью о девушке и просыпался, представляя себе ее стройную фигуру, волнистые, густые, коротко подстриженные волосы. Он мечтал о ней и в то же время словно боялся ее близости.
Василий и стыдил себя за эти мысли, и ругал за то, что доныне не смог наладить связи с командованием, не мог сообщать своим вот об этих солдатах, которые собираются на передовую, о тех новых дивизиях, что мчатся из Германии, Франции, Голландии на Восточный фронт.
Пять дней минуло с тех пор, как он передал по радио последние вести о движении врага и сообщил, что они направляются в этот город на выполнение задания. На исходе шестой день, а Василию казалось, что он сидит здесь целый год, нежится мыслями о дивчине, ест горячие борщи из крапивы и мятую картошку с огурчиками. «Ничего себе устроился! Словно приймак. Так воевать можно», – издевался он над самим собой.
Вскоре лес оборвался. Впереди поле, еще дальше какое-то село.
Из оврага повеяло прохладой.
Василий стоял и прислушивался. Где-то близко поскрипывали колеса. Из балки показалась дуга, затем конская голова.
Приготовив пистолет, лейтенант вышел навстречу.
– Стой!
Возница остановил коня и соскочил с телеги.
– Как ты смел с наступлением темноты появляться с подводой? – решительно опросил Василий.
– Я же для управы хворост везу, – испуганно промолвил крестьянин.
– Для управы?.. Решил воспользоваться суматохой и накрасть дров? Давай вожжи! За конем поутру придешь в комендатуру заводского поселка…
– Господин полицай! Я же для управы…
– Молчать, свинья! – крикнул Василий и выругался: – Доннер веттср! Там раненые, а он с управой своей… Утром придешь к коменданту и возьмешь коня! А сейчас марш домой! Живо!
Возчик растерянно смотрел на грозного и не совсем понятного военного, хотел что-то сказать, но лишь вобрал голову в плечи и промолвил:
– Слушаю, пан!
Василий вскочил на повозку и потянул к себе вожжи. Конь свернул на гору…
– Ну, дружок, поворачивай оглобли!
С час Василий ехал, встречая лишь одинокие машины с цистернами и грузом, спрятанным под натянутыми брезентовыми полотнищами. Он немного успокоился. Кому из встречных немцев придет в голову, что по проезжей дороге может ехать советский разведчик? Правда, Василий не сомневался в том, что возчик расскажет в управе или коменданту заводского поселка о происшествии в лесу, может быть, даже не завтра утром, а сегодня вечером. Но какие-то часы он все же выгадал.
Дорога привела его к усадьбе, которая напоминала кудрявый островок среди степи.
Василий, сам житель слобожаиоких районов Украины, хорошо знал эти зеленые оазисы среди степи – бывшие отделения совхозов. Немало этих хозяйств немцы превратили в экономии. Возле уцелевших амбаров разведчик увидел людей. У кладовой работали девушки. Он натянул правую вожжу и повернул к ним.
Заметив на возу немца, две девушки торопливо вошли в помещение, остальные продолжали веять ячмень. Подальше у борон и сеялки возился мужчина.
– Позвать эконома! – приказал Василий на ломаном русском языке.
– Его нет.
– А кто есть из начальников?
– Кладовщик.
– Сюда его!
Кладовщик подошел к Василию.
– Я из группы СД! Немедленно хлеба, сала, яиц… Поторопись! – Василий смерил кладовщика острым взглядом, такие же взгляды работниц почувствовал он на себе. «Смелее, хлопче, смелее!» – подбадривал он себя.
– Работаете для великой Германии?
– А как же! – сказала одна из девушек. – Стараемся. Посеем и пожнем для вас и вашей фрау…
Подруга дернула ее за рукав старой, лоснящейся гейши, пошитой, должно быть, еще бабусей после японской войны.
– Очень нужна пану твоя болтовня, Орися!
Василий приблизился к Орисе. В ее черных глазах вспыхнули огоньки. На мгновение он залюбовался широкими бровями, густыми изогнутыми ресницами, под которыми она сейчас спрятала злые глава. Но Орися тотчас укрылась за спиной подруги, потом начала отходить от кладовой.
– Пан, не берите ее в Германию, – вдруг обратился к Василию кладовщик, который вернулся с мешочком.
– Это не моя забота.. – промолвил Василий, принимая от кладовщика продукты и разглядывая их. – Не отравлены? А ну, попробуй этого хлеба, сала…
Кладовщик откусил немного и угодливо опросил:
– Может, еще изволите?
Василий поискал взглядом Орисю, но она уже зашла с другой стороны и исподлобья смотрела на него.
«Что она думает обо мне? Что думают все они и этот кладовщик с хитроватыми глазами? Предатель, скажут. А они сами кто? Сеять при оккупации собираются!» – И Василий со злостью ударил коня лозиной. Тот дернулся, побежал, и вскоре исчез в сумерках.
На небе становилось все больше звезд, на сердце Василия – все грустнее. Перед его глазами встали погибшие товарищи. Он слышал их голоса, такие родные и дорогие. Он вспоминал дни, когда они были вместе. Не верилось, что уже никогда ему не придется увидеть их.
Темно, мрачно на душе от этих дум. Он забыл о направлении, и ему пришлось остановить коня. Василий посмотрел на небо, отыскал Большую Медведицу и Полярную Звезду. Потом подошел к коню и ласково потрепал его по шее.
– Молодец! Послужил м «не. Теперь, милый, иди. Найдешь дорогу домой?
Конь скосил свой большой глаз на Василия.
– Смотри же, не рассказывай, что я пошел в бурьян. Ты у меня теперь единственный товарищ. Пошел, буланый!
В воздухе взвилась и свистнула хворостина.
Колеса скрипели еще с минуту, потом наступила тишина.
Василий проверил оружие. На ремне в сумке висел диск с патронами, пистолет в кожаной кобуре, да на узком ремешке финский нож. Вот и все, с чем он остался. Жаль разбитой и брошенной в огонь радиостанции, но что поделаешь? А воевать как-то надо!
Он повесил на плечо автомат, поднял с земли мешочек с продуктами, которые выдал ему эконом, и осторожно прыгнул с дороги в непаханое поле.
Высокая полынь сухой рекой билась о голенища сапог, о полы шинели, за которую цеплялся прошлогодний репейник. Дальше бурьян стал повыше. Василий надеялся провести в нем ночь. Он наломал полыни и улегся, положив руки под голову.
Вверху сверкали звезды. В бурьяие посвистывал ветерок. «Только ветер да я»… – подумал Василий.
– Да я, – повторил он задумчиво, громко. Тот же беззаботный ветер донес завывацие. Может быть, близко село? Но нет. Это не собачьи голоса. Перекликались волки, хозяева этих бурьянов.
«У-у-угу…»
Василию стало страшно. Он поднялся, присел и дрожащими руками положил автомат на колени. Прятался от двуногих, а попал в логово четвероногих волков. Ему почудились лязг зубов и огоньки в бурьяне – пылающие глаза зверей. А может, это не глаза? Может, это звезды, что светят над самым горизонтом?..
«Это звезды», – успокаивал себя Василий. Ему хотелось крикнуть эти слова, чтобы человеческий голос отозвался: «Да, это звезды».
Ему вдруг послышался голос матери: «Глупенький, это же сказка…» Мать… Она обучала детей в школе немецкому языку и очень хотела, чтобы Василий хорошо владел им. «Ты хочешь быть инженером, а знаешь, сколько интересных технических книг написано на немецком языке?» – убеждала она. Василий действительно мечтал стать инженером по радио. Но, когда началась война, со» второго курса политехнического института его по путевке комсомола направили в специальное училище, где также изучали радио и иностранные языки.
Еще несколько лет назад, когда Василий заканчивал десятилетку, будущее представлялось ему радостным, как весеннее небо в погожий день. Живи честно, пользуйся своим правом на учение, на труд и отдых, и жизнь станет прекрасной. Правда, в ту пору о своих обязанностях юноши и девушки думали меньше. В училище, где Василий изучал радио и немецкий язык, ему казалось, что и защита родины и сама война не будут обременительными хотя бы уже потому, что советские войска сразу станут бить врага на его собственной территории – малой кровью, могучим ударом, как пели танкисты в кинофильме.
Но случилось иначе. Фашисты принесли на броне своих танков, на крыльях самолетов смерть в занятые ими районы. Политая кровью, родная земля родила уже не хлеб, а вот этот бурьян. Война требовала много людских жертв, много крови. На них, пятерых разведчиков, надеялся сам командующий. И сейчас штаб фронта ждет от них вестей о войсках, о складах боеприпасов и движении противника. Без этого нельзя бить врага уверенно и меньшей кровью… Нельзя.. Нельзя без этого быстро освободить от фашистской неволи Украину, Белоруссию, Смоленщину, Прибалтику.
Василий сжимал кулаки и до боли закусывал губу. А что он сделает один? Он не знает, что будет завтра. Но одно несомненно: фашисты будут искать его.
Холодало. Василий ворочался, поджимал ноги, прятал руки в коленях. Не помогало. Он снова приподымался, приседал. Согревшись, снова глядел на звезды, на луну, которая уже успела передвинуться по небосклону.
Только теперь он вспомнил, что у него в мешочке есть хлеб, кусок сала и несколько луковиц. Кладовщик оказался предусмотрителыным, видимо, хотел выслужиться перед «служащим» из СД. А может, догадался, что Василий свой, из тех, кто отбивался у леса от немецких солдат? И хлеб дал как своему?.. А черноглазая девушка – как она говорила о жатве! Она верит, что жать они будут, уже когда придет Красная Армия. Может быть, имеются специальные указания подпольных советских органов, чтобы этой весной посеять как можно больше? Зря он, Василий, посчитал всех работающих в экономии предателями.
«Беги, Вася! Может, кто из вас в сорочке родился?!» Евгений надеялся на «его.
Василий тяжко вздохнул.
Как и раньше, шелестел в бурьяне ветерок. На востоке выглядывал, словио выгнутое лезвие сабли, рог старого месяца. Долго и протяжно завывали волки.
– И какая же ты длинная, ночка! – шептал Василий, сжимая холодный как лед автомат.
Он смежил веки и как будто забыл обо всем. Уснул… И во сне слышался посвист ветра, прерывистый волчий вой. Перед глазами предстала черноглазая девушка из экономии. Она смотрела на него добрым и приветливым взглядом и улыбалась… Василий протянул к ней руки. И вдруг… вместо девушки из бурьяна вынырнул волк с огоньками в глазах. «Убирайся!» – Василий наставил на него автомат. Но зверь не разевал пасти, не лязгал зубами, а приблизился к разведчику, лизнул ему руку…
Обливаясь холодным потом, Василий вскочил на ноги. Месяц уже висел над степью, золотистый, таинственный и какой-то страшноватый на темном небе. Где-то далеко-далеко прогремели артиллерийские залпы. Там линия фронта…
Василий снова улегся. От земли тянуло сыростью. А на пересохших губах было горьковато от полыни.
Солнце взошло и принесло тепло. Василий подставил его лучам свое истомленное, уже обросшее лицо.
Но солнце и утро принесли также и первые тревоги нового дня. Тишину разбудили выстрелы, выкрики людей, урчание машин. Видно, напали на его след!.. Что ж… Такова работа полицаев и гестаповцев – искать красных.
Внешне Василий был равнодушен ко всему, что делалось за бурьянами. Он истомился. «Черт с вами! Ищите! Найдете – поборемся.. А бежать некуда».
Он все грелся на солнце.
Прошло с полчаса, и Василию снова пришлось приготовить свой автомат к бою. В бурьяне послышался шорох. Ближе и ближе. Василий стал на колени, оттянул, затвор автомата, готовясь стрелять.
И вдруг отпрянул. Прямо перед ним, задыхаясь, остановилась девушка в старой, некогда нарядной гейше, с серым платком в руке. Открыв с перепугу рот, Орися – это была она – замерла.
Она убегала от немцев, которые (так думали девушки) устроили на них облаву, чтобы увезти в Германию, и вот убежала… под самое дуло автомата. Куда теперь? Так внезапно, так неожиданно она попала в эту засаду в бурьяне. Какое несчастье! Бежать не было сил. Она и так мчалась без передышки два километра. Закрыв лицо руками, она упала и заплакала от бессилия и ярости.
– Проклятые! Я все равно убегу! Или повешусь! Не поеду! Никуда из дому не поеду!
Василий наклонился, положил руку на ее голову. Она отшатнулась, словно ее кто ударил, а он шепотом заговорил:
– Я свой! Вечером в экономии брал хлеб. Тебя как будто Орисей звать?
Орися подняла голову, вытерла рукой щеки и недоверчиво взглянула на Василия.
– Свой? Правду говоришь? – опросила она.
– Наверно, это за мной приехали в экономию солдаты… Садись, отдохни…
– А ты не врешь? – спросила девушка.
– Не вру, честное комсомольское! – поклялся Василий и грустно продолжал: – Я из тех, что вчера дрались возле леса… Четверо наших погибли в том бою. А я… Сама видишь. Дым помог мне ускользнуть.
– А девчата подумали, что на нас облава. Все кинулись врассыпную, кто куда. А я в самый высокий бурьян, – проговорила тихим голосом Орися и несмело подняла глаза на товарища по неочастью. – И ты просидел всю ночь среди волков?
Снова где-то возле лесочка началась стрельба, и, глянув на Орисю, Василий побледнел:
– Слушай… Ты иди своей дорогой. Иди домой. Тебе незачем рисковать из-за меня жизнью. Иди, я тебя прошу.
«Идти домой», – подумала Орися. Ее село в десяти километрах отсюда. Она нанялась на работу в экономию, чтобы избавиться от страшной угрозы увоза на чужбину, и вот тебе – нет покоя и в экономии. Фашисты, как пришли вторично, снова начали забирать молодежь. Им нужны рабочие руки, потому что всех взрослых и даже пожилых немцев Гитлер призвал в армию, объявив после поражения под Сталинградом тотальную мобилизацию..
Орися снова посмотрела на Василия. Истомленное, худощавое лицо, серые глаза, пересохшие, обветренные губы, всклокоченные белокурые волосы…
– Хочешь воды? – спросила она.
– Тут высокие места. Поутру я обсосал росу на старой траве. И теперь какая-то горечь во рту, – сказал он. – Иди в село! Слышишь, там не умолкают!..
– А ты?..
– Иди, Орися, домой! – повторил он сердито.
– Поле не только твое! Заладил. А может, мне с тобой лучше прятаться от напасти! – наконец ответила она.
Снова прозвучали автоматные очереди. Орисе стало страшно. Она знала, что им обоим не миновать смерти, если немцы найдут их здесь. Ведь этот юноша из тех, которые переходят линию фронта или спускаются на парашютах с самолетов. Иначе фашисты не устроили бы таких поисков. Люди говорили, что во вчерашнем бою погибло больше двадцати немецких солдат и полицаев.
Еще выстрелы, звонкие, угрожающие. Орися в испуге вдруг прижалась к его груди. Пули просвистели где-то стороной. Орися слушала биение сердца – и не своего… его сердца, которое отстукивало сильно и тревожно. Она чувствовала над лицом своим дыхание. И это не мать склонилась над ней. Нет. Пылали жаром его губы. Не материнская, а его рука крепко обняла ее за плечо, а другая несмело гладила шелковистые волосы.
– Не бойся… Это же сказка, – шептал он, напряженно прислушиваясь к выстрелам. – А в сказке не убивают хороших людей.
Теперь ему стало легче жить на свете! Сейчас у него зародилась уверенность, что ни фашисты, ни полицаи не придут сюда, в бурьян.
– Ты будешь мне помогать? – опросил Василий девушку.
– Как? – отозвалась она в забытьи и, отпрянув от него, виновато потупила взгляд. – Уже не стреляют? – опросила она, покраснев, как маков цвет.
– Навек бы им заткнуться! – сердито кинул Василий.
– Чем же я могу тебе помочь?
– Работы хватит! – коротко ответил Василий.
Затаив дыхание, она выслушала его и оказала:
– Бурьянами, по волчьим следам дойдем до села. Не бойся: я тебя спрячу так, что и с собаками не сыщут. Отдохнешь, а потом возьмешься за работу. Идем!..
Он глубоко вдохнул степной весенний воздух и подал О рисе руку.
В чистом небе летали жаворонки. Василий шел и думал о том, что, будь у него крылья, полетел бы и он в далекий лес, откопал бы там запасную радиостанцию и послал бы печальную весть за линию фронта.
– Упадешь, вон как задумался! – услышал он голос, похожий на песню жаворонка…
></emphasis>
Село, где жила Орися, находилось у самого городка, через который проходила железная дорога на Харьков и Сумы. Здесь скрещивались шоссейные и грунтовые дороги; отсюда грузы и войска шли в Харьков, через Грайворон – на север и на северо-восток, в Борисовку, Тамаровку и Белгород. Линия фронта в сто километров питалась через этот город и село продовольствием, горючим и техникой. Не зря командование именно сюда направляло пятерых разведчиков. А дошел только один.
Работы здесь непочатый край. Но до настоящей работы еще далеко. Одна разбитая радиостанция сгорела в покинутой избе, другая закопана в лесочке, в пятидесяти километрах отсюда. А сам Василий лежит в кустах терновника и ждет, когда наступят сумерки и за ним придет Орися.
Потихоньку опускался на землю вечер. В небе, гогоча, пролетели, направляясь к зарослям очерета у Ворсклы, вереницы уток. Возле колодца дзенькнули ведра. Василий напряг зрение. По воду пришла Орися. Она сняла с коромысла ведра и, поставив их на землю, направилась к кустам терновника и начала рвать молодую крапиву и лебеду, кидая их в фартук.
– На борщ? – спросил ее Василий, и у него защекотало в иоздрях.
Уже неделю не ел он ничего горячего, кроме того чая, что так дорого обошелся им.
– Мать постится. Варим борщок с травой, картошкой и бурачками, – ответила Орися, продолжая рвать крапиву.
– И ты постишься?
– А как же… Мяса-то дома нет.
– Как в селе? Где немцы?
– Неподалеку, в школе.
– А как же я… у вас?
Орися подошла к кустам и сказала, глядя Василию прямо в лицо:
– Шила в мешке не утаишь… Куда тебя спрячешь от матери? Ругай меня, но мать все знает и согласилась. У меня же два брата воюют. Ты будешь у нас! – шепотом закончила она.
«Ну, и разведчик из меня! – горько усмехнулся Василий. – Шага еще не сделал в работе, а обо мне уже знает не только девушка, прожившая два года в оккупации, а и ее мать. Вот тебе и конспирация!..» Он наклонил голову, словно провинившийся ученик. Разве можно быть таким доверчивым с людьми, которых не знаешь. Но как же быть? Он посмотрел Орисе в глаза. И они показались ему добрыми, ясными. Видно, хорошая душа у девушки. Как он смеет не верить этой Орисе и ее матери, пославшей двух сынов в Красную Армию! Да это все одно, что не верить в свою родную землю, в народ. Надо верить людям, настоящим людям. Иначе один ты не выполнишь задания, ничего не сделаешь для победы.
– Так сразу и согласилась мать? – недоверчиво спросил Василий.
– Это уж не твоя забота, сразу она согласилась или, может, только к вечеру, – продолжая рвать траву, сказала Орися.
– Говорят, в лебеде и крапиве много витаминов, – промолвил, лишь бы что-нибудь сказать, Василий.
Он также положил в Орисин фартук травы и дотронулся до ее горячей руки.
– Орися!
– Что?
– А хорошо, что я тебя встретил?
– Не знаю!
Орися приложила руку с травой к щеке, забыв о том, что там крапива, и рывком отдернула руку.
– Идем. На улице уже ходят патрули. Услышат шелест во дворе, беды не миновать. Строго запрещено выходить из хаты после захода солнца. А сейчас темнеет!..
Они пошли на гору. Василий нес ведра, и они качались на коромысле, брызгами выплескивая воду.
– Где ты рос? Ты что, никогда не носил ведра на коромысле?
– Носил… Я всегда клал в ведра листок капусты или подсолнечника – вода не хлюпала, – едва слышно, тяжело дыша, ответил Василий. – Отвык…
Он почувствовал, что очень ослаб за последние дни. Орися, догадавшись, что ему нелегко, сказала:
– Давай я сама понесу…
Они прошли садик и на цыпочках через открытые ворота вошли в небольшой и опрятный двор.
Орися указала на покрытый соломой хлевец возле ворот и плетня, отделявших двор от огорода.
Василий окинул взглядом подворье. Напротив тоже был хлев, подлиннее того, в котором ему придется ночевать. Через дверь он услышал, как сонно квохтали и шуршали, устраиваясь на насесте, куры. Домик под железной крышей глядел на подворье темными окнами.
– Идем! – пpомолвила Орися. – Смотри в погреб не упади! На чердаке снопы обмолоченного жита… Полезай за мной по лесенке.. Вот твоя постель…
Василий нащупал руками рядно, потом суконное одеяло, еще выше – подушки.
– Зачем это? Меньше вещей – не так заметно для чужого глаза… – возразил он.
– Завтра же все заберу в хату, – обиженно проговорила Орися. – Ему хочешь как лучше, а он…
– Орисенька! – не сдержался Василий и обнял ее. – Не обижайся…
Он приподнялся и ударился головой о выгнутый железный лист.
– Что это?
– Когда-то было голубиное гнездо… Немецкие солдаты на жаркое перебили голубей.. А стреха не толстая. Можно прорвать, – говорила она, заметив, как он ощупывает соломенную кровлю. – Ну теперь садись и ее двигайся.
Орися подала ему горячую, покрытую крышкой глиняную миску и деревянную ложку.
– Для такого борща траву рвали. Кушай на здоровье…
Их пальцы, обвившись вокруг миски, встретились. Он дружески сжал их.
– Держи миску, а не мои руки… Доброй тебе ночи и приятных снов. Я пошла…
Уже не слыхать было девичьих шагов, а он, замечтавшись, все прислушивался. Внизу мышь грызла дерево. Под рядном шуршала солома.
Поужинав, Василий отставил миску и поднялся. Он прорвал небольшую дырку в кровле и долго смотрел на звезды. В крышу упиралась ветвями какое-то дерево. Василий отломил маленькую веточку и начал ее грызть. Как ему быть далее, одному, без боевых товарищей?..
Доносилась мелодия, и не своя, что хватает за самое сердце, а чужая, которую напевали, видимо приплясывая.
Василий повернулся к постели, скинул сапоги и лег, вытянув ноги.
«А работу надо начинать. Надо!»
Василий квартировал уже два дня на погребне у Марфы Ефимовны и Ориси Сегеды. Орисю он видел часто. Она тоже скрывалась от полицаев и немцев, которые могли увезти ее в Германию. Дважды на погребню приходила сама хозяйка. Но она делала вид, что ее совсем не интересует, кто сидит наверху, на широких досках. Она набирала из подвала в ведро картофель, сверху клала свеклу, доставала, из бочки огурцы и, закрыв лаз, начинала говорить сама с собой:
– Голубей, проклятые, порезали. Теперь шастают по селу за курами! Их гонят на машинах на фронт под Белгород и Краснополье, так они, ироды, хотят проводы справить! Проводила бы их нечистая сила в самое пекло!
Потом Марфа брала ведро, миску и отправлялась в избу.
На следующий день утром Орися рассказывала, что немцы собираются отъезжать на передовую, а сюда ждут пополнения из Германии.
Солдаты справляли проводы, жарили кур и гусей, паленым пером пахло на все село. Василий опасался, что немцы придут за курами и к Марфе Сегеде.
Но в то же время его волновали новые мысли. Эти солдаты едут на передовую, другие приедут. Раздобыть бы документы одного из тех, что прибудут! Это сделать не так уж трудно. Хуже, что он не знает ни обычаев, ни диалекта того края, уроженцем которого будет солдат – его жертва.
Василий обхватил руками горячую голову. Нет, за коренного немца ему не сойти. А все же добыть документы необходимо. И еще необходимо доставить сюда радиостанцию, кое-какие вещи и оружие. Надо завтра же двинуться в далекий путь…
Скрипнула дверь. Вошла Орися.
– Немцы действительно сматывают удочки?
– Даже переводчика коменданта Хариха отправляют на фронт, – ответила Орися.
Она поставила кружку с горячей водой, подала зеркальце, мыльницу и бритву.
– Братова бритва? – опросил Василий.
– Его… Только туповата. Сумеешь наточить? Побрейся, а то зарос, как старый дед…
– А откуда мыло?
– Одна женщина варит и меняет на картошку или кукурузу…
– Пахнет каким-то жиром…
– А ты не принюхивайся.
– Орисенька… Приготовь мне старую одежду твоего брата, поищи какие-нибудь башмаки…
– И что дальше?
– Пойду на Курщину «менять» вещи на хлеб и продукты, как ходят тысячи людей из Харькова, – ответил Василий.
– Что ж? И я с тобой. Мне безопасней будет, а то того и жди, что заберут в Германию.. Пойдем…
– Не боишься?
– Да брейся же, а то мыло засохнет.
Орися исчезла, а он брился, едва сдерживаясь, чтобы не чихнуть. Наконец он облегченно вздохнул и полез к отверстию в кровле – посмотреть на божий свет.
Ветви тополя над крышей уже выбросили клейкие почки. Еще несколько дней, неделя, и, если не ударят заморозки, распустятся молодые, блестящие, тугие листочки. Отдыхавшая под парами земля ждала трудолюбивых рук хлеборобов. А в небе гудели «Юнкерсы» и «Хейнкели», перелетая куда-то поближе к фронту.
«Когда же настанет вечер, а за ним и ночь? – думал Василий. – С рассветом мы отправимся в тот лесок…»
Вечер начался неспокойно. Во двор ворвались гитлеровцы и потребовали у Марфы Ефимовны кур или поросят для банкета. Напрасно женщина заверяла их, что свиней нет уже два года, а кур всего две, и те квохчут.
– А-а! – вдруг увидел солдат Орисю. – Вот какая тут пташка! Девушка, приходи к нам вечером. Потанцуем!
Он не успел договорить, как другой погнался за рыжей курицей. Та с испуганным кудахтаньем помчалась стрелой по подворью.
Унтера охватил азарт. Он бросился за курицей в огород, снял автомат и начал стрелять.
Со двора выскочил еще один солдат, и они вместе прикончили несчастную курицу.
– Долг за вами. Мы его не снимаем, – сказал унтер. – Пусть медхен вечером придет к нам… Ну, пойдем, красавица… – подхватил он курицу и двинулся, распевая куплеты из «Дон-Жуана».
Василий боялся не за себя, а за Орисю и ее мать: с каждым часом он все сильнее чувствовал, что девушка становится для него самым дорогим человеком. Это чувство ворвалось неожиданно. Он засыпал с мыслью о девушке и просыпался, представляя себе ее стройную фигуру, волнистые, густые, коротко подстриженные волосы. Он мечтал о ней и в то же время словно боялся ее близости.
Василий и стыдил себя за эти мысли, и ругал за то, что доныне не смог наладить связи с командованием, не мог сообщать своим вот об этих солдатах, которые собираются на передовую, о тех новых дивизиях, что мчатся из Германии, Франции, Голландии на Восточный фронт.
Пять дней минуло с тех пор, как он передал по радио последние вести о движении врага и сообщил, что они направляются в этот город на выполнение задания. На исходе шестой день, а Василию казалось, что он сидит здесь целый год, нежится мыслями о дивчине, ест горячие борщи из крапивы и мятую картошку с огурчиками. «Ничего себе устроился! Словно приймак. Так воевать можно», – издевался он над самим собой.