Страница:
- И это его последняя книга?
- Да, он член Круга и печатается с интервалами в несколько десятилетий.
- Читай дальше.
Машина забормотала снова. Мур не очень хорошо разбирался в поэзии, но
все же заметил постоянное упоминание льда и холода, снега и сна.
- Стоп, - сказал он автомату. - Есть у тебя что-нибудь из его вещей тех
времен, когда он не входил в Круг?
- "Отвергнутый рай" издан в 1981 году, через два года после вступления
Юнгера в Круг. Однако в предисловии говорится, что большая часть стихов
написана до этого события.
- Читай.
Мур внимательно слушал. О снегах, льдах и снах почти не говорилось. Он
передернул плечами - тоже мне открытие! - и кресло, не отставая, поменяло
форму, пристраиваясь к нему.
Юнгера он почти не знал. Стихи Юнгера ему не нравились. Да и вообще
мало какие стихи ему нравились.
Чтец взялся за новую вещь.
- "Дом для собак", - объявил он.
Сердце - кладбище гончих,
Скрывшихся с глаз охотничьих.
Любовь здесь покрыта глазурью смерти,
Сюда псы приползают умирать...
Мур слушал следующие строфы с улыбкой. Он угадывал источник этих
стихов, и они ему нравились больше.
- Закончить чтение, - скомандовал он машине.
Он заказал еду и стал думать об Юнгере. Однажды он с ним разговорился.
Когда это было?
2017...? Да, на столетии Освобождения Свободных Трудящихся во Дворце
Ленина.
Водка текла рекой...
Фонтаны сока, словно артерии инопланетных существ, выбрасывали вверх
свои яркие зонтики - пурпурные и зеленые, лимонные и оранжевые. Бриллианты,
достойные эмиров, сверкали над многими сердцами. Принимавший гостей
премьер-министр Корлов улыбался, как гигантский снеговик.
...Танцевальный павильон был из поляризованного хрусталя, и мир за
стенами то возникал, то исчезал, то возникал снова: - как реклама, - заметил
Юнгер, полулежащий на стойке бара.
Его голова повернулась навстречу Муру. Он походил на красноглазую
сову-альбиноса. - Альбион Мур, если не ошибаюсь? - проскрипел он, протягивая
руку. - Камо грядеши, черт возьми?
- Виноградный сок с водкой, - заказал Мур живому официанту, бесполезно
высившемуся у миксер-автомата. Человек в униформе нажал две кнопки и
передвинул стакан через два фута индевелого красного дерева. Мур придвинул
его к Юнгеру, изображая салют. - Поздравляю со столетием Освобождения
Свободных Трудящихся!
- За освобождение выпью. - Поэт перегнулся и набрал собственную
комбинацию кнопок. Человек в униформе тихонько фыркнул.
Они выпили свои порции одновременно.
- Нас обвиняют, - широкий жест Юнгера указывал на весь мир вообще, - в
том, что мы не знаем и не хотим знать ни о чем и ни о ком за пределами
Круга.
- Так оно и есть, а что?
- Да... но это можно понимать в широком смысле. К собратьям по Кругу мы
относимся точно так же. Если честно, со сколькими членами Круга вы знакомы?
- С очень немногими.
- Я не спрашиваю, сколько фамилий вы знаете.
- Что ж, я постоянно веду с ними беседы. В Круге все условия для того,
чтобы много двигаться и много говорить, - и у нас в запасе все время мира. А
у вас сколько друзей?
- Одного сейчас прикончил, - ухмыльнулся поэт, нависая над стойкой. -
Сейчас смешаю себе другого.
Мур не хотел быть объектом для шуток или для излияния тоски, и он еще
не разобрался, к какой категории следует отнести происходящее. После
злосчастного океанского бала он жил как в мыльном пузыре и не желал, чтобы в
него тыкали колючки.
- Значит, вы из тех, кто ходит сам по себе. Если вам не нравится в
Круге, выходите.
- Вы не настоящий то-ва-рищ! - Юнгер погрозил пальцем. - Были же
времена, когда человек мог прийти в бар и поговорить по душам с барменом или
с собутыльниками! Вы не можете этого помнить - те времена кончились с
появлением никелированной барматики. Черт побери ее железные зрачки и
научную рецептуру!
Он вдруг выстучал сразу три бокала быстрым движением. Придвинул их по
темной поверхности стойки.
- Попробуйте это! Отпейте из каждого! - скомандовал он Муру. - Вам не
различить их без карты вин!
- В этом на машину можно положиться.
- Положиться? Черт побери! Можете положиться, что получите невроз.
Когда-то человек мог купить пива и излить душу. Пока не расплодились эти
ваши полагаемые машины! А теперь мы вступаем в молчаливый клуб маниакальных
прыжков и все большей ненатуральности. Разве такой была "Русалка"? -
возгласил он с ноткой фальшивого неистовства. - Или "Кровавый лев Степни"?
Какими выносливыми были собутыльники Марло!
Юнгер обмяк.
- Увы! Алкоголизм нынче не тот!..
Его отрыжка, словно понятная без перевода фраза, вынудила лакея у
миксер-автомата отвернуться, чтобы скрыть испуг на лице.
- Я повторяю свой вопрос, - продолжил переговоры Мур, - что вас держит
там, где вам не нравится? Откройте, к примеру, собственный настоящий бар,
если это то, что вам по душе. Он может иметь успех, я думаю, - живые бармены
и все такое.
- Иди ты... не скажу куда! - Юнгер уставился в пространство перед
собой. - Может, когда-нибудь я так и сделаю, - бормотал он. - Открою
настоящий бар...
Мур отвернулся, чтобы взглянуть на Леоту, танцующую с Корловым. Он был
счастлив.
- Есть много причин, по которым люди вступают в Круг, - бубнил Юнгер, -
но главная из них это эксгибиционизм, и еще щекочущий призрак бессмертия за
кулисами, наверное. С течением лет все труднее и труднее становится привлечь
к себе внимание. В науке это уже почти невозможно. В ХIХ или ХХ веке еще
можно было стать великим ученым, а сейчас остались только великие
коллективы. Все искусства демократизировались до нереальности - и куда
подевались их ценители? Я не имею в виду обычных зрителей.
- И вот мы имеем Круг, - продолжил он. - Скажем, наша спящая красавица,
которая танцует там с Корловым...
- А?
- Пардон, не хотел вас так грубо будить. Я говорю, что если мисс Мейсон
требовалось привлекать к себе внимание, то в наше время она не могла бы
стать стриптизеркой, поэтому ей пришлось вступить в Круг. Это даже лучше,
чем быть звездой экрана, работать нужно меньше...
- Стриптизеркой?
- Это актрисы, раздевавшиеся под музыку.
- Помню, я слышал об этом.
- Это тоже ушло в прошлое, - вздохнул Юнгер. - И хоть я ничего не имею
против нынешней манеры одеваться и раздеваться, мне все же кажется, нечто
яркое и хрупкое умерло вместе со старым миром.
- Но разве она не яркая?
- Безусловно, это так.
Они решили совершить небольшую прогулку снаружи, по холодной ночной
Москве. Мур не собирался уходить, но он выпил уже столько, что с легкостью
согласился. Кроме того, он не хотел, чтобы этот спотыкающийся болтун
свалился в яму или заблудился где-нибудь, опоздал на рейс или свернул себе
шею. И они брели вдвоем, вверх по ярко освещенным проспектам, вниз по
полутемным улицам, пока не вышли на Площадь. Остановились перед огромным
обветшалым монументом. Поэт сорвал с куста ветку и свернул ее веночком.
Нацепил его на табличку у подножия.
- Бедняга, - буркнул он.
- Кто?
- Парень внутри.
- А кто это?
Юнгер покосился на него.
- Вы действительно не знаете?
- Я признаю, что в моем образовании есть пробелы, если вы это имеете в
виду. Я постоянно стремлюсь их заполнить, но история всегда была моим слабым
местом. Я специализировался на древних культурах.
Юнгер ткнул пальцем в монумент.
- Здесь покоится с миром благородный Макбет, - возвестил он, - древний
вождь, наигнуснейшим образом убивший своего предшественника, благородного
Дункана. А также многих других. Вступая на трон, однако, он обещал своим
подданным быть милостивым. Но славянский характер - странная вещь! Его
помнят в основном по превосходным речам, которые переводил человек по
фамилии Пастернак. Теперь их уже никто не читает.
Юнгер вздохнул и уселся на ступеньку. Мур присоединился к нему. Он
слишком замерз, чтобы злиться на высокомерные шутки пьяного поэта.
- Тогда людей использовали для ведения войн, - заметил Юнгер.
- Знаю, - отозвался Мур, потирая замерзшие пальцы. - Наполеон однажды
сжег часть этого города.
Юнгер коснулся шляпы кончиками пальцев.
Мур огляделся. Диковинный градостроительный ансамбль окружал Площадь:
некое госучреждение, дитя функциональной архитектуры, возносило к небу
сверкающие клетки этажей, доминируя над окружающими постройками с
запланированным самодовольством; черным зеркалом вырастала стена какого-то
агентства, днем превращавшегося в блестящий аквариум, выставляя прохожим на
обозрение суету натренированных служащих; напротив одинокая луковица
церковного купола, помолодевшего в безмолвном полумраке, устремляла свой
острый шпиль в небо, словно собираясь улететь вслед за воздушными кораблями,
чьи огни по-прежнему двигались меж звезд, - и Мур подул на пальцы, засунул
руки в карманы.
- Да, народы воевали, - сказал Юнгер. - Гремели пушки. Лилась кровь.
Умирали люди. Но мы пережили это - слово за словом перейдя через шаткий
Шинват.16 И вот в один прекрасный день мы здесь. Мир. И прошло много
времени, прежде чем это заметили. Мы до сих пор не знаем, как это у нас
получилось. Постоянные отсрочки и короткая память, наверное, - люди 24 часа
в день заняты другими делами. А теперь воевать не из-за чего, все пользуются
плодами мира, и у всех полные руки этих плодов. Все, что захочешь. И еще
больше. У всех полные руки, - размышлял он, - и полные умы, и столько этих
плодов расплодилось! Каждый месяц выпускается новая версия, лучше старой,
этакая гонка технологий. Они поглощают наши умы, занятые их поглощением...
- Мы можем уйти в леса и жить на деревьях, - предложил Мур, жалея, что
ему не хватило времени сунуть в карман костюмный термостат с батарейкой.
- Мы многое можем и, наверно, когда-нибудь так и сделаем. Думаю, со
временем мы можем кончить в лесах.
- Тогда пойдем во дворец, пока время еще не вышло. Я замерз.
- Почему бы нет?
Они поднялись, направляясь в обратный путь.
- Для чего вы вообще вступили в Круг? Чтобы протащить свое недовольство
через века?
- О, сынок, - поэт хлопнул Мура по плечу, - я просто аудитория в
поисках представления.
После этого Муру потребовался целый час, чтобы согреться.
Автомат вежливо прокашлялся и сообщил:
- Сейчас начнется посадка на Оаху, лаборатории "Аква".
Пояс выполз Муру на колени. Мур застегнул его.
Неожиданно для себя он попросил: - Повтори последнее стихотворение из
"Зубила".
- "Грядущее, не будь нетерпеливо", - объявил голос.
Когда-нибудь, быть может, - не сейчас.
В один прекрасный день, никак не раньше.
Человек - млекопитающее, возводящее монументы.
Не спрашивайте, как и для чего!
Муру припомнилось описание Луны, данное Леотой, и он чувствовал
ненависть к Юнгеру все 44 секунды посадки. Он не знал точно, почему.
Он стоял у трапа "Девятки" и ждал, пока подойдет невысокий улыбающийся
мужчина в пестрых тропических одеждах. Они автоматически пожали друг другу
руки.
- ...Очень приятно, - говорил встречавший, назвавшийся Тенгом, - и вы
здесь едва ли что-нибудь узнаете из прежнего. Мы стали ломать голову, что же
вам показать, сразу после звонка с Бермуд. - Мур сделал вид, что знает о
звонке. - Мало кто помнит свою бывшую фирму через столько лет!
Мур улыбался, шагая в ногу с ним в сторону обрабатывающего комплекса.
- Да, стало любопытно, - соглашался Мур, - как все это теперь выглядит.
Мой старый офис, лаборатория...
- Их, конечно, уже нет.
- Наша первая тандем-камера с широкотурбинными инжекторами...
- Естественно, реконструирована.
- А большие старые насосы...
- Блестящие и новые.
Мур повеселел. Солнце, которого он не видел несколько дней/лет, приятно
грело спину, но еще приятнее оказалось войти в здание с кондиционерами. Была
своя особая красота в функциональной компактности аппаратуры - Юнгер,
возможно, назвал бы это иначе, решил он, но для Мура это была красота. Он на
ходу гладил рукой кожуха устройств, в конструкции которых некогда было
разбираться. Он стучал по трубопроводам и заглядывал в печи, где
перерабатывалась псевдокерамика; он важно кивал и делал паузу, чтобы
раскурить трубку, всякий раз, когда спутник спрашивал его мнение о
какой-нибудь детали, чересчур совершенной для того, чтобы Мур мог иметь о
ней собственное мнение.
Они поднимались по трапам, забирались в полости огромных резервуаров,
похожие на храмы, шли коридорами, на стенах которых мелькание безмолвных
огоньков отображало ход невидимых процессов. Изредка им попадались операторы
у пультов аварийного управления - они смотрели телепрограммы или читали
романы на своих портативных экранах. Мур пожимал руки и забывал имена.
Директор по технологиям Тенг не оказывал никакой помощи и даже был
слегка загипнотизирован - тем, как молодо Мур выглядел, и тем, что именно
Мур в незапамятные времена разработал основы используемого здесь процесса (и
было видно, что столь же хорошо он разбирается в нынешних технологиях), - и
видел в нем равного себе инженера, владеющего всеми современными знаниями. В
действительности мрачное предсказание Мэри Муллен, что его профессия
окажется за пределами его понимания, пока еще не совсем оправдалось, - но
Мур видел, что движется в предсказанном направлении. О том же
свидетельствовала и его собственная фотография, собирающая пыль в маленькой
приемной, в ряду портретов покойных или удалившихся на покой
предшественников Тенга.
Это острое чувство подтолкнуло его спросить: - А как вы считаете, мог
бы я вернуться на свое старое место?
Голова его спутника дернулась. Мур сделал непроницаемое лицо.
- Ну... наверное... что-нибудь такое... можно попробовать придумать, -
тот неловко замолчал, когда Мур улыбнулся и перевел разговор на пустяки.
Было занятно увидеть внезапное оценивающее выражение на усталом лице
директора - словно он впервые за все время по-настоящему увидел Мура. И
страшновато...
- Да, зрелище прогресса воодушевляет, - непринужденно произнес Мур. - И
пробуждает желание самому принять участие в работе. Я в этом не нуждаюсь,
конечно. Однако просыпается какая-то ностальгия, когда приезжаешь через
столько лет и видишь, как разрослось это казавшееся скромным предприятие -
новые здания не обойдешь и за неделю, везде стоит новое оборудование и
работает на полную катушку. Четко. Слаженно. Мне понравилось. Вам, я думаю,
нравится здесь работать?
- Да, - выдохнул Тенг, - насколько работа вообще может нравиться...
Кстати, вы не собираетесь остаться здесь на ночь? Сегодня еженедельная
вечеринка сотрудников, вам будут очень рады. - Он поглядел на плоский кружок
циферблата, словно приклеенный к запястью. - Собственно, там уже начали.
- Спасибо, - ответил Мур, - но меня поджимает время, нужно улетать. Мне
просто захотелось подкрепить свою веру в прогресс. Благодарю вас за
экскурсию и за то время, которое вы на меня потратили.
- Всегда к вашим услугам. - Тенг подвел его к роскошной комнате отдыха.
- Вы ведь не улетаете прямо сейчас, я надеюсь? У нас есть возможность здесь
перекусить, и я был бы очень признателен, если бы вы позволили задать вам
несколько вопросов о Круге. В частности, об условиях приема...
Всю дорогу, вокруг света до самых Бермуд, благодушно пьянея в
комфортабельном салоне "Стрелы-9", в году от Рождества Христова 2078-м, Мур
чувствовал, что связь времен восстановилась.
- Итак, вы хотите его иметь? - сказала/спросила Мэри Мод, осторожно
выползая из своей шали.
- Да.
- Почему?
- Потому что я не разрушаю ничего из того, чем владею. Я и так владею
очень немногим.
Дуайенна негромко фыркнула - возможно, от удивления. Погладила любимую
собачку, словно ожидая от нее ответа.
- Плывущий по бездонному морю к далекому сказочному Востоку, -
пробормотала она задумчиво, - корабль все же пытается бросить якорь. Я так и
не знаю, почему. Вы можете мне сказать? Простое легкомыслие со стороны
капитана? Или второго помощника?
Собачка не отвечала. Никто другой не вступил в разговор.
- Или мятежник хочет повернуть корабль назад? - продолжала она. -
Вернуться домой?
Молчание оставалось ненарушенным. Но наконец:
- Я живу во множестве домов. Они измеряются часами. Каждый из них
приятен...
- Но в недостаточной степени, и ни в один из них нельзя вернуться, не
так ли? Позвольте мне предвосхитить ваши дальнейшие слова: "Я не собираюсь
выходить замуж. Я не собираюсь покидать Круг. У меня будет мой ребенок..." -
кстати, мальчик или девочка?
- Девочка.
- "У меня будет моя дочь. Я помещу ее в прекрасный дом, обеспечу ей
превосходное будущее, и вернусь к Весеннему Фестивалю". - Она потерла
собачку, как хрустальный шар, и сделала вид, будто смотрит сквозь
зеленоватую глину. - Похожа ли я на цыганку?
- Весьма.
- И вы считаете, что это сработает?
- Не вижу причин, почему бы нет.
- Скажите, чем станет заниматься гордый отец, - осведомилась она, -
сочинять дочке венок сонетов или конструировать ей механические игрушки?
- Ни то, ни другое. Он никогда об этом не узнает. Он будет спать до
весны, а я нет. И она об этом тоже никогда не узнает.
- Тем хуже.
- Скажите, почему?
- Потому что она станет женщиной меньше чем за два месяца по часам
Круга - и очень красивой женщиной, поскольку красота будет ей по карману.
- Разумеется.
- И как дочь члена Круга она будет иметь преимущественное право на
вступление.
- Она может не захотеть этого.
- Только те, кому это недоступно, делают вид, будто так считают. Она
захочет. Все хотят. И если ее красота будет хирургического происхождения, я,
пожалуй, отменю для этого случая собственное правило и допущу ее в Круг. Там
она встретит многих интересных людей: поэтов, инженеров, родную мать...
- Нет! Я бы сказала ей об этом, прежде чем позволила бы этому
случиться...
- Ага! Скажите мне: ваш страх кровосмешения вытекает из страха
сравнения или наоборот?
- Перестаньте, пожалуйста! Почему вы мне говорите об этих ужасных
вещах?
- Потому что я, к сожалению, больше не могу позволить себе пытаться вас
сохранить. Долгое время вы были превосходным символом, но теперь ваши
развлечения перестали быть олимпийскими. Вы скатились до повседневности. Вы
демонстрируете, что боги бестолковее школьников, что и они могут пасть
жертвами биологии - несмотря на все те медицинские услуги, какие нам
предоставлены. Принцесса, в глазах всего мира вы моя дочь, ибо я - это Круг.
Примите мой материнский совет и выходите из Круга. Не пытайтесь возобновить
контракт. Выходите замуж и ложитесь в гибернатор на несколько месяцев - до
весны, когда контракт истечет. Спите непрерывно в бункере, пока не пройдет
год или больше. Мы замаскируем романтические аспекты вашего выхода.
Подождите год-другой рожать. Холодный сон не причинит вашему ребенку
никакого вреда, у нас уже были подобные случаи. Если вы с этим не
согласитесь, наше материнское предупреждение будет простым: вы подлежите
немедленному исключению.
- Вы не можете так сделать!
- Перечитайте ваш контракт.
- Но почему об этом кто-то должен узнать?!
- Вы ведете себя словно глупенькая куколка! - во взгляде сверкнуло
ацетиленовое пламя. - Все ваши понятия о внешнем мире фрагментарны и
выборочны - за последние 60 лет, по крайней мере. Каждое средство массовой
информации в мире ловит практически каждое движение каждого члена Круга - с
момента его пробуждения в бункере и до того момента, когда он, усталый,
возвращается с последнего Бала. У журналистов-ищеек сейчас больше способов
подсматривания и подслушивания, чем цветных волос на вашей голове! Мы не
сможем скрывать вашу дочь на протяжении всей ее жизни, так что и начинать не
будем. У нас было бы достаточно хлопот с секретностью, если бы вы решили ее
не иметь, - но я думаю, мы смогли бы перехитрить и перекупить наших
собственных служащих.
Итак, я предлагаю вам принять решение.
- Мне очень жаль.
- И мне тоже, - сказала Дуайенна.
Посетительница встала.
Уходя, она услышала за спиной странный звук, как будто скулила
фарфоровая собака.
Немощеная дорожка вьется капризной речкой мимо аккуратно подстриженных
живых изгородей и далее вниз по причудливо изрезанному склону, пробегает под
нестриженой развесистой форсайтией, мимо высоких островков густого сумаха и
волнующихся ветвей случайного гинкго, машущих далеким чайкам и грезящих о
неожиданном прилете археоптерикса; не меньше тысячи футов надо пройти,
петляя вслед за ней, чтобы одолеть двести футов тщательно спланированных
джунглей, отделяющих сады Дома Спящих от искусственных руин площадью в
добрый акр, поросших буйной сиренью и зелеными колоколами больших ив,
которые то скрывают, то выставляют на всеобщее обозрение разбитые цоколи,
расколотые фризы, упавшие колонны, безрукие и безликие статуи и груды
камней, разбросанные меж ними в притворном беспорядке; далее тропинка реки
превращается в дельту и неожиданно теряется там, где волны Времени размывают
напоминание memento mori,17 для создания которого предназначены
развалины, своеобразный консервант времени, и посмотрев вокруг, член Круга
может сказать: "Я старше этого", - и его спутница может ответить:
"Когда-нибудь мы сюда вернемся, и этого тоже не будет" (даже если на этот
раз она так не сказала), и от этого почувствует себя еще бессмертнее и от
этого еще счастливее; вскарабкавшись через завалы к высохшему фонтану, в
круге которого смеется изуродованный варварами Пан, они найдут новую тропу,
незапланированную и совсем недавно протоптанную, где трава желтеет под
ногами и надо идти по одному, пробираясь сквозь заросли шиповника, прежде
чем выйдешь к старому молу, который они обычно форсируют, подражая
коммандос, чтобы попасть на большой пустынный пляж, где песок похуже чем в
городе - там его просеивают каждые три дня, - но где тень так же манит, как
и солнцепек, и где большие плоские камни приглашают к медитации.
- Ты обленилась, - заметил он, сбрасывая туфли и зарываясь пальцами ног
в прохладный песок. - И на мол не полезла!
- Я обленилась, - подтвердила она.
Они скинули одежду и подошли к воде.
- Не толкайся!
- Пошли. Давай, кто быстрее до скал?
На этот раз он выиграл.
Они нежились на пограничных столбах Атлантики, как любая купающаяся
парочка, в любую эпоху и в любой стране.
- Я могла бы остаться здесь навсегда.
- По ночам тут бывает холодно, а если будет буря - можно подхватить
простуду, или тебя смоет в океан.
- Я имею в виду, - поправила она, - если бы все было как сейчас.
- Verweile doch, du bist so schon,18 - вспомнил он. - Фауст на
этом проиграл пари, помнишь? Так же проиграл бы и Спящий. У Юнгера есть
стихи об этом... Эй! Что с тобой?
- Ничего.
- С тобой что-то не так, девочка. Даже я это вижу.
- А если и так, что с того?
- Как это что? Все! Скажи мне.
Ее рука протянулась мостом между их камнями и встретила его руку. Он
повернулся на бок, и молча смотрел на атлас ее мокрых волос и слипшиеся
ресницы, смуглые пустыни щек, кровавый оазис рта. Она сжала его пальцы.
- Давай останемся тут навсегда, - подхватим простуду, и пусть нас смоет
в океан.
- Ты хочешь сказать...
- Мы могли бы сойти на этой станции.
- Может быть. Но...
- Но тебе это нравится? Нравится большая шарада?
Он смотрел в сторону.
- Я думаю, ты был прав, - сказала она, - в тот вечер, много лет назад.
- Какой вечер?
- Тот вечер, когда ты сказал, что все это шутка - что мы последние
живые люди на Земле, пляшущие перед машинами, которыми управляют
негуманоидные существа, по неизвестным причинам решившие нас изучить. Кто мы
такие - разве мы волны на экране осциллографа? Мне надоело быть объектом
наблюдения.
Он по-прежнему смотрел в сторону моря.
- А я, пожалуй, полюбил Круг, - ответил он наконец. - Вначале я
относился к нему амбивалентно. Но несколько недель/лет тому назад я посетил
место, где раньше работал. Оно стало... совсем другим. Больше. Эффективнее.
Но дело не только в этом. Не только в том, что там много вещей, до которых я
не мог бы додуматься лет пятьдесят-шестьдесят назад. У меня там возникло
странное чувство. Со мной был директор по технологиям - маленький болтун по
имени Тенг, он ныл и плакался почище Юнгера, а я смотрел на эти
тандем-резервуары и на ярусы аппаратов, выросших из скорлупы нашего старого
здания - словно как из чрева матери - и вдруг почувствовал, что когда-нибудь
что-нибудь родится из всей этой стали и пластика, и пляшущих электронов, в
таком вот нержавеющем и недоступном месте, - и это что-то будет так
прекрасно, что я хотел бы там присутствовать, чтобы его увидеть. Вот такое
чувство у меня возникло. Но если бы это мгновение можно было остановить...
Во всяком случае, Круг дает мне билет на спектакль, который я хочу увидеть.
- Милый, - сказала она, - только предвкушения и воспоминания наполняют
сердце, текущее мгновенье - никогда.
- Возможно, ты права.
Он сжимал ее руку все крепче, пока сокращалось расстояние между их
глазами. Нагнувшись над водой, он стал целовать алую влагу ее губ.
Verweile doch...
...Du bist so schon...
Этот Бал должен был превзойти все Балы. Неожиданное объявление о браке
Элвина Мура с Леотой Матильдой Мейсон прогремело на рождественском празднике
Круга и обернулось гвоздем сезона. После пышного обеда и обмена драгоценными
безделушками свет в зале померк. Гигантская елка сверкала над прозрачным
пентхаусом, как галактика, и ее огни дробились во всех каплях, растаявших на
потолочном стекле.
Все часы Лондона били девять.
- Поженились на Рождество - разойдутся в двенадцатую ночь, - сказал
кто-то в темноте.
- А что они покажут на бис? - прошептали с другой стороны.
- Да, он член Круга и печатается с интервалами в несколько десятилетий.
- Читай дальше.
Машина забормотала снова. Мур не очень хорошо разбирался в поэзии, но
все же заметил постоянное упоминание льда и холода, снега и сна.
- Стоп, - сказал он автомату. - Есть у тебя что-нибудь из его вещей тех
времен, когда он не входил в Круг?
- "Отвергнутый рай" издан в 1981 году, через два года после вступления
Юнгера в Круг. Однако в предисловии говорится, что большая часть стихов
написана до этого события.
- Читай.
Мур внимательно слушал. О снегах, льдах и снах почти не говорилось. Он
передернул плечами - тоже мне открытие! - и кресло, не отставая, поменяло
форму, пристраиваясь к нему.
Юнгера он почти не знал. Стихи Юнгера ему не нравились. Да и вообще
мало какие стихи ему нравились.
Чтец взялся за новую вещь.
- "Дом для собак", - объявил он.
Сердце - кладбище гончих,
Скрывшихся с глаз охотничьих.
Любовь здесь покрыта глазурью смерти,
Сюда псы приползают умирать...
Мур слушал следующие строфы с улыбкой. Он угадывал источник этих
стихов, и они ему нравились больше.
- Закончить чтение, - скомандовал он машине.
Он заказал еду и стал думать об Юнгере. Однажды он с ним разговорился.
Когда это было?
2017...? Да, на столетии Освобождения Свободных Трудящихся во Дворце
Ленина.
Водка текла рекой...
Фонтаны сока, словно артерии инопланетных существ, выбрасывали вверх
свои яркие зонтики - пурпурные и зеленые, лимонные и оранжевые. Бриллианты,
достойные эмиров, сверкали над многими сердцами. Принимавший гостей
премьер-министр Корлов улыбался, как гигантский снеговик.
...Танцевальный павильон был из поляризованного хрусталя, и мир за
стенами то возникал, то исчезал, то возникал снова: - как реклама, - заметил
Юнгер, полулежащий на стойке бара.
Его голова повернулась навстречу Муру. Он походил на красноглазую
сову-альбиноса. - Альбион Мур, если не ошибаюсь? - проскрипел он, протягивая
руку. - Камо грядеши, черт возьми?
- Виноградный сок с водкой, - заказал Мур живому официанту, бесполезно
высившемуся у миксер-автомата. Человек в униформе нажал две кнопки и
передвинул стакан через два фута индевелого красного дерева. Мур придвинул
его к Юнгеру, изображая салют. - Поздравляю со столетием Освобождения
Свободных Трудящихся!
- За освобождение выпью. - Поэт перегнулся и набрал собственную
комбинацию кнопок. Человек в униформе тихонько фыркнул.
Они выпили свои порции одновременно.
- Нас обвиняют, - широкий жест Юнгера указывал на весь мир вообще, - в
том, что мы не знаем и не хотим знать ни о чем и ни о ком за пределами
Круга.
- Так оно и есть, а что?
- Да... но это можно понимать в широком смысле. К собратьям по Кругу мы
относимся точно так же. Если честно, со сколькими членами Круга вы знакомы?
- С очень немногими.
- Я не спрашиваю, сколько фамилий вы знаете.
- Что ж, я постоянно веду с ними беседы. В Круге все условия для того,
чтобы много двигаться и много говорить, - и у нас в запасе все время мира. А
у вас сколько друзей?
- Одного сейчас прикончил, - ухмыльнулся поэт, нависая над стойкой. -
Сейчас смешаю себе другого.
Мур не хотел быть объектом для шуток или для излияния тоски, и он еще
не разобрался, к какой категории следует отнести происходящее. После
злосчастного океанского бала он жил как в мыльном пузыре и не желал, чтобы в
него тыкали колючки.
- Значит, вы из тех, кто ходит сам по себе. Если вам не нравится в
Круге, выходите.
- Вы не настоящий то-ва-рищ! - Юнгер погрозил пальцем. - Были же
времена, когда человек мог прийти в бар и поговорить по душам с барменом или
с собутыльниками! Вы не можете этого помнить - те времена кончились с
появлением никелированной барматики. Черт побери ее железные зрачки и
научную рецептуру!
Он вдруг выстучал сразу три бокала быстрым движением. Придвинул их по
темной поверхности стойки.
- Попробуйте это! Отпейте из каждого! - скомандовал он Муру. - Вам не
различить их без карты вин!
- В этом на машину можно положиться.
- Положиться? Черт побери! Можете положиться, что получите невроз.
Когда-то человек мог купить пива и излить душу. Пока не расплодились эти
ваши полагаемые машины! А теперь мы вступаем в молчаливый клуб маниакальных
прыжков и все большей ненатуральности. Разве такой была "Русалка"? -
возгласил он с ноткой фальшивого неистовства. - Или "Кровавый лев Степни"?
Какими выносливыми были собутыльники Марло!
Юнгер обмяк.
- Увы! Алкоголизм нынче не тот!..
Его отрыжка, словно понятная без перевода фраза, вынудила лакея у
миксер-автомата отвернуться, чтобы скрыть испуг на лице.
- Я повторяю свой вопрос, - продолжил переговоры Мур, - что вас держит
там, где вам не нравится? Откройте, к примеру, собственный настоящий бар,
если это то, что вам по душе. Он может иметь успех, я думаю, - живые бармены
и все такое.
- Иди ты... не скажу куда! - Юнгер уставился в пространство перед
собой. - Может, когда-нибудь я так и сделаю, - бормотал он. - Открою
настоящий бар...
Мур отвернулся, чтобы взглянуть на Леоту, танцующую с Корловым. Он был
счастлив.
- Есть много причин, по которым люди вступают в Круг, - бубнил Юнгер, -
но главная из них это эксгибиционизм, и еще щекочущий призрак бессмертия за
кулисами, наверное. С течением лет все труднее и труднее становится привлечь
к себе внимание. В науке это уже почти невозможно. В ХIХ или ХХ веке еще
можно было стать великим ученым, а сейчас остались только великие
коллективы. Все искусства демократизировались до нереальности - и куда
подевались их ценители? Я не имею в виду обычных зрителей.
- И вот мы имеем Круг, - продолжил он. - Скажем, наша спящая красавица,
которая танцует там с Корловым...
- А?
- Пардон, не хотел вас так грубо будить. Я говорю, что если мисс Мейсон
требовалось привлекать к себе внимание, то в наше время она не могла бы
стать стриптизеркой, поэтому ей пришлось вступить в Круг. Это даже лучше,
чем быть звездой экрана, работать нужно меньше...
- Стриптизеркой?
- Это актрисы, раздевавшиеся под музыку.
- Помню, я слышал об этом.
- Это тоже ушло в прошлое, - вздохнул Юнгер. - И хоть я ничего не имею
против нынешней манеры одеваться и раздеваться, мне все же кажется, нечто
яркое и хрупкое умерло вместе со старым миром.
- Но разве она не яркая?
- Безусловно, это так.
Они решили совершить небольшую прогулку снаружи, по холодной ночной
Москве. Мур не собирался уходить, но он выпил уже столько, что с легкостью
согласился. Кроме того, он не хотел, чтобы этот спотыкающийся болтун
свалился в яму или заблудился где-нибудь, опоздал на рейс или свернул себе
шею. И они брели вдвоем, вверх по ярко освещенным проспектам, вниз по
полутемным улицам, пока не вышли на Площадь. Остановились перед огромным
обветшалым монументом. Поэт сорвал с куста ветку и свернул ее веночком.
Нацепил его на табличку у подножия.
- Бедняга, - буркнул он.
- Кто?
- Парень внутри.
- А кто это?
Юнгер покосился на него.
- Вы действительно не знаете?
- Я признаю, что в моем образовании есть пробелы, если вы это имеете в
виду. Я постоянно стремлюсь их заполнить, но история всегда была моим слабым
местом. Я специализировался на древних культурах.
Юнгер ткнул пальцем в монумент.
- Здесь покоится с миром благородный Макбет, - возвестил он, - древний
вождь, наигнуснейшим образом убивший своего предшественника, благородного
Дункана. А также многих других. Вступая на трон, однако, он обещал своим
подданным быть милостивым. Но славянский характер - странная вещь! Его
помнят в основном по превосходным речам, которые переводил человек по
фамилии Пастернак. Теперь их уже никто не читает.
Юнгер вздохнул и уселся на ступеньку. Мур присоединился к нему. Он
слишком замерз, чтобы злиться на высокомерные шутки пьяного поэта.
- Тогда людей использовали для ведения войн, - заметил Юнгер.
- Знаю, - отозвался Мур, потирая замерзшие пальцы. - Наполеон однажды
сжег часть этого города.
Юнгер коснулся шляпы кончиками пальцев.
Мур огляделся. Диковинный градостроительный ансамбль окружал Площадь:
некое госучреждение, дитя функциональной архитектуры, возносило к небу
сверкающие клетки этажей, доминируя над окружающими постройками с
запланированным самодовольством; черным зеркалом вырастала стена какого-то
агентства, днем превращавшегося в блестящий аквариум, выставляя прохожим на
обозрение суету натренированных служащих; напротив одинокая луковица
церковного купола, помолодевшего в безмолвном полумраке, устремляла свой
острый шпиль в небо, словно собираясь улететь вслед за воздушными кораблями,
чьи огни по-прежнему двигались меж звезд, - и Мур подул на пальцы, засунул
руки в карманы.
- Да, народы воевали, - сказал Юнгер. - Гремели пушки. Лилась кровь.
Умирали люди. Но мы пережили это - слово за словом перейдя через шаткий
Шинват.16 И вот в один прекрасный день мы здесь. Мир. И прошло много
времени, прежде чем это заметили. Мы до сих пор не знаем, как это у нас
получилось. Постоянные отсрочки и короткая память, наверное, - люди 24 часа
в день заняты другими делами. А теперь воевать не из-за чего, все пользуются
плодами мира, и у всех полные руки этих плодов. Все, что захочешь. И еще
больше. У всех полные руки, - размышлял он, - и полные умы, и столько этих
плодов расплодилось! Каждый месяц выпускается новая версия, лучше старой,
этакая гонка технологий. Они поглощают наши умы, занятые их поглощением...
- Мы можем уйти в леса и жить на деревьях, - предложил Мур, жалея, что
ему не хватило времени сунуть в карман костюмный термостат с батарейкой.
- Мы многое можем и, наверно, когда-нибудь так и сделаем. Думаю, со
временем мы можем кончить в лесах.
- Тогда пойдем во дворец, пока время еще не вышло. Я замерз.
- Почему бы нет?
Они поднялись, направляясь в обратный путь.
- Для чего вы вообще вступили в Круг? Чтобы протащить свое недовольство
через века?
- О, сынок, - поэт хлопнул Мура по плечу, - я просто аудитория в
поисках представления.
После этого Муру потребовался целый час, чтобы согреться.
Автомат вежливо прокашлялся и сообщил:
- Сейчас начнется посадка на Оаху, лаборатории "Аква".
Пояс выполз Муру на колени. Мур застегнул его.
Неожиданно для себя он попросил: - Повтори последнее стихотворение из
"Зубила".
- "Грядущее, не будь нетерпеливо", - объявил голос.
Когда-нибудь, быть может, - не сейчас.
В один прекрасный день, никак не раньше.
Человек - млекопитающее, возводящее монументы.
Не спрашивайте, как и для чего!
Муру припомнилось описание Луны, данное Леотой, и он чувствовал
ненависть к Юнгеру все 44 секунды посадки. Он не знал точно, почему.
Он стоял у трапа "Девятки" и ждал, пока подойдет невысокий улыбающийся
мужчина в пестрых тропических одеждах. Они автоматически пожали друг другу
руки.
- ...Очень приятно, - говорил встречавший, назвавшийся Тенгом, - и вы
здесь едва ли что-нибудь узнаете из прежнего. Мы стали ломать голову, что же
вам показать, сразу после звонка с Бермуд. - Мур сделал вид, что знает о
звонке. - Мало кто помнит свою бывшую фирму через столько лет!
Мур улыбался, шагая в ногу с ним в сторону обрабатывающего комплекса.
- Да, стало любопытно, - соглашался Мур, - как все это теперь выглядит.
Мой старый офис, лаборатория...
- Их, конечно, уже нет.
- Наша первая тандем-камера с широкотурбинными инжекторами...
- Естественно, реконструирована.
- А большие старые насосы...
- Блестящие и новые.
Мур повеселел. Солнце, которого он не видел несколько дней/лет, приятно
грело спину, но еще приятнее оказалось войти в здание с кондиционерами. Была
своя особая красота в функциональной компактности аппаратуры - Юнгер,
возможно, назвал бы это иначе, решил он, но для Мура это была красота. Он на
ходу гладил рукой кожуха устройств, в конструкции которых некогда было
разбираться. Он стучал по трубопроводам и заглядывал в печи, где
перерабатывалась псевдокерамика; он важно кивал и делал паузу, чтобы
раскурить трубку, всякий раз, когда спутник спрашивал его мнение о
какой-нибудь детали, чересчур совершенной для того, чтобы Мур мог иметь о
ней собственное мнение.
Они поднимались по трапам, забирались в полости огромных резервуаров,
похожие на храмы, шли коридорами, на стенах которых мелькание безмолвных
огоньков отображало ход невидимых процессов. Изредка им попадались операторы
у пультов аварийного управления - они смотрели телепрограммы или читали
романы на своих портативных экранах. Мур пожимал руки и забывал имена.
Директор по технологиям Тенг не оказывал никакой помощи и даже был
слегка загипнотизирован - тем, как молодо Мур выглядел, и тем, что именно
Мур в незапамятные времена разработал основы используемого здесь процесса (и
было видно, что столь же хорошо он разбирается в нынешних технологиях), - и
видел в нем равного себе инженера, владеющего всеми современными знаниями. В
действительности мрачное предсказание Мэри Муллен, что его профессия
окажется за пределами его понимания, пока еще не совсем оправдалось, - но
Мур видел, что движется в предсказанном направлении. О том же
свидетельствовала и его собственная фотография, собирающая пыль в маленькой
приемной, в ряду портретов покойных или удалившихся на покой
предшественников Тенга.
Это острое чувство подтолкнуло его спросить: - А как вы считаете, мог
бы я вернуться на свое старое место?
Голова его спутника дернулась. Мур сделал непроницаемое лицо.
- Ну... наверное... что-нибудь такое... можно попробовать придумать, -
тот неловко замолчал, когда Мур улыбнулся и перевел разговор на пустяки.
Было занятно увидеть внезапное оценивающее выражение на усталом лице
директора - словно он впервые за все время по-настоящему увидел Мура. И
страшновато...
- Да, зрелище прогресса воодушевляет, - непринужденно произнес Мур. - И
пробуждает желание самому принять участие в работе. Я в этом не нуждаюсь,
конечно. Однако просыпается какая-то ностальгия, когда приезжаешь через
столько лет и видишь, как разрослось это казавшееся скромным предприятие -
новые здания не обойдешь и за неделю, везде стоит новое оборудование и
работает на полную катушку. Четко. Слаженно. Мне понравилось. Вам, я думаю,
нравится здесь работать?
- Да, - выдохнул Тенг, - насколько работа вообще может нравиться...
Кстати, вы не собираетесь остаться здесь на ночь? Сегодня еженедельная
вечеринка сотрудников, вам будут очень рады. - Он поглядел на плоский кружок
циферблата, словно приклеенный к запястью. - Собственно, там уже начали.
- Спасибо, - ответил Мур, - но меня поджимает время, нужно улетать. Мне
просто захотелось подкрепить свою веру в прогресс. Благодарю вас за
экскурсию и за то время, которое вы на меня потратили.
- Всегда к вашим услугам. - Тенг подвел его к роскошной комнате отдыха.
- Вы ведь не улетаете прямо сейчас, я надеюсь? У нас есть возможность здесь
перекусить, и я был бы очень признателен, если бы вы позволили задать вам
несколько вопросов о Круге. В частности, об условиях приема...
Всю дорогу, вокруг света до самых Бермуд, благодушно пьянея в
комфортабельном салоне "Стрелы-9", в году от Рождества Христова 2078-м, Мур
чувствовал, что связь времен восстановилась.
- Итак, вы хотите его иметь? - сказала/спросила Мэри Мод, осторожно
выползая из своей шали.
- Да.
- Почему?
- Потому что я не разрушаю ничего из того, чем владею. Я и так владею
очень немногим.
Дуайенна негромко фыркнула - возможно, от удивления. Погладила любимую
собачку, словно ожидая от нее ответа.
- Плывущий по бездонному морю к далекому сказочному Востоку, -
пробормотала она задумчиво, - корабль все же пытается бросить якорь. Я так и
не знаю, почему. Вы можете мне сказать? Простое легкомыслие со стороны
капитана? Или второго помощника?
Собачка не отвечала. Никто другой не вступил в разговор.
- Или мятежник хочет повернуть корабль назад? - продолжала она. -
Вернуться домой?
Молчание оставалось ненарушенным. Но наконец:
- Я живу во множестве домов. Они измеряются часами. Каждый из них
приятен...
- Но в недостаточной степени, и ни в один из них нельзя вернуться, не
так ли? Позвольте мне предвосхитить ваши дальнейшие слова: "Я не собираюсь
выходить замуж. Я не собираюсь покидать Круг. У меня будет мой ребенок..." -
кстати, мальчик или девочка?
- Девочка.
- "У меня будет моя дочь. Я помещу ее в прекрасный дом, обеспечу ей
превосходное будущее, и вернусь к Весеннему Фестивалю". - Она потерла
собачку, как хрустальный шар, и сделала вид, будто смотрит сквозь
зеленоватую глину. - Похожа ли я на цыганку?
- Весьма.
- И вы считаете, что это сработает?
- Не вижу причин, почему бы нет.
- Скажите, чем станет заниматься гордый отец, - осведомилась она, -
сочинять дочке венок сонетов или конструировать ей механические игрушки?
- Ни то, ни другое. Он никогда об этом не узнает. Он будет спать до
весны, а я нет. И она об этом тоже никогда не узнает.
- Тем хуже.
- Скажите, почему?
- Потому что она станет женщиной меньше чем за два месяца по часам
Круга - и очень красивой женщиной, поскольку красота будет ей по карману.
- Разумеется.
- И как дочь члена Круга она будет иметь преимущественное право на
вступление.
- Она может не захотеть этого.
- Только те, кому это недоступно, делают вид, будто так считают. Она
захочет. Все хотят. И если ее красота будет хирургического происхождения, я,
пожалуй, отменю для этого случая собственное правило и допущу ее в Круг. Там
она встретит многих интересных людей: поэтов, инженеров, родную мать...
- Нет! Я бы сказала ей об этом, прежде чем позволила бы этому
случиться...
- Ага! Скажите мне: ваш страх кровосмешения вытекает из страха
сравнения или наоборот?
- Перестаньте, пожалуйста! Почему вы мне говорите об этих ужасных
вещах?
- Потому что я, к сожалению, больше не могу позволить себе пытаться вас
сохранить. Долгое время вы были превосходным символом, но теперь ваши
развлечения перестали быть олимпийскими. Вы скатились до повседневности. Вы
демонстрируете, что боги бестолковее школьников, что и они могут пасть
жертвами биологии - несмотря на все те медицинские услуги, какие нам
предоставлены. Принцесса, в глазах всего мира вы моя дочь, ибо я - это Круг.
Примите мой материнский совет и выходите из Круга. Не пытайтесь возобновить
контракт. Выходите замуж и ложитесь в гибернатор на несколько месяцев - до
весны, когда контракт истечет. Спите непрерывно в бункере, пока не пройдет
год или больше. Мы замаскируем романтические аспекты вашего выхода.
Подождите год-другой рожать. Холодный сон не причинит вашему ребенку
никакого вреда, у нас уже были подобные случаи. Если вы с этим не
согласитесь, наше материнское предупреждение будет простым: вы подлежите
немедленному исключению.
- Вы не можете так сделать!
- Перечитайте ваш контракт.
- Но почему об этом кто-то должен узнать?!
- Вы ведете себя словно глупенькая куколка! - во взгляде сверкнуло
ацетиленовое пламя. - Все ваши понятия о внешнем мире фрагментарны и
выборочны - за последние 60 лет, по крайней мере. Каждое средство массовой
информации в мире ловит практически каждое движение каждого члена Круга - с
момента его пробуждения в бункере и до того момента, когда он, усталый,
возвращается с последнего Бала. У журналистов-ищеек сейчас больше способов
подсматривания и подслушивания, чем цветных волос на вашей голове! Мы не
сможем скрывать вашу дочь на протяжении всей ее жизни, так что и начинать не
будем. У нас было бы достаточно хлопот с секретностью, если бы вы решили ее
не иметь, - но я думаю, мы смогли бы перехитрить и перекупить наших
собственных служащих.
Итак, я предлагаю вам принять решение.
- Мне очень жаль.
- И мне тоже, - сказала Дуайенна.
Посетительница встала.
Уходя, она услышала за спиной странный звук, как будто скулила
фарфоровая собака.
Немощеная дорожка вьется капризной речкой мимо аккуратно подстриженных
живых изгородей и далее вниз по причудливо изрезанному склону, пробегает под
нестриженой развесистой форсайтией, мимо высоких островков густого сумаха и
волнующихся ветвей случайного гинкго, машущих далеким чайкам и грезящих о
неожиданном прилете археоптерикса; не меньше тысячи футов надо пройти,
петляя вслед за ней, чтобы одолеть двести футов тщательно спланированных
джунглей, отделяющих сады Дома Спящих от искусственных руин площадью в
добрый акр, поросших буйной сиренью и зелеными колоколами больших ив,
которые то скрывают, то выставляют на всеобщее обозрение разбитые цоколи,
расколотые фризы, упавшие колонны, безрукие и безликие статуи и груды
камней, разбросанные меж ними в притворном беспорядке; далее тропинка реки
превращается в дельту и неожиданно теряется там, где волны Времени размывают
напоминание memento mori,17 для создания которого предназначены
развалины, своеобразный консервант времени, и посмотрев вокруг, член Круга
может сказать: "Я старше этого", - и его спутница может ответить:
"Когда-нибудь мы сюда вернемся, и этого тоже не будет" (даже если на этот
раз она так не сказала), и от этого почувствует себя еще бессмертнее и от
этого еще счастливее; вскарабкавшись через завалы к высохшему фонтану, в
круге которого смеется изуродованный варварами Пан, они найдут новую тропу,
незапланированную и совсем недавно протоптанную, где трава желтеет под
ногами и надо идти по одному, пробираясь сквозь заросли шиповника, прежде
чем выйдешь к старому молу, который они обычно форсируют, подражая
коммандос, чтобы попасть на большой пустынный пляж, где песок похуже чем в
городе - там его просеивают каждые три дня, - но где тень так же манит, как
и солнцепек, и где большие плоские камни приглашают к медитации.
- Ты обленилась, - заметил он, сбрасывая туфли и зарываясь пальцами ног
в прохладный песок. - И на мол не полезла!
- Я обленилась, - подтвердила она.
Они скинули одежду и подошли к воде.
- Не толкайся!
- Пошли. Давай, кто быстрее до скал?
На этот раз он выиграл.
Они нежились на пограничных столбах Атлантики, как любая купающаяся
парочка, в любую эпоху и в любой стране.
- Я могла бы остаться здесь навсегда.
- По ночам тут бывает холодно, а если будет буря - можно подхватить
простуду, или тебя смоет в океан.
- Я имею в виду, - поправила она, - если бы все было как сейчас.
- Verweile doch, du bist so schon,18 - вспомнил он. - Фауст на
этом проиграл пари, помнишь? Так же проиграл бы и Спящий. У Юнгера есть
стихи об этом... Эй! Что с тобой?
- Ничего.
- С тобой что-то не так, девочка. Даже я это вижу.
- А если и так, что с того?
- Как это что? Все! Скажи мне.
Ее рука протянулась мостом между их камнями и встретила его руку. Он
повернулся на бок, и молча смотрел на атлас ее мокрых волос и слипшиеся
ресницы, смуглые пустыни щек, кровавый оазис рта. Она сжала его пальцы.
- Давай останемся тут навсегда, - подхватим простуду, и пусть нас смоет
в океан.
- Ты хочешь сказать...
- Мы могли бы сойти на этой станции.
- Может быть. Но...
- Но тебе это нравится? Нравится большая шарада?
Он смотрел в сторону.
- Я думаю, ты был прав, - сказала она, - в тот вечер, много лет назад.
- Какой вечер?
- Тот вечер, когда ты сказал, что все это шутка - что мы последние
живые люди на Земле, пляшущие перед машинами, которыми управляют
негуманоидные существа, по неизвестным причинам решившие нас изучить. Кто мы
такие - разве мы волны на экране осциллографа? Мне надоело быть объектом
наблюдения.
Он по-прежнему смотрел в сторону моря.
- А я, пожалуй, полюбил Круг, - ответил он наконец. - Вначале я
относился к нему амбивалентно. Но несколько недель/лет тому назад я посетил
место, где раньше работал. Оно стало... совсем другим. Больше. Эффективнее.
Но дело не только в этом. Не только в том, что там много вещей, до которых я
не мог бы додуматься лет пятьдесят-шестьдесят назад. У меня там возникло
странное чувство. Со мной был директор по технологиям - маленький болтун по
имени Тенг, он ныл и плакался почище Юнгера, а я смотрел на эти
тандем-резервуары и на ярусы аппаратов, выросших из скорлупы нашего старого
здания - словно как из чрева матери - и вдруг почувствовал, что когда-нибудь
что-нибудь родится из всей этой стали и пластика, и пляшущих электронов, в
таком вот нержавеющем и недоступном месте, - и это что-то будет так
прекрасно, что я хотел бы там присутствовать, чтобы его увидеть. Вот такое
чувство у меня возникло. Но если бы это мгновение можно было остановить...
Во всяком случае, Круг дает мне билет на спектакль, который я хочу увидеть.
- Милый, - сказала она, - только предвкушения и воспоминания наполняют
сердце, текущее мгновенье - никогда.
- Возможно, ты права.
Он сжимал ее руку все крепче, пока сокращалось расстояние между их
глазами. Нагнувшись над водой, он стал целовать алую влагу ее губ.
Verweile doch...
...Du bist so schon...
Этот Бал должен был превзойти все Балы. Неожиданное объявление о браке
Элвина Мура с Леотой Матильдой Мейсон прогремело на рождественском празднике
Круга и обернулось гвоздем сезона. После пышного обеда и обмена драгоценными
безделушками свет в зале померк. Гигантская елка сверкала над прозрачным
пентхаусом, как галактика, и ее огни дробились во всех каплях, растаявших на
потолочном стекле.
Все часы Лондона били девять.
- Поженились на Рождество - разойдутся в двенадцатую ночь, - сказал
кто-то в темноте.
- А что они покажут на бис? - прошептали с другой стороны.