Автор неизвестен. Кладбище сердца

Их сопровождали смешки, то и дело кто-нибудь перевирал рождественские
песенки. Без сомнения, за сценой раскручивалась спираль интриги.
- Сегодня мы странно выглядим, - сказал Мур.
- Мы танцевали в морской могиле, - ответила Леота, - когда их рвало на
ковры от страха.
- Круг стал не тот, - вздохнул он, - заметно не тот. Сколько новых лиц
ты насчитала? И сколько старых исчезло? Трудно сказать. Куда уходят
состарившиеся Спящие?
- На кладбище слонов? - предположила она. - Кто их знает?
- Сердце - кладбище гончих, - процитировал Мур,
- Скрывшихся с глаз охотничьих.
Любовь здесь покрыта глазурью смерти,
Сюда псы приползают умирать...
- Это стихи Юнгера? - спросила она.
- Да. Почему-то сейчас вспомнились.
- Лучше бы не вспоминались. Мне не понравилось.
- Извини.
- Кстати, а где Юнгер? - поинтересовалась она, когда тьма отступила и
окружавшие оживленно задвигались.
- У пунша, наверное, - или под столом.
- Но еще слишком рано... быть под столом, я имею в виду.
Мур сменил тему.
- Слушай, а что мы вообще здесь делаем? - захотел он узнать. - Зачем мы
поехали на этот Бал?
- Потому что сейчас сезон милосердия.
- А также веры и надежды, - фыркнул он. - Ты решила быть
сентиментальной? Ладно, я тоже буду сентиментален. В сущности, это тоже
удовольствие.
Он поднес ее руку к своим губам.
- Прекрати.
- Хорошо.
Он поцеловал ее в губы. Кругом засмеялись.
Она вспыхнула, но осталась сидеть.
- Если ты хочешь выставлять меня... нас на посмешище, - сказал Мур, - я
и дальше могу зайти. Объясни, для чего нужно было приезжать на этот Бал и
объявлять о выходе из Круга у всех на глазах? Можно было просто пропустить
все Балы, проспать до весны и не возобновлять больше контракты.
- Нет. Я женщина, я не могла отказаться от последнего Бала - последнего
в году, и вообще последнего, - с твоим подарком на пальце, зная, что все
окружающие в глубине души завидуют нам - нашей смелости, если больше нечему,
- а может быть, нашему счастью!
- О'кей, - согласился он, - я выпью за это... за тебя, во всяком
случае! - Он осушил бокал. Не было камина, куда его можно бросить, и как ни
нравился Муру этот жест, пришлось поставить бокал на стол.
- Потанцуем? Я слышу музыку.
- Не сейчас. Давай пока просто посидим, есть что выпить.
- Хорошо.
Когда все часы Лондона били одиннадцать, Леота пожелала узнать, где
Юнгер.
- Он ушел сразу после обеда, - сказала ей стройная девушка с пурпурными
волосами. - Наверное, желудок... - она пожала плечами, - или пошел взглянуть
на "Глобус".
Леота нахмурилась и взяла себе еще бокал.
Потом они танцевали. Мур не замечал ни зала, через который они
двигались в танце, ни других танцующих. Все они были безликими персонажами в
книге, которую он уже отложил. Только танец был реален - и женщина, с
которой он танцевал.
Время - это трение, решил он, разжигающее огонь в глазах. Я получил
все, чего хотел, и по-прежнему хочу еще больше. Я это преодолею.
Зал был окружен зеркалами. Сотни Элвинов Муров танцевали с сотнями Леот
(урожденных Мейсон). Они танцевали на всех своих Балах за последние
семьдесят с чем-то лет - от лыжных курортов Тибета до подводного Сундучка
Дэви Джонса, от новогоднего приема на орбитальном спутнике до плавучего
Дворца Канаями, от Дня Всех Святых в карлсбадских пещерах до майских
праздников в Дельфах - они танцевали всюду, и сегодня был их последний бал.
"Доброй ночи, леди..."
Она положила голову ему на плечо и молчала, ее дыхание касалось его
шеи.
- Доброй ночи, доброй ночи, доброй ночи, - слышал он собственный голос,
и они покинули Бал с полуночными колоколами, рано, рано, и Рождество
настало, когда они сели в прыгомобиль и сказали шоферу Круга, что
возвращаются.
Они прошли мимо стратолайнера к "Стреле", которая их привезла, прошли
по пушистому снежку, укрывшему землю, и взошли на трап.
- Не хотите ли убавить яркость освещения? Или предпочитаете поярче? -
спросил голос над ухом, когда Лондон с его часами и Тауэром остался внизу.
- Убавь.
- Не хотите ли чего-нибудь перекусить? Или чего-нибудь выпить?
- Нет.
- Нет.
- Не нужно ли прочитать вам статью на любую интересующую вас тему? -
Пауза. - Или беллетристику? - Пауза. - Или поэзию? - Пауза. - Не хотите ли
просмотреть каталог? - Пауза. - Или, может быть, включить для вас музыку?
- Музыку, - сказала она. - Тихую, чтобы не отвлекала.
Минут через десять полусонный Мур услышал голос:

С рукоятью из пламени,
наш хрупкий клинок-талисман
вонзается в тьму
под Полярной звезды
комментарий колючий,
срезая острые шипы
помилованной преисподней,
расплескивая свет, который во тьме не светит.

Узоры песни,
вплетенные в жалящий полет,
зачищены и выскоблены
подстать идиотской теме.
Здесь, в освобожденном хаосе,
взвиваясь над кочующей логикой,
формы черной записи
ложатся черным трафаретом на огонь.

- Выключи, - сказал Мур. - Тебя не просили читать!
- Я не читаю, - произнес голос. - Я сочиняю.
- Что?!
Окончательно проснувшийся Мур повернулся на голос, и кресло сразу
поменяло форму, пристраиваясь к нему. Над изголовьем пары кресел, следующей
сзади за ними, торчала пара ступней.
- Юнгер?
- Нет, Санта-Клаус. Ха! Ха!
- Что вы тут делаете, возвращаясь так рано?
- Вы только что ответили на ваш вопрос, разве нет?
Мур фыркнул и откинулся в кресле. Рядом тихо посапывала Леота,
превратившая кресло в кровать.
Он закрыл глаза, но, помня о присутствии посторонних, никак не мог
вернуться к прежней сонливой расслабленности. Послышался вздох,
приближающиеся шаркающие шаги. Мур не открывал глаза, надеясь, что Юнгер
отвалит и отправится спать. Но тот поступил иначе.
В салоне неожиданно взорвался его мощный баритон:
- Был я в Сент-Джеймсской больни-и-це, с милою ездил прости-ить-ся, -
ревел Юнгер. - На белом столе лежала она, чиста, далека, холодна...
Мур выбросил левую руку, целя барду в живот. Цель была обширна, но удар
был слишком медленным. Юнгер перехватил и отвел кулак, расхохотавшись.
Леота встрепенулась и поднялась.
- Что вы тут делаете? - спросила она.
- Сочиняю... самого себя. - Поэт подумал и добавил:
- Поздравляю со светлым праздником Рождества!
- Пошел к черту, - ответил Мур.
- Поздравляю вас по случаю бракосочетания, мистер Мур.
- Спасибо.
- А почему меня не пригласили?
- Это была краткая церемония.
Юнгер повернулся.
- Это правда, Леота? Такого старого собрата по оружию, как я, не
пригласили только потому, что было недостаточно пышно для моего утонченного
вкуса?
Она кивнула, полностью вернувшись ото сна.
Юнгер хлопнул себя по лбу:
- О, я уязвлен!
- А не пойти ли вам на прежнее место? - предложил Мур. - Здесь наливают
бесплатно.
- Я не могу присутствовать на полуночной мессе нетрезвым!
У Мура снова сжались кулаки.
- У тебя есть шанс попасть на лежачую мессу для покойников.
- Вы, видимо, намекаете, что хотите остаться одни? Понял.
Он побрел в конец салона, и вскоре оттуда послышался храп.
- Надеюсь, мы его видим в последний раз, - сказала Леота.
- Почему? Всего лишь безвредный пьянчужка.
- Нет. Он нас ненавидит - за то, что мы счастливы, а он нет.
- По-моему, он счастливее всего, когда несчастен, - улыбнулся Мур, - и
когда температура понижается. Он любит свой холодильник, потому что холодный
сон похож на маленькую смерть. Он как-то сказал: "Член Круга умирает каждый
день. Поэтому мне нравится быть членом Круга".
- А ты уверена, что дальнейший сон не опасен? - спросил он внезапно.
- Никакого риска.
Прямо под ними, в стратосферном холоде Время уносилось назад. Рождество
опять стояло в прихожей, и скорость стратоплана вытесняла его все дальше, за
дверь, за порог, и за пределы их мира - мира Элвина, Леоты и Юнгера, - чтобы
на Бермудах вновь высадить их на пороге сочельника.
В салоне "Стрелы", несущейся навстречу Времени, Мур вспоминал давний
новогодний бал, вспоминал свои прошлые желания и представлял, что они сидят
рядом с ним; вспоминал все прошлые балы и представлял все те, на которых его
не будет; вспоминал работу, к которой ему уже не вернуться, и что связь
времен действительно распалась, и он не смог ее восстановить; вспоминал свою
старую квартиру, где с тех пор ни разу не был, и старых друзей, включая
Диану Деметриос, теперь уже умершую или одряхлевшую, и представлял вполне
отчетливо, что вне Круга, от которого он отказался, не знает ни одной живой
души, кроме женщины в соседнем кресле. Только Вэйн Юнгер не имел возраста,
потому что служил вечности. Дай ему месяц-другой - и Юнгер откроет бар,
соберет собственный кружок отверженных, и будет играть в свой личный
ренессанс - если он решит когда-нибудь выйти из Круга.
Мур вдруг почувствовал себя усталым и потрепанным, и шепотом заказал у
заботливого призрака мартини, и забрал его, перегнувшись через спящую жену.
Медленно потягивая спиртное, он размышлял о мире, пролетавшем внизу.
Надо было оставаться при своих, решил он. Практически ничего он не
смыслил в современной политике, или законах, или искусстве; его навыки были
воспитаны Кругом и имели отношение только к веселью, музыке, цветовым
сочетаниям и остроумным речам; в науке и технике он вернулся на младенческий
уровень. Он знал, что богат, но всеми его делами управлял Круг.
Непосредственно у него имелась только универсальная личная карта,
принимаемая в любой точке света для оплаты за любые товары, удобства и
услуги. Периодически просматривая свои бумаги, он видел распечатки балансов
и знал, что ему никогда не придется беспокоиться о деньгах. Но он ощущал
отсутствие уверенности и компетентности перед встречей с людьми, живущими
вне Круга. Возможно, он покажется им закоснелым, старомодным, и "странным" -
как он чувствовал себя сегодня вечером - без ореола избранности Круга,
маскировавшего личные его качества.
Юнгер храпел вовсю, Леота глубоко дышала, мир медленно вращался внизу.
Достигнув Бермуд, они спустились на землю.
Они стояли возле "Стрелы", перед полетным терминалом.
- Хочешь немного пройтись? - спросил Мур.
- Я устала, милый, - сказала Леота, глядя в сторону Дома Спящих. Потом
обернулась к Муру.
Он покачал головой: - Я еще не готов.
Она потянулась к нему. Он поцеловал ее.
- Встретимся в апреле, дорогая. Спокойной ночи!
- Апрель - самый жестокий месяц, - объявил Юнгер. - Пошли, инженер.
Провожу до стоянки челноков.
Они отправились в путь. Пройдя вдоль шоссе, начинавшегося у терминала,
они свернули в широкий проход, ведущий к ангарам.
Ночь была кристально чистой, звезды сверкали золотой пылью, и
спутник-маяк блестел, как яркая монетка, заброшенная в глубину небес.
Дыхание слетало с их губ белыми облачками, которые тотчас таяли, не успев
сформироваться. Мур безуспешно пытался раскурить трубку. Ему пришлось
остановиться, прикрывшись от ветра, чтобы наконец это сделать.
- Хорошая ночь для прогулок, - сказал Юнгер.
Мур фыркнул. Порыв ветра выдул ему на щеку огненный дождь табачных
искр. Он посасывал трубку, засунув руки в карманы пиджака, подняв воротник.
Поэт хлопнул его по плечу.
- Пойдем в город, - предложил он. - Это сразу здесь за холмом. Недалеко
идти.
- Нет, - сквозь зубы ответил Мур.
Они зашагали, и по мере приближения к ангарам Юнгер начал нервничать.
- Хорошо бы со мной сегодня кто-нибудь побыл, - сказал он неожиданно. -
У меня странное чувство - словно я выпил эликсир столетий и стал вдруг
мудрецом в такое время, когда мудрость бесполезна. Я... я боюсь.
Мур ненадолго заколебался.
- Нет, - наконец ответил он, - пора прощаться. Вы едете дальше, а мы
здесь сходим. Приятно провести время!
Никто не предложил другому руки, Мур только проводил взглядом
удаляющуюся к ангарам фигуру поэта.
Продолжив обход здания, Мур по диагонали пересек широкую лужайку и
углубился в сад. Через несколько минут неприятных блужданий он нашел
дорожку, ведущую к руинам.
Медленно и настойчиво он прокладывал путь через холодные заросли. После
короткого периода паники, когда ему показалось, что он заблудился среди
темных деревьев, он выбрался на освещенную звездами поляну, где взвихренные
кусты гоняли по развалинам причудливые пятна тьмы, повинуясь порывам ветра.
Трава шелестела у его ног, когда Мур уселся на поваленной колонне и
снова разжег трубку.
Он вообразил себя еще одним мраморным истуканом, поскольку пальцы
онемели, и почувствовал себя частью этого ландшафта: искусственные
декорации, симулированная трансплантация древней истории на новую. Ему не
хотелось двигаться. Хотелось вмерзнуть в этот пейзаж и стать памятником
самому себе. Он придумывал договор с воображаемым дьяволом: повернуть время
вспять, вернуться с Леотой во Фриско, снова работать. Подобно Юнгеру, он
вдруг ощутил себя мудрецом - в такое время, когда мудрость бесполезна. Он
стремился к знаниям. Он обрел только страх.
Подгоняемый ветром, он отправился в путь. Изуродованный Пан то ли умер,
то ли уснул в своем фонтане. Возможно, это холодный сон богов, подумал Мур,
и когда-нибудь Пан проснется, задует в свою праздничную свирель, и только
ветер отзовется ему среди высоких башен, только налоговый робот приковыляет
к нему - потому что посетители Балов забудут праздничные мелодии, глянцевые
фигуры на картинках будут лишены мудрости, растворенной в человеческой
крови, а людям сделают прививку от нее, и запрограммированная против эмоций
машина легкомыслия будет вечно вливать ощущение радости в лихорадочный бред
опьяненных, чтобы они не узнали музыку Пана, и среди них никого не окажется
из детей Феба, способных хотя бы повторить аттический крик его первого
появления, разнесшийся над водами Средиземноморья множество лет тому назад.
Мур пожалел, что не остался подольше с Юнгером, ведь только сейчас он
почувствовал, что подсмотрел краем глаза перспективы человечества.
Потребовался страх перед новым миром, чтобы вызвать это чувство, но теперь
он начал понимать поэта. Почему же тогда Юнгер остается в Круге? - удивился
он. Получает ли тот мазохистское удовлетворение, глядя, как исполняются его
ледяные пророчества, уходя все дальше и дальше от своего времени? Может быть
и так.
Мур заставил себя совершить еще одно, последнее путешествие. Он прошел
по их старой дорожке к молу. Камни леденили руки, поэтому он перебрался на
пляж по лестнице.
Он стоял на проржавевшем ободе мировой чаши, отражающей звезды. Смотрел
на черные горбы камней, на которых они с Леотой вели непринужденную беседу
несколько дней/месяцев назад. Сперва он говорил о своих машинах, до того как
разговор перешел на более личные темы. Тогда он верил, все еще верил в
неизбежное слияние с ними его духа, превращающее их в большие и лучшие
вместилища для жизни. А сейчас он боялся, подобно Юнгеру, что к тому времени
может утратиться нечто иное, и прекрасные новые сосуды будут заполнены лишь
частично, чего-то важного не хватит в них. Он надеялся, что Юнгер не прав;
он чувствовал, что взлеты и падения Времени могли бы в некоем грядущем
равноденствии возродить все дремлющие истины глубин души, какие он сейчас
ощущал в себе, - и тогда найдется слух, чтобы оценить флейту Пана, и ноги,
чтобы станцевать под нее. Он старался в это поверить. Он надеялся, что так
оно и будет.
Упала звезда, и Мур поглядел на часы. Было поздно. Он устало направился
к молу и вновь перебрался через него.

В Клинике Спящих он встретил Джеймсона, уже зевающего от
подготовительной инъекции. Джеймсон был высокий и тощий, с волосами херувима
и глазами его антипода.
- Мур, - заулыбался он, глядя, как тот снимает пиджак и засучивает
рукав. - Вы проводите ваш медовый месяц в холодильнике?
Гипошприц чавкнул в торопливой руке медика, и инъекция вошла в руку
Мура.
- Именно так, - процедил он, взглядом осаживая пьяноватого Джеймсона. -
А что?
- Неподходящее местечко, - объяснил тот, продолжая ухмыляться. - Если
бы я женился на Леоте, вы бы меня в холодильник не загнали! Разве что...
Мур сделал шаг вперед, из горла вырвалось рычание. Джеймсон отскочил с
удивленным взглядом.
- Это шутка! - сказал он. - Я только...
Мур почувствовал боль в уколотой руке, когда мускулистый медик молча
стиснул его локоть и оттащил назад.
- Да, - сказал Мур. - Спокойной ночи. Спите крепко, просыпайтесь
бодрыми и свежими.
Он повернулся к двери, и врач отпустил его руку. Раскатав рукав, он
забрал пиджак и вышел.
- Ты совсем свихнулся, - объявил Джеймсон ему вслед.
У Мура оставалось еще полчаса до укладывания в бункер. Сразу идти туда
ему не хотелось. Он планировал подождать в клинике, пока лекарство начнет
действовать, но присутствие Джеймсона изменило планы.
Пройдя широкими коридорами Дома Спящих, он поднялся на лифте к
бункерам, широким шагом спустился к своей двери. Поколебавшись, он прошел
мимо. Ему предстояло провести здесь три с половиной месяца; не хотелось
добавлять к этому сроку еще и следующие полчаса.
Мур набил трубку. Захотелось покурить, и постоять в сентиментальном
карауле у ледяного ложа богини, его супруги. Он оглянулся, нет ли поблизости
медиков. После инъекции рекомендовалось воздерживаться от курения, но до сих
пор его это не волновало, как и других постояльцев.
Поднимаясь назад, он услышал непонятные глухие удары. Они прекратились,
когда он завернул за угол, но вскоре возобновились, стали громче. Звук
доносился откуда-то неподалеку.
Мгновение спустя вновь наступила тишина.
У двери Леоты Мур задержался. Достал ручку и, ухмыляясь с зажатой в
зубах трубкой, перечеркнул ее фамилию на табличке. Поверх нее аккуратно
написал: "Мур". Когда он выводил последнюю букву, удары вновь возобновились.
Они доносились из ее комнаты.
Он открыл дверь, сделал шаг и остановился.
Человек стоял к нему спиной. Его правая рука была занесена вверх. В
кулаке сжат крокетный молоток.
Его одышливое бормотанье, похожее на заклинание, донеслось до Мура.
- Несите ей розы, розы, не надо траурных лент. Лежит она охладелая...
Мур стремительно промчался через комнату. Он вцепился в молоток и
вырвал его. Что-то хрустнуло в его руке, когда кулак врубился в челюсть.
Человек ударился о стену и рухнул на пол.
- Леота! - сказал Мур. - Леота...
Белее паросского мрамора лежала она в своем взломанном футляре.
Балдахин был поднят. Ее плоть уже обратилась в камень - ни кровинки не было
на ее груди, пробитой деревянным колом. Только сколы и трещины, как на
мраморе.
- Нет, - сказал Мур.
Кол был из такого сверхтвердого синтедерева - кокобола или кебрачо, а
может быть, lignum vitae,19 - что даже не расщепился.
- Нет, - сказал Мур.
Ее лицо было спокойно, как у спящей, волосы цвета алюминия. Его кольцо
на ее пальце...
Из угла комнаты послышалось бормотанье.
- Юнгер, - сказал Мур без выражения, - зачем - ты - это - сделал?
Лежащий сопел и всхлипывал. Его глаза были устремлены на что-то, не
имеющее имени.
- ...вампир, - хрипел он, - заманивает мужчин на свой "Летучий
голландец" и тащит их сквозь годы... Она - будущее, богиня снаружи и
голодный вакуум внутри, - объяснил он без каких-либо эмоций. - Несите ей
розы, розы... Мир купался в ее веселье, нуждался в ее улыбке... Хотела меня
бросить тут одного в центре пустоты! Я не могу слезть с этой карусели, и у
меня нет медного кольца. Но никто никогда не будет так покинут и одинок, как
я был, не сейчас. Была ее жизнь веселой, веселой, плясала она на балах... Я
думал, она может ко мне вернуться, когда ты ей надоешь.
Он заслонил голову руками, когда Мур придвинулся к нему.
- Для технаря будущее...
Мур обрушил на него молоток, дважды, трижды. После третьего удара он
потерял счет, потому что его мозг не мог удерживать числа больше трех.
Потом он шел, бежал, не выпуская молотка - мимо закрытых дверей, как
мимо пустых глаз, вверх по коридорам, вниз по всегда безлюдным лестницам...
Убегая от Дома Спящих, он услышал, как кто-то кричит ему вслед в
темноте. Мур не остановился.
Много времени спустя он снова перешел на шаг. Рука была как свинец,
дыхание обжигало грудь. Он взошел на холм, помедлил на вершине, и спустился
с другой стороны.
Бальный Городок - дорогой курорт, принадлежащий Кругу и живущий на его
деньги, хотя и редко управляемый им напрямую, - был пустынным, если не
считать рождественских огней в окнах, мишуры и ветвей остролиста. Откуда-то
доносилась приглушенная музыка праздника, временами смех. От этого Мур
чувствовал себя все более одиноким, поднимаясь по одной улице и спускаясь
вдоль другой, его тело все больше отделялось от него самого по мере того как
сказывалась полученная инъекция. Ноги отяжелели. Его глаза слипались, и ему
с трудом удавалось держать их открытыми.
В церкви не велось никакой службы, когда он вошел. Внутри было теплее.
И здесь он был так же одинок.
В здании стояла полутьма, и взгляд Мура привлекла цепочка огней, рамкой
окружившая картину у подножия статуи. Это была сцена в яслях. Опираясь о
скамью, Мур смотрел на мать и дитя, на ангелов и сочувствующий скот, на
отца. Затем испустил нечленораздельный вой, швырнул молоток в нарядные ясли
и отвернулся. Цепляясь за стену, он сделал несколько нетвердых шагов и
свалился, ругаясь и всхлипывая, и наконец заснул.
Они нашли его у подножья креста.

Судопроизводство приобрело сверхзвуковую стремительность в сравнении с
эпохой его молодости. Экспоненциальный рост демографического давления много
лет назад привел повсюду к переполнению всех судебных архивов, после чего
юридические процедуры были освобождены от документации до такой степени,
чтобы в самый раз хватило на круглосуточное отправление правосудия. Вот
почему Мур предстал перед судом в десять вечера, два дня спустя после
Рождества.
Процесс длился менее четверти часа. Мур отказался от слова; зачитали
обвинительное заключение; он признал себя виновным, и судья приговорил его к
смерти в газовой камере, ни разу не подняв глаза от своих бумаг.
В оцепенении Мур покинул зал и был отведен в камеру для последней
трапезы, на которую не обратил никакого внимания. Он не имел ни малейшего
представления о правилах судопроизводства в этом году, выбранном им для
проживания. Адвокат Круга с безучастным видом выслушал его историю, сказал
что-то о символических наказаниях и дал совет отказаться от выступления и
признать себя виновным в человекоубийстве при изложенных обстоятельствах.
Мур подписал предложенное заявление. Потом адвокат ушел, больше никто с
Муром не разговаривал, кроме тюремщиков, до самого процесса, и даже перед
отправкой в суд ему было сказано всего несколько слов. И вот теперь -
получить смертный приговор за то, что признал себя виновным в убийстве
убийцы собственной жены, - он не мог представить, что правосудие уже
свершилось. Несмотря на это, он сохранял неестественное спокойствие,
механически прожевывая принесенную по его заказу еду. Он не боялся смерти.
Он не мог в это поверить.
Спустя час за ним пришли. Его доставили в маленькую герметичную камеру
с единственной застекленной щелью высоко в металлической двери. Мур сел на
скамейку, и стражники в серой униформе захлопнули за ним дверь.
Через неопределенное время он услышал треск лопающихся ампул и
почувствовал запах газа. Запах усиливался.
Вскоре он уже кашлял и хрипел, задыхался и кричал, он представлял ее
лежащей в холодном бункере, ироничная мелодия юнгеровской песенки крутилась
в его голове:

Был я в Сент-Джеймсской больни-и-це,
С милою ездил прости-ить-ся.
На белом столе лежала она -
Чиста, далека, холодна...

Неужели Юнгер уже тогда сознательно запланировал ее убить? Или что-то
пряталось в его подсознании? И он чувствовал, как это вырывалось наружу,
поэтому и просил Мура остаться с ним, чтобы предотвратить произошедшее?
Никогда уже не узнать, решил он, когда боль из легких просочилась в
голову и затопила мозг.

Очнувшись в чистой постели с чувством невыносимой слабости, он услышал
в наушниках обращавшийся к Элвину Муру голос: "...И пусть это послужит вам
уроком".
Мур сорвал наушники жестом, в котором должна была выразиться его
решительность, но мускулы повиновались очень плохо. Все-таки наушники
соскочили.
Он открыл глаза и осмотрелся.
Он мог находиться в палатах изолятора на верхних этажах Дома Спящих,
или в преисподней. Франц Эндрюс - адвокат, по чьему совету Мур признал себя
виновным, - присел рядом с ним.
- Как ваше самочувствие? - спросил он.
- О, замечательно! Хотите партию в теннис?
Адвокат бледно улыбнулся.
- Вы успешно выплатили ваш долг обществу, - объявил он, - пройдя
процедуру символического наказания.
- И это все объясняет, - сказал Мур кривящимся ртом. И после этого: -
Не вижу, почему за это вообще должно быть наказание, символическое или еще
какое. Этот рифмаг убил мою жену.
- Он за это заплатит,- сказал Эндрюс.
Мур повернулся на бок и взглянул в плоское бесстрастное лицо
находящегося рядом человека. Короткие волосы адвоката казались не то
светлыми, не то седыми, взгляд - необратимо трезвым.
- Не могли бы вы повторить то, что вы только что сказали?
- Конечно. Я сказал, он за это заплатит.
- Он не умер?!
- Нет, он вполне жив - двумя этажами выше. Нужно вылечить ему голову,
прежде чем он сможет предстать перед судом. Он слишком болен, чтобы
подвергнуть его казни.
- Он жив! - сказал Мур. - Жив? Тогда какого черта меня казнили?
- Так ведь вы же его убили, - сказал Эндрюс с долей раздражения. - Тот
факт, что врачи позднее смогли вернуть его к жизни, не отменяет того факта,