Автор неизвестен. POEEAST/PLUTARH/alexander.txt

безутешен. Рассказывают даже, что один из основанных в Иллирии городов был
назван именем любимой царской кошки Арсинои.
CXVIII. После этого Александр выступил с войском в Македонию. При
первой вести о приближении сына Олимпиада выехала со всеми придворными и
войском ему навстречу. Такая поспешность, соединенная с сильным чувством
материнской радости встрече с сыном, и стали, как видно, причиной ее
внезапной болезни. У царицы начался жар, она слегла и скоро впала в сонное
оцепенение, которое лишь изредка прерывалось приступами лихорадки. В этом
состоянии ее и застал Александр. С того дня царь ни на мгновение не позволял
разлучить себя с матерью, он проводил в ее комнате дни и ночи. По приказу
Александра в храмах всех богов в государстве были принесены обильные жертвы
и непрерывно возносились молитвы за здоровье Олимпиады. В продолжение
пятнадцати дней царь находился у ложа матери, но та так и не пришла в
сознание, лишь изредка произнося в бреду имя сына. На шестнадцатый день
Олимпиада скончалась. Тогда только Александр покинул покои матери. Вид царя
был страшен и жалок. Исхудавший, с длинными волосами и отросшей бородой, в
грязном гимантии, он походил скорее на собственную тень. Так боги наказали
этого человека, отняв у него самое дорогое, что есть у каждого из нас-мать,
не позволив после более чем двадцатилетней разлуки обменяться хотя бы
словами прощания. Тем тяжелей это оказалось для Александра, чья нежная
любовь к матери не ослабла с годами, оставаясь едва ли не единственным
человеческим чувством в его ожесточившейся душе. Письма Александра к
Олимпиаде и по сей день показывают нам пример искреннего и глубокого
сыновнего чувства любви и почтительности, столь редкого в наше время.
Ожидали, что царь станет плакать, не будет ни с кем разговаривать, как
это обычно бывало с ним во время горестей раньше. Но Александр ко всеобщему
изумлению не замкнулся в своем горе, он лишь бесцельно бродил по дворцу,
спокойно выслушивая своих придворных и с легкостью соглашаясь со всем, что
ему говорили. Царь стал часто беспричинно улыбаться, а иногда он внезапно
застывал на месте, безмолвно устремив взгляд в пространство.
CXIX. Неожиданно случилось событие, которое обратило глубокую скорбь
Александра в настолько же яростный гнев. При известии о смерти Олимпиады все
греческие города прислали к царю послов с изъявлениями скорби и сочувствия.
Не сделали этого лишь спартанцы, народ, бывший некогда первым среди эллинов.
Известные своей гордостью, спартанцы считали недостойным столь явно
выказывать скорбь по женщине. Незадолго до того разбитые и тяжко униженные
Антипатром, они однако и тогда не поступились завещанным им Ликургом своего
рода презрением к обычаям других народов, более мягким и человечным, нежели
их суровые законы. Не услышав среди названий городов, выразивших сочувствие,
Спарты, царь сначала переспросил, полагая, что недослышал. Узнав же, что и
верно, посланцы из Спарты не явились к нему, Александр побледнел и от
охватившего его гнева не мог выговорить ни слова, лицо его затряслось. Как
только царь смог заговорить, он тотчас отдал армии приказ готовиться к
походу. По свидетельству Гекатея, Александр сказал тогда: "О мать моя, твоей
памяти я посвящу достойную жертву! Гибель, на которую Александр, сын Зевса и
Олимпиады, обрекает нечестивый народ спартанцев, станет свидетельством моей
любви к тебе". Через пять дней Александр был на границе Лаконии.
Спартанцы собрали войско и храбро вышли навстречу царю. Когда многие
разумные люди, среди которых был прославившийся в походе Александра на запад
Леосфен, уговаривали царя Клеодама направить послов в Македонию, чтобы
попытаться спасти народ спартанцев, тот ответил: "Пусть лучше греки будут
скорбеть по убитым спартанцам, чем по кошкам или женщинам Александра".
CXX. Сражение произошло у самой Спарты, на левом берегу Эврота. В строй
встали все лакедемоняне, способные держать оружие. Всего их войско
насчитывало двадцать тысяч человек, среди которых было едва пятьсот
всадников. Во главе спартанского войска стоял Клеодам. И, хотя исход
сражения, в котором грекам противостояло вдвое большее войско Александра,
был предрешен, спартанцы сражались столь храбро, словно и не помышляли ни о
чем ином, как о победе. Обойденные вражеской конницей с флангов, они погибли
все до одного. Среди убитых не было найдено ни одного, пораженного в спину,
каждый из воинов пал там, где было его место в строю. Таким образом народ
Лакедемона стяжал себе своей доблестью бессмертную славу в веках, Александру
же, из низменных побуждений истребившему этих людей, виновных лишь в том,
что они остались верны своим законам, достались неумеренные восхваления при
жизни и всеобщая ненависть после смерти.
Но и перебив взрослых спартанцев, царь не успокоился. Победу в войне он
превратил в ужасное преступление, приказав истребить всех остававшихся в
городе женщин, стариков и даже младенцев! Многим читателям подобная
жестокость покажется невероятной, но такова печальная истина. Народ,
оставивший примеры величайшей на земле храбрости, прославленный многими
подвигами, создавший наиболее мудрые из известных законов и достойно их
соблюдавший, давший миру Ликурга, Тиртея, Леонида, бывший первым и лучшим
среди греков, пал жертвой низкой мстительности человека, недостойного
последнего из лакедемонян. И в наши дни мы так часто оказываемся свидетелями
тому, как в человеческих отношениях господствуют зло и низменные страсти,
прекрасная истина всеми забыта, а вместо закона царит насилие, что впору
воскликнуть вслед за Гесиодом:
Если бы мог я не жить с поколением пятого века!
Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться.
CXXI. Настоящий мудрец, однако, не сетует на несчастья, но всякий раз
встречает их спокойно, готовый равно превозмочь судьбу либо достойно
погибнуть с пользой для отечества и с тем, чтобы это стало назиданием для
будущих поколений, как поступил некогда великий Сократ. Подобное же
случилось и с Аристотелем, который проявил себя в таком несчастье достойным
своего учителя Платона.
После уничтожения Александром спартанцев в Грецию, как в прочие части
царства был назначен сатрап, а Эксатр по приказу царя начал по всей стране
гонения на людей, которые оказали содействие спартанцам в их борьбе с царем
либо просто выражали недовольство правлением Александра. Немногие из них
успели бежать, остальные погибли. Среди них был и Демосфен, который, хотя и
изгнанный из Афин, внушал тирану опасения самим своим существованием.
Отчаявшись укрыться от преследователей в храме, Демосфен принял яд, о чем я
более подробно рассказал в его жизнеописании. Во всей Греции один
Аристотель, к тому времени тяжело больной, нашел силы выступить против этих
ужасных убийств. Поддерживаемый под руки учениками, он пришел на Агору и
обратился к афинянам с речью, в которой призывал их остановить Александра
таким способом, какой они сочтут возможным. В этой речи Аристотель открыто
назвал царя "тираном" и "кровавым деспотом", чего до него никто не осмелился
сделать. Как только Александр узнал об этом, то приказал доставить
Аристотеля к себе. Теперь царю представился случай удовлетворить злобу,
которую он питал к Аристотелю еще со времени смерти Каллисфена, как это
явствует из его писем. Но только Александр либо опасался осуждения своих
действий в Греции, если он казнит Аристотеля без явного повода со стороны
последнего, либо позабыл о философе, в то время заболевшем, во что, впрочем,
трудно поверить, зная мстительный нрав царя. Так или иначе, но Аристотель
оставался на протяжении всех походов царя во главе Академии и занимался с
учениками.
Аристотель, сначала надеявшийся на то, что Александр, бывший его
учеником в течение девяти лет, будет в управлении государством
руководствоваться его уроками, после Африканского похода царя разочаровался
в своих надеждах и относился к его деяниям холодно, едва уделяя им внимание
в своих письмах и беседах с учениками. Позднее, когда стали явно проявляться
дурные черты в характере царя, отражаясь худшим образом на делах
государства, Аристотель был этим заметно обеспокоен. Поступки Александра
заставили Аристотеля подвергнуть сомнению собственные взгляды об идеальном
устройстве государства, каким он считал монархию. Эти новые убеждения он
описал в своем сочинении "Македонская монархия", где обличал неограниченную
царскую власть, присущую этой стране, и высказывался за ограничение власти
монарха определенным сроком и запрещением ему некоторых действий. Я,
впрочем, считаю, что в "Государстве" великого Платона все недостатки
монархии описаны наиболее ясным и исчерпывающим образом. Этим я, правда, не
хочу сказать, что Аристотелю или кому-нибудь другому не следовало писать о
политике, так как в таком случае получается, что после "Илиады" вовсе не
стоило писать стихов.
Но и в "Македонской монархии" Аристотель обличал Александра больше
намеками, и только злодеяния царя в Греции вынудили его открыто выступить
против Александра.
CXXII. Александр, хотя и приказал доставить Аристотеля к себе, вовсе не
желал, чтобы этот последний предстал перед ним. Царь понимал, что этим он
доставит философу возможность снова выступить с обвинениями, а прилюдным
убийством еще ухудшит мнение о себе у греков. Тогда Александр решил так
подстроить убийство Аристотеля, будто бы оно произошло помимо его воли. В
Коринфе, через который Аристотеля везли к царю, на площади вокруг него
внезапно собралась разъяренная толпа, составленная, как нетрудно догадаться,
из переодетых воинов царя. Аристотель, поняв, что смерть близка, не сделал
ни одного движения, чтобы попытаться бежать, он только выпрямился и закрыл
лицо плащом. Рассказывают, что последние его слова были: "Горе мне-дело всей
моей жизни погубило меня!" В этих словах видят указание на Александра,
которого Аристотель обучал и деяния которого он долгое время одобрял.
Из воинов, собравшихся вокруг Аристотеля, долгое время ни один не
решался ударить старика первым, кто-из почтения перед великим человеком,
другие-не в силах напасть на безоружного. Наконец кто-то из задних рядов
бросил камень, и это словно послужило знаком к всеобщей расправе. Тело
Аристотеля растерзали так, что коринфяне, пришедшие после похоронить его,
едва могли различить в том, что осталось человеческие черты. Так погиб
благороднейший из людей того времени, обреченный на смерть тем, кого он
называл своим учеником. Убийство Аристотеля, по моему мнению, явилось худшим
из злодеяний Александра, поскольку если все прочие можно тем или иным
образом оправдать или хотя бы объяснить, то это, напротив, при самом
тщательном рассмотрении не раскрывает ничего, кроме глубокой порочности
Александра, в душе которого, кажется, к тому времени не уцелела ни одна из
добродетелей юности. Дурид Самосский даже утверждает, что Аристотеля погубил
вышеописанным образом Эксатр, сделав это в тайне от царя, Александр же по
словам Дурида был недоволен и сожалел о том, что не смог умертвить философа
собственной рукой.
CXXIII. Затем Александр направился в Азию. Посетив Египет, царь уехал в
Вавилон. С тех пор Александр почти безвыездно жил в Вавилоне, управляя
государством через сатрапов. Несколько раз он собирался отправиться в новый
поход, на север, в страны скифов и галатов, но скоро охладевал и оставался
на месте. Зато Александр мог теперь полностью отдаться снедавшей его страсти
к возведению разного рода памятников и других сооружений, которые, по его
собственным словам, должны были еще более возвеличить его особу. Среди
наиболее значительных построек Александра в Вавилоне историки называют Храм
всех богов, созданный Стасикритом, великолепный царский дворец, достигавший
в высоту двухсот футов, постройкой которого руководил Эрасистрат и
замечательной красоты мавзолей Статиры, жены царя, возведенный египтянином
Нектанебидом. Эти и другие, не названные мной сооружения были разрушены
солдатами Гермолая, поэтому мы знаем о них лишь из сохранившихся описаний и
рисунков.
Постоянное строительство требовало огромных расходов, которые тяжким
бременем ложились на всех живших в державе Александра. Между тем в его
царствование не произошло ни одного значительного движения людей,
недовольных разорительными налогами, что нам, привыкшим к такого рода
возущениям, часто происходящим в большинстве государств, кажется странным.
Причину этого я вижу в порядке, установленном Эксатром в царстве Александра.
Доносчики Эксатра находились там повсюду. Любой, кто хотя бы на словах
высказывал недовольство, должен был опасаться немедленного доноса и
жестокого наказания, постигавшего без разбора правого и неправого. Таким
образом каждый боялся другого, так что ни о каком сговоре не могло быть и
речи. Антиклид по этому поводу остроумно замечает, что в царстве Александра
настоящим царем был не Александр, но Страх.
CXXIV. Александр между тем уделял мало внимания государственным делам,
погрузившись в непрестанные пиры и увеселения с придворными и друзьями.
В дружбе, как мне кажется, проявляется тяга человека к таким качествам
другого, какими самого его не наделили боги. Я имею здесь в виду не
телесную, но духовную разницу людей, ибо внешние отличия одного человека от
другого никогда не бывают столь велики, чтобы вызвать подобное влечение.
Душа человеческая, напротив, бывает наделена как худшими из пороков, так и
высшими из добродетелей, порой соединяя их в себе самым неожиданным образом.
Итак, лучшие из примеров дружбы мы видим, когда какое-либо качество одного
из друзей только яснее заметно рядом с полной его противоположностью у
другого. Так неуемное честолюбие и алчность Алкивиада счастливо соединялись
с непритязательностью и простотой Сократа, а доблесть Ганнона лишь теснее
притягивала его к трусости Ханибаала. Подобную же основу, как мне
представляется, имела и дружба Александра с Неархом, где возрастающая
жестокость и стремление к славе одного соответствовали мягкосердечию и
скромности другого. Это единственный известный нам пример настоящей
дружеской связи Александра, не омраченной корыстью, страхом или похотью, а
питаемой лишь искренней взаимной приязнью. Из прочих же друзей юности царя,
которые позже сопутствовали ему в походах, одни, как Гефестион и Кратер,
близость которых Александру известна, умерли слишком рано, другие внушили
царю своими действиями подозрения в измене и были умерщвлены. Последний
такой случай, когда были казнены все оставшиеся к тому времени при дворе
друзья юности Александра, исключая Неарха, носит у историков название
заговора Птолемея по имени наиболее известного из погибших тогда.
CXXV. Начало всему положила обида Птолемея, сына Лага на царя, когда
этот последний забрал от него гетеру по имени Таида. Эта женщина сумела
внушить Птолемею такую любовь к себе, что несчастный не мыслил себе жизни
без нее, потакал всем прихотям этой женщины, а лишившись ее, пришел в такое
отчаяние, что даже задумал наложить на себя руки. Александр же, давно
утративший способность к подобным чувствам, видел в Таиде лишь очередную
игрушку, какими для него были все окружающие. Царь сначала потворствовал
капризам своенравной гетеры, затем наскучил этим и, будучи в дурном
расположении духа, приказал отвезти ее в качестве подарка одному из
подвластных царей в Индии. Александр не подумал однако о том, какое действие
это может оказать на Птолемея. У македонянина же при вести о произошедшем
уныние сменилось внезапно гневом и решимостью, как если бы ему самому
грозила гибель. Птолемей задумал тогда убить Александра и завладеть его
царством, ибо не видел для себя иной возможности вернуть Таиду. Он привлек к
заговору остальных царских друзей-македонян. Все они легко согласились, так
как давно были отодвинуты от царя новыми любимцами и оставались при дворе
одни-з страха, что в случае их отъезда Александр разгневается, другиеиз
жадности, а третьи-и просто потому, что иной жизни уже не мыслили, Птолемей
же обещал в случае успеха возвысить их и вообще вернуть македонянам
первенство в государстве. Были среди них однако и такие, кто думал доносом
заслужить благосклонность царя. Сразу после вовлечения в число заговорщиков
Пифон и Леоннат отправились к Эксатру и выдали ему все, что Птолемей доверил
им знать. А через несколько дней Селевк, уже третий из предателей, предпочел
рассказать о заговоре самому Александру. Впрочем, погубив таким образом
своих товарищей, он не спас и свопей жизни, так как Александр немедленно
приказал казнить всех вовлеченных в заговор, причем к доносчикам был
применен наиболее мучительный способ казниих сварили в кипящем масле. Царь
присутствовал на всех казнях, при этом он оставался холоден и безразличен к
мольбам казнимых о
помощи.
Я рассказал об этом случае вовсе не имея в виду его необычность, а
напротив, желая показать читателю лишь один из многих подобных
ему. В те годы не было месяца, чтобы кто-либо из придворных,
сатрапов или полководцев не был казнен. Казни обычно совершались
на площади перед царским дворцом. Необычно же здесь лишь то. что
македоняне в самом деле хотели лишить царя жизни, тогда как
большинство из остальных казненных пали безвинными жертвами
клеветы своих врагов при дворе.
CXXVI. Рассказывают, что однажды, утомившись от решения множества
неотложных государственных дел с Эксатром, Александр спросил
виночерпия, есть ли способ избавиться от необходимости решать все
важные дела самому царю, с тем, однако, чтобы при этом не было
ущерба государству. Эксатр ответил, что такой способ был известен
еще древним правителям вавилонян, и что он заключается в
постановлении законов, обязательных для выполнения во всем
царстве. Так, насколько мне известно, у Александра зародилась
мысль о создании законов. Нужно заметить, что в Азии это слово
понимают иначе, чем у нас. Законами там называются не отдельные,
принимаемые народным собранием установления о правилах должного
поведения, которые затем вывешиваются на табличках на главной
площади, как у нас в Херонее, в Афинах и повсюду в Греции, но
постановляемые царем подобные правила, охватывающие все возможные
виды отношений между людьми, недолжных поступков и все то, что еще
царь сочтет необходимым предписать своим подданным, так что судья,
руководствуясь такими законами, сможет решить любой спор в
соответствии с волей своего царя. Наши законы с азиатскими роднит
то, что и те, и другие записываются и выставляются для всеобщего
обозрения. Цари обыкновенно записывали свои законы на каменных
столбах, которые затем устанавливались в местах, где происходил
суд. Подобно им поступил позднее и Александр.
CXXVII. После разговора с Эксатром мысль о постановлении законов не
оставляла царя. Через несколько месяцев он призвал Эксатра и
Неарха и повелел им начать подготавливать законы, предназначенные
для всего царства. Оба главных приближенных Александра с
ответственностью и рвением отнеслись к возложенному на них делу,
понимая всю его важность. Они поделили между собой труды, которые
необходимо было произвестиЭксатр избрал для себя преступления и
наказания за них, Неарх же взялся за прочие правила жизни людей,
при этом он пользовался помощью многих вызванных из Греции и
Италии философов. Через год Неарх и Эксатр представили плоды
своего труда царю. Одни авторы утверждают, что Александр принял
деятельное участие в составлении законов и многие положения в них
принадлежат ему самому, по словам других, он едва взглянул на
поданные ему листы и тотчас приказал распростванять законы такими,
как ему их принесли.
Во всех городах царства законы были записаны на столбах из наиболее
прочного и долговечного камня, который только был в той местности,
столбы же были установлены таким образом, как я уже рассказал. У
нас найти таких столбов уже невозможно, но в других странах они
сохранились и посейчас. В Египте я сам видел такой столб в
Мемфисе.
CXXVIII. Что касается самих законов Александра, то одни хвалят их,
другие ругают, мое же мнение таково, что они содержат и хорошее, и
дурное. Часть законов, касающаяся преступлений напоминает по
общему мнению своей суровостью законы Драконта. Смертная казнь,
назначаемая за большинство преступлений, имеет там тридцать
разновидностей, большинство из которых жестоки и мучительны, среди
них-топтание слоном, распятие на кресте и многие другие, еще более
ужасные.
Замечательной разумностью и умеренностью отличаются, как мне
кажется, законы Александра о семье, им и теперь следуют во многих
государствах. Благочестивыми и мудрыми представляются и законы о
поклонении богам.
Я не буду здесь более подробно рассматривать отдельные законы, так
как боюсь утомить этим моих читателей, тем же из них, кто желает
узнать больше о законах Александра, я советую обратиться к
замечательной книге Теопомпа "О македонских законах", где они
описаны наиболее полным и поучительным образом.
CXXIX. Однако с постановлением законов Александра и их распространением
на всю державу вовсе не
Мир и спокойствие вновь снизошли На потрясенную сыном Зевесовым землю,
как говорится в стихотворении Хабрия, но лишь умножились
несправедливости, творимые именем Александра. Особенно много бед, если
верить наиболее многочисленным и достоверным авторам, принес закон о
разбойниках, требующий жителей деревень, находящихся около мест, где
бесчинствуют разбойники, выселять в другую сатрапию или продавать в рабство.
Рассказывают, что бесчинства сатрапов доходили до того, что пустели целые
области, жители которых обращались в рабство под прикрытием этого закона. Те
же, кто хотел избегнуть такой участи, уходили из деревень и становились
разбойниками, так что действие закона оказалось противоположно тому, какое
предполагалось.
Я далек от того, чтобы обвинять Александра во всех беззакониях,
происходивших в царстве без его ведома, но он должен был все же либо не
предоставлять правившим от его имени столько власти, чтобы она могла быть
использована во вред государству, как это описано мною выше, либо,
предоставив такую власть, проследить за надлежащим ее применением. Ничего из
этого Александр не сделал, и за это образ его правления достоин порицания.
CXXX. Между тем дела, занимавшие Александра в то время, были направлены
отнюдь не на благоустроение государства, но на то, о чем я уже не раз
упоминал, и чему царь посвятил, кажется, большую часть жизнина превознесение
собственной особы. Итак, Александр провозгласил себя живым богом. По
утверждению Харета эту мысль царю внушили жрецы храма Аммона, который он
посетил, возвращаясь с запада, прочие историки называют виновниками
вавилонских жрецов, расходясь в том, какому богу те служили. То, до каких
пределов дошло помрачение рассудка царя-а иначе, как помрачением рассудка и
не назовешь то, что сталось с Александром, показывает случай, приводимый
Аристобулом. Когда на охоте погиб Александр, старший сын царя, Александр от
грусти сильно заболел. Во время болезни у ложи царя неотлучно находился
Неарх, не доверявший лекарям ухаживать за больным в свое отсутствие. Однажды
Александр, до того лежавший тихо, внезапно весь задрожал и, бросившись
Неарху на грудь, разразился рыданиями. Со слезами на глазах царь стал
спрашивать пораженного Неарха: "Я ведь никогда не умру, Неарх? Это правда,
что я буду жить всегда?" Неарх как мог пытался успокоить Александра, но тот
позволил себя уговорить не раньше, чем вошедшие на шум врачи подтвердили
царю, что он не умрет, но будет жить вечно.
Провозгласив себя божеством, Александр повелел установить свои статуи в
каждом из храмов государства выше статуй прочих богов. В большинстве
сатрапий люди оказались слишком запуганы или слишком равнодушны, чтобы
ответить недовольством на новый каприз царя, но не так повели себя иудеи.
Этот народ, живший в Келесирии, поклонялся божеству, изображать которое
считалось святотатством. Богов других народов иудеи не почитали, считая их
ложными. Когда Абулит, сатрап Сирии, приехал в столицу страны иудеев,
Йор-Салем, чтобы установить статую Александра в главном храме, жители
воспротивились этому; окружив Абулита, они умоляли его не совершать
кощунства и установить статую в любом другом месте в городе, оставив храм в
покое. Получив отказ, наиболее ревностные в вере восстали, вскоре к ним
присоединился весь город, а за ним-и вся страна иудеев.
CXXXI. Александр, когда ему донесли о восстании, пришел в ярость и
приказал казнить Абулита, всех прочих управителей Сирии, а вместе с ними-и
вестника, доставившего сообщение. Особенное негодование царя вызвала причина
восстания. "Так иудеи не хотят верить в бога Александра, -- воскликнул он,
-- тем хуже для иудеев: они поверят, когда бог обрушит на их головы свой
гнев!" Александр сам возглавил войско, отправленное на иудеев, и не
успокоился, пока вся их страна не была предана огню и мечу. Весь народ
иудеев был истреблен Александром, как до того им были истреблены латиняне и