Страница:
пать.
7.
Однажды шел Сталин по улице. Узнал его народ и кри-
чит: "Вот он, Сталин!" Побежал Сталин, а народ за ним.
Догнали его, разорвали на части, сожгли, а пепел в Моск-
ву-реку бросили.
Стояла суровая зима 1918 года. Неимоверно тяжело
приходилось первой в мире стране рабочих и крестьян. Оз-
верелые орды Колчака, Деникина, Корнилова, иностранных
интервентов рвались к столице. Японцы, немцы, англичане,
американцы, испанцы, итальянцы, белополяки пытались за-
душить в крови Советскую Россию. Но правда была не на их
стороне. Полуголодные и оборванные рабочие и крестьяне с
честью отстаивали интересы своей родной власти.
В это тревожное время шел как-то Владимир Ильич то-
ропливым шагом по длинному коридору Кремля и встретил
Феликса Эдмундовича Дзержинского. "Здравствуйте, здравс-
твуйте, товарищ Дзержинский," - быстро бросил Владимир
Ильич, - "как дела на внутреннем фронте?" "Совсем озве-
рел враг, Владимир Ильич," - отвечал Феликс Эдмундович,
- "ни стариков, ни женщин, ни детей не жалеет." Владимир
Ильич внимательно всмотрелся в исхудавшее лицо Феликса
Эдмундовича с легкими голубоватыми тенями, залегшими под
скулами и во впадинах глаз. "А что-то Вы неважно выгля-
дите, Феликс Эдмундович," - озабоченно сказал Ленин и
покачал головой. "Да, - с усмешкой отвечал Дзержинский,
- буржуазные врачи даже какой -то инфаркт миокарда, шут
их дери, обнаружили." "А ведь эти сукины дети правы," -
сказал Владимир Ильич и на минуту задумался, - "нам мно-
гому еще придется научиться у этой проклятой буржуа-
зии." "Вы, как всегда, правы, Владимир Ильич," - отвечал
посерьезневший Дзержинский. " Ну, да мы им еще всем по-
кажем, на что способен рабочий класс и крестьянство,
взявшие свою судьбу в свои руки. А вот на счет Вашего
сердца, так оно еще пригодится революции," - сказал Вла-
димир Ильич и неожиданно резким движением левой руки
достал из внутреннего кармана жилета какую-то бумажку:
"Вот, поглядите-ка, это Вам путевочка в санаторий. Поез-
жайте в Крым, подлечитесь - и снова за дело, Вы нам тут
очень нужны, очень." "Но, Владимир Ильич..." - запротес-
товал Феликс Эдмундович. "Никаких возражений, это пар-
тийный приказ. А Вы, товарищ Егоров, " - Ленин склонил
голову к правому плечу и обратился к адьютанту Дзержинс-
кого - "проследите за этим." "Слушаюсь, товарищ Предсов-
наркома," - отвечал гигант Егоров, пряча ласковую улыбку
в густых пшеничных усах.
Дзержинский и Егоров пришли в свою комнату и стали
собирать вещи. В это время раздался отрывистый звонок
телефона. Феликс Эдмундович поднял трубку и услышал
взволнованный, резкий голос Ильича: "Феликс Эдмундович,
на носу Новый Год, а в детском саду на Пресне ребятишки
остались без елки. Организуйте, пожалуйста. И не думай-
те, что это мелочь, в нашей работе мелочей нет. Это дело
наипервейшей революционной важности!" "Слушаюсь, Влади-
мир Ильич," - отвечал Дзержинский.
Он стал обзванивать райкомы, горкомы, местные отде-
ления ЧК, но нигде не было ни человека: все были брошены
на оборону столицы. Кто ушел против Колчака, кто - про-
тив Деникина, кто - против озверевшей иностранной интер-
венции. Тогда Феликс Эдмундович решительным движением
выкинул вещи из чемодана, достал со дна маузер, положил
его в карман шинели и сказал Егорову: "Едем за елкой."
"Но Феликс Эдмундович..." - попытался возражать гигант
Егоров, разводя в стороны огромные неловкие руки. "Это
дело наипервейшей революционной важности, " - отрезал
Дзержинский и быстрым шагом направился к выходу.
Дзержинский и Егоров сели в автомобиль и по пустын-
ной заснеженной Москве помчались за город. Когда они вы-
ехали из Москвы, их обступили огромные дремучие леса.
Могучие дубы, красавицы-ели были с ног до головы покрыты
снегом, таинственно поблескивавшим под неярким дневным
светом. Стояла полная тишина. Не верилось, что где -то
идут бои, грохочут орудия, льется человеческая кровь.
На 45-ом километре Дзержинский приказал Егорову:
"Останови." "Слушаюсь," - ответил огромный адьютант. Они
вылезли из машины и несколько минут не могли двинуться с
места. Стояли, любуясь дивной панорамой заснеженного ле-
са. Затем они взяли топоры и направились в чащобу. Они
долго выбирали елку, пока не остановились на стройной
величавой красавице, стоявшей посередине поляны, словно
выбежавшей на простор, чтобы другие могли полюбоваться
на нее. Начали рубить. От могучих ударов Егорова состря-
сался весь лес. Дзержинский бил реже, но точнее.
Когда они уже повалили дерево и стали его вязать,
раздались вдруг чьи-то голоса и вдали замаячили фигуры.
"Ложись," - скомандовал Дзержинский. Потом шепотом при-
казал: "Тащи пулемет из машины." "Слушаюсь," - пробасил
Егоров и пополз за пулеметом.
В это время как раз орудовали в подмосковных лесах
банды атамана Антонова. Жгли они посевы, уничтожали ак-
тивистов, стреляли селькоров и мешали крестьянству нала-
живать новую жизнь.
Окопались быстро Дзержинский и Егоров, залегли. И
показались на дальнем краю поляны враги. Они шли ровными
рядами, в новеньких офицерских мундирчиках, с ружьями
наперевес. Они шли молча, без единого выстрела, только
стонал лес от их страшного единовременного шага. Дзер-
жинский положил руку на необъятное плечо Егорова, кото-
рый уже было прицелился: "Подпусти поближе. Еще ближе.
Еще ближе." И когда уже были видны молодые, окаменевшие
в ненависти лица, блестящие черные сапоги, блики на ост-
риях штыков и даже монокль на лице шедшего впереди и
жонглировавшего шашкой маленького и толстого полковника,
Дзержинский скомандовал: "Пли!" "Слушаюсь," - отвечал
Егоров.
И завязалась схватка. Но слишком неравны были силы.
Уже несколько часов шел тяжелый бой, когда шальная пуля
попала в голову Егорова. "Егоров!" - крикнул Дзержинс-
кий. "Слу..." - прошептал гигант, и улыбка замерла в его
пшеничных усах. У Дзержинского-же остался всего один
патрон в маузере, который он берег для себя. Тогда взял
Феликс Эдмундович елку и стал медленно отступать к маши-
не. Дополз он до машины, втащил елку, нажал акселератор,
да только что-то заело и не заводилось в машине. А вдали
уже слышались голоса подходивших бандитов. Спрятался
тогда Феликс Эдмундович под елку, а маузер с единствен-
ным патроном к виску приставил, чтобы не сдаваться.
"Смотри, Ванько, кака гарна машина!" - кричали
столпившиеся бандиты, - "мабуть в хозяйстве сгодится.
Эку комиссару дивну механизму сробили. Эй, Павло, гони
скотину, мы мигом енту штуковину к себе сволокем!" При-
вязали бандиты к машине волов и с гиканьем погнали их.
А Феликс Эдмундович лежал в это время, скрытый от
бандитов такой хрупкою завесой, и перед его глазами про-
носилась вся нелегкая и славная жизнь: тяжелое батрацкое
детство под понукание надсмотрщиков и плач женщин, тре-
вожная, но прекрасная юность, полная борьбы и героизма,
ссылки, каторги, одиночки, погибшие товарищи, круглосу-
точная и непрерывная борьба с хитрым и жестоким врагом
уже на посту председателя ВЧК. Пока проносились эти кар-
тины жизни в голове председателя ВЧК, разогнали волы ав-
томобиль - и заработал неожиданно мотор. Быстрее молнии
прыгнул Дзержинский за руль, нажал газ. Шарахнулись ис-
пуганные волы, оборвали канаты. И помчался автомобиль,
унося Феликса Дзержинского из рук врагов. Попрятались
бандиты по рвам да канавам и стали стрелять вслед. Одна
из вражеских пуль попала в левое предплечье Дзержинского
и раздробила кость, но он, превозмогая боль, пригнал ав-
томобиль прямо к крыльцу детского сада на Красной Прес-
не.
Воспитатели и дети перевязали рану Феликсу Эдмундо-
вичу. А потом все со смехом, шутками и весельем стали
устанавливать елку. Нарядили ее, увесили шариками, иг-
рушками, посыпали канителью. А Феликс Эдмундович под ра-
достный крик детворы укрепил на самой верхушке красную
звезду. "Пусть всегда, дети, светит вам в вашей счастли-
вой и радостной жизни эта путеводная красная звезда," -
сказал Дзержинский и, весело отшучиваясь, ушел в другую
комнату, чтобы никто не видел, как побледнело его лицо
от огромного количества потерянной крови.
Начался детский праздник. Музыка, шум, танцы. И
вдруг посреди общего веселья распахивается дверь и вхо-
дит Дед Мороз с подарками. Никто из детей и даже воспи-
тателей не остался обиженным. Кому кукла досталась, кому
- машина, а кому и огромный плюшевый медведь.
Когда раздал Дед Мороз подарки, снял он с себя
красную шапочку, снял огромную белую бороду - и все уз-
нали его: "Дедушка Ленин! Дедушка Ленин!" - закричала
детвора и, забыв про подарки и игрушки, бросилась к не-
му. "Ну что, страшный был Дед Мороз?" - лукаво спросил
Ильич. Одна самая маленькая девочка вышла вперед и, пок-
раснев от смущения, сказала: "А я тебя, дедушка Ленин,
сразу узнала." "Ну вот," - притворно огорчился Владимир
Ильич и взял девочку на руки: "Я такую длинную бороду
прицепил, думал, никто не узнает, а ты, хитрая, подгля-
дела." "А я не подглядела, я просто узнала," - отвечала
девочка. "Значит, ты не хитрая, а внимательная. Это хо-
рошо, нам нужны такие дети," - сказал серьезно Владимир
Ильич, опустил девочку на пол, подошел к Феликсу Эдмун-
довичу и отвел его в угол. "Владимир Ильич..." - начал
Дзержинский, чуть поморщившись от боли. "Знаю, знаю, мо-
лодцом. Жалко Егорова, верный был коммунист," - сказал
Ленин. Потом внимательно посмотрел в бледное лицо Фелик-
са Эдмундовича и озабоченно спросил: "А как путевочка?
Вы слыхали, дорогой, про такую штуку, как партийная дис-
циплина? Так вот, придется Вас посадить на десять суток
под арест за невыполнение приказа. Кстати, я Вам пришлю
этого, как Вы его называете, буржуазного доктора. Он за-
одно и сердце Вам подлечит. Договорились?" "Слушаюсь," -
отвечал Феликс Эдмундович. "А теперь давайте-ка тряхнем
стариной, попляшем у красавицы елки. А потом мне за де-
ло, а Вам - под арест. А?" И Владимир Ильич и Феликс Эд-
мундович дружно, по-детски весело и заразительно рассме-
ялись. И закружилось, завертелось веселье в маленьком
детском саду на Красной Пресне, в самом центре осажден-
ной, голодной Москвы, как закружился, завертелся весь
мир той зимой вокруг суровой и возродившейся Москвы,
сердце небывалой страны - первой в мире страны рабочих и
крестьян.
В небольшой деревушке, в глухой сибирской тайге, не-
подалеку от города Симбирска родился некий мальчик. Отец
его был исконни русский, но странный человек: где протя-
гивал он руку - вырастало там дерево, где бросал он
взгляд - загоралась там изба, кому говорил он недоброе
слово - помирал тот.
Матери же мальчика не помнил никто. Говорили, что
пришла она с какими-то смуглыми людьми. Вид их был чу-
ден, да и говор невнятен, спешили они куда-то. Была сре-
ди них всего одна женщина, родила она мальчика и ушла со
смуглыми людьми назад, на Восток-ли, на Запад... Вышел
мальчик в отца: роста непомерного, русоволосый, и только
черные глаза достались ему от матери. И до того они были
черными, что даже в детстве никто не мог выдержать его
взгляда. А кто упорствовал, тот несколько дней ходил
после этого сам не свой. Имя мальчику было Евгений Вуче-
тич.
И обнаружился у него необыкновенный дар: берет он
камень в руки - и получается зверь, как живой; берет он
дерево в руки - и получается лицо, как живое; берет он
глину в руки - и получается человек как живой. Большое
будущее прочили ему специалисты. Но достиг он возраста
18 лет, и что -то случилось в нем. Хочет он вылепить
прекрасную женщину - оставляют его силы, руки висят как
плети. Хочет он вырубить прекрасный торс, да руки резца
поднять не могут, хотя только что ворочали здоровенные
бревна. Хочет он вырезать прекрасную фигуру, да стамеска
из рук падает и ранит ему палец, и кровь течет.
И ушел Вучетич из дома и не вернулся. Ушел в большой
город, стал работать токарем на заводе. Хорошо работал.
Ударником был. Грамоты получал. К наградам не раз был
представляем. Казалось, совсем забыл он свой тайный дар.
Только иногда в отпуск или с субботы на воскресенье ис-
чезал он, и никто не знал, куда. Возвращался он молчали-
вый, с черным лицом. Кругом было счастье и мир, а он
словно предчувствовал что-то.
Разразилась Великая Отечественная война. Напали на
СССР немцы и сразу стали завоевывать его. Ничто не могло
остановить их. Двигались они лавиной, и земля гудела от
танков, пушек и сапогов немецких. Решил Вучетич пойти
добровольцем на фронт. Подал заявление, вернулся домой
собрать вещи и заснул неожиданно ранним сном. И присни-
лось ему бескрайнее снежное поле, но вот вдали появляет-
ся черная точка, она растет и растет, и слышится желез-
ный цокот - и появляется Петр Первый: весь черный, на
черном коне, в черном сиянии. Поднимает он руку и гово-
рит: "Слушай меня, иди в Сталинград!" Сказал - и снова
превратился в точку среди бескрайнего снежного простора.
И ушел Вучетич в Сталинград.
Захватил враг уже всю страну, один Сталинград остал-
ся. Согнал враг все войска к городу, обстреливает его
каждый день, ни одного дома не осталось. Пришел Вучетич
в Сталинград - и сразу направился на Малахов курган.
Поднял он огромный камень, положил на самый центр курга-
на, и стал работать с утра до ночи: сооружать каменную
статую. Стали помогать ему люди, тоже начали камни тас-
кать. Потом райкомы, горкомы, обкомы стали посылать ему
в помощь специальные отряды. Скоро работало под началом
Вучетича 3 миллиона народу. Трудно приходилось стране:
не хватало живой силы, техники, продовольствия, но ниче-
го не жалела страна для Вучетича.
И стала подниматься огромная статуя Сталина, а кру-
гом каменное воинство его. Каждый день с утра до ночи
обстреливали немцы Сталинград из орудий, бомбили с само-
летов, поливали напалмом - все уничтожили в городе, но
страноое дело: ни одна пуля, ни один снаряд, ни одна
бомба не упала на Малаховом кургане, ни один человек не
погиб там, не был ранен, не был даже контужен.
Уже сделал Вучетич сапоги и нижние полы шинели, сде-
лал швы и складки - и стоят они, как живые. Смеются нем-
цы, кричат:"Эй, Сталин, приходи, разбей нас!" Но только
покачнулась в ответ статуя.
Совсем уже близко немцы, заняли весь Сталинград.
Второй месяц работает Вучетич с утра до ночи, таскает,
рубит камень. До пояса уже воздвиг статую. Сделал рука-
ва, пояс, хлястик, карманы - и стоят они, как живые.
Смеются немцы, кричат: "Эй, Сталин, приходи, разбей
нас!" Но только покачнулась в ответ статуя.
Окружили немцы Малахов курган, уже и защитников-то
почти не осталось. А статуя готова до плечей. Сделал Ву-
четич воротник, погоны, ордена все выточил - и стоят
они, как живые. И воинство каменное выросло в бессчетном
количестве. Смеются немцы и кричат: "Эй, Сталин, прихо-
ди, разбей нас!" Но только покачнулась в ответ статуя.
В последнюю ночь третьего месяца закончил Вучетич
свой труд, уснули три миллиона его помощников прямо у
ног статуи, вышла луна. Забрался Вучетич на леса к голо-
ве Сталина. Высоко они терялись в облаках. Провел Вуче-
тич рукой по усам, по щекам, по глазам - и вдруг вспых-
нул в зрачках статуи черный огонь. Испугался Вучетич,
спустился к ногам статуи, упал на колени и говорит: "Вот
он я! Я сделал все! Больше ничего не могу."
Раздался тут гром - и рухнули леса. Далеко за линией
фронта в тылу немцев вспыхнул огонь. Закачалась земля, и
вихрь пронесся с Востока на Запад. Вскочили немцы, зак-
ричали: "Сталин идет!" Бросились они бежать освещенные
каким-то ярким светом. И двинулся Сталин со своим камен-
ным войском. Где ступает его нога - лежат раздавленные
немецкие дивизии; где проходит рука - разрушенные города
дымятся; где упадет его взгляд - сожженные танки, само-
леты, орудия.
И гнал он немцев до Берлина. Взял Берлин - и исчез.
Не видали его больше нигде, но до сих пор на территории
Польши и Германии, Чехословакии и Болгарии, Румынии и
Албании находят огромные камни. Говорят, что это воины
его победоносного войска.
А Вучетич и три миллиона его помощников были убиты
первым же немецким ответным залпом. Оттого до сих пор и
не может никто в мире создать ничего подобного.
Москва, 1984
Какому русскому она не есть мать родная,
поющая,
убаюкивающая,
ласкающая,
целующая,
слизывающая кожу,
прикровенные верхние слои следом и обмерзшую,
неискушенную мелкими трудами и привычками оборонительными,
саму мякоть души виноградную в себя всасывая,
через себя глядеть вынуждающую,
своим телом вскидываться,
своим хвостом вздергиваться,
жабрами
пошевеливать,
одышними легкими повеивать,
нежной розовостью девичьего лица вспыхивая,
щитом и мечом стальным поблескивая,
бровями лесистыми,
полушариями холмов влажных вздымаясь,
кожей песчаной пупырчатой подергивая,
себя самого покусывать,
отъедая куски сочные и мясистые,
глазами зернистыми в землю упираясь,
видя тьму,
хляби,
провалы и вскипания густо-маслянистые,
не мочь взгляда оторвать,
отлететь,
отделиться,
прилепиться к чему-то,
пусть малому,
незначительному,
но отдельному,
отдельновисящему,
отдельностоящему,
отдельномыслимому,
чтобы объять ее во всех ее образах,
видах,
проявлениях и блистаниях,
кровоизвержениях,
ужасах,
как это случилось мне в вечереющий час осени Московской поры
густого листопада на кухне у окна прозрачного замерзшего,
видеть ее и единовременно-необъятную и в исторических,
развертывающихся глубинах зарождения до точки незначимой и
облекаемой,
возможно,
моим собственным воображением,
понуждаемым,
правда,
к тому,
как в самой интенции,
так в конкретности образов геральдически основопорождаемых,
когда на дальнем,
высвеченном из общего хаоса чьим-то пристальным
вниманием плотью облекающим,
кусочек оплотненного пространства покачивающегося
некий медведь-Мишка объявился,
травку сочную,
нежную,
сочным телом покачивающуюся,
нежные уста розовые в ожидании сладостном приоткрывающую,
обнюхивал и замер вдруг
Он навалился как медведь
На травку сонную
И позабылось бы - как ведь
У прочих было все
Ан нет вот - народилася
Великая Махроть
Всея Руси
Бывает, утешая плоть
Сидишь и кушаеть лечо
А гллядь - в тарелке не харчо
А беспросветная махроть
Куда бежать! где скрыться-деться!
А что бежать - ты ею с детства
И питаешься
Когда бывает воспаришь
К Сорокину там полетишь
Иль к Кабакову полетишь
Иль к Мухоморам полетишь
К Орлову полетишь:
Мой друг, смотри какая тишь
Какая тишь и благодать
А глядь - из них одна махроть
Лезет
Блядь
Сижу на кухне я за чашкой чая
Вдруг вижу - как пузырь надулась дверь
Кто - спрашиваю - там? - И отвечает:
Да это я, Махроть - великий зверь.
Люблю тебя - Люби - Открой мне двери -
Сама открой, - безумный любовник -
Да воли нет на то твоей и веры -
Ах, веры нет! так и не будет ввек
Здесь моя кухня
Здесь я сижу
Одним прекрасным днем весенним
Следил я птичек в воздухе несенье
Оглядываюсь - Господи-Господь!
Уйди, уйди, проклятая махроть!
Она же глазиком блеснула
И губки язычком лизнула
Крысиным личком, как Лилит
Прильнула к мне и говорит:
Что, блядь, сука
Пидер гнойный
Говно недокушенное
Вынь хуй изо рта
А то картавишь что-то
Тут необходимо авторское пояснение,
что весь мат,
объявляющийся на пределах текста не житейско-повседневного,
представляет собой как-бы язык сакральный,
ныне исчезнувший,
изношенный в своей сакральности
и обнаруживающийся как всплески неких чувств,
неуправляемых обычным житейским жизнепроявлением,
неразрешимых простым словоопределением,
но и не складывающимся,
по причине давней утраченности,
затемненности первооснов,
его породивших,
в систему метафизической осмысленности,
но лишь как изумление,
ясное и недостижимо-несмываемое стояние перед лицом чуда,
светящегося ликом женским,
с набухшим теплым молоком мягкой груди,
покрытой нежным,
растянутой от внутреннего переполнения кожей,
сквозь которую просвечивают чуть расплывачатые
обрисовывающие мягкие изгибы форм,
голубоватые прожилки,
ключицы,
кости плеч и предплечий смутно заострились
от оттягивающей тяжести,
текущей ниже,
ниже,
ниже,
к животу персико-сливовому,
сгущенному и оранжево-матовому от приближения
к центру этой тайны,
пульсирующей и загораживающей всех и самое себя,
тяжести,
укрытой,
явленной во внешнем дрожании окрестного воздуха,
излучений мелькающих,
снующих туда-сюда,
все обнимающих,
закручивающих,
в кокон обвалакивающих и вместе с влагой извергаемых медленно,
медленно смиряя всякое сопротивление,
в себя втягивающих, всасывающих,
растворяющих и изничтожающих с пеньем сладких,
мучительных и все отменяющих,
на одной воле,
в иных недрах коренящихся,
воле неподвластного высшего созерцания
оставляющих быть в рассудке и бытие самоопределяющемся
Гляжу на руку - вот махроть
С неверных пальцев истекает
И прямо в землю утекает
А все мы живы, смертны хоть
И из нее вназад, из тьмы
Чудные личности выходят
И черт-те что здесь происходит
И в высшем смысле - это мы
Сами и есть
Где моя голова
Да приложится
Там махроть-трава
Да обнаружится
С виду синяя
Снутри - красная
Ой, красивая
Да прекрасная
Ой, держите меня
Ой, во мне мечется
Ой, тут всех порешу
А она ответчица
Да неметчица
Пулеметчиуа
Антисоветчица
Стихийная
Веселится, ой
Да гуляется
Да махроть-водой
Упивается
А рыгнет когда
Да повалится
Да махроть-вода
Да изливается
Желтым желтая
Да ядовитая
Лицом юная
Да змеевидная
С легким знамечком
Да разойдися, блядь!
Да в обнимочку
Ой, да ходить-гулять
Полетели
Где осень расставляла чарки
Средь сада на пустых столах
И чудно лаяли овчарки
Словно на дальних берегах
Заглянет путник в сад пустой
Погладит бедную овчарку
Поднимет и заглянет в чарку
А там - Махроть
Всея Руси
Вот на посту стоит он среди ночи
Прозрачный как кристал Милицанер
Она же как ползучий зензивер
Отвсюду лезет разъедая очи
Махроть, махроть, дремучая природа! -
Он говорит ей русским языком:
Вот я! Бери меня! Коль есть на то закон
Не трогай только моего народа
Не губи идею
Она свернувшися лежала
Упершись головою в пах
А он растлил ее, Гундлах
Не убоявшись ее жала
И вот она, махроть, взошла
Цветком пылающим и длинным,
Что по-индийски кундалини
По иудейски же - никак
Тут необходимо авторское пояснение,
что энергия сил,
обозначаемых как кундалини есть аккумуляция
в беспространственную точку до поры дифференцированного
редуцирования их по иерархически постулируемых на все топографии
идеального архетипа человеческого феномена с определенными
кванторами каждого конкретного случая проецирования в конкретные
жизнепроявления суггестируемых майей частных проявлений жизне
пространственных чакр, то есть средостений, синтезирующих в
артикулированном проявлении соития материальных аспектов
объективации Логоса и бескачественный, всепроникающий
аннигилирующий при чистом соприкосновении самих с собой
предельно-критических масс актуальной энергии эманации
бескачественного Нуса, переводимого в другую систему как
Атман-Брахман
Там где Энгельсу
Сияла красота
Там Столыпину
Зияла срамота
А где Столыпину
Сияла красота
Там уж Энгельсу
Зияла срамота
А посередке
Где зияла пустота
Там повылезла
Святая крыса та
И сказала:
Здравствуй, Русь! Привет, Господь!
Вота я - твоя любимая махроть
Вот Рейган изучил Россию
По картам вдоль и поперек
Любовью даже к ней проникся
Как к глупой девочке какой
Вот щас огромными руками
Возьмет ее чтоб отогреть
На жарком мериканском сердце
Глядь - перед ним она стоит
Махроть
Всея Руси
Она стоит, Махроть-девица
Пред нею верткий Бао-дай
Он говорит: Девица, дай!
А сам в гримасах корчит лица
Она же говорит: Бывало
Я многим некогда давала
Поляку некогда давала,
Французу некогда давала
И немцу некогда давала
Что, помнишь сам, потом бывало
Согласен ли
Когда Иосиф Сталин с гор кавказских
С его прямых столбов, небес прозрачных
От птиц, зверей, и змей и пчел певучих
Возговорил на Север дальний глядя:
Приди, приди, Махроть Всея Руси!
И тихо стало
И следом нежный голос раскатился:
А что идти? Я здесь уже - и он
Почувствовал вдруг слабость в сочлененьях
И слабость, слабость, ломота в суставах
И вот уже лежит в хрустальном гробе
И смотрит во все стороны земли
И ясно
Качнется вправо гроб - и нету полумира
Качнется влево - и полмира нету
Качается, смеркается, мутится
И душно, душно вдруг - останови!
Остановил - а там и смерть уже
Повеселилась мать махроть сырая
В наших жилах вовсе не водица
Вовсе и не кровь, похоже хоть
Как у вещей птеродактиль-птицы
В наших жилах древняя махроть
Что течет глубоко под землею
Обретая всевозможный вид
Ото всех приносит нам с тобою
Деток их - а мы как монолит
Неподвижно стоим
Огонь небесный и Махроть
Плывут над нашим полушарьем
Тот слизывает всяку плоть
А эта тихо утешая:
Не плась, не плачь мое дитя
Все вечным счастьем обернется
Вот мать из темноты вернется
А там сибирская земля
Пухом ляжет
Кошачьей походкой Большого театра
И нежными жабрами малого тьятра
И детскими воплями Детского тьятра
Кошачьими жабрами малой дети
Проходит живая всего посреди
Махроть
Всея Руси
Лохмотья затхлого предела
Одолевают... О, Господь
Ветхозаветную махроть
Пошли на аховое дело
Над рыбьим остовом страстей
Вменяя каждый миг в разлуку
Пусть кровию багровит руку
И прахом выстелит постель -
Мы поймем
Читая заповедь дигистий
Под смутным небосводом дат
Как очарованный солдат
В саду египетских династий
Губами чистыми как лед
На полстолетья замирая
Она шевелит черный мед
Ненареченного Китая
Обрубком полустений
В провалах шевеля
Наветчицей растений
Подружкой щавеля
И волчьим чаепитьем
Вонючим пастушком
И мощным бронетанком
И, Господи прости!
Читаемо как на духу прощальном
Возьми и камнем в сердце положи!
Они не мыслят перстию крещальной
Но точат испоконные ножи
Они поют: Чангар, Эсманосохи!
Неимазур, немизамор, шидас!
Садах, садох, сиданувшан, судохи
Она средь них, она поет за нас
Она поет,
поет,
7.
Однажды шел Сталин по улице. Узнал его народ и кри-
чит: "Вот он, Сталин!" Побежал Сталин, а народ за ним.
Догнали его, разорвали на части, сожгли, а пепел в Моск-
ву-реку бросили.
Стояла суровая зима 1918 года. Неимоверно тяжело
приходилось первой в мире стране рабочих и крестьян. Оз-
верелые орды Колчака, Деникина, Корнилова, иностранных
интервентов рвались к столице. Японцы, немцы, англичане,
американцы, испанцы, итальянцы, белополяки пытались за-
душить в крови Советскую Россию. Но правда была не на их
стороне. Полуголодные и оборванные рабочие и крестьяне с
честью отстаивали интересы своей родной власти.
В это тревожное время шел как-то Владимир Ильич то-
ропливым шагом по длинному коридору Кремля и встретил
Феликса Эдмундовича Дзержинского. "Здравствуйте, здравс-
твуйте, товарищ Дзержинский," - быстро бросил Владимир
Ильич, - "как дела на внутреннем фронте?" "Совсем озве-
рел враг, Владимир Ильич," - отвечал Феликс Эдмундович,
- "ни стариков, ни женщин, ни детей не жалеет." Владимир
Ильич внимательно всмотрелся в исхудавшее лицо Феликса
Эдмундовича с легкими голубоватыми тенями, залегшими под
скулами и во впадинах глаз. "А что-то Вы неважно выгля-
дите, Феликс Эдмундович," - озабоченно сказал Ленин и
покачал головой. "Да, - с усмешкой отвечал Дзержинский,
- буржуазные врачи даже какой -то инфаркт миокарда, шут
их дери, обнаружили." "А ведь эти сукины дети правы," -
сказал Владимир Ильич и на минуту задумался, - "нам мно-
гому еще придется научиться у этой проклятой буржуа-
зии." "Вы, как всегда, правы, Владимир Ильич," - отвечал
посерьезневший Дзержинский. " Ну, да мы им еще всем по-
кажем, на что способен рабочий класс и крестьянство,
взявшие свою судьбу в свои руки. А вот на счет Вашего
сердца, так оно еще пригодится революции," - сказал Вла-
димир Ильич и неожиданно резким движением левой руки
достал из внутреннего кармана жилета какую-то бумажку:
"Вот, поглядите-ка, это Вам путевочка в санаторий. Поез-
жайте в Крым, подлечитесь - и снова за дело, Вы нам тут
очень нужны, очень." "Но, Владимир Ильич..." - запротес-
товал Феликс Эдмундович. "Никаких возражений, это пар-
тийный приказ. А Вы, товарищ Егоров, " - Ленин склонил
голову к правому плечу и обратился к адьютанту Дзержинс-
кого - "проследите за этим." "Слушаюсь, товарищ Предсов-
наркома," - отвечал гигант Егоров, пряча ласковую улыбку
в густых пшеничных усах.
Дзержинский и Егоров пришли в свою комнату и стали
собирать вещи. В это время раздался отрывистый звонок
телефона. Феликс Эдмундович поднял трубку и услышал
взволнованный, резкий голос Ильича: "Феликс Эдмундович,
на носу Новый Год, а в детском саду на Пресне ребятишки
остались без елки. Организуйте, пожалуйста. И не думай-
те, что это мелочь, в нашей работе мелочей нет. Это дело
наипервейшей революционной важности!" "Слушаюсь, Влади-
мир Ильич," - отвечал Дзержинский.
Он стал обзванивать райкомы, горкомы, местные отде-
ления ЧК, но нигде не было ни человека: все были брошены
на оборону столицы. Кто ушел против Колчака, кто - про-
тив Деникина, кто - против озверевшей иностранной интер-
венции. Тогда Феликс Эдмундович решительным движением
выкинул вещи из чемодана, достал со дна маузер, положил
его в карман шинели и сказал Егорову: "Едем за елкой."
"Но Феликс Эдмундович..." - попытался возражать гигант
Егоров, разводя в стороны огромные неловкие руки. "Это
дело наипервейшей революционной важности, " - отрезал
Дзержинский и быстрым шагом направился к выходу.
Дзержинский и Егоров сели в автомобиль и по пустын-
ной заснеженной Москве помчались за город. Когда они вы-
ехали из Москвы, их обступили огромные дремучие леса.
Могучие дубы, красавицы-ели были с ног до головы покрыты
снегом, таинственно поблескивавшим под неярким дневным
светом. Стояла полная тишина. Не верилось, что где -то
идут бои, грохочут орудия, льется человеческая кровь.
На 45-ом километре Дзержинский приказал Егорову:
"Останови." "Слушаюсь," - ответил огромный адьютант. Они
вылезли из машины и несколько минут не могли двинуться с
места. Стояли, любуясь дивной панорамой заснеженного ле-
са. Затем они взяли топоры и направились в чащобу. Они
долго выбирали елку, пока не остановились на стройной
величавой красавице, стоявшей посередине поляны, словно
выбежавшей на простор, чтобы другие могли полюбоваться
на нее. Начали рубить. От могучих ударов Егорова состря-
сался весь лес. Дзержинский бил реже, но точнее.
Когда они уже повалили дерево и стали его вязать,
раздались вдруг чьи-то голоса и вдали замаячили фигуры.
"Ложись," - скомандовал Дзержинский. Потом шепотом при-
казал: "Тащи пулемет из машины." "Слушаюсь," - пробасил
Егоров и пополз за пулеметом.
В это время как раз орудовали в подмосковных лесах
банды атамана Антонова. Жгли они посевы, уничтожали ак-
тивистов, стреляли селькоров и мешали крестьянству нала-
живать новую жизнь.
Окопались быстро Дзержинский и Егоров, залегли. И
показались на дальнем краю поляны враги. Они шли ровными
рядами, в новеньких офицерских мундирчиках, с ружьями
наперевес. Они шли молча, без единого выстрела, только
стонал лес от их страшного единовременного шага. Дзер-
жинский положил руку на необъятное плечо Егорова, кото-
рый уже было прицелился: "Подпусти поближе. Еще ближе.
Еще ближе." И когда уже были видны молодые, окаменевшие
в ненависти лица, блестящие черные сапоги, блики на ост-
риях штыков и даже монокль на лице шедшего впереди и
жонглировавшего шашкой маленького и толстого полковника,
Дзержинский скомандовал: "Пли!" "Слушаюсь," - отвечал
Егоров.
И завязалась схватка. Но слишком неравны были силы.
Уже несколько часов шел тяжелый бой, когда шальная пуля
попала в голову Егорова. "Егоров!" - крикнул Дзержинс-
кий. "Слу..." - прошептал гигант, и улыбка замерла в его
пшеничных усах. У Дзержинского-же остался всего один
патрон в маузере, который он берег для себя. Тогда взял
Феликс Эдмундович елку и стал медленно отступать к маши-
не. Дополз он до машины, втащил елку, нажал акселератор,
да только что-то заело и не заводилось в машине. А вдали
уже слышались голоса подходивших бандитов. Спрятался
тогда Феликс Эдмундович под елку, а маузер с единствен-
ным патроном к виску приставил, чтобы не сдаваться.
"Смотри, Ванько, кака гарна машина!" - кричали
столпившиеся бандиты, - "мабуть в хозяйстве сгодится.
Эку комиссару дивну механизму сробили. Эй, Павло, гони
скотину, мы мигом енту штуковину к себе сволокем!" При-
вязали бандиты к машине волов и с гиканьем погнали их.
А Феликс Эдмундович лежал в это время, скрытый от
бандитов такой хрупкою завесой, и перед его глазами про-
носилась вся нелегкая и славная жизнь: тяжелое батрацкое
детство под понукание надсмотрщиков и плач женщин, тре-
вожная, но прекрасная юность, полная борьбы и героизма,
ссылки, каторги, одиночки, погибшие товарищи, круглосу-
точная и непрерывная борьба с хитрым и жестоким врагом
уже на посту председателя ВЧК. Пока проносились эти кар-
тины жизни в голове председателя ВЧК, разогнали волы ав-
томобиль - и заработал неожиданно мотор. Быстрее молнии
прыгнул Дзержинский за руль, нажал газ. Шарахнулись ис-
пуганные волы, оборвали канаты. И помчался автомобиль,
унося Феликса Дзержинского из рук врагов. Попрятались
бандиты по рвам да канавам и стали стрелять вслед. Одна
из вражеских пуль попала в левое предплечье Дзержинского
и раздробила кость, но он, превозмогая боль, пригнал ав-
томобиль прямо к крыльцу детского сада на Красной Прес-
не.
Воспитатели и дети перевязали рану Феликсу Эдмундо-
вичу. А потом все со смехом, шутками и весельем стали
устанавливать елку. Нарядили ее, увесили шариками, иг-
рушками, посыпали канителью. А Феликс Эдмундович под ра-
достный крик детворы укрепил на самой верхушке красную
звезду. "Пусть всегда, дети, светит вам в вашей счастли-
вой и радостной жизни эта путеводная красная звезда," -
сказал Дзержинский и, весело отшучиваясь, ушел в другую
комнату, чтобы никто не видел, как побледнело его лицо
от огромного количества потерянной крови.
Начался детский праздник. Музыка, шум, танцы. И
вдруг посреди общего веселья распахивается дверь и вхо-
дит Дед Мороз с подарками. Никто из детей и даже воспи-
тателей не остался обиженным. Кому кукла досталась, кому
- машина, а кому и огромный плюшевый медведь.
Когда раздал Дед Мороз подарки, снял он с себя
красную шапочку, снял огромную белую бороду - и все уз-
нали его: "Дедушка Ленин! Дедушка Ленин!" - закричала
детвора и, забыв про подарки и игрушки, бросилась к не-
му. "Ну что, страшный был Дед Мороз?" - лукаво спросил
Ильич. Одна самая маленькая девочка вышла вперед и, пок-
раснев от смущения, сказала: "А я тебя, дедушка Ленин,
сразу узнала." "Ну вот," - притворно огорчился Владимир
Ильич и взял девочку на руки: "Я такую длинную бороду
прицепил, думал, никто не узнает, а ты, хитрая, подгля-
дела." "А я не подглядела, я просто узнала," - отвечала
девочка. "Значит, ты не хитрая, а внимательная. Это хо-
рошо, нам нужны такие дети," - сказал серьезно Владимир
Ильич, опустил девочку на пол, подошел к Феликсу Эдмун-
довичу и отвел его в угол. "Владимир Ильич..." - начал
Дзержинский, чуть поморщившись от боли. "Знаю, знаю, мо-
лодцом. Жалко Егорова, верный был коммунист," - сказал
Ленин. Потом внимательно посмотрел в бледное лицо Фелик-
са Эдмундовича и озабоченно спросил: "А как путевочка?
Вы слыхали, дорогой, про такую штуку, как партийная дис-
циплина? Так вот, придется Вас посадить на десять суток
под арест за невыполнение приказа. Кстати, я Вам пришлю
этого, как Вы его называете, буржуазного доктора. Он за-
одно и сердце Вам подлечит. Договорились?" "Слушаюсь," -
отвечал Феликс Эдмундович. "А теперь давайте-ка тряхнем
стариной, попляшем у красавицы елки. А потом мне за де-
ло, а Вам - под арест. А?" И Владимир Ильич и Феликс Эд-
мундович дружно, по-детски весело и заразительно рассме-
ялись. И закружилось, завертелось веселье в маленьком
детском саду на Красной Пресне, в самом центре осажден-
ной, голодной Москвы, как закружился, завертелся весь
мир той зимой вокруг суровой и возродившейся Москвы,
сердце небывалой страны - первой в мире страны рабочих и
крестьян.
В небольшой деревушке, в глухой сибирской тайге, не-
подалеку от города Симбирска родился некий мальчик. Отец
его был исконни русский, но странный человек: где протя-
гивал он руку - вырастало там дерево, где бросал он
взгляд - загоралась там изба, кому говорил он недоброе
слово - помирал тот.
Матери же мальчика не помнил никто. Говорили, что
пришла она с какими-то смуглыми людьми. Вид их был чу-
ден, да и говор невнятен, спешили они куда-то. Была сре-
ди них всего одна женщина, родила она мальчика и ушла со
смуглыми людьми назад, на Восток-ли, на Запад... Вышел
мальчик в отца: роста непомерного, русоволосый, и только
черные глаза достались ему от матери. И до того они были
черными, что даже в детстве никто не мог выдержать его
взгляда. А кто упорствовал, тот несколько дней ходил
после этого сам не свой. Имя мальчику было Евгений Вуче-
тич.
И обнаружился у него необыкновенный дар: берет он
камень в руки - и получается зверь, как живой; берет он
дерево в руки - и получается лицо, как живое; берет он
глину в руки - и получается человек как живой. Большое
будущее прочили ему специалисты. Но достиг он возраста
18 лет, и что -то случилось в нем. Хочет он вылепить
прекрасную женщину - оставляют его силы, руки висят как
плети. Хочет он вырубить прекрасный торс, да руки резца
поднять не могут, хотя только что ворочали здоровенные
бревна. Хочет он вырезать прекрасную фигуру, да стамеска
из рук падает и ранит ему палец, и кровь течет.
И ушел Вучетич из дома и не вернулся. Ушел в большой
город, стал работать токарем на заводе. Хорошо работал.
Ударником был. Грамоты получал. К наградам не раз был
представляем. Казалось, совсем забыл он свой тайный дар.
Только иногда в отпуск или с субботы на воскресенье ис-
чезал он, и никто не знал, куда. Возвращался он молчали-
вый, с черным лицом. Кругом было счастье и мир, а он
словно предчувствовал что-то.
Разразилась Великая Отечественная война. Напали на
СССР немцы и сразу стали завоевывать его. Ничто не могло
остановить их. Двигались они лавиной, и земля гудела от
танков, пушек и сапогов немецких. Решил Вучетич пойти
добровольцем на фронт. Подал заявление, вернулся домой
собрать вещи и заснул неожиданно ранним сном. И присни-
лось ему бескрайнее снежное поле, но вот вдали появляет-
ся черная точка, она растет и растет, и слышится желез-
ный цокот - и появляется Петр Первый: весь черный, на
черном коне, в черном сиянии. Поднимает он руку и гово-
рит: "Слушай меня, иди в Сталинград!" Сказал - и снова
превратился в точку среди бескрайнего снежного простора.
И ушел Вучетич в Сталинград.
Захватил враг уже всю страну, один Сталинград остал-
ся. Согнал враг все войска к городу, обстреливает его
каждый день, ни одного дома не осталось. Пришел Вучетич
в Сталинград - и сразу направился на Малахов курган.
Поднял он огромный камень, положил на самый центр курга-
на, и стал работать с утра до ночи: сооружать каменную
статую. Стали помогать ему люди, тоже начали камни тас-
кать. Потом райкомы, горкомы, обкомы стали посылать ему
в помощь специальные отряды. Скоро работало под началом
Вучетича 3 миллиона народу. Трудно приходилось стране:
не хватало живой силы, техники, продовольствия, но ниче-
го не жалела страна для Вучетича.
И стала подниматься огромная статуя Сталина, а кру-
гом каменное воинство его. Каждый день с утра до ночи
обстреливали немцы Сталинград из орудий, бомбили с само-
летов, поливали напалмом - все уничтожили в городе, но
страноое дело: ни одна пуля, ни один снаряд, ни одна
бомба не упала на Малаховом кургане, ни один человек не
погиб там, не был ранен, не был даже контужен.
Уже сделал Вучетич сапоги и нижние полы шинели, сде-
лал швы и складки - и стоят они, как живые. Смеются нем-
цы, кричат:"Эй, Сталин, приходи, разбей нас!" Но только
покачнулась в ответ статуя.
Совсем уже близко немцы, заняли весь Сталинград.
Второй месяц работает Вучетич с утра до ночи, таскает,
рубит камень. До пояса уже воздвиг статую. Сделал рука-
ва, пояс, хлястик, карманы - и стоят они, как живые.
Смеются немцы, кричат: "Эй, Сталин, приходи, разбей
нас!" Но только покачнулась в ответ статуя.
Окружили немцы Малахов курган, уже и защитников-то
почти не осталось. А статуя готова до плечей. Сделал Ву-
четич воротник, погоны, ордена все выточил - и стоят
они, как живые. И воинство каменное выросло в бессчетном
количестве. Смеются немцы и кричат: "Эй, Сталин, прихо-
ди, разбей нас!" Но только покачнулась в ответ статуя.
В последнюю ночь третьего месяца закончил Вучетич
свой труд, уснули три миллиона его помощников прямо у
ног статуи, вышла луна. Забрался Вучетич на леса к голо-
ве Сталина. Высоко они терялись в облаках. Провел Вуче-
тич рукой по усам, по щекам, по глазам - и вдруг вспых-
нул в зрачках статуи черный огонь. Испугался Вучетич,
спустился к ногам статуи, упал на колени и говорит: "Вот
он я! Я сделал все! Больше ничего не могу."
Раздался тут гром - и рухнули леса. Далеко за линией
фронта в тылу немцев вспыхнул огонь. Закачалась земля, и
вихрь пронесся с Востока на Запад. Вскочили немцы, зак-
ричали: "Сталин идет!" Бросились они бежать освещенные
каким-то ярким светом. И двинулся Сталин со своим камен-
ным войском. Где ступает его нога - лежат раздавленные
немецкие дивизии; где проходит рука - разрушенные города
дымятся; где упадет его взгляд - сожженные танки, само-
леты, орудия.
И гнал он немцев до Берлина. Взял Берлин - и исчез.
Не видали его больше нигде, но до сих пор на территории
Польши и Германии, Чехословакии и Болгарии, Румынии и
Албании находят огромные камни. Говорят, что это воины
его победоносного войска.
А Вучетич и три миллиона его помощников были убиты
первым же немецким ответным залпом. Оттого до сих пор и
не может никто в мире создать ничего подобного.
Москва, 1984
Какому русскому она не есть мать родная,
поющая,
убаюкивающая,
ласкающая,
целующая,
слизывающая кожу,
прикровенные верхние слои следом и обмерзшую,
неискушенную мелкими трудами и привычками оборонительными,
саму мякоть души виноградную в себя всасывая,
через себя глядеть вынуждающую,
своим телом вскидываться,
своим хвостом вздергиваться,
жабрами
пошевеливать,
одышними легкими повеивать,
нежной розовостью девичьего лица вспыхивая,
щитом и мечом стальным поблескивая,
бровями лесистыми,
полушариями холмов влажных вздымаясь,
кожей песчаной пупырчатой подергивая,
себя самого покусывать,
отъедая куски сочные и мясистые,
глазами зернистыми в землю упираясь,
видя тьму,
хляби,
провалы и вскипания густо-маслянистые,
не мочь взгляда оторвать,
отлететь,
отделиться,
прилепиться к чему-то,
пусть малому,
незначительному,
но отдельному,
отдельновисящему,
отдельностоящему,
отдельномыслимому,
чтобы объять ее во всех ее образах,
видах,
проявлениях и блистаниях,
кровоизвержениях,
ужасах,
как это случилось мне в вечереющий час осени Московской поры
густого листопада на кухне у окна прозрачного замерзшего,
видеть ее и единовременно-необъятную и в исторических,
развертывающихся глубинах зарождения до точки незначимой и
облекаемой,
возможно,
моим собственным воображением,
понуждаемым,
правда,
к тому,
как в самой интенции,
так в конкретности образов геральдически основопорождаемых,
когда на дальнем,
высвеченном из общего хаоса чьим-то пристальным
вниманием плотью облекающим,
кусочек оплотненного пространства покачивающегося
некий медведь-Мишка объявился,
травку сочную,
нежную,
сочным телом покачивающуюся,
нежные уста розовые в ожидании сладостном приоткрывающую,
обнюхивал и замер вдруг
Он навалился как медведь
На травку сонную
И позабылось бы - как ведь
У прочих было все
Ан нет вот - народилася
Великая Махроть
Всея Руси
Бывает, утешая плоть
Сидишь и кушаеть лечо
А гллядь - в тарелке не харчо
А беспросветная махроть
Куда бежать! где скрыться-деться!
А что бежать - ты ею с детства
И питаешься
Когда бывает воспаришь
К Сорокину там полетишь
Иль к Кабакову полетишь
Иль к Мухоморам полетишь
К Орлову полетишь:
Мой друг, смотри какая тишь
Какая тишь и благодать
А глядь - из них одна махроть
Лезет
Блядь
Сижу на кухне я за чашкой чая
Вдруг вижу - как пузырь надулась дверь
Кто - спрашиваю - там? - И отвечает:
Да это я, Махроть - великий зверь.
Люблю тебя - Люби - Открой мне двери -
Сама открой, - безумный любовник -
Да воли нет на то твоей и веры -
Ах, веры нет! так и не будет ввек
Здесь моя кухня
Здесь я сижу
Одним прекрасным днем весенним
Следил я птичек в воздухе несенье
Оглядываюсь - Господи-Господь!
Уйди, уйди, проклятая махроть!
Она же глазиком блеснула
И губки язычком лизнула
Крысиным личком, как Лилит
Прильнула к мне и говорит:
Что, блядь, сука
Пидер гнойный
Говно недокушенное
Вынь хуй изо рта
А то картавишь что-то
Тут необходимо авторское пояснение,
что весь мат,
объявляющийся на пределах текста не житейско-повседневного,
представляет собой как-бы язык сакральный,
ныне исчезнувший,
изношенный в своей сакральности
и обнаруживающийся как всплески неких чувств,
неуправляемых обычным житейским жизнепроявлением,
неразрешимых простым словоопределением,
но и не складывающимся,
по причине давней утраченности,
затемненности первооснов,
его породивших,
в систему метафизической осмысленности,
но лишь как изумление,
ясное и недостижимо-несмываемое стояние перед лицом чуда,
светящегося ликом женским,
с набухшим теплым молоком мягкой груди,
покрытой нежным,
растянутой от внутреннего переполнения кожей,
сквозь которую просвечивают чуть расплывачатые
обрисовывающие мягкие изгибы форм,
голубоватые прожилки,
ключицы,
кости плеч и предплечий смутно заострились
от оттягивающей тяжести,
текущей ниже,
ниже,
ниже,
к животу персико-сливовому,
сгущенному и оранжево-матовому от приближения
к центру этой тайны,
пульсирующей и загораживающей всех и самое себя,
тяжести,
укрытой,
явленной во внешнем дрожании окрестного воздуха,
излучений мелькающих,
снующих туда-сюда,
все обнимающих,
закручивающих,
в кокон обвалакивающих и вместе с влагой извергаемых медленно,
медленно смиряя всякое сопротивление,
в себя втягивающих, всасывающих,
растворяющих и изничтожающих с пеньем сладких,
мучительных и все отменяющих,
на одной воле,
в иных недрах коренящихся,
воле неподвластного высшего созерцания
оставляющих быть в рассудке и бытие самоопределяющемся
Гляжу на руку - вот махроть
С неверных пальцев истекает
И прямо в землю утекает
А все мы живы, смертны хоть
И из нее вназад, из тьмы
Чудные личности выходят
И черт-те что здесь происходит
И в высшем смысле - это мы
Сами и есть
Где моя голова
Да приложится
Там махроть-трава
Да обнаружится
С виду синяя
Снутри - красная
Ой, красивая
Да прекрасная
Ой, держите меня
Ой, во мне мечется
Ой, тут всех порешу
А она ответчица
Да неметчица
Пулеметчиуа
Антисоветчица
Стихийная
Веселится, ой
Да гуляется
Да махроть-водой
Упивается
А рыгнет когда
Да повалится
Да махроть-вода
Да изливается
Желтым желтая
Да ядовитая
Лицом юная
Да змеевидная
С легким знамечком
Да разойдися, блядь!
Да в обнимочку
Ой, да ходить-гулять
Полетели
Где осень расставляла чарки
Средь сада на пустых столах
И чудно лаяли овчарки
Словно на дальних берегах
Заглянет путник в сад пустой
Погладит бедную овчарку
Поднимет и заглянет в чарку
А там - Махроть
Всея Руси
Вот на посту стоит он среди ночи
Прозрачный как кристал Милицанер
Она же как ползучий зензивер
Отвсюду лезет разъедая очи
Махроть, махроть, дремучая природа! -
Он говорит ей русским языком:
Вот я! Бери меня! Коль есть на то закон
Не трогай только моего народа
Не губи идею
Она свернувшися лежала
Упершись головою в пах
А он растлил ее, Гундлах
Не убоявшись ее жала
И вот она, махроть, взошла
Цветком пылающим и длинным,
Что по-индийски кундалини
По иудейски же - никак
Тут необходимо авторское пояснение,
что энергия сил,
обозначаемых как кундалини есть аккумуляция
в беспространственную точку до поры дифференцированного
редуцирования их по иерархически постулируемых на все топографии
идеального архетипа человеческого феномена с определенными
кванторами каждого конкретного случая проецирования в конкретные
жизнепроявления суггестируемых майей частных проявлений жизне
пространственных чакр, то есть средостений, синтезирующих в
артикулированном проявлении соития материальных аспектов
объективации Логоса и бескачественный, всепроникающий
аннигилирующий при чистом соприкосновении самих с собой
предельно-критических масс актуальной энергии эманации
бескачественного Нуса, переводимого в другую систему как
Атман-Брахман
Там где Энгельсу
Сияла красота
Там Столыпину
Зияла срамота
А где Столыпину
Сияла красота
Там уж Энгельсу
Зияла срамота
А посередке
Где зияла пустота
Там повылезла
Святая крыса та
И сказала:
Здравствуй, Русь! Привет, Господь!
Вота я - твоя любимая махроть
Вот Рейган изучил Россию
По картам вдоль и поперек
Любовью даже к ней проникся
Как к глупой девочке какой
Вот щас огромными руками
Возьмет ее чтоб отогреть
На жарком мериканском сердце
Глядь - перед ним она стоит
Махроть
Всея Руси
Она стоит, Махроть-девица
Пред нею верткий Бао-дай
Он говорит: Девица, дай!
А сам в гримасах корчит лица
Она же говорит: Бывало
Я многим некогда давала
Поляку некогда давала,
Французу некогда давала
И немцу некогда давала
Что, помнишь сам, потом бывало
Согласен ли
Когда Иосиф Сталин с гор кавказских
С его прямых столбов, небес прозрачных
От птиц, зверей, и змей и пчел певучих
Возговорил на Север дальний глядя:
Приди, приди, Махроть Всея Руси!
И тихо стало
И следом нежный голос раскатился:
А что идти? Я здесь уже - и он
Почувствовал вдруг слабость в сочлененьях
И слабость, слабость, ломота в суставах
И вот уже лежит в хрустальном гробе
И смотрит во все стороны земли
И ясно
Качнется вправо гроб - и нету полумира
Качнется влево - и полмира нету
Качается, смеркается, мутится
И душно, душно вдруг - останови!
Остановил - а там и смерть уже
Повеселилась мать махроть сырая
В наших жилах вовсе не водица
Вовсе и не кровь, похоже хоть
Как у вещей птеродактиль-птицы
В наших жилах древняя махроть
Что течет глубоко под землею
Обретая всевозможный вид
Ото всех приносит нам с тобою
Деток их - а мы как монолит
Неподвижно стоим
Огонь небесный и Махроть
Плывут над нашим полушарьем
Тот слизывает всяку плоть
А эта тихо утешая:
Не плась, не плачь мое дитя
Все вечным счастьем обернется
Вот мать из темноты вернется
А там сибирская земля
Пухом ляжет
Кошачьей походкой Большого театра
И нежными жабрами малого тьятра
И детскими воплями Детского тьятра
Кошачьими жабрами малой дети
Проходит живая всего посреди
Махроть
Всея Руси
Лохмотья затхлого предела
Одолевают... О, Господь
Ветхозаветную махроть
Пошли на аховое дело
Над рыбьим остовом страстей
Вменяя каждый миг в разлуку
Пусть кровию багровит руку
И прахом выстелит постель -
Мы поймем
Читая заповедь дигистий
Под смутным небосводом дат
Как очарованный солдат
В саду египетских династий
Губами чистыми как лед
На полстолетья замирая
Она шевелит черный мед
Ненареченного Китая
Обрубком полустений
В провалах шевеля
Наветчицей растений
Подружкой щавеля
И волчьим чаепитьем
Вонючим пастушком
И мощным бронетанком
И, Господи прости!
Читаемо как на духу прощальном
Возьми и камнем в сердце положи!
Они не мыслят перстию крещальной
Но точат испоконные ножи
Они поют: Чангар, Эсманосохи!
Неимазур, немизамор, шидас!
Садах, садох, сиданувшан, судохи
Она средь них, она поет за нас
Она поет,
поет,