С каждым нашим опытом связан процесс суждения. Опыт есть суждение, которое через восприятие определяет объект. Не будучи отнесены к объекту, восприятия субъективны и индивидуальны. Но отнести их к объекту может только мышление. Посему должны существовать понятия (безразлично, как они произошли или развились), в которых мыслится объект вообще, т. е. первичные понятия, которые служат для суждения о восприятиях и превращения их в опыт. Пусть нам даны восприятия предметов – в них, наверно, дано влияние вещей на наши чувства, но этим они еще не познаны как предметы, да и невозможно из самого предмета познания вывести то, что нужно знать, чтобы быть в состоянии вообще познавать что-нибудь как предмет: ведь представление предмета лишь получается чрез это знание. Далее, предметы опыта не изолированы. В совокупности они образуют единство и нераздельность всеобъемлющего и всепоглощающего опыта, к которому относится весь опыт будущего и прошлого. Так что, подобно тому как для возможности опыта должны иметься понятия, в которых мыслится предмет вообще, так должны иметься и первичные соединения этих понятий: суждения a priori, определяющие существенную для опыта связь его объектов со стороны общей формы. Без таких понятий явления не имели бы для нас объектов, без таких суждений объекты не образовали бы единства опыта. Под природой мы понимаем «бытие вещей, поскольку оно определено общими законами», или всеобщую закономерность явлений, потому что вещи мы воспринимаем как явления. Но то же самое мы понимаем под опытом, ибо только чрез общеобязательное соединение явлений получается опыт в отличие от простого восприятия. Природа вообще и возможный опыт оказываются, таким образом, заменительными понятиями, и на этом основании Кант мог сказать: чувственный мир или вовсе не есть предмет опыта, или есть природа, – и обратно, прибавим мы от себя: чувственный мир есть природа, потому что он есть предмет опыта.
Про априорные основоположения, как, например, всеобщий закон причинности, никогда нельзя доказать, что они суть принципы самих вещей, но можно доказать, что они принципы опыта о вещах и потому именно они априорны, т. е. независимы от опыта, что опыт от них зависит. «В отношении предметов опыта необходимым является все то, без чего само опытное познание этих предметов было бы невозможно. Без этого первоначального отношения к возможному опыту, в котором даны предметы познания, не могло бы быть понято отношение познания к какому-нибудь объекту». Все эмпирические суждения об объектах постоянно или покоятся, или включают в себя первичное суждение, которое относит данные явления к объекту вообще. Кант исходит из этой общей точки зрения при доказательстве основоположений опыта: принципов постоянства субстанции, причинности изменений, взаимодействия вещей и процессов в общности природы.
Все эти принципы связаны между собой; они определяют, объясняют понятие законосообразности природы или опыта вообще. Они определяют общие отношения эмпирических объектов во времени как форме явлений. Абсолютное происхождение или исчезание не может быть предметом опыта – вот на что направлено кантовское доказательство постоянства субстрата явлений; единство опыта, которое есть не что иное, как необходимое единство самого времени, было бы упразднено, если бы что-нибудь могло возникнуть из ничего или превратиться в ничто. Правда, только наблюдение может показать, что именно пребывает, что есть субстрат явлений; но, что во всяком явлении должно быть нечто, существующее во все времена и остающееся неизменным по величине, это всегда уже предполагается при наблюдении, и только при этом предположении возможен опыт во времени. Ибо изменение вообще можно себе представить только в противоположность неизменному состоянию. Что масса сохраняется – это эмпирический закон; что нечто необходимо сохраняется – это закон эмпирического. Допустим, что масса обнаружила свою изменяемость, каковое допущение делается электромагнитной теорией материи; тогда пришлось бы сказать, что она есть изменение чего-то неизменного. Основоположение постоянства субстанции, таким образом, общее принципа сохранения массы и энергии. Оно есть коррелят единства мышления во времени, посему, значит, самый общий закон всех явлений времени как таковых. Точно так же наблюдение должно показать, какое именно изменение предшествовало определенному другому изменению, но что в предшествовавшем непременно должна иметься причина происшедшего изменения, другими словами, что изменение никогда не может происходить само по себе, а только как действие предшествовавшего изменения, этого не в состоянии обнаружить никакое наблюдение. Нельзя выводить общий закон причинности из закономерного и вместе с тем объективного следования восприятий, как это делал Юм, потому что уже для познания того, какое следование восприятий действительно является объективным их следованием, нам необходим этот закон. Последовательность изменений не познается законом причинности и тем более не вызывается им – она раскрывается уже в эмпирическом созерцании самих явлений, но принцип причинности служит для суждения об объективности этой последовательности. Им определяется общая форма того, что происходит в природе, следование всякого изменения из предшествующего изменения. Беспричинное происхождение необходимо исключено из мира природы, потому что время есть форма явлений, и абсолютное начало во времени не может быть предметом опыта. Всякое событие непременно указывает, что оно чем-нибудь обусловлено, и только поэтому мы познаем его как событие – вот все, что говорит всеобщий закон причинности. Юм неопровержимо доказал, что мы не обладаем опытным знанием о сущности причины и о том, чем она производит свое действие, но мы имеем понятие о том, что значит для нашего опыта закон причинности. Причинность есть основоположение опыта изменений, одна из форм, в которых восприятия определяют объект. Постоянство предмета в опыте, или субстанциальность, зависимость, или причинность, изменений и взаимодействие определяют бытие явлений во времени всеобщим, а потому объективно обязательным способом. До Канта субстанция была сущностью, причина – силой; со времени Канта постоянство субстанции и причинность суть законы опыта как такового. Закономерность только потому есть существенное предположение характера действительного, как выразился Гельмгольц, что она является предположением опыта, в котором одном имеется все, что для нас действительно.
Высшие формальные законы опыта, а значит, и природы следует рассматривать как выражения одного единственного принципа. Они выражают единство мыслящего сознания в целокупности восприятия и опыта. Здесь, в этой высшей точке философии знания, первично соединены эмпирический и чистый факторы познавания, содержание и форма опыта. Явления суть представления, получаемые от вещей, и подобно тому как они необходимо должны соответствовать общим формам созерцания, через которые они получаются, т. е. становятся чувственными представлениями, так они должны укладываться в единство мышления, иначе их совсем нельзя было бы себе представлять. Подобно тому, значит, как они имеют отношение к чувственности, они должны быть изначально связаны с рассудком, с мышлением. Это значит: форма явлений должна быть такова, чтобы о явлениях можно было себе составить понятие объекта вообще. Но они в этом смысле объективно постигаемы лишь в том случае, если уже их восприятия и эмпирические отношения этих восприятий связаны между собой так, как этого требуют законы чрез восприятие возможного опыта. Ничто не может быть нами постигнуто опытом, что уже в восприятии своем не соответствует единству мышления. А посему условия опыта суть вместе с тем условия объектов, поскольку они достигают опыта. Они обязательны, если можно так выразиться, для обращенной к нашему опыту стороны самих вещей.
Кантовская теория опыта не должна быть истолковываема субъективистически. В ней нет речи ни об антропологии или психологии, ни об идеализме вещей. Но термин «трансцендентальный идеализм» дал повод к недоразумению, которое исходит от Фихте и стало популярным благодаря Шопенгауэру, и, по-видимому, его так и не удастся устранить. Учение об идеальности общих форм созерцания превратилось в учение об идеальности самих эмпирических, в этих формах созерцаемых вещей, несмотря на то, что Кант громко протестовал против этого искажения своих мыслей: он стремился именно опровергнуть идеализм в «реципированном» смысле слова. Протест был услышан, но никто все-таки не счел нужным видоизменить сообразно с ним свое неправильное понимание. С тех пор беспрестанно приходится слышать толки о «гиперидеалистических» взглядах Канта, несмотря на то, что Кант не только утверждает, но настаивает на том, что внешним явлениям соответствуют реальные вещи, особенность которых проявляется во всех чисто эмпирических отношениях.
Пусть меняются наши основные физические понятия – ныне они, по-видимому, действительно находятся в состоянии изменения; пусть психологический анализ высших душевных функций приведет к открытию новых законов психической жизни – система нашего знания со стороны своего содержания не завершима. Но всякий будущий опыт изначально подвержен законам, без которых вообще невозможен опыт; если это опыт, то для него необходимо обязательны основоположения, определяющие бытие, развитие и сочетание явлений в моментах времени: продолжительности, последовательности и единовременности. Сюда же относится еще один закон, который, соответственно невозвратности времени, нормирует общее направление совершающегося в природе. Исключение из этих законов невозможно, потому что невозможно было бы опытное познание такого исключения. Принципы нашего опытного знания неизменны, прогрессирует только опыт под господством этих принципов.
Литература
К с. 90 и др. «Дальнейшее развитие логики».
1. Сочинения о логическом исчислении: Boole G. «The mathematical analysis of logic» (Кембридж, 1847) и «An investigation of the laws of thought» (Лондон, 1854). Кроме того – Schroder L. «Der Operationkreis des Logikkalkuls» (Лейпциг, 1877) и «Vorlesungen über die Algebra der Logik», 3 тома (Лейпциг, 1890–1895); новейшее сочинение: Russell. «The principles of mathematics». T. I (Кембридж, 1903). Следует еще отметить: Couturat L. «La logidue de Leibniz» (1901). – Можно, как это сделано в тексте, определять формальную, или чистую, логику как анализ мыслимого посредством принципа тожества и выразить, таким образом, тесную связь логики с математическим анализом. Это объяснение отличается тем, что в нем заключается уже указание на подчиненную роль математического анализа по отношению к логическому. Если же хотеть понимать логику как часть математики, то не должно упускать из виду, что она образует ее наиболее общую часть и посему независима от остальных математических доктрин. Понятие числа, на коем покоятся алгебра и анализ, есть то, что отделяет логику от математики в собственном смысле слова. Логические единицы (понятия) не допускают сложения друг с другом; к ним поэтому неприменим возвратный метод умозаключения, который Пуанкаре («La science et l’hypothèse») считает специфически математическим методом, и ходячее выражение «тожественное счисление» следует отвергнуть, как дающее повод к заблуждениям. Впрочем, как отмечено уже в тексте, алгебраическая логика никогда не сумеет вытеснить словесную, т. е. «логическую», логику, все равно как никакая «пазилогия», или «пазилингва», не в состоянии заменить живого языка.
2. Методологические изложения логики. Из немецких авторов следует отметить следующих: Sigwart Ch. «Logik». T. 1: «Die Lehre vom Urteil, vom Begriff und vom Schluss». 2-е изд. (Тюбинген, 1899), 3-е изд. (1905). T. 2: «Die Methodenlehre», 2-е изд. (1893); Wundt W. «Logik. Eine Untersuchung der Prinzipien der Erkenntnis und der Metoden wissenschaftlicher Forschung». Т. 1: «Allgemeine Logik und Erkenntnistheorie», 3-е изд. (Штутгарт, 1906); T. 2 (в 2-х отделах): «Methodenlehre», 2-е изд. (1894-95); Erdmann В. «Logik». Т. 1: «Logische Elementarlehre» (Галле, 1892). – Из прежних сочинений все еще заслуживает внимания: Lotze H. «Logik» (Лейпциг, 1874; 2-е изд. – 1881). Из английских авторов Bosanquet В. «Logic or the morphology of knowledge», в 2-х т. (Оксфорд, 1888), стоит близко к воззрениям Лотце. Из прежних сочинений английской литературы исторически самым важным остается до сих пор J. Stuart Mill: «A system of logic, rationative and inductive», впервые изданное в 1843 г. в Лондоне; по существу, важнее его W. Stanley Jevons: «The principles of science» (Лондон, 1874). Джевонс особенно развил теорию индукции. Из немецких логиков Зигварт принял методологию Джевонса.
К с. 96 и др. Платон и Галилей. Аналитический метод Платона и эмпирический метод Галилея не только внутренне связаны между собой, как показано в тексте, но между ними, по всей вероятности, имеется и историческая связь. Вивиани сообщает нам, что Галилей во время пребывания в Пизе усердно изучал Платона, сочинения которого он ценил неизмеримо высоко. Уже тогда он во время диспутов был опасным противником для тех, кто защищал Аристотеля против Платона. Позднее в сочинениях Галилея повсюду замечаются следы долгого и глубокого изучения Платона.
Галилей неоднократно цитирует из «Менона» место относительно анамнезиса, припоминания, и дает ему свое собственное оригинальное толкование. Он относит его к познанию таких положений, которые постигаются нами самым верным и совершенным образом, т. е. к познанию математических предложений. Но в «Меноне» дано самое отчетливое изложение аналитического метода Платона. Кеплер в письме к Галилею также называет Платона и Пифагора истинными учителями своими и Галилея. Гений Платона, возрожденный в искусстве Микеланджело, содействовал, таким образом, и созданию новой науки.
К с. 96–97. Единство научного метода. – Против него: Rickert H. «Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung. Eine logische Einleitung in die historischen Wissenschaften» (Тюбинген и Лейпциг, 1902) и «Geschichtsphilosophie» (в сборнике «Die Philosophie des 20. Jahrhunderts, Festschrift für Kuno Fischer», изд. в Гейдельберге в 1905 г.). Риккерт отличает «генерализирующую» точку зрения естественных наук от индивидуализирующей точки зрения исторических наук в широком смысле слова; но когда он первую отожествляет с пониманием, отвлекающимся от оценки, а вторую – с оценивающим пониманием и утверждает, что только для оценивающих существ имеется «история», то он, очевидно, имеет в виду историю в узком смысле, так называемую им «культурную науку», которую он противополагает естествознанию. Но таким образом фактически вновь создается то различие между естественными науками и науками о духе, которое Риккерт оспаривает с логических точек зрения. Общие понятия ценности, которыми историк, по требованию Риккерта, должен руководиться при выборе своего материала, указываются не исторической наукой, а философией истории, и в этом заключается признание того, что существует историческая наука без предварительного отнесения к понятиям ценности. На практике исследования историк при выборе материала действительно-таки исходит не из точек зрения ценности, а сообразуется со степенью исторического значения фактов, что, в свою очередь, обусловливается целью исследования. В зависимости от того, в какой связи историк рассматривает какой-нибудь исторический факт, совершенно меняется отводимое ему место; объективная его ценность, напротив, остается одной и той же. Правда, по Риккерту, историк не должен, собственно, заниматься оценкой своих объектов, он их только должен относить к ценностям, но психологически это неисполнимое требование, так как относить что-нибудь к ценностям и оценивать составляет один и тот же неделимый акт суждения. Так как всякое историческое событие однократно и совершилось одним единственным образом, то возможно только одно-единственное истинное историческое изложение его, как бы историки лично ни расходились в оценке события. «Генерализирующий» метод естественных наук имеет, по Риккерту, своей целью создание системы понятий, находящихся друг к другу в отношении подчинения и подчиненности и образованных путем устранения всего индивидуального; античная натурфилософия действительно ставила себе эту цель. Но поскольку несомненно, что абстракция и анализ – различные вещи, постольку же понятие закона современной науки отличается от родовых и формальных понятий античной философии. Несомненно, что естествоиспытатель, если ему угодно, также нисходит к реальным вещам и процессам, – выводит же он законы из вещей и процессов действительности. Чтобы вернуться к реальным процессам, ему стоит только определить постоянные в своих формулах. Но в то время как естествоиспытателю даны факты и он отыскивает законы, историк, наоборот, отыскивает факты, так как они относятся к прошлому и существуют только в своих действиях, в том числе и в исторических источниках законы же, по которым он их отыскивает, имеются у него в виде данных или предположений. Но в этом заключается противоположность не методов, а только исходных точек для применения методов. Не индивидуальная точка зрения в отличие от общей, а стремление к цельности, к духовным единствам и системам отличает историю в тесном смысле от анализирующего естествознания. Но совокупность предмета, который распределяется между этими обеими областями знания, индивидуальна: это – однократная, находящаяся в едином процессе развития действительность.
Про априорные основоположения, как, например, всеобщий закон причинности, никогда нельзя доказать, что они суть принципы самих вещей, но можно доказать, что они принципы опыта о вещах и потому именно они априорны, т. е. независимы от опыта, что опыт от них зависит. «В отношении предметов опыта необходимым является все то, без чего само опытное познание этих предметов было бы невозможно. Без этого первоначального отношения к возможному опыту, в котором даны предметы познания, не могло бы быть понято отношение познания к какому-нибудь объекту». Все эмпирические суждения об объектах постоянно или покоятся, или включают в себя первичное суждение, которое относит данные явления к объекту вообще. Кант исходит из этой общей точки зрения при доказательстве основоположений опыта: принципов постоянства субстанции, причинности изменений, взаимодействия вещей и процессов в общности природы.
Все эти принципы связаны между собой; они определяют, объясняют понятие законосообразности природы или опыта вообще. Они определяют общие отношения эмпирических объектов во времени как форме явлений. Абсолютное происхождение или исчезание не может быть предметом опыта – вот на что направлено кантовское доказательство постоянства субстрата явлений; единство опыта, которое есть не что иное, как необходимое единство самого времени, было бы упразднено, если бы что-нибудь могло возникнуть из ничего или превратиться в ничто. Правда, только наблюдение может показать, что именно пребывает, что есть субстрат явлений; но, что во всяком явлении должно быть нечто, существующее во все времена и остающееся неизменным по величине, это всегда уже предполагается при наблюдении, и только при этом предположении возможен опыт во времени. Ибо изменение вообще можно себе представить только в противоположность неизменному состоянию. Что масса сохраняется – это эмпирический закон; что нечто необходимо сохраняется – это закон эмпирического. Допустим, что масса обнаружила свою изменяемость, каковое допущение делается электромагнитной теорией материи; тогда пришлось бы сказать, что она есть изменение чего-то неизменного. Основоположение постоянства субстанции, таким образом, общее принципа сохранения массы и энергии. Оно есть коррелят единства мышления во времени, посему, значит, самый общий закон всех явлений времени как таковых. Точно так же наблюдение должно показать, какое именно изменение предшествовало определенному другому изменению, но что в предшествовавшем непременно должна иметься причина происшедшего изменения, другими словами, что изменение никогда не может происходить само по себе, а только как действие предшествовавшего изменения, этого не в состоянии обнаружить никакое наблюдение. Нельзя выводить общий закон причинности из закономерного и вместе с тем объективного следования восприятий, как это делал Юм, потому что уже для познания того, какое следование восприятий действительно является объективным их следованием, нам необходим этот закон. Последовательность изменений не познается законом причинности и тем более не вызывается им – она раскрывается уже в эмпирическом созерцании самих явлений, но принцип причинности служит для суждения об объективности этой последовательности. Им определяется общая форма того, что происходит в природе, следование всякого изменения из предшествующего изменения. Беспричинное происхождение необходимо исключено из мира природы, потому что время есть форма явлений, и абсолютное начало во времени не может быть предметом опыта. Всякое событие непременно указывает, что оно чем-нибудь обусловлено, и только поэтому мы познаем его как событие – вот все, что говорит всеобщий закон причинности. Юм неопровержимо доказал, что мы не обладаем опытным знанием о сущности причины и о том, чем она производит свое действие, но мы имеем понятие о том, что значит для нашего опыта закон причинности. Причинность есть основоположение опыта изменений, одна из форм, в которых восприятия определяют объект. Постоянство предмета в опыте, или субстанциальность, зависимость, или причинность, изменений и взаимодействие определяют бытие явлений во времени всеобщим, а потому объективно обязательным способом. До Канта субстанция была сущностью, причина – силой; со времени Канта постоянство субстанции и причинность суть законы опыта как такового. Закономерность только потому есть существенное предположение характера действительного, как выразился Гельмгольц, что она является предположением опыта, в котором одном имеется все, что для нас действительно.
Высшие формальные законы опыта, а значит, и природы следует рассматривать как выражения одного единственного принципа. Они выражают единство мыслящего сознания в целокупности восприятия и опыта. Здесь, в этой высшей точке философии знания, первично соединены эмпирический и чистый факторы познавания, содержание и форма опыта. Явления суть представления, получаемые от вещей, и подобно тому как они необходимо должны соответствовать общим формам созерцания, через которые они получаются, т. е. становятся чувственными представлениями, так они должны укладываться в единство мышления, иначе их совсем нельзя было бы себе представлять. Подобно тому, значит, как они имеют отношение к чувственности, они должны быть изначально связаны с рассудком, с мышлением. Это значит: форма явлений должна быть такова, чтобы о явлениях можно было себе составить понятие объекта вообще. Но они в этом смысле объективно постигаемы лишь в том случае, если уже их восприятия и эмпирические отношения этих восприятий связаны между собой так, как этого требуют законы чрез восприятие возможного опыта. Ничто не может быть нами постигнуто опытом, что уже в восприятии своем не соответствует единству мышления. А посему условия опыта суть вместе с тем условия объектов, поскольку они достигают опыта. Они обязательны, если можно так выразиться, для обращенной к нашему опыту стороны самих вещей.
Кантовская теория опыта не должна быть истолковываема субъективистически. В ней нет речи ни об антропологии или психологии, ни об идеализме вещей. Но термин «трансцендентальный идеализм» дал повод к недоразумению, которое исходит от Фихте и стало популярным благодаря Шопенгауэру, и, по-видимому, его так и не удастся устранить. Учение об идеальности общих форм созерцания превратилось в учение об идеальности самих эмпирических, в этих формах созерцаемых вещей, несмотря на то, что Кант громко протестовал против этого искажения своих мыслей: он стремился именно опровергнуть идеализм в «реципированном» смысле слова. Протест был услышан, но никто все-таки не счел нужным видоизменить сообразно с ним свое неправильное понимание. С тех пор беспрестанно приходится слышать толки о «гиперидеалистических» взглядах Канта, несмотря на то, что Кант не только утверждает, но настаивает на том, что внешним явлениям соответствуют реальные вещи, особенность которых проявляется во всех чисто эмпирических отношениях.
Пусть меняются наши основные физические понятия – ныне они, по-видимому, действительно находятся в состоянии изменения; пусть психологический анализ высших душевных функций приведет к открытию новых законов психической жизни – система нашего знания со стороны своего содержания не завершима. Но всякий будущий опыт изначально подвержен законам, без которых вообще невозможен опыт; если это опыт, то для него необходимо обязательны основоположения, определяющие бытие, развитие и сочетание явлений в моментах времени: продолжительности, последовательности и единовременности. Сюда же относится еще один закон, который, соответственно невозвратности времени, нормирует общее направление совершающегося в природе. Исключение из этих законов невозможно, потому что невозможно было бы опытное познание такого исключения. Принципы нашего опытного знания неизменны, прогрессирует только опыт под господством этих принципов.
Литература
А. Логика
К с. 83–85. О логике Аристотеля, кроме книги Prantl C. «Geschichte der Logik im Abendlande» I. Abschnitt IV (Лейпциг, 1855), во многих отношениях исчерпывающее сочинение Maier H. «Die Syllogistik des Aristoteles» (Тюбинген, 1896–1900), особенно вторая часть второй половины «Логическая теория силлогизма и происхождение аристотелевской логики».К с. 90 и др. «Дальнейшее развитие логики».
1. Сочинения о логическом исчислении: Boole G. «The mathematical analysis of logic» (Кембридж, 1847) и «An investigation of the laws of thought» (Лондон, 1854). Кроме того – Schroder L. «Der Operationkreis des Logikkalkuls» (Лейпциг, 1877) и «Vorlesungen über die Algebra der Logik», 3 тома (Лейпциг, 1890–1895); новейшее сочинение: Russell. «The principles of mathematics». T. I (Кембридж, 1903). Следует еще отметить: Couturat L. «La logidue de Leibniz» (1901). – Можно, как это сделано в тексте, определять формальную, или чистую, логику как анализ мыслимого посредством принципа тожества и выразить, таким образом, тесную связь логики с математическим анализом. Это объяснение отличается тем, что в нем заключается уже указание на подчиненную роль математического анализа по отношению к логическому. Если же хотеть понимать логику как часть математики, то не должно упускать из виду, что она образует ее наиболее общую часть и посему независима от остальных математических доктрин. Понятие числа, на коем покоятся алгебра и анализ, есть то, что отделяет логику от математики в собственном смысле слова. Логические единицы (понятия) не допускают сложения друг с другом; к ним поэтому неприменим возвратный метод умозаключения, который Пуанкаре («La science et l’hypothèse») считает специфически математическим методом, и ходячее выражение «тожественное счисление» следует отвергнуть, как дающее повод к заблуждениям. Впрочем, как отмечено уже в тексте, алгебраическая логика никогда не сумеет вытеснить словесную, т. е. «логическую», логику, все равно как никакая «пазилогия», или «пазилингва», не в состоянии заменить живого языка.
2. Методологические изложения логики. Из немецких авторов следует отметить следующих: Sigwart Ch. «Logik». T. 1: «Die Lehre vom Urteil, vom Begriff und vom Schluss». 2-е изд. (Тюбинген, 1899), 3-е изд. (1905). T. 2: «Die Methodenlehre», 2-е изд. (1893); Wundt W. «Logik. Eine Untersuchung der Prinzipien der Erkenntnis und der Metoden wissenschaftlicher Forschung». Т. 1: «Allgemeine Logik und Erkenntnistheorie», 3-е изд. (Штутгарт, 1906); T. 2 (в 2-х отделах): «Methodenlehre», 2-е изд. (1894-95); Erdmann В. «Logik». Т. 1: «Logische Elementarlehre» (Галле, 1892). – Из прежних сочинений все еще заслуживает внимания: Lotze H. «Logik» (Лейпциг, 1874; 2-е изд. – 1881). Из английских авторов Bosanquet В. «Logic or the morphology of knowledge», в 2-х т. (Оксфорд, 1888), стоит близко к воззрениям Лотце. Из прежних сочинений английской литературы исторически самым важным остается до сих пор J. Stuart Mill: «A system of logic, rationative and inductive», впервые изданное в 1843 г. в Лондоне; по существу, важнее его W. Stanley Jevons: «The principles of science» (Лондон, 1874). Джевонс особенно развил теорию индукции. Из немецких логиков Зигварт принял методологию Джевонса.
К с. 96 и др. Платон и Галилей. Аналитический метод Платона и эмпирический метод Галилея не только внутренне связаны между собой, как показано в тексте, но между ними, по всей вероятности, имеется и историческая связь. Вивиани сообщает нам, что Галилей во время пребывания в Пизе усердно изучал Платона, сочинения которого он ценил неизмеримо высоко. Уже тогда он во время диспутов был опасным противником для тех, кто защищал Аристотеля против Платона. Позднее в сочинениях Галилея повсюду замечаются следы долгого и глубокого изучения Платона.
Галилей неоднократно цитирует из «Менона» место относительно анамнезиса, припоминания, и дает ему свое собственное оригинальное толкование. Он относит его к познанию таких положений, которые постигаются нами самым верным и совершенным образом, т. е. к познанию математических предложений. Но в «Меноне» дано самое отчетливое изложение аналитического метода Платона. Кеплер в письме к Галилею также называет Платона и Пифагора истинными учителями своими и Галилея. Гений Платона, возрожденный в искусстве Микеланджело, содействовал, таким образом, и созданию новой науки.
К с. 96–97. Единство научного метода. – Против него: Rickert H. «Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung. Eine logische Einleitung in die historischen Wissenschaften» (Тюбинген и Лейпциг, 1902) и «Geschichtsphilosophie» (в сборнике «Die Philosophie des 20. Jahrhunderts, Festschrift für Kuno Fischer», изд. в Гейдельберге в 1905 г.). Риккерт отличает «генерализирующую» точку зрения естественных наук от индивидуализирующей точки зрения исторических наук в широком смысле слова; но когда он первую отожествляет с пониманием, отвлекающимся от оценки, а вторую – с оценивающим пониманием и утверждает, что только для оценивающих существ имеется «история», то он, очевидно, имеет в виду историю в узком смысле, так называемую им «культурную науку», которую он противополагает естествознанию. Но таким образом фактически вновь создается то различие между естественными науками и науками о духе, которое Риккерт оспаривает с логических точек зрения. Общие понятия ценности, которыми историк, по требованию Риккерта, должен руководиться при выборе своего материала, указываются не исторической наукой, а философией истории, и в этом заключается признание того, что существует историческая наука без предварительного отнесения к понятиям ценности. На практике исследования историк при выборе материала действительно-таки исходит не из точек зрения ценности, а сообразуется со степенью исторического значения фактов, что, в свою очередь, обусловливается целью исследования. В зависимости от того, в какой связи историк рассматривает какой-нибудь исторический факт, совершенно меняется отводимое ему место; объективная его ценность, напротив, остается одной и той же. Правда, по Риккерту, историк не должен, собственно, заниматься оценкой своих объектов, он их только должен относить к ценностям, но психологически это неисполнимое требование, так как относить что-нибудь к ценностям и оценивать составляет один и тот же неделимый акт суждения. Так как всякое историческое событие однократно и совершилось одним единственным образом, то возможно только одно-единственное истинное историческое изложение его, как бы историки лично ни расходились в оценке события. «Генерализирующий» метод естественных наук имеет, по Риккерту, своей целью создание системы понятий, находящихся друг к другу в отношении подчинения и подчиненности и образованных путем устранения всего индивидуального; античная натурфилософия действительно ставила себе эту цель. Но поскольку несомненно, что абстракция и анализ – различные вещи, постольку же понятие закона современной науки отличается от родовых и формальных понятий античной философии. Несомненно, что естествоиспытатель, если ему угодно, также нисходит к реальным вещам и процессам, – выводит же он законы из вещей и процессов действительности. Чтобы вернуться к реальным процессам, ему стоит только определить постоянные в своих формулах. Но в то время как естествоиспытателю даны факты и он отыскивает законы, историк, наоборот, отыскивает факты, так как они относятся к прошлому и существуют только в своих действиях, в том числе и в исторических источниках законы же, по которым он их отыскивает, имеются у него в виде данных или предположений. Но в этом заключается противоположность не методов, а только исходных точек для применения методов. Не индивидуальная точка зрения в отличие от общей, а стремление к цельности, к духовным единствам и системам отличает историю в тесном смысле от анализирующего естествознания. Но совокупность предмета, который распределяется между этими обеими областями знания, индивидуальна: это – однократная, находящаяся в едином процессе развития действительность.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента