Страница:
В течение длительного времени одним из главных вопросов советской диалектологии было установление и уточнение границ украинских влияний в говорах Дона. Одновременно с этим очевидное воздействие тюркских, некоторых кавказских языков и арабского практически осталось без внимания, не изучается, а лишь констатируется.
Наиболее своеобразная часть говоров – лексика донских казаков – не изучалась в том аспекте, в котором изучается традиционная культура казаков – по линии оппозиции мужской/женский. Между тем составление словника к словарю мужской субкультуры показало большое значение лексики тюркского, арабского происхождения. Известно, что мужчины под влиянием образования и службы в армии значительно быстрее утрачивали фонетическую характерность говора, тяготея к литературной норме. Однако лексика мужской субкультуры, хотя и постоянно обновлявшаяся, сохранила обширный пласт лексических единиц, который нуждается в специальном анализе и осмыслении.
Исследователями в последние годы отмечен рост интереса к народной речи, к повышению ее статуса. Эта тенденция особенно очевидной стала с началом возрождения казачества. Выходцы из казачьей среды в своем большинстве считают важным и необходимым знание как литературного, так и народного языка и умение правильно выбирать между двумя этими формами в зависимости от ситуации общения.
Наиболее документированной сферой является фольклор донских казаков, первые записи которого относятся к XVII веку (словесные тексты заговоров и песен) и с записью напева к XVIII в.
Обширность фольклорного наследия донских казаков затрудняет его целостное описание. Ученых привлекала в основном песня, которой посвящены многочисленные исследования, в том числе и опыты классификации. Песенные жанры достаточно полно, но не исчерпывающе отражены в пятитомном своде А.М. Листопадова «Песни донских казаков» и позднейших публикациях. Издания прозаического фольклора не столь многочисленны и систематичны. Но в совокупности с неопубликованными полевыми материалами они дают основание для обобщений.
Учитывая взгляд на наследие самих носителей традиции, к жанрам казачьего фольклора мы должны отнести те, что развивались и сохранялись в воинской среде, в условиях похода, вне поселений. В науке утвердилась расширительная трактовка системы жанров казачьего фольклора, согласно которой к нему относят все бытовавшие и передававшиеся из поколения в поколение виды фольклора. Их состав и соотношение со временем менялись.
Специфика донского фольклора определяется разграничением жанров по функционированию во внешнем и внутреннем быту. Этот подход, положенный в основание дореволюционных песенных сборников и выработанный на песенном материале, применим и к жанровой системе в целом. В качестве генерального разделителя в этом случае выступает пространственная оппозиция внешний/внутренний.
К жанрам внешнего быта должны быть отнесены исторические предания, устные рассказы, военные заговоры; исторические и лирические «молодецкие» песни, различные по форме (преимущественно протяжные разного уровня распетости) и маршевые пешего и конного строев (под шаг или аллюры коня). К жанрам внутреннего быта внеобрядовые – сказки, предания, легенды и былички, заговоры, связанные с лечебной и любовной магией; обрядовые приуроченные песни и речитации – календарные (зимнего и весенне-летнего цикла), семейно-бытовые (предназначенные детям песенки и приговорки, свадебные и похоронные песни и причитания), хороводные (игровые и плясовые) преимущественно приуроченные былинные (термин А.М. Листопадова) и балладные песни, лирические, различной тематики, духовные стихи и псалмы. И хотя при таком делении нас не удовлетворяет повторяемость жанров в группах в результате подразделения их по бытованию, репертуар и художественно-выразительные средства обеих жанровых групп оказываются в значительной степени дифференцированными.
Так исторически сложилось, что жанры внешнего быта стали средоточием самобытного, уникального начала донской культуры. Но со временем именно через них в дальнейшем происходило его «размывание».
Центральным элементом системы казачьего фольклора является песня. Высоко оцениваемая самими носителями, охватывающая важнейшие сферы жизнедеятельности, доминирующая количественно и качественно, она в наивысшей степени аккумулирует своеобразные черты донского фольклора. По данным исследований, проведенных автором, на начало XX века полковой репертуар исчислялся примерно тремя сотнями песен и был представлен распетыми бивуачными (около 200), строевыми подвижными периодической структуры (около 80) и полковыми плясовыми (выявлено около 40 наименований). Репертуар отдельного полка, как показывает изучение полевых опросных листов, был приблизительно вдвое меньше. Бытовой репертуар можно определить в границах 300–350 песен и речитаций. В наиболее «песенных» станицах в 70-е годы прошедшего XX века репертуар одного исполнителя мог исчисляться огромным количеством песенных образцов (до 500). В то же время записи прозаических жанров в пределах отдельных поселений представлены двумя-тремя десятками. Носителями этого пласта фольклора является не вся община, а ограниченный круг лиц. Подчеркивая высокий статус исторической песни, В.К. Соколова писала: «Отрывки из песен вставляются казаками в предания для подтверждения достоверности рассказываемого: «Про это и песня есть».
«Служивские» песни внешнего быта и могут быть названы собственно казачьими. Весь корпус песенных текстов – исторических, эпических и лиро-эпических и собственно лирических – отмечен общностью поэтических приемов и принципов изложения. Разграничить их можно на «сюжетные» (с устойчивой последовательностью и связью сюжетно-поэтических мотивов и завершенностью развития темы); «квазисюжетные», в которых наблюдается смешение текстов и принцип концентрации образного содержания и несюжетные. Первая группа представлена песнями на историческую тему, поводом к созданию которых послужили действительные факты истории. Стремление к конкретизации проявляет себя в детальном описании картины штурма, осады крепости, переправы и т. п. Эпическая обобщенность – в формульности поэтического языка и комбинаторности мотивов, способствующей абстрагированию от конкретных событий и персонажей, благодаря чему, по мнению Б.М. Путилова, в исторических песнях преодолевается сюжетная замкнутость раннего эпоса.
Во вторую входят лирические и исторические песни, композиция которых основана на «ступенчатом сужении образа». Цепочка символов и метафор придает им картинно-созерцательный характер, заменяющий действенность былин и баллад. Используемый в лирике для описания «лествицы чувств» (А.С. Пушкин), этот принцип высказывания в поэтике исторических песен применяется преимущественно для описания пространства.
Тексты песен обеих групп имеют открытый, незавершенный характер, что осознано исполнителями как особое качество недосказанности и неисчерпаемости песни: «Песню до конца не доигрывают, жене правды не сказывают».
Группу несюжетных составляют походные песни-славы (боевые, удалые) о героях и сражениях.
С музыкальной стороны казачьи песни характеризуются, в первую очередь, протяжностью – одним из высоко оцениваемых качеств, воплощающих неограниченность пространства: «Песня казачья – чтоб ни конца, ни краю не было». Наличие или отсутствие характерных композиционных признаков – вставок, повторов, обрывов слов – позволяет подразделить песни на периодические и непериодические («без колен» и с «коленами», «прямые» и «вилюжистые», поющиеся «почаще» и «пореже»). Первые восходят к напевам хороводных песен, вторые – к речитативно-декламационным жанрам эпоса и обрядового фольклора (причитаниям).
С конца XVIII и на протяжении XIX века возникает и расширяется репертуар строевых походных песен (кавалерийских и под шаг). Их структура определяется ритмами движения и новым силлабо-тоническим стихом. Широко распетые протяжные песни отходят в разряд бивуачных, исполняемых на отдыхе, «в офицерском собрании, при чистке оружия и уборке лошадей». В них возрастает вокальное мелизматическое и хоровое начало. На привалах исполняются и популярные плясовые, известные по сборникам с конца XVIII века.
Распевая стихи современных поэтов, разрабатывавших казачью тему, казаки нередко «переинтонировали» музыку композиторов-профессионалов и дилетантов (О. Козловского, А. Варламова, Е. Шашиной и др.). К оригинальным чертам казачьих песен следует отнести развитую форму полифонического многоголосия, ритмическую организацию и характер артикуляции.
Характеристике многоголосия посвящен ряд обстоятельных исследований. Выделяя самые существенные аспекты, отметим, что коллективное пение понимается исполнителями как «беседа», диалог, реализуемый в певческой форме. Отсюда установка на мелодическую и артикуляционную индивидуализацию и взаимную дополняемость (комплементарность) голосовых партий (включение и выключение голосов, прием прерывания ключевого слова на ударном слоге и перебивки текста в разных голосах).
В ритмическом строении это, прежде всего, различные проявления симметрии (периодичности и зеркальности), в протяжных песнях проявляющиеся во временной пропорции предударной и заударной частей композиционной единицы. В строевых и полковых плясовых – взаимообусловленность динамических акцентов песни и движений всадника, особые приемы огласовки текста, связывающие скандируемые слоги в непрерывную цепь («играть с зацепом») или имитирующие подскок.
Для песен службы характерна гибкость и приспособляемость; чрезвычайно распространено бытование одной и той же песни в разных формах (бивуачной и строевой, под шаг в колонне и пляску), темпах и композиционных редакциях различного уровня распетости («покороче» и с «растяжками»). Один текст может соединяться с разными напевами, и, наоборот, один напев с несколькими текстами. При этом существенной роли не играет возможное различие в ритмической организации, легко преодолеваемое необходимой «расстановкой» слов – сжатием или расширением стиха.
Ни бытовой, ни воинский репертуар, несмотря на существовавшие запреты на пение в службе домашних песен, замкнутостью не обладал, что особенно важно было для сохранения «служивского» после утраты им прямых функций. И в «службу» из дома попадали иногда песни, никакого отношения к ней не имеющие.
Эпические, лирические, сатирические и промежуточные жанры можно лишь условно отнести к не приуроченным, поскольку обстоятельства их исполнения все же вполне определенны: это время отдыха, прием гостей с застольем («беседа») или эпизоды праздников и ритуалов, называемые «гульбой».
В этой части репертуара имеется группа жанров, предполагающих преимущественно мужское или смешанное исполнение. Таковы былинные, приуроченные в большинстве местностей к «каравайным обедам» или свадебному пиру, и эпические песни о зверях и птицах, звучащие при встрече родными жениха родителей невесты – «вечерних». Они представлены (суммарно) 14 сюжетами (в первом полутоме свода А.М. Листопадова помещено 65 записей, включая многочисленные варианты). В отдельно взятом населенном пункте (станице, хуторе) свою функцию сохраняли два-три подобных сюжета (например «Добрыня и Алеша» или «Отъезд Добрыни из дома», «Сватовство Ивана Гардиновича» – в гульбе, «Залетал-то бы, залетал млад сизой орел» или «Не пыль-то кура в поле подымалася» или «Сокол и Соколинка» при встрече «сватов»). Еще три-четыре находились в сфере памяти («Добрыня и Маринка», «Как и жил-то, был Микита» и др.). Практически весь этот репертуар сейчас относится к сфере памяти и исполняется по просьбе фольклористов, местных краеведов или других ценителей старины. К этой группе примыкают некоторые баллады – так называемые вдовские («Хоромы мои, хоромы высокие», «Из-под камушка, из-под белого») и исторические песни («Отчего Москва загоралася»).
Балладный репертуар представлен общеславянскими, русскими и местными донскими сюжетами («Вдова и Дунай», «Дочка-пташка», «Мать-детоубийца», «Как поехал королевич на дуваньицу», «Князь Волконский и девочка», «Бабочка зелье делала», «Татары шли, ковылу жгли», «За донским казаком был большой погон»). Популярностью пользовались литературные баллады С.Т. Аксакова, В.В. Крестовского.
Эпические и лироэпические тексты распеты преимущественно в протяжной форме. Лишь некоторые, несмотря на многоголосное существование, устойчиво сохраняют декламационную основу и ассоциируются в нашем представлении с северными старинами. Своеобразие звучанию придает тембровое смешение. Если эпический текст поется на свадьбе, то каждая страта сохраняет свой тембровый стереотип: в отличие от практики женского пения «под мужчин», то есть низкими «грубыми» голосами, здесь часто многоголосие приобретает черты ярусности, поскольку женские партии звучат в высоком регистре («тонкие голоса»).
Особую группу эпоса составляют скоморошины («камарошные»), представленные классическими сюжетами – «Дурней», и вариантами «Птичьей свадьбы». Они фиксировались как в сказовой форме, так и в сочетающей прозаическое повествование, пение и говорной стих, пантомиму. Они входят и в мужской, и в женский репертуар. Но более типичны для донской традиции песни-небылицы: «На дубу свинья гнездышко свила», «Как донские казаки рыболовнички», «А мы ноня гуляли», «Как кума-то к куме в решете приплыла», «Как сидел комар на дубочку» и др. Записана и песня о скоморохах – «Ой, шли веселые, разговаривали». В небылицах игра формой используется как художественный прием, поэтому вполне логично предположить их профессиональное (скоморошье) происхождение. По стилевому воплощению этой группе близки сюжеты демократической сатиры XVII в. (например, «Фома и Ерема»), бытующие в песенной форме.
Женские приуроченные песни не столь оригинальны, как мужские, и в основном повторяют соответствующие жанровые типы русской традиции (юго-западной, центральнорусской и северной). В колыбельных, причитаниях об умерших, свадебных песнях лишь иногда обнаруживается влияние мужской воинской культуры, проявляющееся во включении сюжетно-поэтических мотивов и синтаксических формул мужского фольклора, использовании местно-характерных песенных интонационных стереотипов.
Семейно-обрядовые жанры одиночной исполнительской традиции представлены колыбельными, потешками, относимыми к материнскому фольклору, и причитаниями по умершим. Для первых типичен корпус текстов и напевов, известных на значительной территории. Если записи колыбельных и потешек нашли отражение в публикациях последних лет, то причитания пока еще остаются в экспедиционных коллекциях.
Поэтические тексты материнского фольклора по преимуществу бытового содержания. Мифопоэтическое начало проявляется в ключевых образах – носителях сна (коты, голуби). Таковы же и образы иного мира – «горы крутые», «леса темные».
Напевы их по структурным признакам и мелодике можно подразделить на две группы – близкие песенным, стабильные и декламационные вариативные. Наиболее типичны тексты с семи-слоговым стихом (при варьировании число слогов сокращается до четырех-шести). Ритмический рисунок и господствующая мелодическая формула (терции с субквартой), широко распространены за пределами Дона, как у славянских, так и у тюркских и финно-угорских народов. Часто колыбельные и потешки интонируют на один напев. В этом случае их жанровое различие с музыкальной стороны определятся особенностями артикуляции, то есть лежат в сфере исполнительства. На Среднем и Верхнем Дону потешки поют на напевы прибасок или хороводных песен.
В репертуар, предназначенный детям, нередко втягиваются другие жанры. Таковы прибаски под пляску – «Казак, казачок», «Ой, тюх, тюх, тюх», «А чу-чу, чу-чу, чу-чу» и др.; скоморошины и небылицы – «Сова моя, совушка», «Посидите гости, побеседуйте» («На дубу свинья»). На Бузулуке в качестве колыбельной бытует баллада «Татары шли, ковылу жгли».
Местные причитания по умершим записаны в экспедициях преимущественно в виде поминальных. Во многих местностях исполнители не различают собственно погребальные («при покойнике») и поминальные («когда вспоминают»). Последние представлены характерным для большинства славянских традиций типом импровизационных причитаний нестабильной структуры. Поэтические тексты содержат типичный набор сюжетно-поэтических мотивов – дороги, утраты, и заговорные мотивы («Расступися, мать сыра земля» и пр.). Широко используются приемы иносказания лирических песен. Наиболее типичны для донской традиции две редакции формульного напева. Один – узкообъемный, исполняемый в декламационной манере с равномерным произнесением слогов, по манере близок приговорам. Второй – более мелодичный, за счет распевания слогов и непериодического ритма. В записях имеются и не вполне обычные по интонационному строению причитания в пентатонике, типичной для донских песен.
Календарные и свадебные обряды, как и закрепленные за ними фольклорные жанры, существуют сегодня в редуцированном, ослабленном виде. Календарные представлены зимними песнями обхода дворов и весенними хороводами. Все другие случаи функционирования песен в календарных обрядах являются результатом вторичной приуроченности.
Зимние святочные песни известны в трех разновидностях: колядки с христианскими сюжетами (Северский Донец и правобережные хутора станицы Мигулинской), детские кумулятивные колядки «Скакал, скакал козлик» с начальным рефренным возгласом «Ой, калёда!» (Северский Донец и Дон у его устья, Хопер); песни с припевом «Щедрый вечер» («щедровки») западных славянских традиций (Северский Донец, нижнее и среднее течение Дона). Напевы и тексты аналогичны записанным собирателями на южнорусских и восточных украинских территориях (Слободская и степная Украина). Русская разновидность таусеней («таусинь, «той авсень», «товсень») зафиксирована от Чира вверх по течению Дона. Этот вид обходных песен и в верховьях Дона известен далеко не повсеместно.
Общей для всего донского ареала является лишь традиция обхода дворов, называемая в народе «Христа славить». Этот обычай описан, как распространенный в конце XVIII века, В.Д. Сухоруковым. В качестве обходной песни мужчинами и детьми чаще исполняется тропарь «Рождество твое Христе Боже наш», реже ирмос «Христос рождается» и кондак «Девая днесь». Напевы и тексты в целом сопоставимы с входящими в церковную службу, но не вполне идентичны им, как в порядке следования, так по содержанию. И дети, и взрослые искажают или вставляют отсутствующие в каноническом тексте слова. В некоторых селениях, лежащих по течению Чира, православные прихожане интонируют одноголосную «дореформенную» версию напева тропаря, естественную для старообрядцев.
Вождение хороводов связано, прежде всего, с весенним периодом. На Дону известны почти все формы хороводов: игры, хороводы-шествия (в Великий пост), танки по улице и на месте, «карагоды» или «курагоды» с «припляской». Они приурочены к вечеринкам на зимних святках, к Масленице, пасхальной неделе и Красной горке, Троице.
Игровые хороводы представлены общеславянскими разновидностями – «Просо», «На горе мак», «Дрема» – и русскими – «Плетень», «Ходит барин кругом карагода». Локальное распространение имеют «Олень», «Шла утица по бережку», «Грушица», «Черный баран», «Кострома» (верхнедонские станицы и хутора); «У перепелки головка болит», «Царь да по городу гуляет» (среднедонские). Преимущественно на Северском Донце зафиксированы «Конопля», «Краповое колесо».
Танки характерны для Северского Донца и станиц и хуторов, расположенных вблизи его впадения в Дон. В отличие от актуальных и в наше время обходных календарных обрядов хороводы сохранились частично в основном в формах с «припляской», будь то ходовые танки или «курагоды». Игровые и «вечериношные» можно отнести к сфере памяти. Большая часть календарных и хороводных песен образуют одну музыкально-стилистическую группу. Их напевы строятся по типу «сцепления» контрастных мелодических ячеек. Некоторые «таношные» песни Северского Донца, входящие в свадебный обряд, сближаются по мелодике с его песнями. «Карагодные» песни, в силу участия в них мужчин и доминирования их мелодического и темброво-фактурного стереотипа, сближаются с воинским «ядром» традиции.
Свадебные обряды и входящие в них песни продолжают жить. В пределах одного населенного пункта бытует до двадцати напевов с групповым прикреплением текстов – от двух-трех текстов с песенными, до 50–70 с припевочными. Обширный свадебный репертуар трудно соотнести с какой-либо коренной русской традицией. Аналогии в объеме песенного материала обнаруживаются скорее в южных переселенческих. При сравнении с другими традициями свадебных песен, относящихся к контактным обрядам, совпадения обнаруживаются на западных русских территориях и на белорусском и украинском пограничье. Прощальные песни, связанные с обрядами отчуждения невесты от родного дома и своей половозрастной группы (с текстами акцентного строя) соотносятся с иным ареалом – средне– и северо-русским. Общеславянские и русские свадебные песни имеют на Дону разную локализацию. Так, свадебные прощальные песни акцентного строя (типа «Ты река ли, моя реченька», «Расшаталась в поле грушица», «Как по морю, морю синему») зафиксированы в поселениях, расположенных по Чиру и лежащих выше его впадения в Дон. Западнее обозначенной границы они практически не встречаются. Исключения («Вечер, вечер, вечеришнички») воспринимаются как отдельные вкрапления. Для донской свадьбы характерны многочисленные величальные песни и припевки, по текстам совпадающие с их верхневолжскими и северными аналогами. По напеву же они весьма необычны и оригинальны.
Достоянием донской традиции были и «невестины» или «ночушечные» песни («А за морем утица воскрикнула», «Ой, по морю, морю синему», «Лебедушка», «Черная галочка на раките сидела» и др.). Их уникальность в узколокальном бытовании, индивидуализированном напеве, связываемом с одним текстом и стилистическими признаками протяжных песен (наличие словообрывов, вставок, ладовой переменности, широкий диапазон и др.). За пределами Дона свадебные песни подобного типа фиксировались фольклористами в ульяновском Заволжье.
В современной свадьбе утрачены почти все эпизоды и музыкально-поэтические жанры, связанные с семантикой перехода невесты из девиц в молодицы (причитания, прощальные песни девичника, «ночушек» и посада). Во всех районах Дона ввиду этого свадебный обряд приобрел праздничный характер, сродни славянским ритуалам «веселья». Особенно ощутимо это проявляется в составе песенных жанров, где доминируют различного рода припевки с шести– и восьмислоговым цезурированным стихом (так называемые тирады), широко известные в репертуаре восточных, южных и западных (поляков) славян, и «контактные» песни, сопровождающие действие двух родов, направленные на сближение.
Если попытаться ответить на вопрос, что же придает местным женским песням особый колорит, мы должны отметить процесс мелодического «переинтонирования» и особенности ведения слова. Это особая форма орнаментального «растягивания» слога, называемая в народе «переливом», включение в распевы размашистых квартовых и квинтовых ходов, иногда тенденция к расслоению голосов, с выделением верхнего. Перечисленные признаки (как и отмеченная общность поэтического языка) позволяют в известной мере сблизить в стилевом отношении репертуар внешнего и внутреннего быта.
Среди прозаических жанров более индивидуализированы исторические и топонимические предания. Изучением исторических занимались Ф.В. и Т.И. Тумилевичи. В их трудах разработаны две тематические группы, связанные с фигурами Ермака и Степана Разина. Еще сохраняются в памяти носителей традиции предания о Петре I, носящие характер так называемых исторических анекдотов. Таковы «анекдоты» (термин информантов) о Я.П. Бакланове, о Пугачеве и Потемкине, о Петре I и казаке Пядухе. Последний был зафиксирован еще в конце XVIII в. Е. Кательниковым: «…Во время плытья его величества по Дону в нашем городке становился на квартире у Чебачихи. Из бывших с ним людей одному приказал государь стрелить через Дон по утке, плавающей под задонским берегом. Но тот ее не застрелил. Государь потребовал, нет ли кого из наших, кто бы с такого расстояния убил утку. Вызвался молодой казак по прозванию Пядух и из пищали убил утку не целившись. Тогда государь сказал: «Исполать, казак! Хотя и я убью, но только поцелюсь». Пядух умер в 1795 г.; он жил около 100 лет».
К анекдотам могут быть отнесены и объяснения кличек жителей донских станиц, помещенные в издании «Фольклор Дона и Кубани» (1938) и книге В.Н. Королева «Старые Вешки» («Бугай», «Лапша», «Чапура», «Козлы»).
Экспедиции фиксируют устойчивое бытование топонимических преданий, объясняющих название тех или иных памятных мест. В станице Николаевской записано предание о «Манькиной бешеной яме» или «Манькиной коловерти», о Мариновском (станицы Мариинской. – Т. Р.) монастыре; в станице Раздорской о Петровской гавани острова Поречного; в станицах Нагавской и Жуковской об их происхождении. Многочисленны предания о курганах, о переносе поселений на другие места.
Наиболее своеобразная часть говоров – лексика донских казаков – не изучалась в том аспекте, в котором изучается традиционная культура казаков – по линии оппозиции мужской/женский. Между тем составление словника к словарю мужской субкультуры показало большое значение лексики тюркского, арабского происхождения. Известно, что мужчины под влиянием образования и службы в армии значительно быстрее утрачивали фонетическую характерность говора, тяготея к литературной норме. Однако лексика мужской субкультуры, хотя и постоянно обновлявшаяся, сохранила обширный пласт лексических единиц, который нуждается в специальном анализе и осмыслении.
Исследователями в последние годы отмечен рост интереса к народной речи, к повышению ее статуса. Эта тенденция особенно очевидной стала с началом возрождения казачества. Выходцы из казачьей среды в своем большинстве считают важным и необходимым знание как литературного, так и народного языка и умение правильно выбирать между двумя этими формами в зависимости от ситуации общения.
Наиболее документированной сферой является фольклор донских казаков, первые записи которого относятся к XVII веку (словесные тексты заговоров и песен) и с записью напева к XVIII в.
Обширность фольклорного наследия донских казаков затрудняет его целостное описание. Ученых привлекала в основном песня, которой посвящены многочисленные исследования, в том числе и опыты классификации. Песенные жанры достаточно полно, но не исчерпывающе отражены в пятитомном своде А.М. Листопадова «Песни донских казаков» и позднейших публикациях. Издания прозаического фольклора не столь многочисленны и систематичны. Но в совокупности с неопубликованными полевыми материалами они дают основание для обобщений.
Учитывая взгляд на наследие самих носителей традиции, к жанрам казачьего фольклора мы должны отнести те, что развивались и сохранялись в воинской среде, в условиях похода, вне поселений. В науке утвердилась расширительная трактовка системы жанров казачьего фольклора, согласно которой к нему относят все бытовавшие и передававшиеся из поколения в поколение виды фольклора. Их состав и соотношение со временем менялись.
Специфика донского фольклора определяется разграничением жанров по функционированию во внешнем и внутреннем быту. Этот подход, положенный в основание дореволюционных песенных сборников и выработанный на песенном материале, применим и к жанровой системе в целом. В качестве генерального разделителя в этом случае выступает пространственная оппозиция внешний/внутренний.
К жанрам внешнего быта должны быть отнесены исторические предания, устные рассказы, военные заговоры; исторические и лирические «молодецкие» песни, различные по форме (преимущественно протяжные разного уровня распетости) и маршевые пешего и конного строев (под шаг или аллюры коня). К жанрам внутреннего быта внеобрядовые – сказки, предания, легенды и былички, заговоры, связанные с лечебной и любовной магией; обрядовые приуроченные песни и речитации – календарные (зимнего и весенне-летнего цикла), семейно-бытовые (предназначенные детям песенки и приговорки, свадебные и похоронные песни и причитания), хороводные (игровые и плясовые) преимущественно приуроченные былинные (термин А.М. Листопадова) и балладные песни, лирические, различной тематики, духовные стихи и псалмы. И хотя при таком делении нас не удовлетворяет повторяемость жанров в группах в результате подразделения их по бытованию, репертуар и художественно-выразительные средства обеих жанровых групп оказываются в значительной степени дифференцированными.
Так исторически сложилось, что жанры внешнего быта стали средоточием самобытного, уникального начала донской культуры. Но со временем именно через них в дальнейшем происходило его «размывание».
Центральным элементом системы казачьего фольклора является песня. Высоко оцениваемая самими носителями, охватывающая важнейшие сферы жизнедеятельности, доминирующая количественно и качественно, она в наивысшей степени аккумулирует своеобразные черты донского фольклора. По данным исследований, проведенных автором, на начало XX века полковой репертуар исчислялся примерно тремя сотнями песен и был представлен распетыми бивуачными (около 200), строевыми подвижными периодической структуры (около 80) и полковыми плясовыми (выявлено около 40 наименований). Репертуар отдельного полка, как показывает изучение полевых опросных листов, был приблизительно вдвое меньше. Бытовой репертуар можно определить в границах 300–350 песен и речитаций. В наиболее «песенных» станицах в 70-е годы прошедшего XX века репертуар одного исполнителя мог исчисляться огромным количеством песенных образцов (до 500). В то же время записи прозаических жанров в пределах отдельных поселений представлены двумя-тремя десятками. Носителями этого пласта фольклора является не вся община, а ограниченный круг лиц. Подчеркивая высокий статус исторической песни, В.К. Соколова писала: «Отрывки из песен вставляются казаками в предания для подтверждения достоверности рассказываемого: «Про это и песня есть».
«Служивские» песни внешнего быта и могут быть названы собственно казачьими. Весь корпус песенных текстов – исторических, эпических и лиро-эпических и собственно лирических – отмечен общностью поэтических приемов и принципов изложения. Разграничить их можно на «сюжетные» (с устойчивой последовательностью и связью сюжетно-поэтических мотивов и завершенностью развития темы); «квазисюжетные», в которых наблюдается смешение текстов и принцип концентрации образного содержания и несюжетные. Первая группа представлена песнями на историческую тему, поводом к созданию которых послужили действительные факты истории. Стремление к конкретизации проявляет себя в детальном описании картины штурма, осады крепости, переправы и т. п. Эпическая обобщенность – в формульности поэтического языка и комбинаторности мотивов, способствующей абстрагированию от конкретных событий и персонажей, благодаря чему, по мнению Б.М. Путилова, в исторических песнях преодолевается сюжетная замкнутость раннего эпоса.
Во вторую входят лирические и исторические песни, композиция которых основана на «ступенчатом сужении образа». Цепочка символов и метафор придает им картинно-созерцательный характер, заменяющий действенность былин и баллад. Используемый в лирике для описания «лествицы чувств» (А.С. Пушкин), этот принцип высказывания в поэтике исторических песен применяется преимущественно для описания пространства.
Тексты песен обеих групп имеют открытый, незавершенный характер, что осознано исполнителями как особое качество недосказанности и неисчерпаемости песни: «Песню до конца не доигрывают, жене правды не сказывают».
Группу несюжетных составляют походные песни-славы (боевые, удалые) о героях и сражениях.
С музыкальной стороны казачьи песни характеризуются, в первую очередь, протяжностью – одним из высоко оцениваемых качеств, воплощающих неограниченность пространства: «Песня казачья – чтоб ни конца, ни краю не было». Наличие или отсутствие характерных композиционных признаков – вставок, повторов, обрывов слов – позволяет подразделить песни на периодические и непериодические («без колен» и с «коленами», «прямые» и «вилюжистые», поющиеся «почаще» и «пореже»). Первые восходят к напевам хороводных песен, вторые – к речитативно-декламационным жанрам эпоса и обрядового фольклора (причитаниям).
С конца XVIII и на протяжении XIX века возникает и расширяется репертуар строевых походных песен (кавалерийских и под шаг). Их структура определяется ритмами движения и новым силлабо-тоническим стихом. Широко распетые протяжные песни отходят в разряд бивуачных, исполняемых на отдыхе, «в офицерском собрании, при чистке оружия и уборке лошадей». В них возрастает вокальное мелизматическое и хоровое начало. На привалах исполняются и популярные плясовые, известные по сборникам с конца XVIII века.
Распевая стихи современных поэтов, разрабатывавших казачью тему, казаки нередко «переинтонировали» музыку композиторов-профессионалов и дилетантов (О. Козловского, А. Варламова, Е. Шашиной и др.). К оригинальным чертам казачьих песен следует отнести развитую форму полифонического многоголосия, ритмическую организацию и характер артикуляции.
Характеристике многоголосия посвящен ряд обстоятельных исследований. Выделяя самые существенные аспекты, отметим, что коллективное пение понимается исполнителями как «беседа», диалог, реализуемый в певческой форме. Отсюда установка на мелодическую и артикуляционную индивидуализацию и взаимную дополняемость (комплементарность) голосовых партий (включение и выключение голосов, прием прерывания ключевого слова на ударном слоге и перебивки текста в разных голосах).
В ритмическом строении это, прежде всего, различные проявления симметрии (периодичности и зеркальности), в протяжных песнях проявляющиеся во временной пропорции предударной и заударной частей композиционной единицы. В строевых и полковых плясовых – взаимообусловленность динамических акцентов песни и движений всадника, особые приемы огласовки текста, связывающие скандируемые слоги в непрерывную цепь («играть с зацепом») или имитирующие подскок.
Для песен службы характерна гибкость и приспособляемость; чрезвычайно распространено бытование одной и той же песни в разных формах (бивуачной и строевой, под шаг в колонне и пляску), темпах и композиционных редакциях различного уровня распетости («покороче» и с «растяжками»). Один текст может соединяться с разными напевами, и, наоборот, один напев с несколькими текстами. При этом существенной роли не играет возможное различие в ритмической организации, легко преодолеваемое необходимой «расстановкой» слов – сжатием или расширением стиха.
Ни бытовой, ни воинский репертуар, несмотря на существовавшие запреты на пение в службе домашних песен, замкнутостью не обладал, что особенно важно было для сохранения «служивского» после утраты им прямых функций. И в «службу» из дома попадали иногда песни, никакого отношения к ней не имеющие.
Эпические, лирические, сатирические и промежуточные жанры можно лишь условно отнести к не приуроченным, поскольку обстоятельства их исполнения все же вполне определенны: это время отдыха, прием гостей с застольем («беседа») или эпизоды праздников и ритуалов, называемые «гульбой».
В этой части репертуара имеется группа жанров, предполагающих преимущественно мужское или смешанное исполнение. Таковы былинные, приуроченные в большинстве местностей к «каравайным обедам» или свадебному пиру, и эпические песни о зверях и птицах, звучащие при встрече родными жениха родителей невесты – «вечерних». Они представлены (суммарно) 14 сюжетами (в первом полутоме свода А.М. Листопадова помещено 65 записей, включая многочисленные варианты). В отдельно взятом населенном пункте (станице, хуторе) свою функцию сохраняли два-три подобных сюжета (например «Добрыня и Алеша» или «Отъезд Добрыни из дома», «Сватовство Ивана Гардиновича» – в гульбе, «Залетал-то бы, залетал млад сизой орел» или «Не пыль-то кура в поле подымалася» или «Сокол и Соколинка» при встрече «сватов»). Еще три-четыре находились в сфере памяти («Добрыня и Маринка», «Как и жил-то, был Микита» и др.). Практически весь этот репертуар сейчас относится к сфере памяти и исполняется по просьбе фольклористов, местных краеведов или других ценителей старины. К этой группе примыкают некоторые баллады – так называемые вдовские («Хоромы мои, хоромы высокие», «Из-под камушка, из-под белого») и исторические песни («Отчего Москва загоралася»).
Балладный репертуар представлен общеславянскими, русскими и местными донскими сюжетами («Вдова и Дунай», «Дочка-пташка», «Мать-детоубийца», «Как поехал королевич на дуваньицу», «Князь Волконский и девочка», «Бабочка зелье делала», «Татары шли, ковылу жгли», «За донским казаком был большой погон»). Популярностью пользовались литературные баллады С.Т. Аксакова, В.В. Крестовского.
Эпические и лироэпические тексты распеты преимущественно в протяжной форме. Лишь некоторые, несмотря на многоголосное существование, устойчиво сохраняют декламационную основу и ассоциируются в нашем представлении с северными старинами. Своеобразие звучанию придает тембровое смешение. Если эпический текст поется на свадьбе, то каждая страта сохраняет свой тембровый стереотип: в отличие от практики женского пения «под мужчин», то есть низкими «грубыми» голосами, здесь часто многоголосие приобретает черты ярусности, поскольку женские партии звучат в высоком регистре («тонкие голоса»).
Особую группу эпоса составляют скоморошины («камарошные»), представленные классическими сюжетами – «Дурней», и вариантами «Птичьей свадьбы». Они фиксировались как в сказовой форме, так и в сочетающей прозаическое повествование, пение и говорной стих, пантомиму. Они входят и в мужской, и в женский репертуар. Но более типичны для донской традиции песни-небылицы: «На дубу свинья гнездышко свила», «Как донские казаки рыболовнички», «А мы ноня гуляли», «Как кума-то к куме в решете приплыла», «Как сидел комар на дубочку» и др. Записана и песня о скоморохах – «Ой, шли веселые, разговаривали». В небылицах игра формой используется как художественный прием, поэтому вполне логично предположить их профессиональное (скоморошье) происхождение. По стилевому воплощению этой группе близки сюжеты демократической сатиры XVII в. (например, «Фома и Ерема»), бытующие в песенной форме.
Женские приуроченные песни не столь оригинальны, как мужские, и в основном повторяют соответствующие жанровые типы русской традиции (юго-западной, центральнорусской и северной). В колыбельных, причитаниях об умерших, свадебных песнях лишь иногда обнаруживается влияние мужской воинской культуры, проявляющееся во включении сюжетно-поэтических мотивов и синтаксических формул мужского фольклора, использовании местно-характерных песенных интонационных стереотипов.
Семейно-обрядовые жанры одиночной исполнительской традиции представлены колыбельными, потешками, относимыми к материнскому фольклору, и причитаниями по умершим. Для первых типичен корпус текстов и напевов, известных на значительной территории. Если записи колыбельных и потешек нашли отражение в публикациях последних лет, то причитания пока еще остаются в экспедиционных коллекциях.
Поэтические тексты материнского фольклора по преимуществу бытового содержания. Мифопоэтическое начало проявляется в ключевых образах – носителях сна (коты, голуби). Таковы же и образы иного мира – «горы крутые», «леса темные».
Напевы их по структурным признакам и мелодике можно подразделить на две группы – близкие песенным, стабильные и декламационные вариативные. Наиболее типичны тексты с семи-слоговым стихом (при варьировании число слогов сокращается до четырех-шести). Ритмический рисунок и господствующая мелодическая формула (терции с субквартой), широко распространены за пределами Дона, как у славянских, так и у тюркских и финно-угорских народов. Часто колыбельные и потешки интонируют на один напев. В этом случае их жанровое различие с музыкальной стороны определятся особенностями артикуляции, то есть лежат в сфере исполнительства. На Среднем и Верхнем Дону потешки поют на напевы прибасок или хороводных песен.
В репертуар, предназначенный детям, нередко втягиваются другие жанры. Таковы прибаски под пляску – «Казак, казачок», «Ой, тюх, тюх, тюх», «А чу-чу, чу-чу, чу-чу» и др.; скоморошины и небылицы – «Сова моя, совушка», «Посидите гости, побеседуйте» («На дубу свинья»). На Бузулуке в качестве колыбельной бытует баллада «Татары шли, ковылу жгли».
Местные причитания по умершим записаны в экспедициях преимущественно в виде поминальных. Во многих местностях исполнители не различают собственно погребальные («при покойнике») и поминальные («когда вспоминают»). Последние представлены характерным для большинства славянских традиций типом импровизационных причитаний нестабильной структуры. Поэтические тексты содержат типичный набор сюжетно-поэтических мотивов – дороги, утраты, и заговорные мотивы («Расступися, мать сыра земля» и пр.). Широко используются приемы иносказания лирических песен. Наиболее типичны для донской традиции две редакции формульного напева. Один – узкообъемный, исполняемый в декламационной манере с равномерным произнесением слогов, по манере близок приговорам. Второй – более мелодичный, за счет распевания слогов и непериодического ритма. В записях имеются и не вполне обычные по интонационному строению причитания в пентатонике, типичной для донских песен.
Календарные и свадебные обряды, как и закрепленные за ними фольклорные жанры, существуют сегодня в редуцированном, ослабленном виде. Календарные представлены зимними песнями обхода дворов и весенними хороводами. Все другие случаи функционирования песен в календарных обрядах являются результатом вторичной приуроченности.
Зимние святочные песни известны в трех разновидностях: колядки с христианскими сюжетами (Северский Донец и правобережные хутора станицы Мигулинской), детские кумулятивные колядки «Скакал, скакал козлик» с начальным рефренным возгласом «Ой, калёда!» (Северский Донец и Дон у его устья, Хопер); песни с припевом «Щедрый вечер» («щедровки») западных славянских традиций (Северский Донец, нижнее и среднее течение Дона). Напевы и тексты аналогичны записанным собирателями на южнорусских и восточных украинских территориях (Слободская и степная Украина). Русская разновидность таусеней («таусинь, «той авсень», «товсень») зафиксирована от Чира вверх по течению Дона. Этот вид обходных песен и в верховьях Дона известен далеко не повсеместно.
Общей для всего донского ареала является лишь традиция обхода дворов, называемая в народе «Христа славить». Этот обычай описан, как распространенный в конце XVIII века, В.Д. Сухоруковым. В качестве обходной песни мужчинами и детьми чаще исполняется тропарь «Рождество твое Христе Боже наш», реже ирмос «Христос рождается» и кондак «Девая днесь». Напевы и тексты в целом сопоставимы с входящими в церковную службу, но не вполне идентичны им, как в порядке следования, так по содержанию. И дети, и взрослые искажают или вставляют отсутствующие в каноническом тексте слова. В некоторых селениях, лежащих по течению Чира, православные прихожане интонируют одноголосную «дореформенную» версию напева тропаря, естественную для старообрядцев.
Вождение хороводов связано, прежде всего, с весенним периодом. На Дону известны почти все формы хороводов: игры, хороводы-шествия (в Великий пост), танки по улице и на месте, «карагоды» или «курагоды» с «припляской». Они приурочены к вечеринкам на зимних святках, к Масленице, пасхальной неделе и Красной горке, Троице.
Игровые хороводы представлены общеславянскими разновидностями – «Просо», «На горе мак», «Дрема» – и русскими – «Плетень», «Ходит барин кругом карагода». Локальное распространение имеют «Олень», «Шла утица по бережку», «Грушица», «Черный баран», «Кострома» (верхнедонские станицы и хутора); «У перепелки головка болит», «Царь да по городу гуляет» (среднедонские). Преимущественно на Северском Донце зафиксированы «Конопля», «Краповое колесо».
Танки характерны для Северского Донца и станиц и хуторов, расположенных вблизи его впадения в Дон. В отличие от актуальных и в наше время обходных календарных обрядов хороводы сохранились частично в основном в формах с «припляской», будь то ходовые танки или «курагоды». Игровые и «вечериношные» можно отнести к сфере памяти. Большая часть календарных и хороводных песен образуют одну музыкально-стилистическую группу. Их напевы строятся по типу «сцепления» контрастных мелодических ячеек. Некоторые «таношные» песни Северского Донца, входящие в свадебный обряд, сближаются по мелодике с его песнями. «Карагодные» песни, в силу участия в них мужчин и доминирования их мелодического и темброво-фактурного стереотипа, сближаются с воинским «ядром» традиции.
Свадебные обряды и входящие в них песни продолжают жить. В пределах одного населенного пункта бытует до двадцати напевов с групповым прикреплением текстов – от двух-трех текстов с песенными, до 50–70 с припевочными. Обширный свадебный репертуар трудно соотнести с какой-либо коренной русской традицией. Аналогии в объеме песенного материала обнаруживаются скорее в южных переселенческих. При сравнении с другими традициями свадебных песен, относящихся к контактным обрядам, совпадения обнаруживаются на западных русских территориях и на белорусском и украинском пограничье. Прощальные песни, связанные с обрядами отчуждения невесты от родного дома и своей половозрастной группы (с текстами акцентного строя) соотносятся с иным ареалом – средне– и северо-русским. Общеславянские и русские свадебные песни имеют на Дону разную локализацию. Так, свадебные прощальные песни акцентного строя (типа «Ты река ли, моя реченька», «Расшаталась в поле грушица», «Как по морю, морю синему») зафиксированы в поселениях, расположенных по Чиру и лежащих выше его впадения в Дон. Западнее обозначенной границы они практически не встречаются. Исключения («Вечер, вечер, вечеришнички») воспринимаются как отдельные вкрапления. Для донской свадьбы характерны многочисленные величальные песни и припевки, по текстам совпадающие с их верхневолжскими и северными аналогами. По напеву же они весьма необычны и оригинальны.
Достоянием донской традиции были и «невестины» или «ночушечные» песни («А за морем утица воскрикнула», «Ой, по морю, морю синему», «Лебедушка», «Черная галочка на раките сидела» и др.). Их уникальность в узколокальном бытовании, индивидуализированном напеве, связываемом с одним текстом и стилистическими признаками протяжных песен (наличие словообрывов, вставок, ладовой переменности, широкий диапазон и др.). За пределами Дона свадебные песни подобного типа фиксировались фольклористами в ульяновском Заволжье.
В современной свадьбе утрачены почти все эпизоды и музыкально-поэтические жанры, связанные с семантикой перехода невесты из девиц в молодицы (причитания, прощальные песни девичника, «ночушек» и посада). Во всех районах Дона ввиду этого свадебный обряд приобрел праздничный характер, сродни славянским ритуалам «веселья». Особенно ощутимо это проявляется в составе песенных жанров, где доминируют различного рода припевки с шести– и восьмислоговым цезурированным стихом (так называемые тирады), широко известные в репертуаре восточных, южных и западных (поляков) славян, и «контактные» песни, сопровождающие действие двух родов, направленные на сближение.
Если попытаться ответить на вопрос, что же придает местным женским песням особый колорит, мы должны отметить процесс мелодического «переинтонирования» и особенности ведения слова. Это особая форма орнаментального «растягивания» слога, называемая в народе «переливом», включение в распевы размашистых квартовых и квинтовых ходов, иногда тенденция к расслоению голосов, с выделением верхнего. Перечисленные признаки (как и отмеченная общность поэтического языка) позволяют в известной мере сблизить в стилевом отношении репертуар внешнего и внутреннего быта.
Среди прозаических жанров более индивидуализированы исторические и топонимические предания. Изучением исторических занимались Ф.В. и Т.И. Тумилевичи. В их трудах разработаны две тематические группы, связанные с фигурами Ермака и Степана Разина. Еще сохраняются в памяти носителей традиции предания о Петре I, носящие характер так называемых исторических анекдотов. Таковы «анекдоты» (термин информантов) о Я.П. Бакланове, о Пугачеве и Потемкине, о Петре I и казаке Пядухе. Последний был зафиксирован еще в конце XVIII в. Е. Кательниковым: «…Во время плытья его величества по Дону в нашем городке становился на квартире у Чебачихи. Из бывших с ним людей одному приказал государь стрелить через Дон по утке, плавающей под задонским берегом. Но тот ее не застрелил. Государь потребовал, нет ли кого из наших, кто бы с такого расстояния убил утку. Вызвался молодой казак по прозванию Пядух и из пищали убил утку не целившись. Тогда государь сказал: «Исполать, казак! Хотя и я убью, но только поцелюсь». Пядух умер в 1795 г.; он жил около 100 лет».
К анекдотам могут быть отнесены и объяснения кличек жителей донских станиц, помещенные в издании «Фольклор Дона и Кубани» (1938) и книге В.Н. Королева «Старые Вешки» («Бугай», «Лапша», «Чапура», «Козлы»).
Экспедиции фиксируют устойчивое бытование топонимических преданий, объясняющих название тех или иных памятных мест. В станице Николаевской записано предание о «Манькиной бешеной яме» или «Манькиной коловерти», о Мариновском (станицы Мариинской. – Т. Р.) монастыре; в станице Раздорской о Петровской гавани острова Поречного; в станицах Нагавской и Жуковской об их происхождении. Многочисленны предания о курганах, о переносе поселений на другие места.