Страница:
Горбачев признал свою ответственность за то, что в стране была попытка совершения государственного переворота. И население согласилось с ним – во-первых, он ответствен за то, что ошибся в подборе кадров на руководящие посты (65 %), он делал уступки консервативным силам и тем укреплял их позиции (34 %), он не решался порвать с руководством компартии и военно-промышленным комплексом (32 %), он, наконец, сам участвовал в подготовке этого переворота (19 %).
А кто же одержал победу? Конечно же, народ и Ельцин.
Следующим шагом Ельцина станут Беловежские соглашения. Все будут сожалеть о распаде великой державы. Однако в тот момент полного неприятия распада СССР не было. Уже за несколько месяцев до подписания соглашений в опросах населения были зафиксированы настроения в пользу независимости республик. Поэтому Ельцин мог смело (или с опасениями?) поступать так, как он поступил.
Пройдет время, и граждане России на практике почувствуют, что означает распад СССР для страны в целом и для них лично. Не испытывала сожаления по этому поводу четверть (25 %) опрошенных. Еще 6 % затруднились ответить на этот вопрос. Те же, кто сожалел, назвали следующие причины.
Что же касается непосредственно Беловежских соглашений, то их негативная оценка, сформировавшаяся практически сразу же, не меняется вот уже на протяжении нескольких лет. В опросах, проведенных в разное время, неизменное большинство – 70–75 % россиян считали, что подписание Беловежских соглашений «принесло больше вреда, чем пользы».
Поэтому естественно, что обвинения в адрес Ельцина, выдвинутые в Государственной думе в связи с подписанием Беловежских соглашений, были поддержаны большинством российских граждан (см. ниже).
Уже через год после того, как прекратила свое существование держава и Ельцин стал единственным российским лидером, отношение к нему претерпело существенные изменения. Россияне не вернули своих симпатий Горбачеву, что было и невозможно, поскольку он уже не был политиком общегосударственного масштаба. Но они засомневались в достоинствах Ельцина.
Здесь весьма характерно число тех, кто не стал отдавать пальму первенства никому из двух лидеров, – более половины опрошенных.
Постепенно начинает меняться и отношение к Ельцину.
Так начинается опасная для Ельцина переоценка его качеств, он приобретает некоторые черты, которыми россияне ранее награждали Горбачева.
Действующего политика всегда судят иначе, чем того, кто находится в оппозиции. Ельцин теряет своих сторонников по мере увеличения стажа нахождения во власти. Если в 1991 году почти треть россиян полностью разделяли его взгляды и позиции, то в сентябре 1993 года (еще до расстрела Белого дома) лишь 6 % были во всем с ним согласны. Но другого кандидата на роль прежнего Ельцина – «решительного и чуткого к интересам народа», а главное, сильного – российские граждане не видели. Силу наиболее заметно демонстрировал все тот же Ельцин. Вспомним еще один драматический эпизод его президентства.
Кризис власти, 1993 год
Сегодня, по прошествии нескольких лет, вина за события осени 1993 года возлагается главным образом на Ельцина. А в ту пору российское общественное мнение оказалось расколотым.
Но сразу после событий Ельцин, как уже сказано, одержал верх над оппозицией. Тогда большинство (60 %) россиян считали, что А. Руцкого, Р. Хасбулатова и их сторонников следует предать суду.
Таким образом, из тогдашнего кризиса Ельцин вновь вышел победителем. Оппозиция оказалась слабее, народ ее не поддержал.
Однако президент становится все менее популярным у граждан своей страны, доверие к нему неуклонно уменьшается. Уровень жизни в России падает, социальная и политическая напряженность растет, война в Чечне вызывает все большее недовольство – словом, создается ситуация, когда появляются предпосылки для смены власти. Все ждут окончания полномочий президента и новых выборов.
Выборы 1996 года
«Решение Бориса Ельцина баллотироваться на второй срок – самый серьезный и, может быть, самый рискованный вызов общественному мнению страны. Попытки убедить президента не выдвигать свою кандидатуру в значительной мере опирались на данные социологических опросов, которые довольно согласно показывают, что шансов на успех мало. Да и само выдвижение Ельцина до сих пор одобряли не более 20 % населения. Зная все это, президентская команда, видимо, сочла, что ситуацию за несколько месяцев удастся переломить, мобилизовав скрытые ресурсы поддержки „кандидата № 1“.Что может побудить избирателей предпочесть Ельцина другим кандидатам? Меньше 2 % его сторонников надеется, что он сможет „радикально изменить положение в стране“ (для сравнения: среди возможных избирателей Жириновского или Лебедя такие надежды питают 42 %). Но в электорате Ельцина значительно чаще (40 %) ссылаются на то, что их фаворит сможет „сохранить хотя бы какую-нибудь стабильность и порядок в стране“, а еще 20 % утверждают, что намерены голосовать за этого кандидата, „чтобы помешать успеху других сил…“. Оба довода сводятся, по сути дела, к тому, что другие „хуже“. Это – постоянные ожидания, которые адресованы преимущественно Ельцину и которые способны собрать вокруг него часть общего электората»[26].
В цитируемой статье использованы данные январского опроса 1996 года – предвыборная гонка еще только начиналась, но наметившиеся тенденции получили прогнозируемое развитие. Довольно быстро «часть электората» консолидировалась вокруг Б. Ельцина.
Дальнейшее развитие сюжета хорошо известно, как и результат выборов. Ельцин стал вновь президентом России. И главная причина, по которой он им стал – это нежелание преобладающей части россиян, чтобы к власти пришли коммунисты. Разумеется, большое значение имело и то обстоятельство, что у Б. Ельцина было важное преимущество: из всех претендентов он единственный был представителем (более того, воплощением) власти. Постсоветское общество, еще совсем недавно пережившее смену властей и изменение политической и экономической структуры в стране, не хотело (даже боялось) новых перемен. Сохранение Ельцина на его посту означало в глазах «простых избирателей» некоторую стабильность. И, конечно же, свою роль сыграла нетривиальная личность Ельцина. Он (по крайней мере, так это выглядело) не сомневался, что сможет одержать победу и в этот раз, – и он победил.
Вероятно, это было окончательной победой над коммунистическим прошлым. Но не более того: ведь, по сути дела, никакой внятной программы будущего избирателям предъявлено не было.
Тем не менее время Ельцина продлилось еще на три с половиной года.
Импичмент 1999 года
Все пять пунктов обвинения, которые в Государственной думе были предъявлены президенту, большинство россиян считало обоснованными.
Таким образом, народ, в отличие от парламента, «проголосовал» за импичмент еще весной прошлого года.
Прощаясь с Ельциным
Данные этого раздела представлены по результатам опроса, проведенного 6–10 января 2000 года.
Россия после Ельцина – ожидания
Данные этого раздела представлены по результатам опроса, проведенного 6–10 января 2000 года по российской выборке в 1600 человек. Страна, как мы видели, простилась со своим первым президентом, мягко говоря, без печали. Но иллюзий относительно того, что будет без Ельцина, она, кажется, тоже не имеет.
Лев Гудков, Борис Дубин
Российские выборы: время «серых»
Предварительные замечания
Парламентские выборы в России 1999 года поставили перед социологами ряд новых вопросов, поиск ответов на которые потребует пересмотреть уже сложившиеся и казавшиеся до этого вполне удовлетворительными способы объяснения политических явлений. Прежде всего это касается природы политической мобилизации в ситуации выборов, а значит, и тех институциональных форм, которыми задается постсоветская система власти и организации общества в России. В данном случае мы имеем в виду кажущееся довольно тривиальным обстоятельство: успех на выборах трех партий или электоральных объединений, которые возникли всего за несколько месяцев до выборов, – ОВР, СПС и «Единства» (или «Медведь»). В сумме эти три блока получили около половины всех голосов избирателей (45 %), голосовавших по партийным спискам, оттеснив в сторону, по меньшей мере символически, «старые» партии и движения – КПРФ, «Яблоко» и ЛДПР (они в сумме набрали лишь 36 %), не говоря уже о множестве других политических образований, потерпевших поражение или не добившихся необходимого признания (в их числе НДР, КРО, АПР, «Женщины России», сталинисты и радикал-патриоты). А если считать от избирателей только тех партий, которые преодолели 5 %-ный барьер, то три блока, два из которых возникли лишь в середине лета 1999 года, а третий – вообще в конце октября 1999 года, получили свыше 55 % голосов!Столь стремительный рост признания партий или блоков заставляет вспомнить шумный успех В. Жириновского в 1993 году, появившегося на политической сцене буквально за месяц до того. Тогда это казалось случайностью, аномалией, политическим эксцессом. Нынешний ход избирательной кампании заставляет вернуться к тому случаю и дать ему иную оценку, рассмотреть его уже как модель, как начало не опознанной тогда тенденции, как проявление определенной закономерности. Великодержавный или даже имперский национал-популизм, который принимал у В. Жириновского утрированные и эпатажные формы, сегодня сглажен у лидеров ОВР и тем более – у явных и неформальных лидеров «Единства». Он стал гораздо более «солидным» и «благопристойным», но не изменил своей сути. И тогда, и сегодня фоном для быстрого развертывания новых политических образований послужили экстраординарные ситуации (танковый расстрел и штурм здания Верховного Совета РСФСР), обозначившие всю серьезность угрозы гражданской войны в первом случае, чеченская война (антитеррористическая кампания) – в другом. Исходя только из этих двух моментов, можно говорить о неуникальном характере электоральной «мобилизации» популистских партий, т. е. о наличии определенных структурных предпосылок или о скрытых силовых линиях организованности общества. Этот феномен или свойство политической культуры мы и собираемся проанализировать в данной статье. Проблема заключается в том, чтобы посмотреть, как работают механизмы негативной мобилизации, кого они привлекают в данной ситуации и как это связано с характеристиками самого постсоветского человека, какой политико-антропологический тип оказывается несущей конструкцией в подобных процессах.
Российская партийная система
Как и во многих других отношениях, при анализе политических явлений и процессов в современной России приходится подвергать ревизии или уточнять имеющийся аппарат объяснений и аргументации, перегруженный представлениями и постановками проблем западной политологии и социологии, взвешивать, насколько адекватно употребление того или иного термина для описания ситуации в России, возможен ли прямой перенос значений из прошлых реалий в современную жизнь и нет ли случаев подмены функционального смысла понятий, превращающего операциональный термин в идеологическое клише. В полной мере это относится и к таким расхожим словам, как «политические партии», «демократическая система выборов», «парламент» и т. д.История политических систем зависит от истории структуризации общества. Если брать только европейскую традицию, то здесь под партией обычно понимают организацию, функция которой заключается в обеспечении массовой поддержки граждан для того, чтобы посредством механизма выборов провести своих лидеров в органы власти разного уровня – в парламент, на высшие посты государственной власти (президент, глава правительства и др.) или местной администрации. Условием свободного выбора гражданами является публичная конкуренция лидеров разных партий, предлагающих свои политические программы в самых разных областях общественной жизни – от внешней политики до медицины или строительства дорог, т. е. реализующих те или иные цели, ценности, интересы и идеалы общества. Состязание программ предполагает различные формы публичности – открытые парламентские выступления депутатов и кандидатов в депутаты, критику (анализ и оценку) действий правительства и других органов исполнительной власти в центре и на местах, контроль за принятием и исполнением бюджета, слежение за законностью или моральностью действий властей разного уровня, обсуждение различных аспектов текущей политики в СМИ, в публичных дискуссиях в клубах, университетах, в ходе различных общественных акций и манифестаций и пр. Принцип конкуренции программ, предполагающий публичное определение политических приоритетов, делает возможным массовое участие граждан в политическом процессе, а значит, становится условием взаимной ответственности сторон за последствия и реализацию принятых решений. Институционализация этого принципа в форме многопартийной системы закрепляет возможности представления структуры интересов гражданского общества и предназначена гарантировать учет – хотя бы в виде дискуссии) мнений, представлений и интересов различных групп дееспособного населения, имеющего право голоса. Конечно, такая схема не более чем объясняющая модель. В реальности исследователи обнаруживают и пассивную, ведомую массу, и не ангажированное, не участвующее в политической жизни «болото», и прочее и прочее. Кроме того, следует принимать во внимание и существенные различия национальных партийных систем в разных странах, но тем не менее социально-политические принципы их формирования и организации в этом плане меняются несущественно.
За российской политической системой постсоветского времени стоит не институциональный баланс различных социально-политических сил и движений в гражданском обществе, перерастающих по мере зрелости в те или иные партии. Источники, модели и механизмы формирования политических организаций и блоков в России были принципиально другими. Возникновение многопартийной системы обязано процессу разложения тоталитарной «партии-государства», откалыванию от единой организации КПСС и систем государственного управления союзного уровня тех или иных блоков, первоначально – республиканских партийных организаций[27].
Позднее начали выделяться и другие фракции правящей номенклатуры – российские социал-демократы, национал-патриоты, отраслевые лоббисты, крошечные радикал-большевистские союзы и «движения», в том числе и непосредственно инициированные КГБ (ЛДПР). На фоне множества претендовавших на признание политических движений, партий, групп и клубов (всего их насчитывалось более 120) заметно выделялись российские остаточные структуры КПСС – модернизированная КПРФ, а также «партии» нового начальства – «Демократический выбор России» (политические структуры мобилизационной поддержки реформаторов, «кооптированных» в структуры прежней власти, партия Е. Гайдара) и их оппоненты из несостоявшихся реформаторов «Яблока», уже так или иначе побывавших при власти, но никогда не имевших права решающего голоса или доминирующего влияния. С уходом Е. Гайдара из правительства значительная часть входивших в ДВР федеральных и региональных чиновников перешла в НДР – аналогичное – хотя и отличающееся по своим ориентациям и намерениям) проправительственное движение В. Черномырдина. Упомянем и другие осколки прежней профсоюзной или отраслевой номенклатуры – Аграрная партия, «Женщины России», блоки А. Вольского, А. Руцкого, И. Рыбкина и пр. Иначе говоря, внешне, на публике, в СМИ конкурировавшие между собой партии и другие политические объединения представляли различные фракции прежней государственной бюрократии, боровшейся за доступ к власти и мобилизующей для этого массовую электоральную поддержку. Их объединяло общее понимание природы власти как единственной реальной силы в российском обществе, с которой следует считаться и стараться использовать в нужных целях (для общего модернизационного сдвига, процесса декоммунизации страны, отраслевого или регионального лоббирования, задач регионального и местного управления и пр.).
Фактически даже «молодые реформаторы» (из бывшей команды Е. Гайдара) воспринимали себя не как орган артикуляции или представительства запросов и интересов гражданского общества (последнего в России, можно сказать, и не было, во всяком случае – как политического феномена), а в качестве кадрового ресурса или запаса для высшего руководства, которое выступало самодостаточной величиной (чем бы эта самодостаточность ни объяснялась и ни обосновывалась). Дело не просто в отсутствии фигур с лидерскими, харизматическими качествами в обществе (что само по себе едва ли может удивлять – тоталитарная и репрессивная система была направлена на то, чтобы нейтрализовать какие бы то ни было инновационные ресурсы, способные ослабить жесткий внутренний контроль за системой), а в том, что и власть, и массовое сознание были едины и согласны с тем, что сфера политики – это исключительно сфера управления. А соответственно, ею должны заниматься исключительно люди опытные и умелые – квалифицированные специалисты по управлению. Другими словами, власть (право приказания) должна принадлежать бюрократии. Никаких особых (правовых, социальных, политических и т. п.) представлений о контроле или механизмах сдерживания властного произвола, кроме остаточных патерналистских представлений о «честном» и «справедливом» правителе, заботящемся о «своем» народе, не было и на протяжении последних десяти лет не появилось (см. сравнение свойств прежней, советской и нынешней власти[28]). Нерепрезентативная и неподконтрольная природа власти в России означала ее самодостаточность, самоценность, а стало быть, признание правомерными притязаний на властный статус лишь у тех, кто уже до того оказался в одном из звеньев номенклатурной системы.
Ведомственно-институциональная харизма власти гораздо эффективнее обеспечивала вероятность массовой поддержки кандидатам во власть, нежели личные качества человека, идущего в политики, освобождая его от индивидуальности и необходимости конкуренции. Общие (этикетно-ролевые) слова оказались намного важнее, чем реальные политические цели и программы, которые обыватель всерьез не принимал во внимание. Имел место эффект массовых (институционально предопределенных и заданных) проекций на кандидата, наделявших его всеми необходимыми для общественного деятеля ролевыми свойствами и добродетелями. Это своего рода социологическое «паспарту» для той или иной персоны будущего начальника закрепляло и упорядочивало механизмы консолидации, согласия власти и общества, отсекая возможность проникновения чужих и случайных людей в «свои» структуры управления. (Достаточно вспомнить примеры легкости прихода во власть А. Коржакова, такую же относительную легкость отсечения от власти уже избранных на волне местного популизма людей с полукриминальной репутацией, как это было с мэрами в Нижнем Новгороде или в Ленинске-Кузнецком.)
Нынешняя система политических партий (многопартийная структура в России) начала складываться лишь к концу 1993 года, а именно через год после ухода или вытеснения большей части «молодых демократов» из власти. Обстоятельства (побудительные мотивы, интересы, факторы), под влиянием которых складывалась эта система, были достаточно разными: и стремление получить доступ к «пирогу», и борьба за влиятельные позиции, и идеологические соображения о необходимости такого политического и правового механизма, который мог бы гарантировать систему от установления монопольного контроля за властью, и многое другое. Ближайшая же задача, которая объединяла «новые» группы в верхних эшелонах власти, заключалась в том, чтобы ограничить доступ наверх прежним, потерпевшим поражение номенклатурным группам. От избирателя в этой ситуации войны разных кланов государственной бюрократии, ставшей раздробленной и децентрализованной, ожидалась лишь готовность поддержать на выборах назначенных в качестве руководства своих, «добрых» или привычных «начальников» против «плохих» и «чужих».
Первоначально, до выборов 1995 года, когда покинувшие власть реформаторы окончательно потерпели поражение, спектр политических деклараций номинально был довольно широким. Но уже к президентским выборам 1996 года он сократился до альтернативы Ельцин – Зюганов, иными словами, сохранилось существующее положение вещей или произошла частичная реставрация советской системы. Стало ясно, что невозможен уже ни полный реванш сторонников тоталитарной системы, ни полный успех поборников западного либерализма, выстраиваемого с опорой на советский государственный аппарат. Вместе с тем сузилось и идеологическое поле политических программных целей.
В парламентской кампании 1999 года различия в ориентациях избирателей были уже почти несущественными: несколько больше акцент на необходимости социальной поддержки населения, больше протекционизма и «защиты отечественного производителя» – у сторонников коммунистов, чуть больше требований свободы рынка от государственного контроля и защиты собственности – у приверженцев «правых». Вот практически и все расхождения, они – в нюансах, в величине и степени настоятельности соответствующих ожиданий («для себя», «для детей» или «не в этой жизни»), но не в структуре, не в принципиальных особенностях.
О понятии и механизме политической мобилизации
Можно ли говорить о «политической мобилизации» по отношению к росту сторонников тех или иных партий и избирательных блоков?И чем отличается скоротечный, бурный взлет числа сторонников некоторых партий (впервые наблюдавшийся в декабре 1993 года на примере взрывного успеха партии В. Жириновского) от обычного роста популярности той или иной партии и политического движения?
Правомерно говорить о политической мобилизации, если мы наблюдаем примерно следующую структуру процесса:
а) наличие специфической экстраординарной ситуации – угрозы существованию или благополучию группы либо обществу в целом (опасность войны, стихийного бедствия, прихода к власти противников правящей партии и перспектива установления репрессивного или дискриминационного режима, который ставит под вопрос безопасность данной группы);
б) наличие механизма мобилизации – аппарата или организации, способной привлечь к себе людей, поставив перед ними (и перед собой) конкретные цели действия или наметив программу таких действий, а также наличие лидера, рисующего соответствующую картину реальности и указывающего на пути достижения намеченных целей действия или опасность вышеуказанного рода. Чаще всего моделью для понимания или описания мобилизационного процесса служит схема армейского призыва;