Страница:
Я как будто, держа в руках мое «Добро толюбие», начал отыскивать сказанное наставление, но никак не мог вскоре найти оное. Старец сам, перевернув несколько листов, сказал: «Вот оно! я тебе его замечу», – и, подняв с земли уголь, подчеркнул оным на поле книги против найденной статьи. Все, что старец говорил, я внимательно слушал и старался как можно тверже и подробнее помнить.
Проснулся я, и как еще не рассветало, то лежал и повторял в памяти все виденное мною во сне и что говорил мне старец. Наконец начал размышлять: «Бог знает, душа ли покойного старца является мне или собственные мысли так подстраиваются, ибо я часто и много думаю о “Добротолюбии” и о старце?» С сим недоумением я встал, начинало уже светать. И что же? Вижу на камне, который был вместо стола в моей землянке, разо гнутое «Добротолюбие» на том самом месте, которое указывал мне старец, и подчеркнутое уголь ком точно так, как я видел во сне, даже и самый уголь лежал при книге. Это изумило меня, ибо твердо помню, что с вечера книги тут не было: она свернутая лежала у меня в головах и также верно знаю, что прежде никакой заметки на пока занном месте не было.
Сей случай уверил меня в истине сновидения и в богоугодности блаженной памяти старца моего. Вот я и принялся читать «Добротолюбие» по тому самому порядку, который указал мне старец. Прочел раз, прочел то же и в другой, и сие чтение распаляло в душе моей охо ту и усердие, чтобы все прочтенное испытать на деле. Мне понятно и ясно открылось, что значит внутренняя молитва, какие средства к достиже нию оной, и что от нее бывает, и как она наслажда ет душу и сердце, и как распознавать сию сла дость, от Бога ли она, или от естества, или от пре лести.
Итак, прежде всего я приступил к отыскиванию места сердечного, по наставлению преподобного Симеона Нового Богослова. Закрыв глаза, смотрел умом, то есть воображением, в сердце, желая представить себе, как оно есть в левой половине груди, и внимательно слушал его биение. Так занимался я сперва по получасу, несколько раз в день. Внача ле ничего не примечал, кроме темноты. Потом в скором времени начало представляться сердце и означаться движение в оном; далее я начал вво дить и изводить Иисусову молитву вместе с дыханием в сердце, по наставлению святых Григо рия Синаита, Каллиста и Игнатия, то есть, втяги вая в себя воздух, с умственным смотрением в сердце воображал и говорил: «Господи Иисусе Христе», а с испущением из себя воздуха: «поми луй мя». Сперва я сим занимался по часу и по два, потом чем дальше, тем чаще стал так упражнять ся и, наконец, почти целый день провождал в сем занятии. Когда нападала тягость, или леность, или сомнение, я немедленно начинал читать в «Добротолюбии» те места, кои наставляют о сердечном делании, и опять являлась охота и усердие к мо литве. Недели через три начал чувствовать боль в сердце, потом некую приятнейшую теплоту в оном, отраду и спокойствие. Это возбуждало и заохочивало меня более и более с прилежностью упражняться в молитве, так что все мысли мои были сим заняты и я ощущал великую радость.
С сего времени я начал чувствовать разные повре менные ощущения в сердце и в уме. Иногда бы вало, что как-то насладительно кипело в сердце, в нем такая легкость, свобода и утешение, что я весь изменялся и прелагался в восторг. Иногда чувствовалась пламенная любовь к Иисусу Христу и ко всему созданию Божию. Иногда сами собой лились сладкие слезы благодарения Господу, милующему меня, окаянного грешника. Иногда прежнее глупое понятие мое так уяснялось, что я легко понимал и размышлял о том, о чем прежде не мог и вздумать. Иногда сердечная сладост ная теплота разливалась по всему составу моему, и я умиленно чувствовал при себе везде присут ствие Божие. Иногда ощущал внутри себя вели чайшую радость от призывания имени Иисуса Христа и познавал, что значит сказанное Им: Цар ствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21).
Испытывая таковые и подобные сим насладительные утешения, я заметил, что последствия сер дечной молитвы открываются в трех видах: в духе, в чувствах и откровениях; в духе, например, сла дость любви Божией, внутренний покой, восхи щение ума, чистота мыслей, сладостное памятование Бога; в чувствах приятное растепливание серд ца, наполнение сладостью всех членов, радостное кипение в сердце, легкость и бодрость, прият ность жизни, нечувствительность к болезням и скорбям. В откровениях просветление разума, понятие Священного Писания, познавание словес твари, отрешение от сует и познание сладости вну тренней жизни, уверение в близости Божией и любви Его к нам.
Месяцев пять проведя уединенно в сем молитвенном занятии и наслаждении помянутыми ощущениями, я так привык к сердечной молитве, что упражнялся в ней беспрестанно и, наконец по чувствовал, что молитва уже сама собой, без всякого со стороны моего побуждения, производится и изрекается в уме моем и сердце, не токмо в бодрственном состоянии, но даже и во сне действует точно так же и ни от чего не прерывается, не перестает ни на малейшую секунду, что бы я ни делал. Душа моя благодарила Господа, и сердце истаивало в непрестанном веселии.
Настало время рубки леса, начал стекаться народ, и я должен был оставить безмолвное мое жилище. Поблагодарив полесовщика, я помолился, поцеловал тот клочок земли, на котором Бог удостоил меня, недостойного, Своей милости, надел сумку с книгами да и пошел. Весьма долго я скитался по разным местам, покуда добрел до Иркутска.
Сердечная, самодействующая молитва была утешением и отрадою во всем пути, при всех встречах, она никогда не переставала услаждать меня, хотя и в разных степенях, где бы я ни находился, что бы ни делал, чем бы ни занимался, ничему она не мешала и ни от чего не умалялась. Если что работаю, а молитва сама собой в сердце, и дело идет скорее; если что внимательно слушаю или читаю, а молитва все не перестает, и я в одно и то же время чувствую и то и другое, точно как будто я раздвоился, или в одном теле моем две души. Боже мой! Как таинственен человек!..
Возвеличишася дела Твоя, Гос поди: вся премудростию сотво рил еси (Пс. 103, 24). Много также встречалось на пути моем чудных случаев и происшествий. Если все их стать рассказывать, то и в сутки не окончить. Да вот, например: однажды зимой под вечер шел я один леском в одну деревню ночевать, которая уже была версты за две в виду. Вдруг напал и ки нулся на меня большой волк. У меня были в ру ках старцевы шерстяные четки (я всегда имел их при себе). Вот я и отмахнул этими четками вол ка. И что же? Четки вырвались у меня из рук и за цепились как-то прямо за шею волка, волк бросился от меня прочь и, прыгнув через терновый куст, запутался задними лапами в кусте, а четка ми-то зацепился за сук сухого дерева да и начал биться, но высвободиться ему было неудобно, ибо четки стянули ему шею. Я с верой перекрестился да и пошел с намерением волка высвободить, а более для того, что думал: если он оборвет четки да убежит с ними, то и драгоценные мои четки пропадут. Только что я подошел и взялся за чет ки, действительно, волк прервал их и побежал без вести.
И так я, поблагодарив Бога и помянув блаженного старца моего, благополучно дошел до де ревни, пришел на постоялый двор и выпросился ночевать. Вошел в избу. В переднем углу за сто лом сидели двое: один старичок, другой толстый, средних лет, по виду как будто не простые. Они кушали чай. Я спросил мужика, бывшего при их лошади, кто они такие? Тот сказал мне, что старичок – учитель народного училища, а другой – пи сарь земского суда, оба благородные. Я везу их на ярмарку, верстах в двадцати отсюда.
Посидев несколько, я выпросил у бабы иголку с ниткой, подошел к свечке да и стал сшивать разорванные мои четки. Писарь посмотрел да и говорит: «Ви дно, ты прилежно бил поклоны, что и четки-то разорвал?» – «Не я разорвал, а волк…» – «Как, разве вол ки-то молятся?» – сказал засмеявшись писарь. Я рассказал им подробно, как было дело и как драгоценны для меня сии четки. Писарь опять за смеялся и стал говорить: «У вас, пустосвятов, все гда чудеса! А что тут святого? Просто ты швырнул в него, и волк испугался да ушел, ведь и со баки, и волки швырков боятся; и зацепиться в лесу немудрено; мало ли что бывает на свете, так всему и верить, что чудеса?»
Услыхав это, учитель начал с ним разговор: «Не заключайте, сударь, так! Вам неизвестна ученая часть… А я вижу в пове ствовании этого мужика таинство натуры и чувственной, и духовной…» «Как же это так?» – спросил писарь. «А вот видите, вы хотя не имеете дальнейшего образования, но, конечно, изволили учить краткую священную историю Ветхого и Нового За ветов, изданную по вопросам и ответам для учи лищ. Помните ли, что когда первосозданный че ловек Адам был в невинном святом состоянии, то гда все животные и звери были ему в покорении, они со страхом подходили к нему, и он нарицал им имена.
Старец, чьи сии четки, был свят. А что значит святость? Не что иное, как через подвиги возвращение невинного состояния первого человека в грешном человеке, когда освящается ду ша, освящается и тело. Четки всегда бывали в ру ках освященного; следственно, через прикосновение к ним рук и испарений его привита к ним святая сила – сила невинного состояния первого чело века. Вот таинство натуры духовной!.. Сию силу, по преемству, естественно, ощущают все животные и доныне, и ощущают посредством обоняния; ибо нос у всех зверей и животных есть главнейшее ору дие чувств. Вот таинство натуры чувственной!..» «У вас, ученых, все силы да премудрости, а мы так все попросту: вот как нальешь рюмку водки да хлопнешь, так и будет сила», – сказал писарь да и пошел к шкафу. «Это дело ваше, – сказал учитель, – а уже ученые ведения прошу предоста вить нам».
Мне понравилось, как говорил учитель; и я, подойдя к нему, сказал: «Осмелюсь, батюш ка, еще нечто сказать вам о моем старце», – да и объяснил ему, как он мне виделся во сне, как учил и как подчеркнул на «Добротолюбии». Учитель все сие выслушал со вниманием. А писарь, лежа на лавке, ворчал: «Правду говорят, что с ума сходят да зачитываются Библией. Вот оно так и есть! Какой леший будет тебе чертить по ночам на кни гах? Просто сам во сне уронил на пол книгу да и замарал в саже… Вот тебе и чудо! Ой! Уж эти пройдохи! Много мы, брат, видали вашей братии!» Пробормотав это, писарь повернулся к стене и заснул.
Я, слыша это, обратился к учите лю да и сказал: «Вот, если угодно, то я покажу вам и ту самую книгу, на которой правильно под черкнуто, а не намарано сажей». Вынул из сумки «Добротолюбие» да и показываю, говоря: «Удивля юсь этой премудрости, как бестелесная душа мог ла взять уголь и писать?..» Учитель, посмотревши заметку, начал говорить: «И это таинство духов. Я сие объясню тебе. Вот видишь, когда духи яв ляются в телесном виде живому человеку, они набирают и составляют себе осязаемое тело из воздуха и световой материи и, когда совершают свое явление, опять возвращают занятое ими в те стихии, из коих был почерпнут состав их те ла. И как воздух имеет упругость, сжимательную и растягательную силу, то душа, облаченная в него, может все брать, действовать и писать. Да какая это у тебя книга? Дай-ка я посмотрю!» Он разогнул, и открылась преподобного Симеона Нового Бого слова слово и речь. «А! Должно быть, книга бо гословская. Я никогда ее не видывал…» – «Эта книга, батюшка, вся почти состоит из учения о внутрен ней сердечной молитве во имя Иисуса Христа; оно раскрыто здесь во всей подробности двадцатью пятью святыми отцами». – «А внутреннюю молитву я знаю», – сказал учитель… Я поклонился ему в но ги и просил сказать мне что-нибудь о внутренней молитве.
«А вот что в Новом Завете сказано, что человек и вся тварь суете повинуется не волею (Рим. 8, 20), и все естественно воздыхает, стремится и желает войти в свободу чад Божиих; и это таинственное воздыхание тварей и врож денное стремление душ есть внутренняя молитва. Ей нечего учиться, она есть во всех и во всем!..» «А как же обрести, открыть и восчувствовать ее в сердце, сознать и принять волей своей, достиг нуть, чтобы она явственно действовала, наслажда ла просвещала и спасала бы?» – спросил я. «Не помню, писано ли где об этом в богословских трактатах», – ответил учитель. «Вот здесь, здесь все это написано», – указал я… Учитель взял каран даш, записал название «Добротолюбия» да и гово рит: «Непременно выпишу сию книгу из Тоболь ска и рассмотрю ее». И так мы расстались.
Пойдя, я благодарил Бога за беседу с учи телем, а о писаре молился, чтобы Господь устроил; хотя бы однажды прочесть ему «Добротолю бие» и вразумил бы его во спасение.
А то еще раз весною, приходя в одно село, случилось остановиться мне у священника. Он был человек добрый и одинокий. Я провел у не го три дня. Рассмотревши меня в сие время, он стал мне говорить: «Останься у меня, я положу те бе плату; мне нужен человек добросовестный; ты видел, что у нас строится при старой деревянной церкви новая каменная. Не могу найти верного человека, который бы посмотрел за рабочими да сидел в часовне для сбора подаяния на постройку, а вижу, что ты был бы к сему способен, да и тебе по твоему направлению было бы жить хо рошо; сидел бы один в часовне да молился Бо гу, там есть и каморка уединенная для сторожа – останься, пожалуйста, хотя только на сие время, покуда церковь окончится».
Хотя и долго я от казывался, но по убедительной просьбе священ ника должен был согласиться. Так и остался на лето до осени. Вот и стал жить в часовне. Снача ла мне было спокойно и удобно упражняться в молитве, хотя и много народу приходило в ча совню, особенно в праздничные дни, иные молиться, иные позевать, а иные стащить что-ни будь со сборной тарелки. И как я по временам чи тывал то Библию, то «Добротолюбие», то некото рые из приходивших, видя сие, заводили со мною разговор, другие спрашивали прочесть им что-ни будь.
По некотором времени я заметил, что одна какая-то крестьянская девица часто ходила в часовню и подолгу молилась Богу. Прислушавшись к ее бормотанью, я узнал, что она читает какие-то странные молитвы, а иные совсем перековерканные. Я спросил, кто ее сему научил. Она сказала, что мать, которая была церковная, а отец ее раскольник по беспоповщине. Пожалев о всем этом, я советовал ей, чтобы она правильно, по преданию святой Церкви, читала молитвы, и потому толковал ей «Отче наш», да «Богородице Дево, радуйся». И, наконец, сказал: «Твори-ка ты поча ще да побольше Иисусову молитву; она доходнее всех молитв до Бога, и ты получишь через нее спасение души». Девица приняла совет мой со вни манием и начала так поступать в простоте.
И что же? После непродолжительного времени объяви ла мне, что привыкла к Иисусовой молитве, что чувствует влечение беспрестанно, если бы было можно, ею заниматься и когда молится, то чув ствует приятность и по окончании также радость и охоту опять молиться. Я порадовался сему и со ветовал ей далее и более продолжать молитву во имя Иисуса Христа.
Время подходило к концу лета; многие из приходящих в часовню начали приходить и ко мне не только уже за чтением и советами, но и с разными житейскими скорбями и даже за узнаванием отыскивания потерь и пропажей; видно, иные почли меня за ворожею.
Наконец и помяну тая девица в горести пришла за советом, как ей быть. Отец вознамерился отдать ее замуж поне воле за раскольника, тоже беспоповщинского, и венчать будет мужик. «Какой же это законный брак, – воскликнула она, – это все равно что блуд! Я хочу бежать куда глаза глядят». Я сказал ей: «Куда же ты убежишь? Ведь опять найдут же тебя. В нынешнее время нигде не укроешься без вида, везде сыщут; а лучше молись поусерднее о сем Бо гу, чтобы Он Своими судьбами разрушил намерение твоего отца и сохранил бы душу твою от греха и от ереси. Это будет надежнее твоего бегства».
Время шло далее, и мне невыносимо стало шумно и соблазнительно. Наконец кончилось и лето, я решился оставить часовню и продолжать, как и прежде, путь мой. Пришел к священнику и начал говорить ему: «Вам, батюшка, известно мое устроение. Мне нужна тишина для занятия молитвою, а здесь очень для меня развлеченно и вредно. Вот я исполнил вам послушание, лето прожил; теперь меня отпустите и благословите на уединенный путь».
Священнику не хотелось отпускать меня, и он начал меня уговаривать:
– Что тебе мешает и здесь молиться? Ведь дела у тебя никакого нет, кроме того, чтобы сидеть в часовне, а хлеб готовый у тебя есть. Пожалуй, там день и ночь молись; живи-ка, брат, с Богом! Ты способен и полезен для сего места, с приходя щими пустяков не болтаешь, а церкви Божией приносишь доход и собираешь верно. Это угод нее перед Богом, нежели твоя уединенная молит ва. Что тебе в уединении, с народом-то молиться еще веселее. Бог создал человека не для того, чтобы он одного себя только знал, но чтобы люди друг другу помогали, друг друга вели ко спасению, кто чем может. Посмотри-ка на святых и на вселенных учителей, они день и ночь хлопотали и пеклись о Церкви да и повсюду проповедовали, а не си дели в уединении и не скрывались от людей.
– Всякому, батюшка, свое Бог дает дарование; много было проповедников, много было и отшельников. Кто какую и к чему находил в себе наклонность, тот так и поступал и веровал, что Сам Бог указывал в этом ему спасительный путь. А как вы это мне рассудите, что многие из святых оставляли и сан святительский, настоятельский и священнический и убегали в уединенные пустыни, дабы не смущаться среди народа? Так преподобный Исаак Сирин бежал от своей епископской паствы, так преподобный Афанасий Афонский кинул свою многочисленную обитель, и именно потому, что те места были для них соблазнительные и что они истинно верили гласу Иисуса Христа: какая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит? (Мф. 16, 26).
– Да ведь они были святые, – сказал священник.
– Если святые, – ответил я, – остерегались, чтобы не повредиться сообщением с людьми, то что же остается делать бессильному грешнику?
Наконец, простился я с этим добрым священни ком, и он с любовью проводил меня в путь.
Пройдя верст десять, я остановился ночевать в деревне. На сем ночлеге я увидел отчаянно больного мужика и советовал бывшим около не го, чтобы его причастить Святых Христовых Таин. Со гласились, и к утру послали за священником в приходское их село.
Я остался подождать, чтобы поклониться Святым Дарам и помолиться при сем великом Таинстве. Вышел на улицу, сел на зава линке да и дожидаюсь, чтобы встретить священ ника. Вдруг неожиданно с задворья выбегает ко мне та девица, которая маливалась в часовне.
– Как ты сюда попала? – спросил я.
– У нас назначено было быть рукобитью, чтобы выдать меня за раскольника, и я ушла.
При сем, поклонившись мне в ноги, начала говорить:
– Сде лай милость, возьми меня с собой и отведи в ка кой-нибудь женский монастырь; я не желаю за муж, буду жить в монастыре да творить Иисусову молитву. Тебя там послушают и меня примут.
– Помилуй, – сказал я, – куда мне тебя повести? Я в сей стороне ни одного женского монастыря не знаю, да и как я с тобой пойду, когда у тебя нет паспорта? Нигде тебя не примут, да и укрыться тебе нигде нельзя в нынешнее вре мя сейчас поймают да и пошлют по пересылке в свое место да еще накажут за бродяжничество. Иди лучше домой да молись Богу, а если не хо чешь в замужество, то притвори себе какую-нибудь немощь. Это называется спасительное притворство; так поступали святая матерь Климента и преподобная Марина, спасавшаяся в мужском мо настыре, и многие другие.
В сие время, когда мы сидели да рассуждали, увидели, что четыре мужика гонят на паре по до роге и прямо подскакали к нам. Схватили девку, посадили ее в телегу и с одним мужиком отпра вили, а трое связали мне руки и погнали меня об ратно в то село, где я летом жил. На все мои оправдания они только кричали: «Мы тебе, свято ша, дадим знать, как девок сманивать!» K вечеру привели меня в сельскую управу, заковали мне но ги в железо да посадили в тюрьму до утра, поку да соберутся судить. Священник, узнав, что я в тюрьме, пришел посетить меня; принес поужи нать, утешал меня и говорил, что заступится за меня и скажет, как духовный отец, что я не таких свойств, как о мне думают. Посидев со мной, он ушел.
Попозднее вечером исправник, проезжая куда-то через это село, остановился у выборного, и ему сказали о случившемся. Он велел собрать сходку и меня привести в судейскую избу. Мы вошли, стоим и дожидаемся. Вот и пришел исправник уже в кураже, сел за стол в фуражке да и крикнул: «Эй, Епифан! Ведь девка, дочь твоя, ничего не сне сла со двора?» – «Ничего, батюшка!» – «С этим болваном ни в каких дурных делах не уличены?» – «Нет, батюш ка!» – «Так вот как мы дело-то рассудим да и поре шим: ты с дочерью своей разделайся сам, а этого молодца завтра мы проучим и прогоним да накрепко закажем, чтобы он сюда больше не пока зывался. Вот и все!» Сказав это, исправник слез со стола и отправился в свое место спать, а меня опять посадили в тюрьму.
Рано поутру пришли двое – сотский да десятский, высекли меня и вы пустили; и я пошел, благодаря Бога, что он удо стоил меня потерпеть за имя Его. Это меня уте шало и еще более возгревало непрестанную сер дечную молитву.
Все сии происшествия нисколько не оскорбили меня, как будто случились с кем другим и я только их видел; даже когда меня секли, то и это в силу было терпеть; молитва, услаждавшая сердце, ничему внимать не попускала.
Пройдя версты четыре, я встретил мать девицы, ехавшую с торгу с покупками. Она, уви дев меня, сказала мне: «Жених-то наш отказался; рассердился, видишь, на Акульку, что от него бе жала». Потом дала она мне хлеба да пирог, и я пошел далее.
Погода была сухая, и я не захотел ночевать в какой-нибудь деревне, а увидев вечером в лесу два огороженные стога сена, расположился под ними на ночлег. Когда заснул, вижу во сне, будто я иду по дороге и читаю главы Антония Ве ликого из «Добротолюбия». Вдруг догнал меня ста рец да и говорит: «Не тут читаешь, вот где читай», – и указал на 35-ю главу Иоанна Карпафийского, в которой написано следующее: «…Иногда учивший предается в бесчестие и терпит искушения за пользовавшихся от него духовно». И еще указал на 41-ю главу его же, где говорится: «…Елицы молитву зельнее употребляют, сии от страшных и свире пых искушений пленяемы суть».
Потом стал говорить: «Бодрствуй духом и не унывай! Помни, что сказал апостол: болий есть, Иже в вас, нежели иже в мире (1 Ин. 4, 4). Вот ты теперь опытно дознал, что никакое искушение не попускается выше сил че ловека, но с искушением творит Бог и скорое избытие (см. 1 Кор. 10, 13). Упование на сию помощь Божию подкрепляло и руководствовало к ревности и усердию святых молитвен ников, кои не только свою жизнь провели в непре станной молитве сами, но из любви поучали и от крывали сие и другим при случае и времени. О сем говорит святой Григорий Фессалоникийский так: “Не токмо нам самим подобает по заповеди Божией молитися непрестанно, во имени Христа, но надлежит учити и открывати сие и прочим, всем вообще монахам, мирянам, мудрым, простым, мужам, женам и детям, и возбуждать во всех усер дие к непрестанной молитве”. Подобно сему гово рит и преподобный Каллист Антиликуда, что “ни умственное делание о Господе (то есть внутрен нюю молитву), ни созерцательное ведение, и спо собы к простертию души горе, не должно удер живать в одном только своем уме, но записывать, предавать писанию и изложению, общей ради пользы и любви”. Да и Слово Божие о сем глаго лет, что брат от брата помогаем, яко град тверд и высок (Притч. 18, 19). Токмо в сем случае всемерно следует убегать тщеславия и охраняться, чтобы семя учения божественного не сеялось на ветер».
Я, проснувшись, почувствовал в сердце моем великую радость, а в душе укрепление, и пошел в путь мой далее.
После сего, спустя долгое время, и еще был один случай; пожалуй, и его расскажу. Однажды, именно 24 марта, я почувствовал непреодолимое желание, чтобы завтра, то есть в день, посвященный Пречистой Божией Матери, в воспоминание Боже ственного Ея Благовещения, причаститься Святых Христовых Таин. Расспросил, далеко ли церковь; сказали, тридцать верст. Итак, я остаток дня и всю ночь шел, чтобы поспеть к заутрене. Погода была са мая ненастная, то снег, то дождь, и притом силь ный ветер и холод. На дороге надо было перехо дить через небольшой ручеек, и как только вошел я на средину оного, лед под ногами проломился и я окунулся по пояс в воду. Так, замочившись, я пришел к заутрене; отстоял ее и обедню, на которой Бог сподобил меня причаститься.
Чтобы провести сей день в спокойствии, без помехи духовной радости, я выпросился у церковного сторожа пробыть до завтра в караулке. Весь оный день я был в несказанной радости и сладости сердечной. Лежал на полатях в сей нетопленой сторожке, как будто покоясь на лоне Авраамовом: молитва действовала сильно. Лю бовь ко Иисусу Христу и Матери Божией, как сладостные волны, клубилась в сердце и как бы погружала душу в утешительный восторг. К ночи вдруг почувствовал я сильный лом в ногах да и вспомнил, что они у меня мокрые. Пренебрегая этим, я начал прилежнее внимать сердцу с молит вой и не стал чувствовать боли. Поутру хотел встать, но вижу, что не могу и пошевелить нога ми – совсем отнялись и расслабли, как плети; сторож насилу стащил меня с полатей. Так я и сидел два дня недвижимый. На третий день сторож на чал выгонять меня из караулки, говоря: «Если ты здесь умрешь, то поди хлопочи за тобой». Едва-едва я выполз кое-как на руках да и лег на цер ковном крыльце.
Так лежал я и здесь дня два. Люди, проходившие мимо меня, не обращали ни малого внимания ни на меня, ни на мои просьбы.
Проснулся я, и как еще не рассветало, то лежал и повторял в памяти все виденное мною во сне и что говорил мне старец. Наконец начал размышлять: «Бог знает, душа ли покойного старца является мне или собственные мысли так подстраиваются, ибо я часто и много думаю о “Добротолюбии” и о старце?» С сим недоумением я встал, начинало уже светать. И что же? Вижу на камне, который был вместо стола в моей землянке, разо гнутое «Добротолюбие» на том самом месте, которое указывал мне старец, и подчеркнутое уголь ком точно так, как я видел во сне, даже и самый уголь лежал при книге. Это изумило меня, ибо твердо помню, что с вечера книги тут не было: она свернутая лежала у меня в головах и также верно знаю, что прежде никакой заметки на пока занном месте не было.
Сей случай уверил меня в истине сновидения и в богоугодности блаженной памяти старца моего. Вот я и принялся читать «Добротолюбие» по тому самому порядку, который указал мне старец. Прочел раз, прочел то же и в другой, и сие чтение распаляло в душе моей охо ту и усердие, чтобы все прочтенное испытать на деле. Мне понятно и ясно открылось, что значит внутренняя молитва, какие средства к достиже нию оной, и что от нее бывает, и как она наслажда ет душу и сердце, и как распознавать сию сла дость, от Бога ли она, или от естества, или от пре лести.
Итак, прежде всего я приступил к отыскиванию места сердечного, по наставлению преподобного Симеона Нового Богослова. Закрыв глаза, смотрел умом, то есть воображением, в сердце, желая представить себе, как оно есть в левой половине груди, и внимательно слушал его биение. Так занимался я сперва по получасу, несколько раз в день. Внача ле ничего не примечал, кроме темноты. Потом в скором времени начало представляться сердце и означаться движение в оном; далее я начал вво дить и изводить Иисусову молитву вместе с дыханием в сердце, по наставлению святых Григо рия Синаита, Каллиста и Игнатия, то есть, втяги вая в себя воздух, с умственным смотрением в сердце воображал и говорил: «Господи Иисусе Христе», а с испущением из себя воздуха: «поми луй мя». Сперва я сим занимался по часу и по два, потом чем дальше, тем чаще стал так упражнять ся и, наконец, почти целый день провождал в сем занятии. Когда нападала тягость, или леность, или сомнение, я немедленно начинал читать в «Добротолюбии» те места, кои наставляют о сердечном делании, и опять являлась охота и усердие к мо литве. Недели через три начал чувствовать боль в сердце, потом некую приятнейшую теплоту в оном, отраду и спокойствие. Это возбуждало и заохочивало меня более и более с прилежностью упражняться в молитве, так что все мысли мои были сим заняты и я ощущал великую радость.
С сего времени я начал чувствовать разные повре менные ощущения в сердце и в уме. Иногда бы вало, что как-то насладительно кипело в сердце, в нем такая легкость, свобода и утешение, что я весь изменялся и прелагался в восторг. Иногда чувствовалась пламенная любовь к Иисусу Христу и ко всему созданию Божию. Иногда сами собой лились сладкие слезы благодарения Господу, милующему меня, окаянного грешника. Иногда прежнее глупое понятие мое так уяснялось, что я легко понимал и размышлял о том, о чем прежде не мог и вздумать. Иногда сердечная сладост ная теплота разливалась по всему составу моему, и я умиленно чувствовал при себе везде присут ствие Божие. Иногда ощущал внутри себя вели чайшую радость от призывания имени Иисуса Христа и познавал, что значит сказанное Им: Цар ствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21).
Испытывая таковые и подобные сим насладительные утешения, я заметил, что последствия сер дечной молитвы открываются в трех видах: в духе, в чувствах и откровениях; в духе, например, сла дость любви Божией, внутренний покой, восхи щение ума, чистота мыслей, сладостное памятование Бога; в чувствах приятное растепливание серд ца, наполнение сладостью всех членов, радостное кипение в сердце, легкость и бодрость, прият ность жизни, нечувствительность к болезням и скорбям. В откровениях просветление разума, понятие Священного Писания, познавание словес твари, отрешение от сует и познание сладости вну тренней жизни, уверение в близости Божией и любви Его к нам.
Месяцев пять проведя уединенно в сем молитвенном занятии и наслаждении помянутыми ощущениями, я так привык к сердечной молитве, что упражнялся в ней беспрестанно и, наконец по чувствовал, что молитва уже сама собой, без всякого со стороны моего побуждения, производится и изрекается в уме моем и сердце, не токмо в бодрственном состоянии, но даже и во сне действует точно так же и ни от чего не прерывается, не перестает ни на малейшую секунду, что бы я ни делал. Душа моя благодарила Господа, и сердце истаивало в непрестанном веселии.
Настало время рубки леса, начал стекаться народ, и я должен был оставить безмолвное мое жилище. Поблагодарив полесовщика, я помолился, поцеловал тот клочок земли, на котором Бог удостоил меня, недостойного, Своей милости, надел сумку с книгами да и пошел. Весьма долго я скитался по разным местам, покуда добрел до Иркутска.
Сердечная, самодействующая молитва была утешением и отрадою во всем пути, при всех встречах, она никогда не переставала услаждать меня, хотя и в разных степенях, где бы я ни находился, что бы ни делал, чем бы ни занимался, ничему она не мешала и ни от чего не умалялась. Если что работаю, а молитва сама собой в сердце, и дело идет скорее; если что внимательно слушаю или читаю, а молитва все не перестает, и я в одно и то же время чувствую и то и другое, точно как будто я раздвоился, или в одном теле моем две души. Боже мой! Как таинственен человек!..
Возвеличишася дела Твоя, Гос поди: вся премудростию сотво рил еси (Пс. 103, 24). Много также встречалось на пути моем чудных случаев и происшествий. Если все их стать рассказывать, то и в сутки не окончить. Да вот, например: однажды зимой под вечер шел я один леском в одну деревню ночевать, которая уже была версты за две в виду. Вдруг напал и ки нулся на меня большой волк. У меня были в ру ках старцевы шерстяные четки (я всегда имел их при себе). Вот я и отмахнул этими четками вол ка. И что же? Четки вырвались у меня из рук и за цепились как-то прямо за шею волка, волк бросился от меня прочь и, прыгнув через терновый куст, запутался задними лапами в кусте, а четка ми-то зацепился за сук сухого дерева да и начал биться, но высвободиться ему было неудобно, ибо четки стянули ему шею. Я с верой перекрестился да и пошел с намерением волка высвободить, а более для того, что думал: если он оборвет четки да убежит с ними, то и драгоценные мои четки пропадут. Только что я подошел и взялся за чет ки, действительно, волк прервал их и побежал без вести.
И так я, поблагодарив Бога и помянув блаженного старца моего, благополучно дошел до де ревни, пришел на постоялый двор и выпросился ночевать. Вошел в избу. В переднем углу за сто лом сидели двое: один старичок, другой толстый, средних лет, по виду как будто не простые. Они кушали чай. Я спросил мужика, бывшего при их лошади, кто они такие? Тот сказал мне, что старичок – учитель народного училища, а другой – пи сарь земского суда, оба благородные. Я везу их на ярмарку, верстах в двадцати отсюда.
Посидев несколько, я выпросил у бабы иголку с ниткой, подошел к свечке да и стал сшивать разорванные мои четки. Писарь посмотрел да и говорит: «Ви дно, ты прилежно бил поклоны, что и четки-то разорвал?» – «Не я разорвал, а волк…» – «Как, разве вол ки-то молятся?» – сказал засмеявшись писарь. Я рассказал им подробно, как было дело и как драгоценны для меня сии четки. Писарь опять за смеялся и стал говорить: «У вас, пустосвятов, все гда чудеса! А что тут святого? Просто ты швырнул в него, и волк испугался да ушел, ведь и со баки, и волки швырков боятся; и зацепиться в лесу немудрено; мало ли что бывает на свете, так всему и верить, что чудеса?»
Услыхав это, учитель начал с ним разговор: «Не заключайте, сударь, так! Вам неизвестна ученая часть… А я вижу в пове ствовании этого мужика таинство натуры и чувственной, и духовной…» «Как же это так?» – спросил писарь. «А вот видите, вы хотя не имеете дальнейшего образования, но, конечно, изволили учить краткую священную историю Ветхого и Нового За ветов, изданную по вопросам и ответам для учи лищ. Помните ли, что когда первосозданный че ловек Адам был в невинном святом состоянии, то гда все животные и звери были ему в покорении, они со страхом подходили к нему, и он нарицал им имена.
Старец, чьи сии четки, был свят. А что значит святость? Не что иное, как через подвиги возвращение невинного состояния первого человека в грешном человеке, когда освящается ду ша, освящается и тело. Четки всегда бывали в ру ках освященного; следственно, через прикосновение к ним рук и испарений его привита к ним святая сила – сила невинного состояния первого чело века. Вот таинство натуры духовной!.. Сию силу, по преемству, естественно, ощущают все животные и доныне, и ощущают посредством обоняния; ибо нос у всех зверей и животных есть главнейшее ору дие чувств. Вот таинство натуры чувственной!..» «У вас, ученых, все силы да премудрости, а мы так все попросту: вот как нальешь рюмку водки да хлопнешь, так и будет сила», – сказал писарь да и пошел к шкафу. «Это дело ваше, – сказал учитель, – а уже ученые ведения прошу предоста вить нам».
Мне понравилось, как говорил учитель; и я, подойдя к нему, сказал: «Осмелюсь, батюш ка, еще нечто сказать вам о моем старце», – да и объяснил ему, как он мне виделся во сне, как учил и как подчеркнул на «Добротолюбии». Учитель все сие выслушал со вниманием. А писарь, лежа на лавке, ворчал: «Правду говорят, что с ума сходят да зачитываются Библией. Вот оно так и есть! Какой леший будет тебе чертить по ночам на кни гах? Просто сам во сне уронил на пол книгу да и замарал в саже… Вот тебе и чудо! Ой! Уж эти пройдохи! Много мы, брат, видали вашей братии!» Пробормотав это, писарь повернулся к стене и заснул.
Я, слыша это, обратился к учите лю да и сказал: «Вот, если угодно, то я покажу вам и ту самую книгу, на которой правильно под черкнуто, а не намарано сажей». Вынул из сумки «Добротолюбие» да и показываю, говоря: «Удивля юсь этой премудрости, как бестелесная душа мог ла взять уголь и писать?..» Учитель, посмотревши заметку, начал говорить: «И это таинство духов. Я сие объясню тебе. Вот видишь, когда духи яв ляются в телесном виде живому человеку, они набирают и составляют себе осязаемое тело из воздуха и световой материи и, когда совершают свое явление, опять возвращают занятое ими в те стихии, из коих был почерпнут состав их те ла. И как воздух имеет упругость, сжимательную и растягательную силу, то душа, облаченная в него, может все брать, действовать и писать. Да какая это у тебя книга? Дай-ка я посмотрю!» Он разогнул, и открылась преподобного Симеона Нового Бого слова слово и речь. «А! Должно быть, книга бо гословская. Я никогда ее не видывал…» – «Эта книга, батюшка, вся почти состоит из учения о внутрен ней сердечной молитве во имя Иисуса Христа; оно раскрыто здесь во всей подробности двадцатью пятью святыми отцами». – «А внутреннюю молитву я знаю», – сказал учитель… Я поклонился ему в но ги и просил сказать мне что-нибудь о внутренней молитве.
«А вот что в Новом Завете сказано, что человек и вся тварь суете повинуется не волею (Рим. 8, 20), и все естественно воздыхает, стремится и желает войти в свободу чад Божиих; и это таинственное воздыхание тварей и врож денное стремление душ есть внутренняя молитва. Ей нечего учиться, она есть во всех и во всем!..» «А как же обрести, открыть и восчувствовать ее в сердце, сознать и принять волей своей, достиг нуть, чтобы она явственно действовала, наслажда ла просвещала и спасала бы?» – спросил я. «Не помню, писано ли где об этом в богословских трактатах», – ответил учитель. «Вот здесь, здесь все это написано», – указал я… Учитель взял каран даш, записал название «Добротолюбия» да и гово рит: «Непременно выпишу сию книгу из Тоболь ска и рассмотрю ее». И так мы расстались.
Пойдя, я благодарил Бога за беседу с учи телем, а о писаре молился, чтобы Господь устроил; хотя бы однажды прочесть ему «Добротолю бие» и вразумил бы его во спасение.
А то еще раз весною, приходя в одно село, случилось остановиться мне у священника. Он был человек добрый и одинокий. Я провел у не го три дня. Рассмотревши меня в сие время, он стал мне говорить: «Останься у меня, я положу те бе плату; мне нужен человек добросовестный; ты видел, что у нас строится при старой деревянной церкви новая каменная. Не могу найти верного человека, который бы посмотрел за рабочими да сидел в часовне для сбора подаяния на постройку, а вижу, что ты был бы к сему способен, да и тебе по твоему направлению было бы жить хо рошо; сидел бы один в часовне да молился Бо гу, там есть и каморка уединенная для сторожа – останься, пожалуйста, хотя только на сие время, покуда церковь окончится».
Хотя и долго я от казывался, но по убедительной просьбе священ ника должен был согласиться. Так и остался на лето до осени. Вот и стал жить в часовне. Снача ла мне было спокойно и удобно упражняться в молитве, хотя и много народу приходило в ча совню, особенно в праздничные дни, иные молиться, иные позевать, а иные стащить что-ни будь со сборной тарелки. И как я по временам чи тывал то Библию, то «Добротолюбие», то некото рые из приходивших, видя сие, заводили со мною разговор, другие спрашивали прочесть им что-ни будь.
По некотором времени я заметил, что одна какая-то крестьянская девица часто ходила в часовню и подолгу молилась Богу. Прислушавшись к ее бормотанью, я узнал, что она читает какие-то странные молитвы, а иные совсем перековерканные. Я спросил, кто ее сему научил. Она сказала, что мать, которая была церковная, а отец ее раскольник по беспоповщине. Пожалев о всем этом, я советовал ей, чтобы она правильно, по преданию святой Церкви, читала молитвы, и потому толковал ей «Отче наш», да «Богородице Дево, радуйся». И, наконец, сказал: «Твори-ка ты поча ще да побольше Иисусову молитву; она доходнее всех молитв до Бога, и ты получишь через нее спасение души». Девица приняла совет мой со вни манием и начала так поступать в простоте.
И что же? После непродолжительного времени объяви ла мне, что привыкла к Иисусовой молитве, что чувствует влечение беспрестанно, если бы было можно, ею заниматься и когда молится, то чув ствует приятность и по окончании также радость и охоту опять молиться. Я порадовался сему и со ветовал ей далее и более продолжать молитву во имя Иисуса Христа.
Время подходило к концу лета; многие из приходящих в часовню начали приходить и ко мне не только уже за чтением и советами, но и с разными житейскими скорбями и даже за узнаванием отыскивания потерь и пропажей; видно, иные почли меня за ворожею.
Наконец и помяну тая девица в горести пришла за советом, как ей быть. Отец вознамерился отдать ее замуж поне воле за раскольника, тоже беспоповщинского, и венчать будет мужик. «Какой же это законный брак, – воскликнула она, – это все равно что блуд! Я хочу бежать куда глаза глядят». Я сказал ей: «Куда же ты убежишь? Ведь опять найдут же тебя. В нынешнее время нигде не укроешься без вида, везде сыщут; а лучше молись поусерднее о сем Бо гу, чтобы Он Своими судьбами разрушил намерение твоего отца и сохранил бы душу твою от греха и от ереси. Это будет надежнее твоего бегства».
Время шло далее, и мне невыносимо стало шумно и соблазнительно. Наконец кончилось и лето, я решился оставить часовню и продолжать, как и прежде, путь мой. Пришел к священнику и начал говорить ему: «Вам, батюшка, известно мое устроение. Мне нужна тишина для занятия молитвою, а здесь очень для меня развлеченно и вредно. Вот я исполнил вам послушание, лето прожил; теперь меня отпустите и благословите на уединенный путь».
Священнику не хотелось отпускать меня, и он начал меня уговаривать:
– Что тебе мешает и здесь молиться? Ведь дела у тебя никакого нет, кроме того, чтобы сидеть в часовне, а хлеб готовый у тебя есть. Пожалуй, там день и ночь молись; живи-ка, брат, с Богом! Ты способен и полезен для сего места, с приходя щими пустяков не болтаешь, а церкви Божией приносишь доход и собираешь верно. Это угод нее перед Богом, нежели твоя уединенная молит ва. Что тебе в уединении, с народом-то молиться еще веселее. Бог создал человека не для того, чтобы он одного себя только знал, но чтобы люди друг другу помогали, друг друга вели ко спасению, кто чем может. Посмотри-ка на святых и на вселенных учителей, они день и ночь хлопотали и пеклись о Церкви да и повсюду проповедовали, а не си дели в уединении и не скрывались от людей.
– Всякому, батюшка, свое Бог дает дарование; много было проповедников, много было и отшельников. Кто какую и к чему находил в себе наклонность, тот так и поступал и веровал, что Сам Бог указывал в этом ему спасительный путь. А как вы это мне рассудите, что многие из святых оставляли и сан святительский, настоятельский и священнический и убегали в уединенные пустыни, дабы не смущаться среди народа? Так преподобный Исаак Сирин бежал от своей епископской паствы, так преподобный Афанасий Афонский кинул свою многочисленную обитель, и именно потому, что те места были для них соблазнительные и что они истинно верили гласу Иисуса Христа: какая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит? (Мф. 16, 26).
– Да ведь они были святые, – сказал священник.
– Если святые, – ответил я, – остерегались, чтобы не повредиться сообщением с людьми, то что же остается делать бессильному грешнику?
Наконец, простился я с этим добрым священни ком, и он с любовью проводил меня в путь.
Пройдя верст десять, я остановился ночевать в деревне. На сем ночлеге я увидел отчаянно больного мужика и советовал бывшим около не го, чтобы его причастить Святых Христовых Таин. Со гласились, и к утру послали за священником в приходское их село.
Я остался подождать, чтобы поклониться Святым Дарам и помолиться при сем великом Таинстве. Вышел на улицу, сел на зава линке да и дожидаюсь, чтобы встретить священ ника. Вдруг неожиданно с задворья выбегает ко мне та девица, которая маливалась в часовне.
– Как ты сюда попала? – спросил я.
– У нас назначено было быть рукобитью, чтобы выдать меня за раскольника, и я ушла.
При сем, поклонившись мне в ноги, начала говорить:
– Сде лай милость, возьми меня с собой и отведи в ка кой-нибудь женский монастырь; я не желаю за муж, буду жить в монастыре да творить Иисусову молитву. Тебя там послушают и меня примут.
– Помилуй, – сказал я, – куда мне тебя повести? Я в сей стороне ни одного женского монастыря не знаю, да и как я с тобой пойду, когда у тебя нет паспорта? Нигде тебя не примут, да и укрыться тебе нигде нельзя в нынешнее вре мя сейчас поймают да и пошлют по пересылке в свое место да еще накажут за бродяжничество. Иди лучше домой да молись Богу, а если не хо чешь в замужество, то притвори себе какую-нибудь немощь. Это называется спасительное притворство; так поступали святая матерь Климента и преподобная Марина, спасавшаяся в мужском мо настыре, и многие другие.
В сие время, когда мы сидели да рассуждали, увидели, что четыре мужика гонят на паре по до роге и прямо подскакали к нам. Схватили девку, посадили ее в телегу и с одним мужиком отпра вили, а трое связали мне руки и погнали меня об ратно в то село, где я летом жил. На все мои оправдания они только кричали: «Мы тебе, свято ша, дадим знать, как девок сманивать!» K вечеру привели меня в сельскую управу, заковали мне но ги в железо да посадили в тюрьму до утра, поку да соберутся судить. Священник, узнав, что я в тюрьме, пришел посетить меня; принес поужи нать, утешал меня и говорил, что заступится за меня и скажет, как духовный отец, что я не таких свойств, как о мне думают. Посидев со мной, он ушел.
Попозднее вечером исправник, проезжая куда-то через это село, остановился у выборного, и ему сказали о случившемся. Он велел собрать сходку и меня привести в судейскую избу. Мы вошли, стоим и дожидаемся. Вот и пришел исправник уже в кураже, сел за стол в фуражке да и крикнул: «Эй, Епифан! Ведь девка, дочь твоя, ничего не сне сла со двора?» – «Ничего, батюшка!» – «С этим болваном ни в каких дурных делах не уличены?» – «Нет, батюш ка!» – «Так вот как мы дело-то рассудим да и поре шим: ты с дочерью своей разделайся сам, а этого молодца завтра мы проучим и прогоним да накрепко закажем, чтобы он сюда больше не пока зывался. Вот и все!» Сказав это, исправник слез со стола и отправился в свое место спать, а меня опять посадили в тюрьму.
Рано поутру пришли двое – сотский да десятский, высекли меня и вы пустили; и я пошел, благодаря Бога, что он удо стоил меня потерпеть за имя Его. Это меня уте шало и еще более возгревало непрестанную сер дечную молитву.
Все сии происшествия нисколько не оскорбили меня, как будто случились с кем другим и я только их видел; даже когда меня секли, то и это в силу было терпеть; молитва, услаждавшая сердце, ничему внимать не попускала.
Пройдя версты четыре, я встретил мать девицы, ехавшую с торгу с покупками. Она, уви дев меня, сказала мне: «Жених-то наш отказался; рассердился, видишь, на Акульку, что от него бе жала». Потом дала она мне хлеба да пирог, и я пошел далее.
Погода была сухая, и я не захотел ночевать в какой-нибудь деревне, а увидев вечером в лесу два огороженные стога сена, расположился под ними на ночлег. Когда заснул, вижу во сне, будто я иду по дороге и читаю главы Антония Ве ликого из «Добротолюбия». Вдруг догнал меня ста рец да и говорит: «Не тут читаешь, вот где читай», – и указал на 35-ю главу Иоанна Карпафийского, в которой написано следующее: «…Иногда учивший предается в бесчестие и терпит искушения за пользовавшихся от него духовно». И еще указал на 41-ю главу его же, где говорится: «…Елицы молитву зельнее употребляют, сии от страшных и свире пых искушений пленяемы суть».
Потом стал говорить: «Бодрствуй духом и не унывай! Помни, что сказал апостол: болий есть, Иже в вас, нежели иже в мире (1 Ин. 4, 4). Вот ты теперь опытно дознал, что никакое искушение не попускается выше сил че ловека, но с искушением творит Бог и скорое избытие (см. 1 Кор. 10, 13). Упование на сию помощь Божию подкрепляло и руководствовало к ревности и усердию святых молитвен ников, кои не только свою жизнь провели в непре станной молитве сами, но из любви поучали и от крывали сие и другим при случае и времени. О сем говорит святой Григорий Фессалоникийский так: “Не токмо нам самим подобает по заповеди Божией молитися непрестанно, во имени Христа, но надлежит учити и открывати сие и прочим, всем вообще монахам, мирянам, мудрым, простым, мужам, женам и детям, и возбуждать во всех усер дие к непрестанной молитве”. Подобно сему гово рит и преподобный Каллист Антиликуда, что “ни умственное делание о Господе (то есть внутрен нюю молитву), ни созерцательное ведение, и спо собы к простертию души горе, не должно удер живать в одном только своем уме, но записывать, предавать писанию и изложению, общей ради пользы и любви”. Да и Слово Божие о сем глаго лет, что брат от брата помогаем, яко град тверд и высок (Притч. 18, 19). Токмо в сем случае всемерно следует убегать тщеславия и охраняться, чтобы семя учения божественного не сеялось на ветер».
Я, проснувшись, почувствовал в сердце моем великую радость, а в душе укрепление, и пошел в путь мой далее.
После сего, спустя долгое время, и еще был один случай; пожалуй, и его расскажу. Однажды, именно 24 марта, я почувствовал непреодолимое желание, чтобы завтра, то есть в день, посвященный Пречистой Божией Матери, в воспоминание Боже ственного Ея Благовещения, причаститься Святых Христовых Таин. Расспросил, далеко ли церковь; сказали, тридцать верст. Итак, я остаток дня и всю ночь шел, чтобы поспеть к заутрене. Погода была са мая ненастная, то снег, то дождь, и притом силь ный ветер и холод. На дороге надо было перехо дить через небольшой ручеек, и как только вошел я на средину оного, лед под ногами проломился и я окунулся по пояс в воду. Так, замочившись, я пришел к заутрене; отстоял ее и обедню, на которой Бог сподобил меня причаститься.
Чтобы провести сей день в спокойствии, без помехи духовной радости, я выпросился у церковного сторожа пробыть до завтра в караулке. Весь оный день я был в несказанной радости и сладости сердечной. Лежал на полатях в сей нетопленой сторожке, как будто покоясь на лоне Авраамовом: молитва действовала сильно. Лю бовь ко Иисусу Христу и Матери Божией, как сладостные волны, клубилась в сердце и как бы погружала душу в утешительный восторг. К ночи вдруг почувствовал я сильный лом в ногах да и вспомнил, что они у меня мокрые. Пренебрегая этим, я начал прилежнее внимать сердцу с молит вой и не стал чувствовать боли. Поутру хотел встать, но вижу, что не могу и пошевелить нога ми – совсем отнялись и расслабли, как плети; сторож насилу стащил меня с полатей. Так я и сидел два дня недвижимый. На третий день сторож на чал выгонять меня из караулки, говоря: «Если ты здесь умрешь, то поди хлопочи за тобой». Едва-едва я выполз кое-как на руках да и лег на цер ковном крыльце.
Так лежал я и здесь дня два. Люди, проходившие мимо меня, не обращали ни малого внимания ни на меня, ни на мои просьбы.