Авторов Коллектив. Откровенные рассказы странника духовному своему отцу

   Наконец какой-то мужик подошел ко мне, сел да и разговорился. Между прочим сказал: «Что ты дашь? Я тебя вылечу. Со мной самим точь-в-точь так бывало; я знаю от сего снадобье». «Нечего мне тебе дать», – ответил я. «А в мешке-то что у тебя?» – «Одни сухари да книги». – «Ну так поработаешь ли мне хоть одно лето, если я тебя вылечу?» – «И ра ботать ничего не могу; ты видишь, что я одной только рукой владею, а другая совсем почти вы сохла». – «Так что же ты умеешь делать?» – «Ничего, кро ме того, что умею читать да писать». – «А, писать! Ну, научи писать мальчишку, сынишку моего, он читать-то маленько знает, а мне хочется, чтобы писал. Но мастера просят дорого, двадцать рублей за выучку».
   Я согласился, и они со сторожем отта щили меня и поместили у сего мужика на заднем дворе в старой пустой бане.
   Вот и начал он лечить меня. Набрал по полям, по дворам и по помойным ямам целый четверик разных тлевших костей: и скотских, и птичьих, и всяких; перемыл да перебил их помельче камнем и положил в большую корчагу, закрыл крышкой, на которой была скважина, да и опрокинул во вкопанный в землю пустой горшок, а сверху кор чагу толсто обмазал глиной и, обложив костром дров, жег их с лишком сутки и, подкладывая дрова, говорил: «Вот это будет деготь из ко стей». На другой день откопал из земли горшок, в который натекло через скважину из корчаги с пол штофа густой жидкости, красноватой, маслянистой и сильно пахучей как бы живым сырым мя сом; а кости, бывшие в корчаге, сделались из черных и гнилых так белы, чисты, прозрачны, как бы перламутр или жемчуг. Этой жидкостью на тирал я свои ноги раз по пяти в день. И что же? На другие же сутки почувствовал, что могу ше велить пальцами; на третьи мог уже сгибать и разгибать ноги, а на пятый день стал на них и с палочкой прошелся по двору. Словом, через не делю совершенно ноги мои укрепились по-преж нему. Я благодарил о сем Бога да и думал сам в себе: «Какая премудрость Божия в тварях! Сухие, сгнившие, почти совсем предавшиеся земле кости такую сохраняют в себе жизненную силу, цвет, запах и действие на живые тела и как бы сооб щают жизнь омертвелым телам. Это – залог бу дущего воскресения тел. Вот бы показать сие то му полесовщику, у которого я жил, при сомнении его о всеобщем воскресении!»
   Оправившись таким образом, я начал учить мальчика, написал вместо прописи Иисусову молитву, заставил его списывать, показывая ему, как хорошенько выводить слова. Учить его было для меня спокойно, потому что он днем прислуживал у управителя и приходил ко мне учиться только в то время, когда управитель спал, то есть от рассвета до поздних обеден. Мальчик был понят лив и вскоре стал порядочно кое-что писать. Уви дев, что он пишет, управитель спросил его: «Кто тебя учит?» Мальчик сказал, что безрукий стран ник, который живет у нас в старой бане.
   Любо пытный управитель из поляков пришел посмо треть меня и застал меня за чтением «Добротолюбия». Разговорившись со мною, спросил: «Что ты читаешь?» Я показал ему книгу. «А! это “Добротолюбие”, – сказал он. – Я видел сию книгу у нашего ксендза, когда жил в Вильне; однако же я наслышан о ней, что она содержит какие-то странные фо кусы да искусства для молитвы, написанные греческими монахами, подобно тому как в Индии да Бухарии фанатики сидят да надуваются, до биваясь, чтобы было у них щекотание в сердце, и по глупости почитают это натуральное чувство за молитву, будто даваемую им Богом. Надо мо литься просто с целью выполнения нашего долга перед Богом; встал да прочел “Отче наш”, как научил Христос. Вот на целый день и прав, а не беспрестанно ладить одно и то же; так, пожалуй, и с ума сойдешь, да и сердце-то повредишь».
   «Не думайте, батюшка, так о сей святой книге. Ее написали не простые греческие монахи, а древние великие и святейшие люди, которых и ваша церковь почитает, как-то: преподобные Антоний Великий, Макарий Великий, Марк Подвижник, святитель Иоанн Златоуст и пр. Да и индийские-то и бухарские монахи переняли у них же сердечный способ к внутренней молитве, но только перепортили и сами исказили его, как рассказывал мне мой старец.
   А в “Добротолюбии” все наставления о сердечном молитвен ном дей ствии почерпнуты из слова Божия, из Святой Библии, в которой Тот же Иисус Христос, Который повелел читать: “Отче наш”, заповедовал и непрестанную сердечную молитву, говоря: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем и всем помышле нием твоим (Мф. 22, 37); блюдите, бдите и молитеся (Мк. 13, 33); будите во Мне, и Аз в вас (Ин. 15, 4). А святые отцы, приводя свидетельство святого царя Давида из Псалтири: вкуси те и видите, яко благ Господь (Пс. 33, 9), – толкуют его так, что должно христианину всеми мерами искать и достигать сладости в молитве и не престанно искать в ней утешения, а не просто, только по однажды в день, читать “Отче наш”. Вот я вам прочитаю, как сии святые осуждают тех, кои не стараются о снискании и изучении сла достной сердечной молитвы. Они пишут, что та ковые погрешают в том, что 1) Богодухновенным Писаниям являются противоречащими; что 2) не предполагают высшего и совершеннейшего со стояния для души, но, довольствуясь одними на ружными добродетелями, алкания и жажды прав ды иметь не могут, а потому лишаются блажен ства и радования о Господе; что 3) мечтая о себе по внешним своим добродетелям, нередко впада ют в прелесть или гордость и тем отщетеваются».
   «Это ты читаешь что-то высокое, – сказал управи тель, – куда нам, мирским людям, за сим гнаться!» – «Вот я вам почитаю попроще и о том, как и в мир ском быту добрые люди поучались непрестанной молитве».
   Я нашел в «Добротолюбии» слово преподобного Симеона Нового Богослова о Георгии юноше и начал чи тать. Управителю это понравилось, и он сказал мне: «Дай-ка мне почитать сию книгу, в свободное время когда-нибудь я рассмотрю ее». – «Пожалуй, на сутки дам, а больше не могу, ибо я читаю ее каж додневно и без нее не могу быть». – «Но, по крайней мере, спиши для меня это, что ты теперь прочи тал; я заплачу тебе». – «Платы вашей мне не нужно, а я так с любовью спишу, только бы Бог дал вам усердие к молитве». Немедленно я с удовольствием переписал прочтенное слово. Он читал его жене своей, и обоим им оно нравилось. Вот иногда они стали присылать за мной. Я хаживал к ним с «Добротолюбием», читал там, а они, сидя за чаем, слу шали. Однажды они оставили меня пообедать. Жена управителя, ласковая старушка, сидела с нами и кушала жареную рыбу. Как-то по неосто рожности она подавилась костью; какие ни делали ей пособия, никак не могли освободить, она чув ствовала сильную боль в горле и часа через два слегла. Послали за лекарем за тридцать верст, а я, пожа лев, пошел домой уже вечером.
   Ночью в тонком сне слышу голос старца моего, а никого не вижу; голос говорил мне: «Вот тебя твой хозяин вылечил, а ты что не поможешь упра вительше? Бог приказал соболезновать о ближ нем». – «С радостью помог бы я, да чем? Не знаю ни какого средства». – «А вот что ты сделай. Она с само го начала жизни своей имеет отвращение к дере вянному маслу и не только употреблять, но даже и запаха его не может сносить без тошноты; а потому дай ей ложку деревянного масла выпить, ее станет рвать, кость извергнется, а маслом об мажется та рана в горле, которую оцарапала кость, и она выздоровеет». – «Да как же я дам, коли она имеет отвращение, – она не будет пить?» – «Ты вели управителю, чтобы подер жал ее за голову, да вдруг, хоть насильно, и влей ей в рот».
   Я, очнув шись, немедленно пошел к управителю и пере сказал ему сие подробно. Он и говорит: «Что те перь сделает твое масло? Вот уже она хрипит и бредит, да и шея вся распухла. Впрочем, пожалуй, испытаем; масло – лекарство безвредное, хотя и не сделает помощи». Он налил в рюмку деревянного масла, и мы кое-как дали ей проглотить. Тут же началась сильная рвота, и вскоре кость изверглась с кровью. Ей стало легче, и она крепко уснула.
   Поутру я пришел проведать и увидел, что она спокойно сидит за чаем и вместе с мужем своим удивляется излечению, а более тому, как сказано мне во сне, что она не любит деревянного масла, ибо этого никто, кроме их обоих, не знал.
   Вот приехал и лекарь, управительша рассказала, что с ней случилось, а я рассказал, как мужик вы лечил мне ноги. Лекарь, выслушав, сказал: «Ни тот ни другой случай не удивительны; в обоих действовала сама сила натуры, однако же для па мяти я это запишу». Вынул карандаш и записал в памятной своей книжке.
   После этого вскоре разнесся слух по всему околотку, что я и провидец, и лекарь, и знахарь. Со всех сторон беспрестанно начали приходить ко мне с разными своими делами и случаями, прино сили мне подарки и стали почитать и ублажать меня. С неделю я посмотрел на это и, убоявшись, чтобы не впасть в тщеславие и не повредиться рассеянностью, ушел оттуда тайно ночью.
   Итак, опять пустился я в уединенный путь мой и почувствовал такую легкость, как будто гора с плеч свалилась. Молитва все более и более утешала меня, так что иногда сердце мое воскипало от безмерной любви к Иисусу Христу и от сего сладостного кипения как бы утешительные струи проливались по всем моим суставам. Память о Иисусе Христе так напечатлевалась в уме моем, что, размышляя о евангельских событиях, я как бы их перед глазами видел, умилялся и радостно плакал, иногда в сердце чувствовал радость, что и пересказать сего не умею. Случалось, что иногда суток по трое не входил в селения человеческие и в восторге ощущал, как будто один только я на земле, один окаянный грешник перед милостивым и человеколюбивым Богом. Уединение сие утешало меня, и молитвенная сладость при оном бывала гораздо ощутительнее, нежели в много людстве.
   Наконец дошел я до Иркутска. Поклонившись святым мощам святителя Иннокентия, начал думать сам с собою: куда же мне теперь идти? А здесь долго жить мне не хотелось, ибо город много людный. В раздумье пошел я по улице. Вот и встретился мне здешний какой-то купец, остано вил меня да и стал говорить: «Ты странник? Что же не зайдешь ко мне?» Мы пришли с ним в бога тый его дом. Он спросил меня, какой я человек, и я рассказал ему мое происхождение. Выслушави, он начал говорить мне: «Вот бы ты простран ствовал в старый Иерусалим. Там-то святыня, ка кой нигде подобной нет!» «С радостью бы пошел, – ответил я, – но не имею к тому средств; сухим пу тем до моря могу пройти, а море переехать за платить нечем, надо много денег». «Желаешь ли, – сказал купец, – Я предоставлю тебе средство.
   Вот я прошлого года отправил уже туда одного старич ка из наших мещан». Я упал ему в ноги, и он стал говорить: «Слушай же, я дам тебе письмо к род ному сыну моему в Одессу, он там живет и имеет торговые дела с Константинополем; у него ходят корабли, и он с радостью довезет тебя до Кон стантинополя, а там велит приказчикам своим на нять для тебя место на корабле до Иерусалима и деньги заплатит. Ведь это стоит не очень дорого». Услышав это, я обрадовался, много благодарил сего моего благодетеля за его милости, а паче благодарил Бога, что Он являет мне такую отеческую любовь Свою и попечение о мне, окаян ном грешнике, не делающем никакого добра ни себе, ни людям и туне изъедающем чужой хлеб в праздности. И так я у сего благодетельного купца прогостил три дня. Он написал мне по обещанию своему письмо к своему сыну обо мне, и вот я иду теперь в Одессу с намерением достигнуть и до святого города Иерусалима. Но не знаю, допу стит ли Господь поклониться Его Живоносному Гробу.

Рассказ третий

   Перед самым выходом из Иркутска я пошел еще к духовному отцу, с которым вел беседы, и сказал ему: «Вот я уже совсем на пути в Иеруса лим; зашел проститься да поблагодарить за христианскую любовь ко мне, недостойному стран нику». Он сказал мне: «Бог да благословит путь твой. Но что же ты ничего мне не сказал о себе, кто ты и откуда. Много я наслушался от тебя о твоих путешествиях; любопытно было бы узнать о твоем происхождении и жизни до странничества».
   – Хорошо, – сказал я, – с удовольствием расскажу и это. Это не длинная история.
   Родился я в деревне Орловской губернии. После отца и матери осталось нас двое: я да стар ший брат мой. Ему было десять лет, а мне два года – третий. Вот и взял нас дедушка к себе на прокормление; он был старик зажиточный и чест ный, держал постоялый двор на большой дороге, и по доброте его много стаивало у него приез жих. Стали мы у него жить. Брат мой был резв и все бегал по деревне, а я больше вертелся около дедушки. По праздникам ходили мы с ним в цер ковь, а дома он часто читывал Библию, вот эту самую, которая у меня. Брат мой вырос и испор тился – приучился пить. Мне было уже семь лет; однажды я лежал с братом моим на печи и он столкнул меня оттуда, и я повредил левую руку. С тех пор и по сие время ею не владею – вся вы сохла.
   Дедушка, видя, что я к сельским работам буду неспособен, начал учить меня грамоте, и как азбуки у нас не было, то он учил меня по сей же Библии, как-то: указывая азы, заставлял складывать слова да примечать буквы. Так и сам не по нимаю, каким образом, твердя за ним, я в продол жение времени научился читать. И, наконец, когда дедушка стал худо видеть, то часто меня уже за ставлял читать Библию, а сам слушал да поправ лял. У нас нередко стаивал земский писарь, который писал прекрасно, я смотрел, и мне нрави лось, как он пишет. Вот я и сам по его примеру начал выводить слова, он мне указывал, давал бу маги и чернил и чинил мне перья. Так я и писать научился. Дедушка был сему рад и на ставлял меня так: вот теперь тебе Бог открыл гра моту, будешь человеком, а потому благодари за сие Господа и чаще молись. Итак, мы ко всем службам ходили в церковь да и дома очень часто молились; меня заставляли читать «Помилуй мя, Боже…», а дедушка с бабушкой клали по клоны или стояли на коленях. Наконец мне уже стало семнадцать лет, и бабушка умерла. Дедуш ка стал говорить мне: «Вот у нас нет хозяйки в до му, а как без бабы? Старший брат твой замотал ся, я хочу тебя женить». Я отказывался, представ ляя свое увечье, но дедушка настоял, и меня же нили, выбрали девку степенную и добрую, двад цати лет. Прошел год, и дедушка мой сделался при смерти болен. Призвав меня, начал он про щаться и говорит: «Вот тебе дом и все наследство, живи по совести, никого не обманывай да молись больше всего Богу, все от Него. Ни на что не на дейся, кроме Бога, ходи в церковь, читай Библию да нас со старухой поминай. Вот тебе и денег ты сяча рублей, береги, попусту не трать, но и скуп не будь, нищим и церквам Божиим подавай».
   Так он умер, и я похоронил его. Брату стало завидно, что двор и имение отданы одному мне. Он начал на меня злиться, и до того враг в сем помогал ему, что даже намеревался убить меня. Наконец вот что он сделал ночью, когда мы спа ли и постояльцев никого не было: подломал чу лан, где хранились деньги, вытащил их из сунду ка да и зажег чулан. Мы услышали уже тогда, когда вся изба и двор занялись огнем, и едва выскочили из окошка, в том только, в чем спали.
   Библия лежала у нас под головами, и мы ее выхватили с собой. Смотревши, как горел дом наш, мы между собой говорили: «Слава Богу! Хоть Библия-то уцелела, хоть есть чем утешиться нам в горе». Итак, все имущество наше сгорело, и брат от нас ушел без вести. Уже после узнали, когда он начал пьянствовать да хвалиться, что он день ги унес и двор зажег.
   Остались мы наги и босы, совершенные нищие, кое-как в долг поставили маленькую хижину да и стали жить бобылями. Жена моя была рукодельная, мастерица ткать, прясть, шить, бра ла у людей работу да день и ночь трудилась и меня кормила. Я же по безрукости моей даже и лаптей плести не мог. Она, бывало, ткет или прядет, а я сижу около нее да читаю Библию, и она слушает да иногда и заплачет. Когда я спрошу: «О чем же ты плачешь? Ведь, слава Богу, живем», то она и ответит: «То мне умилительно, что в Библии-то очень хорошо написано». Также помнили и де душкино приказание: постились часто, каждое утро читали акафист Божией Матери и на ночь клали по тысяче поклонов, чтобы не искушаться.
   И так жили мы спокойно два года. Но вот что удивительно, что хотя о внутренней молитве, творимой в сердце, и понятия мы не имели и никогда не слыхали, а молились просто только язы ком да без толку клали поклоны, как болваны кувыркались, а охота к молитве была, и долгая наружная и без понятия молитва не казалась трудною, но отправлялась с удовольствием. Вид но, правду мне сказал один учитель, что бывает тайная молитва внутри человека, о которой он и сам не знает, как она сама собой производится неведомо в душе и возбуждает к молению, кто какое знает и как умеет.
   По прошествии двух лет таковой нашей жизни вдруг жена моя занемогла сильною горячкою и, причастившись, на девятый день скончалась. Остался я один-одинехонек, делать ничего не мог; пришлось ходить по миру, а было совестно про сить милостыню. К тому же такая напала на меня грусть по жене, что не знал, куда деваться. Как, бывало, войду в свою хижину да увижу ее одеж ду или какой-нибудь платок, так и взвою да и упаду без памяти.
   Итак, не мог я долее переносить тоски моей, живя дома, а потому продал свою хижину за двадцать рублей, а какая была одежда моя и женина, всю роздал нищим. Мне дали по калечеству моему вечный увольнительный паспорт, и я немедленно взял свою любезную Библию да и пошел куда глаза глядят. Выйдя, думал я, куда же теперь идти? Пойду прежде всего в Киев, поклонюсь угодникам Божиим и попрошу их помощи в скорби моей. Как скоро решился на сие, стало мне легче, и дошел я до Киева с отрадой. С тех пор вот уже 13 лет безостановочно стран ствую по разным местам; обходил много церквей и монастырей, а теперь все уже больше скитаюсь по степям да по полям. Не знаю, благоволит ли Господь добраться до святого Иерусалима. Там пора бы, если будет воля Божия, уже и грешные кости похоронить.
   – А сколько тебе от роду лет?
   – Тридцать три года.
   – Возраста Христова!

Рассказ четвертый

   Мне же прилеплятися Богови благо есть, полагати на Господа упование спасения мо его.

(Пс. 72, 28).

   Справедлива русская пословица: «Человек предполагает, а Бог располагает», – сказал я, придя еще к отцу моему духовному. Я полагал, что нынешний день буду идти да идти по пути ко святому граду Иерусалиму, а вот вышло иначе. Со всем непредвиденный случай оставил меня и еще на три дня в сем же месте. И я не утерпел, чтобы не прийти к вам, дабы известить о сем и принять совет в решимости моей при сем случае, который совсем неожиданно встретился следующим об разом.
   Распростившись со всеми, я пошел с помощью Божией в путь мой, и только хотел выйти за заставу, как у ворот последнего дома увидел сто явшего знакомого человека, который некогда был такой же, как и я, странник и которого я года три не видел. Поздоровавшись, он спросил, куда я иду. Я ответил: «Хочется, если будет угодно Богу, в старый Иерусалим». «Слава Богу! – подхватил он. – Вот есть тебе здесь и хороший попутчик». «Бог с тобой и с ним, – сказал я, – разве ты не знаешь, что, по своеобычному моему нраву, я никогда не хожу с товарищами, а привык странствовать всегда один?» – «Да выслушай-ка: я знаю, что этот попутчик будет тебе по нраву. Как ему с тобой, так и тебе с ним будет хорошо. Вот видишь ли, отец хозяина этого дома, в котором я нанимаюсь работником, идет по обещанию тоже в старый Иерусалим, и тебе с ним будет повадно. Он здешний мещанин, старик добрый и притом совершенно глухой, так что, как ни кричи, ничего не может слышать. Если о чем его спросишь, то нужно написать ему на бу мажке, и тогда ответит. И поэтому он не надоест тебе в пути, ничего говорить с тобою не будет, он и дома-то все больше молчит, а для него ты будешь необходимым в дороге. Сын его дает ему лошадь и телегу до Одессы, с тем чтобы там ее продать. Хотя старик-то желает пешком идти, но для его поклажи и некоторых посылок ко Гробу Господню пойдет с ним и лошадь. Вот и ты свою сумку можешь положить тут же. Теперь подумай: как же можно старого и глухого человека отпу стить с лошадью одного в такой дальний путь? Искали, искали проводника, но все просят очень дорого, да и опасно отпустить его с неизвестным человеком, ибо при нем есть и деньги, и вещи. Согласись, брат, право, будет хорошо; решись во славу Божию и для любви к ближнему. А я хо зяев-то о тебе заверю, и они несказанно будут сему рады; они люди добрые и меня очень любят, вот уже я нанимаюсь у них два года». Поговорив так у ворот, он привел меня в дом к хозяину, и я, увидев, что, должно быть, семейство честное, со гласился на их предложение. Вот теперь и расположились мы на третий день праздника Рождества Христова, если благословит Бог, отслушав Бо жественную литургию, отправиться в путь.