Авторов Коллектив. Поэтический форум. Антология современной петербургской поэзии. Том 1

И снова будет Новый год
И встречен без тебя, и прожит.
 

Я занимаю столик у окна

 
Я занимаю столик у окна
И жду тебя с остывшей чашкой кофе.
А вдруг мелькнёт
во тьме знакомый профиль,
Но в этот вечер снова я одна.
 
 
В углу оркестр наигрывает джаз,
Смеётся саксофон, а может, плачет…
Наверно, всё сложилось бы иначе,
Но снова здесь я в этот поздний час.
 
 
Я понимаю: столько лет прошло…
Здесь всё по-старому,
и прежнее названье
Тревожит душу мне воспоминаньем,
Как свет через витражное стекло.
 
 
Всё, как тогда, уютен зал и чист,
Репертуар оркестрика всё тот же,
Но на тебя нисколько не похожий
Играет здесь другой саксофонист.
 
 
Звучит бессмертный «Маленький цветок»,
Любимый твой и твой коронный номер.
Нам не судьба быть вместе в этом доме,
Ты – где-то, знаменит и одинок.
 
 
И я одна сюда приеду вновь,
С осенними ненастьями встречаясь.
Мне кажется, здесь навсегда остались
И музыка, и юность, и любовь.
 

Михаил БАЛАШОВ

Гербарий

 
Ах, как пахнет зеленью весна!
Как лужайка летом опьяняет!
Проникают запахи до дна.
Заполняют запахи до края…
 
 
В городе природа чуть жива:
Блёкнет всё в бензиновом угаре…
Вдруг смертельным запахом трава
Душу опалила, как в пожаре.
 
 
Что там запах леса и лугов —
Я пронизан до последней жилки
Запахом… агонии цветов
В грохоте бензиновой косилки.
 

Пыль

 
Причудлива, логична, неверна, —
Сухая пыль кофейного зерна
На дне стакана сеточкою трещин
Два силуэта показала – женщин.
 
 
За годы этот образ не поблёк —
Два профиля впечатались в сетчатку —
Тревожащий причудливый намёк —
Нередко возвращаюсь к отпечатку…
 
 
Заваривая кофе всякий раз,
Я не жалею нескольких минуток
Пред марафоном предстоящих суток,
Чтобы на дне опять увидеть вас…
 
 
Уже другие кофе, век, стакан —
Так силуэты и не повторились,
А может, не пробились сквозь обман,
А я в пыли увидеть что-то силюсь…
 

Цветы

 
Чернеют скорбные цветы,
Желтеют траурные буквы…
Лежишь под буквами не ты…
И речи – не тебе как будто.
И я боюсь произнести,
Вдохнуть мешающее слово…
Цветам уже не зацвести —
И в сердце рушатся основы.
 
 
Жгут незадавленные слёзы,
Плотина держится едва.
Молчу, какие тут слова!
Дрожат чернеющие розы.
Не ты, не ты, жива, жива —
Надежда глупая на чудо:
А вдруг на час, на миг – оттуда.
Нашёл бы главные слова…
 
 
А может, мне… туда – отсюда?
На миг, на час… жива, жива.
Сейчас окликну, ты ответишь.
Чего ж ты медлишь, окликай!
Чернеет памяти река —
Один, один на этом свете.
 

Утренняя встреча

 
Блеснул в весенней сонной чаще
Неверным пятнышком ручей.
Не очень даже настоящий.
Совсем пока ещё ничей.
 
 
Почти без голоса и силы,
Ещё не знающий – куда,
Такой беспомощный и милый…
И очень вкусная вода.
 

Попытка выжить

   В. Воробьёву

 
Сместился центр тяжести в стихах —
И каждым словом плоть рвалась на клочья,
И шевелился бездыханный прах
Того, кому в горах не смог помочь я.
 
 
Я еженощно вспоминал тот день —
И целый год в бреду и на бумаге
Рубил в снегу к спасению ступень,
И расходился со спасеньем в шаге.
 
 
Сам триста раз я погибал в снегу,
Но каждым утром просыпался с болью.
Порой казалось – больше не могу,
И прятал память в черноте застолья.
 
 
Но ни слова, ни водка не вернут
Ни тот карниз, ни ветер, ни страховку.
И никогда не превратится труд
Увечной памяти – в живого Вовку.
 

Недели мечутся по кругу

 
Недели мечутся по кругу:
Полсотни – год, полсотни – два.
Года десятками друг к другу
Ложатся, как в строку слова.
 
 
В кольцо очередная фраза
Сложилась, вечность завершив,
Застыв до следующего раза —
На миг – до следующей души.
 
 
И вновь неделя за неделей —
До завершения витка.
И те, кто что-то не успели,
Придут опять наверняка.
 

Сбитый мотоциклист

 
Вот он, только что – жив и здоров.
Может, пункт номер два и не точен…
По асфальту размазана кровь.
Ощущение, честно, – не очень.
 
 
Ситуация – «до» и «теперь».
Между ними секунда вместилась.
Перед кем-то захлопнулась дверь,
А быть может, кто знает, – открылась…
 

За меня давали двоих небитых

 
За меня давали двоих небитых.
Кто давал и кому – пустое.
И неважно, на сколько и с кем мы квиты
И чего равновесье стоит.
 
 
Не бывает обменов вполне равнозначных:
Ни отдать и ни взять целиком не сможешь.
Никакое пособие или задачник
Не научит – и всё же, всё же…
 
 
Неудачи, проблемы не позабыты.
То, что было с нами, – отнюдь не пустое.
На пороге стояли двое небитых —
Пусть же будут удачливей эти двое.
 

Не помню первого из близких

 
Не помню первого из близких
Людей, ушедших навсегда, —
Кого-то помню без труда
В моём, теперь не малом, списке.
 
 
Кто завтра в нём отыщет место?
Расписан график по часам…
Но лишь одна строка известна —
Она последняя – я сам.
 

Вадим БАРАШКОВ

Когда я стоял на сухом перевале

 
Когда я стоял на сухом перевале,
Рассыпалась туча на тысячи брызг,
Мгновенно
ручьёв засверкали спирали
И хохотом звонким обрушились вниз.
Расправили плечи седые бурьяны,
Пожухлый кустарник воспрянул листвой,
И ожили разом лесные поляны,
Вбирая в себя земляничный настой.
Блестела скала обновлённым базальтом,
В лощине туман поднимал паруса.
Я видел,
с каким небывалым азартом
Пыталась на радугу сесть стрекоза.
 

С рассветом

 
С рассветом
Густая тайга побелела.
И даже по дому
Тоска отлегла.
Последняя ночь
На костре догорела,
А с нею
И осень сгорела дотла.
По-новому слышатся
Шорохи, звуки.
Я с ветки сдуваю
Серебряный сон.
Ничто не забыто —
В тяжёлые вьюки
Уложен,
Увязан весь летний сезон.
 

В весеннем лесу

 
Весенний лес. Какой в душе подъём!
Мне ёлка тянет дружескую лапу,
И сам я перед первым муравьём
В приветствии приподнимаю шляпу.
Привет тебе, лесной рабочий класс,
Чуть пообсохло – ты уже в заботах.
И тянется тропинка,
как рассказ,
Сюжет меняя с каждым поворотом.
Там – первый лист,
А здесь в тени сугроб
Остекленел, совсем уже не дышит.
Трескуче дятел сыплет сверху дробь,
И ручеёк деревьям корни лижет.
И облака по небу не спеша
Идут весенней поступью привычной.
Спасибо, что не старится душа,
Что ей пока ничто не безразлично!
 

От ягод и яблок

 
От ягод и яблок
Сады тяжелеют,
Гремят по-июльски
Ночами грома.
Кончается август,
Рябины алеют,
Посыпался дождь
Золотой в закрома.
В отлёт собираются
Стаями птицы,
Вчера незаметно
Исчезли стрижи.
И лета осталось
На две-три страницы,
А осень —
Хоть целую книгу пиши!
Привяли в букете
Моём незабудки,
К рассвету
Головки пригнули слегка.
Как быстро промчались
Последние сутки!
А это ведь
Целая жизнь мотылька…
 

Как в городе лето

 
Как в городе лето
Проходит нелепо,
Надеюсь на что-то,
Хотя бы в конце…
Не вижу большого
Глубокого неба,
Не чувствую звёзд
У себя на лице.
Неужто не плыть мне
Таёжной рекою,
Верёвкою сшив
Две упавших сосны,
Отдавшись теченью,
Речному покою,
Вдыхая сырые
Таёжные сны.
Неужто за мшистой
Стеною зимовья
Не слушать шипенья,
Шептанья шуги,
Не видеть пушистые
Белые хлопья
На вечнозелёных
Шинелях тайги.
 

У берёз пожелтели виски

 
У берёз пожелтели виски,
На траве седина проступает —
Это осень неслышно ступает:
Гаснут клумбы, летят лепестки.
 
 
И хотя ещё птичья капелла
Оглашает поля и луга,
На окно моё бабочка села
И подняться уже не смогла.
 

Зимняя степь

 
Здесь небо широко и глубоко.
Подкрашенный вечерним освещеньем
Архипелаг высоких облаков
Воздушным омывается теченьем.
 
 
Как степь не полюбить за широту,
За бесконечность русского простора!
Я оставляю за верстой версту,
Не встретив ни куста, ни косогора.
 
 
Невольно начинаю мыслить вслух,
И рад зиме, и рад дороге дальней,
Я чувствую такую изначальность,
Что от неё захватывает дух!
 

Мария БОРИСОВА

Счастливый день

 
Звенело в поднебесье птичье пенье,
С утра настроив на мажорный лад.
Пришло тепло, и майское цветенье
Разливом белым затопило сад.
 
 
Счастливый день, без суеты излишней.
Как рай весною, хороша земля.
Мы завтракать устроились под вишней,
В её тени, – родители и я.
 
 
Вокруг шмели сновали деловито,
Скворцы свой новый обживали дом,
И счастье было в воздухе разлито,
А чай казался солнечным вином.
 
 
Вернуться б в тот весенний день, на дачу,
Наполнить сердце радостью простой,
Там на пригорке первый одуванчик
Уже раскрыл свой венчик золотой.
 
 
Там, сразу за забором, – гладь залива,
Вода слегка рябит от ветерка.
Там – мы втроём, и день такой счастливый,
А жизнь так беззаботна и легка.
 

Нет, время боли моей не лечит

 
Нет, время боли моей не лечит, —
Удел такой.
Я снова в церкви поставлю свечи
За упокой.
Не верую!
Ну, а вдруг,
А всё же…
 
 
Кто может знать?
Молю за них,
Мне всего дороже
Отец и мать.
– Пусть души их пребывают вместе, —
Я говорю.
– Прими их, Господи!
Дай им место
В твоём раю!
 
 
Они не били тебе поклонов,
Был чужд им храм,
Суди их, Боже,
Не по канонам,
А по делам.
 
 
Их чистой жизни,
Такой полезной,
Окончен срок.
В своей обители дай им место,
Не будь к ним строг!
 

Джибулани^[1]

 
Свободу мячу!
Только дайте мне волю,
Помчусь, как хочу,
По зелёному полю
 
 
Быстрее гепарда
И вспугнутой лани.
Футбол вам – не нарды,
А я – Джибулани.
 
 
Коварен, упрям,
Не страдаю одышкой,
И я вратарям
Помотаю нервишки.
 
 
Добавлю всем страсти,
Футбольным пророкам —
Волнений. Я мастер
Нырков и отскоков.
 
 
Всем нужен успех,
А игра лишь вначале,
К концу же – я всех
Игроков измочалю.
 
 
Удар по воротам
Был хлёстким и зрячим,
Но мне неохота
Сегодня ишачить.
 
 
Трибуны вопят
И заходятся свистом —
Создавший меня
Был отчасти садистом.
 
 
За мной вся орава,
Галдят, словно дети,
Я – влево, я – вправо,
Ни к тем и ни к этим.
 
 
Судьба нелегка.
Сколько ног по мне било!
Вратарь тумака
Мне влепил, что есть силы.
 
 
Азартен, неистов,
Отмечен голами,
В историю вписан
Уже Джибулани.
 

Сизиф

 
Тот камень у горы лежал веками,
Вознесся вдруг, попал в античный миф.
Он прежде был простой лежачий камень,
Но в гору покатил его Сизиф.
 
 
Сперва от страха камень впал в унынье,
Потом привык, потом вошел во вкус:
– За мной Сизиф, и ничего отныне
Я при его поддержке не страшусь.
 
 
С Сизифом мы взбираемся все выше.
Здесь наверху такая благодать!
С натугою он мне в затылок дышит,
А до вершины тут рукой подать.
 
 
Теперь Сизиф становится обузой, —
Пусть кое-чем обязан я ему.
Сам доберусь, настал конец союзу,
С ним разделять триумф мне ни к чему.
 
 
И камень вырвался из рук Сизифа.
Рассчитывал преподнести сюрприз!
А дальше все пошло согласно мифу,
Ну и, конечно, камень рухнул вниз.
 
 
Сизиф, в мотивы камня не вникая,
Сошёл с горы. За свой сизифов труд
Он взялся вновь… Его судьба такая.
Но думается мне, что мифы врут:
 
 
Сизиф, с его могучими руками,
В титановых делах своих горазд,
И на вершину водрузит он камень,
Тот камень, что Сизифа не предаст.
 

В России прежде, это не секрет

 
В России прежде, это не секрет,
Поэт был наподобие мессии.
Он был, понятно, «больше чем поэт».
Каков его удел теперь в России?
 
 
В истории немало виражей
Лихих, а что до нашего предмета:
Ни полных залов нет, ни тиражей,
Ни средств на выпуск книги у поэта.
 
 
Поэзия сегодня не в чести,
Но, видно, так язык устроен русский —
Он сам собою вольно льется в стих,
Стремится в поэтическое русло.
 
 
Ведь в нашем языке для рифм – простор,
Таится в нём соблазн такой могучий!
Слова легко сплетаются в узор,
Перерастая в магию созвучий.
 
 
Однажды всё изменится для нас.
Романтик, я наивно верю в это:
Не оскудеет русский наш Парнас,
И снова станут здесь нужны поэты.
 

Илья БРАГИН

Ладно, больше не хнычу, не плачу

 
Ладно, больше не хнычу, не плачу —
Грусти нет на лице моём.
Но скажи, мы поедем на дачу?
Мы поедем туда вдвоём?
 
 
Вечерком у реки погуляем,
Лес во мгле, словно старый монах.
Тишина там повсюду святая,
Не бывает такой в городах.
 
 
Жемчугами наземными – росы,
Непривычно нам падать в росу,
И, подув в расплетённые косы,
Я к восходу тебя унесу…
 
 
А проснувшись и холод почуяв,
Мы растопим в доме камин.
А потом тебе расскажу я…
Ты не едешь?! Ну что ж… Я – один.
 

Весточка

 
В воздержанье постном и разночтенье
Я все лето нынче живу на даче.
Много сплю, ленюсь, занимаюсь пеньем,
По лесам хожу, иногда рыбачу…
В жизни сельской, милой – своя услада,
Ни экзаменов, ни метро, ни спешки,
Да и что еще человеку надо,
Если в дождь в камине трещат полешки…
Повезло с погодой нам, впрочем, летом:
Знаешь, очень сильно пекло в июле.
Вот и все, дружок, закруглюсь на этом.
А еще меня навещает Юля…
 

Алексей БРИЛЛИАНТОВ

Родина

 
Кто не плакал в кайму её шали?
Не искал её глаз оберёг?
Если слёзы молитвой упали,
Тут же к ней прикасается Бог…
 
 
Ворожа временами и далью,
В чём-то пёстром с подбоем ветров,
Сном чудная, булатная сталью,
Русь моя на развилке веков.
 
 
За тропою ловцов синекуры,
Незабудкой в обрывном песке,
Набухающей жилкой Амура
На открытом восточном виске…
 

А цвет значенья не имеет

 
А цвет значенья не имеет:
Не верю в заданность кровей.
И чья душа порок лелеет —
То по делам оно видней.
 
 
Что мне до расы, рода, веры
Того, кто спину мне прикрыл,
Кто отдаёт последней мерой
И кровь, и пот, и хлеб, и пыл.
 
 
И прилагательное «русский» —
Не орден Родины моей,
Не буковки на бланке хрустком:
Скорее – это род людей.
 
 
Кто в ссадинах её запёкся
И вмёрз душой в её снега;
Своих истоков не отрёкся,
Но в ней – увидел берега.
 
 
В ней, что огромными крылами
Закат цепляя и восход,
За перелётными клинами
Не может двинуться в исход:
 
 
Где Азия с Европой сшиты
Уральским складчатым рубцом —
Растят её детей и жито,
И сто наречий под венцом.
 
 
Пусть падать камнем на Тунгуске,
Но в длань её. И «даждь нам днесь».
Я не широкий и не узкий.
Я русский. Я проросший здесь.
 

Сюита портового утра

 
Если чёрная ночь на пороге
Или камнем на душу рассвет, —
Выхожу по разбитой дороге
На причалы усталых побед.
 
 
Там, за пирсом, где бранью чугунной
Прогремит быстротечная цепь,
Где швартовы капеллою струнной,
Ксилофоном – древесная крепь,
 
 
Где танцуют отважные крачки,
Тенорок проверяет буксир,
И тромбонами трубы, а мачты
В пальцах бриза – подобием лир,
 
 
Где русалочьим всхлипом у донца
Шлюпки с волнами вторят куплет —
Там оранжевым парусом солнце
В этот час завершит кругосвет.
 

Питеру. Признание

 
В городе из «Линий» и каналов,
Из надгробий, арок, тополей
И закрытых каменных пеналов,
И открытых водяных полей…
 
 
Где мосты парят чугунной стаей,
Крылья разминая по ночам;
Где рассвет, в закате прорастая,
Не оставит времени свечам…
 
 
Очертанья римских геометрий
В русский возведённые предел,
В островах, не знающих безветрий, —
Вечности назначенный удел…^[2]
 

Бились «белые» и «красные»

 
Бились «белые» и «красные»,
Словно кровью были разные;
За серёдку, за околицу,
И за веру, и за вольницу,
 
 
Кто за долю, кто за вотчину…
Кто: «Да будет!»; кто: «Всё кончено…»
И землице, чёрной вдовушке,
Подменили росы кровушкой…
 
 
А теперь – ищите правого,
Да без пятнышка кровавого.
 

Пустой кувшин с дыханьем ветра

 
В хоромах грома
На краю краёв,
Где шорох громок
Снеговых роёв
 
 
И ветер тесен
От напрасных слов,
Никчёмных песен
И бездарных снов,
 
 
Презрев вершины
Утончённых строф,
Поют кувшины
На губах ветров.
 
 
И мантрой чистой
Там дундук времён,
А в травах истин —
Шелуха имён…
 

Семя

 
Снова скрипки в душе. Снова холод.
Я – игла под копной тишины
У дороги, которою Воланд
Мчал избранников в вечные сны.
 
 
Я – жемчужина в смеженных створках
Во глубинах морского царя,
Под трухой удалённых задворков,
Где померкшая тонет заря.
 
 
Я – медяк, что сверкающей решкой
В мир глядит через дырку в полу,
Между шашек – забытая пешка,
Шорох книг, обращённых в золу.
 
 
Словно семя в оттаявшей почве:
Не проклюнусь – в земле растворюсь.
Словно куст в примороженных почках:
Не зацвёл – на костре разгорюсь.
 
 
Тают скрипки в душе: брызги оземь!
Тает пепел, – возможно, весна.
Вероятно, я просто не озимь…
Запах света. Скорлупка – тесна.
 

Ясность

 
Не ищи в глазах моих пророчества:
Муза там…
Недорого возьмёт…
Неизбывны —
смерть и одиночество,
Остальное —
радужный налёт.
 
 
Не читай в ладони:
«Что ж там пройдено?» —
Я ни в чём не дам себе зарок.
Мне даны навеки Мать и Родина;
Прочее —
в прокат, на краткий срок…
 

Алла БРОЙН

Осень Севера

 
Свинцовость туч с лазурью неба спорит,
Суровость скал – с живым огнём рябин,
Изгибы сопок к тихой глади моря
Легли узором рыже-золотым.
 
 
Но не дразните спящую пучину —
Обманчива поверхность сонных вод,
Доколе настоящую причину
Она для спора с ветром не найдёт.
 
 
И вспыхнет бунт. Безумной силы полон,
Подует ветер из морских глубин.
И станут биться в ржавый берег волны,
Гордясь шальным безумием своим.
 
 
Падёт на землю ураган воздушный,
Подымет вихрь искрящейся листвы,
Оставив мир, холодный и бездушный,
В сугробах спать до будущей весны…
 

Ожидание

 
Замер мир в ожидании Слова.
Жаждут кисти грядущих картин.
Молоко от небесной коровы
Расплескалось на Млечном пути.
 
 
Лижет брызги небесный котенок,
Ловит звёздных растрёпанных птиц.
Там живет мой небесный ребёнок,
Мой таинственный Маленький Принц.
 
 
Смех его шаловлив и беспечен,
Золотистые кудри до плеч.
Я живу ожиданием встречи,
Чтоб понять, и принять, и сберечь.
 

Нам в жизни всё отмерено, скитальцам

 
Нам в жизни всё отмерено, скитальцам,
И мы живём, конца пути не зная,
Любви мгновенья пропустив сквозь пальцы,
Бесценный дар на пустяки меняя.
 
 
Но души наши приросли друг к другу,
Им не помехи сотни километров,
И мысли наши сквозь пургу и вьюгу
Летят навстречу раскалённым ветром.
 
 
Мы в этой жизни одиноки страшно,
Порой беспечны и смешны, как дети,
Но верю я, что встретимся однажды
На том, никем не объяснённом свете.
 
 
Шагнём над бездной, обнимая звёзды,
Чрез Млечный Путь мы перекинем руки.
Здесь будет нам ни капельки не поздно
Сказать «люблю» без боли и без муки.
 

Владимир БУРКАТ

Ветер истории

 
То ли косвенно, то ли прямо
Род веду я из тьмы времён
От Давида и Авраама,
А отца зовут Соломон.
 
 
Из-под стен Иерусалима
Пращур мой покидал страну,
Чтобы от легионов Рима
Уберечь детей и жену.
 
 
То-то ржали солдаты Тита
И плевались через плечо,
Если предок мой на иврите
Крыл их матом. А чем ещё?..
 
 
А потом, не в шелка одеты,
Часто битые по лицу,
Мои прадеды жили в гетто
И жевали свою мацу.
 
 
Запираясь в подвале дома
И скрываясь на чердаках,
Чудом выжили при погромах
И детей спасли на руках.
 
 
А в войну, соседи сказали,
Неодетыми, на ветру,
Деда с бабушкой расстреляли
В нашем местном Бабьем Яру.
 
 
Был в степи я, в пустыне, в море,
На семи был продут ветрах,
Но как дует ветер Истории,
Я не чувствовал, вертопрах.
 
 
Лишь порою от лиц еврейских,
На которых морщин не счесть,
Вдруг повеет чем-то библейским.
Может быть, это он и есть?
 

Связь времён

 
Я руку протяну отцу,
А тот протянет руку деду,
Тот прадеду, а тот к лицу
Того, кто мне совсем неведом.
 
 
Поймать пытаясь связь времён,
Склонюсь со страстью неофитной
Над тёмной пропастью имён,
Дна у которой мне не видно.
 
 
Там есть расстрелянные в лоб,
Там есть убитые в погромах
И просто загнанные в гроб
Судьбой, жестокой, как саркома.
 
 
Там есть улыбки и цветы,
Ремёсел много и умений,
И дивной женской красоты,
И противоположных мнений.
 
 
Я разгадать их не берусь,
Но, вдруг устав в борьбе с собою,
Из глубины ловлю «Не трусь!
Мы все с тобой на поле боя!»
 
 
Пускай их время истекло,
Но часто чувствую плечами
От них идущее тепло
Инфранездешними лучами.
 
 
И мне б суметь – рука к руке
Жизнь передать как эстафету,
Как чувство, сжатое в строке,
Поэт передаёт поэту.
 

Dead sea

 
Оно мертво. Мертвее не бывает.
Не плещется солёная волна,
И теплоход нигде не завывает,
Лишь соль и камни на ладони дна.
 
 
Как поплавок, моё лежало тело,
С водой затеяв бесполезный спор,
И вечность снисходительно глядела
На наши игры с иорданских гор.
 

Афро-Азиатский разлом

 
Ты помнишь – мы идём по дну разлома,
Бредём почти по донышку земли,
В немыслимой дали от всех и дома,
И ноги наши в вековой пыли.
 
 
На склоне справа – домик бедуинов,
К шесту привязан бедуинский конь,
И солнцем обезвоженная глина
Ступни нам обжигает, как огонь.
 
 
Кто брёл до нас по этой каменистой
Тропе, ведущей не поймёшь куда?
Быть может, Павел, тёмен и неистов,
Глаголом покоряя города?
 
 
А до него племён живые реки
Текли покорно из конца в конец,
Измученные жаждой человеки
С детьми и жёнами под блеянье овец…
 
 
Из глаз моих, сужаясь в перспективе,
Разлом уходит, превращаясь в щель,
И я ему не то чтобы противен,
Но чужд, как в амфору случайно вползший червь.
 
 
Похоже, здесь одно из русел Леты,
А пыль – осадок высушенных слёз,
И эхо – это отзвуки ответов
На миллионами повторенный вопрос,
 
 
Терзавший каждого, кто грешен и безгрешен,
От первых слов до выпавших седин:
Откуда мы и камо мы грядеши,
И я, и ты, и этот бедуин.
 

Как мало изменился мир!

   Быть или не быть?

В.Шекспир «Гамлет»

 
Как мало изменился мир!
И драмы те же и заботы.
Да, если б нынче жил Шекспир,
Он не скучал бы без работы.
 
 
Задень соседа невзначай,
И в нём тотчас проснётся Яго,
А утром с Лиром пил я чай,
Детьми обманутым беднягой.
 
 
Отеллы душат Дездемон,
Не столь руками, сколько бытом,
Фальстаф не удивит умом,
Но пьян, как прежде, и упитан.
 
 
Нет, мной и Гамлет не забыт,