Авторов Коллектив. Полдень, XXI век (апрель 2012)

   – Как отвечать за похитителей кавы? Даже с его авторитетом…
   – Угу. А что значит, что «столбовой Туй» это уже Маклай?
   – Вы запомнили? Да… Это тоже прецедент. Исторический Туй рубил дерево – может быть, тем самым канонизированным топором – оно упало на него и сильно разбило голову. Началось нагноение, оно прогрессировало, в общем, он погибал, но Николай Николаевич его выходил. А по местным обычаям, когда человек так много делал для другого, они менялись именами.
   – А при чем тут столб?
   – Ну, это просто игра слов. Русское «столбовой» ведь не от столбов, а от столбцов – свитков родословных, а здесь получается как бы в прямом смысле. По истечении первого выборного срока избранный Туй должен срубить дерево. Поскольку толстых деревьев мало, порубка дорогая, и обычно рубится столб, но обязательно так, чтобы он упал этому Тую на голову. И, если он выживет, то становится уже пожизненным Маклаем и всех лечит.
   – А если не выживет?
   – Значит, отозван, и назначаются перевыборы.
   – Но как же он Туй при живом отце? Разве может быть не один Туй?
   – Нет, здесь может быть только один Туй. Его отец отказался рубить себе на голову и был… его… как это по-русски – лишили именного достоинства?
   – «Растуячили» – это вполне по-русски…
   – Тише!.. Слышите – наверху? К нам идут.
   – Где?.. А, да… О! Веревочка. Это, надо понимать, приглашение?..
   – Да. Похоже, праздник начинается.
   – Давайте-ка вы лезьте первый, а я за вами.
   – Хорошо, полез… Вы не беспокойтесь, Виктор Геннадьевич, никаких эксцессов не будет, нас просто проводят… Вот, всё в порядке, я вылез, меня связывают. Вылезайте, Виктор Геннадьевич, отсидеться не удастся.

* * *

   – Сейчас, сейчас… Кто отсиживается?
   – Ну, к дереву пристегнули, это понятно, но для чего они нас еще так странно связали? Хотя, вообще-то, так даже удобнее, локти не за спиной, а к коленям. Чтобы сидели вот так, головой в ладони, и смотрели на эти ночные танцы вокруг костров и вокруг нас, да?
   – Традиция. Фигурку паре помните? Вот и у нас сейчас такая поза.
   – А что это там за химера с клювом?
   – Здесь почитали птиц, и возник культ птицечеловека, но при этом разоряли гнездовья, охотились, и все птицы улетели. Остались только куры – и культ.
   – А тот паяц с кошачьей головой?
   – Это личина верховного бога Макемаке, напоминающая, кстати, лицо-маску ягуара у ольмеков, хотя на острове нет и никогда не было диких кошек… А мотив раскраски, видите, напоминает паре. Что не радует…
   – И на шее – смотрите! – эта паре нашего… Почему не радует?
   – Такой убор надевают, когда обряд совершается над плохим человеком.
   – Какой обряд?
   – Вы еще не поняли? Заметьте: мы в той же позе, что и паре у него на шее.
   – В позе… смерти?
   – Пайна – это праздник поминовения. Но обычно уже есть умерший.
   – Так, вроде, рановато. Мы еще в некотором роде живы.
   – Это меня и смущает. Так не должно быть. Правда, я здесь несколько лет не был, может быть, теперь уже репетируют, типа праймериз… И все-таки это странно.
   – А теперь, знаток ритуала, скажите, как мы его нарушим.
   – Это не принято.
   – Знаете, когда я развяжусь, первым об этом пожалеете вы… Сети зачем?
   – Это тахутаху, колдуны, они идут ловить наши души – спасать от акуаку.
   – Ну конечно, как я мог забыть! Акуаку, местный злой дух…
   – Не один, их много. Это демоны. Души умерших, не нашедшие успокоения и оставшиеся в этом мире. Есть персональные, есть… эти… ну– regional…
   – Участковые?
   – Да-да, как те древние гении места, как домовые, лешие, водяные. Они бывают мужские и женские, добрые и злые…
   – А здешний участковый – как, ничего?
   – В Зоне? Вы знаете, здешний – неопределенный. Он может быть и злым и добрым, в зависимости от обстоятельств и от человека. Его и зовут Ха-керекере – «Темный ветер»… Ой, смотрите, какая пластика! Даже по движениям видно, что у них большой опыт уловления душ.
   – Ну тогда я спокоен. А когда?.. Как-то о нас забыли.
   – Петух еще не кричал.
   – То есть на рассвете? Или здесь и петухи тоже…
   – Д-да. Сначала кто-то из близких поминаемого должен залезть в ту высокую куклу – это и есть паина – с петухом в руке, прокричать из нее добрые слова об ушедшем и укусить петуха за гребень. Крик петуха символизирует смерть.
   – Ага. Вот такой у них рассвет, да? Так, а кто у нас близкий?
   – Я полагаю, нам будет предложено выбрать, кто из нас полезет в паину…
   – Ну ясно. А поскольку я церемониала не знаю…
   – Я вам всё рассказал. Кричать об ушедшем можно на любом языке.
   – Так что, будем жребий бросать, кому лезть?
   – Жребий не нужен. Сталкер не может вернуться один.
   – Совесть замучает?
   – Власти. Туризм здесь – основной источник, поэтому на сталкерство закрывают глаза, но погибшая группа при вернувшемся проводнике – плохая реклама. И он автоматически считается террористом, со всеми вытекающими… Это «естественный» отбор, он отбраковывает неудачников. В паину полезете.
   – А если отказаться? Ритуал же не может быть нарушен, верно?
   – Он и не будет нарушен. Есть колдуны. Они спасли наши души – вон потащили в пещеру, – они нам теперь самые близкие. Отказываться нельзя.
   – Так, ситуация ясна. Теперь слушайте меня внимательно. Шанс выбраться в одиночку есть только у вас, это ясно. Поэтому никаких жребиев, слюней и благородных жестов. Прогулка не удалась, но мы к этому были готовы. Теперь к делу. В той пещере – не в этой, куда они уволокли наши души, а в той, куда нас скинули, в зиндане, под камнем, у которого мы сидели, я оставил небольшой, с ладонь, запечатанный пластиковый пакет, вы должны его забрать.
   – Что в нем?
   – Платок, но это не важно. То есть очень важно, но не для вас, а для меня. Короче, как прилетите в Чили, наберете адрес моей сестры и передадите ей привет от меня. Ее зовут Валентина Куликова. Ее адрес: VKulikova2007-co6aKa-mail.ru. Только привет, ничего больше. Вам ответят, передадите пакет, и всё. Это очень важно для меня, вы должны это сделать и вы это сделаете. Заранее вам благодарен.
   – Ёросику… Вспомнилось японское понятие, отцу очень нравится.
   – Японское… с вами не соскучишься. И что же это по японским понятиям?
   – Ну, вкратце: «Вы поняли, что мне надо. Я понял, что вы это поняли, полагаюсь на вас, надеюсь, что вы это сделаете так, как хотел сделать я, и благодарю за понимание и готовность».
   – Да. Смотрите, они же тащат наши рюкзаки! Душеспасители… Мы их там оставили, потому что не протащить, а эти – ничего, протащили.
   – Ну вот. А вы сомневались в их способностях. Но меня беспокоит то, что они тащат все три… Он просто так рюкзаки бы не отдал.
   – Тренер? Ну, значит, тоже нашли аргументы. Отлежится.
   – Нет, его бы притащили и посадили с нами… Боюсь, что умерший все-таки уже есть. И это всё объясняет.
   – Да нет, спрятался где-нибудь. Все-таки не настолько он глуп, чтобы из-за рюкзаков рисковать шкурой… О, вы смотрите, как все слетелись покопаться в наших душах! А что ж они, такие знаменитые воры, не растаскивают добычу, а раскладывают ее? Делить будут?

 
   – Вы не так, вы всё не так здесь понимаете. До начала пира с общего стола ничего нельзя брать. А колдуны действительно спасли наши души, ну, или, если хотите, сохранили нам лицо. Ведь мы оказались на празднике и не принесли даров – так приходят только враги.
   – А ваши чупа-чупсы в торбе?
   – После грабежа кавы они не могли считаться дарами, это был уже военный трофей. Но теперь благодаря колдунам от нас – от наших душ – есть дары, и…
   – Так что же получается: я враг, но если я принес дар, то я уже друг? О данайцах они не слышали, до них еще десять тысяч лет?
   – Семнадцать, но не в этом дело. Хитрить они умеют, может быть, не хуже вас, это умеют даже птицы – попугаи, врановые… Дело в том, что колдуны уловили вашу душу, и, значит, ваш рюкзак, принесенный ими, – дар от души. В этом ни у кого нет сомнений, даже у оставшегося без кавы.
   – Значит, мы теперь не враги. И, значит, нас не должны убивать?
   – Не должны.
   – Тогда почему нас не развязывают?
   – Нет логики. Мы больше не враги – это так, приговор утратил силу, на нас никто больше не обижен – ну, кроме одного, но и он утешился…
   – Ну так?..
   – Но мы уже увязаны в позе смерти и привязаны к дереву, то есть полностью подготовлены к жертвоприношению. И если нас теперь отпускать, то надо готовить новую жертву, скажем, курицу, колдунам снова очищать, улавливать душу…
   – Куриную? Всё равно им?
   – Какая попадется, может ведь и злой дух вселиться, ему это очень просто, и рисковать тут никто не будет. Короче, много трудов, хлопот, затяжек – а у людей праздник, у колдунов, между прочим, тоже, они веселиться хотят.
   – Но мы уже не враги, и минуту назад вы, вслед за врановыми попугаями, говорили, что нас не должны убивать!
   – Не должны. Говорил и подтверждаю: не должны. Но могут. Вообще-то, человеческие жертвы сейчас обычно не приносят, есть куры, но есть и колдуны старого закала, которые кур не признают. Вы неправильно понимаете смысл жертвоприношения. Это не наказание, а принесение в дар божеству. Это почет.
   – Но почему именно нам, безвестным пришельцам, такой почет?
   – Какой вы чудак! Потому, что всё уже готово. Да, предполагалась казнь, а будет жертва – но делать-то ничего больше не надо. Просто иначе взглянуть. Петух прокричит, и нас убьют, но без всякой злобы, не мстя, а как бы по обязанности… Понесли! Вон там, видите, четверо, жерди на плечах? Грузное тело, провисает…
   – Да мало ли что они несут… Там белое что-то в середине…
   – Это пластырь. Вы перевязывали… Макемаке идет! Вот кто о нас не забыл.
   – А факел ему зачем?..
   – Подожжет кору дерева и убежит. Символ молнии.
   – С-сволочь… Я тебе подожгу!
   – Не лягайтесь! Пусть… только отодвиньтесь от ствола, сколько можете…
   – Понял… Давай, символист, жги!
   – Пережигайте веревку! A-а… Рвите!..
   – Есть!.. Давайте вашу… лубяной век… за миллион лет до наручников… Всё, бежим! К пещере!
   – Да не надо никуда бежать. Мы ведь уже не враги. Связанных – нас бы принесли в жертву, но раз уж мы развязались, то мы теперь гости.
   – А зажарить он нас хотел из лучших чувств?
   – Да, разумеется. Он бог карающий, но и возрождающий, а огонь очищает.
   – Пош-шел он!.. Я еще доберусь до него.
   – Пойдемте, у меня там есть от ожогов.
   – Куда? К столу?? Недожаренными – это же оскорбление!
   – Вы понемногу проникаетесь… Идемте, сейчас удобнее всего: видите, они выложили все наши дары в общий ряд, накрыли ветками и пошли танцевать.
   – Шведский стол по-рапануйски?
   – Он будет нескоро, а там ведь лекарства – надо забрать, чтоб не отравились. Можно в наши же рюкзаки; им сейчас не до нас. Но всё же давайте побыстрее: к столу раньше времени подходить не принято… Ага, вот, нашел. Намажьте и вокруг. Видите, класс «А»: мази от ожогов еще не во всех клиниках… Всё, теперь несите, пожалуйста, рюкзаки в пещеру, а я еще раз проверю стол.
   ………………………………………………………………………………..
   – Что так долго? Я уже хотел идти за вами.
   – Вот, держите. Вернете приятелю его душу.
   – Паре? Паре Туя! Откуда у вас?
   – Одолжил у кошачьего бога.
   – Что вы… сделали?
   – Да ничего особенного, так, прикладная магия. Нашел на этом шведском столе ваш «аргумент» и прихватил на всякий случай. Чтоб не съели. А тут в пещере этот любитель жаркого нарисовался, я и употребил. В самом деле, убедительно.
   – Боже мой, зачем?? Что же вы наделали! Что же вы… Он – там?
   – А где ж ему быть. Да куда вы понеслись?.. Ох, гуманисты кошачьи…
 
   – Туй, миленький, потерпи… сейчас введу… сейчас… Не is mistaken! Е хара е… он ошибся. Wait a minute!
   – Чингачгук!.. Он что, ранен?
   – Сюда светите!.. Сейчас, Туй, сейчас… Ехара е ехара е. Он не знал, он ничего, ничего здесь не понимает… Вот, полежи теперь, полежи… и снова будешь пути пута, safe and sound, пути пута.
   – Это он – бог?.. Так как же… Он же нас поджег… Д а не так перевязывают, пустите… А если вы его узнали – сказать, что, нельзя было, черт бы вас побрал!
   – Нельзя! Вы бы его тут же выдали! Здесь чувствуют фальшь, слепой вы человек! Ах, да что теперь… Туй, Туй, голубчик, ты слышишь меня?.. Что? что? Паре? Вот, Туй, вот твоя душа… Сыну? Нет, Туй! Еури ириири е!.. Ты встанешь! Еури… Маклай, Маклай!
   – Уходит он…
   – Нет! Нет…
   – Ну что «нет-нет»? Голливудская скорбь высокой четкости… Угасает всё… Зачем вы забираете его душу? На память? Оставьте, может, ему легче будет.
   – Он хочет, чтобы мы передали паре его сыну. Пойдемте.
   – Он еще жив. Но вы идите, я посижу с ним.
   – Идемте, ему нужно обратиться к предкам, чтобы его приняли, он не может при нас. Скорее, пока он в сознании!
   – Вообще-то, так не бросают…
   – Да уходите! Вы уже сделали всё, что могли. Бежим, к выходу, ради бога!
   – Ну бежим, бежим… Что за черт!.. Сеть!
   – Тахутаху!.. Они поймали вырвавшиеся души!..

* * *

   – Ну что, снова дома?
   – Да, мы в той же глухой пещере. Только еще спеленуты в сетях.
   – Распеленаемся. Ползите навстречу… Хорошо, хоть не затянули..
   – Да, демонов крепко не связывают: сетей, как правило, достаточно.
   – Вот они и вырываются… Халтурщики колдуны ваши и лентяи. С ног стягивайте… А мы, значит, теперь уже не враги и не гости, а демоны?
   – Демоны вселились в наши души, вырвались и убили бога.
   – И что им за это светит?
   – Я думаю, ящерица.
   – С какими-нибудь ядовитыми зубами и когтями, скребущими до сердца?
   – Дубина. Паоа моко – деревянная резная дубина в форме ящерицы, очень большой магической убойной силы. Ну, а потом все-таки – огонь. Наши злые акуаку оказались очень активными… Я думаю, Туй успел обратиться к своим и умер спокойно… Здесь, знаете, несколько японское отношение к смерти – как к естественной части жизни… Вот и ушел, в своем роде, последний из могикан. И что-то ушло вместе с ним, оборвалось. Вы опять будете смеяться, но я все-таки скажу: с каждым человеком уходит какая-то неповторимая комбинация генов – неповторимая и свойственная именно этому народу, этому обществу…
   – Ну, почему смеяться, – да, уходит. Только вы опять всё смешиваете. Геном – проект построения биологического существа, но проекта общества в нем нет. Поэтому геном какого-то народа может уйти, а культура, то есть образ жизни, прекрасно сохранится на базе другой геномики.
   – Да-да, вы правы, культура наследуется не рождением, а научением. Вот, посмотрите, его паре, на животе изображена иви атуа – это ведь не просто одна из душ, это именно душа предка, воплощающаяся в потомке, он и просил передать сыну его паре, эту его вечную душу… Так и передается культура, от отца к сыну.
   – Да нет же! Так было, и то не всегда, но теперь не так. В вашей эстафете поколений палочка эстафетная потеряна. Это раньше где-нибудь в дебрях Амазонки или вот на этом острове жили одни на свете островитяне и веками учили детей обтесывать каменные топоры. А теперь детям не нужен опыт прадедов – и даже отцов: к моменту передачи он уже устарел. Их остров расширился, соединился с миром, и они всё получают из Сети, которой уловлена душа всего мира, понимаете? Они всё получают не из прошлого, а из того мира, в котором им жить. А тех, кто продолжает обтесывать топоры, в этом мире держат в зоне, в зверинце. Защита исчезающей фауны – дело благородное, но в мире сейчас есть дела поважнее.
   – Нет!
   – Не соглашайтесь, это ваше право. Протестуйте. Доказывайте. Но мой вам совет: не ложитесь под гусеницы. Вас не заметят… Вот и снова гости, на этот раз побыстрее пожаловали. Ну, давайте, теперь я первый…
   – Платочек-то ваш драгоценный не забыли под камешком?
   – Это хорошо, что вы помните, значит, помните и остальное. Платок у меня в кармане, вот в этом, застегнутом, и если со мной что-нибудь случится, вы сделаете то, что должны… Я вылез. Крутят руки, но всё норма-а!..
   – Ящерица… Вот, не успели даже попрощаться. Ну что ж…

* * *

   «…и встали друг за другом, и пошли. Они обошли гору Маунга-Театеа и спустились к Маха-туа. Там они затаились и легли спать. И ханау-момоко поднялись, когда ушел бог ночи и стало светло.
   И пошли, и напали на ханау-еепе. Они погнали ханау-ее-пе ко рву, который те сами вырыли. Который ханау-еепе вырыли для них. И ханау-еепе выбежали из своих домов, мужчины, женщины, дети. Они бежали, и бежали, и бежали, пока не добежали до рва. Тогда они остановились. Потому что дальше бежать было некуда: дрова, заполнявшие ров, горели. Но воины ханау-момоко приближались. Как могли ханау-еепе избежать огня, если они не умели летать? Воины ханау-момоко подступили вплотную. И ханау-еепе прыгали в горящий ров, прыгали прямо в огонь. И погибали ханау-еепе, мужчины, женщины, дети. И никого из них не осталось. И только двое перебежали по мертвым телам и сумели спастись. Тогда ханау-момоко погнались за ними. Двое добежали до берега Анакены, дальше была вода. Ханау-момоко приближались. Тогда двое спустились в пещеру Ана-Ваи, она была узкая. Тогда ханау-момоко взяли копья и стали колоть последних ханау-еепе. И один из них умер. И тогда последний ханау-еепе сказал:
   – Вы, которых так много, пощадите того, кто остался один. Зачем вам меня убивать? Лучше оставьте меня жить!
   Воины ханау-момоко вернулись и посмотрели. Никого из ханау-еепе в живых не осталось. Тогда ханау-момоко засыпали мертвые тела землей. И ханау-момоко вернулись к пещере Ана-Ваи. Оставшийся жить ханау-еепе присоединился к ханау-мо-моко и поселился у залива Ханга-о-Хону. Он женился на женщине ханау-момоко из семьи Хаоа, тот, из пещеры Ана-Ваи. Его оставили жить, потому что из ханау-еепе больше никого не осталось… Конец записи. The end of…»
   – Еепе, еепе… пишут всякую хрень. А ну, подъем, сачки! Подъем, подъем, ушибленные, чё разлеглись?
   – Евстрат Ев-о-ой… Вы живы??
   – А помирать нам рановато. Чего, головка болит? Ничего, это бывает в контактных видах. В нашем особенно.
   – Но я же видел, как пронесли ваше тело! Ведь это были вы?
   – Да я, я… Срань эта местная. Ничего, считай, и не выпил, три плошки – или четыре? – и вырубило на хрен…
   – Три или четыре?! И вы – живы?..
   – Так ты пил каву, тренер?
   – Очухался? Пил, дерьмо. Как вот этой дубиной по башке, и не отплеваться.
   – А откуда у вас ящерица?
   – Дубина? Полезная здесь штука. Давил тут с местными, которые в авторитете, ну и позаимствовал. Ты посмотри, посмотри какая – как живая. Искусство, блин, принадлежит народу. Но легковата, уже режут побольше.
   – Вы… пили с колдунами??
   – А хрен их знает, кто они. Авторитеты, ну. Здесь не по тачкам, виллам или, там, охране, – здесь по-простому: у кого круче дубина, тот и круче. Вон, вишь, их сколько, но у меня дубина – и всё, ноу смокинг, все на цырлах. А ну, голос, козлы!
   – Херу! Херу! Херу!
   – Вот так… Херу – это я. Типа начальник, по-ихнему.
   – Да, тренер, это по-нашему. И прикладным искусством овладел!
   – А хрена ж. Но ты посмотри, какой тут материал! Вон стоит… и вон там… а у того – а? Супер! А еще если функционалку приподнять да ударчик поставить…
   – Ладно, хватит облизываться. Экзотики довольно, пора и домой, пока еще какой-нибудь праздник не объявили. Ведите, Юрий Филиппович, вы теперь единственный Чингачгук… Хромай за ним, тренер, я замыкающий… что стоишь? Ты возвращаться собираешься или нет?
   – А на кой хрен?
   – …Ты что, серьезно?
   – Да для чего мне возвращаться? Чтоб снова утирать с рожи сопли этой… Нет, уж лучше эти слюни зеленые, хоть какой-то кайф. И потом, здесь меня бабе не подарят, здесь мне их уже дарят – бери хоть всех! – и за честь считают.
   – А делать ты что здесь будешь?
   – Как что, ты чего? Профессионалы везде нужны, у меня ж уже команда, я ж уже тренировки начал. Ну, пока по любителям, но материал-то какой, ты ж видел – класс, мы всех уделаем! Я уже программу объявил: через пять лет – чемпионы мира; всё, подаем заявку на проведение. Осталось только пальмы поднасадить, а пока теорию подтянем. Сейчас план международных встреч составляю, я уже и федерацию возглавил, секретаря ищу. Генерального. Под штаб-квартиру уже землю роют. «Что делать»! А вот ты возвратишься – что будешь делать?
   – Ну, что-нибудь найдет… – платок! Платка нет!
   – Чё, платочек потерял?
   – Только что в кармане был, я, как очнулся, сразу проверил!
   – Ну, мало ли, что был. Сперли и спрятали, здесь ребята что надо.
   – Когда? Где? Они же голые!
   – Да на кой он тебе, блин? Сопли душат?
   – Это… это коллекционный платок! С автографами!!
   – Да-а? Ну, сейчас… А ну, встали вокруг меня!.. Куда!!
   – Херу-у-у!
   – В круг, урод, еще не так получишь! Все раскрыли пасти, вот так: ура-а-а!
   – УРА-А-А!
   – Ну, вон у того – чего там? Я те закрою, я те так закрою!.. Ура, козел!
   – Ура-а-а!
   – Это пакет, в нем был платок, платка нет. Где платок? Ну?!
   – Погоди. Да отпусти его, придушишь… Так, все повернулись кругом. Вот так: кру-гом! Наклонились, достали носочки… доста-али. Все так стоят! Ура-а-а!
   – УРА-А-А!
   – Зачем сейчас-то?
   – Чтоб занятие было. И объединяет. Ну, иди и смотри… Кто там разгибается? Ты у меня в гробу разогнешься!
   – Евстрат Евстратович, как вы… как они вас понимают без переводчика?
   – Дубина, студент, – лучший переводчик. Нашел? Тащи – чего смотришь?
   – …Сейчас, лист хоть какой-нибудь сорву…
   – Да пакетом и тащи… чистюля. Считай, еще автограф. Разборчивый?
   – Как-то я не ожидал… такой большой платок…
   – Ха, большой! У меня в рюкзаке брошюрка с собой была – методичка по правилам и судейству – во такая, страниц на сто, так еле достал… Здесь ребята что надо. Так вот, я и говорю, чего вам-то там делать? Тоже какие-нибудь слюни с хари утирать. Не, в натуре, оставайтесь, здесь возможностей – непахано. Президентом сядешь. Инфраструктуры ж нет ни хрена – займешься, и себе не в убыток. А студента на молодежь кинем. Золото нам гарантировано, конкурентов нет и, пока я тут, не будет. Захотим, вообще от всех отделимся. Банкет каждый день!
   – Особый рапануйский путь? Суверенная кавакратия?
   – Кавакра… – а кава, вообще-то, что значит, студент?
   – «Горькая».
   – Ага! Это значит, чтобы пить только свое зеленое говно, на своих же слюнях настоянное? Не-ет. Геополитика – прежде всего; я армянский люблю… Ладно, вы там пока думайте, не к спеху, а мне оттуда перешлите чего-нибудь, чтоб пить можно было. Хоть писки этой сраной, только побольше.
   – Евстрат Евстратович, ну что же они у вас так всё и стоят?
   – Ничего, пусть привыкают… Эй, козлы вонючие, вольно! Разойдись… Стоять, уроды! Если кто-нибудь опоздает на вечернюю молитву… тьфу, блин! На тренировку кто опоздает – хрен тому будет, а не кава, ясно? Не слышу!
   – У РА-А-А!
   – Всё, заткнулись и отвалили!
   – Но если вы в самом деле… У меня тогда к вам просьба, Евстрат Евстратович. Напишите, пожалуйста, своей рукой пару строк, ну, что вы живы и с вами всё в порядке, а то у меня будут неприятности.
   – Не-е, я ничё писать не буду. На хрена?
   – Ты, дурачка-то не валяй… Херу! Не вернешься, значит, пропал без вести, потянут и меня, а мне это не надо.
   – И чё ты сделаешь?
   – Да просто скажу, что ты здесь. Ты проник в закрытую буферную зону, в лепрозону, ты биотеррорист, тебя тут же отловят и закроют на настоящей, внутренней зоне, с прокаженными в полный рост. И больше не выпустят. Вот и всё.
   – Я ваши задницы из костра вытащил, а ты меня – сдавать?
   – Да ты напиши – и живи спокойно. Пойми: если тайком, то ты террорист и тебя ловят, а если объявляешь, ты спортэми-грант, человек доброй воли – и кому ты нужен? Живи. А будут успехи под новым флагом – еще и отметят.
   –.. Так а чего я там должен писать?
   – Ты что, вчера родился, не знаешь, как родину предавать?
   – Ну, всегда же были рыбы. Или ставишь крестики в клеточках и всё.
   – Крестики… Ну, дай ему бумагу. Пиши, рыба. «Я, такой-то такой-то, преследуемый за свои тренировочные убеждения спорткомитетом, не имея возможности защитить свой… свое достоинство в условиях необъективного судейства и предвзятого отношения контрольно-дисциплинарной комиссии…»
   – Ага! И про пендаль в полуфинале! Про пендаль обязательно.
   – Давай. Только без неаппетитных подробностей… Налепил? Ну, и всё. «В связи с вышеизложенным прошу предоставить мне спортивное убежище. Сделаны прививки… – перечисляешь». Дата, подпись, полис.
   – Вот… Вот так, да? На, держи.
   – Ладно, бывай, перебежчик. Вот ведь утечки пошли – уже и не мозгов…
   – Всего доброго, Евстрат Евстратович. Аптечку я вам оставил.
   – Валите… Стой! Диктофон свой забери. И про писку, смотри, не забудь!