Страница:
Полдень, XXI век (апрель 2012)
Колонка дежурного по номеру
По щучьему велению, по моему хотению…
Фраза из детской сказки, отражающая желание иметь нечто, чего в настоящий момент у тебя нет.
Вообще-то, желания – неотъемлемая часть жизни.
Погреться на солнышке, поесть, поспать – такое даже растениям и животным присуще.
Но у человека потребности посложнее.
Кому-то хочется применить генетическое оружие против тех, чья культура в корне отличается от вашей (повесть Герберта Ноткина «Темные аллели»)…
Кто-то жаждет искупления, чтобы освободиться, наконец, от опостылевшего бессмертия (рассказ Майка Гелприна «Должник»)…
А кем-то руководит нужда избавиться от пристального внимания со стороны инопланетных наблюдателей (рассказ Юрия Иванова «Маскировка»)…
Кто-то желает, чтобы исторические события шли своим чередом, без постороннего вмешательства с помощью человеческих изобретений (рассказ «Время беглецов» Сергея Игнатьева)…
А кто-то всего-навсего хочет найти самого себя (рассказ «Досчитать до ста» Владимира Венгловского)…
Однако не все желания сбываются.
Кому-то очень хочется побывать на концерте любимой девушки, а вместо этого приходится тащиться на митинг (рассказ «Реквием на барабане» Юлия Буркина)…
А кому-то крайне нужна работа – просто для того, чтобы близкие люди не умерли от удушья, но в результате доведется пойти на преступление, лишь обостряющее жизненную ситуацию (рассказ Эдуарда Шаурова «Контрольный выдох»)…
К тому же, за исполнение некоторых желаний неотвратимо придется расплачиваться. К примеру, за попытку уязвить соперницу по любовным отношениям (рассказ Александра Щёголева «Черная сторона зеркала»).
Если совершено деяние, то приложится и мера ответственности.
А потому, может быть, стоит тысячу раз подумать, прежде чем позволить себе сделаться алчущим…
Николай Романецкий
Фраза из детской сказки, отражающая желание иметь нечто, чего в настоящий момент у тебя нет.
Вообще-то, желания – неотъемлемая часть жизни.
Погреться на солнышке, поесть, поспать – такое даже растениям и животным присуще.
Но у человека потребности посложнее.
Кому-то хочется применить генетическое оружие против тех, чья культура в корне отличается от вашей (повесть Герберта Ноткина «Темные аллели»)…
Кто-то жаждет искупления, чтобы освободиться, наконец, от опостылевшего бессмертия (рассказ Майка Гелприна «Должник»)…
А кем-то руководит нужда избавиться от пристального внимания со стороны инопланетных наблюдателей (рассказ Юрия Иванова «Маскировка»)…
Кто-то желает, чтобы исторические события шли своим чередом, без постороннего вмешательства с помощью человеческих изобретений (рассказ «Время беглецов» Сергея Игнатьева)…
А кто-то всего-навсего хочет найти самого себя (рассказ «Досчитать до ста» Владимира Венгловского)…
Однако не все желания сбываются.
Кому-то очень хочется побывать на концерте любимой девушки, а вместо этого приходится тащиться на митинг (рассказ «Реквием на барабане» Юлия Буркина)…
А кому-то крайне нужна работа – просто для того, чтобы близкие люди не умерли от удушья, но в результате доведется пойти на преступление, лишь обостряющее жизненную ситуацию (рассказ Эдуарда Шаурова «Контрольный выдох»)…
К тому же, за исполнение некоторых желаний неотвратимо придется расплачиваться. К примеру, за попытку уязвить соперницу по любовным отношениям (рассказ Александра Щёголева «Черная сторона зеркала»).
Если совершено деяние, то приложится и мера ответственности.
А потому, может быть, стоит тысячу раз подумать, прежде чем позволить себе сделаться алчущим…
Николай Романецкий
1. Истории. Образы. Фантазии
Герберт Ноткин. Темные аллели
Повесть [1]
– Кого тренируешь, Евстрат? Всё тех же, которых об лёд расшибать?
– Нет, сейчас к летней. Еле собрал эту банду, и пока они не разбежались, надо срочно вывозить на сбор. На остров какой-нибудь. Но подальше. От всего.
– Четыре тыщи км до ближайшей земли устроят? Субтропики. Тихий океан. Самый отдаленный клочок суши, на котором есть ватерклозет. «Пуп Земли». Или, по-местному, Те-Питоте-Хенуа, он же – Рапа-Нуи, что значит «Большая скала». Короче, остров Пасхи. Дико популярен у китайцев. Разноцветные волны, белый коралловый песок, кристально чистая вода, скалистые обрывы, пещеры, вулканы, знаменитые на весь мир истуканы…
– Да я сам таких же везу. Ладно, сойдёт. Давай пятнадцать на месяц… Нет, еще баба эта министерская… давай шестнадцать.
– А чего он ее к вам? Экономит?
– Подарок… Она у него спортивно озабоченная, он ей и подарил… Ну, да-да, министр подарил бабе сборную, ну и что?
– Ничего, нет вопроса. Шестнадцать на месяц. Рейс в пятницу. О’кей?
– Годится. Там от вас какой-нибудь гид, гад полетит?
– Какой-нибудь гад – от вас, и я даже знаю какой, а от фирмы я. Да и сын подлетит из своего Вашингтона, он у меня знаток, дикие нравы изучает, а заодно и групповодит экстремалов на моем направлении.
– А у тебя и направление есть?
– Вся Латинская и весь Тихий. Я все-таки чилийский гражданин, а не хрен собачий. Ну, до встречи у трапа, если, конечно, вас не передарят.
– Давай, гид летучий, с почином… так это что за остров-то?
– Это? Единственный в мире остров прирожденных воров! Причем воры – высшей марки, украдут и то, чего у тебя не было.
– Вор должен сидеть – где?
– В парламенте!.. Нет, там тюрьмы нет, там нельзя. В тюрьме же тоже можно ничего не делать, и кормят. Все бы захотели. Там только типа обезьянник для приезжих: попадаются буйные или такие, которые невесть чего хотят… давай!
– Давай… а сами чего хотят?
– Местные? А они ничего не хотят. У них желания появляются, только когда они увидят что-нибудь у других, знаешь, как у детей, – тогда сразу и им это надо. На Таити короля выбирали – тут же выбрали и они. И президент там есть, и национальный лидер, и блошиный рынок, и парламент о двух палатах, ты что думаешь? Что там, свиньи, что ли? От настоящего не отличишь: посмотрели в ящик и выбрали самых толстомордых. Теперь они по пятницам собираются в центре деревни, садятся в кружок и заботятся о народе. Твое здоровье!
– Давай… а это как – заботятся?
– Жрут за его здоровье то, что за неделю наворовали.
– А суд там есть?
– Да там всё – суд. Для всех, кто там. Бессменный. А судьи – все. Судья ведь что делает?
– Что?
– А вот они смотрят в ящик и видят: что-то слушает, что-то говорит, а потом как стукнет молотком – и всё, конец суду, пошла реклама. А там как раз у всех молотки, у многих еще каменные, это особый шик. И все стучат.
– Грамотно. Давай!
– О, нормально пошло… Так где баба-то эта, которой вас одарили?
– Да хрен ее знает, где она. Вон мужик сидит вместо неё. Подсаживали уже, и всегда на дальние сборы. Типа смотрящий.
– Да? По-серьезному? Кстати, на остров с оружием не пускают.
– Его проблемы. Заметут – я плакать не буду. Давай!.. Это, вообще-то, что?
– Писко. Чилийская виноградная. Ничего, да?.. Слушай, я так и не понял, у тебя по какому виду сборная?
– Ну бабе подарили – понимай! Кокосинг, блин. Спортивное околачивание.
– Погоди, это они… это то, что у нас… Давай!
– Твоё!.. У нас груши, следовательно, грушинг. Но он – не олимпийский, тормозят, гады. А кокосинг – да, в ФИКА уже двести стран, больше, чем в ООН. А это ж исконный наш вид, наш по сути. У нас традиция, массовость, круглогодичные тренировки. Нас правительство поддерживает. И церковь: договор заключила с федерацией. Ну, то есть с бабой. Говорит, берем этот подлинно национальный – под духовную опеку… И главное, вся пи… фидирация…
– Всё, хорош. Достал ты меня… с твоей федерацией. Спать хочу.
– Достал!.. А меня она как достала?.. Спи. А я еще… по писке, блин…
– Ну и где тут ваши высокие пальмы? Что-то я их на подлете не разглядел.
– И на отлете не разглядишь. Последнюю вырубили лет триста назад. Недавно подсадили, но все мелочь пока. А вообще, мелкой зеленки-то много…
– Погоди! Не понял. Здесь нет настоящих пальм?! Ты чё гонишь, козел? У меня сборы сборной по кокосингу – пальмы давай!
– Ну я вот сейчас тебе их сяду и… выращу! И не было такого базара, чтоб…
– Не, ты не врубаешься. У меня сборная по спортивному околачиванию, ты соображаешь, какие там члены? Я их щас свистну, и они оттренируются на тебе.
– Что-нибудь найдем. Столбы есть, опоры, аху эти с истуканами…
– Аху – это церемониальные платформы, ну, типа мавзолеи, в них хоронили, и на них стояли идолы. Самая большая – Аху Тонгарики, на ней пятнадцать моаи маеа, то есть каменных колоссов. А всего их на острове почти девятьсот. Твоё!..
– Будь!.. На хрена столько?
– Загадка тысячелетия. Никто не знает, зачем, история умалчивает. Хотя, между нами, чего умалчивать, дело-то ясное. Здесь жили двенадцать кланов – мату назывались, – и остров был разрезан из центра, как торт, на двенадцать кусков, чтобы у каждого мату был свой выход к океану. Ну, рыбку там половить или сплавать куда-нибудь на бревнышке за пару тысяч миль, ближе земли-то нет, – типа справедливо, да? Золотой век? Хрен! Натуральный каменный. Плоский пляж только один – Анакена, а остальной берег – скала и обрыв сто метров. Не поплаваешь и не половишь. И весь этот пляж – у одного клана. Зато у других было другое. У одних – пресная вода, ее на острове мало, у других – почва хорошая, у третьих – обсидиан, наконечники делать, а у четвертых вот вулкан Рано-Рараку.
– А вулкан на что? Греться?
– Предков уважать. Туф для статуй – только на вулкане. Эти все моаи – это же не просто истуканы, это великие предки. Идолы. Они тут всем и заправляют.
– Кто всем заправляет? Истуканы?
– Предки. Точнее, их духи – акуаку, слышал, наверное? Ну вот. И их надо почитать, иначе нагадят, порчу нашлют… Налоговую, СЭС. Короче, ставь и молись. Но если ты своему предку поставил трехметровую моаи, а сосед своему, допустим, – метров пять, то чего тебе от твоего ждать? Тебе, допустим, начхать, и так сойдет, а дух-то что подумает?
– Давай… Обидится, да?
– Будь… А то! Таки было, и так просто это не прошло. То есть получается, что обида предков не осталась в их ушедшем мире, а проросла обидой на соседей, которые твоего предка, выходит, опустили? Их предок, значит, был на два метра выше и на сто пудов основательнее? То есть, по-всякому, круче, – так, что ли? Врешь! Не бывать тому! И пошла гонка воображений. А кланов-то двенадцать! И все рубят статуи в одном месте, наперегонки, словно для каменной книги рекордов, и потом, срубив много пальм, волокут свои превосходящие соседских моаи через их же территории, и мало того, каждую установку отмечают пиром, на который зовут всех одиннадцать соседских мату – для того же и рубили, чтобы торжественно им всем утереть! А пир, угощение – это ведь тоже мерка уважения предков, и выставляли всё, что было в этом мату, ну и съедали, естественно. А потом в другом мату вырубали новою рекордную, а в третьем закладывали еще круче. Всё во имя великой цели: переуважать на хрен всех соседей! За великие цели!..
– Давай… И до чего доуважались?
– А вот сходи на склон, увидишь. Там лежат недорубленные – до ста тонн весом, с семиэтажный дом. Такие поднимать – и сейчас употеешь, но до этого и не дошло. Остров был богатый, но гонка съела все ресурсы. Леса – здесь же были винные пальмы, самые толстые в мире, и все ходили не просыхая, – свели под корень; перетаскивать, устанавливать моаи стало не на чем. И каноэ долбить не из чего – накрылась рыбалка. Здесь была замечательная земля, всё само росло, но тут весь год ветры, без лесов сдуло почву, и банкет кончился. Начался голод, пошли войны. Но как с ними, допустим, воевать, когда для войны надо сначала у них воды выпросить? А вождь и жрецы приказывают: на врага! Моаи уже не рубили, а валили соседские, но потом и на это уже не хватало сил. Начали жрать друг друга – ну, это и раньше бывало, но когда были батат, ямс и куры, то не так, а тут… Вот так, собственно, и погибла здешняя цивилизация. Salud!
– Будь… А истуканы стоят, и ничего им.
– Японцы подняли. Теперь-то моаи никто не валит: туристы перестанут ездить, так что, когда устают поклоняться старым кумирам, делают из всякого сора их маленькие копии, отплывают от берега и сбрасывают с каноэ. А новых – поклоняться-то кому-то надо – рисуют на песке на пляже в Анакене. Самая дорогая земля на острове, золотой песок! Новые времена, и люди уже другие.
– Что, и никого из тех не осталось?
– Практически никого. То есть – из здоровых. Ну, в лепро-зоне, там есть потомки, так сказать, чистокровных, они же там с чужими не смешивались. Хотя говорят, что там могут быть и здоровые – ну, от тех, которые при очередных разборках туда убегали, чтоб их здесь не съели. И вроде как не все заразились, проказа – болезнь причудливая. Но точно не знаю, там, особенно во внутренней зоне, охрана такая, что даже слухи не доходят.
– Так, а они оттуда не возвращались? Раньше же эту зону так не охраняли?
– Да раньше ее вообще никак не охраняли. Зачем? Оттуда уже никто не уходил: тут же убили бы и сожгли. Свои, родные убили бы, с этим здесь не шутят. Нет уж, попал к прокажённым – там и останешься. Пожизненно и без УДО. Желающих как-то немного. Я, по крайней мере, не встречал. Но сейчас, конечно, охраняют: сейчас козлы найдутся, по всему миру заразу растащат. За козлов!
– Давай… То есть никто оттуда никогда не выходил? И туда не ходят?
– Ну, спецпосещения бывают, сейчас даже зачастили – врачи, ученые, в погонах и без. В таких типа одноразовых биоскафандрах, которые потом сжигают и пепел там же закапывают. А тебя, если Зона эта интересует, – вот мой парень прилетает, его расспроси, он там был и будет, он тебе во всех деталях расскажет. Он же культуролог, блин, не хрен собачий, это его тема. Тема-то богатая. Прикинь: уникальная, нигде в мире не повторенная, прошедшая свой особый путь развития цивилизация, погибшая от понтов! Гибли, допустим, от жадности правителей, это понятно; от свирепости там, от близорукости – кого удивишь? Но чтоб от понтов! Это ж какая-то особая порода людей, не зря сюда все эти геномики попёрли.
– Гномики?.. Давай за гномиков!..
– Давай… биологи, блин. Охотники за слюной и мочой. Ну, я всего не знаю, вот Юрка подлетит, чего-нибудь расскажет. Ладно, мне еще в контору. Adios!
– А я Виктор Геннадьевич, приятно познакомиться. Когда вы только всё это успели? И знаток лепрозоны! Я вот тоже интересуюсь, но желательно – без экстремальных последствий.
– В группах, которые я водил, заражений не было. Однако гарантий на такого рода экскурсии, сами понимаете…
– Да я понимаю… а там, собственно, что такого? На что там смотреть?
– На дикарей, блин, на что еще?
– Ну это просто экскурсия в каменный век. В настоящий: это резерват. Или, если хотите, музей человеческого прошлого, но не виртуальный, а реальный. Можно заразиться, могут съесть. Их не пытаются цивилизовать, в их жизнь не вмешиваются, они отделены от остального мира провалом времени и стеной болезни. Они одеваются в тапу из коры. Живут в хижинах харе паенга, крытых тростником тотора. Для битв вооружаются дубинками паоа и копьями с обсидиановыми наконечниками матаа. А вся их сельхозтехника – это палка-копалка хуки… Праздники здесь колоритные, и их много. Танцы, песни, они это любят.
– Ну, удивил, блин. Где это не любят? А, допустим, выпить?
– О, это отдельная песня! Пьют так называемую каву, или кеу, кеуву, киаль и так далее, это всё одно и то же, напиток из пьянящего перца… Есть даже местная поговорка: «Идите, становится поздно, пора давить каву».
– Так и говорят «давить»? Совсем как у нас?
– Так и делают! Я вам как-нибудь, если интересно, расскажу технологию. Пожалуй, это и есть фактически их основное занятие.
– А неосновные? Война?
– Искусство. Рапануйцы самые талантливые резчики и скульпторы во всей Океании: нигде ничего подобного и близко нет. Моаи маеа – это еще грубая монументалистика, но их малые формы, моаи кавакава – это чудо. Просто чудо!..
– В котором, однако, слышится много кавы.
– Это просто созвучие… хотя без кавы здесь ничего не обходится. А войны были раньше – полыхал весь остров, даже легенда знаменитая сохранилась об их великой гражданской войне…
– Гражданской?
– Ну, здесь было две касты, рабов и господ, но господа правили так, что рабы в конце концов восстали и перебили их…
– И правильно! Не хрен так править.
– Да, но они были носителями знания; вместе с ними ушла и эпоха статуестроения, и начался общий упадок культуры… И вот, легенду о последней битве замечательно рассказывает одна мааху – ну, как бы жрица… Но сейчас, тем более в Зоне, особых войн нет. Драки – да, бывают, по-соседски. Нет-нет, не «под кавой». Она мозг хотя и дурманит, но разойтись не дает: мощное седативное, засыпают. Их потом и не разбудить, и какое-то время не соображают ничего…
– Так и у нас тоже! Только засыпают не сразу.
– А вы сами каву пили?
– Пил, но не совсем настоящую… Видите ли, она ведь, настоящая, – очень органического происхождения: на слюне всех участников пира.
– Во срань! Каменный век.
– Да, пить такое не совсем приятно. Ая пил обычную спиртовую настойку, если угодно, – местную перцовку. Правда, говорят, что и по вкусу, и по эффекту сравнивать с настоящей нельзя. Та – сильное психотропное, видимо, из-за воздействия каких-то ферментов слюны.
– Понятно. А кроме кавы там что-нибудь есть?
– Ты им про ронго-ронго расскажи. У нас в Кунсткамере пара штук есть, еще Миклуха привез. Это такая древняя рапануй-ская клинопись, да, Юра?
– Скорее, иероглифика.
– Один хрен. Ну вот, и такая эта письменность хитрожопая…
– Омонимическая, папа.
– Ну, я и говорю, – такая, что во всем мире, со всеми компьютерами никто ни хрена прочесть не мог. Сто лет ходили вокруг все мозголомы из всех Оксфордов и Лэнгли – и не смогли. А потом все-таки прочли, но кто прочел? А, Евстратыч?
– Ну откуда я знаю… китайцы?
– А вот хрен тебе китайцы – мы! Только у нас и смогли, в Питере, кстати. Лет двадцать назад, да?
– В девяносто пятом. А знаешь, папа, я здесь уже легенду об этом слышал. Серьезно, от местного хранителя в музее, отца нашего Туя, – такой старикан интересный, абориген, без образования, у миссионеров учился, собирает фольклор, бытовую традицию, артефакты… Я записал эту легенду – хотите послушать?
– Не, мне надо хоть тактические занятия провести… Ладно, Фил, до вечера.
– А я послушаю, это любопытно.
– Очень! Он школьников водил, а я записывал подстрочным переводом.
«– Ты хочешь спрятать меня в свою говорящую раковину, Уре? О’кей…
– О’кей? Вполне американизированный туземец. А Уре – это вы?
– Да. На рапануйском это значит “сын, потомок” и звучит как “Юрий”.
– …Вот это, детки, снимки с наших знаменитых дощечек ко-хау ронго-ронго – “говорящего дерева”…
– А где сами дощечки?
– Их увезли. Они в музеях по всему миру – в самых больших музеях. Потому что они такие ценные, что к нам их теперь даже привезти нельзя…
– А почему нельзя?
– Потому что для их охраны не хватило бы всех, кто живет на нашем острове, ведь они все захотели бы их украсть.
– А что на них написано?
– А этого, детки, уже никто не знает. Потому что мы, детки, – потомки племени ханау-момоко, “короткоухих”, а наш древнерапануйский язык знали только люди ханау-еепе, “длинноухие”. Их больше нет, а с нами это “говорящее дерево” не говорит.
– А куда девались длинноухие?
– Наши предки их победили и съели. Видите, никогда не надо спешить и есть того, кто вам может что-нибудь прочесть. Сначала надо научиться читать…
– И никто-никто больше не смог их прочесть?
– Один человек смог. Но их тайну так долго хотели разгадать и так долго не могли, что тому, кто их прочел, не поверили, чтобы разгадывать дальше.
– А кто был этот человек?
– Этот человек была женщина, последняя из длинноухих. Ведь она смогла, живя так далеко, понять наш древний язык, который мы здесь уже не понимаем.
– Как далеко?
– Далеко-далеко, по ту сторону большой воды, на другой стороне земли, где небо низко, солнце редко и все звезды не на своих местах, на каменных островах туманного города Сам-Путинбурга, придуманного для того…»
– Притормозите запись. Юрий, вы собираетесь стать ученым. И хоть наука ваша, как говорится, не естественная, но всё же художественной отсебятины…
– Нет-нет, Виктор Геннадьевич, здесь нет никакой отсебятины, он рассказывает так, как услышал. Легенды и мифы так и складываются – из пересказов, с искажениями, отклонениями, вариантами, домысливаниями, но в основе их очень часто нечто реальное. Скажем, знаменитый огненный ров в легенде о последней битве реален, его раскопали, можно туда съездить.
– И что же реально в вашей легенде?
– Эта женщина, сам факт – да всё! Она – п-петербургский этнолингвист второй п-половины двадцатого века, школы Кнорозова, д-доктор н-наук…
– Спокойно, Юра.
– Д-да, папа, я с-спокоен. Просто она т-так долго и так п-преданно изучала этот д-древний мир, что нашла свой «сезам», и уже, казалось, исчезнувший мир открылся перед ней, она вошла в него и в нем осталась. И эта легенда – памятник нерукотворный, п-последняя моаи острова Пасхи.
– Ну хорошо, давайте дальше. Но желательно что-нибудь посущественнее.
«– …В этом городе Сам-Путинбурге был дом, в котором читали камни. Она пришла туда учиться, но там читали камни и не могли научить, как прочесть наше дерево. Тогда она ушла из того дома и стала вызывать души наших учителей. Она вызвала их всех, но они не хотели научить ее. Вы знаете, детки, у моаи, поставленных в память о наших великих предках, есть глаза, которые хранят отдельно. Их вставляют в дни поминовения, и наши великие предки видят нас. Это страшно. Теперь такие отдельные глаза есть у многих живых, но и надев их, они видят немного. Такие глаза были и у нее, и она всё смотрела ими, и тоже не видела. И на девятый год, в один из дней долгого холода, когда вокруг островов туманного города Сам-Путинбурга останавливается и каменеет вода, она услышала голос, и он сказал: “Что ты всё смотришь? Говори!” – и она заговорила с деревом, и дерево заговорило с ней. Кохау ронго-ронго значит и “понимающее дерево”. Кто смотрит, тот не слышит. Кто слышит, тот понимает. Она была последней из длинноухих. Когда эта женщина умерла, наше дерево замолчало, ему стало не с кем говорить. И теперь оно ждет, когда его снова услышат, снова поймут. Оно ждет вас, ждет, когда вы вырастете, оно надеется на вас. Потому что больше ему не на кого надеяться…» Конец записи. The end of the record.
– А вот теперь скажи, Юрка, почему эту рапануйскую грамоту никто не понял, а мы поняли? Нет, ты скажи почему, культуролог! Вот как хочешь, а получается – потому, что таких во всем мире больше нет. То есть, конечно, хитрованы везде есть, слава богу повидал, но вот чтобы настолько – нет: только они и мы! Как это ты говорил – «избирательное родство»?
– Сродство. Но это не я говорил, это у Гете…
– Не важно. И не куксись, господин ученый. У меня, Юрий Филиппович, маразма еще нет, а опыт-то кой-какой имеется. Есть тут что-то, ниточка какая-то, верхним чутьем чую. Раскопаешь – весь твой Вашингтон охренеет.
– Ну ладно, папа, мы потом это обсудим. А записал я это потому, что редко можно увидеть, как зарождается легенда. Ведь это остров легенд, но их, конечно, нужно слушать вживую…
– Ну, рекламную кампанию давайте отложим до другого раза. Это было любопытно, спасибо. До встречи.
– Как спортинвентарь? Что тебе, послать некого?
– Да с нормальным русским языком нет же никого. И не знают… Этот требует тебя. Как говорится, кто платит… – да? А он платит.
– Там и охрану усилили. Как прежде, уже не пройти.
– Учел. Местного возьмешь, который всё время туда-сюда. Туя.
– О-о. А он с чужими пойдет?
– Если ты пойдешь, то и он пойдет, вы же старые друзья. Видишь, всё на тебе сходится. Короче, давай-ка планируй на завтра оргсбор.
– А как отбирают-то?
– Ну, типа, как ты в свою сборную… сейчас всё узнаешь… Юра, давай сюда! Значит, я – за Туем, а ты расскажи, как его выбирают. Я скоро вернусь.
– Выбирают серьезно. Есть возрастной ценз: первая седина в бороде. А сами выборы по трем параметрам: сообразительность, так как исторический прототип был смышленым, знание местности, это понятно, и способность не украсть топор! Да-да, не смейтесь, на этом острове людей, не признающих собственности, Туй, попросив у Маклая для какой-то порубки железный топор, на следующий день вернул его. Соплеменники были так потрясены этим необъяснимым поступком, что память о нем сохранилась в веках.
– Так он – наследственный, так сказать, дворянин? Столбовой?
– Да, Виктор Геннадьевич, в некотором роде… Хотя «столбовой Туй» это, собственно, уже Маклай… но вот они идут.
– Ну что, Юра, мне, разумеется, он ничего не ответил, так что давай на переговоры… что такое, Виктор Геннадьевич? Результаты мы вам доложим.
– Извините, но пусть ваш сын переводит эти дебаты в реальном времени.
– Точно! Еще и тут договорные игры разводить.
– Н-ну хорошо. Юра, народ требует синхрона, давай – за себя и за него.
– Туй, знаешь ли ты новую систему охраны?
– Туй знает.
– Туй, я хочу пробраться туда, в лепрозону. Не через ворота, как я сейчас хожу, а как раньше. Мне нужно, чтобы ты был со мной.
– Туй с тобой.
– Они тоже хотят пойти. Пойдешь ли ты с ними?
– Туй с ними.
– Уточните, что мы пойдем не отдельно, а вместе с вами.
– Мы хотим все вместе, я и они. И ты с нами, да?
– Туй с вами.
– Вот и хорошо. Когда мы сможем пойти, не спрашивать?
– Туй знает когда.
– Не беспокойтесь, господа, это вопрос дней, начинаем готовиться. Спасибо, Туй, ждем. Юра, проводишь, да? Заодно обговорите детали. Ну вот, согласился, это, поверьте мне, большая удача. Вы просто идите, бегите, ползите за ним след в след – и вы окажетесь там. А что посмотреть, кого послушать, Юра вам покажет, найдет, переведет. Это будет самое незабываемое приключение вашей жизни! И подготовку начнем прямо сейчас. Вот, это вам маленькие памятки: общие рекомендации, наиболее частые выражения, ну, типа, здрасьте, до свиданья, спасибо и тому подобное. Ознакомьтесь. Остальное – по ходу и на месте. Вопросы?
– Нет, сейчас к летней. Еле собрал эту банду, и пока они не разбежались, надо срочно вывозить на сбор. На остров какой-нибудь. Но подальше. От всего.
– Четыре тыщи км до ближайшей земли устроят? Субтропики. Тихий океан. Самый отдаленный клочок суши, на котором есть ватерклозет. «Пуп Земли». Или, по-местному, Те-Питоте-Хенуа, он же – Рапа-Нуи, что значит «Большая скала». Короче, остров Пасхи. Дико популярен у китайцев. Разноцветные волны, белый коралловый песок, кристально чистая вода, скалистые обрывы, пещеры, вулканы, знаменитые на весь мир истуканы…
– Да я сам таких же везу. Ладно, сойдёт. Давай пятнадцать на месяц… Нет, еще баба эта министерская… давай шестнадцать.
– А чего он ее к вам? Экономит?
– Подарок… Она у него спортивно озабоченная, он ей и подарил… Ну, да-да, министр подарил бабе сборную, ну и что?
– Ничего, нет вопроса. Шестнадцать на месяц. Рейс в пятницу. О’кей?
– Годится. Там от вас какой-нибудь гид, гад полетит?
– Какой-нибудь гад – от вас, и я даже знаю какой, а от фирмы я. Да и сын подлетит из своего Вашингтона, он у меня знаток, дикие нравы изучает, а заодно и групповодит экстремалов на моем направлении.
– А у тебя и направление есть?
– Вся Латинская и весь Тихий. Я все-таки чилийский гражданин, а не хрен собачий. Ну, до встречи у трапа, если, конечно, вас не передарят.
* * *
– Ну что, за удачное начало, тренер?– Давай, гид летучий, с почином… так это что за остров-то?
– Это? Единственный в мире остров прирожденных воров! Причем воры – высшей марки, украдут и то, чего у тебя не было.
– Вор должен сидеть – где?
– В парламенте!.. Нет, там тюрьмы нет, там нельзя. В тюрьме же тоже можно ничего не делать, и кормят. Все бы захотели. Там только типа обезьянник для приезжих: попадаются буйные или такие, которые невесть чего хотят… давай!
– Давай… а сами чего хотят?
– Местные? А они ничего не хотят. У них желания появляются, только когда они увидят что-нибудь у других, знаешь, как у детей, – тогда сразу и им это надо. На Таити короля выбирали – тут же выбрали и они. И президент там есть, и национальный лидер, и блошиный рынок, и парламент о двух палатах, ты что думаешь? Что там, свиньи, что ли? От настоящего не отличишь: посмотрели в ящик и выбрали самых толстомордых. Теперь они по пятницам собираются в центре деревни, садятся в кружок и заботятся о народе. Твое здоровье!
– Давай… а это как – заботятся?
– Жрут за его здоровье то, что за неделю наворовали.
– А суд там есть?
– Да там всё – суд. Для всех, кто там. Бессменный. А судьи – все. Судья ведь что делает?
– Что?
– А вот они смотрят в ящик и видят: что-то слушает, что-то говорит, а потом как стукнет молотком – и всё, конец суду, пошла реклама. А там как раз у всех молотки, у многих еще каменные, это особый шик. И все стучат.
– Грамотно. Давай!
– О, нормально пошло… Так где баба-то эта, которой вас одарили?
– Да хрен ее знает, где она. Вон мужик сидит вместо неё. Подсаживали уже, и всегда на дальние сборы. Типа смотрящий.
– Да? По-серьезному? Кстати, на остров с оружием не пускают.
– Его проблемы. Заметут – я плакать не буду. Давай!.. Это, вообще-то, что?
– Писко. Чилийская виноградная. Ничего, да?.. Слушай, я так и не понял, у тебя по какому виду сборная?
– Ну бабе подарили – понимай! Кокосинг, блин. Спортивное околачивание.
– Погоди, это они… это то, что у нас… Давай!
– Твоё!.. У нас груши, следовательно, грушинг. Но он – не олимпийский, тормозят, гады. А кокосинг – да, в ФИКА уже двести стран, больше, чем в ООН. А это ж исконный наш вид, наш по сути. У нас традиция, массовость, круглогодичные тренировки. Нас правительство поддерживает. И церковь: договор заключила с федерацией. Ну, то есть с бабой. Говорит, берем этот подлинно национальный – под духовную опеку… И главное, вся пи… фидирация…
– Всё, хорош. Достал ты меня… с твоей федерацией. Спать хочу.
– Достал!.. А меня она как достала?.. Спи. А я еще… по писке, блин…
* * *
– Ну вот мы и прибыли в Пуп Земли! Вы в пупе, джентльмены, bienvenidos!– Ну и где тут ваши высокие пальмы? Что-то я их на подлете не разглядел.
– И на отлете не разглядишь. Последнюю вырубили лет триста назад. Недавно подсадили, но все мелочь пока. А вообще, мелкой зеленки-то много…
– Погоди! Не понял. Здесь нет настоящих пальм?! Ты чё гонишь, козел? У меня сборы сборной по кокосингу – пальмы давай!
– Ну я вот сейчас тебе их сяду и… выращу! И не было такого базара, чтоб…
– Не, ты не врубаешься. У меня сборная по спортивному околачиванию, ты соображаешь, какие там члены? Я их щас свистну, и они оттренируются на тебе.
– Что-нибудь найдем. Столбы есть, опоры, аху эти с истуканами…
– Аху – это церемониальные платформы, ну, типа мавзолеи, в них хоронили, и на них стояли идолы. Самая большая – Аху Тонгарики, на ней пятнадцать моаи маеа, то есть каменных колоссов. А всего их на острове почти девятьсот. Твоё!..
– Будь!.. На хрена столько?
– Загадка тысячелетия. Никто не знает, зачем, история умалчивает. Хотя, между нами, чего умалчивать, дело-то ясное. Здесь жили двенадцать кланов – мату назывались, – и остров был разрезан из центра, как торт, на двенадцать кусков, чтобы у каждого мату был свой выход к океану. Ну, рыбку там половить или сплавать куда-нибудь на бревнышке за пару тысяч миль, ближе земли-то нет, – типа справедливо, да? Золотой век? Хрен! Натуральный каменный. Плоский пляж только один – Анакена, а остальной берег – скала и обрыв сто метров. Не поплаваешь и не половишь. И весь этот пляж – у одного клана. Зато у других было другое. У одних – пресная вода, ее на острове мало, у других – почва хорошая, у третьих – обсидиан, наконечники делать, а у четвертых вот вулкан Рано-Рараку.
– А вулкан на что? Греться?
– Предков уважать. Туф для статуй – только на вулкане. Эти все моаи – это же не просто истуканы, это великие предки. Идолы. Они тут всем и заправляют.
– Кто всем заправляет? Истуканы?
– Предки. Точнее, их духи – акуаку, слышал, наверное? Ну вот. И их надо почитать, иначе нагадят, порчу нашлют… Налоговую, СЭС. Короче, ставь и молись. Но если ты своему предку поставил трехметровую моаи, а сосед своему, допустим, – метров пять, то чего тебе от твоего ждать? Тебе, допустим, начхать, и так сойдет, а дух-то что подумает?
– Давай… Обидится, да?
– Будь… А то! Таки было, и так просто это не прошло. То есть получается, что обида предков не осталась в их ушедшем мире, а проросла обидой на соседей, которые твоего предка, выходит, опустили? Их предок, значит, был на два метра выше и на сто пудов основательнее? То есть, по-всякому, круче, – так, что ли? Врешь! Не бывать тому! И пошла гонка воображений. А кланов-то двенадцать! И все рубят статуи в одном месте, наперегонки, словно для каменной книги рекордов, и потом, срубив много пальм, волокут свои превосходящие соседских моаи через их же территории, и мало того, каждую установку отмечают пиром, на который зовут всех одиннадцать соседских мату – для того же и рубили, чтобы торжественно им всем утереть! А пир, угощение – это ведь тоже мерка уважения предков, и выставляли всё, что было в этом мату, ну и съедали, естественно. А потом в другом мату вырубали новою рекордную, а в третьем закладывали еще круче. Всё во имя великой цели: переуважать на хрен всех соседей! За великие цели!..
– Давай… И до чего доуважались?
– А вот сходи на склон, увидишь. Там лежат недорубленные – до ста тонн весом, с семиэтажный дом. Такие поднимать – и сейчас употеешь, но до этого и не дошло. Остров был богатый, но гонка съела все ресурсы. Леса – здесь же были винные пальмы, самые толстые в мире, и все ходили не просыхая, – свели под корень; перетаскивать, устанавливать моаи стало не на чем. И каноэ долбить не из чего – накрылась рыбалка. Здесь была замечательная земля, всё само росло, но тут весь год ветры, без лесов сдуло почву, и банкет кончился. Начался голод, пошли войны. Но как с ними, допустим, воевать, когда для войны надо сначала у них воды выпросить? А вождь и жрецы приказывают: на врага! Моаи уже не рубили, а валили соседские, но потом и на это уже не хватало сил. Начали жрать друг друга – ну, это и раньше бывало, но когда были батат, ямс и куры, то не так, а тут… Вот так, собственно, и погибла здешняя цивилизация. Salud!
– Будь… А истуканы стоят, и ничего им.
– Японцы подняли. Теперь-то моаи никто не валит: туристы перестанут ездить, так что, когда устают поклоняться старым кумирам, делают из всякого сора их маленькие копии, отплывают от берега и сбрасывают с каноэ. А новых – поклоняться-то кому-то надо – рисуют на песке на пляже в Анакене. Самая дорогая земля на острове, золотой песок! Новые времена, и люди уже другие.
– Что, и никого из тех не осталось?
– Практически никого. То есть – из здоровых. Ну, в лепро-зоне, там есть потомки, так сказать, чистокровных, они же там с чужими не смешивались. Хотя говорят, что там могут быть и здоровые – ну, от тех, которые при очередных разборках туда убегали, чтоб их здесь не съели. И вроде как не все заразились, проказа – болезнь причудливая. Но точно не знаю, там, особенно во внутренней зоне, охрана такая, что даже слухи не доходят.
– Так, а они оттуда не возвращались? Раньше же эту зону так не охраняли?
– Да раньше ее вообще никак не охраняли. Зачем? Оттуда уже никто не уходил: тут же убили бы и сожгли. Свои, родные убили бы, с этим здесь не шутят. Нет уж, попал к прокажённым – там и останешься. Пожизненно и без УДО. Желающих как-то немного. Я, по крайней мере, не встречал. Но сейчас, конечно, охраняют: сейчас козлы найдутся, по всему миру заразу растащат. За козлов!
– Давай… То есть никто оттуда никогда не выходил? И туда не ходят?
– Ну, спецпосещения бывают, сейчас даже зачастили – врачи, ученые, в погонах и без. В таких типа одноразовых биоскафандрах, которые потом сжигают и пепел там же закапывают. А тебя, если Зона эта интересует, – вот мой парень прилетает, его расспроси, он там был и будет, он тебе во всех деталях расскажет. Он же культуролог, блин, не хрен собачий, это его тема. Тема-то богатая. Прикинь: уникальная, нигде в мире не повторенная, прошедшая свой особый путь развития цивилизация, погибшая от понтов! Гибли, допустим, от жадности правителей, это понятно; от свирепости там, от близорукости – кого удивишь? Но чтоб от понтов! Это ж какая-то особая порода людей, не зря сюда все эти геномики попёрли.
– Гномики?.. Давай за гномиков!..
– Давай… биологи, блин. Охотники за слюной и мочой. Ну, я всего не знаю, вот Юрка подлетит, чего-нибудь расскажет. Ладно, мне еще в контору. Adios!
* * *
– Вот, прошу любить и жаловать. Юрий Филиппович. Культуролог, этнолог, этолог, аспирант Вашингтонского университета, экстремальный гид, сталкер, знаток Зоны и местных обычаев и по совместительству – мой сын. Это Евстрат Евстратыч, мой старинный приятель, я тебе рассказывал…– А я Виктор Геннадьевич, приятно познакомиться. Когда вы только всё это успели? И знаток лепрозоны! Я вот тоже интересуюсь, но желательно – без экстремальных последствий.
– В группах, которые я водил, заражений не было. Однако гарантий на такого рода экскурсии, сами понимаете…
– Да я понимаю… а там, собственно, что такого? На что там смотреть?
– На дикарей, блин, на что еще?
– Ну это просто экскурсия в каменный век. В настоящий: это резерват. Или, если хотите, музей человеческого прошлого, но не виртуальный, а реальный. Можно заразиться, могут съесть. Их не пытаются цивилизовать, в их жизнь не вмешиваются, они отделены от остального мира провалом времени и стеной болезни. Они одеваются в тапу из коры. Живут в хижинах харе паенга, крытых тростником тотора. Для битв вооружаются дубинками паоа и копьями с обсидиановыми наконечниками матаа. А вся их сельхозтехника – это палка-копалка хуки… Праздники здесь колоритные, и их много. Танцы, песни, они это любят.
– Ну, удивил, блин. Где это не любят? А, допустим, выпить?
– О, это отдельная песня! Пьют так называемую каву, или кеу, кеуву, киаль и так далее, это всё одно и то же, напиток из пьянящего перца… Есть даже местная поговорка: «Идите, становится поздно, пора давить каву».
– Так и говорят «давить»? Совсем как у нас?
– Так и делают! Я вам как-нибудь, если интересно, расскажу технологию. Пожалуй, это и есть фактически их основное занятие.
– А неосновные? Война?
– Искусство. Рапануйцы самые талантливые резчики и скульпторы во всей Океании: нигде ничего подобного и близко нет. Моаи маеа – это еще грубая монументалистика, но их малые формы, моаи кавакава – это чудо. Просто чудо!..
– В котором, однако, слышится много кавы.
– Это просто созвучие… хотя без кавы здесь ничего не обходится. А войны были раньше – полыхал весь остров, даже легенда знаменитая сохранилась об их великой гражданской войне…
– Гражданской?
– Ну, здесь было две касты, рабов и господ, но господа правили так, что рабы в конце концов восстали и перебили их…
– И правильно! Не хрен так править.
– Да, но они были носителями знания; вместе с ними ушла и эпоха статуестроения, и начался общий упадок культуры… И вот, легенду о последней битве замечательно рассказывает одна мааху – ну, как бы жрица… Но сейчас, тем более в Зоне, особых войн нет. Драки – да, бывают, по-соседски. Нет-нет, не «под кавой». Она мозг хотя и дурманит, но разойтись не дает: мощное седативное, засыпают. Их потом и не разбудить, и какое-то время не соображают ничего…
– Так и у нас тоже! Только засыпают не сразу.
– А вы сами каву пили?
– Пил, но не совсем настоящую… Видите ли, она ведь, настоящая, – очень органического происхождения: на слюне всех участников пира.
– Во срань! Каменный век.
– Да, пить такое не совсем приятно. Ая пил обычную спиртовую настойку, если угодно, – местную перцовку. Правда, говорят, что и по вкусу, и по эффекту сравнивать с настоящей нельзя. Та – сильное психотропное, видимо, из-за воздействия каких-то ферментов слюны.
– Понятно. А кроме кавы там что-нибудь есть?
– Ты им про ронго-ронго расскажи. У нас в Кунсткамере пара штук есть, еще Миклуха привез. Это такая древняя рапануй-ская клинопись, да, Юра?
– Скорее, иероглифика.
– Один хрен. Ну вот, и такая эта письменность хитрожопая…
– Омонимическая, папа.
– Ну, я и говорю, – такая, что во всем мире, со всеми компьютерами никто ни хрена прочесть не мог. Сто лет ходили вокруг все мозголомы из всех Оксфордов и Лэнгли – и не смогли. А потом все-таки прочли, но кто прочел? А, Евстратыч?
– Ну откуда я знаю… китайцы?
– А вот хрен тебе китайцы – мы! Только у нас и смогли, в Питере, кстати. Лет двадцать назад, да?
– В девяносто пятом. А знаешь, папа, я здесь уже легенду об этом слышал. Серьезно, от местного хранителя в музее, отца нашего Туя, – такой старикан интересный, абориген, без образования, у миссионеров учился, собирает фольклор, бытовую традицию, артефакты… Я записал эту легенду – хотите послушать?
– Не, мне надо хоть тактические занятия провести… Ладно, Фил, до вечера.
– А я послушаю, это любопытно.
– Очень! Он школьников водил, а я записывал подстрочным переводом.
«– Ты хочешь спрятать меня в свою говорящую раковину, Уре? О’кей…
– О’кей? Вполне американизированный туземец. А Уре – это вы?
– Да. На рапануйском это значит “сын, потомок” и звучит как “Юрий”.
– …Вот это, детки, снимки с наших знаменитых дощечек ко-хау ронго-ронго – “говорящего дерева”…
– А где сами дощечки?
– Их увезли. Они в музеях по всему миру – в самых больших музеях. Потому что они такие ценные, что к нам их теперь даже привезти нельзя…
– А почему нельзя?
– Потому что для их охраны не хватило бы всех, кто живет на нашем острове, ведь они все захотели бы их украсть.
– А что на них написано?
– А этого, детки, уже никто не знает. Потому что мы, детки, – потомки племени ханау-момоко, “короткоухих”, а наш древнерапануйский язык знали только люди ханау-еепе, “длинноухие”. Их больше нет, а с нами это “говорящее дерево” не говорит.
– А куда девались длинноухие?
– Наши предки их победили и съели. Видите, никогда не надо спешить и есть того, кто вам может что-нибудь прочесть. Сначала надо научиться читать…
– И никто-никто больше не смог их прочесть?
– Один человек смог. Но их тайну так долго хотели разгадать и так долго не могли, что тому, кто их прочел, не поверили, чтобы разгадывать дальше.
– А кто был этот человек?
– Этот человек была женщина, последняя из длинноухих. Ведь она смогла, живя так далеко, понять наш древний язык, который мы здесь уже не понимаем.
– Как далеко?
– Далеко-далеко, по ту сторону большой воды, на другой стороне земли, где небо низко, солнце редко и все звезды не на своих местах, на каменных островах туманного города Сам-Путинбурга, придуманного для того…»
– Притормозите запись. Юрий, вы собираетесь стать ученым. И хоть наука ваша, как говорится, не естественная, но всё же художественной отсебятины…
– Нет-нет, Виктор Геннадьевич, здесь нет никакой отсебятины, он рассказывает так, как услышал. Легенды и мифы так и складываются – из пересказов, с искажениями, отклонениями, вариантами, домысливаниями, но в основе их очень часто нечто реальное. Скажем, знаменитый огненный ров в легенде о последней битве реален, его раскопали, можно туда съездить.
– И что же реально в вашей легенде?
– Эта женщина, сам факт – да всё! Она – п-петербургский этнолингвист второй п-половины двадцатого века, школы Кнорозова, д-доктор н-наук…
– Спокойно, Юра.
– Д-да, папа, я с-спокоен. Просто она т-так долго и так п-преданно изучала этот д-древний мир, что нашла свой «сезам», и уже, казалось, исчезнувший мир открылся перед ней, она вошла в него и в нем осталась. И эта легенда – памятник нерукотворный, п-последняя моаи острова Пасхи.
– Ну хорошо, давайте дальше. Но желательно что-нибудь посущественнее.
«– …В этом городе Сам-Путинбурге был дом, в котором читали камни. Она пришла туда учиться, но там читали камни и не могли научить, как прочесть наше дерево. Тогда она ушла из того дома и стала вызывать души наших учителей. Она вызвала их всех, но они не хотели научить ее. Вы знаете, детки, у моаи, поставленных в память о наших великих предках, есть глаза, которые хранят отдельно. Их вставляют в дни поминовения, и наши великие предки видят нас. Это страшно. Теперь такие отдельные глаза есть у многих живых, но и надев их, они видят немного. Такие глаза были и у нее, и она всё смотрела ими, и тоже не видела. И на девятый год, в один из дней долгого холода, когда вокруг островов туманного города Сам-Путинбурга останавливается и каменеет вода, она услышала голос, и он сказал: “Что ты всё смотришь? Говори!” – и она заговорила с деревом, и дерево заговорило с ней. Кохау ронго-ронго значит и “понимающее дерево”. Кто смотрит, тот не слышит. Кто слышит, тот понимает. Она была последней из длинноухих. Когда эта женщина умерла, наше дерево замолчало, ему стало не с кем говорить. И теперь оно ждет, когда его снова услышат, снова поймут. Оно ждет вас, ждет, когда вы вырастете, оно надеется на вас. Потому что больше ему не на кого надеяться…» Конец записи. The end of the record.
– А вот теперь скажи, Юрка, почему эту рапануйскую грамоту никто не понял, а мы поняли? Нет, ты скажи почему, культуролог! Вот как хочешь, а получается – потому, что таких во всем мире больше нет. То есть, конечно, хитрованы везде есть, слава богу повидал, но вот чтобы настолько – нет: только они и мы! Как это ты говорил – «избирательное родство»?
– Сродство. Но это не я говорил, это у Гете…
– Не важно. И не куксись, господин ученый. У меня, Юрий Филиппович, маразма еще нет, а опыт-то кой-какой имеется. Есть тут что-то, ниточка какая-то, верхним чутьем чую. Раскопаешь – весь твой Вашингтон охренеет.
– Ну ладно, папа, мы потом это обсудим. А записал я это потому, что редко можно увидеть, как зарождается легенда. Ведь это остров легенд, но их, конечно, нужно слушать вживую…
– Ну, рекламную кампанию давайте отложим до другого раза. Это было любопытно, спасибо. До встречи.
* * *
– Юрка, слышь, тут этот тип экстрима захотел. И Евстрат загорелся со скуки. Сводишь? Ты же, насколько я понимаю, всё равно пойдешь и сверх своей программы? Так совмести. Они на аренду и на всякий спортинвентарь кучу денег привезли, потратить можно только здесь, а не на что, вот они тебя и арендуют.– Как спортинвентарь? Что тебе, послать некого?
– Да с нормальным русским языком нет же никого. И не знают… Этот требует тебя. Как говорится, кто платит… – да? А он платит.
– Там и охрану усилили. Как прежде, уже не пройти.
– Учел. Местного возьмешь, который всё время туда-сюда. Туя.
– О-о. А он с чужими пойдет?
– Если ты пойдешь, то и он пойдет, вы же старые друзья. Видишь, всё на тебе сходится. Короче, давай-ка планируй на завтра оргсбор.
* * *
– Итак, господа экстремалы, сейчас подойдет Юрка и мы представим вам проводника. Это местный авторитет. Не в смысле воровства, в этом смысле здесь все – авторитеты, а в смысле всеобщего уважения. Как-никак, наследственный Туй. Назван в честь того первого аборигена, с которым познакомился наш Миклухо-Маклай на своем берегу. Он же и тут мимо проплывал. Вот с тех пор одного из местных переименовывают в Туя. Типа переходящий приз плюс всеобщее уважение. Потому что – не кого попало, а отбирают и выбирают. Ну, или по наследству.– А как отбирают-то?
– Ну, типа, как ты в свою сборную… сейчас всё узнаешь… Юра, давай сюда! Значит, я – за Туем, а ты расскажи, как его выбирают. Я скоро вернусь.
– Выбирают серьезно. Есть возрастной ценз: первая седина в бороде. А сами выборы по трем параметрам: сообразительность, так как исторический прототип был смышленым, знание местности, это понятно, и способность не украсть топор! Да-да, не смейтесь, на этом острове людей, не признающих собственности, Туй, попросив у Маклая для какой-то порубки железный топор, на следующий день вернул его. Соплеменники были так потрясены этим необъяснимым поступком, что память о нем сохранилась в веках.
– Так он – наследственный, так сказать, дворянин? Столбовой?
– Да, Виктор Геннадьевич, в некотором роде… Хотя «столбовой Туй» это, собственно, уже Маклай… но вот они идут.
– Ну что, Юра, мне, разумеется, он ничего не ответил, так что давай на переговоры… что такое, Виктор Геннадьевич? Результаты мы вам доложим.
– Извините, но пусть ваш сын переводит эти дебаты в реальном времени.
– Точно! Еще и тут договорные игры разводить.
– Н-ну хорошо. Юра, народ требует синхрона, давай – за себя и за него.
– Туй, знаешь ли ты новую систему охраны?
– Туй знает.
– Туй, я хочу пробраться туда, в лепрозону. Не через ворота, как я сейчас хожу, а как раньше. Мне нужно, чтобы ты был со мной.
– Туй с тобой.
– Они тоже хотят пойти. Пойдешь ли ты с ними?
– Туй с ними.
– Уточните, что мы пойдем не отдельно, а вместе с вами.
– Мы хотим все вместе, я и они. И ты с нами, да?
– Туй с вами.
– Вот и хорошо. Когда мы сможем пойти, не спрашивать?
– Туй знает когда.
– Не беспокойтесь, господа, это вопрос дней, начинаем готовиться. Спасибо, Туй, ждем. Юра, проводишь, да? Заодно обговорите детали. Ну вот, согласился, это, поверьте мне, большая удача. Вы просто идите, бегите, ползите за ним след в след – и вы окажетесь там. А что посмотреть, кого послушать, Юра вам покажет, найдет, переведет. Это будет самое незабываемое приключение вашей жизни! И подготовку начнем прямо сейчас. Вот, это вам маленькие памятки: общие рекомендации, наиболее частые выражения, ну, типа, здрасьте, до свиданья, спасибо и тому подобное. Ознакомьтесь. Остальное – по ходу и на месте. Вопросы?