Страница:
– «Наполеон»! Ваня, ты – Наполеон! Ты их всех победишь! Поезжай домой.
– Угу. Ладно, все пока.
– А?
– «Никакой» будешь!
– А-а… Да… Уже…
– Ваня, надо хоть немного поспать. У тебя все готово, что ты еще сидишь? О чем ты думаешь?
– К чему могут прицепиться. Только уже как-то не соображается.
– Ну, кто же это может… А спроси у своей тени!
– У тени?.. Да! Молодец! Ну-ка, ну-ка… Бой с тенью. Сейчас исходные введем… Давай, возражай!
«Один ряд опор выглядит в высшей степени неубедительно, а для многоярусной эстакады – просто легкомысленно».
– Во, точно, как их мостовик вещает!
– Ну, ты же его и вводил.
– Да, верно… Только у меня это все просчитано. Я заложил биобетон, он под напряжением сам утолщается и фундаментные корни выпускает. Давай еще!
«Представляются ненадежными наклонные стойки…»
– Нормально всё. Укрепляли.
«…запроектированные в виде короколей…»
– А что это за «короколи»? Каракули? Ошибка?
– Во чудеса. Откуда он… Да нет, правильно, так в деревне называли, когда у дерева ствол раздваивался. Но я ж из деревни в семь лет уехал и с тех пор так уже не говорю. Я этого слова не вводил – откуда он узнал?
– Ну, это же твой клон. Смотри, он о тебе еще не то узнает.
– Бред какой-то. Я точно помню, не говорил я ему этого, да и вообще никому… Ладно, все, хорош. В натуре, спать идти надо.
– Да ничего, нормально, вроде.
– «Нормально»! И сияет, как самовар. Уж сделай милость, расскажи. Приняли без возражений, без замечаний?
– Ну как, опоры им тонковаты, они ж все из поколения напряженного железобетона, усилить требуют. Но это не принципно.
– Не коверкай слова. А у Виктора, ты беспокоился…
– Ха! Знаешь, чего он напетрил – ничего не строить! Не надо, понимаешь, никакой дороги вообще!
– Нет, не понимаю. Ездить-то как?
– Да вот никак. Вообще не ездить – летать! На тех аэротачках, которых в стране сто штук, только у самых жирных.
– Ну, аэромобили – транспорт будущего…
– Да какого? Двадцать второго века – может быть, но сейчас-то как ездить? Вот сейчас, в ближайшие десять-двадцать лет? Ну, проект! Разрисовал, автопорты-ромашки, аэропарковки ВВП, посадки на крыши, ступенчатые терминалы – мама дорогая! Да этого всего и через сто лет еще не будет. А по дороге уже еле ползут, скоро вообще встанут. Короче, это не проект, а так, мягкая сайенс-фикшн, я даже не понимаю, как допустили. Для развлечения высокого жюри, должно быть.
– А кто вас там жюрит?
– Ну, в комиссии доктора и академики, но они только оценивают, а решают те, кто на телесвязи: министерство, хозяева территорий – ну, все, кому положено.
– А другие проекты?
– Да все плоские: прорубать, огибать, но это и без конкурса можно было. Подкорректировать старый – и гнать рабочку. Не захотели. Значит, есть шансы, Милочка, есть шансики… Слушай, а пожрать у меня есть шансики?
– Идем, прозаседавшийся, готово все давно. Когда объявят?
– Скоро, Милаша, скоро. А Женька что, все еще лягается?
– Звонила, у них после тренировки еще релаксационная медитация!
– О-йё-ёй! Ну, так чего, подождем?
– Она вечером все равно ничего не будет. Да и мне особенно незачем.
– У-йю-юй! Диэтички! А мне вот корпуленция не мешает. Вообще, куда я попал? Что это за семья, пожрать по душам не с кем… Гунька-то где?
– Не знаю, он меня в свои планы не посвящает. Садись. И мопса отключи, пожалуйста.
«…вещи японцев… не имеют прочной вещественности».
Ну, да, дерево и бумага – не бетон и камень. А сады камней?
«Процесс, в результате которого возникли эти сады, тесно связан с образом мыслей, обычно характеризуемым в Японии словом суки…».
А-а. Теперь ясно, откуда ноги растут. Россия – родина дзен. Так-то, суки. Ну, а что это все-таки значит?
«…образ жизни… поддерживают ветер и луна».
И вошь на аркане? Духовно, по-нашему. А еще что?
«…антиобщественный, антисоциальный характер… система бараков».
Так они же всё с нас срисовали, суки. Еще тогда, когда не было ни бараков, ни нас.
«…человеческий масштаб и масштаб “сверхчеловеческий”, порожденный новой техникой, – они не гармонируют друг с другом».
Вот и я говорю. Но если посмотреть назад, то ведь и готический собор – умышленно нечеловеческого масштаба. И тогда получается, что новая техника уже по масштабу своему – новый бог. Башня, дирижабль, авианосец. А с другого конца – вся эта наномелочь пузатая, тоже ведь несоразмерна человеку. А это тогда что – новый черт, что ли? Он же в деталях. Чушь. Масштаб человека это масштаб его мыслей и чувств. Другая шкала. Но про архитектуру-то где? А, вот, «традиция». Ну, что традиция?
«…соединение техники и человека. Традиция играет роль катализатора, который ускоряет и облегчает химическую реакцию, но не сохраняется в конечном продукте».
Хм, изячно. Но непохоже. У тебя-то самого традиция очень чувствуется. И хорошо смотрится. А ты вот скажи, какие у нас новые проблемы?
«…общество уже не в силах поспевать за постоянно растущим производством…»
Ну и как в таком обществе надо строить?
«Райт старался создать пространства, которые могут что-то сказать людям».
Фрэнк – создатель говорящих пространств? Да, пожалуй.
«Я понимаю сообщение, которое несут эти пространства».
А я не понимаю! Мне просто нравится Дом над водопадом. Как и всем. А что я должен там понять? И что он мне говорит? Ну, что-то говорит, но я как-то не успеваю ухватить, как вот когда лопочет какой-нибудь носитель языка, который я учил и, вроде, знаю, но… неродной он мне. И смысл ускользает, приходится врубать транслятор. А где взять транслятор для языка пространств, линий, красок, звуков, если он тебе не родной… Во, информационное общество предвидел, когда еще инета не было… Архитектурное пространство – «клей»! Это хорошо, это я понимаю.
«Проектировать – значит заглядывать в будущее».
Ну, типа да, пожалуй. Что еще? Коммуникация… пространственная сеть в воздухе… Это тоже из будущего, мы до этого пока не доросли. И все-таки ничего ты мне толком не прояснил. Ну, давай что-нибудь еще, для финала.
«…иметь “внутреннюю антенну”… Посылается радиоволна. Мы должны выдвинуть антенну, чтобы точно принять эту волну. Мы не участвуем в самой радиопередаче».
А вот и нет, Кендзо, и ты – доказательство, что участвуем. Радиоцентры-то строим мы, больше ж некому. И если хорошо построишь, то и антенны все повернутся в твою сторону посмотреть, как ты это сделал. Антенну вот где бы взять.
– Ваня, прекрати! Поезжай домой, я тоже сейчас приеду, и мы всё обсудим.
– Да что обсуждать? Что тут еще обсуждать? С-суки!.. Ладно, всё, хорош, не дергайся.
– Когда ты придешь?
– Приду… когда приду.
– Ваня, ну где ты… Боже мой!
– Ч-чё?.. Ну, ч-чё?.. Я вам такой – И! – не ндравлюсь, да?
– Ты мне любой нравишься. А если еще умоешься…
– Ах-ах-ах… негигиги – И! – еничный! А чё мне умываться, когда меня сёдни уже – И! – умыли… Слушай, я вот тут принес… Давай выпьем, а?
– …Давай.
– В-во – И! – ща, мы… нет, вот уж тут… гиги… гиена – мать наша… мать их… Огу-урчики? – а-атлично!.. Ну, давай, мать! О-ой, тепленькая пошла, да? Ты запей, запей водичкой-то… Ты, Милка, молодец. Ты хоть и белая кость, но ты человек, а они – они разве люди? Так, грязь несоскобленная… наросла везде…
– У Диккенса грязь на улицах нарастала, как сложный процент.
– Во-во… хор-рошо сказал! Уважаю Дик…кенса… А вот когда не на улице, а внутри? Давай!.. Огу-урчик, огурчик бери, похрумкай… От, понимаешь, ну, конкурс, дело такое, можно выиграть, можно не выиграть… ладно. Но вот когда так, чтобы в глаза, ну, чтоб явный бред, – вот, обидно, понимаешь? Четыре года!.. Давай…
– Ваня, ты…
– Ведь ты что думаешь, они там все идиоты? Не-ет, не на-адо! Они на этих фантазиях Витькиных – их и внуки еще ни хрена… – а они уже щас наворуют на сто лет вперед! А что ездить нельзя – какое им на хрен дело? Они-то проедут, с ментами впереди – клином, «свиньей», как псы-рыцари… Давай!..
– Ваня, ты…
– А Витька – гений, конкретно. Это всё так и будет… когда нас не будет… Он же не с бодуна выскочил… Не-ет, он просто так – никогда… И от него, главное, подлянки не ждешь. Это, знаешь, не то что… это редко кто – вот, по жизни…
– Презумпция неблагородства.
– Вво, Элькой твоей потянуло… не люблю. Но – да… Так-то, вроде, ничё и выпить, а коснись – ну падла на падле, с-суки, вот когда еще на стройке вкалывал… А он – не-ет, он… Вот он все выскакивает, вылезает… все он знает, всюду нос сует, везде ему дело… Вот я таких не люблю. Ну не люблю таких! Но он, сука, талант.
– Damn талант of a bitch…
– Давай!.. От, понимаешь, есть что-то такое – вот, или это есть, или нет. И всё. Вот в тебе нет, хоть ты всё прочти, да ты уже и… и во мне нет, а в нем есть. Вот есть, и всё. Деньгами не купишь и задом не высидишь… А он что, землю рыл, жилы рвал?.. Четыре года, как проклятый, не ел, не спал…
– Он шел все прямо и вперед. И все вперед глядел…
– …без отпусков, без выходных, как и не жил…
– Не спал, не пил. Не пил, не спал, Не спал, не пил, не ел…
– Да! А он сидел по двадцать часов у проектора?
– Нет? Не сидел?..
– …Сидел!.. Наверное… А может, нет… не в этом дело… Всё он слыхал, всё видал, и трещит, и травит без конца, Эпиздиль, блин… Дико раздражает, дико… Дико… интересно! А с этими, которые нет, – нет. Вот, это – как? Ты про такое читала?
– Читала.
– Ну, и херня это всё! Давай!.. Где читала?
– Где… Не помню… Давай!
– Давай… Не ел, не пил…
– Не пил, не спал…
– Не спал, не жрал… не срал!
– Принимаю.
– Ты словно и не рад. Хорошо фасон держишь.
– А я и не сомневался, конкурентов-то не было. Реально толковой была только твоя этажерка, но у тебя ошибка.
– Нет там ошибок, десять раз выверял.
– Не то ты выверял. Знаешь, Ваня, в чем твоя ошибка? Ты представил им правильный проект. При традиционном подходе он вообще единственно правильный. Ты это аргументировал, рассказал историю, привел данные, расчеты, все верно и убедительно – и проект задробили. Почему?
– Потому что решают идиоты.
– Именно! Но они ведь и всегда у нас решают, так надо же это учитывать. Ты им рассказал, с каким успехом это было сделано в Америке в 1920-х, в Японии в 1960-х, потом в Германии, в Китае, – а они смотрели на тебя, и их маленькие глазки становились еще меньше. Потому что все это разумное и правильное гады американцы поняли и сделали сто лет назад, а потом гады японцы, гады немцы – и все прочие гады. И что ты предлагаешь им, этим хозяевам, этим совладельцам ООО «Россия», которых распирает их жир, их власть, их сознание собственной значительности? Ты посылаешь их в зад! Ты предлагаешь им встать в хвост длинной мировой очереди, в которой последний никогда не станет первым. И каждый из них подумал: это нам, что ли, в такую задницу лезть? Да ты чё, парень? Ты нам давай такой проект, где мы сразу – первые, а американцы с китайцами нас сзаду подробно рассматривают и губы облизывают. Вот какой давай!
– Но сейчас – через месяц, через год, когда все закупорится и встанет, – что они делать будут?
– Что всегда. Делить страну на зоны и людей на сорта: кому где дозволено ездить, жить, дышать. Но и это – только когда уже рогом упрутся, не раньше. Их заплывшие жиром глазки далеко не видят. Ни в чем.
– Ну, распелся, Архитрав. Ладно, банкуй, есть повод. С тебя бутылка.
– Нет вопроса!
– Да ничего они не выбрали! Старый они взяли, плоский, без выбора, а Витькин – так, пыль миру в глаза пустить и руки погреть.
– Но они же финансирование обещают…
– Обещают. А пыль осядет – забудут, первый раз, что ли.
– Но пока все-таки можно что-то делать…
– Всегда можно что-то делать. И я свой не брошу. Вечерами, в выходные – как начинал, еще до всех конкурсов, так и продолжать буду. Пригодится! Ничего, Милаша, прорвемся. Будет и на нашей дороге финансирование… Только держаться надо, а то чего-то я как-то забывать стал, путаться… раньше не было. То запятая не там, то лишний ноль откуда-то. Или вообще расчета нет, а я помню, что делал, даже строчка перед глазами стоит. И нету ее. Всё десять раз проверять приходится, медленно всё стало, еле тащится, а главное, себе доверять перестал. Вот это хуже всего, когда на себя положиться не можешь. И не знаешь, чего от себя самого ждать… И еще спам чего-то попер, как никогда не было. Хрен знает, что происходит.
Так зачем? Ну как же, надо же нашим купчикам выкрикнуть свое «И – я! И – я!». Труба, правда, пониже, поскольку газ нефти пожиже, но тоже будет елда хоть куда. Да, когда нефть, газ или еще что ударяет в голову, последствия бывают тяжелые. Всё похерили: ансамбль, историю, душу города, регламент – его-то в первую голову. Хотя нам регламенты и херить нечего, у нас на всех регламентах отродясь хер стоит. Старинный, твердый на конце «херъ»! Теперь вот и на душе. И какой полет духа: у всех башни, значит и нам надо. Обезьяны. Ничего оригинального – даже и мысли такой нет, одна мысль: подсмотреть за бугром и… Ну, отличитесь хоть чем-нибудь, ну вкопайте ее в землю на двести этажей, войдите в историю… А кстати, чем не идея: налево – офисы, направо – исторический музей, на каждые десять лет – этаж, со сменой костюмов, медиаэкспозициий в исторических интерьерах и закусок в буфетах. Туристы бы со всего мира валили погрузиться в глубь истории. Или вам символ нужен? Ну, заделайте гигантскую трубу под городом, под Невой, да с выходом в залив – да мало ли что можно придумать, если думать, а не мартышкам подражать. Нет, тянут свой фитиль, дубаи. И на каком грунте? Один фундамент влетит… о мудрецы! А вот Никитин полкилометра на голой земле поставил – и не осела. Почва, правда, другая, но тоже пытались в землю загнать, на сорок метров до скалы. А он поставил так – и ничего, нет кручения, не перекинулась. Вот опять: что это у нас, куда ни сунься, на одного понимающего, как можно сделать, много-много тех, которые стараются загнать его под землю на много-много метров, до скального грунта. И еще в саму скалу, для надежности… Или это везде так? Вообще-то, что ж, можно понять: а что, если… Страшно ж подумать. И маленьким – страшно. И они не думают. А большому – не страшно? Большому не до того, он силу чувствует, ему интересно… Но как знать, кто может, а кто не может. Вот Огюстика, шаркуна придворного, вовремя ухватили за фалды: быстренько подправил, да и то не всё. И та банда завистников, которая мешала ему работать, на самом деле спасла его красиво нарисованный, но плохо просчитанный Исаакий. А с другой стороны, Карлу Ивановичу такая же группа таких же сильных спецов реально мешала. И не предложи он повеситься на своих балках, так и не достроил бы Александринки. А балки его до сих пор стоят, их, вроде, и менять не стали. Вот и пойди, блин, отличи того, кто кричит «я могу», от того, кто может. Сейчас все кричат, не кричишь – тебя не заметят. Ну, и как отличать? А вкладываться-то надо прилично. Банки вот кредитные истории изучают. Но если, допустим, у меня ничего, кроме идеи, и мне вообще некуда приткнуться, – когда начнется кредитная история моей перелетной, перекатной жизни? Нескоро.
А вот я бы действительно дал каждому по куску земли, со светом и дорогами, чтобы, без дураков, и хлеб привозили, и врач мог добраться. Это можно сделать, Явлинский поседел, доказывая: можно! Но кто же будет слушать? Экстремизм. Спасибо, что не посадили… И вот издал бы я такой закон, чтобы рожать только там, и первые семь лет никуда ребенка оттуда не увозить. Чтобы этот вот клочок земли, с опушкой леса или берегом речки, с горкой, или оврагом, или болотом – и с привязанным к этому клочку солнцем, пространством и словом – входил в детскую душу и оставался потом всю жизнь где-то в первом, корневом ее каталоге, и согревал, и поддерживал, и давал устойчивость по курсу жизни, даже если бы прокладывался он в далекой от этого клочка стороне. Как это там?
– О нет! Это уж ты сама… Вот с Гунькой посидите, пусть пообщается с умным человеком, а я уж… Извини.
– Эля, ну техника развивается по своим законам, гуманитарная сфера – по своим…
– Милочка, контемпоральная волна техно-гуманитарной схизмы сингулярна, фатальна. И позиционирование плодов культуры в качестве интеллектуального сырьевого ресурса – прямое следствие аксиологической деградации ретардированного сознания. Это же имплицитно! Посмотри, ведь транспонировалась сама семантика культурного поля, о трансценденции быта и бытия уже нет и речи – все сводится к аранжированию трансформеров механического креатива, к дистрибуции актуализированного специфического ресурса, – какая шняга! Превышена критическая масса активного информационного контента, пошла цепная реакция акселерации времени, человечество выпадает из него, отстает, оказывается вне своего времени, на его задворках, понимаешь?
– Мельмот-скиталец?
– Мельмот, да не тот, потому что скитаться ему недолго.
– Ну уж, не вымрем. Человек придумал, как ускорить время, он придумает, и как его догнать.
– Да? А что ж могикане не придумали? Гунны, хетты, киммерийцы?
– Ну, мы не могикане. Они не придумывали, а только пытались остановить время. Луддиты тоже ломали машины, а потом ничего, освоили.
– Твои луддиты точно так же вымерли, а освоили уже другие.
– А у нас в дяревне тожа муддиты. Токо что ня ломают, палят все, а вымирать ня торопятся.
– Вот, очень уместная констатация. А лояльные – в смысле, законопослушные – у вас есть?
– Не, у нас никаких нет. А которы есть, теи отсидемши.
– А вот скажите, молодой человек, эти ваши… хм, «муддиты», разумеется, все сожгут – и где потом будут работать? Зарабатывать где будут?
– А нигде.
– И что же в этом хорошего?
– А ничего.
– Но разве они уж настолько «муддиты», что этого не понимают?
– Понимают, чё ж ня понять. А токо все одно спалят.
– Но почему??
– А им принципно.
– И как она вам показалась, Даня? Ее, правда, иногда нелегко слушать, но она очень умна, защищается скоро.
– Да ничё. Окороки коротки, обсаливши больно. А так ничё.
– Голодных много. Полмира. А телевизоры и сеть везде. И они видят эти дома, машины, рестораны, а им нечего жрать. Тут всегда найдется религия, партия, волна, которая подскажет: они забрали твое, убей их.
– Это какое-то безумие, озверение!..
– Да, одни с голодухи, другие с жиру… Частное небо закрыли – слышала? Только Росаэро. Ты собиралась в свой Эдинбург – учти, теперь будет предварительная проверка на любой билет. На поезда тоже. Так что надо заранее.
– Ну вот, и небо национализировали… Слушай, а как же эти аэромобили Виктора?
– Накрылись. Этим самым местом… указа. Начальство очень довольно, они ему всю дорогу – как бельмо. Уже приказ готов: на теме крест, всю группу разогнать.
– Угу. Ладно, все пока.
* * *
– Ну что, три часа уже. Ты завтра – собственно, уже сегодня – будешь не в лучшем из возможных состояний.– А?
– «Никакой» будешь!
– А-а… Да… Уже…
– Ваня, надо хоть немного поспать. У тебя все готово, что ты еще сидишь? О чем ты думаешь?
– К чему могут прицепиться. Только уже как-то не соображается.
– Ну, кто же это может… А спроси у своей тени!
– У тени?.. Да! Молодец! Ну-ка, ну-ка… Бой с тенью. Сейчас исходные введем… Давай, возражай!
«Один ряд опор выглядит в высшей степени неубедительно, а для многоярусной эстакады – просто легкомысленно».
– Во, точно, как их мостовик вещает!
– Ну, ты же его и вводил.
– Да, верно… Только у меня это все просчитано. Я заложил биобетон, он под напряжением сам утолщается и фундаментные корни выпускает. Давай еще!
«Представляются ненадежными наклонные стойки…»
– Нормально всё. Укрепляли.
«…запроектированные в виде короколей…»
– А что это за «короколи»? Каракули? Ошибка?
– Во чудеса. Откуда он… Да нет, правильно, так в деревне называли, когда у дерева ствол раздваивался. Но я ж из деревни в семь лет уехал и с тех пор так уже не говорю. Я этого слова не вводил – откуда он узнал?
– Ну, это же твой клон. Смотри, он о тебе еще не то узнает.
– Бред какой-то. Я точно помню, не говорил я ему этого, да и вообще никому… Ладно, все, хорош. В натуре, спать идти надо.
* * *
– Ну, как прошло? Хорошо? Почему не позвонил?– Да ничего, нормально, вроде.
– «Нормально»! И сияет, как самовар. Уж сделай милость, расскажи. Приняли без возражений, без замечаний?
– Ну как, опоры им тонковаты, они ж все из поколения напряженного железобетона, усилить требуют. Но это не принципно.
– Не коверкай слова. А у Виктора, ты беспокоился…
– Ха! Знаешь, чего он напетрил – ничего не строить! Не надо, понимаешь, никакой дороги вообще!
– Нет, не понимаю. Ездить-то как?
– Да вот никак. Вообще не ездить – летать! На тех аэротачках, которых в стране сто штук, только у самых жирных.
– Ну, аэромобили – транспорт будущего…
– Да какого? Двадцать второго века – может быть, но сейчас-то как ездить? Вот сейчас, в ближайшие десять-двадцать лет? Ну, проект! Разрисовал, автопорты-ромашки, аэропарковки ВВП, посадки на крыши, ступенчатые терминалы – мама дорогая! Да этого всего и через сто лет еще не будет. А по дороге уже еле ползут, скоро вообще встанут. Короче, это не проект, а так, мягкая сайенс-фикшн, я даже не понимаю, как допустили. Для развлечения высокого жюри, должно быть.
– А кто вас там жюрит?
– Ну, в комиссии доктора и академики, но они только оценивают, а решают те, кто на телесвязи: министерство, хозяева территорий – ну, все, кому положено.
– А другие проекты?
– Да все плоские: прорубать, огибать, но это и без конкурса можно было. Подкорректировать старый – и гнать рабочку. Не захотели. Значит, есть шансы, Милочка, есть шансики… Слушай, а пожрать у меня есть шансики?
– Идем, прозаседавшийся, готово все давно. Когда объявят?
– Скоро, Милаша, скоро. А Женька что, все еще лягается?
– Звонила, у них после тренировки еще релаксационная медитация!
– О-йё-ёй! Ну, так чего, подождем?
– Она вечером все равно ничего не будет. Да и мне особенно незачем.
– У-йю-юй! Диэтички! А мне вот корпуленция не мешает. Вообще, куда я попал? Что это за семья, пожрать по душам не с кем… Гунька-то где?
– Не знаю, он меня в свои планы не посвящает. Садись. И мопса отключи, пожалуйста.
* * *
– На молодежки? Пойду – ну, только на дзюдо, потом у меня инглиш. Тяж там такой, типа трехстворчатый шкаф с антресолями, а мордаха – ничего. Ахмет, что ли. Ахмат? Так ты что, уже… Горный баран? А ты нашего Маугли. ру видала? Ой, дикарь, из леса, натуральный. Насвинячил тут на кухне, я ему – втык, мама-то стесняется его носом тыкать. А он мне типа: «Монахи – он в монастыре учился, представляешь? – тожа типа навставляли: хде снядают, тама не серят. А скотина – тока так. Она чё, дурная?» Ну, я тебе клянусь, я просто отпала! Кто симпатный? Да ты перегрелась на юге, Настюнечка. Он лох, оглобля сельская, я его тут чуть ваще не убила… Нет, ну ты прикинь. Вхожу, Маугли нигде нет. Потом смотрю, а он у pap? в берлоге, стоит перед стенным экраном и на что-то там пялится. Да без понятия, я ж в отцовские не лазаю. Ну, я ему типа что ты тут забыл? Ноль внимания. Я уже по-жесткому: «Закрой, повторять не буду». А он – ни ухом, ни рылом, словно комар пищит, мошка какая-то, даже хвостом не отмахивается, представляешь? Короче, я тапочку скинула и – внешний лоу-кик по нижней трети. Он аж подскочил: «Ах ты, сучка!» – и на меня с граблями своими. А я ему – маваши по верхнему… Да он ни блоков, ничего не умеет, лапоть. Пролетел мимо, спотыкнулся и мордой лица – об тумбу, прям об угол. Ты что, кровищи было, я даже испугалась… Так я же его потом и заматывала, он только глазами хлопал, все поверить не мог. Потом говорит: «Покажи». Ну, я показала на мешке, так он, валенок, еще и ногу себе отбил. А тут как раз предки. А у него репа вот такая, вся забинтована, сверху волоски торчат, как ботва, – и хромает. Ну, pap? раскричался, «тебя не для того там учат, чтобы ты на домашних тренировалась», а мама ничего, ну вообще, повернулась и – к себе. Я потом захожу к ней, сидит красная, платок у лица, и на глазах слезы. Я к ней: «Мам, ты чего, все нормально». А она мне пальцем грозит, платок к губам прижимает, и ее аж трясет всю. Тут и меня достало, я в нее уткнулась, и ну мы уржались втихаря, с детства такой ржачки не было, с Чаплина, у меня потом весь пресс болел…* * *
Ну, давай, Тень, посмотрим, что нам поведает этот аккуратненький японский джентльменчик в галстуке-бабочке.«…вещи японцев… не имеют прочной вещественности».
Ну, да, дерево и бумага – не бетон и камень. А сады камней?
«Процесс, в результате которого возникли эти сады, тесно связан с образом мыслей, обычно характеризуемым в Японии словом суки…».
А-а. Теперь ясно, откуда ноги растут. Россия – родина дзен. Так-то, суки. Ну, а что это все-таки значит?
«…образ жизни… поддерживают ветер и луна».
И вошь на аркане? Духовно, по-нашему. А еще что?
«…антиобщественный, антисоциальный характер… система бараков».
Так они же всё с нас срисовали, суки. Еще тогда, когда не было ни бараков, ни нас.
«…человеческий масштаб и масштаб “сверхчеловеческий”, порожденный новой техникой, – они не гармонируют друг с другом».
Вот и я говорю. Но если посмотреть назад, то ведь и готический собор – умышленно нечеловеческого масштаба. И тогда получается, что новая техника уже по масштабу своему – новый бог. Башня, дирижабль, авианосец. А с другого конца – вся эта наномелочь пузатая, тоже ведь несоразмерна человеку. А это тогда что – новый черт, что ли? Он же в деталях. Чушь. Масштаб человека это масштаб его мыслей и чувств. Другая шкала. Но про архитектуру-то где? А, вот, «традиция». Ну, что традиция?
«…соединение техники и человека. Традиция играет роль катализатора, который ускоряет и облегчает химическую реакцию, но не сохраняется в конечном продукте».
Хм, изячно. Но непохоже. У тебя-то самого традиция очень чувствуется. И хорошо смотрится. А ты вот скажи, какие у нас новые проблемы?
«…общество уже не в силах поспевать за постоянно растущим производством…»
Ну и как в таком обществе надо строить?
«Райт старался создать пространства, которые могут что-то сказать людям».
Фрэнк – создатель говорящих пространств? Да, пожалуй.
«Я понимаю сообщение, которое несут эти пространства».
А я не понимаю! Мне просто нравится Дом над водопадом. Как и всем. А что я должен там понять? И что он мне говорит? Ну, что-то говорит, но я как-то не успеваю ухватить, как вот когда лопочет какой-нибудь носитель языка, который я учил и, вроде, знаю, но… неродной он мне. И смысл ускользает, приходится врубать транслятор. А где взять транслятор для языка пространств, линий, красок, звуков, если он тебе не родной… Во, информационное общество предвидел, когда еще инета не было… Архитектурное пространство – «клей»! Это хорошо, это я понимаю.
«Проектировать – значит заглядывать в будущее».
Ну, типа да, пожалуй. Что еще? Коммуникация… пространственная сеть в воздухе… Это тоже из будущего, мы до этого пока не доросли. И все-таки ничего ты мне толком не прояснил. Ну, давай что-нибудь еще, для финала.
«…иметь “внутреннюю антенну”… Посылается радиоволна. Мы должны выдвинуть антенну, чтобы точно принять эту волну. Мы не участвуем в самой радиопередаче».
А вот и нет, Кендзо, и ты – доказательство, что участвуем. Радиоцентры-то строим мы, больше ж некому. И если хорошо построишь, то и антенны все повернутся в твою сторону посмотреть, как ты это сделал. Антенну вот где бы взять.
* * *
– Вань, очень занят, слушать можешь? Ну ладно, ты работай, а я просто новости расскажу, поделюсь. Женькину английскую любовь отправили, теперь вся семья в конкурсах, одна я вне конкурса… Гуня? Ты знаешь, он, конечно, дичок, но у него хорошие наклонности. Он не ругается матом, не пьет, не курит… Денег нет? Ну, матом можно и без денег, а он… Наслушался в деревне? Вот тебе и влияние среды, да? Ну, Ванечка, ты – совсем другое дело, у тебя призвание. Да и было чем заработать, а ему? Ну, правильно, нельзя же совсем без денег. Хорошо, я не буду, но он и не просит, да сейчас и не ходит никуда, сидит с утра до вечера за машиной. И не играет, а занимается. Женька ему что-то объясняла, я спросила, не надо ли помочь, – нет, не надо. Потом оказалось, что это он ей помогал. Она же тут его выручила, спасла, можно сказать. Под страшным секретом мне рассказала – ты ничего не знаешь! У нас внизу вечно молодежь собирается, увидели чужака, «дяревня», прицепились, и неизвестно, чем бы кончилось, – он уже дубину какую-то схватил, – если бы Женька не выскочила, она же их всех знает. Страшно горда собой, но не забудь, ты ничего не знаешь. Ну, и он, видимо, оценил. Заметил, что она злится, что-то найти не может, и нашел. Она даже не поняла, как нашел; говорит, он все делает неправильно, но у него как-то получается. С Божьей помощью? Да, чему-то эти монахи его все-таки научили. Или сам дошел, он ведь совсем не так глуп, к городу только еще не адаптировался, все время в какие-то истории… Нет, в милицию больше не попадал, теперь его собака какая-то покусала. На милицию, кстати, нисколько не обиделся, проявил высокую гражданскую сознательность – в такой, впрочем, своеобразной форме: «Без собак няльзя: стадо разбрядется». Правда, усмешка его, эти слова сопровождавшая, мне не совсем понравилась; он, по-видимому, все же не в восторге от тех, кто призван охранять стадо… Ой, да, руку почти насквозь; я попыталась погнать на уколы – и слушать не стал. Но, кажется, обошлось, не взбесился. А как говорит Эля, самое страшное – это вещь вне себя. Ну ладно, не буду больше тебя отвлекать, трудись, строитель будущего мира.* * *
– Нет, я ничего, я вообще ничего не понимаю… Витькины фантазии бездорожные, безбашенные, автолеты его! Бред! Чем они там думают? Это ж все блажь, мечты, это просто… да, просто чтобы выкопать снова старый проект и прорубать дублерку, а конкурс якобы проведен… суки!– Ваня, прекрати! Поезжай домой, я тоже сейчас приеду, и мы всё обсудим.
– Да что обсуждать? Что тут еще обсуждать? С-суки!.. Ладно, всё, хорош, не дергайся.
– Когда ты придешь?
– Приду… когда приду.
– Ваня, ну где ты… Боже мой!
– Ч-чё?.. Ну, ч-чё?.. Я вам такой – И! – не ндравлюсь, да?
– Ты мне любой нравишься. А если еще умоешься…
– Ах-ах-ах… негигиги – И! – еничный! А чё мне умываться, когда меня сёдни уже – И! – умыли… Слушай, я вот тут принес… Давай выпьем, а?
– …Давай.
– В-во – И! – ща, мы… нет, вот уж тут… гиги… гиена – мать наша… мать их… Огу-урчики? – а-атлично!.. Ну, давай, мать! О-ой, тепленькая пошла, да? Ты запей, запей водичкой-то… Ты, Милка, молодец. Ты хоть и белая кость, но ты человек, а они – они разве люди? Так, грязь несоскобленная… наросла везде…
– У Диккенса грязь на улицах нарастала, как сложный процент.
– Во-во… хор-рошо сказал! Уважаю Дик…кенса… А вот когда не на улице, а внутри? Давай!.. Огу-урчик, огурчик бери, похрумкай… От, понимаешь, ну, конкурс, дело такое, можно выиграть, можно не выиграть… ладно. Но вот когда так, чтобы в глаза, ну, чтоб явный бред, – вот, обидно, понимаешь? Четыре года!.. Давай…
– Ваня, ты…
– Ведь ты что думаешь, они там все идиоты? Не-ет, не на-адо! Они на этих фантазиях Витькиных – их и внуки еще ни хрена… – а они уже щас наворуют на сто лет вперед! А что ездить нельзя – какое им на хрен дело? Они-то проедут, с ментами впереди – клином, «свиньей», как псы-рыцари… Давай!..
– Ваня, ты…
– А Витька – гений, конкретно. Это всё так и будет… когда нас не будет… Он же не с бодуна выскочил… Не-ет, он просто так – никогда… И от него, главное, подлянки не ждешь. Это, знаешь, не то что… это редко кто – вот, по жизни…
– Презумпция неблагородства.
– Вво, Элькой твоей потянуло… не люблю. Но – да… Так-то, вроде, ничё и выпить, а коснись – ну падла на падле, с-суки, вот когда еще на стройке вкалывал… А он – не-ет, он… Вот он все выскакивает, вылезает… все он знает, всюду нос сует, везде ему дело… Вот я таких не люблю. Ну не люблю таких! Но он, сука, талант.
– Damn талант of a bitch…
– Давай!.. От, понимаешь, есть что-то такое – вот, или это есть, или нет. И всё. Вот в тебе нет, хоть ты всё прочти, да ты уже и… и во мне нет, а в нем есть. Вот есть, и всё. Деньгами не купишь и задом не высидишь… А он что, землю рыл, жилы рвал?.. Четыре года, как проклятый, не ел, не спал…
– Он шел все прямо и вперед. И все вперед глядел…
– …без отпусков, без выходных, как и не жил…
– Не спал, не пил. Не пил, не спал, Не спал, не пил, не ел…
– Да! А он сидел по двадцать часов у проектора?
– Нет? Не сидел?..
– …Сидел!.. Наверное… А может, нет… не в этом дело… Всё он слыхал, всё видал, и трещит, и травит без конца, Эпиздиль, блин… Дико раздражает, дико… Дико… интересно! А с этими, которые нет, – нет. Вот, это – как? Ты про такое читала?
– Читала.
– Ну, и херня это всё! Давай!.. Где читала?
– Где… Не помню… Давай!
– Давай… Не ел, не пил…
– Не пил, не спал…
– Не спал, не жрал… не срал!
* * *
– Ну что, фантаст, принимай поздравления.– Принимаю.
– Ты словно и не рад. Хорошо фасон держишь.
– А я и не сомневался, конкурентов-то не было. Реально толковой была только твоя этажерка, но у тебя ошибка.
– Нет там ошибок, десять раз выверял.
– Не то ты выверял. Знаешь, Ваня, в чем твоя ошибка? Ты представил им правильный проект. При традиционном подходе он вообще единственно правильный. Ты это аргументировал, рассказал историю, привел данные, расчеты, все верно и убедительно – и проект задробили. Почему?
– Потому что решают идиоты.
– Именно! Но они ведь и всегда у нас решают, так надо же это учитывать. Ты им рассказал, с каким успехом это было сделано в Америке в 1920-х, в Японии в 1960-х, потом в Германии, в Китае, – а они смотрели на тебя, и их маленькие глазки становились еще меньше. Потому что все это разумное и правильное гады американцы поняли и сделали сто лет назад, а потом гады японцы, гады немцы – и все прочие гады. И что ты предлагаешь им, этим хозяевам, этим совладельцам ООО «Россия», которых распирает их жир, их власть, их сознание собственной значительности? Ты посылаешь их в зад! Ты предлагаешь им встать в хвост длинной мировой очереди, в которой последний никогда не станет первым. И каждый из них подумал: это нам, что ли, в такую задницу лезть? Да ты чё, парень? Ты нам давай такой проект, где мы сразу – первые, а американцы с китайцами нас сзаду подробно рассматривают и губы облизывают. Вот какой давай!
– Но сейчас – через месяц, через год, когда все закупорится и встанет, – что они делать будут?
– Что всегда. Делить страну на зоны и людей на сорта: кому где дозволено ездить, жить, дышать. Но и это – только когда уже рогом упрутся, не раньше. Их заплывшие жиром глазки далеко не видят. Ни в чем.
– Ну, распелся, Архитрав. Ладно, банкуй, есть повод. С тебя бутылка.
– Нет вопроса!
* * *
– Ну, Ваня, видишь, и Виктор сказал, что твой проект единственный реальный, а то, что выбрали его…– Да ничего они не выбрали! Старый они взяли, плоский, без выбора, а Витькин – так, пыль миру в глаза пустить и руки погреть.
– Но они же финансирование обещают…
– Обещают. А пыль осядет – забудут, первый раз, что ли.
– Но пока все-таки можно что-то делать…
– Всегда можно что-то делать. И я свой не брошу. Вечерами, в выходные – как начинал, еще до всех конкурсов, так и продолжать буду. Пригодится! Ничего, Милаша, прорвемся. Будет и на нашей дороге финансирование… Только держаться надо, а то чего-то я как-то забывать стал, путаться… раньше не было. То запятая не там, то лишний ноль откуда-то. Или вообще расчета нет, а я помню, что делал, даже строчка перед глазами стоит. И нету ее. Всё десять раз проверять приходится, медленно всё стало, еле тащится, а главное, себе доверять перестал. Вот это хуже всего, когда на себя положиться не можешь. И не знаешь, чего от себя самого ждать… И еще спам чего-то попер, как никогда не было. Хрен знает, что происходит.
* * *
Ну что эти «Эль бурж», «Бурж Дубай», башни эти шанхайские. Восемьсот метров, тыща двести, тыща шестьсот – кто больше? Это же не человеческое жилье, это гонор буржуйский… дубайский. И мы туда же, с фитилем своим. Ну, на тыщи кишка-то тонка, но тоже в калашный ряд. А как же – или мы кого хуже? Вот и у нас будет торчать на ровном месте. На исторически ровном месте. Зачем, дубаи, зачем? Ну, японцев еще можно понять, им жить негде, запузыривают четырехкилометровую на миллион человек… И чего им эти четыре километра дались – еще Никитину после его Останкинской заказывали. Строить, правда, не спешат. А, ну да, Фудзияма же у них четыре км, им же выше надо, а то они лицо потеряют… перед лицом природы. Триллион долларов… у нас все жилье в стране столько не стоит. Ладно, чего, своим горбом заработали, без капли нефти, не чета дубаям; их дело, как тратить. Да и есть резон. А эти-то все чего? Понятно, когда земля в городах была дорогая, надо было вверх тянуть, но сейчас же – тут Витька прав – всё расползается, всё уходит в сети, так чего тесниться, лезть в облака от земли? Оттуда же и не видно ничего. С дерева, с горки, с колокольни – хорошо, далеко видать, грудь словно шире становится, дышишь, смотришь кругом и улыбаешься, сам не знаешь чему. Человеческий масштаб, душе соразмерный. А с башен этих смотреть – как с самолета. Да еще если не туман, не смог и вообще хоть что-то видно.Так зачем? Ну как же, надо же нашим купчикам выкрикнуть свое «И – я! И – я!». Труба, правда, пониже, поскольку газ нефти пожиже, но тоже будет елда хоть куда. Да, когда нефть, газ или еще что ударяет в голову, последствия бывают тяжелые. Всё похерили: ансамбль, историю, душу города, регламент – его-то в первую голову. Хотя нам регламенты и херить нечего, у нас на всех регламентах отродясь хер стоит. Старинный, твердый на конце «херъ»! Теперь вот и на душе. И какой полет духа: у всех башни, значит и нам надо. Обезьяны. Ничего оригинального – даже и мысли такой нет, одна мысль: подсмотреть за бугром и… Ну, отличитесь хоть чем-нибудь, ну вкопайте ее в землю на двести этажей, войдите в историю… А кстати, чем не идея: налево – офисы, направо – исторический музей, на каждые десять лет – этаж, со сменой костюмов, медиаэкспозициий в исторических интерьерах и закусок в буфетах. Туристы бы со всего мира валили погрузиться в глубь истории. Или вам символ нужен? Ну, заделайте гигантскую трубу под городом, под Невой, да с выходом в залив – да мало ли что можно придумать, если думать, а не мартышкам подражать. Нет, тянут свой фитиль, дубаи. И на каком грунте? Один фундамент влетит… о мудрецы! А вот Никитин полкилометра на голой земле поставил – и не осела. Почва, правда, другая, но тоже пытались в землю загнать, на сорок метров до скалы. А он поставил так – и ничего, нет кручения, не перекинулась. Вот опять: что это у нас, куда ни сунься, на одного понимающего, как можно сделать, много-много тех, которые стараются загнать его под землю на много-много метров, до скального грунта. И еще в саму скалу, для надежности… Или это везде так? Вообще-то, что ж, можно понять: а что, если… Страшно ж подумать. И маленьким – страшно. И они не думают. А большому – не страшно? Большому не до того, он силу чувствует, ему интересно… Но как знать, кто может, а кто не может. Вот Огюстика, шаркуна придворного, вовремя ухватили за фалды: быстренько подправил, да и то не всё. И та банда завистников, которая мешала ему работать, на самом деле спасла его красиво нарисованный, но плохо просчитанный Исаакий. А с другой стороны, Карлу Ивановичу такая же группа таких же сильных спецов реально мешала. И не предложи он повеситься на своих балках, так и не достроил бы Александринки. А балки его до сих пор стоят, их, вроде, и менять не стали. Вот и пойди, блин, отличи того, кто кричит «я могу», от того, кто может. Сейчас все кричат, не кричишь – тебя не заметят. Ну, и как отличать? А вкладываться-то надо прилично. Банки вот кредитные истории изучают. Но если, допустим, у меня ничего, кроме идеи, и мне вообще некуда приткнуться, – когда начнется кредитная история моей перелетной, перекатной жизни? Нескоро.
А вот я бы действительно дал каждому по куску земли, со светом и дорогами, чтобы, без дураков, и хлеб привозили, и врач мог добраться. Это можно сделать, Явлинский поседел, доказывая: можно! Но кто же будет слушать? Экстремизм. Спасибо, что не посадили… И вот издал бы я такой закон, чтобы рожать только там, и первые семь лет никуда ребенка оттуда не увозить. Чтобы этот вот клочок земли, с опушкой леса или берегом речки, с горкой, или оврагом, или болотом – и с привязанным к этому клочку солнцем, пространством и словом – входил в детскую душу и оставался потом всю жизнь где-то в первом, корневом ее каталоге, и согревал, и поддерживал, и давал устойчивость по курсу жизни, даже если бы прокладывался он в далекой от этого клочка стороне. Как это там?
Не будет такого закона. Ничего не будет… Да блин, делать надо, – а там посмотрим, что будет…
И вдруг такой повеяло с полей
Тоской любви, тоской свиданий кратких!
Я уплывал… все дальше… без оглядки
На мглистый берег юности своей.
* * *
– Ваня, ты сегодня пораньше не сможешь? Я Элю позвала, неудобно…– О нет! Это уж ты сама… Вот с Гунькой посидите, пусть пообщается с умным человеком, а я уж… Извини.
– Эля, ну техника развивается по своим законам, гуманитарная сфера – по своим…
– Милочка, контемпоральная волна техно-гуманитарной схизмы сингулярна, фатальна. И позиционирование плодов культуры в качестве интеллектуального сырьевого ресурса – прямое следствие аксиологической деградации ретардированного сознания. Это же имплицитно! Посмотри, ведь транспонировалась сама семантика культурного поля, о трансценденции быта и бытия уже нет и речи – все сводится к аранжированию трансформеров механического креатива, к дистрибуции актуализированного специфического ресурса, – какая шняга! Превышена критическая масса активного информационного контента, пошла цепная реакция акселерации времени, человечество выпадает из него, отстает, оказывается вне своего времени, на его задворках, понимаешь?
– Мельмот-скиталец?
– Мельмот, да не тот, потому что скитаться ему недолго.
– Ну уж, не вымрем. Человек придумал, как ускорить время, он придумает, и как его догнать.
– Да? А что ж могикане не придумали? Гунны, хетты, киммерийцы?
– Ну, мы не могикане. Они не придумывали, а только пытались остановить время. Луддиты тоже ломали машины, а потом ничего, освоили.
– Твои луддиты точно так же вымерли, а освоили уже другие.
– А у нас в дяревне тожа муддиты. Токо что ня ломают, палят все, а вымирать ня торопятся.
– Вот, очень уместная констатация. А лояльные – в смысле, законопослушные – у вас есть?
– Не, у нас никаких нет. А которы есть, теи отсидемши.
– А вот скажите, молодой человек, эти ваши… хм, «муддиты», разумеется, все сожгут – и где потом будут работать? Зарабатывать где будут?
– А нигде.
– И что же в этом хорошего?
– А ничего.
– Но разве они уж настолько «муддиты», что этого не понимают?
– Понимают, чё ж ня понять. А токо все одно спалят.
– Но почему??
– А им принципно.
– И как она вам показалась, Даня? Ее, правда, иногда нелегко слушать, но она очень умна, защищается скоро.
– Да ничё. Окороки коротки, обсаливши больно. А так ничё.
* * *
– Ваня, ты видел? Опять! Это какой-то ужас! Пятьсот человек, с детьми… Слушай, ну как это можно? Ну дети-то причем? Правильная религия, неправильная религия, ну что же, из-за этого…– Голодных много. Полмира. А телевизоры и сеть везде. И они видят эти дома, машины, рестораны, а им нечего жрать. Тут всегда найдется религия, партия, волна, которая подскажет: они забрали твое, убей их.
– Это какое-то безумие, озверение!..
– Да, одни с голодухи, другие с жиру… Частное небо закрыли – слышала? Только Росаэро. Ты собиралась в свой Эдинбург – учти, теперь будет предварительная проверка на любой билет. На поезда тоже. Так что надо заранее.
– Ну вот, и небо национализировали… Слушай, а как же эти аэромобили Виктора?
– Накрылись. Этим самым местом… указа. Начальство очень довольно, они ему всю дорогу – как бельмо. Уже приказ готов: на теме крест, всю группу разогнать.