Авторов Коллектив. Сошедшие с небес (сборник)

   В тот миг я почувствовал его в себе: горение, свечение. Уголком глаза я увидел, как Люцифер и Фануэль отводят глаза, прикрывают лица рукой от моего света; я чувствовал на себе взгляд Зефкиэля. И мой свет становился все ярче и ярче, пока не вырвался – из моих глаз, из моей груди, из моих пальцев, из моего рта – белым опаляющим огнем.
   Белое пламя медленно поглотило Сараквеля, и, сжигаемый, он льнул ко мне.
   Вскоре от него ничего не осталось. Совсем ничего.
   Я почувствовал, как пламя покидает меня. Я снова вернулся к прежнему себе.
   Фануэль рыдал. Люцифер был бледен. Сидя в своем кресле, Зефкиэль молча наблюдал за мной.
   Я повернулся к Фануэлю и Люциферу.
   «Вы узрели Возмездие Господне, – сказал я им. – Пусть оно послужит предостережением вам обоим».
   Фануэль кивнул.
   «Я понял. Воистину понял. Я… с твоего разрешения, я пойду, господин. Я вернусь на назначенный мне пост. Ты не возражаешь?»
   «Отправляйся».
   Спотыкаясь, он подошел к окну и, неистово взмахивая крылами, ринулся в свет.
   Люцифер подошел к тому месту, где стоял Сараквель. Потом опустился на колени, отчаянно всматриваясь в плиты, словно пытался отыскать там хотя бы малую частицу уничтоженного мною ангела, снежинку пепла, кость или обгоревшее перо, но там не было ничего. Затем он поднял на меня взгляд.
   «Это было неправильно, – сказал он. – Это было несправедливо».
   Он плакал. По его лицу бежали слезы. Сараквель, возможно, был первым, кто полюбил, но Люцифер первым пролил слезы. Этого я никогда не забуду. Я смотрел на него бесстрастно.
   «Это было возмездие. Он убил. И в свой черед был убит. Ты призвал меня к моему Назначению, и я исполнил его».
   «Но он… он же любил! Его следовало простить. Ему следовало помочь. Нельзя было уничтожать его вот так. Это было неправильно!»
   «Такова Его воля».
   Люцифер встал.
   «Тогда, наверное, Его воля несправедлива. Возможно, голоса во Тьме все-таки говорят правду. Как такое может быть правильно?»
   «Это правильно. Это Его воля. Я всего лишь исполнил мое Назначение».
   Тыльной стороной ладони он отер слезы.
   «Нет, – безжизненно сказал он, потом медленно покачал головой. – Я должен над этим подумать. Сейчас я ухожу».
   Подойдя к окну, он ступил в небо и, мгновение спустя, исчез.
   Мы с Зефкиэлем остались в келье одни. Когда я подошел к его креслу, он мне кивнул.
   «Ты хорошо исполнил свое Назначение, Рагуэль. Разве тебе не следует вернуться в твою келью ждать, когда ты потребуешься снова?»
   Мужчина на скамейке повернулся ко мне, ища встретиться со мной взглядом. До сего момента мне казалось, он едва замечал мое присутствие: он пристально смотрел перед собой, и его шепот звучал монотонно. А теперь он как будто меня обнаружил и обращался ко мне одному, а не к воздуху и не к Граду Лос-Анджелесу. Он произнес:
   – Я знал, что он прав. Но я просто не в силах был уйти, даже если бы захотел. Моя Ипостась не окончательно покинула меня, мое Назначение не осуществилось до конца. И как Люцифер, я опустился на колени. Я коснулся лбом серебряного пола.
   «Нет, Господи, – сказал я. – Еще рано».
   Зефкиэль поднялся со своего кресла.
   «Встань, – велел он. – Не пристало одному ангелу преклонять колена перед другим. Это неправильно. Вставай!»
   Я тряхнул головой.
   «Ты не ангел, Отец», – прошептал я.
   Зефкиэль промолчал. Сердце екало у меня в груди. Мне было страшно.
   «Мне поручили разузнать, кто в ответе за смерть Каразеля, Отец. И я знаю, кто это».
   «Ты свершил свое Возмездие, Рагуэль».
   «Это было Твое Возмездие, Господи».
   Тогда он, вздохнув, снова сел.
   «Эх, маленький Рагуэль. Проблема с сотворением заключается в том, что сотворенное функционирует намного лучше, чем ты даже планировал. Следует ли мне спросить, как ты меня узнал?»
   «Я… не могу сказать с точностью, Господи. У тебя нет крыльев. Ты живешь в центре Града и напрямую руководишь Творением. Когда я уничтожал Сараквеля, Ты не отвел глаз. Ты слишком многое знаешь. Ты… – Я помедлил и задумался. – Нет, не знаю, откуда мне это известно. Как Ты сказал сам, Ты хорошо меня сотворил. Но кто Ты и в чем смысл драмы, которую мы тут для Тебя разыграли, я понял лишь, когда увидел, как уходил Люцифер».
   «И что же ты понял, дитя?»
   «Кто убил Каразеля. Или, по крайней мере, кто дергал за нитки. Например, кто, зная склонность Каразеля слишком глубоко погружаться в свои проекты, устроил так, чтобы Каразель и Сараквель совместно работали над Любовью».
   «А зачем кому-то понадобилось «дергать за нитки», Рагуэль?» – Он произнес это мягко, почти поддразнивая, точно взрослый, делающий вид, будто ведет серьезную беседу, когда разговаривает с ребенком.
   «Потому что ничто не происходит без причины, а все причины – в Тебе. Ты подставил Сараквеля. Да, он убил Каразеля. Но он убил Каразеля для того, чтобы я мог его уничтожить».
   «И уничтожив его, ты поступил неправильно».
   Я заглянул в его старые-старые глаза.
   «Это было мое Назначение. Но я считаю это несправедливым. Думаю, нужно было, чтобы я уничтожил Сараквеля, дабы продемонстрировать Люциферу Неправоту Господа».
   Тут он улыбнулся:
   «И какова же у меня была на то причина?»
   «Я… я не знаю… Не могу понять… Как не понимаю, зачем Ты создал Тьму или голоса во Тьме. Но их создал Ты. Ты стоял за всем случившимся».
   Он кивнул:
   «Да. Пожалуй. Люцифер должен мучиться, сознавая, что Сараквеля уничтожили несправедливо. И это, среди всего прочего, подтолкнет его на некий поступок. Бедный милый Люцифер. Его путь изо всех моих детей будет самым тяжелым, ибо есть роль, которую ему надлежит сыграть еще в предстоящей драме, и она будет великой».
   Я остался коленопреклоненным перед Творцом Всего Сущего.
   «Что ты сделаешь теперь, Рагуэль?» – спросил он.
   «Я должен вернуться в мою келью. Теперь мое Назначение исполнено. Я обрушил Возмездие и разоблачил виновного. Этого достаточно. Но… Господи?»
   «Да, дитя».
   «Я чувствую себя нечистым… Оскверненным. Как если бы на меня пала тень. Возможно, верно, что все свершившееся – по воле Твоей и потому хорошо. Но иногда Ты оставляешь кровь на Своих орудиях».
   Он кивнул, словно со мной соглашался.
   «Если желаешь, Рагуэль, можешь обо всем забыть. Обо всем, что случилось в сей день. – А потом добавил: – Вне зависимости от того, решишь ли ты помнить или забыть, ты не сможешь говорить об этом ни с одним другим ангелом».
   «Я буду помнить».
   «Это твой выбор. Но иногда память оборачивается тяжким грузом, а умение забывать приносит свободу. А теперь, если ты не против… – Опустив руку, он взял из стопки на полу папку и открыл ее. – Меня ждет кое-какая работа».
   Встав, я отошел к окну. Я надеялся, что Он позовет меня, объяснит все детали Своего плана, каким-то образом все исправит. Но Он ничего не сказал, и, даже не оглянувшись, я оставил Его.
   На сем мужчина умолк. И молчал (мне казалось, я даже не слышу его дыхания) так долго, что я начал нервничать, решив, а вдруг он уснул или умер.
   Потом он встал.
   – Вот и все, малый. Вот твоя история. Как по-твоему, стоит она пары сигарет и коробка спичек? – Он задал этот вопрос так, словно ответ был ему важен, без тени иронии.
   – Да, – честно ответил я. – Да. Стоит. Но что случилось потом? Откуда вы… Я хочу сказать, если… – Я осекся.
   На улице теперь было совсем темно, заря едва занималась. Один из фонарей начал помаргивать, и мой собеседник стоял подсвеченный сзади первыми лучами рассвета. Он сунул руки в карманы.
   – Что случилось? Я оставил мой дом, я потерял мой путь, а в наши дни – дом далеко-далеко. Иногда делаешь что-то, о чем потом сожалеешь, но исправить уже ничего нельзя. Времена меняются. За тобой закрываются двери. Ты живешь дальше. Понимаешь? Наконец я оказался здесь. Говаривали, что в Лос-Анджелесе не рождаются. В моем случае адски верно.
   А потом, прежде чем я успел понять, что он собирается сделать, он наклонился и нежно поцеловал меня в щеку. Он оцарапал меня своей щетиной, но пахло от него на удивление сладко. Он прошептал мне на ухо:
   – Я не пал. Мне плевать, что там обо мне говорят. Я все еще делаю мою работу. Так, как я ее понимаю. – В том месте, где кожи коснулись его губы, щека у меня горела. Он выпрямился. – Но я все равно хочу вернуться домой.
   Мужчина ушел по улице с погасшими фонарями, а я смотрел ему вслед. У меня было такое ощущение, будто он забрал у меня что-то, только вот я не мог вспомнить, что именно. А еще я чувствовал, что он оставил мне нечто взамен: отпущение грехов, быть может, или невинность, хотя каких грехов или какую невинность, я уже не мог бы сказать.
   Взявшийся откуда-то образ: рисунок каракулями двух ангелов в полете над прекрасным городом, а поверх рисунка отчетливый отпечаток детской ладошки, пачкающий белую бумагу кроваво-красным. Он проник мне в голову без спросу, и я уже не знал, что он значит.
   Я встал.
   Было слишком темно, чтобы разглядеть циферблат, но я знал, что сегодня уже не засну. Я вернулся в гостиницу, к дому возле чахлой пальмы, чтобы помыться и ждать. Я думал про ангелов и про Тинк, я спрашивал себя, не ходят ли рука об руку любовь и смерть.
   На следующее утро снова пустили рейсы в Англию.
   Я чувствовал себя странно: из-за недостатка сна все казалось плоским и равно важным, и одновременно ничто не имело значения, а реальность стала выскобленной и до прозрачности стертой. Поездка в такси до аэропорта обернулась кошмаром. Мне было жарко, я устал, то и дело раздражался. По лос-анджелесской жаре я надел только футболку; куртка осталась на дне сумки, где и провалялась все время моего здесь пребывания.
   Самолет был переполнен, но мне было все равно.
   По проходу шла стюардесса с переносной стойкой газет: «Геральд трибьюн», «Ю-Эс-Эй тудей» и «Лос-Анджелес таймс», но не успевали мои глаза прочесть слова на странице, как они тут же вылетали у меня из головы. Ничто из прочитанного в памяти не задержалось. Нет, я лгу. Где-то на последней странице притаилась заметка о тройном убийстве: две женщины и маленький ребенок. Никаких имен не приводилось, и не могу сказать, почему заметка мне так запомнилась.
   Я вскоре заснул. Мне снилось, как я занимаюсь любовью с Тинк, а из губ и закрытых глаз у нее медленно сочится кровь. Кровь была холодной, тягучей и липкой, и я проснулся, замерзнув под кондиционером и с неприятным вкусом во рту. Язык и губы у меня пересохли. Выглянув в поцарапанный овальный иллюминатор, я стал смотреть вниз на облака, и тут мне (уже не в первый раз) пришло в голову, что облака на самом деле это другая земля, где все в точности знают, чего они ищут и как вернуться к началу. Смотреть вниз на облака – для меня один из немногих плюсов полета. Это и ощущение близости собственной смерти.
   Завернувшись в тонкое самолетное одеяло, я еще поспал, но никакие больше сны мне так не запомнились.
   Вскоре после того как самолет приземлился в Англии, налетел ураган, обрушив линии электропередачи. В этот момент я ехал один в лифте аэропорта. В кабине вдруг потемнело, и она остановилась между этажами. Зажглись тусклые аварийные лампочки. Я нажимал красную кнопку вызова, пока не села батарейка и не перестал гудеть звонок, а после дрожал в лос-анджелесской футболке, прикорнув в углу тесной серебряной кабинки. Смотрел, как клубится в воздухе мое дыхание, и обнимал себя руками, чтобы согреться.
   Там не было ничего, кроме меня. И все же я чувствовал себя в безопасности. Вскоре придет кто-нибудь и разожмет двери. Рано или поздно меня кто-нибудь выпустит, и я знал, что скоро буду дома.

Джей Лейк

   Джей Лейк живет в Орегоне, он писатель и редактор и работает одновременно над несколькими проектами. Его последние произведения – роман Pinion, выпущен Tor Books; повести The Specific Gravity of Grief, выпущенная Fairwood Press и The Baby Killers, изданная PS Publishing; а также сборник The Sky That Wraps, выпущенный Subterranean Press.
   Его короткие рассказы регулярно появляются на прилавках книжных магазинов во всем мире. Он выиграл премию Джона В. Кэмпбелла лучшему новому писателю-фантасту, а также неоднократно номинировался на Всемирную премию фэнтези и премию Хьюго.
   «Изначально я написал эту серию рассказов для совместного проекта с Брюсом Холландом Роджерсом, – рассказал автор. – Брюс установил для работы над текстом строгие рамки, в том числе ограничения по количеству слов. Такие ограничения приводят к интересным результатам, вынуждая автора экспериментировать с формой произведения. Такой метод работы требует высокой концентрации, и, помимо прочего, мне было очень весело отыскивать пять разных способов показать, что ангелы плохие. Они, конечно, на стороне добра, но это не значит, что они хорошие…»

Джей Лейк
Дома избранных

   Пахнет кровью агнца. В полной тишине я иду с мечом в руке по пыльной улице. Высокие серебристые облака затеняют лик луны, словно легкое полотно, скрывающее лицо возлюбленной. Это мои облака, и покрывало тишины тоже мое. Есть задания, на которые никто не согласится под принуждением, даже если тебя толкает на это любящая рука Того-Кто-Он-Есть.
   Один из моих братьев стоит в тени олив и гранатовых деревьев, время от времени взмахивая мечом и убивая змей. Легкая работа, чисто символическая.
   Другие похищали дев и разрушали города. Работа нелегкая, хотя тоже символическая. Но потом они возвращались домой с чистыми руками и спокойной совестью. В конце концов, грешники существуют для того, чтобы понести наказание.
   Но здесь и сейчас, на берегу Отца-реки собрался миллион бьющихся сердец, спящих сердец. Заслышав меня, не подают голоса собаки и стервятники перестают копошиться на крышах храмов. Даже мерзкие крокодилы засыпают, зарывшись в ил среди густого тростника.
   Тот-Кто-Он-Есть направил меня вершить мщение. Не над эдемскими нарушителями запретов или развратниками Содома. Мне суждено остановить сердца десяти тысяч спящих сыновей. Большинство из них грешны лишь тем, что их тянет к материнской или девичьей груди.
   Я подошел к каменному изваянию бога с шакальей головой.
   – Ты, дружище, – прошептал я, – хотя бы не притворяешься лучше, чем ты есть. Я же, совершая убийство, облачаюсь в сверкающие небесные одежды.
   С морды шакала посыпалась пыль, когда его улыбка, чуть треснув, стала шире.
   Клык, сказал я себе, я – зуб Господень. Он есть Тот-Кто-Он-Есть, а я – тот, кто терзает живую плоть.
   Не нужно притворяться: на рассвете вместе с утренним солнцем поднимется вопль и страдания. Ради этого все и делается.
   Я обрываю все свои перья, хотя боль проникает до самого сердца, и бросаю их под ноги шакалу. Каждое перо лучится светом божьей силы. Кровью, текущей по спине, я окропляю лицо и руки, смачиваю меч – и эхом отзывается кровь агнцев на домах избранных. Имя мне легион, и я шагаю в самое сердце тьмы, чтобы пронзить сердца тысячам матерей.

Джейн Йолен

   Журнал Newsweek назвал Йолен «американским Гансом-Христианом Андерсеном», The New York Times – «современным Эзопом». Плодотворная писательница, редактор и поэтесса, автор научно-фантастических, детских книг и литературных сказок. Джейн – обладательница престижной медали Калдекотта, двух премий Небьюла за рассказ в жанре научной фантастики и Всемирной премии фэнтези для мастеров жанра.
   Недавно вышла ее трехсотая книга – правда, писательница не уверена, которая именно! Это может быть роман Except the Queen или фантастический комикс Foiled. В данный момент она работает над сказкой для взрослых, Snow in Summer, которую можно описать словами «Белоснежка Аппалачских гор».
   «Я написала и опубликовала рассказ «Нашествие ангелов» несколько лет тому назад, после размышлений о библейских ангелах, – вспоминает автор. – Бог знает, почему. Хотя Он и знает, но мне не говорит. Наверное, тем утром мою машину обгадили птицы. Мелкая досада зацепилась за мое сознание, и через некоторое время превратилась в жемчужину».

Джейн Йолен
Нашествие ангелов

   Сегодня ангелы вернулись – мерзкие твари, после которых остаются только золотые перья и большие, коричневые комья навоза, как после верблюдов. Один из них схватил огромными когтями Исака и унес. Стая скрылась из виду, но его крик был слышен еще долго. На двери, у которой Исака схватили, остались пятна крови. Мы не стали смывать кровь, только прибили сверху выпавшие перья – как предупреждение и отчасти как надгробный памятник. Из всех нынешних напастей нашествие ангелов было худшей.
   Мы не хотели оставаться в землях гиптов, но рабы должны слушаться своих хозяев. Конечно, мы не были рабами в обычном смысле, а только наемными работниками, подписавшими договор, но гипты готовы были молиться на подписанные договора. У них даже поговорка была: «Нарушивший записанное слово хуже вора». А то, что они вытворяли с пойманными ворами, было слишком даже по меркам этого богом забытого местечка в пустыне.
   Так мы здесь и застряли – под небом, с которого падали жабы, среди жалких полей, объеденных саранчой, под солнцем, обжигавшим нашу чувствительную кожу до красных волдырей. В таком кошмаре прошел целый год. А если кто-то из нас начинал жаловаться, предводитель гиптов, фаро, размахивал над головой нашим договором, а его сородичи издавали высокий вой, который они почему-то называли смехом.
   И мы оставались.
   Вскоре после того как унесли Исака, ко мне пришла его дочь Мириан, она принесла Посох вождей. Я вырезала на нем свой знак, прямо под знаком Исака, и произнесла торжественную клятву на древнем языке, перед лицом Мириан и девяти других свидетелей передачи Посоха. Моим знаком была змейка, поскольку мой род – клан Змеи. Ровно двадцать поколений назад последний из клана Змеи привел наш народ в эти места. Но если ангельская напасть продлится еще некоторое время, то не останется никого, кто мог бы сменить меня на этом посту. Наш клан не боевой, и я была последним вождем. Мы – маленькая горстка, втоптанная в пыль ногами могучих процветающих родов.
   Когда клятва была произнесена и засвидетельствована – ведь мы люди пергамента и чернил, – мы сели за стол, чтобы преломить хлеб.
   – Здесь нельзя оставаться, – начал Иосиф. Его большое бородатое лицо было так испещрено шрамами, что напоминало карту, и, когда он говорил, южное полушарие сердито двигалось. – Нужно попросить фаро разорвать с нами договор.
   – За все годы работы на гиптов, – заметила я, – мы ни разу не нарушали договора. И мой отец, и твой, Иосиф, перевернулись бы в гробах, узнав, что мы говорим о подобном.
   Мой отец, спокойно отошедший с мир иной пятнадцать лет назад, еще на родине, едва ли бы стал вертеться в гробу. Но отец Иосифа, как и все из рода Скорпиона, был непоседой, постоянно ищущий приключений на свою голову. Было не сложно представить, как он вертится в могиле, словно праздничный барашек на вертеле над костром.
   Мириан тихо заплакала в уголке, но ее братья грохнули о стол кулаками, больше похожими на молоты.
   – Он должен нас отпустить! – гаркнул Ур.
   – Или хотя бы, – добавил рассудительно младший, но более могучий брат, – пусть позволит нам отложить работу над храмом, пока ангелы не откочуют на север. Уже скоро лето.
   Плач Мириан стал громче – то ли из-за внезапной кровавой кончины Исака, то ли из-за мысли о том, что его убийцы будут роскошествовать в северных долинах.
   – Просьбы к фаро отпустить нас ничем хорошим не кончатся, – сказала я. – В этом случае он прикажет поступить с нами как с ворами, а это не самый лучший выход.
   Под словом «нами» я подразумевала себя, ведь гнев фаро обрушится на просителя, которым будет вождь, то есть я.
   – Но… – продолжила я и замолчала, ведь умение вовремя замолчать всегда было сильной стороной рода Змеи. Все ждали. – Но если мы сумеем убедить фаро, что чума обрушилась только на гиптов, а не на нас…
   И я позволила им самим закончить эту мысль. Клан Змеи славится хитроумием и сообразительностью, именно этих качеств не хватает нашему народу в такое тяжелое время.
   Мириан перестала плакать. Она обошла стол и встала у меня за спиной, положив руки мне на плечи.
   – Я согласна с Мошей, – заявила она.
   – Я тоже, – добавил Ур, который во всем слушался сестру.
   Один за другим, на этом сошлись и все остальные. А решение, которое утвердили десятеро, наш народ, застрявший в земле гиптов, выполнит без малейших вопросов. Наша сила – в единодушии.
   И я сразу же отправилась во дворец фаро, ведь если медлить, он не поверит в то, что это дело срочное. Гипты – зажравшийся народ с короткой памятью, именно поэтому они заставляют других строить большие напоминания о себе. Вся пустыня заставлена такими памятниками – каменные изваяния на костях, скрепленные кровью нашего народа.
   Обычно мы не жалуемся. В конце концов, только мы способны спроектировать и построить эти циклопические «напоминания».
   Самим гиптам это не под силу. Они предпочитают чахнуть над своими сокровищами, скаредно отсчитывая золото в награду за работу. Между нами установилось странное взаимопонимание, но не более странное, чем другие естественные связи, представленные в окружающем мире. Например, птички-бегунки с острыми клювами, которые питаются насекомыми со спины крокодилов. Или рыбы-прилипалы, которые присасываются к акулам?
   Но в этом году жизнь в гиптском царстве стала невыносимой. И раньше бывали тяжелые времена, когда мы теряли своих из-за сильной жары, плохо приготовленной гиптской еды или внезапных вспышек местной хвори. Но никогда прежде беды не шли чередой в течение одного года. Отовсюду поползли шепотки, что бог, видимо, разгневался на нас. И, под конец, это кошмарное нашествие.
   Обычно ангелы не покидали своих гор, довольствуясь дикими козами и птенцами. Они редко показывались на глаза, кроме брачных полетов под облаками, когда самец кружил по спирали, горделиво демонстрируя самкам, восседающим на вершине горы, роскошное оперение и возбужденный пенис. Говорят, что женщины-гипты, распаленные завораживающим зрелищем ангельской мужественности, убегали из дома прочь, и их больше никто не видел. Женщины нашего народа никогда себе такого не позволяли.
   Но в этом году пришла небывалая жара, и вся зелень в горах зачахла. Много коз умерло от голода. И ангелы в поисках красной пищи вскоре обнаружили, что в наших жилах течет тот же сладкий нектар. Мы возводили памятники, открыто ходили по улицам и были более легкой добычей, чем домашние козы. А еще гипты не разрешали нам носить оружие. Потому что так записано в договоре.
   От когтей ангелов погибли пятьдесят семь человек, десять из них – из моего родного клана. Слишком много. Мы должны убедить фаро, что нашествие – это его напасть, не наша. А для этого понадобится все коварство и изворотливость настоящей Змеи. Я думала об этом, пока шла по широкой главной улице, улице Памяти, к дворцу фаро.
   Поскольку гипты считали, что неприкрытые колени и лицо женщины пробуждают ненужное вожделение, пришлось предварительно закутаться. Я надела черное платье и штаны, скрывающие ноги, и черную шелковую накидку, оставляющую на виду только глаза. Но для строителя важно сохранять легкость движений, к тому же жара стояла страшная, поэтому я оставила открытыми живот и руки. Для гиптов эти части тела не казались чем-то особенным. Когда я уже шла ко дворцу, то сообразила, что мои руки и живот могут быть отличной мишенью для охотящихся ангелов. Я крепче вцепилась в Посох вождей. Затем взялась за него обеими руками. Меня они не захватят врасплох, как Исака, со спины. Я оглянулась, затем подняла голову и посмотрела вверх. Ничего, только чистая синева египетского небесного свода. Ни одна птаха не чертила по нему ленивые круги.
   Мне удалось добраться до дворца без помех. Улицы были пусты, как и небо. Обычно на улицах толпятся и галдят мои соотечественники и другие наемники гиптов. Сами же они передвигаются на повозках, запряженных ослами, и только по ночам – их разжиревшие, расползшиеся тела плохо переносят жару. И, поскольку ангелы являются дневными хищниками и ночью отдыхают от полетов, то гипты с ними встречаются очень редко.
   Я постучала в ворота дворца. Стражники – наемники из-за большой воды, чьи лица испещрены ритуальными шрамами, – открыли ворота. Я кивнула им. По меркам гиптов наш народ был выше рангом, чем эти наемники. Но наши священные книги гласят, что все люди равны, поэтому я и кивнула.
   Они не ответили на мое приветствие. По их вере наемники считаются мертвыми. Пока не вернутся в родной дом. А мертвым ни к чему быть любезными с окружающими.
   – Моша-ла, Моша-ла! – зачирикали вокруг.
   Все двадцать сыновей фаро ринулись ко мне, топоча маленькими ножками по полу. Мальчишки еще не набрали огромного веса, что свойственно взрослым гиптам, поэтому окружили меня и повисли, словно обезьянки. При дворе меня любили, поскольку я, как настоящая мудрая Змея, умела придумывать занимательные истории.
   – Моша-ла, расскажи нам сказку!
   Я подняла над головой Посох, и удивленные ребятишки отпрянули. Не придется мне больше рассказывать им сказок.
   – Мне нужно увидеть вашего отца, великого фаро, – сказала я.
   Они прыснули прочь, стуча ножками и причмокивая на бегу, туда, откуда доносились дразнящие ароматы готовой еды. Я двинулась следом, зная, что взрослые гипты наверняка сидят в трапезной, где проходит очередной пир, длящийся дни напролет.
   Новая пара черных наемников распахнула передо мной двери. Эти были уже из другого племени – жилистые и высокие, шрамы на их руках казались редким украшением из черных бусин. Проходя, я кивнула. На их лицах не отразилось ни тени чувств.