Страница:
— О Боже! — воскликнула она и нырнула под стол посмотреть.
Вот она — пудреница с зеркальцем внутри! Твердая и гладкая, как раз сгодится для ее целей.
Пудреница как-то случайно оказалась возле ножки стула виконта, и тянуться до нее было далековато.
— Я возьму, — раздалось у нее над головой.
Не успела она поднять голову, как он оказался вместе с ней под столом. Он снял шляпу. Волосы его оказались темнее и длиннее, чем она предполагала, — длиннее, чем это было принято, и слегка вились. Сердце ее бешено забилось «О да, ваше сиятельство, вы уж это для меня сделаете», — сказала она себе. Но темнота под столом будила и иные желания, кроме вожделенного отпечатка. И эти желания имели прямое отношение к тому, как он смотрел на нее своими! круглыми, с тяжелыми веками глазами, смотрел так, что кровь бросилась ей в лицо.
Она резко отпрянула и уже через мгновение сидела на своем стуле прямо, словно аршин проглотила, в то время как он стоял перед ней на колене. У него были слишком уж галантные манеры, подумала Эмма. Или стремление добиться признательности от тех, чьими услугами он пользовался? Интересно, он спит с горничными? С прачками? Он заинтересовался ею как женщиной, Эмма готова была поставить на это все имеющиеся у нее деньги. При том, что она была всего лишь секретаршей. Чего, спрашивается, он хотел добиться, посылая ей эти долгие горячие взгляды?
И тогда она сама себе улыбнулась. Он заинтересовался ею как женщиной. Когда последний раз с ней случалось что-то подобнее? О нет, когда в последний раз с ней случалось что-то подобное и она испытала хоть что-то в ответ? Разница есть, и существенная. Годы! Хотя виконт едва ли принадлежал к ее любимому типу. Ее всегда тянуло к «плохим мальчикам», непостоянным, ветреным, всегда идущим против правил. Боже, неужели она наконец повзрослела?
Впрочем, нет. Когда он вновь оказался рядом с ней сидящим на стуле, она вспомнила его письма, полные яда, его нежелание подчиниться приговору суда, его мрачные, без тени улыбки, взгляды и вздохнула про себя: «Нет, Эмма, ты не выросла».
Он протянул ей пудреницу затянутой в перчатку рукой. Он также выложил на стол ее ручку, ее шляпку, ее расческу с выломанным зубцом и вчерашний список необходимых Дел, где она четко и крупно написала:
«— накормить Джованни оставшейся с ужина печенкой
— отнести непроданный хлеб в церковь
— порвать прохудившееся полотенце на тряпки».
Эмма снова покраснела, злясь на себя за то, что краснеет так часто и так много. За всю жизнь она столько не краснела, сколько за сегодняшний день.
Монт-Виляр сказал:
— Надеюсь, я ничего не испачкал чернилами. — И действительно, палец в чернилах он держал далеко на отлете.
У Эммы во рту пересохло, и язык отчего-то отказывался шевелиться во рту. Лицо еще сильнее пыхнуло жаром.
— Я сегодня такая неловкая, — пробормотала она. В самом деле. Столько шума из ничего. Вернее, с нулевым результатом. Ничего у нее не получалось. Уже четыре месяца, как она билась над единственной проблемой — и на могла сдвинуть ее с мертвой точки. И все из-за него, из-за этого человека. Она была в отчаянии. Ей хотелось завыть, влезть на стол и завизжать в голос: «Вы знаете, что сделал этот никчемный человечишка? Этот ублюдок, до которого мне нет никакого дела, потому что я покончила с плохими мальчиками и даже с бывшими плохими мальчиками, которым повезло исправиться? Вы хоть понятие имеете о том что может сойти с рук тому, кто наделен властью и деньгами? А ему, негодяю, ему на всех наплевать! Вот в этом весь фокус. Им никогда нет ни до чего дела. Кто-то должен задать этому напыщенному лорду урок...»
Внутри у нее все клокотало.
С этого момента все покатилось куда быстрее. Неудивительно, что все эти законники готовы были оказать ему какое угодно одолжение. Его финансовая жизнь могла обеспечить средствами к существованию целое поколение выпускников всех четырех лондонских школ барристеров. Последние бумага совершили традиционный круг, согласованы и утверждены. Она раздраженно перебирала ногами и пару раз на самом деле пнула Стюарта.
— Извините, — сказала она. Он снова на нее посмотрел.
Что заставило ее улыбнуться и сказать более ласково:
— Простите, ваше сиятельство. Я не хотела вас задеть. — Разумеется, она бы предпочла свалить его на пол вместе со стулом.
В следующее мгновение он встал, натягивая перчатки.
— Я бы хотел, чтобы к завтрашнему дню все было улажено, — сказал он гладко, без запинок и даже с некоторой вопросительной интонацией, придававшей высказыванию характер вежливой просьбы. Впрочем, о том, что это приказ, догадались все.
— Завтра? — Управляющий банком привстал, слова застряли у него в горле. — Но мы не можем...
Виконт задержался, чтобы как следует натянуть перчатку, и бросил на управляющего банком ледяной взгляд.
И в этот неподходящий момент Эмма вдруг вспомнила, как называется ткань его пальто. Викунья. Шерсть из ламы викуньи. Верх из викуньи, внутри мех шиншиллы. Странные слова. Старые слова. Слова из прошлого, слова, которые она долго не слышала. Это пальто стоило больше, чем половина английского поместья средней руки. Такое нежное, такое шелковистое прикосновение... Эмма почувствовала, как мех скользнул по руке, когда виконт быстрым и уверенным движением перекинул пальто через руку. Она совсем не против была бы построить на этой шелковистой глади крохотный коттедж и жить там. Только вначале надо было вытряхнуть из него виконта.
Должно быть, она произнесла слово «викунья» вслух, ибо все присутствующие на нее посмотрели.
Затем, с сияющим лицом, точно ему пришла в голову замечательная мысль, управляющий сказал::
— Мисс Маффин, у вас замечательные рекомендации...
— Мисс Маффин? — переспросил виконт, глядя на нее.
— Молли Маффин, — сказала она. Эмме нравилось выбирать себе дурацкие имена, когда она не могла воспользоваться собственным.
Управляющий банком прочистил горло и начал заново:
— В ваших отличных рекомендациях говорится, что вы также знаете, как вести бухгалтерский учет.
Верно. На этот счет она могла бы получить и самые настоящие отличные рекомендации.
Несколько лет назад «Молли Маффин» занималась бухгалтерским учетом для епископа. И еще заваривала ему чай и бегала за рогаликами через дорогу к булочнику. На самом деле в бухгалтерском учете она разбиралась куда лучше, чем в печатании на машинке или стенографии, но и в работе на епископа сильной стороной ее было умение всегда донести булочки горячими к горячему чаю.
Эмма вздохнула. Ей не хотелось задерживаться на всю ночь ради их с виконтом дел. Пусть нанимают бухгалтера.
— Видите ли, наш бухгалтер в отгуле до завтрашнего дня. Мы думали... — Мистер Хемпл сделал паузу, затем улыбнулся. — Если бы вы согласились нам помочь, мы бы компенсировали вам потраченное время.
Нет уж. Сколько может стоить кропотливая ночная работа по переписыванию циферок в особые колонки, и не дай Бог ошибиться в дате или сумме! А она-то знала, сколько документов прошло сегодня через руки присутствующих.
— Я должна ехать домой к моему престарелому отцу, — с нежнейшей улыбкой заявила Эмма.
— Но он мог бы подождать пару...
— Он нуждается в помощи. Он хромой.
— Но пара часов в ту или иную сторону ничего не решают...
— И глухой.
— Мы хорошо заплатим. — Управляющий заколебался, пытаясь определить сумму, которой бы не было впоследствии жалко.
Эмма поджала губы и подняла кверху глаза. Ситуация ей совсем не нравилась. Но какая-то не вполне оформившаяся мысль уже зашевелилась у нее в голове. Бухгалтерские книги... Она, возможно, что-то сумеет оттуда извлечь, внести кое-какие изменения. Такие вещи делались более сложно, чем просто подделка чека, но из-за дурацкого синего отпечатка подделать подпись Эйсгарта практически невозможно. А вот словчить с записями — возможно. Четыре шиллинга в час за сверхурочную работу — такие деньги для женщины были находкой, хотя бухгалтеру-мужчине они, безусловно, заплатили бы больше.
Эмма могла бы поторговаться и выудить у них восемь или даже десять шиллингов в час, пользуясь отчаянным положением банкиров. Но Эмма не хотела вызывать у них подозрений. Она кивнула, скромно опустив голову, и прошептала:
— Вы так щедры. Уверена, что мой отец порадовался бы... — она жалобно подняла глаза и закончила: — новым очкам. Видите ли, он к тому же почти слепой.
Откуда-то сверху раздался ровный голос виконта:
— Сколько лет вашему отцу?
Эмме его голос показался похожим на рокот прибоя.
Она посмотрела на виконта. Тот стоял со скрещенными на груди руками, в шляпе, низко надвинутой на лоб. Он был в пальто. В своем роскошном пальто. Эмма в который раз поразилась тому, насколько он интересен. Он стоял прямо, на слегка расставленных для устойчивости ногах. Они с виконтом были ровесники, но он казался куда сильнее ее, Эммы, опаленным жизнью.
В его взгляде было нечто, заставившее думать, что он не так легковерен, как прочие. Не то чтобы она заметила, что он ее раскусил, но он был менее чем остальные, падок на сентиментальные уловки.
— Девяносто два, — ответила Эмма, что почти соответствовало истине. Если бы ее отец, непревзойденный мастер по стрижке баранов, был жив, ему бы именно столько и было. Тогда договорились, — поспешил сказать управляющий и встал. — Мы обо всем позаботимся, и уже завтра к обеду ваши счета войдут в силу. Чеки на большие суммы можно будет получать к концу недели. — Управляющий любезно улыбнулся кивнувшему в знак согласия виконту.
Виконт развернулся, чтобы уходить. Эмма все смотрела на него и не могла налюбоваться. И дело не только в его экзотической, броской и очень дорогой одежде. Дело было и в нем самом. Хотя это пальто придавало ему облик героя русской драмы, в которой всего переизбыток — и чувств, и трагедии, и прочего. Наверное, такое пальто носил в Санкт-Петербурге Каренин. Эмма сама никогда не была в России, но книгу русского писателя Толстого прочитала. И решила, что пальто прямо оттуда.
Оттуда же, в смысле — из России, шли к виконту и некоторые денежные поступления. Судя по тем документам, что Эмма имела на руках, у виконта в России были земли. Там, вероятнее всего, он приобрел и те вещи, что были на нем. Отсюда его вкусы — континентальный изыск с восточным ароматом.
Между тем виконт накинул на свое пальто серый широкий шарф. И этот шарф был куда роскошнее того, что позволил бы себе англичанин. А жилет из ярко-синего шелка словно выкроен из небесной лазури. Да, виконт Монт-Виляр был настоящим произведением искусства.
Она видела, как он поежился, прежде чем выйти в холодные зимние сумерки. Им в разные стороны, подумала Эмма с некоторым сожалением. И жизнь его так не похожа на ее жизнь. И в то же время она чувствовала с ним странное родство. Или, возможно, то была лишь симпатия. Новый виконт не был настолько денди, насколько он был иностранцем. Безусловно, обладающий только ему присущим стилем, этот молодой человек был настолько же вне поля оценок всей этой типично английской ярмарки тщеславия, как был бы, скажем, турецкий султан. Или царь. Чужой в собственной стране, унаследовав имение в графстве, в котором не чувствовал себя своим, он не мог быть своим для соседей по десяткам различных причин, и его долгое пребывание за границей — лишь одна из них. Пусть у него будет власть, но друзей обрести ему будет непросто.
И, принимая во внимание частоту его улыбок — за весь день он ни разу не удосужился растянуть губы, — едва ли у него и на сегодняшний момент друзей много. Слуги, вассалы — это да, но не друзья.
В какой-то момент она почувствовала жалость к нему, сочувствие. Вот он, на вид такой уверенный, такой довольный собой. Такой неприступный, далекий.
Затем он торопливо вышел, в то время как остальные продолжали одеваться, натягивать шляпы... «Бедняга», — подумала Эмма.
Управляющий банком и его заместитель ждали, пока виконт уйдет, чтобы достать свои гроссбухи и разложить на столе перед Эммой.
Эмма не вполне понимала, что должна с ними делать, но на всякий случай их открыла. И — Господи Иисусе, Пресвятая Дева! — это было все равно, что развернуть драгоценный подарок. Молитвы ее наконец были услышаны. Здесь содержались все трансакции Объединенного йоркширского банка за прошедший декабрь. Она пробежала взглядом колонки цифр. Все вполне стандартно. Эмма улыбнулась и взяла ручку. Они рассчитывали, что она внесет записи о прохождении счетов виконта в течение дня. Она сама, своей рукой, будет писать то, что сочтет необходимым!
Эмма приходила во все большее возбуждение. Конечно, придется все правильно вписать и на нужных страницах. Ее работу могут проверить. Но сам гроссбух был сшит из многих страниц, а белошвейкой она была совсем неплохой. Эмма начала работу, казалось бы, рутинную, но творческий подход превращал ее труд в праздник.
Эмма могла расшить гроссбух и вытащить любую старую страницу по своему выбору, благо недописанных листов имелось в избытке. Если бы ей дали время, она могла бы вообще все переиначить, а почерки она имитировала так умело, что комар носа не подточит. Но вся прелесть заключалась в том, что ей не надо было забирать деньги сегодня. Среди документов виконта она нашла чек на пятьдесят шесть фунтов восемь шиллингов. Сумма, близкая к искомой. Она придумает третий счет в банке-филиале на имя, очень близкое к имени Эйсгарт, затем просто подпишет чек для перевода на этот новый счет, запустит его в банковскую систему, а деньги заберет попозже. Ничего нового, ничего лишнего. Всего лишь крохотный переадресованный счет, каждый пенни которого аккуратно занесен в банковские книги и в счета Монт-Виляра.
«Прекрасно», — подумала Эмма. Совершенный план. И по непонятным причинам испытала легкое чувство вины или сожаления — откуда бы ему взяться? Эмма честно призналась себе, что отчасти причина в том, что ее потянуло к виконту как к мужчине. Она бы хотела увидеть его вновь, поговорить с ним, какой бы опасностью это для нее ни обернулось. Порыв был вызван этими глупыми женскими эстетическими воззрениями, проявляющимися, скажем, когда дама заходит в помещение и отчего-то из сотни мужчин замечает лишь одного. Почему? Непонятно. Из-за особого наклона головы, из-за особой манеры двигать скулами при жевании — мало ли еще из-за чего!
Или потому, что у него на лбу написано: мошенник и негодяй. Именно с такими мужчинами она предпочитала иметь дело. С двумя она завела шашни, за одного такого вышла замуж и с полудюжиной мужчин такого сорта имела негласные, но от этого не менее прочные связи. Однако «мошенник и негодяй» — не вполне подходящие определения для члена палаты лордов. В самом деле. Мошенник и негодяй не пустился бы на ночь глядя в Лондон, чтобы принять участие в голосовании. Из инфернального Монт-Виляру была присуща лишь меланхолия. Так что в нем ее привлекало?
Мрачность. Мрак. Это слово заставило вспомнить кое-что из истории. Семейной истории Монт-Виляров. Неудивительно, что этот человек столь мрачен. Мать его, пока была жива, являлась постоянным объектом жалости. Муж оставил ее наутро после брачной ночи. Насколько помнилось Эмме, об этом долго судачили. Настоящий скандал в благородном семействе. Но самого события Эмма, естественно, помнить не могла. А вот что она действительно помнила, так это то, что мать Стюарта была безобразной. Анна-Уродина — так звали ее в деревне. Отец Стюарта, старший сын обедневшего виконта, был вынужден жениться на ней под давлением семьи. Все деньги, по поводу которых вели сейчас спор дядя Стюарта и он сам, принадлежали матери.
Деревенские истории и слухи. Трудно было понять, что из них правда. И все же позиция отца Стюарта, открыто противопоставившего себя семье, давала основание воспринимать его как «агнца, отданного на заклание ради золотого тельца». Впрочем, на ягненка отец Стюарта похож не был. Он скорее внушал ужас, чем сострадание. Заполучив приданое жены, он отправился в Лондон, и то, что он там вытворял, заставляло некоторых бледнеть от страха, его поступки сделали его знаменитым. Когда отец Стюарта вернулся в Данорд, чтобы заявить права на своего отпрыска, люди говорили, что мальчику повезло потому, что жить он будет не с отцом, а в какой-то частной школе. Собственно, отец забрал его из дома совсем не потому, что ему недоставало общения с сыном, а лишь назло его матери, которую от всей души ненавидел.
Эмма попыталась освежить в памяти обстоятельства смерти виконта. Она помнила, что умер он при трагических обстоятельствах, но детали происшедшего как-то стерлись. Впрочем, мальчик в замке на холме рос в такой нездоровой обстановке, что не мог не стать человеком тихим и замкнутым.
Жалость, сочувствие — вот что тогда она испытывала к нему. И если Стюарт вырос в человека надменного и трудного в общении, то уж, во всяком случае, он был лучше, чем его отец. Хотя Стюарт — сам человек взрослый и должен отвечать за свои поступки.
Эмма взглянула на записи и заморгала. Да, здесь были прописаны трансакции с различными отдаленными филиалами. Еще одна запись — все равно что соломинка в стогу сена, никто не заметит. Эмма вздохнула с облегчением. Насладиться справедливым возмездием ей не дали, но так или иначе компенсацию она получит. Шесть недель она этого ждала. И вот решение пришло к ней само в виде колонок цифр.
Эмма с ласковой улыбкой посмотрела на мистера Хемпла.
— Мне понадобится чай и еще одно перо, если у вас есть. — «И пока вы будете отсутствовать, я припрячу ножницы».
Эмма склонилась над книгами, размышляя. «Перевернись, мое сердечко. Вначале я хочу остричь тебе животик. А потом и спинку. И тебе станет легче, возможно, даже приятнее, чем было до этого. Нам обоим будет хорошо. Позволь Эмме провести тебя в танце».
Глава 3
Стюарт ждал у подъезда банка в карете, забившись в дальний угол. Кожаный экран плотно прикрывал окно экипажа, защищая от пронизывающего ветра, в то время как дверца кареты оставалась открытой. Он сидел в своем углу, надвинув на лоб шляпу, подняв воротник пальто и спрятав подбородок в пышные складки шарфа. Ему было хорошо и комфортно — комфортно уже от того, что он никуда не спешил: просто сидел себе в расслабленном состоянии на уютном месте после нескольких месяцев кряду беспрерывных перемещений.
Его кучер уже не раз высказывал обеспокоенность по поводу непонятной задержки.
— Пять минут, — в который раз сказал ему Стюарт. Они уже прождали двадцать. Кучер был прав: виконта Монт-Виляра ждали в десятке разных мест, но только не здесь. Стюарт мысленно повторил свой титул. Виконт Монт-Виляр. Теперь он уже мог слышать эти слова без внешних гримас, но и без внутреннего содрогания. Он больше не крутил головой, пытаясь отогнать взглядом образ отца. У нового виконта проблем было сотни, и, чтобы решить их, потребовалось сделать во сто крат больше.
И все же Стюарт продолжал сидеть в своем углу. Глаза его были закрыты, он словно и не хотел понимать того, что свет доставляет массу неудобств другим, как словно бы и не чувствовал ни холода, ни зябкой жути зимней ночи, когда все живое стремится поближе к теплу и дому. Стюарт слышал, как переминались с ноги на ногу лакеи на запятках — карета слегка покачивалась, натужно скрипели рессоры. Он чувствовал, как теряют терпение кони. Все было готово к движению, и все же они медлили.
Снег повалил сильнее. Стоило Стюарту разомкнуть веки, как в глазах начинала мелькать снежная круговерть. Снег через раскрытую дверцу залетал в карету. Стюарт оставался бесстрастен. В Йоркшире снег был похож на пух. Снежинки — крохотные кристаллики — лепились одна ж другой и ложились сугробами, как самая лучшая перина. Словно снежные облака были «думками» — столь любимыми в России пуховыми подушками, которые кто-то вспорол снизу так, что их содержимое, паря и кружась, все падало и падало на землю. Англичане и понятия не имели о настоящем холоде — таком лютом, что способен сковать льдом море. В Финляндии холодно. В Йоркшире так себе — go умеренно. Была зима, прекрасное время, чтобы посидеть у огня, выпить немного бренди, прижаться к теплому и мягкому телу под горой одеял, согреться под ними.
Собственно, в этом и состояла цель его пребывания здесь. Добиться того, чтобы теплое тело лежало сегодня в кровати, тесно прижатое к его собственному. Теплое и страстное. И без всяких там осложнений. Легкость доступа к телу — это очень важно. Иначе и затевать ничего не стоит. У виконта Монт-Виляра и так хватало сложностей, чтобы искать их еще и в общении с женщинами. Ни на что другое у него просто не было времени, лишь на плодотворное общение сроком в одну ночь. Спасибо, дорогая, и прощай. Не поминай лихом.
Однако Монт-Виляр радовался уже тому, что у него возникло стремление побыть с женщиной хотя бы одну ночь. За все четыре месяца пребывания в Англии у него так ни разу и не возникло подобного желания. Ни единого всплеска мужского интереса. Он начал было думать, что теперь волноваться его могут заставить лишь денежные проблемы и махинации дяди Леонарда. Каждый новый день открывал новый поворот, какую-то новую уловку, с тем чтобы разлучить Стюарта, который к этому времени должен был бы стать одним из самых богатых людей Англии, с его деньгами. Сегодняшний день должен был бы помочь в решении проблемы, но до полной и окончательной победы было еще очень далеко.
Впрочем, сегодняшний день был успешным хотя бы потому, что помог решению проблемы, мешающей в более точных сферах, чем бренный металл.
Он слегка вздрогнул, но при этом почувствовал сильный ток крови внизу живота. И ощущение было приятным, многообещающим. И все благодаря женщине в банке. Он даже не помнил, что в ней так уж ему понравилось, но факт оставался фактом — не так много англичанок могли бы его побудить сидеть на холоде и ждать. Он терпеливо ждал ее появления, ибо понимал, что рано или поздно она должна проголодаться, а в банке еды не было. Судя по ее комплекции, морить себя голодом эта дама не привыкла. На ее костях мяса было даже с избытком.
Мясо на костях. Да, ему это нравилось. Он сидел, согретый приятным предвкушением, стараясь вспомнить, что еще в ней ему понравилось. Он помнил ее довольно расплывчато. Она...
Что она собой представляла? Какое слово могло вместить общее о ней представление? Подумав, он остановился на «милашке». Вся из золотистых кудрей и незабудково-синих глаз. В платье, которое выглядело так (и ткань, и фасон, и размер), словно она купила его в возрасте четырнадцати лет. Ах, четырнадцатилетняя деревенская проститутка... Возможно, в этом все дело. Возможно, он становился извращенцем в большей степени, чем ожидал от себя. Но эта «проститутка» была старше четырнадцати — правда, он не мог сказать насколько. Она выглядела очень юной. И так услужлива, так очевидно впечатлена его внешностью, так женственна...
Стюарт мысленно улыбнулся и запахнул полы пальто. Ему нравилось производить впечатление, особенно на женщин. Он вновь прикрыл глаза, приговаривая: доступная. Он не ожидал от себя, мужчины богатого и красивого, способности и желания пойти на определенные жертвы ради никчемной секретарши, особенно если хотя бы половина того, что она наболтала о своем отце-инвалиде, правда.
Однако первая жертва была налицо — ему пришлось прождать целых сорок пять минут (еще немного — и его слуги подняли бы мятеж), прежде чем двери банка открылись и она выпорхнула наружу — маленькая торопливая толстушка. Не дав ей уйти далеко, кучер виконта остановил ее, направив к открытой дверце кареты. Она подошла, остановилась, озадаченно моргая. Ее миловидное бледное личико сияло. И само оно было крупное и сливочное, как луна; кожа гладкая, без единого изъяна. Голубоглазое пшенично-английское лицо. Эмма разглядывала салон кареты, но его, Стюарта, кажется, так и не заметила. «Очевидно, здесь слишком тесно», — подумал виконт.
Она подпрыгнула, когда он спросил:
— Не хотите ли перекусить?
Стюарт был уверен, что своим вопросом совершенно застал ее врасплох. Она вообще не знала, есть ли кто в карете или та пуста.
Вместо ответа она уставилась в тот угол, откуда-то донесся голос. Он успел насладиться ее растерянностью. Ему нравилось неравенство их положений: он видел ее совершенно ясно, она же лишь догадывалась о его присутствии. Он сразу ухватил момент, когда она заметила носок его сапога. Он тускло мерцал в темноте. Она прислонилась к дверце кареты, осмелилась даже чуть просунуть голову внутрь. На лице ее застыло смешанное выражение изумления, осторожности, некоторого испуга. Словно взгляд косули, подумал Стюарт.
— Так как насчет ленча? — еще раз спросил Стюарт и только сейчас вспомнил, что время даже английского ленча давно прошло.
— Что? Нет! — быстро ответила она, отшатнувшись.
В темноте он приподнял бровь. Нет? Почему бедная молодая женщина отказывается поесть с богатым мужчиной? Ошибка, ее нужно исправить. Стюарт постучал затянутой в перчатку рукой по кожаному экрану на окне и сказал:
— Заходите.
— Боже, нет! — Она отступила. Казалось, она готова бежать опрометью от него и в то же время так поражена, что ноги словно приросли к земле.
Хорошо. Удивление — это хорошо.
— Тогда я выйду.
Стюарт приподнял свое длинное тело, склонился вперед и вниз. Шляпу ему пришлось придержать в руках — она не помещалась в дверном проеме. Он выглянул на свет простоволосый, а девушка отступила еще на шаг, задев своей довольно крупной нижней частью обтянутые кожей перила открытой дверцы. Это ее еще больше испугало, она подалась вперед и упала бы, если бы Стюарт не поддержал ее. Фактически он поймал ее в свои объятия. Несмотря на обилие зимних одежд, она показалась ему легкой. Под своим изношенным серым пальто, деревенским клетчатым платком, концы которого были спрятаны под пальто, голубым шерстяным шарфом, намотанным поверх воротника, она Дрожала, как испуганный кролик.
Вот она — пудреница с зеркальцем внутри! Твердая и гладкая, как раз сгодится для ее целей.
Пудреница как-то случайно оказалась возле ножки стула виконта, и тянуться до нее было далековато.
— Я возьму, — раздалось у нее над головой.
Не успела она поднять голову, как он оказался вместе с ней под столом. Он снял шляпу. Волосы его оказались темнее и длиннее, чем она предполагала, — длиннее, чем это было принято, и слегка вились. Сердце ее бешено забилось «О да, ваше сиятельство, вы уж это для меня сделаете», — сказала она себе. Но темнота под столом будила и иные желания, кроме вожделенного отпечатка. И эти желания имели прямое отношение к тому, как он смотрел на нее своими! круглыми, с тяжелыми веками глазами, смотрел так, что кровь бросилась ей в лицо.
Она резко отпрянула и уже через мгновение сидела на своем стуле прямо, словно аршин проглотила, в то время как он стоял перед ней на колене. У него были слишком уж галантные манеры, подумала Эмма. Или стремление добиться признательности от тех, чьими услугами он пользовался? Интересно, он спит с горничными? С прачками? Он заинтересовался ею как женщиной, Эмма готова была поставить на это все имеющиеся у нее деньги. При том, что она была всего лишь секретаршей. Чего, спрашивается, он хотел добиться, посылая ей эти долгие горячие взгляды?
И тогда она сама себе улыбнулась. Он заинтересовался ею как женщиной. Когда последний раз с ней случалось что-то подобнее? О нет, когда в последний раз с ней случалось что-то подобное и она испытала хоть что-то в ответ? Разница есть, и существенная. Годы! Хотя виконт едва ли принадлежал к ее любимому типу. Ее всегда тянуло к «плохим мальчикам», непостоянным, ветреным, всегда идущим против правил. Боже, неужели она наконец повзрослела?
Впрочем, нет. Когда он вновь оказался рядом с ней сидящим на стуле, она вспомнила его письма, полные яда, его нежелание подчиниться приговору суда, его мрачные, без тени улыбки, взгляды и вздохнула про себя: «Нет, Эмма, ты не выросла».
Он протянул ей пудреницу затянутой в перчатку рукой. Он также выложил на стол ее ручку, ее шляпку, ее расческу с выломанным зубцом и вчерашний список необходимых Дел, где она четко и крупно написала:
«— накормить Джованни оставшейся с ужина печенкой
— отнести непроданный хлеб в церковь
— порвать прохудившееся полотенце на тряпки».
Эмма снова покраснела, злясь на себя за то, что краснеет так часто и так много. За всю жизнь она столько не краснела, сколько за сегодняшний день.
Монт-Виляр сказал:
— Надеюсь, я ничего не испачкал чернилами. — И действительно, палец в чернилах он держал далеко на отлете.
У Эммы во рту пересохло, и язык отчего-то отказывался шевелиться во рту. Лицо еще сильнее пыхнуло жаром.
— Я сегодня такая неловкая, — пробормотала она. В самом деле. Столько шума из ничего. Вернее, с нулевым результатом. Ничего у нее не получалось. Уже четыре месяца, как она билась над единственной проблемой — и на могла сдвинуть ее с мертвой точки. И все из-за него, из-за этого человека. Она была в отчаянии. Ей хотелось завыть, влезть на стол и завизжать в голос: «Вы знаете, что сделал этот никчемный человечишка? Этот ублюдок, до которого мне нет никакого дела, потому что я покончила с плохими мальчиками и даже с бывшими плохими мальчиками, которым повезло исправиться? Вы хоть понятие имеете о том что может сойти с рук тому, кто наделен властью и деньгами? А ему, негодяю, ему на всех наплевать! Вот в этом весь фокус. Им никогда нет ни до чего дела. Кто-то должен задать этому напыщенному лорду урок...»
Внутри у нее все клокотало.
С этого момента все покатилось куда быстрее. Неудивительно, что все эти законники готовы были оказать ему какое угодно одолжение. Его финансовая жизнь могла обеспечить средствами к существованию целое поколение выпускников всех четырех лондонских школ барристеров. Последние бумага совершили традиционный круг, согласованы и утверждены. Она раздраженно перебирала ногами и пару раз на самом деле пнула Стюарта.
— Извините, — сказала она. Он снова на нее посмотрел.
Что заставило ее улыбнуться и сказать более ласково:
— Простите, ваше сиятельство. Я не хотела вас задеть. — Разумеется, она бы предпочла свалить его на пол вместе со стулом.
В следующее мгновение он встал, натягивая перчатки.
— Я бы хотел, чтобы к завтрашнему дню все было улажено, — сказал он гладко, без запинок и даже с некоторой вопросительной интонацией, придававшей высказыванию характер вежливой просьбы. Впрочем, о том, что это приказ, догадались все.
— Завтра? — Управляющий банком привстал, слова застряли у него в горле. — Но мы не можем...
Виконт задержался, чтобы как следует натянуть перчатку, и бросил на управляющего банком ледяной взгляд.
И в этот неподходящий момент Эмма вдруг вспомнила, как называется ткань его пальто. Викунья. Шерсть из ламы викуньи. Верх из викуньи, внутри мех шиншиллы. Странные слова. Старые слова. Слова из прошлого, слова, которые она долго не слышала. Это пальто стоило больше, чем половина английского поместья средней руки. Такое нежное, такое шелковистое прикосновение... Эмма почувствовала, как мех скользнул по руке, когда виконт быстрым и уверенным движением перекинул пальто через руку. Она совсем не против была бы построить на этой шелковистой глади крохотный коттедж и жить там. Только вначале надо было вытряхнуть из него виконта.
Должно быть, она произнесла слово «викунья» вслух, ибо все присутствующие на нее посмотрели.
Затем, с сияющим лицом, точно ему пришла в голову замечательная мысль, управляющий сказал::
— Мисс Маффин, у вас замечательные рекомендации...
— Мисс Маффин? — переспросил виконт, глядя на нее.
— Молли Маффин, — сказала она. Эмме нравилось выбирать себе дурацкие имена, когда она не могла воспользоваться собственным.
Управляющий банком прочистил горло и начал заново:
— В ваших отличных рекомендациях говорится, что вы также знаете, как вести бухгалтерский учет.
Верно. На этот счет она могла бы получить и самые настоящие отличные рекомендации.
Несколько лет назад «Молли Маффин» занималась бухгалтерским учетом для епископа. И еще заваривала ему чай и бегала за рогаликами через дорогу к булочнику. На самом деле в бухгалтерском учете она разбиралась куда лучше, чем в печатании на машинке или стенографии, но и в работе на епископа сильной стороной ее было умение всегда донести булочки горячими к горячему чаю.
Эмма вздохнула. Ей не хотелось задерживаться на всю ночь ради их с виконтом дел. Пусть нанимают бухгалтера.
— Видите ли, наш бухгалтер в отгуле до завтрашнего дня. Мы думали... — Мистер Хемпл сделал паузу, затем улыбнулся. — Если бы вы согласились нам помочь, мы бы компенсировали вам потраченное время.
Нет уж. Сколько может стоить кропотливая ночная работа по переписыванию циферок в особые колонки, и не дай Бог ошибиться в дате или сумме! А она-то знала, сколько документов прошло сегодня через руки присутствующих.
— Я должна ехать домой к моему престарелому отцу, — с нежнейшей улыбкой заявила Эмма.
— Но он мог бы подождать пару...
— Он нуждается в помощи. Он хромой.
— Но пара часов в ту или иную сторону ничего не решают...
— И глухой.
— Мы хорошо заплатим. — Управляющий заколебался, пытаясь определить сумму, которой бы не было впоследствии жалко.
Эмма поджала губы и подняла кверху глаза. Ситуация ей совсем не нравилась. Но какая-то не вполне оформившаяся мысль уже зашевелилась у нее в голове. Бухгалтерские книги... Она, возможно, что-то сумеет оттуда извлечь, внести кое-какие изменения. Такие вещи делались более сложно, чем просто подделка чека, но из-за дурацкого синего отпечатка подделать подпись Эйсгарта практически невозможно. А вот словчить с записями — возможно. Четыре шиллинга в час за сверхурочную работу — такие деньги для женщины были находкой, хотя бухгалтеру-мужчине они, безусловно, заплатили бы больше.
Эмма могла бы поторговаться и выудить у них восемь или даже десять шиллингов в час, пользуясь отчаянным положением банкиров. Но Эмма не хотела вызывать у них подозрений. Она кивнула, скромно опустив голову, и прошептала:
— Вы так щедры. Уверена, что мой отец порадовался бы... — она жалобно подняла глаза и закончила: — новым очкам. Видите ли, он к тому же почти слепой.
Откуда-то сверху раздался ровный голос виконта:
— Сколько лет вашему отцу?
Эмме его голос показался похожим на рокот прибоя.
Она посмотрела на виконта. Тот стоял со скрещенными на груди руками, в шляпе, низко надвинутой на лоб. Он был в пальто. В своем роскошном пальто. Эмма в который раз поразилась тому, насколько он интересен. Он стоял прямо, на слегка расставленных для устойчивости ногах. Они с виконтом были ровесники, но он казался куда сильнее ее, Эммы, опаленным жизнью.
В его взгляде было нечто, заставившее думать, что он не так легковерен, как прочие. Не то чтобы она заметила, что он ее раскусил, но он был менее чем остальные, падок на сентиментальные уловки.
— Девяносто два, — ответила Эмма, что почти соответствовало истине. Если бы ее отец, непревзойденный мастер по стрижке баранов, был жив, ему бы именно столько и было. Тогда договорились, — поспешил сказать управляющий и встал. — Мы обо всем позаботимся, и уже завтра к обеду ваши счета войдут в силу. Чеки на большие суммы можно будет получать к концу недели. — Управляющий любезно улыбнулся кивнувшему в знак согласия виконту.
Виконт развернулся, чтобы уходить. Эмма все смотрела на него и не могла налюбоваться. И дело не только в его экзотической, броской и очень дорогой одежде. Дело было и в нем самом. Хотя это пальто придавало ему облик героя русской драмы, в которой всего переизбыток — и чувств, и трагедии, и прочего. Наверное, такое пальто носил в Санкт-Петербурге Каренин. Эмма сама никогда не была в России, но книгу русского писателя Толстого прочитала. И решила, что пальто прямо оттуда.
Оттуда же, в смысле — из России, шли к виконту и некоторые денежные поступления. Судя по тем документам, что Эмма имела на руках, у виконта в России были земли. Там, вероятнее всего, он приобрел и те вещи, что были на нем. Отсюда его вкусы — континентальный изыск с восточным ароматом.
Между тем виконт накинул на свое пальто серый широкий шарф. И этот шарф был куда роскошнее того, что позволил бы себе англичанин. А жилет из ярко-синего шелка словно выкроен из небесной лазури. Да, виконт Монт-Виляр был настоящим произведением искусства.
Она видела, как он поежился, прежде чем выйти в холодные зимние сумерки. Им в разные стороны, подумала Эмма с некоторым сожалением. И жизнь его так не похожа на ее жизнь. И в то же время она чувствовала с ним странное родство. Или, возможно, то была лишь симпатия. Новый виконт не был настолько денди, насколько он был иностранцем. Безусловно, обладающий только ему присущим стилем, этот молодой человек был настолько же вне поля оценок всей этой типично английской ярмарки тщеславия, как был бы, скажем, турецкий султан. Или царь. Чужой в собственной стране, унаследовав имение в графстве, в котором не чувствовал себя своим, он не мог быть своим для соседей по десяткам различных причин, и его долгое пребывание за границей — лишь одна из них. Пусть у него будет власть, но друзей обрести ему будет непросто.
И, принимая во внимание частоту его улыбок — за весь день он ни разу не удосужился растянуть губы, — едва ли у него и на сегодняшний момент друзей много. Слуги, вассалы — это да, но не друзья.
В какой-то момент она почувствовала жалость к нему, сочувствие. Вот он, на вид такой уверенный, такой довольный собой. Такой неприступный, далекий.
Затем он торопливо вышел, в то время как остальные продолжали одеваться, натягивать шляпы... «Бедняга», — подумала Эмма.
Управляющий банком и его заместитель ждали, пока виконт уйдет, чтобы достать свои гроссбухи и разложить на столе перед Эммой.
Эмма не вполне понимала, что должна с ними делать, но на всякий случай их открыла. И — Господи Иисусе, Пресвятая Дева! — это было все равно, что развернуть драгоценный подарок. Молитвы ее наконец были услышаны. Здесь содержались все трансакции Объединенного йоркширского банка за прошедший декабрь. Она пробежала взглядом колонки цифр. Все вполне стандартно. Эмма улыбнулась и взяла ручку. Они рассчитывали, что она внесет записи о прохождении счетов виконта в течение дня. Она сама, своей рукой, будет писать то, что сочтет необходимым!
Эмма приходила во все большее возбуждение. Конечно, придется все правильно вписать и на нужных страницах. Ее работу могут проверить. Но сам гроссбух был сшит из многих страниц, а белошвейкой она была совсем неплохой. Эмма начала работу, казалось бы, рутинную, но творческий подход превращал ее труд в праздник.
Эмма могла расшить гроссбух и вытащить любую старую страницу по своему выбору, благо недописанных листов имелось в избытке. Если бы ей дали время, она могла бы вообще все переиначить, а почерки она имитировала так умело, что комар носа не подточит. Но вся прелесть заключалась в том, что ей не надо было забирать деньги сегодня. Среди документов виконта она нашла чек на пятьдесят шесть фунтов восемь шиллингов. Сумма, близкая к искомой. Она придумает третий счет в банке-филиале на имя, очень близкое к имени Эйсгарт, затем просто подпишет чек для перевода на этот новый счет, запустит его в банковскую систему, а деньги заберет попозже. Ничего нового, ничего лишнего. Всего лишь крохотный переадресованный счет, каждый пенни которого аккуратно занесен в банковские книги и в счета Монт-Виляра.
«Прекрасно», — подумала Эмма. Совершенный план. И по непонятным причинам испытала легкое чувство вины или сожаления — откуда бы ему взяться? Эмма честно призналась себе, что отчасти причина в том, что ее потянуло к виконту как к мужчине. Она бы хотела увидеть его вновь, поговорить с ним, какой бы опасностью это для нее ни обернулось. Порыв был вызван этими глупыми женскими эстетическими воззрениями, проявляющимися, скажем, когда дама заходит в помещение и отчего-то из сотни мужчин замечает лишь одного. Почему? Непонятно. Из-за особого наклона головы, из-за особой манеры двигать скулами при жевании — мало ли еще из-за чего!
Или потому, что у него на лбу написано: мошенник и негодяй. Именно с такими мужчинами она предпочитала иметь дело. С двумя она завела шашни, за одного такого вышла замуж и с полудюжиной мужчин такого сорта имела негласные, но от этого не менее прочные связи. Однако «мошенник и негодяй» — не вполне подходящие определения для члена палаты лордов. В самом деле. Мошенник и негодяй не пустился бы на ночь глядя в Лондон, чтобы принять участие в голосовании. Из инфернального Монт-Виляру была присуща лишь меланхолия. Так что в нем ее привлекало?
Мрачность. Мрак. Это слово заставило вспомнить кое-что из истории. Семейной истории Монт-Виляров. Неудивительно, что этот человек столь мрачен. Мать его, пока была жива, являлась постоянным объектом жалости. Муж оставил ее наутро после брачной ночи. Насколько помнилось Эмме, об этом долго судачили. Настоящий скандал в благородном семействе. Но самого события Эмма, естественно, помнить не могла. А вот что она действительно помнила, так это то, что мать Стюарта была безобразной. Анна-Уродина — так звали ее в деревне. Отец Стюарта, старший сын обедневшего виконта, был вынужден жениться на ней под давлением семьи. Все деньги, по поводу которых вели сейчас спор дядя Стюарта и он сам, принадлежали матери.
Деревенские истории и слухи. Трудно было понять, что из них правда. И все же позиция отца Стюарта, открыто противопоставившего себя семье, давала основание воспринимать его как «агнца, отданного на заклание ради золотого тельца». Впрочем, на ягненка отец Стюарта похож не был. Он скорее внушал ужас, чем сострадание. Заполучив приданое жены, он отправился в Лондон, и то, что он там вытворял, заставляло некоторых бледнеть от страха, его поступки сделали его знаменитым. Когда отец Стюарта вернулся в Данорд, чтобы заявить права на своего отпрыска, люди говорили, что мальчику повезло потому, что жить он будет не с отцом, а в какой-то частной школе. Собственно, отец забрал его из дома совсем не потому, что ему недоставало общения с сыном, а лишь назло его матери, которую от всей души ненавидел.
Эмма попыталась освежить в памяти обстоятельства смерти виконта. Она помнила, что умер он при трагических обстоятельствах, но детали происшедшего как-то стерлись. Впрочем, мальчик в замке на холме рос в такой нездоровой обстановке, что не мог не стать человеком тихим и замкнутым.
Жалость, сочувствие — вот что тогда она испытывала к нему. И если Стюарт вырос в человека надменного и трудного в общении, то уж, во всяком случае, он был лучше, чем его отец. Хотя Стюарт — сам человек взрослый и должен отвечать за свои поступки.
Эмма взглянула на записи и заморгала. Да, здесь были прописаны трансакции с различными отдаленными филиалами. Еще одна запись — все равно что соломинка в стогу сена, никто не заметит. Эмма вздохнула с облегчением. Насладиться справедливым возмездием ей не дали, но так или иначе компенсацию она получит. Шесть недель она этого ждала. И вот решение пришло к ней само в виде колонок цифр.
Эмма с ласковой улыбкой посмотрела на мистера Хемпла.
— Мне понадобится чай и еще одно перо, если у вас есть. — «И пока вы будете отсутствовать, я припрячу ножницы».
Эмма склонилась над книгами, размышляя. «Перевернись, мое сердечко. Вначале я хочу остричь тебе животик. А потом и спинку. И тебе станет легче, возможно, даже приятнее, чем было до этого. Нам обоим будет хорошо. Позволь Эмме провести тебя в танце».
Глава 3
Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты;
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты.
А. С. Пушкин
Стюарт ждал у подъезда банка в карете, забившись в дальний угол. Кожаный экран плотно прикрывал окно экипажа, защищая от пронизывающего ветра, в то время как дверца кареты оставалась открытой. Он сидел в своем углу, надвинув на лоб шляпу, подняв воротник пальто и спрятав подбородок в пышные складки шарфа. Ему было хорошо и комфортно — комфортно уже от того, что он никуда не спешил: просто сидел себе в расслабленном состоянии на уютном месте после нескольких месяцев кряду беспрерывных перемещений.
Его кучер уже не раз высказывал обеспокоенность по поводу непонятной задержки.
— Пять минут, — в который раз сказал ему Стюарт. Они уже прождали двадцать. Кучер был прав: виконта Монт-Виляра ждали в десятке разных мест, но только не здесь. Стюарт мысленно повторил свой титул. Виконт Монт-Виляр. Теперь он уже мог слышать эти слова без внешних гримас, но и без внутреннего содрогания. Он больше не крутил головой, пытаясь отогнать взглядом образ отца. У нового виконта проблем было сотни, и, чтобы решить их, потребовалось сделать во сто крат больше.
И все же Стюарт продолжал сидеть в своем углу. Глаза его были закрыты, он словно и не хотел понимать того, что свет доставляет массу неудобств другим, как словно бы и не чувствовал ни холода, ни зябкой жути зимней ночи, когда все живое стремится поближе к теплу и дому. Стюарт слышал, как переминались с ноги на ногу лакеи на запятках — карета слегка покачивалась, натужно скрипели рессоры. Он чувствовал, как теряют терпение кони. Все было готово к движению, и все же они медлили.
Снег повалил сильнее. Стоило Стюарту разомкнуть веки, как в глазах начинала мелькать снежная круговерть. Снег через раскрытую дверцу залетал в карету. Стюарт оставался бесстрастен. В Йоркшире снег был похож на пух. Снежинки — крохотные кристаллики — лепились одна ж другой и ложились сугробами, как самая лучшая перина. Словно снежные облака были «думками» — столь любимыми в России пуховыми подушками, которые кто-то вспорол снизу так, что их содержимое, паря и кружась, все падало и падало на землю. Англичане и понятия не имели о настоящем холоде — таком лютом, что способен сковать льдом море. В Финляндии холодно. В Йоркшире так себе — go умеренно. Была зима, прекрасное время, чтобы посидеть у огня, выпить немного бренди, прижаться к теплому и мягкому телу под горой одеял, согреться под ними.
Собственно, в этом и состояла цель его пребывания здесь. Добиться того, чтобы теплое тело лежало сегодня в кровати, тесно прижатое к его собственному. Теплое и страстное. И без всяких там осложнений. Легкость доступа к телу — это очень важно. Иначе и затевать ничего не стоит. У виконта Монт-Виляра и так хватало сложностей, чтобы искать их еще и в общении с женщинами. Ни на что другое у него просто не было времени, лишь на плодотворное общение сроком в одну ночь. Спасибо, дорогая, и прощай. Не поминай лихом.
Однако Монт-Виляр радовался уже тому, что у него возникло стремление побыть с женщиной хотя бы одну ночь. За все четыре месяца пребывания в Англии у него так ни разу и не возникло подобного желания. Ни единого всплеска мужского интереса. Он начал было думать, что теперь волноваться его могут заставить лишь денежные проблемы и махинации дяди Леонарда. Каждый новый день открывал новый поворот, какую-то новую уловку, с тем чтобы разлучить Стюарта, который к этому времени должен был бы стать одним из самых богатых людей Англии, с его деньгами. Сегодняшний день должен был бы помочь в решении проблемы, но до полной и окончательной победы было еще очень далеко.
Впрочем, сегодняшний день был успешным хотя бы потому, что помог решению проблемы, мешающей в более точных сферах, чем бренный металл.
Он слегка вздрогнул, но при этом почувствовал сильный ток крови внизу живота. И ощущение было приятным, многообещающим. И все благодаря женщине в банке. Он даже не помнил, что в ней так уж ему понравилось, но факт оставался фактом — не так много англичанок могли бы его побудить сидеть на холоде и ждать. Он терпеливо ждал ее появления, ибо понимал, что рано или поздно она должна проголодаться, а в банке еды не было. Судя по ее комплекции, морить себя голодом эта дама не привыкла. На ее костях мяса было даже с избытком.
Мясо на костях. Да, ему это нравилось. Он сидел, согретый приятным предвкушением, стараясь вспомнить, что еще в ней ему понравилось. Он помнил ее довольно расплывчато. Она...
Что она собой представляла? Какое слово могло вместить общее о ней представление? Подумав, он остановился на «милашке». Вся из золотистых кудрей и незабудково-синих глаз. В платье, которое выглядело так (и ткань, и фасон, и размер), словно она купила его в возрасте четырнадцати лет. Ах, четырнадцатилетняя деревенская проститутка... Возможно, в этом все дело. Возможно, он становился извращенцем в большей степени, чем ожидал от себя. Но эта «проститутка» была старше четырнадцати — правда, он не мог сказать насколько. Она выглядела очень юной. И так услужлива, так очевидно впечатлена его внешностью, так женственна...
Стюарт мысленно улыбнулся и запахнул полы пальто. Ему нравилось производить впечатление, особенно на женщин. Он вновь прикрыл глаза, приговаривая: доступная. Он не ожидал от себя, мужчины богатого и красивого, способности и желания пойти на определенные жертвы ради никчемной секретарши, особенно если хотя бы половина того, что она наболтала о своем отце-инвалиде, правда.
Однако первая жертва была налицо — ему пришлось прождать целых сорок пять минут (еще немного — и его слуги подняли бы мятеж), прежде чем двери банка открылись и она выпорхнула наружу — маленькая торопливая толстушка. Не дав ей уйти далеко, кучер виконта остановил ее, направив к открытой дверце кареты. Она подошла, остановилась, озадаченно моргая. Ее миловидное бледное личико сияло. И само оно было крупное и сливочное, как луна; кожа гладкая, без единого изъяна. Голубоглазое пшенично-английское лицо. Эмма разглядывала салон кареты, но его, Стюарта, кажется, так и не заметила. «Очевидно, здесь слишком тесно», — подумал виконт.
Она подпрыгнула, когда он спросил:
— Не хотите ли перекусить?
Стюарт был уверен, что своим вопросом совершенно застал ее врасплох. Она вообще не знала, есть ли кто в карете или та пуста.
Вместо ответа она уставилась в тот угол, откуда-то донесся голос. Он успел насладиться ее растерянностью. Ему нравилось неравенство их положений: он видел ее совершенно ясно, она же лишь догадывалась о его присутствии. Он сразу ухватил момент, когда она заметила носок его сапога. Он тускло мерцал в темноте. Она прислонилась к дверце кареты, осмелилась даже чуть просунуть голову внутрь. На лице ее застыло смешанное выражение изумления, осторожности, некоторого испуга. Словно взгляд косули, подумал Стюарт.
— Так как насчет ленча? — еще раз спросил Стюарт и только сейчас вспомнил, что время даже английского ленча давно прошло.
— Что? Нет! — быстро ответила она, отшатнувшись.
В темноте он приподнял бровь. Нет? Почему бедная молодая женщина отказывается поесть с богатым мужчиной? Ошибка, ее нужно исправить. Стюарт постучал затянутой в перчатку рукой по кожаному экрану на окне и сказал:
— Заходите.
— Боже, нет! — Она отступила. Казалось, она готова бежать опрометью от него и в то же время так поражена, что ноги словно приросли к земле.
Хорошо. Удивление — это хорошо.
— Тогда я выйду.
Стюарт приподнял свое длинное тело, склонился вперед и вниз. Шляпу ему пришлось придержать в руках — она не помещалась в дверном проеме. Он выглянул на свет простоволосый, а девушка отступила еще на шаг, задев своей довольно крупной нижней частью обтянутые кожей перила открытой дверцы. Это ее еще больше испугало, она подалась вперед и упала бы, если бы Стюарт не поддержал ее. Фактически он поймал ее в свои объятия. Несмотря на обилие зимних одежд, она показалась ему легкой. Под своим изношенным серым пальто, деревенским клетчатым платком, концы которого были спрятаны под пальто, голубым шерстяным шарфом, намотанным поверх воротника, она Дрожала, как испуганный кролик.