Страница:
— Пустите нас в Скрытые Столетия, — прервал ее Харлан, — и мы все исправим. Смогли же мы в освоенных нами Столетиях добиться наивысшего блага…
— Наивысшего блага? — насмешливо переспросила Нойс. — А что это такое? Кто отвечает на этот вопрос? Ваши Счетные машины, ваши Анализаторы, ваш Кибермозг? Но кто настраивает машины? Кто вкладывает в них программу? Кто задает им оценки? Ведь даже Кибермозг не обладает большим прозрением, чем человек, он только быстрее решает проблемы, только быстрее! А что является благом с точки зрения Вечности? Я отвечу тебе. Безопасность. И еще раз Безопасность! Осторожность! Умеренность! Ничего сверх меры. Никакого риска без стопроцентной уверенности в успехе.
Харлан промолчал. С неожиданной силой ему припомнился недавний разговор с Твисселом о людях из Скрытых Столетий. «Мы изгнали необычайное», - сказал тогда Твиссел.
Неужели Нойс права?
— Кажется, ты задумался, — снова заговорила Нойс. — Подумай тогда вот о чем: почему в существующей Реальности человек то и дело предпринимает попытки космических путешествий, хотя неизменно терпит неудачу? Каждое Столетие, разумеется, знает о провалах в прошлом. Зачем же пробовать снова и снова?
— Я не занимался специально изучением этого вопроса, — неуверенно пробормотал Харлан.
Он с беспокойством подумал вдруг о колониях, которые чуть ли не в каждом тысячелетии создавались на Марсе, и всегда неудачно. Он подумал о той странной притягательной силе, с которой идея космических полетов действовала даже на Вечных. О том, как Социолог Кантор Вой со вздохом сказал после уничтожения электрогравитационных космолетов: «Как они были прекрасны!» О том, как горько выругался при этом известии Расчетчик Нерон Фарук и в тщетной попытке облегчить душу принялся поносить Вечность за торговлю противораковой сывороткой.
Не обладают ли разумные существа инстинктивным стремлением разорвать цепи тяготения, вырваться на простор Вселенной, достигнуть звезд? Не это ли стремление побуждало человека десятки раз заново создавать космические корабли, чтобы вновь и вновь путешествовать к мертвым мирам Солнечной Системы, в которой только Земля была пригодна для жизни? И только ли случайностью был тот факт, что большинство Изменений уничтожало космические корабли, а люди вновь и вновь создавали их?
— Оберегая человечество от забот и несчастий Реальности, — продолжала Нойс, — Вечность тем самым лишает его всех триумфов и завоеваний. Только преодолев величайшие испытания, человечество может успешно подняться к прекрасным и недосягаемым вершинам. Способен ли ты понять, что, устраняя ошибки и неудачи человека, Вечность не дает ему найти собственные, более трудные и поэтому более верные решения стоящих перед ним проблем; подлинные решения, которые помогают преодолевать трудности, а не избегать их.
— Величайшее благо наибольшего числа людей состоит в том… заученным голосом начал Харлан, однако Нойс не дала ему договорить:
— Предположи, что Вечность не была создана.
— И что же?
— Послушай, я расскажу тебе. Те усилия, которые были затрачены на решение проблем путешествий по Времени, были бы посвящены развитию атомной физики. Вместо Вечности были бы созданы звездные корабли. Человечество достигло бы звезд на миллионы лет раньше, чем в нашей Реальности. Галактика была бы свободной, и ее заселили бы люди.
— Ну и что мы выиграли бы? — упорствовал Харлан. — Разве мы стали бы от этого счастливее?
— Кого ты имеешь в виду под словом «мы»? Человечество представляло бы собой не крохотный затерянный мирок, а миллионы, миллиарды миров. Могущество человека не знало бы границ. У каждого мира была бы своя история, свои собственные ценности и идеалы, возможность искать счастья своим путем. У счастья много разновидностей. Это и есть Естественное Состояние человечества.
— К чему строить пустые догадки, — сказал Харлан; он был зол на себя за то, что его увлекла нарисованная Нойс картина будущего. — Откуда ты знаешь, что было бы на самом деле?
— Вас смешит невежество Времян, полагающих, что существует только одна Реальность. Нас же смешит невежество Вечных, которые знают, что Реальностей много, но думают, что существовать может только одна. — Что означает этот набор слов? — Мы не рассчитываем Реальности; вместо этого мы наблюдаем их. Мы можем видеть неосуществившиеся Реальности в их состоянии Нереальности.
— Нечто вроде волшебной страны теней, где «может быть» играет в прятки с «если»?
— Да, только твой сарказм здесь ни к чему.
— И как же вы это делаете?
— Я не могу объяснить это, Эндрю, — сказала Нойс, помолчав. Существует множество вещей, с которыми мы свыкаемся, не понимая их. Можешь ли ты объяснить, как устроен Кибермозг? Но все же ты знаешь, что он существует и работает.
— Ну, и что же дальше?
— Мы научились наблюдать Реальности и нашли среди них ту, которая является Естественным Состоянием человечества. Я уже рассказала тебе о ней. Затем мы обнаружили Изменение, которое уничтожило Естественное Состояние. Оно не было одним из тех Изменений, которые совершает Вечность; оно заключалось в создании Вечности, в самом факте ее существования. Любая система, которая, подобно Вечности, позволяет кучке людей принимать решения за все человечество, выбирать за человечество его будущее, неизбежно приводит к тому, что высшим благом начинают считать умеренность и безопасность — синонимы посредственности. В такой Реальности звезды недостижимы. Само существование Вечности исключает покорение Галактики человеком. Чтобы достичь звезд, необходимо сначала покончить с Вечностью.
Число возможных Реальностей бесконечно велико. И у каждой Реальности существует бесчисленное множество вариаций. Например, число Реальностей, в которых существует Вечность, бесконечно; число Реальностей, в которых Вечность не существует, бесконечно; и наконец, число Реальностей, в которых Вечность существовала, но была уничтожена, тоже бесконечно. Среди последних люди моего Столетия выбрали группу Реальностей, в которых мне отводилась главная роль.
Все это было задумано без моего участия. Меня подготовили для этой задачи так же, как ты с Твисселом готовили Купера. Но число Реальностей, в которых я могла бы уничтожить Вечность, тоже бесконечно велико. Мне предложили на выбор пять вариантов, которые казались наиболее простыми. Среди них я выбрала ту единственную Реальность, в которой был ты.
— Что же заставило тебя выбрать именно ее? — спросил Харлан.
Нойс опустила глаза.
— Я люблю тебя, пойми это. Я полюбила тебя задолго до того, как мы встретились. — Она сказала это с такой неподдельной искренностью, что Харлан был потрясен.
«Но ведь это только игра», - с отвращением подумал он.
— Не смейся надо мной, — в его голосе звучало страдание.
— Я не смеюсь. Из всех Реальностей я выбрала ту, в которой меня послали в 482-е Столетие, где я сначала встретила Финжи, а затем тебя. Я выбрала ту Реальность, в которой ты любил меня; Реальность, в которой ты взял меня в Вечность, спасая от Изменения, и спрятал в моем родном Столетии; Реальность, в которой ты заслал Купера вместо 24-го в 20-е столетие Первобытной Эпохи. Мы отправились с тобой в это Столетие на поиски Купера и остались в нем до конца наших дней. Я видела, как мы любили друг друга и были счастливы. Это совсем не смешно, Я выбрала ту Реальность, в которой существует наша любовь.
— Притворство. Сплошное притворство! Неужели ты рассчитываешь, что я поверю тебе? — Он на секунду замолчал, пытаясь осмыслить новый довод, пришедший ему в голову. — Постой! Ты сказала, что знала все наперед? Все, что должно было произойти?
— Да.
— Тогда ты бессовестно лжешь. Ты бы знала, что все кончится аннигилятором. Ты бы знала заранее, что потерпишь неудачу. Что ты на это скажешь?
Нойс тихо вздохнула:
— Я уже объясняла тебе, что у каждой Реальности существует бесчисленное количество вариаций. Как бы точно мы ни фокусировали данную Реальность, мы всегда на самом деле наблюдаем множество очень похожих Реальностей. Чем резче фокусировка, тем меньше неопределенность, но добиться идеальной резкости теоретически невозможно. Вероятность того, что случайная вариация исказит результат, никогда не равна нулю. Все испортило одно небольшое отклонение.
— Какое?
— Я ждала твоего возвращения ко мне после снятия блокировки Времени в 100000-м. Но ты должен был вернуться один. Вот почему я так испугалась в первый момент, увидев с тобой Вычислителя Твиссела.
И снова Харлан не знал, что думать. Как ловко сводит она концы с концами!
— Я бы еще больше испугалась, — продолжала Нойс, — если бы я поняла тогда все значение этой вариации. Вернись ты один, ты бы взял меня с собой в Первобытную эпоху, и здесь из любви ко мне, из любви к человечеству не стал бы разыскивать Купера. Ваш порочный круг был бы разорван, с Вечностью было бы покончено, а мы с тобой были бы счастливы.
Но произошла случайная вариация — ты вернулся с Твисселом. В пути он рассказал тебе о своих кошмарах, связанных со Скрытыми Столетиями, и тем самым положил начало цепочке твоих размышлений, которая заставила тебя усомниться во мне. И вот между нами аннигилятор. Это конец, Эндрю. Можешь стрелять. Ничто не помешает тебе.
У Харлана затекли пальцы, судорожно сжимающие рукоятку аннигилятора. Он переложил его в другую руку. Неужели в ее рассказе нет ни одного уязвимого места? А он-то надеялся, что стоит ему убедиться в происхождении Нойс, как всем его сомнениям наступит конец. Наивные мечты!
— Но для чего понадобилось отправлять меня в Первобытную Эпоху? Почему бы не покончить с Вечностью сразу, одним ударом, когда я послал сюда Купера?
— Потому что просто уничтожить Вечность еще недостаточно, — ответила Нойс. — Необходимо свести к минимуму вероятность нового возникновения Вечности в любой форме. Мы не случайно выбрали именно этот момент. Здесь сейчас 1932 год. Мне предстоит послать письмо на полуостров, который в 20-м Столетии называется Апеннинским. Если я пошлю это письмо, то через несколько лет один итальянский физик начнет эксперименты по бомбардировке урана нейтронами. Мое письмо — на вашем языке — это МНВ.
Харлану стало страшно.
— Ты собираешься изменить Первобытную историю?
— Да. В этом-то и заключается моя задача. В новой, уже окончательной Реальности первый ядерный взрыв произойдет не в 30-м Столетии, а в 1945 году.
— Ты представляешь себе, к каким последствиям это может привести? Способны ли вы понять, какая опасность грозит человечеству?
— Да. Мы знаем, что это опасно. Существует определенный риск, что Земля превратится в огромное радиоактивное кладбище. Но мы верим в разум человека.
— И что же, по-вашему, оправдывает этот риск?
— Покорение Галактики человеком. Возвращение к Естественному Состоянию. Естественное развитие истории человечества.
— И вы еще смеете обвинять Вечность во вмешательстве?
— Мы обвиняем Вечность в том, что она вмешивается непрерывно для того, чтобы держать человечество в тюрьме ради его безопасности. Мы же вмешаемся только один раз, чтобы Вечность никогда не смогла возникнуть.
— Нет, Вечность должна существовать; человечество может погибнуть без ее руководства. — Харлан отчаянно цеплялся за остатки заученных доводов.
— Как знаешь. Выбор в твоих руках. Если ты предпочитаешь, чтобы будущее человечества диктовалось психопатами…
— Психопатами?! — взорвался Харлан.
— А разве нет? Ты ведь хорошо знаешь их. Подумай сам.
Харлан с ужасом посмотрел на нее, но против собственной воли его захлестнула волна воспоминаний.
Он вспомнил, как велико бывает потрясение, когда Ученики узнают правду о Реальности и как Ученик Латуретт из его класса пытался покончить жизнь самоубийством. Его спасли, он даже стал Вечным и составлял потом проекты Изменений, но никто не знал, какие шрамы в его душе оставила эта история. Он вспомнил кастовую систему Вечности, тщательно скрываемую тоску по родным Временам, ненормальную безбрачную жизнь. Он вспомнил о подсознательном ощущении собственной вины, находящем выход в ненависти к Техникам. Он вспомнил о склоках, раздирающих Совет; о Финжи, интригующем из карьеристских соображений против Твиссела, и о Твисселе, шпионящем за Финжи. Он вспомнил Сеннора, в котором уродство породило чувство противоречия ко всему на свете.
Он вспомнил о том, как сам Твиссел, великий, непогрешимый Твиссел, нарушал законы Вечности.
Затем он подумал о себе.
Ему показалось, что он всегда знал Вечность именно такой. Иначе почему у него могло возникнуть желание уничтожить ее? Но он никогда не признавался себе в этом, ни разу до этого мгновенья не мог он набраться смелости взглянуть правде в глаза.
Сейчас он отчетливо видел Вечность такой, какой она была в действительности, — клоакой закоренелых психозов, спутанным клубком человеческих жизней, беспощадно вырванных из контекста.
Выражение ужаса в его глазах сменилось растерянностью.
— Теперь ты понимаешь меня, Эндрю? — голос Нойс звучал нежно и ласково. — Тогда подойди со мной к выходу из пещеры.
Словно во сне он последовал за ней, не в силах прийти в себя от крутой перемены, совершившейся в нем за несколько секунд. Впервые за всю ночь дуло аннигилятора отклонилось от прямой линии, соединявшей его с сердцем Нойс.
Небо на востоке уже начало сереть, и громада капсулы тяжелой тенью вырисовывалась на его фоне. Под защитной завесой Темпорального поля очертания капсулы казались неясными и расплывчатыми.
— Смотри, перед нами Земля, — сказала Нойс, — но не вечный и единственный приют человечества, а всего лишь его колыбель, отправная точка бесконечного приключения. Ты должен принять решение. Будущее людей в твоих руках. Поле Биовремени предохранит нас с тобой от последствий Изменения, Исчезнет Купер, погибнет Вечность, а вместе с ней и Реальность моего Столетия, но останется человечество и останемся мы с тобой. У нас будут дети и внуки, и они станут свидетелями того, как человек достигнет звезд.
Харлан повернулся и увидел ее улыбку. Перед ним снова была прежняя Нойс, которую он знал и любил; и, как прежде, при взгляде на нее его сердце забилось сильнее.
Но он еще сам не знал, что уже принял решение, пока громада капсулы вдруг не исчезла, перестав заслонять алеющую полоску неба.
Обнимая прильнувшую к нему Нойс, он понял, что это исчезновение означает конец Вечности… и начало Бесконечного Пути.
«КОНЕЦ ВЕЧНОСТИ» — РОМАН-ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
— Наивысшего блага? — насмешливо переспросила Нойс. — А что это такое? Кто отвечает на этот вопрос? Ваши Счетные машины, ваши Анализаторы, ваш Кибермозг? Но кто настраивает машины? Кто вкладывает в них программу? Кто задает им оценки? Ведь даже Кибермозг не обладает большим прозрением, чем человек, он только быстрее решает проблемы, только быстрее! А что является благом с точки зрения Вечности? Я отвечу тебе. Безопасность. И еще раз Безопасность! Осторожность! Умеренность! Ничего сверх меры. Никакого риска без стопроцентной уверенности в успехе.
Харлан промолчал. С неожиданной силой ему припомнился недавний разговор с Твисселом о людях из Скрытых Столетий. «Мы изгнали необычайное», - сказал тогда Твиссел.
Неужели Нойс права?
— Кажется, ты задумался, — снова заговорила Нойс. — Подумай тогда вот о чем: почему в существующей Реальности человек то и дело предпринимает попытки космических путешествий, хотя неизменно терпит неудачу? Каждое Столетие, разумеется, знает о провалах в прошлом. Зачем же пробовать снова и снова?
— Я не занимался специально изучением этого вопроса, — неуверенно пробормотал Харлан.
Он с беспокойством подумал вдруг о колониях, которые чуть ли не в каждом тысячелетии создавались на Марсе, и всегда неудачно. Он подумал о той странной притягательной силе, с которой идея космических полетов действовала даже на Вечных. О том, как Социолог Кантор Вой со вздохом сказал после уничтожения электрогравитационных космолетов: «Как они были прекрасны!» О том, как горько выругался при этом известии Расчетчик Нерон Фарук и в тщетной попытке облегчить душу принялся поносить Вечность за торговлю противораковой сывороткой.
Не обладают ли разумные существа инстинктивным стремлением разорвать цепи тяготения, вырваться на простор Вселенной, достигнуть звезд? Не это ли стремление побуждало человека десятки раз заново создавать космические корабли, чтобы вновь и вновь путешествовать к мертвым мирам Солнечной Системы, в которой только Земля была пригодна для жизни? И только ли случайностью был тот факт, что большинство Изменений уничтожало космические корабли, а люди вновь и вновь создавали их?
— Оберегая человечество от забот и несчастий Реальности, — продолжала Нойс, — Вечность тем самым лишает его всех триумфов и завоеваний. Только преодолев величайшие испытания, человечество может успешно подняться к прекрасным и недосягаемым вершинам. Способен ли ты понять, что, устраняя ошибки и неудачи человека, Вечность не дает ему найти собственные, более трудные и поэтому более верные решения стоящих перед ним проблем; подлинные решения, которые помогают преодолевать трудности, а не избегать их.
— Величайшее благо наибольшего числа людей состоит в том… заученным голосом начал Харлан, однако Нойс не дала ему договорить:
— Предположи, что Вечность не была создана.
— И что же?
— Послушай, я расскажу тебе. Те усилия, которые были затрачены на решение проблем путешествий по Времени, были бы посвящены развитию атомной физики. Вместо Вечности были бы созданы звездные корабли. Человечество достигло бы звезд на миллионы лет раньше, чем в нашей Реальности. Галактика была бы свободной, и ее заселили бы люди.
— Ну и что мы выиграли бы? — упорствовал Харлан. — Разве мы стали бы от этого счастливее?
— Кого ты имеешь в виду под словом «мы»? Человечество представляло бы собой не крохотный затерянный мирок, а миллионы, миллиарды миров. Могущество человека не знало бы границ. У каждого мира была бы своя история, свои собственные ценности и идеалы, возможность искать счастья своим путем. У счастья много разновидностей. Это и есть Естественное Состояние человечества.
— К чему строить пустые догадки, — сказал Харлан; он был зол на себя за то, что его увлекла нарисованная Нойс картина будущего. — Откуда ты знаешь, что было бы на самом деле?
— Вас смешит невежество Времян, полагающих, что существует только одна Реальность. Нас же смешит невежество Вечных, которые знают, что Реальностей много, но думают, что существовать может только одна. — Что означает этот набор слов? — Мы не рассчитываем Реальности; вместо этого мы наблюдаем их. Мы можем видеть неосуществившиеся Реальности в их состоянии Нереальности.
— Нечто вроде волшебной страны теней, где «может быть» играет в прятки с «если»?
— Да, только твой сарказм здесь ни к чему.
— И как же вы это делаете?
— Я не могу объяснить это, Эндрю, — сказала Нойс, помолчав. Существует множество вещей, с которыми мы свыкаемся, не понимая их. Можешь ли ты объяснить, как устроен Кибермозг? Но все же ты знаешь, что он существует и работает.
— Ну, и что же дальше?
— Мы научились наблюдать Реальности и нашли среди них ту, которая является Естественным Состоянием человечества. Я уже рассказала тебе о ней. Затем мы обнаружили Изменение, которое уничтожило Естественное Состояние. Оно не было одним из тех Изменений, которые совершает Вечность; оно заключалось в создании Вечности, в самом факте ее существования. Любая система, которая, подобно Вечности, позволяет кучке людей принимать решения за все человечество, выбирать за человечество его будущее, неизбежно приводит к тому, что высшим благом начинают считать умеренность и безопасность — синонимы посредственности. В такой Реальности звезды недостижимы. Само существование Вечности исключает покорение Галактики человеком. Чтобы достичь звезд, необходимо сначала покончить с Вечностью.
Число возможных Реальностей бесконечно велико. И у каждой Реальности существует бесчисленное множество вариаций. Например, число Реальностей, в которых существует Вечность, бесконечно; число Реальностей, в которых Вечность не существует, бесконечно; и наконец, число Реальностей, в которых Вечность существовала, но была уничтожена, тоже бесконечно. Среди последних люди моего Столетия выбрали группу Реальностей, в которых мне отводилась главная роль.
Все это было задумано без моего участия. Меня подготовили для этой задачи так же, как ты с Твисселом готовили Купера. Но число Реальностей, в которых я могла бы уничтожить Вечность, тоже бесконечно велико. Мне предложили на выбор пять вариантов, которые казались наиболее простыми. Среди них я выбрала ту единственную Реальность, в которой был ты.
— Что же заставило тебя выбрать именно ее? — спросил Харлан.
Нойс опустила глаза.
— Я люблю тебя, пойми это. Я полюбила тебя задолго до того, как мы встретились. — Она сказала это с такой неподдельной искренностью, что Харлан был потрясен.
«Но ведь это только игра», - с отвращением подумал он.
— Не смейся надо мной, — в его голосе звучало страдание.
— Я не смеюсь. Из всех Реальностей я выбрала ту, в которой меня послали в 482-е Столетие, где я сначала встретила Финжи, а затем тебя. Я выбрала ту Реальность, в которой ты любил меня; Реальность, в которой ты взял меня в Вечность, спасая от Изменения, и спрятал в моем родном Столетии; Реальность, в которой ты заслал Купера вместо 24-го в 20-е столетие Первобытной Эпохи. Мы отправились с тобой в это Столетие на поиски Купера и остались в нем до конца наших дней. Я видела, как мы любили друг друга и были счастливы. Это совсем не смешно, Я выбрала ту Реальность, в которой существует наша любовь.
— Притворство. Сплошное притворство! Неужели ты рассчитываешь, что я поверю тебе? — Он на секунду замолчал, пытаясь осмыслить новый довод, пришедший ему в голову. — Постой! Ты сказала, что знала все наперед? Все, что должно было произойти?
— Да.
— Тогда ты бессовестно лжешь. Ты бы знала, что все кончится аннигилятором. Ты бы знала заранее, что потерпишь неудачу. Что ты на это скажешь?
Нойс тихо вздохнула:
— Я уже объясняла тебе, что у каждой Реальности существует бесчисленное количество вариаций. Как бы точно мы ни фокусировали данную Реальность, мы всегда на самом деле наблюдаем множество очень похожих Реальностей. Чем резче фокусировка, тем меньше неопределенность, но добиться идеальной резкости теоретически невозможно. Вероятность того, что случайная вариация исказит результат, никогда не равна нулю. Все испортило одно небольшое отклонение.
— Какое?
— Я ждала твоего возвращения ко мне после снятия блокировки Времени в 100000-м. Но ты должен был вернуться один. Вот почему я так испугалась в первый момент, увидев с тобой Вычислителя Твиссела.
И снова Харлан не знал, что думать. Как ловко сводит она концы с концами!
— Я бы еще больше испугалась, — продолжала Нойс, — если бы я поняла тогда все значение этой вариации. Вернись ты один, ты бы взял меня с собой в Первобытную эпоху, и здесь из любви ко мне, из любви к человечеству не стал бы разыскивать Купера. Ваш порочный круг был бы разорван, с Вечностью было бы покончено, а мы с тобой были бы счастливы.
Но произошла случайная вариация — ты вернулся с Твисселом. В пути он рассказал тебе о своих кошмарах, связанных со Скрытыми Столетиями, и тем самым положил начало цепочке твоих размышлений, которая заставила тебя усомниться во мне. И вот между нами аннигилятор. Это конец, Эндрю. Можешь стрелять. Ничто не помешает тебе.
У Харлана затекли пальцы, судорожно сжимающие рукоятку аннигилятора. Он переложил его в другую руку. Неужели в ее рассказе нет ни одного уязвимого места? А он-то надеялся, что стоит ему убедиться в происхождении Нойс, как всем его сомнениям наступит конец. Наивные мечты!
— Но для чего понадобилось отправлять меня в Первобытную Эпоху? Почему бы не покончить с Вечностью сразу, одним ударом, когда я послал сюда Купера?
— Потому что просто уничтожить Вечность еще недостаточно, — ответила Нойс. — Необходимо свести к минимуму вероятность нового возникновения Вечности в любой форме. Мы не случайно выбрали именно этот момент. Здесь сейчас 1932 год. Мне предстоит послать письмо на полуостров, который в 20-м Столетии называется Апеннинским. Если я пошлю это письмо, то через несколько лет один итальянский физик начнет эксперименты по бомбардировке урана нейтронами. Мое письмо — на вашем языке — это МНВ.
Харлану стало страшно.
— Ты собираешься изменить Первобытную историю?
— Да. В этом-то и заключается моя задача. В новой, уже окончательной Реальности первый ядерный взрыв произойдет не в 30-м Столетии, а в 1945 году.
— Ты представляешь себе, к каким последствиям это может привести? Способны ли вы понять, какая опасность грозит человечеству?
— Да. Мы знаем, что это опасно. Существует определенный риск, что Земля превратится в огромное радиоактивное кладбище. Но мы верим в разум человека.
— И что же, по-вашему, оправдывает этот риск?
— Покорение Галактики человеком. Возвращение к Естественному Состоянию. Естественное развитие истории человечества.
— И вы еще смеете обвинять Вечность во вмешательстве?
— Мы обвиняем Вечность в том, что она вмешивается непрерывно для того, чтобы держать человечество в тюрьме ради его безопасности. Мы же вмешаемся только один раз, чтобы Вечность никогда не смогла возникнуть.
— Нет, Вечность должна существовать; человечество может погибнуть без ее руководства. — Харлан отчаянно цеплялся за остатки заученных доводов.
— Как знаешь. Выбор в твоих руках. Если ты предпочитаешь, чтобы будущее человечества диктовалось психопатами…
— Психопатами?! — взорвался Харлан.
— А разве нет? Ты ведь хорошо знаешь их. Подумай сам.
Харлан с ужасом посмотрел на нее, но против собственной воли его захлестнула волна воспоминаний.
Он вспомнил, как велико бывает потрясение, когда Ученики узнают правду о Реальности и как Ученик Латуретт из его класса пытался покончить жизнь самоубийством. Его спасли, он даже стал Вечным и составлял потом проекты Изменений, но никто не знал, какие шрамы в его душе оставила эта история. Он вспомнил кастовую систему Вечности, тщательно скрываемую тоску по родным Временам, ненормальную безбрачную жизнь. Он вспомнил о подсознательном ощущении собственной вины, находящем выход в ненависти к Техникам. Он вспомнил о склоках, раздирающих Совет; о Финжи, интригующем из карьеристских соображений против Твиссела, и о Твисселе, шпионящем за Финжи. Он вспомнил Сеннора, в котором уродство породило чувство противоречия ко всему на свете.
Он вспомнил о том, как сам Твиссел, великий, непогрешимый Твиссел, нарушал законы Вечности.
Затем он подумал о себе.
Ему показалось, что он всегда знал Вечность именно такой. Иначе почему у него могло возникнуть желание уничтожить ее? Но он никогда не признавался себе в этом, ни разу до этого мгновенья не мог он набраться смелости взглянуть правде в глаза.
Сейчас он отчетливо видел Вечность такой, какой она была в действительности, — клоакой закоренелых психозов, спутанным клубком человеческих жизней, беспощадно вырванных из контекста.
Выражение ужаса в его глазах сменилось растерянностью.
— Теперь ты понимаешь меня, Эндрю? — голос Нойс звучал нежно и ласково. — Тогда подойди со мной к выходу из пещеры.
Словно во сне он последовал за ней, не в силах прийти в себя от крутой перемены, совершившейся в нем за несколько секунд. Впервые за всю ночь дуло аннигилятора отклонилось от прямой линии, соединявшей его с сердцем Нойс.
Небо на востоке уже начало сереть, и громада капсулы тяжелой тенью вырисовывалась на его фоне. Под защитной завесой Темпорального поля очертания капсулы казались неясными и расплывчатыми.
— Смотри, перед нами Земля, — сказала Нойс, — но не вечный и единственный приют человечества, а всего лишь его колыбель, отправная точка бесконечного приключения. Ты должен принять решение. Будущее людей в твоих руках. Поле Биовремени предохранит нас с тобой от последствий Изменения, Исчезнет Купер, погибнет Вечность, а вместе с ней и Реальность моего Столетия, но останется человечество и останемся мы с тобой. У нас будут дети и внуки, и они станут свидетелями того, как человек достигнет звезд.
Харлан повернулся и увидел ее улыбку. Перед ним снова была прежняя Нойс, которую он знал и любил; и, как прежде, при взгляде на нее его сердце забилось сильнее.
Но он еще сам не знал, что уже принял решение, пока громада капсулы вдруг не исчезла, перестав заслонять алеющую полоску неба.
Обнимая прильнувшую к нему Нойс, он понял, что это исчезновение означает конец Вечности… и начало Бесконечного Пути.
«КОНЕЦ ВЕЧНОСТИ» — РОМАН-ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
В
повести «Образ жизни» американского писателя Роберта Блоха описан удивительный мир, созданный и управляемый согласно представлениям писателей-фантастов об идеальном обществе. Этот новый мир, где содержание научно-фантастических сочинений воспринимается буквально как подлинная история человечества, во всех отношениях разумнее, справедливее и чище, чем старый мир, погибший в пламени термоядерной войны. И среди пята апостолов этого общества, больше всего сделавших для того, чтобы сохранить накопленные человечеством знания, ниспровергнуть милитаризм и одолеть господство монополистически.), корпораций, назван и Айзек Азимов.
Оказаться при жизни в роли положительного героя научно-фантастической литературы! — вряд ли молено придумать лучшее и более остроумное выражение признательности писателю-фантасту со стороны его собратьев по перу. Азимов, надо полагать, и не мечтал об этом, когда девятилетним мальчиком увлекся научной фантастикой, а затем десять лет спустя сам стал пробовать свои силы в этом сложном и увлекательном литературном жанре. Юношеское увлечение Азимова очень скоро оказалось его второй профессией; окончив химический факультет, он одновременно стал писателем и ученым, специалистом в области биохимии. Из-под его пера, чередуясь, выходили фантастические сочинения, специальные работы — «Биохимия человека», «Мир углерода», двухтомная «Энциклопедия интеллигентного человека», а также многочисленные научно-популярные книги. Ученый-биохимик и писатель-фантаст, Азимов не страдал раздвоением личности, но зато жестоко страдал от нехватки времени. Сначала он пожертвовал преподавательской работой; затем был вынужден свести до минимума свои лабораторные исследования. Когда же он решил, наконец, всецело посвятить себя литературному творчеству, научной фантастике он предпочел популяризацию науки. Впрочем, вряд ли этот выбор окончательный.
Азимов сравнительно быстро завоевал всеобщее признание как ведущий представитель современной американской научной фантастики. Он достиг этого не только и не столько благодаря незаурядным литературным способностям, сколько глубоко гуманистическим и остросоциальным содержанием своих произведений. В своем литературном творчестве, при всем многообразии тем, сюжетов и формы, он неизменно руководствовался стремлением укрепить веру людей в лучшее будущее и одновременно предостеречь их об опасностях на пути к нему. На фоне космических кошмаров и мрачных пророчеств, нередких в послевоенной зарубежной фантастике, откровенно стремящихся «пощекотать нервы» читателей, сочинения Азимова выделяются жизнеутверждающим оптимизмом.
В замечательном цикле новелл «Я — робот», принесшем писателю всемирную известность, он рассеивает широко распространенные на Западе опасения, связанные с созданием электронно-вычислительных машин, этих «искусственных разумных существ». Роботы Азимова, опять-таки в нарушение всех традиций, — это не механические злодеи, замышляющие извести человеческий род, а помощники людей, нередко более разумные и человечные, чем их хозяева.
В повести «Во имя доброй цели», вышедшей в разгар холодной войны, Азимов осуждает идею превентивной войны и макиавеллиевский принцип «цель оправдывает средства» во взаимоотношениях между разумными существами. А его новелла «Уродливый мальчуган», рассказывающая о том, как в результате неудачного эксперимента мальчик-неандерталец оказался в XX веке, представляет собою осуждение всякого расизма и национальной исключительности, призыв к солидарности человеческого рода, всех разумных существ во вселенной.
В одном из обращений к читателям Азимов следующим образом сформулировал гуманистическую роль научной фантастики в современном мире: «История достигла точки, когда человечеству больше не разрешается враждовать, — заявляет он. — Люди на Земле должны Дружить. Я всегда старался это подчеркнуть в своих произведениях… Не думаю, что можно заставить всех людей любить друг друга, но я желал бы уничтожить ненависть между людьми. И я совершенно серьезно полагаю, что научная фантастика есть одно из звеньев, которые помогают соединить человечество. Проблемы, которые мы поднимаем в фантастике, становятся насущными проблемами всего человечества… Писатель-фантаст, читатель фантастики, сама фантастика служат человечеству».
Как в построении сюжета, так и в манере письма, в формировании образов Азимов был и остается не только весьма своеобразным, оригинальным писателем, но и наряду с Рэем Брэдбери, Станиславом Лемом, Иваном Ефремовым, Артуром Кларком и Пьером Булем классиком научной фантастики XX века, поднявшим ее на уровень лучших произведений художественной литературы. Творчество Азимова, как и многих других писателей на Западе, продолжает прогрессивные традиции, заложенные в научно-фантастической литературе Гербертом Уэллсом.
Для Азимова научная фантастика не просто еще один, исключительно популярный в нашу эпоху литературный жанр, но вместе с тем, как это отмечал в своей автобиографии Уэллс, своего рода умозрительная социология. «Социоло гия, — писал Уэллс, подводя итог своему творчеству, — не может быть ни просто искусством, пи наукой в узком смысле этого слова, она собрание знаний, представляемых в вымышленной форме с присутствием личного элемента, иначе говоря, литература в наиболее возвышенном смысле этого понятия». В соответствии с этим он и рассматривал «создание и критику утопий» как такую литературную форму, в которую лучше всего мог быть облачен «хороший социологический труд». Разделяя это мнение, Азимов в статье «Социальная научная фантастика» сравнивал изображение возможного будущего и иных форм общественного устройства со своего рода «социальным экспериментом на бумаге». Приучать читателя к возможности изменений, заставлять его. размышлять вдоль разнообразных направлений — в этом он усматривал «великую служебную роль научной фантастики».
Научная фантастика, по убеждению Азимова, призвана систематически исследовать возможные пути общественного развития, своевременно предостерегать об опасных тенденциях и самое главное — сделать рациональное размышление о судьбах человечества достоянием возможно более широких масс. Возрастающая популярность этого жанра литературы в наш век лишь увеличивает моральную и социальную ответственность писателей.
Лишенные социологического содержания сочинения даже наиболее одаренных представителей этого жанра предстанут перед нами разве лишь разновидностью легкой развлекательной литературы. Больше того, при таком поверхностном суждении легко проглядеть главное в их содержании, а именно — предостережение против некоторых опасных социальных тенденций антагонистического общества, которые (если позволить им беспрепятственно развиваться, если активно не противодействовать им!) имеют известную долю вероятности привести человечество к состоянию, изображенному в данном фантастическом произведении.
Долгое время Азимов был жертвой примитивного представления о социальной научной фантастике. Некоторые из его повестей и прежде всего роман «Конец Вечности» расценивались как мрачные пророчества, как реакционные технократические утопии. Но судить о них так — все равно что считать «Дон-Кихот» романом о рыцарских похождениях, а «Анну Каренину» выдавать за повесть о любовной интриге. На самом деле социальная фантастика Азимова представляет собой прямую противоположность тому, что ей приписывали некоторые либо чересчур наивные, либо явно недоброжелательные критики, обделенные фантазией. Его сочинения были задуманы и созданы не как обоснование реакционных утопий, а, пользуясь выражением Уэллса, как социальная критика подобных утопий.
Существует много веских причин, объясняющих нам, почему социальная научная фантастика на Западе так и не смогла подняться до создания прогрессивных утопий о будущ ем общественном устройстве; ее высшим достижением остался остросоциальный роман-предостережение. Было бы поспешно сводить все к тому, что даже наиболее прогрессивно настроенные представители этого жанра, будучи талантливыми писателями и убежденными гуманистами, оставались сравнительно посредственными социологами. Многое, по-видимому, объясняется общественными условиями, в которых они живут и творят. «Для человека, привыкшего смотреть на вещи с американской точки зрения, оптимистическое видение современного общества неприемлемо, — с грустью признавался Азимов. —Я использую фантастику для критики общества. Так же поступают в общем и все другие американские фантасты».
«Конец Вечности» — научно-фантастический роман, так сказать, с «двойным дном». Конечно, уже сама по себе увлекательная тема путешествия во времени возбуждает естественную любознательность читателя, а остродраматический сюжет и столкновение характеров захватывают воображение. Сокровенные мысли автора, однако, лежат значительно глубже внешнего развития событий в романе. Чтобы добраться до этого «второго дна» и составить себе верное представление о том, какими опасениями и надеждами Азимов хотел поделиться с читателями, надо принять во внимание ту гнетущую духовную атмосферу, в которой находятся широкие слои творческой интеллигенции на Западе. Их тревога за судьбы человечества и цивилизации связана с тем вполне реальным обстоятельством, что научно-техническая революция XX века в условиях общества, где они живут, сопровождается колоссальной концентрацией экономического богатства и политического могущества в руках господствующих, привилегированных классов и слоев. Опираясь на эти, в перспективе безграничные материальные ресурсы, предоставляемые в их распоряжение бурным развитием науки, капиталистические монополии вкупе с государством могут исподволь установить свое безраздельное господство в обществе. Их диктатура покоилась бы не на физическом подавлении, а на духовном порабощении народных масс, не на примитивном ограблении, а на изощренной эксплуатации трудящихся под вывеской «государства всеобщего благоденствия». Для увековечения своего господства правящая монополистическая олигархия прибегала бы не столько к полицейским репрессиям, сколько к манипуляции людьми, к внушению им надлежащего образа мыслей и поведения посредством тщательно разработанной системы научных методов воздействия на сознание человека. В таком обществе угнетенные даже не подозревали бы о своем угнетении. Подобная диктатура горстки монополистов, узурпирующих право бесконтрольно распоряжаться благами цивилизации и судьбами целых народов, по мнению многих людей на Западе, несравненно опаснее фашизма в его традиционной, привычной форме. Опаснее наряду с прочим и потому, что все еще не осознана народными массами.
Оказаться при жизни в роли положительного героя научно-фантастической литературы! — вряд ли молено придумать лучшее и более остроумное выражение признательности писателю-фантасту со стороны его собратьев по перу. Азимов, надо полагать, и не мечтал об этом, когда девятилетним мальчиком увлекся научной фантастикой, а затем десять лет спустя сам стал пробовать свои силы в этом сложном и увлекательном литературном жанре. Юношеское увлечение Азимова очень скоро оказалось его второй профессией; окончив химический факультет, он одновременно стал писателем и ученым, специалистом в области биохимии. Из-под его пера, чередуясь, выходили фантастические сочинения, специальные работы — «Биохимия человека», «Мир углерода», двухтомная «Энциклопедия интеллигентного человека», а также многочисленные научно-популярные книги. Ученый-биохимик и писатель-фантаст, Азимов не страдал раздвоением личности, но зато жестоко страдал от нехватки времени. Сначала он пожертвовал преподавательской работой; затем был вынужден свести до минимума свои лабораторные исследования. Когда же он решил, наконец, всецело посвятить себя литературному творчеству, научной фантастике он предпочел популяризацию науки. Впрочем, вряд ли этот выбор окончательный.
Азимов сравнительно быстро завоевал всеобщее признание как ведущий представитель современной американской научной фантастики. Он достиг этого не только и не столько благодаря незаурядным литературным способностям, сколько глубоко гуманистическим и остросоциальным содержанием своих произведений. В своем литературном творчестве, при всем многообразии тем, сюжетов и формы, он неизменно руководствовался стремлением укрепить веру людей в лучшее будущее и одновременно предостеречь их об опасностях на пути к нему. На фоне космических кошмаров и мрачных пророчеств, нередких в послевоенной зарубежной фантастике, откровенно стремящихся «пощекотать нервы» читателей, сочинения Азимова выделяются жизнеутверждающим оптимизмом.
В замечательном цикле новелл «Я — робот», принесшем писателю всемирную известность, он рассеивает широко распространенные на Западе опасения, связанные с созданием электронно-вычислительных машин, этих «искусственных разумных существ». Роботы Азимова, опять-таки в нарушение всех традиций, — это не механические злодеи, замышляющие извести человеческий род, а помощники людей, нередко более разумные и человечные, чем их хозяева.
В повести «Во имя доброй цели», вышедшей в разгар холодной войны, Азимов осуждает идею превентивной войны и макиавеллиевский принцип «цель оправдывает средства» во взаимоотношениях между разумными существами. А его новелла «Уродливый мальчуган», рассказывающая о том, как в результате неудачного эксперимента мальчик-неандерталец оказался в XX веке, представляет собою осуждение всякого расизма и национальной исключительности, призыв к солидарности человеческого рода, всех разумных существ во вселенной.
В одном из обращений к читателям Азимов следующим образом сформулировал гуманистическую роль научной фантастики в современном мире: «История достигла точки, когда человечеству больше не разрешается враждовать, — заявляет он. — Люди на Земле должны Дружить. Я всегда старался это подчеркнуть в своих произведениях… Не думаю, что можно заставить всех людей любить друг друга, но я желал бы уничтожить ненависть между людьми. И я совершенно серьезно полагаю, что научная фантастика есть одно из звеньев, которые помогают соединить человечество. Проблемы, которые мы поднимаем в фантастике, становятся насущными проблемами всего человечества… Писатель-фантаст, читатель фантастики, сама фантастика служат человечеству».
Как в построении сюжета, так и в манере письма, в формировании образов Азимов был и остается не только весьма своеобразным, оригинальным писателем, но и наряду с Рэем Брэдбери, Станиславом Лемом, Иваном Ефремовым, Артуром Кларком и Пьером Булем классиком научной фантастики XX века, поднявшим ее на уровень лучших произведений художественной литературы. Творчество Азимова, как и многих других писателей на Западе, продолжает прогрессивные традиции, заложенные в научно-фантастической литературе Гербертом Уэллсом.
Для Азимова научная фантастика не просто еще один, исключительно популярный в нашу эпоху литературный жанр, но вместе с тем, как это отмечал в своей автобиографии Уэллс, своего рода умозрительная социология. «Социоло гия, — писал Уэллс, подводя итог своему творчеству, — не может быть ни просто искусством, пи наукой в узком смысле этого слова, она собрание знаний, представляемых в вымышленной форме с присутствием личного элемента, иначе говоря, литература в наиболее возвышенном смысле этого понятия». В соответствии с этим он и рассматривал «создание и критику утопий» как такую литературную форму, в которую лучше всего мог быть облачен «хороший социологический труд». Разделяя это мнение, Азимов в статье «Социальная научная фантастика» сравнивал изображение возможного будущего и иных форм общественного устройства со своего рода «социальным экспериментом на бумаге». Приучать читателя к возможности изменений, заставлять его. размышлять вдоль разнообразных направлений — в этом он усматривал «великую служебную роль научной фантастики».
Научная фантастика, по убеждению Азимова, призвана систематически исследовать возможные пути общественного развития, своевременно предостерегать об опасных тенденциях и самое главное — сделать рациональное размышление о судьбах человечества достоянием возможно более широких масс. Возрастающая популярность этого жанра литературы в наш век лишь увеличивает моральную и социальную ответственность писателей.
Лишенные социологического содержания сочинения даже наиболее одаренных представителей этого жанра предстанут перед нами разве лишь разновидностью легкой развлекательной литературы. Больше того, при таком поверхностном суждении легко проглядеть главное в их содержании, а именно — предостережение против некоторых опасных социальных тенденций антагонистического общества, которые (если позволить им беспрепятственно развиваться, если активно не противодействовать им!) имеют известную долю вероятности привести человечество к состоянию, изображенному в данном фантастическом произведении.
Долгое время Азимов был жертвой примитивного представления о социальной научной фантастике. Некоторые из его повестей и прежде всего роман «Конец Вечности» расценивались как мрачные пророчества, как реакционные технократические утопии. Но судить о них так — все равно что считать «Дон-Кихот» романом о рыцарских похождениях, а «Анну Каренину» выдавать за повесть о любовной интриге. На самом деле социальная фантастика Азимова представляет собой прямую противоположность тому, что ей приписывали некоторые либо чересчур наивные, либо явно недоброжелательные критики, обделенные фантазией. Его сочинения были задуманы и созданы не как обоснование реакционных утопий, а, пользуясь выражением Уэллса, как социальная критика подобных утопий.
Существует много веских причин, объясняющих нам, почему социальная научная фантастика на Западе так и не смогла подняться до создания прогрессивных утопий о будущ ем общественном устройстве; ее высшим достижением остался остросоциальный роман-предостережение. Было бы поспешно сводить все к тому, что даже наиболее прогрессивно настроенные представители этого жанра, будучи талантливыми писателями и убежденными гуманистами, оставались сравнительно посредственными социологами. Многое, по-видимому, объясняется общественными условиями, в которых они живут и творят. «Для человека, привыкшего смотреть на вещи с американской точки зрения, оптимистическое видение современного общества неприемлемо, — с грустью признавался Азимов. —Я использую фантастику для критики общества. Так же поступают в общем и все другие американские фантасты».
«Конец Вечности» — научно-фантастический роман, так сказать, с «двойным дном». Конечно, уже сама по себе увлекательная тема путешествия во времени возбуждает естественную любознательность читателя, а остродраматический сюжет и столкновение характеров захватывают воображение. Сокровенные мысли автора, однако, лежат значительно глубже внешнего развития событий в романе. Чтобы добраться до этого «второго дна» и составить себе верное представление о том, какими опасениями и надеждами Азимов хотел поделиться с читателями, надо принять во внимание ту гнетущую духовную атмосферу, в которой находятся широкие слои творческой интеллигенции на Западе. Их тревога за судьбы человечества и цивилизации связана с тем вполне реальным обстоятельством, что научно-техническая революция XX века в условиях общества, где они живут, сопровождается колоссальной концентрацией экономического богатства и политического могущества в руках господствующих, привилегированных классов и слоев. Опираясь на эти, в перспективе безграничные материальные ресурсы, предоставляемые в их распоряжение бурным развитием науки, капиталистические монополии вкупе с государством могут исподволь установить свое безраздельное господство в обществе. Их диктатура покоилась бы не на физическом подавлении, а на духовном порабощении народных масс, не на примитивном ограблении, а на изощренной эксплуатации трудящихся под вывеской «государства всеобщего благоденствия». Для увековечения своего господства правящая монополистическая олигархия прибегала бы не столько к полицейским репрессиям, сколько к манипуляции людьми, к внушению им надлежащего образа мыслей и поведения посредством тщательно разработанной системы научных методов воздействия на сознание человека. В таком обществе угнетенные даже не подозревали бы о своем угнетении. Подобная диктатура горстки монополистов, узурпирующих право бесконтрольно распоряжаться благами цивилизации и судьбами целых народов, по мнению многих людей на Западе, несравненно опаснее фашизма в его традиционной, привычной форме. Опаснее наряду с прочим и потому, что все еще не осознана народными массами.