Страница:
– Ты согласен со всем этим, Эндрю?
Эндрю колебался целую минуту. Утвердительный ответ был равносилен одобрению лжи, шантажа, а также причинения неприятностей и унижения человеку, Но не физического вреда, твердил он себе. Не физического вреда.
Наконец он сумел выдавить из себя довольно робкое «да».
Эндрю колебался целую минуту. Утвердительный ответ был равносилен одобрению лжи, шантажа, а также причинения неприятностей и унижения человеку, Но не физического вреда, твердил он себе. Не физического вреда.
Наконец он сумел выдавить из себя довольно робкое «да».
14
Его словно заново сконструировали, В течение суток, затем недель и, наконец, месяцев Эндрю не ощущал себя вполне самим собой, и самые простые действия ввергали его в нерешительность.
Пол был в отчаянии.
– Они повредили тебя, Эндрю. Придется подать на них в суд.
Очень медленно Эндрю сказал:
– Не надо, Ты не сумеешь доказать… как это?.. п-п-п…
– Преднамеренность?
– Преднамеренность. К тому же я чувствую себя лучше, крепче. Это тр… тр…
– Трепет?
– Травма. Ведь такой оп-оп-оп… еще никогда не делали.
Эндрю ощущал свой мозг изнутри. Только он один. И он знал, что все было хорошо, а потому в течение долгих месяцев, которые потребовались для обретения полной координации движений и планомерного включения всех позитронных связей, он много часов ежедневно проводил перед зеркалом.
Не совсем человек! Лицо было застывшим… слишком застывшим, а движения слишком размеренными. Им не хватало небрежной свободы, свойственной людям. Но, может быть, эта раскованность придет со временем? Ну, хотя бы можно будет носить одежду и не думать, как не сочетается с ней металлическое лицо.
Пришел день, когда он сказал:
– Я снова возьмусь за работу.
Пол засмеялся и сказал:
– Значит, у тебя все в порядке, А что ты думаешь делать? Напишешь еще книгу?
– Нет, – очень серьезно ответил Эндрю. – Срок моей жизни слишком долог для того, чтобы одно какое-то занятие овладело мной и не отпускало, Одно время я был в основном художником и могу вернуться к этому. Потом я был историком и тоже могу вернуться к этому. Но теперь я хочу стать робобиологом.
– Ты имеешь в виду – робопсихологом?
– Нет. Это подразумевает изучение особенностей позитронного мозга, но пока оно меня не привлекает. Робобиолог, по-моему, должен сосредоточиться на механизмах тела, приданного этому мозгу.
– Так ведь это роботехника?
– Роботехник работает с металлическими телами, А я буду изучать органическое гуманоидное тело, которым, насколько мне известно, в мире обладаю только я один.
– Ты сужаешь поле своей деятельности, – задумчиво сказал Пол. – Как художник ты имел дело с любыми формами; как историк ты занимался главным образом роботами; как робобиолог ты будешь сосредоточен на себе самом.
Эндрю кивнул.
– По-видимому, да.
Эндрю пришлось начать с самого начала, поскольку он не имел понятия об обыкновенной биологии, и очень малое – о точных науках. Он стал завсегдатаем библиотек: где часами просиживал над электронными каталогами. Одежда выглядела на нем совершенно нормально, а те немногие, кто знал, что он робот, ничем ему не мешали.
Он пристроил еще комнату к своему домику и оборудовал в ней лабораторию, и расширил библиотеку.
Шли годы. Однажды к нему заглянул Пол и сказал:
– Жаль, что ты больше не занимаешься историей роботов. Насколько мне известно, в политике «Ю. С. Роботс» произошли радикальные изменения.
Пол состарился, и глазами ему теперь служили фотооптические элементы. В этом отношении он сблизился с Эндрю.
– Что они сделали? – спросил Эндрю.
– Они создают централизующие компьютеры – попросту огромные позитронные мозги, которые держат микроволновую связь с роботами, от десяти до тысячи. У самих роботов мозга вообще нет. Они как бы тела гигантского мозга, физически от него отъединенные.
– Это практичнее?
– «Ю. С. Роботс» утверждает, что да. Однако толчок этому дал перед смертью Смит-Робертсон, и я уверен, что поступил он так в пику тебе. «Ю. С. Роботс» не желает производить роботов, способных причинить фирме столько неприятностей, как ты, и для этого они разъяли мозг и тело. У мозга нет тела, которое он мог бы пожелать заменить, у тела нет мозга, чтобы чего-либо желать.
– Эндрю, – продолжал Пол, – просто поразительно, какое влияние ты оказал на историю роботов. Твой художественный талант принудил «Ю. С. Роботс» к более точной и строгой специализации. Твоя свобода привела к принципиальному утверждению прав, которыми обладают роботы. Твое желание приобрести андроидное тело заставило «Ю. С. Роботс» переключиться на отделение мозга от тела.
Эндрю сказал:
– Полагаю, что в конце концов фирма создаст один колоссальный мозг, контролирующий несколько миллиардов роботов, но хранить все яйца в одной корзинке очень опасно. Чрезвычайно.
– Думаю, ты прав, – ответил Пол, – но на это уйдет не менее ста лет, а тогда меня уже не будет. Собственно говоря, вряд ли я дотяну до конца года.
– Пол! – сказал Эндрю с тревогой.
Пол пожал плечами.
– Мы смертны, Эндрю. Мы не такие, как ты. Само по себе это неважно, но мне важно заверить тебя в этом. Я последний из Мартинов – людей. Есть, правда, родственники, потомки моей двоюродной бабушки, но они не в счет. Деньги, принадлежащие лично мне, составят фонд, закрепленный за тобой. Так что, насколько возможно предвидеть будущее, экономически ты обеспечен.
– Излишне, – с трудом сказал Эндрю. За все это время он так и не свыкся со смертью Мартинов.
– Не будем спорить, – сказал Пол. – Все равно будет так. Над чем ты сейчас работаешь?
– Разрабатываю систему, которая позволит андроидам – мне – получать энергию от сгорания углеводов, а не от атомных элементов.
Пол поднял брови.
– То есть они будут дышать и есть?
– Да.
– И давно ты ведешь эти исследования?
– Теперь уже давно, но мне кажется, я сумею создать отвечающую всем необходимым условиям камеру внутреннего сгорания, в которой процесс разложения на компоненты будет полностью контролироваться.
– Но зачем, Эндрю? Атомные элементы ведь гораздо лучше и удобнее.
– В некоторых отношениях – пожалуй. Но они бесчеловечны.
Пол был в отчаянии.
– Они повредили тебя, Эндрю. Придется подать на них в суд.
Очень медленно Эндрю сказал:
– Не надо, Ты не сумеешь доказать… как это?.. п-п-п…
– Преднамеренность?
– Преднамеренность. К тому же я чувствую себя лучше, крепче. Это тр… тр…
– Трепет?
– Травма. Ведь такой оп-оп-оп… еще никогда не делали.
Эндрю ощущал свой мозг изнутри. Только он один. И он знал, что все было хорошо, а потому в течение долгих месяцев, которые потребовались для обретения полной координации движений и планомерного включения всех позитронных связей, он много часов ежедневно проводил перед зеркалом.
Не совсем человек! Лицо было застывшим… слишком застывшим, а движения слишком размеренными. Им не хватало небрежной свободы, свойственной людям. Но, может быть, эта раскованность придет со временем? Ну, хотя бы можно будет носить одежду и не думать, как не сочетается с ней металлическое лицо.
Пришел день, когда он сказал:
– Я снова возьмусь за работу.
Пол засмеялся и сказал:
– Значит, у тебя все в порядке, А что ты думаешь делать? Напишешь еще книгу?
– Нет, – очень серьезно ответил Эндрю. – Срок моей жизни слишком долог для того, чтобы одно какое-то занятие овладело мной и не отпускало, Одно время я был в основном художником и могу вернуться к этому. Потом я был историком и тоже могу вернуться к этому. Но теперь я хочу стать робобиологом.
– Ты имеешь в виду – робопсихологом?
– Нет. Это подразумевает изучение особенностей позитронного мозга, но пока оно меня не привлекает. Робобиолог, по-моему, должен сосредоточиться на механизмах тела, приданного этому мозгу.
– Так ведь это роботехника?
– Роботехник работает с металлическими телами, А я буду изучать органическое гуманоидное тело, которым, насколько мне известно, в мире обладаю только я один.
– Ты сужаешь поле своей деятельности, – задумчиво сказал Пол. – Как художник ты имел дело с любыми формами; как историк ты занимался главным образом роботами; как робобиолог ты будешь сосредоточен на себе самом.
Эндрю кивнул.
– По-видимому, да.
Эндрю пришлось начать с самого начала, поскольку он не имел понятия об обыкновенной биологии, и очень малое – о точных науках. Он стал завсегдатаем библиотек: где часами просиживал над электронными каталогами. Одежда выглядела на нем совершенно нормально, а те немногие, кто знал, что он робот, ничем ему не мешали.
Он пристроил еще комнату к своему домику и оборудовал в ней лабораторию, и расширил библиотеку.
Шли годы. Однажды к нему заглянул Пол и сказал:
– Жаль, что ты больше не занимаешься историей роботов. Насколько мне известно, в политике «Ю. С. Роботс» произошли радикальные изменения.
Пол состарился, и глазами ему теперь служили фотооптические элементы. В этом отношении он сблизился с Эндрю.
– Что они сделали? – спросил Эндрю.
– Они создают централизующие компьютеры – попросту огромные позитронные мозги, которые держат микроволновую связь с роботами, от десяти до тысячи. У самих роботов мозга вообще нет. Они как бы тела гигантского мозга, физически от него отъединенные.
– Это практичнее?
– «Ю. С. Роботс» утверждает, что да. Однако толчок этому дал перед смертью Смит-Робертсон, и я уверен, что поступил он так в пику тебе. «Ю. С. Роботс» не желает производить роботов, способных причинить фирме столько неприятностей, как ты, и для этого они разъяли мозг и тело. У мозга нет тела, которое он мог бы пожелать заменить, у тела нет мозга, чтобы чего-либо желать.
– Эндрю, – продолжал Пол, – просто поразительно, какое влияние ты оказал на историю роботов. Твой художественный талант принудил «Ю. С. Роботс» к более точной и строгой специализации. Твоя свобода привела к принципиальному утверждению прав, которыми обладают роботы. Твое желание приобрести андроидное тело заставило «Ю. С. Роботс» переключиться на отделение мозга от тела.
Эндрю сказал:
– Полагаю, что в конце концов фирма создаст один колоссальный мозг, контролирующий несколько миллиардов роботов, но хранить все яйца в одной корзинке очень опасно. Чрезвычайно.
– Думаю, ты прав, – ответил Пол, – но на это уйдет не менее ста лет, а тогда меня уже не будет. Собственно говоря, вряд ли я дотяну до конца года.
– Пол! – сказал Эндрю с тревогой.
Пол пожал плечами.
– Мы смертны, Эндрю. Мы не такие, как ты. Само по себе это неважно, но мне важно заверить тебя в этом. Я последний из Мартинов – людей. Есть, правда, родственники, потомки моей двоюродной бабушки, но они не в счет. Деньги, принадлежащие лично мне, составят фонд, закрепленный за тобой. Так что, насколько возможно предвидеть будущее, экономически ты обеспечен.
– Излишне, – с трудом сказал Эндрю. За все это время он так и не свыкся со смертью Мартинов.
– Не будем спорить, – сказал Пол. – Все равно будет так. Над чем ты сейчас работаешь?
– Разрабатываю систему, которая позволит андроидам – мне – получать энергию от сгорания углеводов, а не от атомных элементов.
Пол поднял брови.
– То есть они будут дышать и есть?
– Да.
– И давно ты ведешь эти исследования?
– Теперь уже давно, но мне кажется, я сумею создать отвечающую всем необходимым условиям камеру внутреннего сгорания, в которой процесс разложения на компоненты будет полностью контролироваться.
– Но зачем, Эндрю? Атомные элементы ведь гораздо лучше и удобнее.
– В некоторых отношениях – пожалуй. Но они бесчеловечны.
15
На это потребовалось время, но время у Эндрю было. Во всяком случае, он не хотел ничего делать, пока Пол мирно не скончался.
После смерти правнука Сэра Эндрю почувствовал себя менее огражденным от внешнего враждебного мира, но только еще решительнее продолжал двигаться по выбранному пути.
Хотя он не остался совсем уж один. Люди умирали, но фирма «Фейнголд и Чарни» продолжала жить, поскольку корпорации, как и роботы, не умирают. Фирма получила указания и безразлично следовала им. Благодаря фонду и с помощью фирмы Эндрю оставался богатым. И в обмен на очень внушительный ежегодный гонорар «Фейнголд и Чарни» занялся юридическими аспектами использования новой камеры внутреннего сгорания.
Когда настало время посетить «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн», Эндрю отправился туда один. Когда-то он побывал там с Сэром, а потом с Полом. В третий раз он отправился туда один, во всем похожий на человека.
«Ю. С. Роботс» претерпела большие перемены. Завод теперь помещался в огромной космической станции – так дело обстояло почти со всеми промышленными предприятиями. С ними Землю покинуло и множество роботов. Земля теперь превращалась в один гигантский парк, ее население стабилизировалось на цифре в один миллиард, причем примерно тридцать процентов его составляли роботы с независимым мозгом.
Научным руководителем фирмы был Элвин Магдеску – смуглый, темноволосый, с острой бородкой, обнаженный по пояс согласно моде, если не считать широкой ленты на груди. На Эндрю был глухой костюм по моде пятидесятилетней давности.
Магдеску сказал:
– Разумеется, я о вас знаю и очень рад с вами увидеться. Вы – самое знаменитое наше достижение, и очень жаль, что старик Смит-Робертсон был так сильно настроен против вас. Мы могли бы сделать с вами так много!
– Но и сейчас не поздно, – сказал Эндрю.
– Нет, не думаю. Это время уже позади. Более века роботы конструировались для Земли, но все меняется. Они возвращаются в космос, а те, кто остается на Земле, не будут снабжаться мозгом.
– Но ведь есть еще я. И я остаюсь на Земле.
– Верно. Но в вас как будто не так уж много осталось от робота. Что новое вам требуется?
– Стать еще меньше роботом. Раз уж я настолько органичен, то и энергию хочу получать из органического источника. У меня с собой чертежи и расчеты…
Магдеску не стал торопливо их пролистывать. Вернее, начал, но почти сразу же сосредоточенно в них углубился. Потом сказал:
– На редкость остроумное решение. Кто все это изобрел?
– Я, – ответил Эндрю.
Магдеску смерил его взглядом, а затем сказал:
– Это означает кардинальную переделку вашего тела, к тому же чисто экспериментальную, поскольку ничего похожего еще никогда не делалось. Я решительно против. Оставайтесь таким же, как сейчас.
Лицо Эндрю мало что выражало, но в его голосе ясно прозвучало нетерпение.
– Доктор Магдеску, вы упустили главное. У вас нет выбора: вы должны согласиться на мою просьбу. Если подобные приспособления могут быть встроены в мое тело, значит, они подходят и для людей. Тенденция продления человеческой жизни с помощью искусственных органов получает все большее развитие. А органов лучше тех, которые я создал и продолжаю создавать, нет. Я запатентовал их через посредство фирмы «Фейнголд и Чарни». Мы вполне можем организовать собственное предприятие и наладить выпуск таких искусственных частей человеческого тела, какие позволят впоследствии создавать людей со свойствами роботов. И ваша фирма может очень пострадать.
Если же вы прооперируете меня теперь же и обязуетесь делать то же в будущем при сходных обстоятельствах, вы получите разрешение пользоваться патентами, контролировать технологию и снабжение людей искусственными частями тела. Разумеется, разрешение это будет дано только после успешного завершения первой операции, когда пройдет достаточно времени, чтобы убедиться в ее успешности, – Эндрю практически не испытывал никакого воздействия Первого Закона, пока ставил такие жесткие условия человеку. Но, логически рассуждая, он научился приходить к выводу, что видимая жестокость в конечном счете оборачивается добротой.
Магдеску ошеломленно смотрел на него.
– Такое решение лежит вне моей компетенции. Решать должен совет директоров, а это потребует времени.
– Я могу подождать, – ответил Эндрю. – Но в разумных пределах.
Он с удовлетворением подумал, что даже Пол не сумел бы проделать все это лучше.
После смерти правнука Сэра Эндрю почувствовал себя менее огражденным от внешнего враждебного мира, но только еще решительнее продолжал двигаться по выбранному пути.
Хотя он не остался совсем уж один. Люди умирали, но фирма «Фейнголд и Чарни» продолжала жить, поскольку корпорации, как и роботы, не умирают. Фирма получила указания и безразлично следовала им. Благодаря фонду и с помощью фирмы Эндрю оставался богатым. И в обмен на очень внушительный ежегодный гонорар «Фейнголд и Чарни» занялся юридическими аспектами использования новой камеры внутреннего сгорания.
Когда настало время посетить «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн», Эндрю отправился туда один. Когда-то он побывал там с Сэром, а потом с Полом. В третий раз он отправился туда один, во всем похожий на человека.
«Ю. С. Роботс» претерпела большие перемены. Завод теперь помещался в огромной космической станции – так дело обстояло почти со всеми промышленными предприятиями. С ними Землю покинуло и множество роботов. Земля теперь превращалась в один гигантский парк, ее население стабилизировалось на цифре в один миллиард, причем примерно тридцать процентов его составляли роботы с независимым мозгом.
Научным руководителем фирмы был Элвин Магдеску – смуглый, темноволосый, с острой бородкой, обнаженный по пояс согласно моде, если не считать широкой ленты на груди. На Эндрю был глухой костюм по моде пятидесятилетней давности.
Магдеску сказал:
– Разумеется, я о вас знаю и очень рад с вами увидеться. Вы – самое знаменитое наше достижение, и очень жаль, что старик Смит-Робертсон был так сильно настроен против вас. Мы могли бы сделать с вами так много!
– Но и сейчас не поздно, – сказал Эндрю.
– Нет, не думаю. Это время уже позади. Более века роботы конструировались для Земли, но все меняется. Они возвращаются в космос, а те, кто остается на Земле, не будут снабжаться мозгом.
– Но ведь есть еще я. И я остаюсь на Земле.
– Верно. Но в вас как будто не так уж много осталось от робота. Что новое вам требуется?
– Стать еще меньше роботом. Раз уж я настолько органичен, то и энергию хочу получать из органического источника. У меня с собой чертежи и расчеты…
Магдеску не стал торопливо их пролистывать. Вернее, начал, но почти сразу же сосредоточенно в них углубился. Потом сказал:
– На редкость остроумное решение. Кто все это изобрел?
– Я, – ответил Эндрю.
Магдеску смерил его взглядом, а затем сказал:
– Это означает кардинальную переделку вашего тела, к тому же чисто экспериментальную, поскольку ничего похожего еще никогда не делалось. Я решительно против. Оставайтесь таким же, как сейчас.
Лицо Эндрю мало что выражало, но в его голосе ясно прозвучало нетерпение.
– Доктор Магдеску, вы упустили главное. У вас нет выбора: вы должны согласиться на мою просьбу. Если подобные приспособления могут быть встроены в мое тело, значит, они подходят и для людей. Тенденция продления человеческой жизни с помощью искусственных органов получает все большее развитие. А органов лучше тех, которые я создал и продолжаю создавать, нет. Я запатентовал их через посредство фирмы «Фейнголд и Чарни». Мы вполне можем организовать собственное предприятие и наладить выпуск таких искусственных частей человеческого тела, какие позволят впоследствии создавать людей со свойствами роботов. И ваша фирма может очень пострадать.
Если же вы прооперируете меня теперь же и обязуетесь делать то же в будущем при сходных обстоятельствах, вы получите разрешение пользоваться патентами, контролировать технологию и снабжение людей искусственными частями тела. Разумеется, разрешение это будет дано только после успешного завершения первой операции, когда пройдет достаточно времени, чтобы убедиться в ее успешности, – Эндрю практически не испытывал никакого воздействия Первого Закона, пока ставил такие жесткие условия человеку. Но, логически рассуждая, он научился приходить к выводу, что видимая жестокость в конечном счете оборачивается добротой.
Магдеску ошеломленно смотрел на него.
– Такое решение лежит вне моей компетенции. Решать должен совет директоров, а это потребует времени.
– Я могу подождать, – ответил Эндрю. – Но в разумных пределах.
Он с удовлетворением подумал, что даже Пол не сумел бы проделать все это лучше.
16
Ждать пришлось в разумных пределах, и операция прошла успешно. Магдеску сказал:
– Я был против операции, Эндрю, но совсем по иным причинам, чем вы, вероятно, думаете. Я бы ни секунды не возражал против этого эксперимента, проводись он на ком-нибудь еще. Но вашим позитронным мозгом я рисковать никак не хочу. Теперь, когда позитронные связи у вас взаимодействуют с искусственными нервными связями, спасти мозг, если что-то случится с телом, может оказаться затруднительно.
– Я полностью доверяю квалификации сотрудников «Ю. С. Роботс», – сказал Эндрю. – И теперь я могу есть.
– Запивая глоточком оливкового масла, Это потребует периодической очистки камеры внутреннего сгорания, как мы вам уже объяснили. Не слишком, боюсь, приятная необходимость.
– Пожалуй, так, если бы я не продолжал работать в том же направлении. Самоочищение вполне возможно. Собственно говоря, я занимаюсь приспособлением для выделения несгораемых фракций твердой пищи – неудобоваримой, так сказать.
– Но тогда вам понадобится задний проход.
– Его эквивалент.
– И что еще, Эндрю?
– Все остальное.
– И половые органы?
– В той мере, в какой они отвечают моему плану. Мое тело – холст, на котором я намерен нарисовать…
Магдеску подождал конца фразы, но Эндрю молчал, и он договорил сам:
– Человека?
– Там увидим, – ответил Эндрю.
– Жалкая цель, Эндрю, – сказал Магдеску. – Вы лучше, чем человек. И с тех пор, как предпочли органику, только портите себя.
– Мой мозг не пострадал.
– Да. Не стану отрицать. Однако, Эндрю, революционный сдвиг в применении искусственных органов, ставший возможным благодаря вашим патентам, неразрывно связан с вашей фамилией. Вас признали изобретателем и почитают – такого, каков вы есть. Так для чего же и дальше играть со своим телом?
Эндрю промолчал.
А в почете недостатка не было. Он дал согласие стать членом нескольких ученых обществ, включая и общество, посвятившее себя развитию новой созданной им науки – той, которую он назвал робобиологией, только теперь ее называли протезологией – наукой об органических протезах.
В стопятидесятилетнюю годовщину его создания «Ю. С. Роботс» устроила юбилейный банкет в его честь. Если Эндрю усмотрел в этом какую-то иронию, то скрыл ее.
Председательствовал Элвин Магдеску, покинувший ради этого знаменательного случая свое пенсионное уединение. Ему самому уже исполнилось девяносто четыре года, и жив он был только благодаря органическим протезам, заменившим, в частности, печень и почки. Банкет достиг кульминации, когда Магдеску после краткого эмоционального спича поднял бокал за «Полуторастолетнего Робота».
Эндрю усовершенствовал строение своего лица так, что теперь оно могло выражать широкий спектр эмоций, но на протяжении всей торжественной церемонии оно хранило торжественную невозмутимость. Оказаться полутора столетним роботом ему не понравилось.
– Я был против операции, Эндрю, но совсем по иным причинам, чем вы, вероятно, думаете. Я бы ни секунды не возражал против этого эксперимента, проводись он на ком-нибудь еще. Но вашим позитронным мозгом я рисковать никак не хочу. Теперь, когда позитронные связи у вас взаимодействуют с искусственными нервными связями, спасти мозг, если что-то случится с телом, может оказаться затруднительно.
– Я полностью доверяю квалификации сотрудников «Ю. С. Роботс», – сказал Эндрю. – И теперь я могу есть.
– Запивая глоточком оливкового масла, Это потребует периодической очистки камеры внутреннего сгорания, как мы вам уже объяснили. Не слишком, боюсь, приятная необходимость.
– Пожалуй, так, если бы я не продолжал работать в том же направлении. Самоочищение вполне возможно. Собственно говоря, я занимаюсь приспособлением для выделения несгораемых фракций твердой пищи – неудобоваримой, так сказать.
– Но тогда вам понадобится задний проход.
– Его эквивалент.
– И что еще, Эндрю?
– Все остальное.
– И половые органы?
– В той мере, в какой они отвечают моему плану. Мое тело – холст, на котором я намерен нарисовать…
Магдеску подождал конца фразы, но Эндрю молчал, и он договорил сам:
– Человека?
– Там увидим, – ответил Эндрю.
– Жалкая цель, Эндрю, – сказал Магдеску. – Вы лучше, чем человек. И с тех пор, как предпочли органику, только портите себя.
– Мой мозг не пострадал.
– Да. Не стану отрицать. Однако, Эндрю, революционный сдвиг в применении искусственных органов, ставший возможным благодаря вашим патентам, неразрывно связан с вашей фамилией. Вас признали изобретателем и почитают – такого, каков вы есть. Так для чего же и дальше играть со своим телом?
Эндрю промолчал.
А в почете недостатка не было. Он дал согласие стать членом нескольких ученых обществ, включая и общество, посвятившее себя развитию новой созданной им науки – той, которую он назвал робобиологией, только теперь ее называли протезологией – наукой об органических протезах.
В стопятидесятилетнюю годовщину его создания «Ю. С. Роботс» устроила юбилейный банкет в его честь. Если Эндрю усмотрел в этом какую-то иронию, то скрыл ее.
Председательствовал Элвин Магдеску, покинувший ради этого знаменательного случая свое пенсионное уединение. Ему самому уже исполнилось девяносто четыре года, и жив он был только благодаря органическим протезам, заменившим, в частности, печень и почки. Банкет достиг кульминации, когда Магдеску после краткого эмоционального спича поднял бокал за «Полуторастолетнего Робота».
Эндрю усовершенствовал строение своего лица так, что теперь оно могло выражать широкий спектр эмоций, но на протяжении всей торжественной церемонии оно хранило торжественную невозмутимость. Оказаться полутора столетним роботом ему не понравилось.
17
Из-за протезологии Эндрю в конце концов покинул Землю. За десятилетия, протекшие после юбилейного банкета, Луна стала походить на Землю даже больше самой Земли – только сила тяготения была меньше – и ее подземные города насчитывали внушительное количество обитателей.
Органические протезы следовало приспособить к меньшему тяготению, и Эндрю провел на Луне пять лет, консультируя местных протезологов. В свободное от работы время он прохаживался среди местных роботов, которые все до единого оказывали ему уважение, положенное человеку.
Он вернулся на Землю, которая, по сравнению с Луной, казалась тихим захолустьем, и посетил контору «Фейнголд и Чарни», чтобы сообщить о своем приезде. Очередной глава фирмы, Саймон ДеЛонг, увидев его, очень удивился.
– Нам сообщили о вашем возвращении, Эндрю, – сказал он (чуть было не назван его «мистер Мартин»), – но мы ждали вас не раньше следующей недели.
– У меня иссякло терпение, – коротко ответил Эндрю, торопясь перейти к делу. – На Луне, Саймон, я руководил исследовательской лабораторией с двадцатью сотрудниками-людьми. Я отдавал распоряжения, которые выполнялись безоговорочно. Лунные роботы держались со мной, как с человеком. Так почему же я не человек?
Взгляд ДеЛонга стал настороженным.
– Дорогой Эндрю, вы же сами только что сказали, что и роботы, и люди обходились с вами, как с человеком. Следовательно, де факто вы человек.
– Быть человеком де факто мне мало, Я хочу не только, чтобы со мной обходились как с человеком, но чтобы таким меня признавал закон. Я хочу быть человеком де юре.
– Это совсем другой вопрос, – сказал ДеЛонг. – Здесь мы сталкиваемся с человеческими предрассудками и с несомненным фактом, что вы не человек, как бы вам ни хотелось быть человеком.
– В чем я не человек? – спросил Эндрю, – У меня внешность человека, мои внутренние органы соответствуют человеческим. Собственно говоря, мои органы абсолютно такие же, как у людей, прошедших протезирование. Я внес художественный, литературный и научный вклад в человеческую культуру, сравнимый со вкладом любого из живущих сейчас людей. Что еще можно требовать?
– Лично я ничего больше не потребовал бы. Беда в том, что только Всемирное Законодательное собрание может издать постановление, определяющее вас как человека. Откровенно говоря, я бы на это не рассчитывал.
– К кому я могу там обратиться?
– Полагаю, к председателю Научно-технической комиссии.
– Вы не могли бы устроить мне встречу с ним?
– Но зачем вам посредник? В вашем положении, вы вполне…
– Нет. Устройте ее вы. – Эндрю даже не заметил, что отдал приказ человеку. Он привык к этому на Луне. – Я хочу, чтобы он знал, что фирма «Фейнголд и Чарни» будет отстаивать мои интересы до конца.
– Да, но…
– До конца, Саймон. За сто семьдесят три года я тем или иным способом много содействовал процветанию фирмы, В прошлом у меня были обязательства по отношению к конкретным ее членам. Но теперь я ей ничем не обязан. Скорее наоборот, и я взыскиваю этот долг.
– Я сделаю, что смогу, – сказал ДеЛонг.
Органические протезы следовало приспособить к меньшему тяготению, и Эндрю провел на Луне пять лет, консультируя местных протезологов. В свободное от работы время он прохаживался среди местных роботов, которые все до единого оказывали ему уважение, положенное человеку.
Он вернулся на Землю, которая, по сравнению с Луной, казалась тихим захолустьем, и посетил контору «Фейнголд и Чарни», чтобы сообщить о своем приезде. Очередной глава фирмы, Саймон ДеЛонг, увидев его, очень удивился.
– Нам сообщили о вашем возвращении, Эндрю, – сказал он (чуть было не назван его «мистер Мартин»), – но мы ждали вас не раньше следующей недели.
– У меня иссякло терпение, – коротко ответил Эндрю, торопясь перейти к делу. – На Луне, Саймон, я руководил исследовательской лабораторией с двадцатью сотрудниками-людьми. Я отдавал распоряжения, которые выполнялись безоговорочно. Лунные роботы держались со мной, как с человеком. Так почему же я не человек?
Взгляд ДеЛонга стал настороженным.
– Дорогой Эндрю, вы же сами только что сказали, что и роботы, и люди обходились с вами, как с человеком. Следовательно, де факто вы человек.
– Быть человеком де факто мне мало, Я хочу не только, чтобы со мной обходились как с человеком, но чтобы таким меня признавал закон. Я хочу быть человеком де юре.
– Это совсем другой вопрос, – сказал ДеЛонг. – Здесь мы сталкиваемся с человеческими предрассудками и с несомненным фактом, что вы не человек, как бы вам ни хотелось быть человеком.
– В чем я не человек? – спросил Эндрю, – У меня внешность человека, мои внутренние органы соответствуют человеческим. Собственно говоря, мои органы абсолютно такие же, как у людей, прошедших протезирование. Я внес художественный, литературный и научный вклад в человеческую культуру, сравнимый со вкладом любого из живущих сейчас людей. Что еще можно требовать?
– Лично я ничего больше не потребовал бы. Беда в том, что только Всемирное Законодательное собрание может издать постановление, определяющее вас как человека. Откровенно говоря, я бы на это не рассчитывал.
– К кому я могу там обратиться?
– Полагаю, к председателю Научно-технической комиссии.
– Вы не могли бы устроить мне встречу с ним?
– Но зачем вам посредник? В вашем положении, вы вполне…
– Нет. Устройте ее вы. – Эндрю даже не заметил, что отдал приказ человеку. Он привык к этому на Луне. – Я хочу, чтобы он знал, что фирма «Фейнголд и Чарни» будет отстаивать мои интересы до конца.
– Да, но…
– До конца, Саймон. За сто семьдесят три года я тем или иным способом много содействовал процветанию фирмы, В прошлом у меня были обязательства по отношению к конкретным ее членам. Но теперь я ей ничем не обязан. Скорее наоборот, и я взыскиваю этот долг.
– Я сделаю, что смогу, – сказал ДеЛонг.
18
Научно-техническая комиссия возглавлялась представителем Восточно-Азиатского региона, и представитель этот был женщиной. Звали ее Чи Ли-Цинь, и в прозрачных одеждах (скрывавших то, что она хотела скрыть, только слепящим блеском) она казалась закутанной в целлофан. Она сказала:
– Я сочувствую вашему желанию получить полные человеческие права. История знала времена, когда сегменты населения Земли боролись за полные человеческие права. Однако какие, собственно, права вам требуются сверх тех, которыми вы уже пользуетесь?
– Очень простое право – право на жизнь. Робот может быть демонтирован в любой момент.
– Человека могут казнить в любой момент.
– Казнь совершается только после долгого судебного разбирательства. А меня демонтируют без какой-либо юридической процедуры. Для этого достаточно слова человека, облеченного соответствующей властью. А кроме того… – Эндрю отчаянно старался, чтобы его тон не зазвучал умоляюще, но тщательно разработанные приемы придать человечность своему лицу и голосу подвели его, – Дело в том, что я хочу быть человеком. Я хотел этого на протяжении жизни шести человеческих поколений.
Ли-Цинь смотрела на него темными сочувственными глазами.
– Законодательное собрание может издать постановление, объявляющее вас человеком, оно может издать постановление, объявляющее человеком мраморную статую. Но весьма маловероятно, чтобы оно это сделало как во втором случае, так и в первом. Депутаты такие же люди, как все остальные, а в человеческом отношении к роботам всегда прятался элемент подозрительности.
– Даже теперь?
– Даже теперь. Если и будет признано, что вы заслужили человечность, как награду, останутся опасения создать нежелательный прецедент.
– Какой прецедент? Я – единственный свободный робот и единственный сохранившийся из своей серии, причем другой такой создан никогда не будет. Справьтесь у «Ю. С. Роботс».
– Никогда – долгое время, Эндрю… Или, если вы предпочитаете, мистер Мартин, – я с радостью готова воздать мою личную дань уважения вашей человечности. И вы убедитесь, что депутаты в большинстве будут против создания прецедента, каким бы неповторимым этот прецедент ни был. Мистер Мартин, мои симпатии на вашей стороне, но обнадежить вас я не могу. Более того… – Она откинулась на спинку кресла и наморщила лоб. – Более того, если дебаты будут бурными, в Законодательном собрании и за его стенами может встать вопрос о демонтировании, про которое вы упоминали. Ведь простейшее разрешение проблемы – уничтожить вас. Взвесьте все это, прежде чем что-либо предпринимать.
– И никто, – сказал Эндрю, – не вспомнит о широчайшем применении протезологии, разработанной практически мной одним?
– Это кажется жестоким, но нет, они не вспомнят, а если вспомнят, то как аргумент против вас. Заявят, что занимались вы этим только ради себя. Заявят, что это часть кампании за роботизацию людей – или очеловечение роботов, – то есть в любом случае зловещей и грязной. Мистер Мартин, вам никогда не приходилось сталкиваться с кампанией политической ненависти, но поверьте, вы станете мишенью чернейшей клеветы, какой ни вы, ни я и вообразить не можем, но непременно найдутся люди, которые свято всему поверят. Мистер Мартин, не губите свою жизнь!
Она встала. Такая маленькая и хрупкая рядом с сидящим Эндрю.
Он сказал:
– Если я решу бороться за свою человечность, вы меня поддержите?
Она задумалась, потом ответила:
– Да. В той мере, в какой смогу. Если такая позиция начнет угрожать моему политическому будущему, я, вероятно, отступлюсь от вас, поскольку не чувствую это делом своей жизни. Я стараюсь быть с вами абсолютно искренней.
– Я благодарю вас и не прошу о большем. Я намерен вести борьбу до конца, к чему бы она ни привела, и прошу вас только о той помощи, которую вам удобно оказать.
– Я сочувствую вашему желанию получить полные человеческие права. История знала времена, когда сегменты населения Земли боролись за полные человеческие права. Однако какие, собственно, права вам требуются сверх тех, которыми вы уже пользуетесь?
– Очень простое право – право на жизнь. Робот может быть демонтирован в любой момент.
– Человека могут казнить в любой момент.
– Казнь совершается только после долгого судебного разбирательства. А меня демонтируют без какой-либо юридической процедуры. Для этого достаточно слова человека, облеченного соответствующей властью. А кроме того… – Эндрю отчаянно старался, чтобы его тон не зазвучал умоляюще, но тщательно разработанные приемы придать человечность своему лицу и голосу подвели его, – Дело в том, что я хочу быть человеком. Я хотел этого на протяжении жизни шести человеческих поколений.
Ли-Цинь смотрела на него темными сочувственными глазами.
– Законодательное собрание может издать постановление, объявляющее вас человеком, оно может издать постановление, объявляющее человеком мраморную статую. Но весьма маловероятно, чтобы оно это сделало как во втором случае, так и в первом. Депутаты такие же люди, как все остальные, а в человеческом отношении к роботам всегда прятался элемент подозрительности.
– Даже теперь?
– Даже теперь. Если и будет признано, что вы заслужили человечность, как награду, останутся опасения создать нежелательный прецедент.
– Какой прецедент? Я – единственный свободный робот и единственный сохранившийся из своей серии, причем другой такой создан никогда не будет. Справьтесь у «Ю. С. Роботс».
– Никогда – долгое время, Эндрю… Или, если вы предпочитаете, мистер Мартин, – я с радостью готова воздать мою личную дань уважения вашей человечности. И вы убедитесь, что депутаты в большинстве будут против создания прецедента, каким бы неповторимым этот прецедент ни был. Мистер Мартин, мои симпатии на вашей стороне, но обнадежить вас я не могу. Более того… – Она откинулась на спинку кресла и наморщила лоб. – Более того, если дебаты будут бурными, в Законодательном собрании и за его стенами может встать вопрос о демонтировании, про которое вы упоминали. Ведь простейшее разрешение проблемы – уничтожить вас. Взвесьте все это, прежде чем что-либо предпринимать.
– И никто, – сказал Эндрю, – не вспомнит о широчайшем применении протезологии, разработанной практически мной одним?
– Это кажется жестоким, но нет, они не вспомнят, а если вспомнят, то как аргумент против вас. Заявят, что занимались вы этим только ради себя. Заявят, что это часть кампании за роботизацию людей – или очеловечение роботов, – то есть в любом случае зловещей и грязной. Мистер Мартин, вам никогда не приходилось сталкиваться с кампанией политической ненависти, но поверьте, вы станете мишенью чернейшей клеветы, какой ни вы, ни я и вообразить не можем, но непременно найдутся люди, которые свято всему поверят. Мистер Мартин, не губите свою жизнь!
Она встала. Такая маленькая и хрупкая рядом с сидящим Эндрю.
Он сказал:
– Если я решу бороться за свою человечность, вы меня поддержите?
Она задумалась, потом ответила:
– Да. В той мере, в какой смогу. Если такая позиция начнет угрожать моему политическому будущему, я, вероятно, отступлюсь от вас, поскольку не чувствую это делом своей жизни. Я стараюсь быть с вами абсолютно искренней.
– Я благодарю вас и не прошу о большем. Я намерен вести борьбу до конца, к чему бы она ни привела, и прошу вас только о той помощи, которую вам удобно оказать.
19
Открытой борьбой это не было. «Фейнголд и Чарни» рекомендовали хранить терпение, и Эндрю угрюмо пробормотал, что запасы его терпения неисчерпаемы. Затем «Фейнголд и Чарни» предприняли действия, чтобы свести арену борьбы к минимуму.
Они затеяли судебный процесс, доказывая, что долговые обязательства не имеют силы, если у их держателя сердце заменено на протез, поскольку искусственный орган ликвидирует человечность, а с ней и конституционные права человека.
Они упорно и искусно аргументировали свой иск, проигрывая по всем пунктам, но таким способом вынудили судью сформулировать решение наиболее общим образом, а затем, подавая апелляции, довели дело до Всемирного суда.
На это ушли годы и годы, а также миллионы долларов.
Когда было вынесено окончательное решение, ДеЛонг. отпраздновал поражение в суде, как искомую победу. Эндрю, естественно, присутствовал на банкете, устроенном в конторе «Фейнголд и Чарни».
– Мы добились двух вещей, Эндрю, – сказал ДеЛонг. – И очень важных. Во-первых, мы юридически установили, что человеческое тело не перестает быть человеческим телом, какое бы количество искусственных органов оно ни содержало. Во-вторых, мы воздействовали на общественное мнение таким образом, что наиболее широкое толкование человечности получило самую яростную поддержку. Ведь любой человек надеется продлить свою жизнь с помощью протезологии.
– И вы полагаете, что Законодательное собрание признает мою человечность? – спросил Эндрю.
ДеЛонг слегка смутился.
– Тут я не слишком оптимистичен. Есть орган, который Всемирный суд признал критерием человечности. Люди обладают органическим клеточным мозгом, а роботов характеризует платиново-иридиевый позитронный мозг, когда он им вообще придан… Нет, Эндрю, не смотрите так! Наших знаний недостаточно, чтобы сдублировать деятельность клеточного мозга при помощи искусственных структур настолько близко к органическому прототипу, чтобы их удалось подвести под определение Всемирного суда. Это даже вам не под силу.
– Что же нам тогда делать?
–. В любом случае попытаться. Депутат Че Ли-Цинь будет на нашей стороне, как и еще многие депутаты, чье число все увеличивается. Президент в таком вопросе, несомненно, согласится с большинством в Собрании.
– А большинство за нас?
– Далеко нет. Но мы его получим, если общественное мнение допустит, чтобы широкое истолкование человечности, которого оно добивалось, распространилось и на вас. Шанс не очень велик, не стану скрывать, но, если вы не хотите отказаться от борьбы, нам придется разыграть эту карту.
– Отказываться я не хочу.
Они затеяли судебный процесс, доказывая, что долговые обязательства не имеют силы, если у их держателя сердце заменено на протез, поскольку искусственный орган ликвидирует человечность, а с ней и конституционные права человека.
Они упорно и искусно аргументировали свой иск, проигрывая по всем пунктам, но таким способом вынудили судью сформулировать решение наиболее общим образом, а затем, подавая апелляции, довели дело до Всемирного суда.
На это ушли годы и годы, а также миллионы долларов.
Когда было вынесено окончательное решение, ДеЛонг. отпраздновал поражение в суде, как искомую победу. Эндрю, естественно, присутствовал на банкете, устроенном в конторе «Фейнголд и Чарни».
– Мы добились двух вещей, Эндрю, – сказал ДеЛонг. – И очень важных. Во-первых, мы юридически установили, что человеческое тело не перестает быть человеческим телом, какое бы количество искусственных органов оно ни содержало. Во-вторых, мы воздействовали на общественное мнение таким образом, что наиболее широкое толкование человечности получило самую яростную поддержку. Ведь любой человек надеется продлить свою жизнь с помощью протезологии.
– И вы полагаете, что Законодательное собрание признает мою человечность? – спросил Эндрю.
ДеЛонг слегка смутился.
– Тут я не слишком оптимистичен. Есть орган, который Всемирный суд признал критерием человечности. Люди обладают органическим клеточным мозгом, а роботов характеризует платиново-иридиевый позитронный мозг, когда он им вообще придан… Нет, Эндрю, не смотрите так! Наших знаний недостаточно, чтобы сдублировать деятельность клеточного мозга при помощи искусственных структур настолько близко к органическому прототипу, чтобы их удалось подвести под определение Всемирного суда. Это даже вам не под силу.
– Что же нам тогда делать?
–. В любом случае попытаться. Депутат Че Ли-Цинь будет на нашей стороне, как и еще многие депутаты, чье число все увеличивается. Президент в таком вопросе, несомненно, согласится с большинством в Собрании.
– А большинство за нас?
– Далеко нет. Но мы его получим, если общественное мнение допустит, чтобы широкое истолкование человечности, которого оно добивалось, распространилось и на вас. Шанс не очень велик, не стану скрывать, но, если вы не хотите отказаться от борьбы, нам придется разыграть эту карту.
– Отказываться я не хочу.
20
Депутат Ли-Цинь заметно постарела с тех пор, как Эндрю встретился с ней в первый раз, и давно уже не носила прозрачные одежды. Теперь волосы у нее были коротко подстрижены, а одеяние напоминало футляр. Эндрю же по-прежнему придерживался, насколько позволял хороший вкус, моды тех дней, когда сто с лишним лет назад он начал носить одежду.
Ли-Цинь сказала:
– Эндрю, мы зашли настолько далеко, насколько возможно. И попробуем еще раз после каникул. Но, честно говоря, поражение неизбежно, и вопрос будет окончательно закрыт. Все мои последние усилия только обеспечили мне не менее верное поражение на ближайших выборах.
– Я знаю, – сказал Эндрю, – и это очень меня огорчает. Когда-то вы сказали, что отступитесь от меня, если дело обернется подобным образом. Почему вы этого не сделали?
– Убеждения, бывает, меняются. Каким-то образом отступиться от вас теперь значило бы заплатить слишком высокую цену за еще один депутатский срок. Я и так уже заседала в Собрании четверть века, Этого вполне достаточно.
– И мы никак не можем переубедить их, Че?
– Всех, доступных доводам рассудка, мы уже переубедили. Сломить инстинктивную антипатию остальных оказалось невозможно.
– Инстинктивная антипатия не должна влиять на то, как депутат голосует.
– Совершенно справедливо, Эндрю. Но они даже себе никогда не признаются, что ими руководит антипатия.
Эндрю сказал осторожно:
– Следовательно, все сводится к мозгу. Но должны ли мы останавливаться на простом противопоставлении клеток позитронам? Нельзя ли добиться функционального определения? Надо ли указывать, что мозг состоит из того или этого? Нельзя ли указать, что мозг – это нечто способное мыслить на определенном уровне?
Ли-Цинь сказала:
– Эндрю, мы зашли настолько далеко, насколько возможно. И попробуем еще раз после каникул. Но, честно говоря, поражение неизбежно, и вопрос будет окончательно закрыт. Все мои последние усилия только обеспечили мне не менее верное поражение на ближайших выборах.
– Я знаю, – сказал Эндрю, – и это очень меня огорчает. Когда-то вы сказали, что отступитесь от меня, если дело обернется подобным образом. Почему вы этого не сделали?
– Убеждения, бывает, меняются. Каким-то образом отступиться от вас теперь значило бы заплатить слишком высокую цену за еще один депутатский срок. Я и так уже заседала в Собрании четверть века, Этого вполне достаточно.
– И мы никак не можем переубедить их, Че?
– Всех, доступных доводам рассудка, мы уже переубедили. Сломить инстинктивную антипатию остальных оказалось невозможно.
– Инстинктивная антипатия не должна влиять на то, как депутат голосует.
– Совершенно справедливо, Эндрю. Но они даже себе никогда не признаются, что ими руководит антипатия.
Эндрю сказал осторожно:
– Следовательно, все сводится к мозгу. Но должны ли мы останавливаться на простом противопоставлении клеток позитронам? Нельзя ли добиться функционального определения? Надо ли указывать, что мозг состоит из того или этого? Нельзя ли указать, что мозг – это нечто способное мыслить на определенном уровне?