Азов Марк. Визит «Джалиты»

Марк Азов, Валерий Михайловский
ВИЗИТ «ДЖАЛИТЫ»

ОДНОФАМИЛЕЦ СРЕДНЕВЕКОВОГО ФИЛОСОФА

   У стенки грузового причала в Константинополе стоял пароход. На его чёрном борту с облупившейся краской, на облезлых спасательных кругах и рассохшихся шлюпках было написано по-английски и по-русски имя средневекового философа: «Спиноза». Ниже замазан старый порт приписки судна — Одесса и надписан, новый — Ливерпуль. Трубы не дымили. По опустевшей палубе прохаживался часовой, русский казак с винтовкой.
   Вдруг часовой остановился, приставив приклад к ноге. Матросы в брезентовых робах поднимали на верхнюю палубу носилки с мёртвым телом, накрытым с головой клеёнчатым плащом. Поверх плаща лежала капитанская фуражка.
   Носилки с телом капитана «Спинозы» пронесли по пустой палубе и по трапу вынесли на пирс. По традиции его следовало проводить гудком. Но для гудка у «Спинозы» не было пара. Даже лёгкого дрожания нагретого воздуха не ощущалось над обрезом его непомерно высоких труб. Пароход стоял с холодными котлами: он находился под арестом в иностранном порту. Капитана сегодня утром нашли в каюте с простреленной головой. Ни письма, ни записки при нём не обнаружили. Следователь так и записал в протоколе: «Покончил с собой, не оставив письменного свидетельства».
   Но это было не совсем так. Когда тело капитана погрузили на арбу и возница-турок погнал лошадь по крутой каменистой улочке вверх, капитанская фуражка стала сползать по скользкой клеёнке плаща, и сопровождавший тело человек в белой курточке — стюард со «Спинозы» спрятал её под своей курточкой. Вскоре арба остановилась у дома, где размещалось представительство «Русского каботажного бюро» в Константинополе.
   Эта контора, возглавляемая безработными адмиралами, бежавшими из России от большевиков, сдавала внаём русские пароходы, угнанные вместе с экипажами при отступлении белых из Одессы, Новороссийска и прочих захваченных красными портов. Русские пароходы и их проданные на чужбину экипажи плавали теперь под иностранными флагами в чужих морях. А некоторые, как, например, «Спиноза», ходили к берегам Крыма, где окопались остатки белогвардейщины, подбирали удирающую от красных публику, грузили на борт имущество крымских фабрикантов и содержимое казённых складов, принадлежавшее, до того как белые захватили Крым, Крымской Советской Республике, и вывозили в Турцию. Здесь были жизненно важные вещи: одежда, медикаменты, провиант. Белые не оставляли ничего: ни хлеба, ни лекарств…
   Стюард сдал тело капитана представителю бюро, получил расписку и пошёл… в букинистический магазин. Там они вместе с букинистом подпороли подкладку фуражки и вынули письмо…

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО КАПИТАНА «СПИНОЗЫ»

   «Милая Настенька!
   Не вини ты меня, ради бога! Вини их. Ты знаешь, кого… Сперва они меня с родиной разлучили, когда угнали за границу русский торговый флот, потом впутали в бесчестное дело: принуждали вывозить из Крыма продовольствие, чтобы кормить белые корпуса, которые формируются за границей на помощь Врангелю. А в России дети пухнут с голоду… Так, мало того, теперь они сами же отдали меня под суд. Предъявили следователю фальшивые документы, по которым выходит, будто я принял на борт «Спинозы» продовольствие с казённых складов в Феодосии. Но я в этот рейс, уж ты-то можешь мне поверить, Настенька, кроме пассажиров да оборудования табачного производства и давильных прессов с парфюмерной фабрики, что в Судаке, ничего не грузил. Так что, естественно, продовольствия по прибытии в Константинополь на борту не оказалось. Хотя со складов, как выходит по документам, господа из белого интендантства под надзором контрразведки этот груз якобы взяли и переправили на пароход. Теперь чем хочешь клянись — не докажешь, что ты не украл. Если даже в тюрьму не посадят, все равно не то что капитаном — кочегаром не возьмут ни на одно судно. Тем более — в чужой стране… Так что единственный, кто нас рассудит, — это тот никелированный револьвер, который я тебе, Настенька, не велел трогать. Помнишь?.. Он нас с тобой, родненькая, разлучит. Теперь уж навсегда…»

   Букинист несколько раз перечитал письмо.
   — Весьма ценный документ, — сказал он, — весьма! Если продовольствие не попало на борт «Спинозы», значит, оно осталось в Крыму: спрятано где-то в районе Феодосия — Судак… Письмо капитана поможет нам его отыскать.
   — Капитан просил меня передать письмо его жене в Крыму.
   — Вот мы и передадим. Сами-то вы попадёте в Крым не скоро. «Спиноза» крепко застрял в Константинополе. Пока идёт следствие, наложен арест на фрахт. А других рейсов на Крым сейчас нет.
   — А как же вы переправите письмо? Посуху?
   — «Джалитой».
   — С контрабандистами?.. Да если контрабандисты прочитают письмо, они сами разыщут спрятанное продовольствие. Это же хлеб! А в России — голод. Представляете, сколько сейчас стоит в России пуд муки?!
   Букинист улыбнулся:
   — Об этом не беспокойтесь: на «Джалите» поплывёт свой человек.
   — Поплыть-то он поплывёт, — покачал головой стюард, — а вот доплывёт ли? Ноябрь наступает. В ноябре Чёрное море потопит парусник.
   — «Джалиту» не потопит, — ответил букинист убеждённо. — «Джалита» хитрый бот. Очень хитрый!..

ХИТРЫЙ БОТИК «ДЖАЛИТА» И ЕГО ЭКИПАЖ

   7 ноября 1920 года в горах за Новороссийском родился бора — губительный северо-восточный ветер. Но море ещё не ощутило его дыхания — лежало ленивое, штилевое. Короткий широкий ботик, сверху похожий на жучка, казалось, уснул на синем щите моря, хотя полз он под всеми своими косыми парусами. Гафельный грот на его единственной мачте, фока-стаксель и кливера над бушпритом вяло морщинились от дохлого ветерка, а то и вовсе бессильно обвисали.
   Ботик был чуть побольше шлюпки, но с палубой, на которой сейчас находился весь его международный экипаж: двое небритых молодчиков, медлительных и грязных, как их посудина, хозяин судна — турецкий грек из Трапезунда и Гриша, русский, в «вышиванной» украинской сорочке и берете английского матроса, с помпоном.
   — Ветерку бы-ы, — мечтательно протянул Гриша.
   Грек посмотрел с тревогой на задымлённый горизонт:
   — Осень. Плохой ветер бывает: бора.
   — А если дизель качнуть?
   Под палубой «Джалиты» был спрятан дизель-мотор с компрессором. Обычно катера таможенной охраны легко догоняли парусники контрабандистов. С «Джалитой» этот номер не проходил: в нужный момент включался двигатель. Кабы не двигатель, грек ни за что бы не решился пересекать Чёрное море в такое негостеприимное время года.
   — Ну так качнуть дизель? — переспросил Гриша.
   — Берег близко, — ответил наконец грек. — Мыс Мысхак, Новороссийск. С парус мы маленький турецкий контрабанда: чулочка, лифчика, кокаинчика. А мотор услышат — спросят: кто такой? Красный, белый? Становись к стенке.
   Гриша снял берет с помпоном, почесал затылок:
   — Да-а!.. С вами влипнешь… А если я сам по себе? Так не бывает?..
   — Не бывает. Все русские поделились: белая — красная.
   — А я выделился… в отдельное государство. Что, не может быть? Свой государственный флаг! — Гриша размотал засаленный шарфик и помахал им в воздухе. — Герб тоже свой! — Задрав рубашку, он продемонстрировал наколку на груди: русалка в кольцах удава.
   Грек окинул Гришу критическим взглядом:
   — Голоштанный твой государство.
   — Что есть — то есть, — без спора согласился Гриша. — Министр финансов ходит без портфеля. Поэтому я и нанялся на вашу «Джалиту», господин Михалокопулос… Тьфу, чуть язык не вывихнул. Давай по имени: ты меня просто Гриша, я тебя просто…
   — Ксенофонт.
   — Так вот, Сеня… финансы у нас с тобою скоро будут, потому что вот это пока работает. — Гриша деликатно постучался в свой собственный лоб, словно там шло заседание. — Министерство иностранных дел!
   Грек не выдержал — улыбнулся, крепкие молодые зубы сверкнули под усами:
   — Значит, у вас, как это говорится, «министерская голова»?
   — В самую точку, — согласился Гриша. — Ты когда-нибудь видел Крым на географической карте — той, что в школе? С виду это такой кошелёчек, ридикюль, куда российская толстопузия сложила сейчас всю монету, какую только успела свезти в Крым, удирая от большевиков…
   Грек, не слушая, смотрел на море: вдали уже обозначилась потемневшая полоса волн с барашками пены. Ветер, налетая, срывал барашки. Гриша перехватил взгляд:
   — Не бора это, просто свежачок. Ты слушай: когда большевики возьмут Перекоп, они, можно сказать, развяжут кошелёчек, и мы с тобой начнём грести золото совковой лопатой — за место на «Джалите» желающие драпануть из Крыма отвалят больше, чем мы сможем увезти. У меня даже есть на примете один пассажир, вернее сказать, пассажирка…
   В этот момент сизая полоса волн с барашками добежала до ботика, сильный порыв ветра накренил судёнышко.
   — Ай, говорил, бора! — закричал грек. — Грот убирай! Стаксель! Кливер! (Гриша с трудом убирал хлопающие паруса.) Качай дизель!
   Гриша раздраил люк, добрался до дизеля и схватился за пусковой рычаг. Застучал двигатель, палуба задрожала. Чихая нефтяными парами, оставляя мазутные пятна, ботик взобрался на волну и дал ход. Грек и Гриша вдвоём вертели штурвал. Вода то и дело окатывала обоих. Ботик, стуча дизелем, вползал на водяные горы, несущиеся наперегонки с тучами, и, срываясь с их пенистых вершин, зарывался чуть ли не вместе с мачтой. Иногда под кормой обнажался винт. Его лопасти свистели в воздухе среди брызг и пены…
   Вдруг дизель чихнул — грек и Гриша прислушались. Снова чиханье и всхлип. Потом мгновение тишины; только слышно, как вода скатывается с палубы.
   Грек увидел, как побледнел его моторист.
   — Хана, дизель скис, — прохрипел Гриша.
   Волна развернула ботик, другая, как кувалдой, ударила в пузатый борт, грек и Гриша уже не могли держать судёнышко носом к волне. Потерявший управление ботик несло боком. Палуба все круче накренялась. Тёмная морская глубь глядела прямо в глаза… И вдруг среди грохота волн Гриша услышал голос грека:
   — Коммерция не должна пропадать.
   Гриша не поверил своим ушам, нашёл время говорить о коммерции!.. Может, показалось?.. Но грек говорил в самое ухо:
   — Кто живой доплывёт до Крыма, будет делать, как я скажу. Слушай и запоминай…

АГЕНТ ПО ПРОДАЖЕ КОРАЛЛОВЫХ ОСТРОВОВ

   Бора длится обычно не более суток. И вот уже вновь как ни в чём не бывало катятся ласковые волны к берегам вожделенного Крыма. В бирюзовом ожерелье прибоя лежит полуостров. На юге в эту пору осени солнце ещё исправно освещает выходы известняка и можжевёловые заросли Яйлы, ветер треплет листву дубово-буковых рощ на склонах гор. Внизу, где полоса пляжей, маленькие крабики взбегают на гладкие тёплые камни. А на севере срывается по ночам ледяная изморозь, порой падает и тает снег. Там, у перешейков, где решалась судьба Крыма, шла тяжкая работа войны: по белесой воде Сиваша, заткнув за поясные ремни подобранные полы шинелей, брели красноармейцы.
   На траверсе Севастополя, Феодосии, Керчи подпирали дымами небо суда пяти государств — английская, французская, итальянская, турецкая и греческая эскадры. Дрожали броне-палубы от гула беспрерывно работающих машин. Антанта тянула к Крыму пятерню.
   — Ожидается высадка союзников! — кричали мальчишки-газетчики на набережных крымских городов. — Большевики не войдут в Крым!
   Но в силу союзников уже никто не верил. Высаживались они и в Одессе, и в Новороссийске… даже в Архангельске, а большевики одержали верх и вошли во все эти города. Вот и сейчас армии Фрунзе неумолимо надвигаются, как бора в ноябре. И, хотя ещё не было приказа об эвакуации, дорога, сбегавшая серпантином по склонам Яйлы к морю, была забита беженцами. Подпирая друг друга, извозчичьи пролётки, линейки, брички двигались вниз черепашьим шагом. Время от времени с криком и руганью их оттесняли вооружённые люди, требуя пропустить военные обозы. Зелёные двуколки казённого образца и мобилизованные гражданские телеги, платформы ломовиков, даже арбы были с верхом завалены ящиками, мешками и кулями, покрытыми рогожей, мешковиной, брезентом. Груз тщательно охранялся: за телегами шли не в ногу усталые солдаты в обмотках и английских бутсах, побелевших от крымской известковой пыли. Солдаты обросли бородой и даже офицеры были небриты.
   Телеги проезжали мимо некогда щеголеватых, ныне облупившихся ворот. На арке сохранилась лепная надпись:

КЛИМАТИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ

   За этой аркой начиналось как будто бы другое царство: царство причудливых парковых растений, клумб, ваз, беседок и мраморных львов с кольцами в зубах. От арки аллея крымских туй вела к веранде, увитой диким виноградом. Здесь стояла плетёная санаторная мебель. Сидя в белом ивовом кресле, доктор Забродская Мария Станиславовна беседовала с заграничным коммерсантом.
   — Господин… — Мария Станиславовна запнулась, — простите, очень трудная фамилия… Ми-ха-ло-ко-пу-лос…
   — О, можно просто Ксенофонт!
   — А?.. Ну да! — вспомнила Мария Станиславовна. — Был такой древнегреческий полководец. Учили в гимназии. — Теперь она уже не могла без смеха смотреть на потомка древних греков, одетого одесским пижоном: кургузый обдергайчик — короткий пиджачок в талию — и брюки-дудочки, которые он то и дело поддёргивал, чтобы не сминались на коленях, заодно демонстрируя штиблеты — лак с велюровым верхом. Только на голове вместо традиционной шляпы канотье возвышалась красная турецкая феска. Как будто господин Михалокопулос по забывчивости надел на голову цветочный горшок.
   Товар, который рекламировал грек, был ещё более странным, чем его одежда. Вынимая из саквояжика, он раскладывал перед Марией Станиславовной красочные картинки на глянцевой бумаге: коралловые острова с тонконогими пальмами, белая вилла и такая же белая яхта, перевёрнутая в зеркале лагуны.
   — Сколько стоит такая вилла?
   — Миллион.
   — Вместе с островом?
   — Это называется атолл.
   — Яхта тоже входит в эту сумму?
   — Яхта?
   — Ну да, тут написано. Я ещё не разучилась читать по-французски: «Яхта „Глория“ с кают-компанией и…», пардон, «…гальюном».
   — Яхта от другая вилла.
   — Тогда сочувствую вам, господин Ксенофонт. Вы зря пересекли Чёрное море. Надеюсь, не очень качало?
   — Самая чуточка… А почему зря?
   — Потому что без яхты за всю вашу экзотику в России сейчас и фунта муки не дадут. А вот за место на пароходе, пусть на палубе, в угольной яме, снимут с себя последнюю рубашку или норковый палантин.
   — Вы можете покупать совсем маленький бунгало с банановой рощицей. Это будет стоить совсем не миллион.
   — Какая разница, если белая яхта «Глория» не ожидает в гавани?
   — Кто вам сказал — не ожидает? Очень ожидает! Но только не «Глория», а «Джалита» — дизельный бот.
   «Кажется, этот грек существует на самом деле, — подумала Мария Станиславовна. — Не сон, не романтический бред…»
   — Почему вы решили, что я хочу уехать из России?
   — Богатые люди убегают от революции.
   — А кто вам сказал, что я богатый человек?
   — Я знал вашу семью, госпожа Мария: вашу мамашу, вашу папашу, сторож Никита и мерин Сивый, на котором Никита возил бочку.
   — А я-то думаю: где я вас видела?!.. Ну, конечно! Когда-то до революции к нам приходил коммивояжёр фирмы «Зингер», тоже с картинками… швейных машинок. Мама ещё была жива. Ну да! Он вот так же, простите, поддёргивал брюки, чтобы не пузырились на коленях. Значит, теперь вы уже швейные машинки не предлагаете? — Марии Станиславовне вновь стало смешно. — Теперь вы коммивояжёр по продаже коралловых островов с банановыми рощицами.
   — И белыми яхтами. Лишь бы это вас развеселяло.
   Охота смеяться вдруг пропала.
   —Вы ошиблись адресом, к нам больше не ходят коммивояжёры.
   Грек сложил руки на животе и сочувственно вздохнул:
   — Я все знаю, госпожа Мария: прочитал газету в Трапезунде. Наверно, сам бог нуждается в хорошем докторе, если он позвал ваш папа. Но я не думаю, что профессор Забродский оставил свою дочь без всякого средства. Станислав Казимирович имел достаточную практику. Богатые люди со всего света привозили к нему свои дети с больные лёгкие. Конечно, он был состоятельный человек, если на свой капитал купил здесь, в Крыму, виллу с парком над морем и открыл климатический курорт.
   — Пойдёмте, — она встала, — я вам покажу деньги профессора Забродского, если интересуетесь.
   И пошла, не оборачиваясь, вдоль каменных перил веранды. На ней был белый докторский халат. И поскольку её собеседник был моряк, он не мог отделаться от ощущения, что она плывёт, как парусная лодка. Она даже кренилась, как лодка, потому что шла в старых туфельках на сбитых каблучках.

«САХАРНЫЙ» БУНТ

   В столовой санатория сидели дети, мальчики и девочки, в белых панамках. Они, видимо, собирались пить чай. Стаканы сгрудились в стороне на подносе, и двое старших — паренёк лет четырнадцати, с лицом, чуть тронутым оспой, и девочка того же возраста, с виду совсем уже барышня, — разливали чай.
   Перед каждым лежал ломтик хлеба не больше спичечной коробки и бумажка с каким-то белым порошком. Дети, должно быть, отказывались принимать порошки: в столовой стоял галдёж, который сразу оборвался, как только вошли Мария Станиславовна и грек.
   — В чём дело. Рая? — спросила Мария Станиславовна у девочки-барышни, разливавшей чай. — Почему шум?
   — Революция, Мария Станиславовна. Они нас свергают: меня и Колю.
   Младшие загалдели с новой силой:
   — Они неправильно делят сахар!
   Только теперь грек понял, что порошок на бумажках не лекарство, а сахарный песок в микроскопических дозах.
   — Когда-то в России были соляные бунты, — сказала Мария Станиславовна, — а у вас, значит, сахарный? — она рассмотрела все бумажки. — Абсолютно одинаковые порции!
   — Нет, не одинаковые! — возразил мальчишка лет десяти, видимо, главный застрельщик бунта. — Мы посчитали крупинки!
   Мария Станиславовна взглянула на грека: понял ли он, что происходит?
   Грек сделал вид, что рассматривает дерево. Посреди столовой росло дерево. Оно выросло такое высокое, что для него специально в стеклянной крыше столовой пришлось проделать дыру, и теперь дерево проходило сквозь крышу, его крона шумела над павильоном.
   — Хорошо, Серёжа, — сказала Мария Станиславовна, — я сама буду развешивать сахар. Коля! — обратилась она к пареньку, которого собирались свергнуть. — Принеси аптекарские весы.
   Пока Коля бегал за весами. Рая поставила перед греком стакан подкрашенной водицы — здешний чай.
   Коля принёс весы и длинный ящичек с гнёздами мал мала меньше для гирек. Гирьки Мария Станиславовна брала пинцетом.
   — Чтобы на гирьках не оставался жир от рук, — объяснила она и, окончив взвешивать, присела за стол рядом с греком. — Дальше пусть делят сами. У них свой способ.
   Способ оказался простым:
   — Олюня, отвернись, — распорядился Коля.
   Самая маленькая девочка послушно повернулась лицом к двери.
   — И не подглядывай! — закричала другая девочка.
   Коля коснулся пальцем одной из бумажек с сахаром:
   — Кому?
   — Андрею!
   Андрей схватил свою долю.
   — Кому?
   — Райке!
   Девочка-барышня тоже получила.
   — Кому?
   — Серёже!
   Застрельщик бунта с достоинством взял свою порцию.
   — Кому?
   — Катюше!
   — Кому?
   — Дяде.
   Грек оглянулся…
   — Вам, вам, — сказала Мария Станиславовна.
   Грек испуганно отодвинул стакан:
   — Нет, нет! Дяде не надо. Дяде доктор запретил кушать сладости… слишком много, — физиономия господина Михалокопулоса стала красней его фески. — Дядя лучше покурит на свежий воздух.
   Наталкиваясь на столы и стулья, грек выскочил из столовой и по первой же попавшейся аллее углубился в санаторный парк…

МАДАМ-КАПИТАН

   Навстречу греку из зарослей одичавших изломанных и увядших табаков вышла дама. Дама самая натуральная: вся в кружевах и рюшах, как парижский зонтик. Её кукольное личико утопало в страусовом боа. Серьги с подвесками раскачивались на ходу и, чудилось, издавали мелодичный звон. Но из крошечного ротика, похожего на цветок львиный зев, вырывался боцманский бас:
   — Это ваша «Джалита» болтается у рыбачьей пристани?
   — Наша.
   — Значит, это вы из Константинополя? А где «Спиноза»? Уже на неделю опаздывает!..
   — «Спиноза» не будет. Совсем присохнул в Константинополь, у стенка стоит, котлы холодные.
   — Чего же они ждут? Пока красные возьмут Крым?..
   Грек только руками развёл:
   — Мы человек маленький, пароходом не управлял.
   Мадам оглядела грека снизу вверх: от штиблет до фески.
   — Слушай, как тебя там…
   — Ксенофонтос Михалокопулос.
   — Длинновато для короткого разговора. Сколько?
   — Нисколько.
   — Вам дают не бумажки, а золото!
   — Пассажиров не берём.
   — Половина сейчас, половина в Константинополе.
   — Не берём пассажиров.
   — Все сейчас! Сразу! Тут же!
   Дама стала отстёгивать серьги с подвесками…
   — Нет, нет, мадам. Ваше золото лёгкое, а вы тяжёлая: много чемодан. «Джалита» совсем маленький ботик.
   — Контрабандистская лайба! Вроде я не знаю. У самой муж моряк. Капитан! Понял? Был бы он здесь… Ну да черт с тобой! — из бархатного ридикюля, расшитого несортовым жемчугом, дама вынула золотой портсигар, нажала кнопочку — полированная крышка откинулась, осыпав грека солнечными зайчиками, машинка внутри портсигара сыграла первые такты ноктюрна Шопена. — В нём без малого фунт золота, — сказала она, — можешь взвесить.
   — Не интересуемся.
   Её глаза, узкие, «в японском стиле», сузились ещё больше:
   — Может, ты не коммерсант? Прикидываешься? А? — дама отступила шага на два, как бы фотографируя грека. — Интересный сюжет для контрразведки!
   Грек протянул руку за портсигаром:
   — Подумать надо.
   — Подумай, пока думалка на плечах.
   Грек взвесил портсигар в руке, внимательно рассмотрел его и даже обнюхал.
   — Что ты там ищешь? Пробу?
   Но грек читал надпись на крышке.
   — Вы сказали, ваш супруг капитан?
   — Дальнего плаванья.
   — А здесь написано — генерал. — Грек довольно сносно, хотя и медленно, читал по-русски: — «Генералу медицинской службы, профессору Санкт-Петербургской военно-медицинской академии Станиславу Казимировичу Забродскому от друзей и коллег в день…»
   — По-твоему, у дочери Забродского могло удержаться золото в доме? — прервала она чтение.
   — Мария Станиславовна очень дорожит память папа.
   — Ей не приходится дорожиться! Интересно, как бы она прокормила целый выводок кухаркиных детей?
   — Это все дети кухарки? — не понял грек.
   — Ну, так говорится… У неё сейчас и кухарки-то нет. Старшие дети все делают: Рая и Коля. А вообще-то там всякие есть: Рая вон внучка статского советника, а Колю при красных привели, при Крымской Республике, Серёжу — тоже…
   Грек, подумав, сунул портсигар в карман обдергайчика.
   — Будем считать — это задаток. Вы где живёте?
   Дама указала в конец аллеи, где виднелась ограда санатория:
   — Тут, по соседству, за заборчиком. Но твоё дело телячье — ждать на пристани. И ни с кем больше не договаривайся. Понял? Кто меня обманет, тот долго не проживёт. — Она наклонилась к самому уху грека так, что он чуть не задохнулся от запаха розовой эссенции и вина. — Знаешь, кто у меня сейчас на веранде сидит, угощается белым мускатом? Не знаешь? Так вот, не приведи бог тебе узнать!..
   Заскрипел ракушечник аллеи — дама исчезла в зарослях табаков. Запах вина и эссенции долго не выветривался там, где она прошла. Грек пошёл по ароматному следу дамы и уткнулся в решётчатую ограду. За оградой был, видимо, чей-то хозяйственный двор. В загончике хрюкала свинья. Мужик в клеёнчатом фартуке приволок эмалированную кастрюлю и вывалил свинье в корыто остатки пищи.
   — Здравствуйте, — заулыбался грек. — У вас табачочек не найдётся? У нас весь выкурился. — Грек вытащил золотой портсигар — аванс дамы, нажал кнопочку. По лицу мужика запрыгали солнечные зайчики, заиграла музыка. — Немного пустует. Правда?
   — Ух ты! — мужик, как младенец, потянулся к игрушке. — Живут же люди!
   — У вас свинки живут не хуже, — заметил грек. — Картофель фри кушают.
   — Так ведь у нас пансион мадам-капитан.
   — Дама-капитан?!
   — Муж у неё капитан, а сама мадам пансион содержит: господа живут, которые больные, нуждаются в поправке. Я сторожем при них. — Сторож не сводил глаз с портсигара. — А сколько, к примеру, тянет этот портсигар?
   — Два пуда сахар.
   — Ну уж и два!..
   В столовой санатория дети уже допили чай и составляли стаканы на поднос, когда вошёл грек. Он нёс объёмистый бумажный куль с казённой лиловой печатью. Куль был не полон, но достаточно тяжёл. Грек поискал глазами, куда бы пересыпать содержимое, увидел большой стеклянный шар, видимо, бывший аквариум без воды и рыбок, опрокинул над ним куль, потекла струйка сахарного песка. Струйка становилась струёй, сосуд наполнялся сахаром. Дети смотрели как зачарованные.
   — Мимо ваших ворот молочный речка течёт с кисельный бережочек, — сказал грек загадочно и вышел из столовой.
   Мимо ворот климатической станции по-прежнему под охраной солдат катились возы, гружённые ящиками, мешками и кулями. На них лиловели такие же казённые печати, как на том куле с сахаром, который грек принёс из пансиона мадам-капитан.