Страница:
Небольшой запасной якорь не смог задержать судна. Матросы и каторжники стали сколачивать плот. Течение продолжало нести корабль. Вот "Клайд" встряхнуло, словно днище задело о камень. Вот еще толчок, еще один... Что это? Льды, скалы, отмель? Туман... Несколько минут прошло спокойно. Но вот сильный удар потряс весь корпус, и судно, наклонившись на правый борт, резко остановилось. - Мы тонем, капитан! - метался от матросов к Смайльсу полицейский чиновник. - Нет, начинаем зимовку. - Здесь? - Да. Видите, в тумане чернеют скалы. Пока льды не отнесли корабль в море, будем выгружать на берег все, что успеем. - Вот так штука! Значит, и я остаюсь со своим сбродом на этом проклятом острове... Черт знает, что такое! Капитан уже не слушал его. Он приказал быстрее заканчивать плот, завезти канат на берег, начинать выгрузку. Другого выхода не было. Вскоре Смайльса опять задержал чиновник. Он заметно повеселел, в руках у него была книга. - Не все пропало, капитан! Я так рад, что мне пришло в голову приобрести в Лондоне эту замечательную книгу. Теперь мы можем зимовать. Это даже интересно. - Что за книга, Топгам? - "Жизнь и замечательные приключения Робинзона Крузо на необитаемом острове", - торжественно ответил полицейский. Капитан с недоумением посмотрел на ликовавшего чиновника. - Дорогой Топгам, - перелистывая страницы, начал Смайльс, - четверть века назад и я зачитывался этой книгой, но... что вы хотите с ней делать здесь? - Это достовернейший случай, - горячился чиновник. - Александр Селькирк, англичанин, прожил в одиночестве больше четырех лет... Четыре года на необитаемом острове! Здесь описано с мельчайшими подробностями множество приключений. Его богатый опыт незаменим для нас. Смайльс слабо улыбнулся. - Александр Селькирк жил там, где сама природа помогала ему. Мы будем зимовать на острове, покрытом вечными льдами... Простите, Топгам, мне необходимо заняться делами, - и он вернул книгу. Разгрузка судна быстро подвигалась. Плот то и дело отходил от борта "Клайда". Ящики, мешки, тюки, свертки грудами лежали на берегу. Но вот юго-западный ветер разогнал туман. Перед глазами англичан открылся большой пролив, забитый с юга льдами. Мощные ледяные поля надвигались на судно. Через несколько часов лед столкнул корабль с мели. Треща и содрогаясь, корпус пополз по каменистому дну... Весь экипаж уже хлопотал на берегу, перетаскивая груз к видневшейся вдали избушке, у которой высился тяжелый русский крест. А "Клайд" встретил на своем последнем пути подводную скалу: круша дерево, льды расплющили застрявший корабль и двигались дальше, унося с собой обломки.
Глава двадцать восьмая
ЛАГЕРЬ ОБРЕЧЕННЫХ
Когда матрос описывал гибель "Клайда", Иван Химков спросил его: - А зачем вы корабль в море бросили? Почему на берег не вытащили? - Не мешай, Ванюха, - строго остановил сына Алексей. И, пока Чемберс собирался с мыслями, пояснил: - Заморское судно не лодья, на берег, хоть какой, ему хода нет. Востродонное судно разве вытащить? Да, да, - прислушавшись к словам Химкова, согласился Чемберс. - Англичане никогда не хранят своя суда на берегу. Матрос заканчивал свое скорбное повествование: - Из экипажа нас трое осталось - мы да боцман - остальных похоронили. Несколько дней назад скончался наш капитан... Из преступников умерло четверо. О, это нехорошие люди. После смерти капитана хозяином на зимовке стал чиновник. Он заодно с преступниками. И боцман тоже. Поморы давно догадались, что англичане наткнулись на их прежнюю избушку, и думали, как быть, чем помочь людям. Русские поморы всегда славились честностью, гостеприимством и отзывчивостью в беде. Каждый, нуждавшийся в крове, огне и пище, мог рассчитывать, что с ним поделятся последним. Двери домов в поморских деревнях никогда не запирались. Даже в отсутствие хозяев путник мог зайти в избу, растопить печь и утолить голод. Зверобои зачастую оставляли на пустынном берегу на долгое время лодку, снасть, промысел. Стоило воткнуть около оставленного шест, в знак того, что это имущество еще понадобится хозяину, и никто не прикоснется к нему пальцем. Прибывших с попутным ветром на севере называли "ветреными гостями" и всегда радушно встречали. - Жалко мореходов ваших, - тихо произнес Химков, - не смогли себя уберечь... Что ж, надо в избу сходить, посмотреть, чем пособить можно. Алексей обернулся к сыну: - Ванюха, отведи медведя к осиновке, пускай там сидит, нечего людей пугать. Отведешь, меня догоняй. Только сейчас англичане с оторопью заметили большого белошерстного зверя, все это время неподвижно лежавшего у скалы. Ваня, окликнув мишку, побежал к лодке, а Химков и англичане направились к зимовью. Оба матроса долго оглядывались на свирепого зверя, послушно бредущего за юношей. Вот и изба. Алексей толкнул знакомую дверь и первым вошел в горницу. За столом несколько человек шумно играли в кости. Увидя невесть откуда взявшегося плечистого, бородатого помора, игроки застыли с открытыми ртами. - Здравствуйте, добрые люди, - с достоинством поклонился Химков. Англичане растерянно переглянулись. - Кто этот человек, Джо? - изумленно спросил почерневший от копоти худой, долговязый англичанин. - Капитан русского судна, сэр. В этот момент в дверях появился Иван и стал рядом с отцом. - Русские? Ты убежден, Джо? Хм, хм...- несколько оправившись, сухопарый англичанин принял важный вид. - Спроси, могут ли они доставить нас в Англию? Пока Чемберс рассказывал все, что сам успел узнать о русских зимовщиках, Алексей незаметно толкнул локтем сына: - Видать, это главный, сухопарый-то. Что длинен, что черен... Будто сухарь ржаной... И остальные хороши: в грязи да в копоти все. Юноша тишком фыркнул в рукав. Выслушав матроса, Топгам, - это был он, - многозначительно посмотрел на своих и вскользь заметил: - Вот оно что... Их здесь только двое... - Скажи этим дикарям, Джон, - обернулся он к Чемберсу, - что я, Якоб Топгам, властью его величества короля Англии назначен губернатором этого острова, русские должны повиноваться мне. - И он важно ткнул пальцем себя с грудь. Чемберс нехотя перевел. Химков удивленно взглянул на Топгама. - На русской земле вашему королю власти нет, - тихо, но твердо ответил он. - Елизавета Петровна нам государыня, а мы ей слуги... - Кто ты такой? - грубо перебил чиновник. - Я этого дома хозяин, - Алексей гордо поднял голову. Под его взглядом Топгам отвел глаза. - Сэр, мы должны захватить шлюпку русских, пока они здесь, - заговорщицки зашептал чиновнику один из игроков с широким угреватым лицом, - Тогда этот бородач заговорит по-другому... Топгам утвердительно кивнул. Широколицый - боцман - и еще один поднялись из-за стола и вышли из горницы. Чемберс с испугом посмотрел на Химкова. - Они хотят украсть вашу шлюпку, - украдкой шепнул он, - принимайте меры... Топгам совсем не губернатор, он лжет! К удивлению матроса, Химков остался спокоен. Топгам же, проводив взглядом своих людей, продолжал разговор. - Так вы хозяин, - говорил он с издевкой. - Очень жаль, но я вынужден был занять ваш дворец без разрешения. Химков словно не заметил насмешки. - По обычаю нашему, по нужде всякий может домом владеть, ежели хозяина нет... Вижу я, цинга вас одолела, помоч хотел. А вы... - Вы умеете лечить цингу? - оживился чиновник. - Ежели бы нам в знатье, что здесь люди живут, - продолжал Химков, - давно бы помочь дали, снадобья принесли. Да и обувку показали бы как шить. В таких сапогах-то, - он показал на обувь англичан, - по острову много не походишь. Хоть и лиходеи у вас, а все жалко: люди. Гонгам недовольно посмотрел на Чемберса: - Здесь преступников нет, все помилованы его королевским величеством. По прибытии на остров я всем снял кандалы. - Кандалы? Да уж здесь в кандалах не проживешь... И без кандалов не сладко... А насчет избы не сомневайтесь, живите сколько надо... Баньку бы вам, попариться, помыться, вишь, как замшели... Химков искренне хотел поделиться своим мудрым житейским опытом с этими людьми, уже так дорого заплатившими за королевскую "милость". Топгам же тянул время. Единственно, что его заинтересовало, - это противоцинготные лекарства русских. А прежде всего надо было заполучить их лодку. Но тут в горницу ворвался боцман с искаженным от страха лицом. - В шлюпке медведь! - хрипло выкрикнул он. - Большой белый медведь... Мы хотели отогнать, но он бросился на Чарли и чуть не загрыз его. Чемберс и молодой Химков звонко расхохотались. - Замолчи, щенок! - накинулся на матроса с кулаками боцман. - Скажи ему, - приказал чиновник Чемберсу, - пусть добром отдает лодку, не то... Матрос перевел и добавил: Вам надо уходить, эти люди способны на все! Химков как будто не понял, чего от него хотят. Отдать лодку? Но она нужна, нам самим, сударь... Так он еще разговаривать?! Ребята, связать их! Каторжники и боцман бросились на поморов. - Бей... без ножа, Ванюха, - успел крикнуть сыну Алексей Он схватил за ворот боцмана и каторжника и, стукнув их головами, бросил оземь. Ваня легко отшвырнул вцепившегося в него англичанина. Топгам выхватил из-за пояса пистолет. - Закройте двери! - завизжал он, - Я их... Но Д'Онейль, подскочив, толкнул его руку, и пуля прошла мимо. - Прочь с дороги! - властно скомандовал Химков стоявшим у дверей. Как только Химковы оказались спиной к англичанам, все кто мог, кроме Чемберса и Д'Онейля, снова кинулись к ним. - Стой! - резко обернувшись в дверях, громыхнул Алексей и поднял кулак. На скулах у него заходили желваки. Каторжники шарахнулись в стороны. Сдыхайте, псы шелудивые, ежели так! Задержавшись еще на мгновение, Химков обернулся к матросам. - Спасибо, други. Иди к нам, Джон, и товарища забери. Хлопнув дверью, Химковы крупно зашагали к берегу. Алексей дал волю своим оскорбленным чувствам. Горько ошибаться в людях там, дома, но неизмеримо тяжелее здесь, на острове, после долгого одиночества. Медведь встретил хозяев довольным урчанием. Химковы приласкали верного друга и, усевшись на берегу, стали ждать английских матросов. Прошло с полчаса. Алексей стал тревожиться. - Отец, гарью пахнет! - воскликнул Иван, вскочив. - Смотри, дым какой над избой-то! Поднялся и медведь взъерошил шерсть, зарычал. Из-за утесов выбежал человек: он прихрамывал на одну ногу и что-то кричал. - Это губернатор ихний, - признал юноша и взял в руку камень, - вдруг опять стрелять будет. Это действительно был Топгам. Он бежал к лодке, размахивая небольшим свертком. Поморы выжидательно следили за англичанином. - Рус, рус! - кричал Топгам. Не добежав до берега, он свалился и пополз по гальке. Сверток раскрылся, из него посыпались золотые гинеи. Алексей догадался, что "губернатор" просил взять его в лодку и предлагал за это деньги. - Чемберс где? - грозно спросил Химков, почувствовав недоброе. Топгам молча показал на небо и лицемерно перекрестился. - Что? Убили, подлецы! Будь здесь, Ванюха, - схватив топор, он бросился со всех ног к избушке. Как стог сухого сена, пылала изба, когда Алексей подбежал к ней. У порога лежал широколицый боцман с ножом в спине. Дверь была плотно заперта снаружи бревном. Химков рванулся было к двери, но в этот момент сильный взрыв развалил избу. Совсем близко от Алексея пронеслась дымящаяся головня и упала где-то далеко за грудой камней. Какая драма тут произошла - можно лишь было догадываться. Скорее всего, что Топгам и боцман, сговорившись подкупить поморов, обманно заперли всех остальных в избе и то ли сами подожгли ее, то ли каторжники и матросы, пытаясь выбраться, в суматохе заронили огонь. А боцман - он, верно помог чиновнику завалить дверь и был больше не нужен... "Звери! Хуже зверей!" - в ужасе думал потрясенный Химков. То там, то здесь по лощине дымились деревянные обломки, разбросанные взрывом; казалось, что загорелась огненным гневом холодная Грумаланская земля...
Не добежав до берега, он свалился и пополз по гальке.
Под ногами Химкова, испуская едкий дым, тлел какой-то предмет. Алексей посмотрел - книга. Это были сочиненные Даниелем Дефо "Жизнь и замечательные приключения Робинзона Крузо". Ничего не поняв в английских буквах, помор с сожалением бросил книгу и с поникшей головой пошел на берег. - Помер губернатор-то. Как ты ушел, тут и помер, - встретил Иван отца. Только и силы у него, видно, осталось, что сюда прибежать. Алексей, не взглянув на труп и не говоря ни слова, принялся сталкивать лодку. Скользнула в воду "Чайка", тихо закачалась на волне, потом развернулась и легла курсом на юг. Памятное каменное ущелье, Моржовый берег, залив Спасения, мыс Ростислава отодвигались все дальше и дальше. Последним исчез высокий серый крест, словно растворившись в спокойном вечернем небе. Отходили в прошлое грязные чужие дела, задевшие мимоходом поморскую жизнь. - Забыть надо, как сон тяжкий, - сказал Степан, когда мореходы снова оказались в своем зимовье.
Глава двадцать девятая
ПАРУС НА ГОРИЗОНТЕ
Один за другим тянулись месяцы и годы. Прошла еще одна тяжелая зима. Наступило седьмое лето. На острове, все было по-прежнему. Только Федора уж больше не было в маленькой дружной семье зимовщиков. Часто вспоминали мореходы товарища. Тяжела была для них эта потеря. В летние дни могилу Федора всегда украшали живые цветы. Не забывал Иван своего крестного. Втянулись в свою одинокую жизнь за это время поморы. Осилили полярную стихию. В прошлом году Алексей с сыном еще раз побывали на Моржовом острове. Хотелось проверить, не удастся ли точнее узнать про судьбу Тимофея Старостина. Лавируя по бухточке на "Чайке", они старались разглядеть в прозрачной воде между черными камнями еще что-нибудь из остатков лодьи или снаряжения новгородцев. Ивану удалось подцепить багром несколько моржовых голов, покрытых вековым илом. Как только их вытащили в лодку, клыки выпали из черепов. В другом месте выудили колчан со стрелами и лук. От долгого пребывания в воде и лук и стрелы пришли в полную негодность. Иван различил глубоко на дне две секиры и длинный прямой меч. Достать их не удалось. Подняли только тяжелую, почерневшую от времени доску. Юноша попробовал резать дерево, но нож лишь царапал его темную, окаменевшую поверхность. - Это лиственница, Иван. Тоже, не иначе, с лодьи. От воды лиственница только крепче делается, и червь ее не берет. По твердости она, ежели долго в воде пробудет, не уступит и кости. Захвати с собой, дома от скуки безделку какую вырежем. На берегу, в гальке Алексей ухитрился найти три шахматные фигурки и круглую, слегка заостренную палочку с отверстием на одном конце - перо для бересты. И шахматы и палочка были сделаны из моржовой кости. Очистив их от налипшей грязи и вымыв в морской воде, поморы поразились тонкой, прекрасной работе. Прохаживаясь мимо невысоких береговых скал, Алексей вдруг сказал: - Знаешь, Ванюха, забыли мы, что море-то в давние времена выше стояло и камни эти под водой были. Поди, берег-то проходил у твоей скалы, помнишь, ремнем мерил? Вот где надо старостинские следы искать! Когда Химковы забрались на вершину Ваниной скалы, юноше сразу бросилось в глаза то, чего oн раньше не заметил: посреди площадки возвышалась груда камней, явно сложенная руками человека. То был поморский приметный знак гурий. Это немудреное полуразрушенное сооружение дало поморам ответ на главный, волновавший их вопрос. Тимофей Старостин Савелий Шубин спаслись неминучей смерти 1468 год На гладком плоском камне, лежавшем поверх гурия, славянской глаголицей было отчетливо выбито:
- Спаслись ведь, отец! - восторженно воскликнул юноша. - Да, Иван, спаслись. Только на карте моей скалу эту теперь Старостинской перезвать придется, - Алексей с улыбкой посмотрел на сына, чье имя скала носила раньше. - Старостинской, конечно, - горячо отозвался Ваня, - А мысок, где лодья на камнях сидела, - Шубинским...
Сегодня на Беруне стоял погожий солнечный день. Позавтракав, старший Химков со Степаном отправились на охоту. Иван остался хозяйничать дома. Сварив обед, юноша собрался навестить свою новую любимицу, прирученную олениху Звездочку - на лбу у нее была круглая белая отметина. Первые дни, еще во время болезни Федора, Степан привязывал к ногам оленихи деревянную колоду, чтоб не ушла далеко. Потом зимовщики убедились, что не нужна колода: Звездочка и ее теленок прижились, привыкли к своим сеням и уже никуда не отходили от зимовья. Корм олени находили сами, в соседних ягельных низинах. Мишка стал взрослым, громадным белым медведем. Он теперь тоже уходил на охоту самостоятельно и без всякого труда промышлял нерп и тюленей. Своего молодого хозяина он по-прежнему слушался и любил. Если Иван шел куда-нибудь, медведь неизменно увязывался следом, и его нельзя было никакой силой удержать на зимовье. Степан и Алексей стали немного побаиваться медведя: уж больно сделался велик да страшен. Олениху с теленком и вообще оленей мишка никогда не трогал. Проведав свою Звездочку, погладив ее по красивой блестящей шерсти, юноша, как всегда, полез на скалу посмотреть на море. По отцову календарю сегодня было 17 августа 1749 года. Большим стал календарь кормщика. Целую стену занимал он сейчас в избе. Аккуратно в течение шести лет Алексей отмечал проходящие дни. Взобравшись на высокий камень, Иван взглянул на море, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца. Что это там на горизонте?! Или показалось ему?.. Юноша протер глаза и снова посмотрел. Нет, не показалось. На соединившейся синеве моря и неба далеко-далеко белел парусок. Одним духом слетел Иван с утеса. Прихватив из избы заветный мешочек с кремнем и огнивом, он со всех ног помчался на Крестовый мыс. Мишка тяжелым галопом пустился в догоню за своим приятелем. Тяжело дыша, юноша добрался до приготовленного для костра плавника. Через малое время костер загорелся ярким пламенем. Отвалив каменную плиту, Иван вытащил из ямы, неподалеку от костра, куски заранее приготовленного тюленьего жира и стал бросать его в огонь. Высокий столб черного дыма поднялся над островом. Но юноше казалось, что этого мало. Все больше и больше бросал он в костер и дров и жира. Очнулся он только от хриплого крика: - Иван, костер зачем?.. увидел разве чего? Иван не узнал отца. Лицо его было мертвенно-бледно, руки и губы тряслись. Глаза смотрели на сына с такой мольбой и с такой надеждой, что юноше сделалось не по себе. Тут же стоял растерянный Степан. Оба они увидели дым и прибежали к костру. - Парус, отец!.. Да гляди на море-то... Зачем на меня глядишь? - Парус... Ванюха... да что это! - Алексей бестолково суетился около костра, хватая трясущимися руками то дрова, то куски жира. - А вдруг уйдут?.. Не заметят нас!.. Да что ж ты, Степан? Ваня, дров давай побольше... ведь парус... люди ведь... Алексей вдруг опустился на камень возле костра. Закрыв руками лицо, он громко заплакал. От несдерживаемых рыданий ходуном ходило все его тело. Шесть лет крепился Алексей, не выдавая своих чувств ни сыну, ни товарищам. Шесть лет он был для всех примером настойчивости, упорства и терпения. Но сейчас сдал, не выдержал Алексей. Все горе его, беспокойство за жену, за детишек вырвалось наружу, разжалась вдруг рука, что с железной силой держала сердце шесть долгих лет. И Ваня и Степан понимали состояние Алексея. Отойдя подальше, молча стояли они, стараясь ничем не помешать его чувствам. Но вот Алексей поднялся с камня: - Простите меня... не думал я, что так... - Ну-к что ж, Алексей, у меня тоже водица соленая глаза застилает... От счастья это... Ведь дома в этот год будем! - быстро и радостно говорил Степан. Великий праздник был на душе у поморов. Но скоро они опомнились. - Ванюха, ты здесь у костра будешь. Возьми вот, на копье вздень, маши, как лодья ближе будет, - Алексей торопливо сдернул с себя рубаху. - А мы со Степаном в зимовье пойдем. Собрать добро надо. Нищими нам домой вернуться нельзя. Дома-то хоть немного пожить бы, а с голыми руками ежели приедем, опять сразу иди на промысел.
- Пapyc, отец!
Иван остался один у костра. Прошло немного времени, и ясно ему стало, что с лодьи увидели дым. Судно шло теперь к Ледяному мысу. Затем, передернув немного паруса, лодья легла курсом прямо на избу зимовщиков. - Гляди, мишка, парус, людей на лодье должно быть много. Поплывем мы с тобой скоро в Мезень, домой. Мать, братишек своих да сестренку тебе покажу... Медведь довольно равнодушно смотрел на синее море, на остров, что чернел вдалеке, и ничего особенного не замечал. Правда, далеко в море двигалось что-то белое, похожее на ледяной обломок, но удивишь ли ошкуя падуном? А юноша все махал пикой с отцовской рубахой да подбрасывал дрова в ненужный уже костер. И, видно, не только он боялся какой-нибудь случайности: от зимовья тоже валил густой черный дым. Это старался Степан, раздул еще один костер. Глядя вниз, на залив, Иван любовался плавно приближающимся судном. Вот на лодье сбавили паруса. Остался один большой парус на грот-мачте. На самом носу три человека возились у якоря. Вдруг юноша заметил, как от берега отошла "Чайка" и стремительно помчалась навстречу лодье. "Наверно, отец, - подумал Иван. - Вот ведь терпел сколько да скучал как, а нам и невдомек было. Как камень твердый был... Ну, теперь и мне тут делать нечего". Бросив еще два-три оставшихся полена в догоравший костер, Иван стал медленно спускаться к морю. Привычная картина была перед его глазами. По-прежнему тоскливо кричат надоедливые чайки, по-прежнему синеет неоглядная морская даль, и яркое солнышко разливает вокруг приятную теплоту. И изба и сарайчик стоят на прежнем месте. Но по-иному выглядит для него теперь все вокруг. И изба, и сарай, и кресты около зимовья стали совсем другими. Все предметы как бы потеряли свое прежнее значение, стали далекими, ненужными. Крылатая, большая птица, что прилетела из родных мест, сейчас заслонила собой все. Юношу вернул к действительности голос Степана. - Ванюха, помогай! Чего стоишь, лодья ведь ждать не будет! - кричал Степан. С охапкой оленьих и песцовых шкур он спускался по стремянке из кладовой. - Вот ведь сколько набралось! Оторвавшись от своих мечтаний, юноша вместе со Степаном торопливо принялся сносить к самому берегу промысел, накопленный за долгие годы. Много нужно было переносить добра. Более двухсот пятидесяти оленьих шкур, без числа песцовых мехов, десять шкур белого медведя и много жира оленьего, тюленьего и нерпичьего; клыков моржовых да шкур морского зверя тоже немало было. Куча на берегу все росла и росла. Мишка явно не понимал, в чем дело. Он ходил по пятам за Иваном, обнюхивал со всех сторон груду шкур и удивлялся. Никогда не было такой сутолоки на зимовке. Да и Иван изменился. И не только Иван, а и Степан. Бегут, суетятся... кричат... Но вот пришло время забеспокоиться и мишке. Донес до него ветерок чужой, незнакомый запах. Долго стоял медведь, вытянув морду к ветру, жадно втягивал воздух черным кончиком своего подвижного носа. Неведомо пахнущий островок появился вдруг у зимовья.
Глава тридцатая
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Когда лодья "Надежда доброго согласия" оказалась в виду Малого Беруна, людно стало на ее палубе. После долгого бурного плавания всем захотелось поглядеть на берег. Остров все ближе. Вот падуны обмелевшие стали попадаться. Изредка мимо судна важно проплывала торосистая стальная льдина. Высматривая, где лучше пройти, подкормщик дед Никифор сидел на грот-рее и, будучи любителем поговорить, даже оттуда, с мачты, поучал молодых мореходов: - Молодая ледина твоего судна боится: тонка и хила; а вот с такой отечной, матерой старухой поздоровкаешься, она тебе ребро и бортовину выломит. Замечай, ребята: у тороса на плаву только верховище видать, а вся нога в воде. По образу верхушки должно разгадать, широка ли та нога. Садкое судно близко не води - пропадешь... Дым! - вдруг закричал, как оглашенный, Никифор. - Дым на острове! Ребята, Амос Кондратьич... А чтоб тебя!.. Старик от волнения не так слез, как свалился с мачты, по-юношески легко поднялся на ноги - и бегом к кормщику. А кормщик, и без того уже приложившись к длинной медной трубе, шарил глазом по берегу. - Амос Кондратьич, люди там... - Никифор поперхнулся и схватился за грудь. - Стар стал... пых перевести не могу, ежели малую пробежку сделаю. Кормщик опустил трубу. - Вижу, Тимофеич, и людей вижу, знаменьем машут... Да кто в последние годы в этих местах зимовал? Будто и не было никого. Держи на дым, - сказал он рулевому. И вот стоит лодья на якоре в тихой гавани, покачивается лениво, чуть-чуть. Крепкий пеньковый канат надежно держит судно. На хорошем, глубоком месте стоит оно, от всех ветров укрыто, а напротив - неизвестное зимовье. Вся команда на палубе: уж больно интересно, кто это костер на горе жег. Но вот к борту лодьи подошла осиновка и на палубу поднялся незнакомый, седой, как куропать, растерянно улыбающийся человек. Молодцы промышленники сразу окружили его, со всех сторон посыпались вопросы. Стоит Алексей у мачты, не знает, кому отвечать. Только счастливая улыбка не сходит с его лица. Расталкивая всех, к Алексею пробрался дед Никифор. Подойдя поближе, он вдруг остановился в нерешительности: - Эге... да это ты, земляк... Алексей Химков... - Я, Никифор... - и Химков сделал шаг, чтобы обнять старика. Но тут, неожиданно для всех, дед вдруг попятился, стараясь спрятаться за спины промышленников. - Алексей Химков... упокойник... панихид сколько отслужили, отпетый, оплаканный... - бормотал он. - Да не упокойник я, Никифор, живой пока. - Алексей было к деду, но тут народ расступился, и он увидел второго знакомого, друга старинного. К нему шел Амос Кондратьевич Корнилов. Крепко обнялись кормщики. - Алексей... сынок, вот ведь свиделись где! А изменился ты... седой не по годам. Вижу, тяжело было. Амос Корнилов повел Алексея на корму в свою каюту. Долго говорили между собой кормщики. Скупыми словами рассказал Алексей про свою трудную жизнь на Груманте. Понял все старый Амос, ласково положил на белую голову Алексея свою большую костлявую руку, ободрил, успокоил. - Настасье твоей, слов нет, тоже тяжело. Сколько лет ведь о "Ростиславе" слыхом не слыхать было. Ну, я говорил ей: знаю, мол, Алексея, редкий по твердости души человек, такой и судьбу в узел завяжет, коли во льдах не погиб. Да и сама Настасья правильная, упорная жонка. "Жив,- говорит, - мой Алексей, чует сердце, на Груманте он". Ведь как меня просила пойти сюда... Два раза пытался, да льды не пустили. Не в обычай торосовато море было. Знаешь, поди, на грумантские промыслы поболе двухсот судов летом выходит, а в эти годы никто на острове не бывал, льдов боялись. Я и нынче не собирался, да графа Шувалова сальная контора уговорила - новые места зверобоям разведать. Кормщики договорились о всех делах. - Ну, так, Алеша... по рукам. Больше никуда "Надежде доброго согласия" ходу нет... Грузи свой промысел на борт, мои молодцы помогут, разведывать мне теперь тут нечего, ты за шесть лет все разузнал, лучше не надо. Вот как кончишь грузить свое добро, так и домой, в Архангельск поплывем. Алексей вышел на палубу и сразу же заторопился на берег. Теперь это снова был крепкий, деятельный человек - такой, каким его знали всегда. Закипела работа. То карбас, то осиновка подходили к лодье и, быстро разгрузившись, уходили обратно к берегу. Работали почти сутки без перерыва. На последний карбас грумаланы сложили остатки своего скарба, свое промысловое снаряжение, оружие, домашнюю утварь, - все, что они своими руками сделали на острове. Но вот настала минута, когда ничего не осталось больше на острове Малом Беруне из добра мореходов. Пора им самим в карбас грузиться. Сжалось сердце у зимовщиков. Не так просто покинуть место, где осталось шесть лет жизни, где навеки под мерзлой землей остается преданный друг, деливший все тяготы одинокого, тяжелого житья! Посмотрели они вокруг себя в последний раз и снова промелькнули у них перед глазами незабываемые картины всех этих шести лет... Вот покосившийся небольшой крест над дверями, поставленный Алексеем в первый же день переселения в новую избу. Вот могила Федора с букетиком яркокрасных цветов. Лежит брошенная возле пещеры стремянка, дверь в кладовую осталась открытой... А вон по берегу видны копища - оставленные оленями истоптанные ягельные пастбища... Хороша была тут охота! А там, далеко, виден Моржовый остров. Памятна всем эта крупинка русской земли. Никогда не забудут поморы свою находку, лодью новгородскую. Еще дальше белеет Ледяной берег. И видится Ивану грозный вал от падуна, слышится громовый голос Федора... Но вот застучал топор. Это Алексей накрепко забивал досками оставленное мореходами осиротевшее жилье. Помня свои лишения и, главное, свой страх остаться без огня, Алексей положил в избе на видном месте, у печи, взятые на лодье трутоношу с кремнем, огнивом и трутом, охапку сухой лучины. Кадочку соленой трески, куль муки, соли на деревянном кружке да жира бочонок не забыли положить в избе. Ведь придется еще тут промышленникам других русских судов зимовать. Всегда надо об атом помнить мореходу. Всякое может быть. Без огня и без пищи, бывает, остаются люди. Звездочку с теленком мореходы порешили оставить на свободе, на родном острове. Но как быть с мишкой? Трудно везти его: страшный больно медведь. Все же Алексей упросил Корнилова взять медведя на лодью, побожился, что не обидит, не тронет никого зверь. На осиновку зимовщики не пускали мишку уже давно - тяжек стал, утопить может лодку. Перевезли ошкуя с берега на карбасе. И "Чайку" свою Иван не забыл, перегнал к лодье. Погрузили и ее на палубу.
Глава двадцать восьмая
ЛАГЕРЬ ОБРЕЧЕННЫХ
Когда матрос описывал гибель "Клайда", Иван Химков спросил его: - А зачем вы корабль в море бросили? Почему на берег не вытащили? - Не мешай, Ванюха, - строго остановил сына Алексей. И, пока Чемберс собирался с мыслями, пояснил: - Заморское судно не лодья, на берег, хоть какой, ему хода нет. Востродонное судно разве вытащить? Да, да, - прислушавшись к словам Химкова, согласился Чемберс. - Англичане никогда не хранят своя суда на берегу. Матрос заканчивал свое скорбное повествование: - Из экипажа нас трое осталось - мы да боцман - остальных похоронили. Несколько дней назад скончался наш капитан... Из преступников умерло четверо. О, это нехорошие люди. После смерти капитана хозяином на зимовке стал чиновник. Он заодно с преступниками. И боцман тоже. Поморы давно догадались, что англичане наткнулись на их прежнюю избушку, и думали, как быть, чем помочь людям. Русские поморы всегда славились честностью, гостеприимством и отзывчивостью в беде. Каждый, нуждавшийся в крове, огне и пище, мог рассчитывать, что с ним поделятся последним. Двери домов в поморских деревнях никогда не запирались. Даже в отсутствие хозяев путник мог зайти в избу, растопить печь и утолить голод. Зверобои зачастую оставляли на пустынном берегу на долгое время лодку, снасть, промысел. Стоило воткнуть около оставленного шест, в знак того, что это имущество еще понадобится хозяину, и никто не прикоснется к нему пальцем. Прибывших с попутным ветром на севере называли "ветреными гостями" и всегда радушно встречали. - Жалко мореходов ваших, - тихо произнес Химков, - не смогли себя уберечь... Что ж, надо в избу сходить, посмотреть, чем пособить можно. Алексей обернулся к сыну: - Ванюха, отведи медведя к осиновке, пускай там сидит, нечего людей пугать. Отведешь, меня догоняй. Только сейчас англичане с оторопью заметили большого белошерстного зверя, все это время неподвижно лежавшего у скалы. Ваня, окликнув мишку, побежал к лодке, а Химков и англичане направились к зимовью. Оба матроса долго оглядывались на свирепого зверя, послушно бредущего за юношей. Вот и изба. Алексей толкнул знакомую дверь и первым вошел в горницу. За столом несколько человек шумно играли в кости. Увидя невесть откуда взявшегося плечистого, бородатого помора, игроки застыли с открытыми ртами. - Здравствуйте, добрые люди, - с достоинством поклонился Химков. Англичане растерянно переглянулись. - Кто этот человек, Джо? - изумленно спросил почерневший от копоти худой, долговязый англичанин. - Капитан русского судна, сэр. В этот момент в дверях появился Иван и стал рядом с отцом. - Русские? Ты убежден, Джо? Хм, хм...- несколько оправившись, сухопарый англичанин принял важный вид. - Спроси, могут ли они доставить нас в Англию? Пока Чемберс рассказывал все, что сам успел узнать о русских зимовщиках, Алексей незаметно толкнул локтем сына: - Видать, это главный, сухопарый-то. Что длинен, что черен... Будто сухарь ржаной... И остальные хороши: в грязи да в копоти все. Юноша тишком фыркнул в рукав. Выслушав матроса, Топгам, - это был он, - многозначительно посмотрел на своих и вскользь заметил: - Вот оно что... Их здесь только двое... - Скажи этим дикарям, Джон, - обернулся он к Чемберсу, - что я, Якоб Топгам, властью его величества короля Англии назначен губернатором этого острова, русские должны повиноваться мне. - И он важно ткнул пальцем себя с грудь. Чемберс нехотя перевел. Химков удивленно взглянул на Топгама. - На русской земле вашему королю власти нет, - тихо, но твердо ответил он. - Елизавета Петровна нам государыня, а мы ей слуги... - Кто ты такой? - грубо перебил чиновник. - Я этого дома хозяин, - Алексей гордо поднял голову. Под его взглядом Топгам отвел глаза. - Сэр, мы должны захватить шлюпку русских, пока они здесь, - заговорщицки зашептал чиновнику один из игроков с широким угреватым лицом, - Тогда этот бородач заговорит по-другому... Топгам утвердительно кивнул. Широколицый - боцман - и еще один поднялись из-за стола и вышли из горницы. Чемберс с испугом посмотрел на Химкова. - Они хотят украсть вашу шлюпку, - украдкой шепнул он, - принимайте меры... Топгам совсем не губернатор, он лжет! К удивлению матроса, Химков остался спокоен. Топгам же, проводив взглядом своих людей, продолжал разговор. - Так вы хозяин, - говорил он с издевкой. - Очень жаль, но я вынужден был занять ваш дворец без разрешения. Химков словно не заметил насмешки. - По обычаю нашему, по нужде всякий может домом владеть, ежели хозяина нет... Вижу я, цинга вас одолела, помоч хотел. А вы... - Вы умеете лечить цингу? - оживился чиновник. - Ежели бы нам в знатье, что здесь люди живут, - продолжал Химков, - давно бы помочь дали, снадобья принесли. Да и обувку показали бы как шить. В таких сапогах-то, - он показал на обувь англичан, - по острову много не походишь. Хоть и лиходеи у вас, а все жалко: люди. Гонгам недовольно посмотрел на Чемберса: - Здесь преступников нет, все помилованы его королевским величеством. По прибытии на остров я всем снял кандалы. - Кандалы? Да уж здесь в кандалах не проживешь... И без кандалов не сладко... А насчет избы не сомневайтесь, живите сколько надо... Баньку бы вам, попариться, помыться, вишь, как замшели... Химков искренне хотел поделиться своим мудрым житейским опытом с этими людьми, уже так дорого заплатившими за королевскую "милость". Топгам же тянул время. Единственно, что его заинтересовало, - это противоцинготные лекарства русских. А прежде всего надо было заполучить их лодку. Но тут в горницу ворвался боцман с искаженным от страха лицом. - В шлюпке медведь! - хрипло выкрикнул он. - Большой белый медведь... Мы хотели отогнать, но он бросился на Чарли и чуть не загрыз его. Чемберс и молодой Химков звонко расхохотались. - Замолчи, щенок! - накинулся на матроса с кулаками боцман. - Скажи ему, - приказал чиновник Чемберсу, - пусть добром отдает лодку, не то... Матрос перевел и добавил: Вам надо уходить, эти люди способны на все! Химков как будто не понял, чего от него хотят. Отдать лодку? Но она нужна, нам самим, сударь... Так он еще разговаривать?! Ребята, связать их! Каторжники и боцман бросились на поморов. - Бей... без ножа, Ванюха, - успел крикнуть сыну Алексей Он схватил за ворот боцмана и каторжника и, стукнув их головами, бросил оземь. Ваня легко отшвырнул вцепившегося в него англичанина. Топгам выхватил из-за пояса пистолет. - Закройте двери! - завизжал он, - Я их... Но Д'Онейль, подскочив, толкнул его руку, и пуля прошла мимо. - Прочь с дороги! - властно скомандовал Химков стоявшим у дверей. Как только Химковы оказались спиной к англичанам, все кто мог, кроме Чемберса и Д'Онейля, снова кинулись к ним. - Стой! - резко обернувшись в дверях, громыхнул Алексей и поднял кулак. На скулах у него заходили желваки. Каторжники шарахнулись в стороны. Сдыхайте, псы шелудивые, ежели так! Задержавшись еще на мгновение, Химков обернулся к матросам. - Спасибо, други. Иди к нам, Джон, и товарища забери. Хлопнув дверью, Химковы крупно зашагали к берегу. Алексей дал волю своим оскорбленным чувствам. Горько ошибаться в людях там, дома, но неизмеримо тяжелее здесь, на острове, после долгого одиночества. Медведь встретил хозяев довольным урчанием. Химковы приласкали верного друга и, усевшись на берегу, стали ждать английских матросов. Прошло с полчаса. Алексей стал тревожиться. - Отец, гарью пахнет! - воскликнул Иван, вскочив. - Смотри, дым какой над избой-то! Поднялся и медведь взъерошил шерсть, зарычал. Из-за утесов выбежал человек: он прихрамывал на одну ногу и что-то кричал. - Это губернатор ихний, - признал юноша и взял в руку камень, - вдруг опять стрелять будет. Это действительно был Топгам. Он бежал к лодке, размахивая небольшим свертком. Поморы выжидательно следили за англичанином. - Рус, рус! - кричал Топгам. Не добежав до берега, он свалился и пополз по гальке. Сверток раскрылся, из него посыпались золотые гинеи. Алексей догадался, что "губернатор" просил взять его в лодку и предлагал за это деньги. - Чемберс где? - грозно спросил Химков, почувствовав недоброе. Топгам молча показал на небо и лицемерно перекрестился. - Что? Убили, подлецы! Будь здесь, Ванюха, - схватив топор, он бросился со всех ног к избушке. Как стог сухого сена, пылала изба, когда Алексей подбежал к ней. У порога лежал широколицый боцман с ножом в спине. Дверь была плотно заперта снаружи бревном. Химков рванулся было к двери, но в этот момент сильный взрыв развалил избу. Совсем близко от Алексея пронеслась дымящаяся головня и упала где-то далеко за грудой камней. Какая драма тут произошла - можно лишь было догадываться. Скорее всего, что Топгам и боцман, сговорившись подкупить поморов, обманно заперли всех остальных в избе и то ли сами подожгли ее, то ли каторжники и матросы, пытаясь выбраться, в суматохе заронили огонь. А боцман - он, верно помог чиновнику завалить дверь и был больше не нужен... "Звери! Хуже зверей!" - в ужасе думал потрясенный Химков. То там, то здесь по лощине дымились деревянные обломки, разбросанные взрывом; казалось, что загорелась огненным гневом холодная Грумаланская земля...
Не добежав до берега, он свалился и пополз по гальке.
Под ногами Химкова, испуская едкий дым, тлел какой-то предмет. Алексей посмотрел - книга. Это были сочиненные Даниелем Дефо "Жизнь и замечательные приключения Робинзона Крузо". Ничего не поняв в английских буквах, помор с сожалением бросил книгу и с поникшей головой пошел на берег. - Помер губернатор-то. Как ты ушел, тут и помер, - встретил Иван отца. Только и силы у него, видно, осталось, что сюда прибежать. Алексей, не взглянув на труп и не говоря ни слова, принялся сталкивать лодку. Скользнула в воду "Чайка", тихо закачалась на волне, потом развернулась и легла курсом на юг. Памятное каменное ущелье, Моржовый берег, залив Спасения, мыс Ростислава отодвигались все дальше и дальше. Последним исчез высокий серый крест, словно растворившись в спокойном вечернем небе. Отходили в прошлое грязные чужие дела, задевшие мимоходом поморскую жизнь. - Забыть надо, как сон тяжкий, - сказал Степан, когда мореходы снова оказались в своем зимовье.
Глава двадцать девятая
ПАРУС НА ГОРИЗОНТЕ
Один за другим тянулись месяцы и годы. Прошла еще одна тяжелая зима. Наступило седьмое лето. На острове, все было по-прежнему. Только Федора уж больше не было в маленькой дружной семье зимовщиков. Часто вспоминали мореходы товарища. Тяжела была для них эта потеря. В летние дни могилу Федора всегда украшали живые цветы. Не забывал Иван своего крестного. Втянулись в свою одинокую жизнь за это время поморы. Осилили полярную стихию. В прошлом году Алексей с сыном еще раз побывали на Моржовом острове. Хотелось проверить, не удастся ли точнее узнать про судьбу Тимофея Старостина. Лавируя по бухточке на "Чайке", они старались разглядеть в прозрачной воде между черными камнями еще что-нибудь из остатков лодьи или снаряжения новгородцев. Ивану удалось подцепить багром несколько моржовых голов, покрытых вековым илом. Как только их вытащили в лодку, клыки выпали из черепов. В другом месте выудили колчан со стрелами и лук. От долгого пребывания в воде и лук и стрелы пришли в полную негодность. Иван различил глубоко на дне две секиры и длинный прямой меч. Достать их не удалось. Подняли только тяжелую, почерневшую от времени доску. Юноша попробовал резать дерево, но нож лишь царапал его темную, окаменевшую поверхность. - Это лиственница, Иван. Тоже, не иначе, с лодьи. От воды лиственница только крепче делается, и червь ее не берет. По твердости она, ежели долго в воде пробудет, не уступит и кости. Захвати с собой, дома от скуки безделку какую вырежем. На берегу, в гальке Алексей ухитрился найти три шахматные фигурки и круглую, слегка заостренную палочку с отверстием на одном конце - перо для бересты. И шахматы и палочка были сделаны из моржовой кости. Очистив их от налипшей грязи и вымыв в морской воде, поморы поразились тонкой, прекрасной работе. Прохаживаясь мимо невысоких береговых скал, Алексей вдруг сказал: - Знаешь, Ванюха, забыли мы, что море-то в давние времена выше стояло и камни эти под водой были. Поди, берег-то проходил у твоей скалы, помнишь, ремнем мерил? Вот где надо старостинские следы искать! Когда Химковы забрались на вершину Ваниной скалы, юноше сразу бросилось в глаза то, чего oн раньше не заметил: посреди площадки возвышалась груда камней, явно сложенная руками человека. То был поморский приметный знак гурий. Это немудреное полуразрушенное сооружение дало поморам ответ на главный, волновавший их вопрос. Тимофей Старостин Савелий Шубин спаслись неминучей смерти 1468 год На гладком плоском камне, лежавшем поверх гурия, славянской глаголицей было отчетливо выбито:
- Спаслись ведь, отец! - восторженно воскликнул юноша. - Да, Иван, спаслись. Только на карте моей скалу эту теперь Старостинской перезвать придется, - Алексей с улыбкой посмотрел на сына, чье имя скала носила раньше. - Старостинской, конечно, - горячо отозвался Ваня, - А мысок, где лодья на камнях сидела, - Шубинским...
Сегодня на Беруне стоял погожий солнечный день. Позавтракав, старший Химков со Степаном отправились на охоту. Иван остался хозяйничать дома. Сварив обед, юноша собрался навестить свою новую любимицу, прирученную олениху Звездочку - на лбу у нее была круглая белая отметина. Первые дни, еще во время болезни Федора, Степан привязывал к ногам оленихи деревянную колоду, чтоб не ушла далеко. Потом зимовщики убедились, что не нужна колода: Звездочка и ее теленок прижились, привыкли к своим сеням и уже никуда не отходили от зимовья. Корм олени находили сами, в соседних ягельных низинах. Мишка стал взрослым, громадным белым медведем. Он теперь тоже уходил на охоту самостоятельно и без всякого труда промышлял нерп и тюленей. Своего молодого хозяина он по-прежнему слушался и любил. Если Иван шел куда-нибудь, медведь неизменно увязывался следом, и его нельзя было никакой силой удержать на зимовье. Степан и Алексей стали немного побаиваться медведя: уж больно сделался велик да страшен. Олениху с теленком и вообще оленей мишка никогда не трогал. Проведав свою Звездочку, погладив ее по красивой блестящей шерсти, юноша, как всегда, полез на скалу посмотреть на море. По отцову календарю сегодня было 17 августа 1749 года. Большим стал календарь кормщика. Целую стену занимал он сейчас в избе. Аккуратно в течение шести лет Алексей отмечал проходящие дни. Взобравшись на высокий камень, Иван взглянул на море, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца. Что это там на горизонте?! Или показалось ему?.. Юноша протер глаза и снова посмотрел. Нет, не показалось. На соединившейся синеве моря и неба далеко-далеко белел парусок. Одним духом слетел Иван с утеса. Прихватив из избы заветный мешочек с кремнем и огнивом, он со всех ног помчался на Крестовый мыс. Мишка тяжелым галопом пустился в догоню за своим приятелем. Тяжело дыша, юноша добрался до приготовленного для костра плавника. Через малое время костер загорелся ярким пламенем. Отвалив каменную плиту, Иван вытащил из ямы, неподалеку от костра, куски заранее приготовленного тюленьего жира и стал бросать его в огонь. Высокий столб черного дыма поднялся над островом. Но юноше казалось, что этого мало. Все больше и больше бросал он в костер и дров и жира. Очнулся он только от хриплого крика: - Иван, костер зачем?.. увидел разве чего? Иван не узнал отца. Лицо его было мертвенно-бледно, руки и губы тряслись. Глаза смотрели на сына с такой мольбой и с такой надеждой, что юноше сделалось не по себе. Тут же стоял растерянный Степан. Оба они увидели дым и прибежали к костру. - Парус, отец!.. Да гляди на море-то... Зачем на меня глядишь? - Парус... Ванюха... да что это! - Алексей бестолково суетился около костра, хватая трясущимися руками то дрова, то куски жира. - А вдруг уйдут?.. Не заметят нас!.. Да что ж ты, Степан? Ваня, дров давай побольше... ведь парус... люди ведь... Алексей вдруг опустился на камень возле костра. Закрыв руками лицо, он громко заплакал. От несдерживаемых рыданий ходуном ходило все его тело. Шесть лет крепился Алексей, не выдавая своих чувств ни сыну, ни товарищам. Шесть лет он был для всех примером настойчивости, упорства и терпения. Но сейчас сдал, не выдержал Алексей. Все горе его, беспокойство за жену, за детишек вырвалось наружу, разжалась вдруг рука, что с железной силой держала сердце шесть долгих лет. И Ваня и Степан понимали состояние Алексея. Отойдя подальше, молча стояли они, стараясь ничем не помешать его чувствам. Но вот Алексей поднялся с камня: - Простите меня... не думал я, что так... - Ну-к что ж, Алексей, у меня тоже водица соленая глаза застилает... От счастья это... Ведь дома в этот год будем! - быстро и радостно говорил Степан. Великий праздник был на душе у поморов. Но скоро они опомнились. - Ванюха, ты здесь у костра будешь. Возьми вот, на копье вздень, маши, как лодья ближе будет, - Алексей торопливо сдернул с себя рубаху. - А мы со Степаном в зимовье пойдем. Собрать добро надо. Нищими нам домой вернуться нельзя. Дома-то хоть немного пожить бы, а с голыми руками ежели приедем, опять сразу иди на промысел.
- Пapyc, отец!
Иван остался один у костра. Прошло немного времени, и ясно ему стало, что с лодьи увидели дым. Судно шло теперь к Ледяному мысу. Затем, передернув немного паруса, лодья легла курсом прямо на избу зимовщиков. - Гляди, мишка, парус, людей на лодье должно быть много. Поплывем мы с тобой скоро в Мезень, домой. Мать, братишек своих да сестренку тебе покажу... Медведь довольно равнодушно смотрел на синее море, на остров, что чернел вдалеке, и ничего особенного не замечал. Правда, далеко в море двигалось что-то белое, похожее на ледяной обломок, но удивишь ли ошкуя падуном? А юноша все махал пикой с отцовской рубахой да подбрасывал дрова в ненужный уже костер. И, видно, не только он боялся какой-нибудь случайности: от зимовья тоже валил густой черный дым. Это старался Степан, раздул еще один костер. Глядя вниз, на залив, Иван любовался плавно приближающимся судном. Вот на лодье сбавили паруса. Остался один большой парус на грот-мачте. На самом носу три человека возились у якоря. Вдруг юноша заметил, как от берега отошла "Чайка" и стремительно помчалась навстречу лодье. "Наверно, отец, - подумал Иван. - Вот ведь терпел сколько да скучал как, а нам и невдомек было. Как камень твердый был... Ну, теперь и мне тут делать нечего". Бросив еще два-три оставшихся полена в догоравший костер, Иван стал медленно спускаться к морю. Привычная картина была перед его глазами. По-прежнему тоскливо кричат надоедливые чайки, по-прежнему синеет неоглядная морская даль, и яркое солнышко разливает вокруг приятную теплоту. И изба и сарайчик стоят на прежнем месте. Но по-иному выглядит для него теперь все вокруг. И изба, и сарай, и кресты около зимовья стали совсем другими. Все предметы как бы потеряли свое прежнее значение, стали далекими, ненужными. Крылатая, большая птица, что прилетела из родных мест, сейчас заслонила собой все. Юношу вернул к действительности голос Степана. - Ванюха, помогай! Чего стоишь, лодья ведь ждать не будет! - кричал Степан. С охапкой оленьих и песцовых шкур он спускался по стремянке из кладовой. - Вот ведь сколько набралось! Оторвавшись от своих мечтаний, юноша вместе со Степаном торопливо принялся сносить к самому берегу промысел, накопленный за долгие годы. Много нужно было переносить добра. Более двухсот пятидесяти оленьих шкур, без числа песцовых мехов, десять шкур белого медведя и много жира оленьего, тюленьего и нерпичьего; клыков моржовых да шкур морского зверя тоже немало было. Куча на берегу все росла и росла. Мишка явно не понимал, в чем дело. Он ходил по пятам за Иваном, обнюхивал со всех сторон груду шкур и удивлялся. Никогда не было такой сутолоки на зимовке. Да и Иван изменился. И не только Иван, а и Степан. Бегут, суетятся... кричат... Но вот пришло время забеспокоиться и мишке. Донес до него ветерок чужой, незнакомый запах. Долго стоял медведь, вытянув морду к ветру, жадно втягивал воздух черным кончиком своего подвижного носа. Неведомо пахнущий островок появился вдруг у зимовья.
Глава тридцатая
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Когда лодья "Надежда доброго согласия" оказалась в виду Малого Беруна, людно стало на ее палубе. После долгого бурного плавания всем захотелось поглядеть на берег. Остров все ближе. Вот падуны обмелевшие стали попадаться. Изредка мимо судна важно проплывала торосистая стальная льдина. Высматривая, где лучше пройти, подкормщик дед Никифор сидел на грот-рее и, будучи любителем поговорить, даже оттуда, с мачты, поучал молодых мореходов: - Молодая ледина твоего судна боится: тонка и хила; а вот с такой отечной, матерой старухой поздоровкаешься, она тебе ребро и бортовину выломит. Замечай, ребята: у тороса на плаву только верховище видать, а вся нога в воде. По образу верхушки должно разгадать, широка ли та нога. Садкое судно близко не води - пропадешь... Дым! - вдруг закричал, как оглашенный, Никифор. - Дым на острове! Ребята, Амос Кондратьич... А чтоб тебя!.. Старик от волнения не так слез, как свалился с мачты, по-юношески легко поднялся на ноги - и бегом к кормщику. А кормщик, и без того уже приложившись к длинной медной трубе, шарил глазом по берегу. - Амос Кондратьич, люди там... - Никифор поперхнулся и схватился за грудь. - Стар стал... пых перевести не могу, ежели малую пробежку сделаю. Кормщик опустил трубу. - Вижу, Тимофеич, и людей вижу, знаменьем машут... Да кто в последние годы в этих местах зимовал? Будто и не было никого. Держи на дым, - сказал он рулевому. И вот стоит лодья на якоре в тихой гавани, покачивается лениво, чуть-чуть. Крепкий пеньковый канат надежно держит судно. На хорошем, глубоком месте стоит оно, от всех ветров укрыто, а напротив - неизвестное зимовье. Вся команда на палубе: уж больно интересно, кто это костер на горе жег. Но вот к борту лодьи подошла осиновка и на палубу поднялся незнакомый, седой, как куропать, растерянно улыбающийся человек. Молодцы промышленники сразу окружили его, со всех сторон посыпались вопросы. Стоит Алексей у мачты, не знает, кому отвечать. Только счастливая улыбка не сходит с его лица. Расталкивая всех, к Алексею пробрался дед Никифор. Подойдя поближе, он вдруг остановился в нерешительности: - Эге... да это ты, земляк... Алексей Химков... - Я, Никифор... - и Химков сделал шаг, чтобы обнять старика. Но тут, неожиданно для всех, дед вдруг попятился, стараясь спрятаться за спины промышленников. - Алексей Химков... упокойник... панихид сколько отслужили, отпетый, оплаканный... - бормотал он. - Да не упокойник я, Никифор, живой пока. - Алексей было к деду, но тут народ расступился, и он увидел второго знакомого, друга старинного. К нему шел Амос Кондратьевич Корнилов. Крепко обнялись кормщики. - Алексей... сынок, вот ведь свиделись где! А изменился ты... седой не по годам. Вижу, тяжело было. Амос Корнилов повел Алексея на корму в свою каюту. Долго говорили между собой кормщики. Скупыми словами рассказал Алексей про свою трудную жизнь на Груманте. Понял все старый Амос, ласково положил на белую голову Алексея свою большую костлявую руку, ободрил, успокоил. - Настасье твоей, слов нет, тоже тяжело. Сколько лет ведь о "Ростиславе" слыхом не слыхать было. Ну, я говорил ей: знаю, мол, Алексея, редкий по твердости души человек, такой и судьбу в узел завяжет, коли во льдах не погиб. Да и сама Настасья правильная, упорная жонка. "Жив,- говорит, - мой Алексей, чует сердце, на Груманте он". Ведь как меня просила пойти сюда... Два раза пытался, да льды не пустили. Не в обычай торосовато море было. Знаешь, поди, на грумантские промыслы поболе двухсот судов летом выходит, а в эти годы никто на острове не бывал, льдов боялись. Я и нынче не собирался, да графа Шувалова сальная контора уговорила - новые места зверобоям разведать. Кормщики договорились о всех делах. - Ну, так, Алеша... по рукам. Больше никуда "Надежде доброго согласия" ходу нет... Грузи свой промысел на борт, мои молодцы помогут, разведывать мне теперь тут нечего, ты за шесть лет все разузнал, лучше не надо. Вот как кончишь грузить свое добро, так и домой, в Архангельск поплывем. Алексей вышел на палубу и сразу же заторопился на берег. Теперь это снова был крепкий, деятельный человек - такой, каким его знали всегда. Закипела работа. То карбас, то осиновка подходили к лодье и, быстро разгрузившись, уходили обратно к берегу. Работали почти сутки без перерыва. На последний карбас грумаланы сложили остатки своего скарба, свое промысловое снаряжение, оружие, домашнюю утварь, - все, что они своими руками сделали на острове. Но вот настала минута, когда ничего не осталось больше на острове Малом Беруне из добра мореходов. Пора им самим в карбас грузиться. Сжалось сердце у зимовщиков. Не так просто покинуть место, где осталось шесть лет жизни, где навеки под мерзлой землей остается преданный друг, деливший все тяготы одинокого, тяжелого житья! Посмотрели они вокруг себя в последний раз и снова промелькнули у них перед глазами незабываемые картины всех этих шести лет... Вот покосившийся небольшой крест над дверями, поставленный Алексеем в первый же день переселения в новую избу. Вот могила Федора с букетиком яркокрасных цветов. Лежит брошенная возле пещеры стремянка, дверь в кладовую осталась открытой... А вон по берегу видны копища - оставленные оленями истоптанные ягельные пастбища... Хороша была тут охота! А там, далеко, виден Моржовый остров. Памятна всем эта крупинка русской земли. Никогда не забудут поморы свою находку, лодью новгородскую. Еще дальше белеет Ледяной берег. И видится Ивану грозный вал от падуна, слышится громовый голос Федора... Но вот застучал топор. Это Алексей накрепко забивал досками оставленное мореходами осиротевшее жилье. Помня свои лишения и, главное, свой страх остаться без огня, Алексей положил в избе на видном месте, у печи, взятые на лодье трутоношу с кремнем, огнивом и трутом, охапку сухой лучины. Кадочку соленой трески, куль муки, соли на деревянном кружке да жира бочонок не забыли положить в избе. Ведь придется еще тут промышленникам других русских судов зимовать. Всегда надо об атом помнить мореходу. Всякое может быть. Без огня и без пищи, бывает, остаются люди. Звездочку с теленком мореходы порешили оставить на свободе, на родном острове. Но как быть с мишкой? Трудно везти его: страшный больно медведь. Все же Алексей упросил Корнилова взять медведя на лодью, побожился, что не обидит, не тронет никого зверь. На осиновку зимовщики не пускали мишку уже давно - тяжек стал, утопить может лодку. Перевезли ошкуя с берега на карбасе. И "Чайку" свою Иван не забыл, перегнал к лодье. Погрузили и ее на палубу.