Бахрошин Николай. Пока живой

   Он с широкой пьяной улыбкой рылся по карманам куртки, искал ключи от машины.
   Я вздрогнул от его слов. Намекает? Нет, просто пьяный, просто болтает… Язык оторвался от мозгов и вприпрыжку гоняется за словами, как щенок за резиновым мячиком. Ничего больше. Никаких фиг в кармане и иезуитских подтекстов. Алька – человек открытый.
   Или я от водки стал слишком мнительным? Похороны, дед, Алик с его двусмысленными разговорами – все одно к одному. В этот момент мне действительно захотелось нажраться до соплей.
   «А пошли вы все на х…й!» – как сказал больной, с удовольствием умирая…
   Алик наконец нашел ключи и кинул их Пашке. Тот поймал их одной рукой.
   Ловко!

* * *

   Машину майор Пашка вел уверенно и быстро. Профессионально. В отличие от многих водителей-профессионалов, он не комментировал действия других на дороге, просто не замечал их в упор. От этого его манера езды казалась еще более лихой и напористой.
   Ехали мы недолго. Одно место, куда Пашка привез нас, называлось кафе-бар «У Дениса». Вывеска светилась крупными неоновыми буквами, яркими при пасмурном свете.
   – Дениса Федорова помните? Из «В» класса? Это его забегаловка, – сказал Пашка.
   Денис Федоров… Что-то припоминаю…
   По-хозяйски хлопнув дверью, мы вошли внутрь кафе-бара. Ничего, уютненько. Свет не резал глаза, музыка звучала негромко и мелодично. Вкусно пахло кухней. Проголодались на кладбище. Только сейчас я это почувствовал. А ведь не ел с самого утра. Завтра, надо думать, опять гастрит разыграется. Хорони после этого всяких Витьков…
   Народа в зале почти не было. В углу за чашками кофе шушукалась парочка да за одним из столиков окаменела над бутылкой пива фигура в черной коже. До сих пор не знаю, как сейчас считается, черная кожа – это признак крутости или педерастии?
   В конце зала блестела разноцветными бутылками стойка.
   – Пал Егорычу мое почтенье!
   За стойкой стоял сам Денис. Если бы не Пашка, я бы его не узнал. Он тоже не сразу узнал нас с Аликом.
   Помню, в школе это была тощая меланхоличная личность. Не слишком чистые волосы до плеч, отрешенный взгляд и тщетные мечты о четверке за четверть.
   Теперь Денис оказался пузатым и веселым. С нотками острого злого веселья, мол, пропади все пропадом, а напоследок лучше выпить и закусить всласть. С красными, словно накрашенными, щеками и носом и круглыми, блестящими, как у хитрой вороны, глазами. Он был лысый или просто до блеска бритый, не поймешь. На запястье я заметил характерную зековскую наколку.
   Вот и утверждай после этого, что люди не меняются. Меняются. Становятся карикатурами на самих себя. Его можно было узнать, но нужно было долго присматриваться. Сразу бы не узнал.
   – Смотрю, ты здесь в авторитете, – сказал Алик Пашке, когда мы расположились за столиком.
   – Моя территория, моего отделения.
   – Хорошо быть ментом, – сказал Алик. – Почет и уважение…
   – Оплеухи и понижение, – добавил Пашка…
   Как только мы сели, Денис тут же подошел к нам с бутылкой коньяка и рюмками.
   Широко улыбался ровными вставными зубами. Профессионально ловко разлил коньяк, сам подсел за наш столик, по-хозяйски придвинув стул от соседнего.
   – Разрешаете? Или у вас секреты? – спросил он, демонстрируя этикет официанта.
   – Да садись, садись, чего там…
   – Ну, за встречу, – сказал он, подминая рюмку. – Какими судьбами?
   – По тебе соскучились, – съехидничал Алик.
   – Витька хоронили, – ответил Пашка. – Коновалова помнишь?
   – Да ты что… А что с ним случилось?
   – Умер, – сказал я. – А больше, пожалуй, и ничего.
   – А ты, Юрик, все такая же язва! – громко восхитился Денис.
   – Уже гастрит, – ответил я машинально.
   Когда это я был язвой? Что-то не припоминаю. Впрочем, со стороны виднее…
   Денис шумно потер бритую лысину:
   – Во, дела! Помню Коновалова, конечно, как не помнить. Конечно, о мертвых или хорошо, или ничего. Но… Надо же, умер!
   – Все там будем, – заметил я.
   – Это правильно, Юр. Будем, конечно, куда денемся, – подтвердил Денис. – Только не хотелось бы торопиться.
   – На тот свет никому не хочется, – многозначительно, как откровение, сообщил нам пьяненький Алик.
   Я вдруг ни с того ни с сего опять вспомнил кладбищенского старика. Интересно, сколько ему лет? И что он так прицепился ко мне? Или – я к нему? Сумасшествие вроде бы не заразно?
   Денис опять покрутил головой:
   – Коновалова я помню, как же. Конечно, о мертвых или хорошо, или ничего, но пацан был говнистый. Неправильный какой-то пацан. В четвертом классе у меня ластик спер. Я ему говорю, отдай, он говорит – не брал. Я ему дал пару раз по почкам, а толку? Так и не отдал, сука.
   – Ластик? Да неужели? – хохотнул Алик.
   – Тебе смешно, – сказал Денис. – А мне отец его из Польши привез, из турпоездки. Красивый такой, розовый, в форме слоника. Знаешь, как обидно было! Я, главное дело, помню – только первый день его в школу принес, сам еще не наигрался…
   Вот теперь я его узнавал.
   Все-таки что с нами делает время… Что хочет, то и делает. Как жестокий ребенок с надоевшими игрушками.
   И дед еще этот странный… Скребанул-таки по сердцу ржавым железом. Вторая встреча… Вторая случайность? Тогда почему он смотрит на меня так, словно знает обо мне что-то такое, что я сам бы не отказался узнать?
   Видно, я уже много выпил. Зря столько. От алкоголя я стервенею. И глупею, похоже. Я сидел и размышлял, почему они все-таки пришли на похороны к Витьку. Алик и Пашка. Я – понятно, нас с Витьком все-таки многое связывало. Но они? Я чуть было не спросил об этом напрямую. Действительно, глупею…
   Впрочем, мои друзья, мои закадычные школьные приятели тоже хороши. Мы знакомы с первого класса… да, с Пашкой с первого, Алик пришел к нам учиться с третьего, но они так ничего про меня и не поняли. Есть повод гордиться собой. В одиночку и под одеялом, как говорится…
   – Ладно, Бог с ним. Или хорошо, или ничего, – сказал Денис, опять поднимая рюмку. – Пусть ему земля будет пухом.
   – За розовых слонов, – сказал Пашка, поднимая свою.
   – И за зеленых чертиков, – добавил Алик.

7

   Ластик – да. Это Витек мог. Можно сказать, его характерный почерк…
   Самое интересное, в нашей тесной и теплой компании я тоже считаюсь пострадавшим от Витька. От Витька Жуткого нам, белым и с крылышками, одни только глубокие неприятности.
   Дело было в момент перестройки имени Горбачева, в редакции молодежного еженедельника, куда меня должны были взять на ставку. Тогда моя заплесневелая специальность инженера-конструктора по оборудованию для газо-бурильных установок мне окончательно опротивела.
   А тут – редакция. Живой, нескончаемый карнавал новостей, непрерывные хохмы нетрезвого журналистского быта. Интересная работа, за которую даже платят деньги, приличные по тем временам. Командировки по всей стране, еще могучей и не развалившейся на республики. Счастье. А в перспективе – многотомные собрания сочинений в ярких суперобложках. Слава. Еще впереди, но уже в проекте.
   Витек тоже захотел писать в газету. Попросил у меня протекции. Как у почти штатного сотрудника. Я привел его к редактору отдела и честно их познакомил. Писал Витек, на мой взгляд, полную ерунду. Но что-то печатали.
   Благодаря ему я так и остался почти штатным. В отделе была одна вакантная ставка корреспондента. Когда я заболел гриппом, Витек сходил к шефу и показал ему мою заметку, напечатанную в другом издании. Я, что называется, уже начал обрастать связями, чокаясь с коллегами из других изданий. Вот и пристроил сдуру под своей фамилией.
   Заметка была пустяковая, халтурная, написанная исключительно ради гонорара. Мне, сидевшему на голом окладе у себя в проектной конторе, тогда все это было в новинку. Написал что-то, отдал – и вот они, денежки. Словно на дороге нашел.
   Но редактор, еще старая школа, очень ревностно относился к чужим изданиям. И ставка досталась Витьку.
   Журналист из него получился, как из говна пуля. Редактор в этом разобрался довольно быстро. Посадил его на какую-то гнилую тему, с глаз долой. Потом Витек вообще подался в коммерцию.
   Но мое место он тогда занял. А я так и остался инженером-конструктором. Технарем.
   Нет, я не говорю, что жизнь моя после этого не удалась. Видел я потом этих журналистов, сам много раз давал интервью. Те, кто помоложе, юные дурачки, искренне уверенные, что могут судить обо всем и сразу. Постарше, моего возраста – просто усталые люди, которым профессиональный переизбыток впечатлений давно уже опостылел, как, например, постоянная редька на обед.
   В общем, какой бы получился из меня журналист – еще не известно. Положа руку на сердце, плохой получился бы. Зато сейчас, когда меня спрашивают про место работы, я скромно отвечаю – в газовой отрасли. И все понимают. Больше не спрашивают.
   Жена ехидно называет меня «специалист по вентилям и задвижкам». Пусть. Да, специалист. Эксперт, так лучше звучит. У меня двухкомнатный кабинет на двенадцатом этаже и секретарша в приемной. Про оклад жалования и говорить не буду, хватило бы на прокормление целого журналистского отдела вместе со всеми их внебрачными связями. Впрочем, оклад – самый тонкий из ручейков моих доходов. Пусть я не из тех, кто открывает вентиль, но, скажем образно, из подручных, кто ключи подает. Есть и квартирка недалеко от центра на четыре комнаты с двумя лоджиями, и подмосковная дачка в два этажа, и машин у нас с женой две на двоих. А главное, счета в банках, одни – в российских, другие – не скажу где.
   Все хорошо, замечательно даже. Как теперь говорят – в наше-то непростое время… И прочее, и прочее.
   Нет, но Витек-то какая сволочь?!
   Хотел я ему тогда морду набить, очень хотел. Потом имел с ним долгий и продолжительный разговор. Он меня убедил, что на заметку редактор наткнулся сам, он действительно прочитывал по утрам все газеты, это было. А его, Витька, вызывал только в качестве свидетеля. А что ему делать? Отрицать очевидное?
   Я ему даже почти поверил. Почти.
   Эта заметка ему еще долго икалась. Он мне ее с лихвой отработал. Потом.

* * *

   Когда случилась история с бабушкиной квартирой? Позже. Да, вскоре после того, как страна в первый раз услышала иностранное слово «приватизация».
   История была банальной и некрасивой.
   Конечно, после смерти старушки квартира должна была остаться Алику. Это был его второй, если не первый дом. И уж, во всяком случае, не Витьку.
   Алик тогда уехал по контракту работать в Тюмень на два года, не мог не уехать. Квалифицированный промышленный архитектор, он и так просидел без работы слишком долго. Ничего промышленного тогда не строили, все больше разрушали. А тут сразу должность, деньги и перспективы. Нефть уже пошла на экспорт через частные руки.
   Бабушка Ада Ашотовна обиделась, что ее бросили, рассказывали потом. Не настолько, конечно, чтобы сознательно лишить единственного внука наследства, на сына и невестку она всю жизнь ворчала, без конца учила их жизни, но внук для нее оставался светом в окошке. Просто маразм. И Витек, как обычно, подсуетился, не оставил старушку.
   Надо отдать ему должное: было у него интересное качество, даже похоже на талант своего рода. Он всегда и везде появлялся вовремя. Не раньше, не позже, а именно тогда, когда наступал самый подходящий момент урвать. Хапнуть по полной программе для себя, любимого, Его Величества Витька Первого. Теперь, я думаю, не это ли ценное качество я в нем сразу заметил, вернее, почувствовал?
   Старушка умерла, когда Алику уже оформляли перевод в московское представительство фирмы. И тут выяснилось, что квартира завещана Витьку. Договор ренты с пожизненным содержанием. Так это называется на юридическом языке. Проще говоря, Витек якобы ухаживал за старушкой, а она за это оставила ему в наследство квартиру.
   Алик пытался тогда что-то сделать, думал обратиться в суд, но все документы были оформлены по закону. Адвокат так и сказал ему: все по закону, все правильно, все нотариально заверено. Он тут вряд ли что может сделать. Хотя и все понимает прекрасно. Но шансов мало, очень мало.
   Алик так и не стал судиться. Махнул рукой. Раз бабушка это решила, пусть так и будет. Это было в его характере. Несмотря на несколько московских колен, он во многом оставался армянином. Восточные люди все-таки с большим уважением относятся к своим старикам.

* * *

   Витек быстро продал бабушкину квартиру. Сделал евроремонт и продал очень дорого. Как же, старое профессорское жилье, дом для ученых, тихая улица, словом, и место, и метраж для Москвы престижные.
   Думаю, подробности этого странного завещания теперь мало кто знает. Теперь, когда Витек умер, пожалуй, знаю только я. На самом деле вообще не было никаких старушкиных обид. Все было проще и гораздо подлее.
   Конечно, как любимый и единственный, заласканный внук, Алик не баловал бабушку Аду вниманием. Из Тюмени не звонил месяцами. Но та абсолютно не собиралась лишать его наследства. Даже наоборот. Очень беспокоилась, как бы чего не вышло и любимый Аличка не остался бы на бобах при пиковом интересе.
   На этом Витек и сыграл. Он появился у нее за две недели до смерти. Вовремя, как обычно. Привез якобы письмо от Алика из Тюмени. Мол, они теперь вместе работают. Алик занят сейчас, очень загружен, совсем стал большой начальник, попросил присмотреть за любимой бабушкой его, Витька. А чтобы, значит, избежать в дальнейшем налога на наследство – четверть стоимости квартиры, с ума сойти; какие деньги, – надо его, Витька, к ней прописать, оформив соответствующий договор. С тем, чтобы он в дальнейшем сам все переоформил на Алика. Без всяких грабительских налогов.
   Надо добавить: Витек до последнего дня сомневался, получится у него или нет. Уж слишком нахальная выходила афера. Откровенная, как кража с прилавка. Уговаривал себя, что если не получится, то и бог с ним, жалеть не будет. Но попытаться стоит. Вернее, я его уговаривал, а он сам себя подбадривал.
   Впрочем, тогда, в начале 90-х, подобные криминальные чудеса удавались легко. Бабушка помнила его как друга детства, и этого ей было достаточно. Меня – тем более помнила. Школьная дружба не ржавеет, она сама всегда это говорила. Лучшие друзья – это школьные друзья. На всю жизнь. Так ничего и не заподозрила. Впрочем, думаю, ей было уже не до этого. Она совсем плохая была в эти последние дни. Алику не стоило оставлять ее без присмотра. А уж родителям его – тем более. Надо было забыть старые семейные распри и поухаживать за умирающей бабкой. Но это мое личное мнение.

* * *

   На свою долю от продажи квартиры Витек начал собственный бизнес.
   Бизнес у Витька получился. Это была его стихия. Купи-продай, не обманешь – не проживешь – все как раз для него. На этой собачьей свадьбе ему самое почетное место перед миской. Сначала он торговал компьютерами, потом – какими-то лако-красками, потом стал владельцем оптового сигаретного склада, дальше переключился на станки и дорожно-строительную технику. В олигархи не выбился, не тот масштаб пакости, но состояние сделал. Неплохое, уж я-то знаю. По его уровню – так очень неплохое. Гордился этим. Любил хвастаться. Кем, значит, был и кем стал. Перешагнул через самого себя, поднявшись на высоту, недостижимую для приличного человека.
   Из Витьков в Витьки. Карьера.
   Добавлю, в роли зама генерального директора НИИ он тоже был на своем месте. Химичил, перепокупал, перепродавал, подкармливая живой капустой всю эту верхнюю ученую братию, у которой регалии звенят на груди и бряцают в голове.
   С высоты своего двенадцатого этажа я насмотрелся на таких бывших живчиков, как Витек. (Опять кладбищенский каламбур, что поделаешь!) В принципе для их кипучей деятельности не нужно много ума. Упорство – да, скорее даже упертость, это еще лучше. Исконная крестьянская цепкость к каждому, любовно выращенному доллару. И ничего кроме мыслей о деньгах в голове. Для отдохновения души – бабы и пьянка по вечерам, это можно, это не отвлекает от мыслей о главном.
   Карьера Витька…

8

   – Пока живой, надо жить, – сказал мне Витек. – А как ты думаешь?
   По этому поводу я ничего не думал. Я вообще не люблю избитых афоризмов, которые подаются, как откровение свыше. Впрочем, что еще от него можно было услышать?
   – Я не думаю, – сказал я.
   – Напрасно, – поучительно изрек Витек. – Думать надо всегда.
   Поучал… Ну что взять с идиота?
   Это была одна из немногих наших встреч за последнее время. Теперь мы общались с ним только по делу. Только иногда. По моим делам. Время от времени я обналичивал через его коммерцию кое-какие деньги. С ним все-таки это было спокойно. Слишком много мы знали друг о друге. Кроме того, я заметил: у него тоже были зачатки того, что Алик как-то назвал СПЕШ. Старый приятель еще со школы, так расшифровывается эта аббревиатура. Глупость, конечно, но в нашей компании она прижилась.
   Витек, думаю, тоже хотел быть СПЕШом. Хоть кому-то. Мне, например. Почему бы нет? Мы многое знали друг про друга, это тоже сближает…
   Я помню, в тот вечер он позвонил мне неожиданно. Попросил подъехать к нему домой. Мол, Ленка с детьми на даче, сможем спокойно посидеть, поговорить. Ему, видите ли, нужно со мной поговорить. Просто жизненно необходимо.
   Недавно Витек опять переехал на другую квартиру. На этот раз недалеко, с Улицы 1905 года на Малую Бронную, в пределы Садового кольца. Для чего, я так и не понял. Новая квартира оказалась почти такой же, как старая, с однотипным, стерильно-белым евроремонтом. Тоже пять комнат, только коридор на несколько метров больше. И в пределах. Подъезжать на машине стало гораздо неудобнее. На такси – откровенно дороже.
   Зачем я приехал? Может быть, посмотреть квартиру, еще не был на новом месте. Но зачем он меня позвал? Из нашей содержательной беседы я это так и не выяснил.
   Когда я приехал, Витек поставил на стол бутылку коньяка, вазу с фруктами и начал рассказывать. Исключительно о себе. Витек рассказывал про Витька.
   Какой он умный. Какой удачливый. Как у него все здорово получается. Взялся за бизнес – получился бизнес. Хорошо получался. Когда стали прижимать всякие налоговые, он вовремя сориентировался. Пошел замом генерального в институт. Хороший ход, умный. Занимается тем же самым, но под государственной крышей. Все на благо родной российской науки. Попробуй, прижми его теперь.
   Его голос бурчал и бурчал бесконечно. Как неисправный унитаз в пору бессонницы. Постепенно я перестал вслушиваться.
   С тех пор как мы не виделись, он еще больше растолстел. Стал вообще каким-то круглым и одутловатым. Под глазами мешки. Почки? Сердце у него точно было больное, дышал он, как будто сипел. Я-то знаю – точно так же дышала моя тетка-инфарктница.
   Коньяк был хороший. Хоть это оправдывало мой визит.
   – Слушай, Юрик, у тебя не бывает такого чувства, что тебя кто-то очень хочет убить? – вдруг спросил он, перебив самого себя.
   – Не бывает, – ответил я. – За что меня убивать?
   – Ну, ты даешь, – хмыкнул он. – Знаешь, что мне всегда в тебе нравилось, так это твое непробиваемое самомнение. Если уж тебя не за что убивать, то меня – и подавно…
   Интересно, на что это он намекает, помнится, подумал я. И вообще, как говорят бандиты, это наезд или просто в гости? Неужели он всерьез считает, что я – хуже его? А ведь может, он – может, наверняка по такому животрепещущему вопросу у него есть какое-то свое, сопящее и хрюкающее мнение…
   Впрочем, пока я размышлял на эту скользкую тему, Витек сам забыл, что сказал.
   – Тревожно все-таки, – доверительно поделился он. – Что-то мне последнее время стало тревожно жить. Даже не знаю, как это объяснить словами…
   – Пей поменьше, – посоветовал я. – Алкоголизм, как ты понимаешь, чреват синдромами.
   – Да понимаю я… А что еще делать, если не пить? – задумчиво, почти спокойно спросил Витек.
   Стоп! Именно этим мне и запомнился вечер. Ощущением тревоги. Как будто его тревога тогда передалась и мне. А сейчас Витек умер, а тревога осталась…
   От чего он все-таки умер? Теперь задумаешься…
   Больше, как я потом вспоминал, в нашем разговоре ничего интересного не было. Витек, видимо, принял на грудь еще до меня. Разомлел быстро. Долго нудил, что его никто не любит по жизни. Что жена – стерва, дети – бездари, партнеры по бизнесу – суки. И даже мы, школьные товарищи, всегда его презирали, он знает, он всегда это чувствовал, еще со школы.
   Новое дело, а за что его любить?
   Я видел: в последнее время Витек стал полным мурлом. Этакая карикатурная скотина из анекдотов про новых русских. На «Мерседесе», как положено, с золотым крестом на золотой цепи. Даже начал голову брить. Быковатый бандит, портрет в красках. Вышел в люди, шагая по трупам. Университетского образования не осталось ни в разговоре, ни во внешности. Он постоянно менял себе секретарш, выбирая их по принципу ног. Надеюсь, хоть доплачивал им за дополнительные секс-услуги. Проституткам-то, конечно, платил, с ними не забалуешь, эти девки с кого угодно свое возьмут. Я его даже как-то подколол, что он задался целью скупить всю продажную любовь в городе Москве.
   Нет, он меня не понял. Всерьез пожаловался, что проститутки тоже с каждым днем дорожают. Куда, мол, катимся при такой инфляции женского тела…
   Его еще и любить?
   Я бы сказал тогда, что про него думаю. Мне не жалко. Может быть, чуть мягче, чем думаю, воспитание проклятое всегда подводит, все-таки его дом, его коньяк. Впрочем, себе можно признаться: при чем тут воспитание, просто я трус по натуре… К тому же, я знаю, он меня даже не услышал бы. Он никого больше не слышал.
   Позднее, по пути домой, покуривая в такси, я думал, как это у него получалось – никого не слышать? Как говорят физики: система, замкнутая на саму себя. Природа справедлива все-таки. Производя на свет подлецов, она делает их непробиваемо-толстокожими. Своего рода защитный механизм. Эффект выживания негодяев.
   Мне, наверное, меньше повезло в этом смысле, я не такой кабан…

Часть III
Юра

1

   Я – не Витек. Ни в коем случае не Витек!
   Даже внешне мы с ним противоположны, как огонь и вода. Я тонкий блондин без малейшей склонности к полноте, даже при переизбытке пива. У меня никогда не было угрей, прыщей и прочей подростковой гадости.
   Даже сейчас, на пятом десятке, я ношу тот же размер костюмов, что и в двадцать лет. И горжусь этим. Вслух – горжусь, а про себя – радуюсь. Не афиширую, что природа тут справляется без меня.
   Кроме того, я нравлюсь людям. Даже без усилий со своей стороны. Аристократическая внешность, как сказал покойник. Голубые глаза, открытый взгляд, морщины мыслителя на лбу без залысин. Этакий положительный персонаж от природы. На которого хочется положиться, а можно – крайняя степень доверия – дать денег в долг.
   Я – друг. Рубаха парень. Свой в доску, в дрезину, в стельку, а иногда даже и в абсолютный хлам.
   Я – типичный СПЕШ. И, самое забавное, что и Пашка, и Алик до сих пор искренне считают меня своим другом. Как же, неразлучная тройка в школе. Костяк студенческих посиделок в юности. Если друг оказался вдруг… И хлеба горбушку – и ту пополам, и венерические проблемы одни на всех…
   Странный все-таки у нас народ, до сих пор верят в дружбу как в библейскую истину, думаю я иногда. Одну из них. Наряду с любовью, верностью, смыслом жизни и прочими соплями, вместо масла посреди манной каши. Образно говоря.
   Нет, я тоже верю в дружбу. Других ко мне. Тем более что у меня всегда хватало ума и актерских способностей подыграть им в увлекательном занятии размазывания соплей по тарелке.
   Мужская дружба… На мой взгляд, любовь все-таки честнее. Там люди хотя бы хотят друг друга физически. Получают оргазм или навыки его имитации. Но круг мужчин, бородатый междусобойчик, конвульсии мужественности под вздрагивание рюмок… Есть в этом какое-то изначальное извращение…
   Итак, теперь, когда средний возраст отшумел своим известным прощальным кризисом и организм начал планомерную подготовку к вставным челюстям и простатиту, я – старый друг. Который, понятное дело, лучше новых двух.
   А где они, новые? Ау…
   Не отзывается никто. То-то. Новые тоже не слишком рвутся в друзья, они прожили свою жизнь.
   У них свои СПЕШи.
   Собачье в общем-то слово. Потому что жизнь собачья, не иначе…

* * *

   Да, сознаюсь. Бабушкина квартира – это была моя идея. Озарение своего рода. Я до сих пор так считаю – озарение. Одно из немногих по-настоящему гениальных в моей жизни.
   В какой-то мере меня оправдывает то, что мне нужны были деньги. Я понимаю – кому они не нужны? Но мне были нужны целенаправленно. От меня хотели взятку, и я хотел ее дать. Чтобы попасть в этот самый кабинет на двенадцатом этаже. Перспективы подобной работы тогда уже ясно просматривались. Достаточно откровенно. И те, кто набирал людей на работу, их хорошо понимали. Не то чтобы они не обошлись без моих денег, они им – как слону дробина. Но так было положено. Символический шаг, жест доброй воли дающего, своего рода паевой взнос при вступлении в закрытый клуб.
   Символический? Это сейчас для меня 30 тысяч долларов – спокойные деньги, одна моя машина стоит примерно столько, и я не считаю ее дорогой. А тогда подобная сумма была для меня Деньгами с большой буквы. Если бы я тогда продал все, что имел, включая родительскую хрущевку на окраине города, я бы не наскреб нужную сумму.
   Хорошая была идея с бабушкиной квартирой. Просто я трус, я знал, что не смогу сделать все один, я вообще ничего не могу сделать, не испугавшись заранее. Буду дрожать руками, трястись душой и представлять себе всякие криминально-психологические страхи, пока окончательно не обосрусь. Откровенная трусость и излишнее воображение – это то, что мне всегда мешало в жизни.