Страница:
формах надо относиться с учетом обстоятельств. Эти формы не означают, что
произведения Вондела как-то подчиняются религиозной догматике. Но следует
учитывать, что религиозная образность для Вондела полна ассоциаций и
эстетически далеко не безразлична. Это была характерная для эпохи
Возрождения и для XVII в. форма существования типического, она помогала в
фигурах Люцифера, Адама показывать и выражать нечто большее, чем частные
нравственные и политические портреты знаменитых современников. Драмы Вондела
- произведения художественные и философские, вторгающиеся в борьбу мнений,
идей, образных систем и создающие нечто новое: свой особый мир.
У Вондела читатель увидит жизнь Голландии и сопредельных стран и в
прямом изображении, а в иносказании, и сквозь призму потрясавших XVI-XVII
вв. идейных коллизий.
На одной из проблем остановимся особо. Во всей Западной Европе эпохи
Возрождения и XVII в. широк был круг людей, страстно переживавших в реальном
и в теологическом аспектах проблему "свободы воли" (liberum arbitrium). Хотя
и несомненно, что полной свободы воли индивидуума в обществе не существует и
что поведение человека в той или иной мере определяется обстоятельствами,
тем не менее требование, постулат "свободы воли" был тогда одной ив осей
гуманистического мышления. Он расшатывал фундамент духовной диктатуры
церкви, а вместе с ним устои всякой несвободы - как феодальной, так в
буржуазной.
Спор ожесточался и задолго до Возрождения и XVII в. Еще на рубеже IV-V
вв., когда Блаженный Августин, теперь более известный как автор "Исповеди",
а тогда один из суровых отцов западной церкви, пользуясь ее складывавшимся
карательным аппаратом, стер в прах унаследованную от языческой поры и
оживленную монахом из Британии Пелагием (ок. 360 - ок. 422) идею "'свободы
воли". Эта доктрина, полнее всего изложенная Пелагием в трактате "О свободе
воли" ("De Libero Arbitrio", ок. 415 г.), предполагала известную
самостоятельность человека в добрых делах, помимо прямого воздействия божией
"благодати" ("Gratia"). Человек, по Пелагию, иожет быть сам хорош, может
быть ответственным за свои хорошие и за дурные поступки; грехопадение Адама,
по Пелагию, не обрекло на осуждение всех без исключения его потомков (и
часть из них могла вести безгрешную жизнь); так же искупление Христом вины
Адама не оправдало всех верующих, а лишь облегчило их оправдание. Каждый
новорожденный и до нашей эры пребывал в том же состоянии безгрешности, что и
Адам до падения, и поэтому человек может спастись своими усилиями, а не
обязательно только вследствие конкретной помощи "благодати".
Ныне такие споры могут показаться схоластическими, но когда вера была
повсеместно распространена, и страх загробного воздаяния был всеобщим, все
эти споры имели иной характер. Догматикам пелагианство казалось умаляющим
всемогущество бога.
Католицизм осудил пелагианетво как ересь и принял доктрину Августина,
несмотря на подразумеваемую ею возможность оправдания любых преступлений
высшей необходимостью. Доктрина "предопределения" была заимствована и
другими средневековыми религиями - в особо крайней форме исламом.
Однако в самой Западной Европе идея "несвободы воли" была постепенно
ослаблена в ходе истории вследствие ее противоречия жизненной практике, а
также из-за двусмысленностей, возникавших при ее проповедовании в церкви.
Наиболее проницательные теологи вроде Фомы Аквинского (XIII в.) отказались
от некоторых ее особо антигуманных положений - например от идеи
"отрицательного предопределения" (т. е. от положения, что бог заранее
предопределил тем или иным людям склонность ко злу и обрек их, что бы они пи
делали, на неминуемое осуждение на вечные муки).
В XVI в. протестанты Лютер (по воспитанию монах-августинианец), а затем
Кальвин, уверенные в фатальной неизбежности победы своих идей (а может быть
смутно догадывавшиеся об обратном - что рано или поздно их опаснейшим врагом
станет не католицизм, а укрепившееся в ренессансные времена свободомыслие,
практический опыт и свободолюбие угнетенного народа), в полной мере
вернулись к положениям о "рабстве воли" ("servum arbitrium" - термин,
излюбленный Лютером в споре с Эразмом) и о "предопределении".
Люди Возрождения, ни феодально, ни буржуазно не ограниченные, не
принимавшие ни несвободы, ни самодовольного "рабства воли", ввязались в
борьбу за идею "свободы воли". Особенно отличился в этом как раз величайший
нидерландский гуманист Эразм Роттердамский. Его последователей, так
называемых эразмистов, травили одинаково усердно фанатики обеих вер от
Испании до Женевы и Свободных провинций Нидерландов.
Все это было актуально и для современных Вонделу Нидерландов. Засилие
крайних кальвинистов ("гомаристов" - по имени теолога фанатика Фрэнсиса
Гомара, 1563-1641), набрасывавших на едва освободившихся от католицизма
нидерландцев узду "рабства воли", вызывало протесты в гуманистически
настроенной среде. В защиту "свободы воли" выступил Якоб Арминий (Я.
Германдсзон, 1560-1609), происходивший из семьи, вырезанной католиками. Его
учение, обобщенное его последователями, среди которых выделялся друг Вондела
гуманист Гуго Гроций, в так называемой Ремонстранции 1610 г. отрицало такие
крайности фанатической нетерпимости, как утверждение, что Христос умер ради
спасения одних избранных (т. е. ради слепых догматиков-кальвинистов). Это
вызвало ярость фанатичных кальвинистов, на сторону которых стал сам
статхаудер Мауриц Оранский. Арминиан преследовали, изгоняли из страны, а
крупнейшего политического деятеля среди их сторонников семидесятидвухлетнего
Яна ван Олденбарневелта судили с нарушением всех норм судопроизводства и
казнили в 1619 г.
Вондел, конечно, был среди тех, кто хотел сохранить ваветы Эразма и
гуманистов, а не раздавать в молодой республике санкции на притеснения,
грабежи и казни. В резких и сатирических стихах он разоблачал судей
Олденбарневелта, клеймил грызню и интриги в гомаристском лагере.
В "Адаме в изгнании" Вондел, хотя и осторожно, но довольно
последовательно, отстаивает идею "свободы воли", пусть в предисловии он и
заверяет, что непричастен идеям Пелагия, одинаково еретическим и с
католической и с протестантской точки зрения.
Вообще же Вондел немало страдал за 'свою смелость и прямоту, за
неравнодушие к тому, что происходило в стране. "Южанин" (фламандец) по
происхождению, выходец из семьи, бежавшей от католических притеснений и
попавший в Амстердаме в мир, где царили новые несправедливости, где
угнетатели и сторонники "рабства воли" были в общем сильнее поборников
свободы, Вондел кипел в котле этих страстей и писал со страстью борца и
героя.
Этот поэт XVII столетия, сохранивший при всех изломах своего века ядро
внутренней, унаследованной еще от Ренессанса цельности и все, несмотря на
опыт Гамлета и Дон Кихота, надеявшийся исправить расшатанное время, к
четырехсотлетию своего рождения собирает куда более обильные лавры, чем при
жизни.
В заключение обратимся к читателю со стихом самого Вондела: "Цель наша
- видима: прострем теперь крыла..."
В этом издании произведения Вондела у нас впервые открывает группа
энтузиастов: В. В. Ошис, изучающий и пропагандирующий историю нидерландской
литературы; основной переводчик Е. В. Витковский, надолго терпеливо
погружавшийся в стихию поэзии Александра Петровича Сумарокова (1717-1777),
чтобы найти наилучший языковой и образный мост между Вонделом и нашей
современностью; Ю. А. Шичалин, осуществивший перевод с латыни драмы друга
Вондела гуманиста и поэта Гуго Гродия "Изгнанный Адам". Редакция выражает
также признательность М. Л. Гаспарову, просмотревшему перевод трудных стихов
Гроция, и А. В. Михайлову, отрецензировавшему книгу.
произведения Вондела как-то подчиняются религиозной догматике. Но следует
учитывать, что религиозная образность для Вондела полна ассоциаций и
эстетически далеко не безразлична. Это была характерная для эпохи
Возрождения и для XVII в. форма существования типического, она помогала в
фигурах Люцифера, Адама показывать и выражать нечто большее, чем частные
нравственные и политические портреты знаменитых современников. Драмы Вондела
- произведения художественные и философские, вторгающиеся в борьбу мнений,
идей, образных систем и создающие нечто новое: свой особый мир.
У Вондела читатель увидит жизнь Голландии и сопредельных стран и в
прямом изображении, а в иносказании, и сквозь призму потрясавших XVI-XVII
вв. идейных коллизий.
На одной из проблем остановимся особо. Во всей Западной Европе эпохи
Возрождения и XVII в. широк был круг людей, страстно переживавших в реальном
и в теологическом аспектах проблему "свободы воли" (liberum arbitrium). Хотя
и несомненно, что полной свободы воли индивидуума в обществе не существует и
что поведение человека в той или иной мере определяется обстоятельствами,
тем не менее требование, постулат "свободы воли" был тогда одной ив осей
гуманистического мышления. Он расшатывал фундамент духовной диктатуры
церкви, а вместе с ним устои всякой несвободы - как феодальной, так в
буржуазной.
Спор ожесточался и задолго до Возрождения и XVII в. Еще на рубеже IV-V
вв., когда Блаженный Августин, теперь более известный как автор "Исповеди",
а тогда один из суровых отцов западной церкви, пользуясь ее складывавшимся
карательным аппаратом, стер в прах унаследованную от языческой поры и
оживленную монахом из Британии Пелагием (ок. 360 - ок. 422) идею "'свободы
воли". Эта доктрина, полнее всего изложенная Пелагием в трактате "О свободе
воли" ("De Libero Arbitrio", ок. 415 г.), предполагала известную
самостоятельность человека в добрых делах, помимо прямого воздействия божией
"благодати" ("Gratia"). Человек, по Пелагию, иожет быть сам хорош, может
быть ответственным за свои хорошие и за дурные поступки; грехопадение Адама,
по Пелагию, не обрекло на осуждение всех без исключения его потомков (и
часть из них могла вести безгрешную жизнь); так же искупление Христом вины
Адама не оправдало всех верующих, а лишь облегчило их оправдание. Каждый
новорожденный и до нашей эры пребывал в том же состоянии безгрешности, что и
Адам до падения, и поэтому человек может спастись своими усилиями, а не
обязательно только вследствие конкретной помощи "благодати".
Ныне такие споры могут показаться схоластическими, но когда вера была
повсеместно распространена, и страх загробного воздаяния был всеобщим, все
эти споры имели иной характер. Догматикам пелагианство казалось умаляющим
всемогущество бога.
Католицизм осудил пелагианетво как ересь и принял доктрину Августина,
несмотря на подразумеваемую ею возможность оправдания любых преступлений
высшей необходимостью. Доктрина "предопределения" была заимствована и
другими средневековыми религиями - в особо крайней форме исламом.
Однако в самой Западной Европе идея "несвободы воли" была постепенно
ослаблена в ходе истории вследствие ее противоречия жизненной практике, а
также из-за двусмысленностей, возникавших при ее проповедовании в церкви.
Наиболее проницательные теологи вроде Фомы Аквинского (XIII в.) отказались
от некоторых ее особо антигуманных положений - например от идеи
"отрицательного предопределения" (т. е. от положения, что бог заранее
предопределил тем или иным людям склонность ко злу и обрек их, что бы они пи
делали, на неминуемое осуждение на вечные муки).
В XVI в. протестанты Лютер (по воспитанию монах-августинианец), а затем
Кальвин, уверенные в фатальной неизбежности победы своих идей (а может быть
смутно догадывавшиеся об обратном - что рано или поздно их опаснейшим врагом
станет не католицизм, а укрепившееся в ренессансные времена свободомыслие,
практический опыт и свободолюбие угнетенного народа), в полной мере
вернулись к положениям о "рабстве воли" ("servum arbitrium" - термин,
излюбленный Лютером в споре с Эразмом) и о "предопределении".
Люди Возрождения, ни феодально, ни буржуазно не ограниченные, не
принимавшие ни несвободы, ни самодовольного "рабства воли", ввязались в
борьбу за идею "свободы воли". Особенно отличился в этом как раз величайший
нидерландский гуманист Эразм Роттердамский. Его последователей, так
называемых эразмистов, травили одинаково усердно фанатики обеих вер от
Испании до Женевы и Свободных провинций Нидерландов.
Все это было актуально и для современных Вонделу Нидерландов. Засилие
крайних кальвинистов ("гомаристов" - по имени теолога фанатика Фрэнсиса
Гомара, 1563-1641), набрасывавших на едва освободившихся от католицизма
нидерландцев узду "рабства воли", вызывало протесты в гуманистически
настроенной среде. В защиту "свободы воли" выступил Якоб Арминий (Я.
Германдсзон, 1560-1609), происходивший из семьи, вырезанной католиками. Его
учение, обобщенное его последователями, среди которых выделялся друг Вондела
гуманист Гуго Гроций, в так называемой Ремонстранции 1610 г. отрицало такие
крайности фанатической нетерпимости, как утверждение, что Христос умер ради
спасения одних избранных (т. е. ради слепых догматиков-кальвинистов). Это
вызвало ярость фанатичных кальвинистов, на сторону которых стал сам
статхаудер Мауриц Оранский. Арминиан преследовали, изгоняли из страны, а
крупнейшего политического деятеля среди их сторонников семидесятидвухлетнего
Яна ван Олденбарневелта судили с нарушением всех норм судопроизводства и
казнили в 1619 г.
Вондел, конечно, был среди тех, кто хотел сохранить ваветы Эразма и
гуманистов, а не раздавать в молодой республике санкции на притеснения,
грабежи и казни. В резких и сатирических стихах он разоблачал судей
Олденбарневелта, клеймил грызню и интриги в гомаристском лагере.
В "Адаме в изгнании" Вондел, хотя и осторожно, но довольно
последовательно, отстаивает идею "свободы воли", пусть в предисловии он и
заверяет, что непричастен идеям Пелагия, одинаково еретическим и с
католической и с протестантской точки зрения.
Вообще же Вондел немало страдал за 'свою смелость и прямоту, за
неравнодушие к тому, что происходило в стране. "Южанин" (фламандец) по
происхождению, выходец из семьи, бежавшей от католических притеснений и
попавший в Амстердаме в мир, где царили новые несправедливости, где
угнетатели и сторонники "рабства воли" были в общем сильнее поборников
свободы, Вондел кипел в котле этих страстей и писал со страстью борца и
героя.
Этот поэт XVII столетия, сохранивший при всех изломах своего века ядро
внутренней, унаследованной еще от Ренессанса цельности и все, несмотря на
опыт Гамлета и Дон Кихота, надеявшийся исправить расшатанное время, к
четырехсотлетию своего рождения собирает куда более обильные лавры, чем при
жизни.
В заключение обратимся к читателю со стихом самого Вондела: "Цель наша
- видима: прострем теперь крыла..."
В этом издании произведения Вондела у нас впервые открывает группа
энтузиастов: В. В. Ошис, изучающий и пропагандирующий историю нидерландской
литературы; основной переводчик Е. В. Витковский, надолго терпеливо
погружавшийся в стихию поэзии Александра Петровича Сумарокова (1717-1777),
чтобы найти наилучший языковой и образный мост между Вонделом и нашей
современностью; Ю. А. Шичалин, осуществивший перевод с латыни драмы друга
Вондела гуманиста и поэта Гуго Гродия "Изгнанный Адам". Редакция выражает
также признательность М. Л. Гаспарову, просмотревшему перевод трудных стихов
Гроция, и А. В. Михайлову, отрецензировавшему книгу.