Балаян Лев. Сталин и Хрущев

 

Час очищенья пробил

   Александр Довженко ушёл из жизни в 1956 году, вскоре после пресловутого ХХ партсъезда, а в 1959 году Хрущёв присваивает ему Ленинскую премию посмертно. Что явилось причиной такого шага – только ли искреннее признание его несомненных заслуг перед советским кинематографом, или «верного ленинца» Никиту Сергеевича давила жаба запоздалого раскаяния за всё то плохое, что было предпринято им против А. Довженко всякий раз, когда их пути-дорожки пересекались?
   Завеса над этой тайной приоткрылась лишь три десятилетия спустя, в 1987 году, когда самый, пожалуй, реакционный орган советской печати тех лет– журнал «Огонёк» (№ 43) Коротича, печатавший горы изощреннейшей клеветы на И.В. Сталина, большевиков и социализм, опубликовал выдержки из якобы подлинных «записей» советского кинорежиссёра Александра Довженко – фактически хрущёвской антибериевской фальшивки, которая в своё время так и не увидела свет по причине того, что явно противоречила не только постановлению ЦК о культе личности в части той роли, которую играл в этом «эпизоде» сам вождь, но и здравому смыслу, и вероятностью возможных опровержений тогда ещё живых «свидетелей защиты».
   Теперь Довженко в своих «посмертных записках» «вспоминал»:
   «Помню дьявольскую рожу, которую скорчил Берия, когда привезли меня к Сталину на суровый страшный суд по поводу неудачных ошибочных фраз, вкрапившихся, по словам самого Сталина, в мой сценарий «Украина в огне». Вытаращив на меня глаза, как фальшивый плохой актёр, он (Берия) грубо гаркнул на меня на заседании Политбюро (в начале сорок четвёртого года): «Будем вправлять мозги!»…( в начале 44-го не было никакого «огня» на Украине, т.к. она была освобождена 6.11. 43 г . – Л.Б.).
   «О, я знаю тебя! Грозно тыча пальцем и так же злобно тараща глаза, поучал меня друг Берии ( имеется в виду И.В. Сталин – Л.Б.).– Ты вождю пожалел каких-то десять метров плёнки… Ты ни одного эпизода ему не сделал… Пожалел, да?.. Не хотел изобразить вождя! Гордость тебя заела, вот и погибай теперь… Ты! Как надо работать в кино, знаешь?! И что твой талант? Тьфу! – Вот что такое твой талант… Он ничего не значит, если ты не умеешь работать… Ты работай, как я: думай, что хочешь, а когда делаешь фильм, разбросай по нему то, что любят: тут серпочек, там молоточек, там звёздочку»…
   «Первый маэстро» (имеется в виду всё тот же Сталин– Л.Б .) начал даже показывать мне, как именно надо разбрасывать серпочки и молоточки, от чего я едва не провалился в землю от возмущения, отчаяния и отвращения. Разбросав воображаемые серпочки и молоточки, маэстро гордо встал и поднял голову и указательный перст: «Вот и был бы ты человеком. А теперь мой совет тебе: исчезай, вроде бы нет и не было тебя»…
   Зададимся вопросом: мог ли такой эпизод иметь место в том виде, как он описан в «воспоминаниях» Александра Довженко? Оставим на совести авторов этой фальшивки их выпады против Берия, ( кстати, фамилия Берия по правилам русской грамматики не склоняется, также как и французские фамилии «Дюма», «Золя» и им подобные, не склонял её и Довженко. А в приведённом «воспоминании» вдруг стал склонять… – Л.Б.)и проанализируем лишь, насколько психологически возможно подобное поведение со стороны И.В. Сталина. Вождь никогда, как мы имели возможность убедиться, не обращался к Довженко на «ты». А тут в небольшой гневной, барски-пренебрежительной тираде он позволяет себе употреблять уничижительное «ты», «тебя», «твой» аж целых 11 раз. Для того, чтобы вызвать негативное отношение к Сталину, автор фальшивки вкладывет в «воспоминания» Довженко то, что было актуально в год ХХ съезда ( одновременно, напомню, это был и год смерти кинорежиссёра– Л.Б .) – лживую версию об активной роли Сталина в создании культа собственной личности: «Ты вождю пожалел каких-то десять метров плёнки… Ты ни одного эпизода ему не сделал…Пожалел, да? Не хотел изобразить вождя!»…
   Автор доброй и уважительной статьи о И.В. Сталине «Учитель и друг художника», человек высокой культуры Александр Довженко просто не мог употребить такие обороты, как «грозно тыча пальцем», «злобно вытаращив глаза», «друг Берии», «первый маэстро». Чего стоит, например, такая фраза, более приличествующая языку современного криминального авторитета –«пахана», чем исключительно заботившемуся о своём историческом имидже величайшему государственному деятелю: «Мой совет тебе: исчезай, вроде бы нет и не было тебя»…
   Но больная, разгорячённая фантазия фальсификатора и на этом не остановилась. Она измыслила и вставила в уста И.В. Сталина неправдоподобную по своему антисоветизму фразу, которая заставила «Довженко» почувствовать такой дискомфорт, что он готов был «провалиться сквозь землю от возмущения, отчаяния и отвращения»: « Ты работай, как я: думай, что хочешь, а когда делаешь фильм, разбросай по нему то, что любят: тут серпочек, там молоточек, там звёздочку».И не только сказал, но и стал демонстрировать…
   Впрочем, этакий разнузданный стиль «воспоминаний» А. Довженко чем-то очень схож с манерой самовыражения самого Хрущёва, в частности, «вспоминавшего» о якобы имевшем место «разгоне», который был учинён И.В. Сталиным бывшему министру госбезопасности Семёну Игнатьеву. Вы только вслушайтесь: «Разочарованный Сталин ему прямо сказал:
   – Ты что, белоручкой хочешь быть? Не выйдет. Забыл, что Ленин дал указание расстрелять Каплан? А Дзержинский сказал, чтобы уничтожили Савинкова. Будешь чистоплюем, морду набью. Если не выполнишь моих указаний, окажешься в соседней камере с Абакумовым.
   …В нашем присутствии Сталин выходит из себя, орёт, угрожает, что он его сотрёт в порошок. Он требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы».
   Или вот такой факт, который приводит в своей книге «Сталин в жизни и легендах» Владимир Суходеев: «После ХХ съезда Н.С. Хрущёв болезненно относился к тем, кто что-то положительное говорил или писал о И.В. Сталине.
   Говорят, Хрущёву стало известно, что авиаконструктор А.С. Яковлев продолжает рассказывать о своих встречах с И.В. Сталиным, как он разбирался в авиационной технике и т.д.
   Однажды Хрущёв позвонил по «вертушке» Яковлеву и, не здороваясь, сказал: «Яковлев, ты не конструктор самолётов, ты рассказчик о Сталине!
   И повесил трубку». Сух. С.293
   Для пущей убедительности в том, кому наверняка принадлежат авторские права на «воспоминания» А. Довженко, привожу ещё один агрессивный ор самого Хрущёва, сделанный им в Международный женский день 8 марта 1963 года, во время встречи с литераторами в Доме приёмов на Ленинских горах, когда молодого поэта «оттепели», верного хрущёвца Андрея Вознесенского он осадил таким вот образом: «Предатель! Посредник наших врагов! Ты не член моей партии, господин Вознесенский! Ты не на партийной позиции. Для таких – самый жестокий мороз… Обожди ещё, мы тебя научим. Ишь ты какой Пастернак нашёлся… Получай паспорт и уезжай к чёртовой бабушке. К чёртовой бабушке!». Так виртуозно браниться мог только политический пигмей Никита Сергеевич.
   …Вот такой чушью нас кормили «хрущёвы» всех мастей, а мы всю эту мерзость молча пережёвывали, глотали и переваривали. Похоже, однако, что час очищения и окончательного прозрения уже близок.
    Всё более набирает силу ветер истории, сметая мусор, который был нанесён на могилу И.В. Сталина за полвека после его смерти!

ЭРНСТ НЕИЗВЕСТНЫЙ И ДРУГИЕ

Бациллоноситель антисоветизма

   Малообразованный Хрущёв, человек невысокой интеллектуальной культуры, обладал поистине бесконтрольной, даже можно сказать самодержавной властью. Его отношение с интеллигенцией были своеобразны: с одной стороны, видя в либеральной интеллигенции своего союзника в проводимой им антисталинской политике, Хрущёв дал им то, чего они добивались – возможность творить в рамках «оттепели» (но не «половодья»), но, с другой стороны, импульсивный Хрущёв не раз топал на них ногами, не раз кричал и оскорблял деятелей литературы и искусства.
   В конце жизни, размышляя об этом, он признал, что был неправ, когда пытался их поучать, диктовать им что-то, кричать на них, навязывать свои вкусы и предпочтения: «Нельзя направлять развитие литературы, искусства и культуры с помощью палки и окрика. Нельзя проводить борозду, а затем заставлять всех деятелей искусства следовать по ней без каких-либо отклонений».
   Формировавшиеся под воздействием хрущёвского культоборства молодые поэты и писатели, такие как Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Василий Аксёнов, (с 1980 г . живёт за границей), Владимир Войнович (в 1980 – 1992 г – в эмиграции в ФРГ), Георгий Владимов (наст. фам. Волосевич – эмигрировал в 1983 году), в той или иной мере были заражены бациллой антисоветизма, и, конечно же, антисталинизма.
   Хрущёв делал вид, что борется с «идеологической разболтанностью», но на самом деле у него просто не хватало общей культуры, чтобы заставить прислушаться к своим словам, как это делал И.В. Сталин, пользовавшийся заслуженным авторитетом среди деятелей литературы и искусства, и ему ничего не оставалось, как топать ногами и размахивать дубинкой.
   С образчиком такого «разноса», учинённого Никитой Сергеевичем поэту Андрею Вознесенскому, читатель уже познакомился. К сожалению, это был не единственный случай хулиганского поведения первого секретаря партии.
   19 мая 1957 года партийно-государственные руководители встретились с деятелями культуры. Вот как вспоминает об этой встрече писатель Вадим Тендряков: «Крепко захмелевший Хрущёв оседлал тему идейности в литературе – «лакировщики не такие уж плохие ребята… Мы не станем цацкаться с теми, кто нам исподтишка пакостит». Он неожиданно обрушился на хрупкую Маргариту Алигер, активно поддерживавшую альманах «Литературная Москва».
   – Вы – идеологический диверсант. Отрыжка капиталистического Запада!
   – Никита Сергеевич, что вы говорите? – отбивалась ошеломлённая Алигер. Я же коммунистка, член партии.
   – Лжёте! Не верю таким коммунистам! Вот беспартийному Соболеву верю! Вам – нет!
   – Верно, Никита Сергеевич! – услужливо поддакивал Соболев. – Верно! Нельзя им верить!».
   Кстати, назвать ни с того, ни с сего поэтессу Маргариту Алигер, автора поэмы «Зоя», посвящённой подвигу Зои Космодемьянской «идеологическим диверсантом» и «отрыжкой капиталистического Запада», и в то же время дать добро на публикацию в 11-м номере «Нового мира» за 1962 год самой идеологически вредной и подрывной книжонки Солженицына «Один день Ивана Денисовича» – такое может присниться разве что в дурном сне.
   Солженицын об этом моменте вспоминает: «На даче в Пицунде Лебедев (помощник Хрущёва, которого редактор «Нового мира» Твардовский попросил ознакомить «самого» с этой повестью – Л.Б.) стал читать Хрущёву вслух (сам Никита читать не любил, образование старался черпать из фильмов). Никита хорошо слушал эту забавную повесть, где нужно – смеялся, где нужно – охал и крякал, а в середине потребовал Микояна, чтобы слушать вместе. Всё было одобрено до конца, и особенно понравилась, конечно, сцена труда, «как Иван Денисович раствор бережёт» (это потом Хрущёв и на кремлёвской встрече говорил). Микоян Хрущёву не возразил, судьба повести в этом домашнем чтении и была решена».

«Осёл мажет хвостом лучше…»

   1 декабря 1962 года Хрущёв в сопровождении Ильичёва, Суслова, Полянского, Косыгина, Шелепина, Кириленко, а также «придворных художников» С. Герасимова, Б. Иогансона и В. Серова, которые, изменив И.В. Сталину, исправно стали служить новому «хозяину», без зазрения совести вымарывая изображения Великана на своих полотнах в угоду Пигмею. (В частности, на известнейшей картине В. Серова «В.И. Ленин провозглашает Советскую власть», копии которой были чуть ли не в каждом детском саду, место И.В. Сталина занял человек в тюбетейке – хорошо ещё не в ермолке – Л.Б.) – отправился осматривать художественную выставку в Манеже.
   «Ну, признавайтесь, где у вас тут праведники, а где грешники, показывайте свои художества!» – такими словами начал свой осмотр экспозиции Хрущёв. На первом этаже, где были представлены работы маститых художников и скульпторов, он не проронил ни слова (нечего было сказать!). Потом Хрущёв и сопровождавшая его свита поднялась на второй этаж, где были размещены работы молодых художников – абстракционистов.
   Художник Элий Белютин вспоминал: «Хрущёв в окружении плотной толпы бросился в обход вдоль стен. Раз за разом раздавались его выкрики: «Дерьмо!», «Мазня!». Хрущёв распалялся: «Кто им разрешил так писать?!», «Всех на лесоповал! Пусть отработают деньги, которые на них затратило государство!», «Безобразие! Что это – осёл хвостом писал, или что?».
   Другой участник выставки, Борис Жутовский, рассказывал: «Когда Хрущёв подошёл к моей последней работе, к автопортрету, он уже куражился: «Посмотри лучше, какой автопортрет Лактионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нём дырку и приложить к портрету Лактионова, что видно? Видать лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить – жопа». И вся его свита мило заулыбалась».
   Во время посещения Манежа Хрущёв обратился к модернистам: «Кто здесь главный?». «Главным» оказался Эрнст Неизвестный.
   Борис Жутовский вспоминал: «Эрнст Неизвестный встал перед Хрущёвым и говорит: «Никита Сергеевич, вы глава государства, и я хочу, чтобы вы посмотрели мою работу». Хрущёв от такой формы оторопел и недоумённо пошёл за ним. Как только Хрущёв увидел работы Эрнста, он сорвался и начал повторять свою идею о том, что ему бронзы на ракеты не хватает. И тогда на Эрнста с криком выскочил А. Шелепин: «Ты где бронзу взял? Ты у меня отсюда никуда не уедешь!». Но Эрнст, человек неуправляемый, вытаращил чёрные глаза и, в упор глядя на Шелепина, сказал ему: «А ты на меня не ори! Это дело моей жизни. Давай пистолет, я сейчас здесь, на твоих глазах застрелюсь».
   Э. Неизвестный рассказывал: «Хрущёв заявил, что я проедаю народные деньги, а произвожу дерьмо! Я же утверждал, что он ничего не понимает в искусстве. На это Хрущёв возражал: «Был я шахтёром – не понимал, был я политработником – не понимал. Ну вот сейчас я глава партии и премьер и всё не понимаю. Для кого же вы работаете?».
   «Интереснее всего то, – писал Неизвестный, – что когда я говорил честно, прямо, открыто и то, что думаю, – я его загонял в тупик. Но стоило мне начать чуть-чуть лицемерить, он это тотчас чувствовал и брал верх. Вот только один пример. Я сказал: «Никита Сергеевич, вы меня ругаете, как коммунист, вместе с тем, есть коммунисты, которые поддерживают моё творчество, например, Пикассо, Ренато Гуттузо». Он хитро прищурился и сказал: «А вас лично волнует, что они коммунисты?». И я соврал: «Да!». Если бы я был честным, я должен был бы сказать: «Мне плевать, мне важно, что они большие художники!». Словно почувствовав это, он продолжал: «Ах, это вас волнует! Тогда пусть это вас не волнует, мне ваши работы не нравятся, а я в мире коммунист номер один».
   В своих отчётах о посещении Первым секретарём ЦК КПСС художественной выставки, газеты писали: «Во время её осмотра Никита Сергеевич Хрущёв, руководители партии и правительства высказали ряд принципиальных положений о высоком призвании советского изобразительного искусства, которое многообразными средствами должно правдиво отображать жизнь народа, вдохновлять людей на строительство коммунизма».
   После посещения Манежа Хрущёв провёл две встречи с деятелями литературы и искусства. Их называли «историческими встречами с интеллигенцией». Первая состоялась 17 декабря в Доме приёмов на Ленинских горах, на которой Хрущёв поручил выступить с докладом секретарю ЦК КПСС Ильичёву. В своей речи идеолог Ильичёв сказал: «Мы должны внести полную ясность: мирного сосуществования социалистической идеологии и идеологии буржуазии не было и быть не может… В идеологии идёт и ни на минуту не прекращается схватка с буржуазным миром, идёт борьба за души и сердца людей, особенно молодёжи, борьба за то, какими будут они, молодые люди, что возьмут с собой из прошлого, что принесут в будущее. Мы не имеем права недооценивать опасность диверсий буржуазной идеологии в сфере литературы и искусства».
   Слова-то верные. Да делами они не подкреплялись. (Сколько горечи, например, в письме студентки МГУ Щегольковой Хрущёву в связи как раз со «второй встречей с интеллигенцией», состоявшейся 8 марта 1963 года: «Я нахожусь сейчас в полной растерянности. Всё, во что я верила, во имя чего жила, – рушится… Атмосфера, создающаяся сейчас, есть атмосфера администрирования, насилия, необоснованных обвинений, оплёвывания, демагогии и декламации самых высоких слов, которые честный человек произносит в самый трудный момент» – Л.Б.)
   Вот как раз на этой встрече Хрущёв описал свои впечатления от прогулки в зимнем лесу: «Только посмотрите на эти ели, на снежинки, блестящие в лучах солнца! Как прекрасно всё это!». После чего возмущённо добавил: «И теперь модернисты, абстракционисты хотят нарисовать эти ели вверх ногами!».
   Режиссёр Михаил Ромм вспоминал: «Хрущёв постепенно как-то взвинчивался и обрушился раньше всего на Эрнста Неизвестного. Долго он искал, как бы это пообиднее, пояснее объяснить, что такое Эрнст Неизвестный. И, наконец, нашёл. Нашёл и очень обрадовался этому, говорит:
   «Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет. На эту часть тела смотрит изнутри, из стульчака. Вот что такое ваше искусство. И вот ваша позиция, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите».
   Потрясает реакция Эрнста Неизвестного в ответ на этот оскорбительный хамский выпад: нет, он не вызвал обидчика на дуэль, не совершил против него террористический акт. Придя домой после публичного позора, учинённого ему Хрущёвым, он, как и положено интеллигентику, сел и написал письмо такого вот мазохистского содержания: «Я боюсь показаться нескромным, но я преклоняюсь перед Вашей человечностью, и мне много хочется писать Вам самых нежных и тёплых слов. Никита Сергеевич, клянусь Вам и в Вашем лице партии, что буду трудиться, не покладая рук, чтобы внести свой посильный вклад в общее дело на благо народа».
   Интересно, что когда будет опубликовано сообщение о кончине Хрущёва, именно Эрнст Неизвестный соорудит ему памятник на Новодевичьем кладбище в Москве. Памятник этот выдержан в «чёрно-белом» варианте, что по замыслу автора должно было выразить уравновешенность добра и зла в Хрущёве. Впрочем, не знаю, как насчёт добра, но зла в нём, судя хотя бы по его мемуарам, хватало на десятерых… Взять, к примеру, такое циничное его заявление: «Ну вот, мы вас тут, конечно, послушали, поговорили, но решать-то будет кто? Решать в нашей стране должен народ. А народ – это кто? Это партия. А партия кто? Это – мы. Мы – партия. Значит, мы и будем решать, явот буду решать. Понятно?». шев.295.
   Неудивительно, что в молодёжной среде вызревал протест, выражавшийся порой даже в экстремистской форме. Так, участник подпольной политической группы Александр Иванов (будущий ведущий телепрограммы «Вокруг смеха» и будущий автор премерзкой книжонки «Дело Ленина – смертно»), сторонник террора, предложил организовать покушение на Хрущёва, ведущего, по его мнению, мир к войне. Проект Иванова получил кодовое название «Космонавт» и был своевременно раскрыт органами КГБ.

POST SCRIPTUM
Мой прадед дружил со Сталиным.

Пролетарский Баку.

   К началу ХХ века, в связи с бурным развитием нефтяной промышленности, среди крупнейших индустриальных центров Закавказья выделился Баку. Именно в ту пору появилась байка: «В Баку можно заработать, в Эривани – одеться, в Тифлисе – покутить».
   Но Баку стал не только центром нефтедобычи, куда стекалась в поисках заработка дешёвая рабочая сила со всего Закавказья, из вечно голодающего Поволжья, с Северного Кавказа, с Украины и из других краёв, но и центром пролетарского революционного движения: именно здесь вспыхивали знаменитые бакинские стачки 1903, 1904, 1914 годов, расшатывавшие реакционный царский режим.
   Из этих трёх стачек лишь декабрьская 1904 года, которой руководил
   И.В. Сталин, тогда известный как Коба, завершилась в самую новогоднюю ночь победой пролетариата и заключением первого в России коллективного договора между рабочими и нефтепромышленниками.
   Впоследствии И.В. Сталин скажет: «Три года революционной работы среди рабочих нефтяной промышленности закалили меня, как практического борца и одного из практических местных руководителей. В общении с такими передовыми рабочими Баку, как Вацек, Саратовец, Фиолетов и другие с одной стороны, и в буре глубочайших конфликтов между рабочими и нефтепромышленниками – с другой стороны, я впервые узнал, что значит руководить большими массами рабочих».
   «Боевым крещением» называл Сталин бакинский период своей революционной деятельности. Одним из активных участников всеобщей декабрьской стачки 1904 года был мой дед по отцу – Акоп (Яков) Балаян. Рабочий-нефтяник.

Буржуазный Баку

   Широко известно имя купца Саввы Тимофеевича Морозова и его родственника, владельца мебельной фабрики Николая Павловича Шмита как кредиторов российского революционного движения. При этом, когда нынче упоминают эти имена, их называют, как правило, «белыми воронами». Создаётся впечатление, что кроме С.Т. Морозова и Н.П. Шмита, большевикам никто не помогал. Это не так. Так, например, известно, что в городе Александров Владимирской губернии спонсором РСДРП был фабрикант Сергей Николаевич Баранов, в Воронеже – совладелец Товарищества механических заводов, бывший народоволец А.Н. Иванов, на Дальнем Востоке – рыбопромышленник Касьянов, в Казани – сын одного из владельцев торгового дома «М. Тихомирнов с сыновьями» В.А. Тихомирнов, в Калуге – владелец писчебумажной фабрики Гончаров и лесопромышленник Горбунов, в Киеве – «вдова Терещенко», в Нижнем Новгороде – хлеботорговец, купец 1-й гильдии Николай Александрович Бугров, в Николаеве – Михаил Абрамович Сойфер, в Смоленске – купец Иосиф Гальперин, в Твери – семья помещиков Дьяковых и т.д.
   В Баку «Саввой Морозовым» Закавказья был дед моей мамы, Ирины Григорьевны, мой прадед – Петр Исаевич Багиров. Ещё юношей пришёл он в Баку из деревни пешком, изодрав в кровь ноги и без копейки денег. Но ему удалось, как говорят англичане, «сделать себя». Начав с нуля, он занялся коммерческой деятельностью и постепенно окреп настолько, что стал налаживать связи с Варшавой (тогда Польша входила в состав Российской империи), производившей дешёвую мануфактуру, которую он реализовывал в Баку. И к началу века Пётр Исаевич Багиров уже владел в Баку значительной недвижимостью, мясобойней и выкупил у братьев Никитиных цирк, а у Маилова – оперный театр (ныне Азербайджанский театр оперы и балета имени М.Ф. Ахундова). На сцене этого театра была в 1908 году поставлена первая национальная опера «Лейли и Меджнун» азербайджанского композитора Узеира Гаджибекова, написавшего также первую азербайджанскую музыкальную комедию «Аршин мал алан», которую советские люди старшего поколения помнят по одноимённой киноленте с участием популярного в своё время певца Рашида Бейбутова.
   О своём отце,а моём прадеде, любила рассказывать мне моя бабушка, Зинаида Петровна Багирова. Но я всё время чувствовал, что она что-то скрывает, не договаривает. И вот когда появился у меня мой первый магнитофон, а это было в 1959 году, я упросил её наговорить на ленту что-нибудь интересное. И она согласилась.
   Её рассказ меня настолько поразил, что,прослушав его, я тут же взял ручку и бумагу, записал его, благодаря чему сейчас могу воспроизвести дословно.

Рассказ моей бабушки

   «Лет шесть мне было (а родилась она в 1900 году), когда дядя Авель Енукидзе появился в нашем доме . К нам он заходил довольно часто. Мне он запомнился хорошо, потому что был всегда весёлый, меня любил, баловал и великолепно читал наизусть сказки А.С.Пушкина.
   Отец обычно уединялся во время беседы с друзьями, но для меня он делал исключение. Я молча, как бы отсутствуя, сидела в дальнем углу отцовского кабинета и играла со своими игрушками. Не вникая особенно в разговоры взрослых я, тем не менее, делала какие-то выводы, по-своему воспринимала имена их общих знакомых, стараясь представить себе, какими были эти люди – «покойный Ладо», «покойный Александр» и «Коба». Последний мне почему-то казался на фоне этих двух «покойных» «бессмертным Кобой».
   Особенно мне запомнилась последняя встреча папы и дяди Авеля. Оба были взволнованы и говорили на непонятном мне грузинском языке. Только спустя одиннадцать лет, в 1917 году, когда я окончила с серебряной медалью существовавшее тогда для «благородных девиц» «Заведение святой Нины», и мы услышали, что в Петрограде произошла революция, а главную роль играли в ней В.И. Ленин и И.В. Сталин, человек, которого мы знали, как Коба, я решила поговорить с отцом.